Под знаменами Москвы

Глава VI Последняя феодальная война

Итак, к весне 1471 г. мирные средства разрешения московско-новгородского конфликта были исчерпаны. Независимо от того, знали ли в Москве о новом договоре новгородцев с Казимиром, отдававшим Новгород под власть «честного короля», великокняжеское правительство не могло не прийти к выводу, что новгородское боярство отвергает все и всякие соглашения, поэтому дальнейшие переговоры беспредметны. Не могло быть сомнения и в резко выраженной литовской ориентации правящих кругов феодальной республики — переход их под власть Казимира был только вопросом времени. Весной 1471 г. великому князю стало ясно, что войны с Новгородом не избежать.

Наиболее обстоятельное и конкретное изложение событий похода московских войск на Новгород в июне — июле 1471 г. дано в великокняжеской летописи. «Словеса избранные» также подробно описывают поход и включают некоторые детали, отсутствующие в великокняжеской летописи (например, рассказ об обнаружении на поле Шелонской битвы текста договора Новгорода с Казимиром). Это делает изложение «Словес» ценным фактическим источником, несмотря на его витийство, велеречивость, пропуск ряда известий и точных дат.

Псковские летописи подробно описывают действия псковских войск, сообщая о других событиях в кратком виде. Новгородская IV летопись (Строевский список) приводит самостоятельное описание событий. Несмотря на краткость, это описание представляет значительную ценность, отражая точку зрения новгородцев. В совокупности летописные известия позволяют воссоздать более или менее связную картину летней войны 1471 г.

Судя по Московской летописи, походу на Новгород непосредственно предшествовало совещание у великого князя: «Князь великий разослал по всю братию свою, и по вся епископы… и по князи, и по бояре, и по воеводы, и по вся воя своя». На совещании, таким образом, должны были присутствовать: 1) удельные князья Московского дома; 2) Освященный собор; 3) удельные князья, служившие великому князю, т.е., очевидно, ростовские, ярославские, белозерские, оболенские и другие мелкие княжата; 4) боярская дума; 5) высший командный состав — воеводы; 6) «вой» — вероятно, двор великого князя. Это было представительное собрание верхушки господствующего класса всей Московской земли. Поход на Новгород — дело не только великого князя и его ближайшего окружения. На совещании в Москве если и не обсуждался в собственном смысле слова вопрос о походе, то во всяком случае говорилось о намерениях и планах правительства¹.

Перед Москвой весной 1471 г. стояла сложная дилемма. Наиболее осторожным и традиционным решением было бы дождаться, когда замерзнут реки, озера и болота, которыми густо насыщена Новгородская земля, и двинуться в поход зимними дорогами, как это было сделано в 1386 и 1456 гг. Однако это означало бы перенесение срока похода по крайней мере до ноября, т.е. на 5—6 месяцев. На такую отсрочку, видимо, и рассчитывали новгородские сепаратисты и их союзники. За этот срок новгородские власти могли бы реализовать свои политические планы: пригласить на стол Казимира, оформить союз с Литвой и Орденом, провести мобилизацию, изготовиться к обороне. Откладывание сроков похода резко увеличивало опасность перерастания московско-новгородской войны в войну с несколькими сильными противниками на разных стратегических направлениях. Именно к этому году (1470/71—6979) относится первое в Московской летописи известие о прямых переговорах короля Казимира с ханом Большой Орды Ахматом. Король послал к хану своего посла Кирея Амуратовича с «многими дарами» и с предложением совместно напасть на Русскую землю. Темир и другие ордынские князья поддержали эти планы. Но Ахмат не решился немедленно напасть на Русь «иных ради зацепок своих»².

Сложившаяся ситуация требовала от великокняжеского правительства организации похода в кратчайший срок, до того, как оформится антимосковская коалиция. В этих условиях военно-политическое руководство Московской земли во главе с великим князем принимает смелое стратегическое решение провести поход не откладывая, в летнее время, хотя «прежние великие князи на них (новгородцев. — Ю. А.) о то время не хаживали, а хто хаживал, тот люди многи истерял»³. Это решение и было объявлено на совещании, после которого было сделано официальное объявление войны Новгороду (посылка разметных грамот) и отправлены послы в Тверь, Псков и Вятку с призывом выступить в поход.

Несмотря на формальную независимость Тверского великого княжества, великий князь Михаил Борисович послал в поход с московскими войсками свой полк под командой воевод князя Юрия Андреевича Дорогобужского и Ивана Никитича Жито. Юрий Андреевич — старший сын Андрея Дмитриевича, одного из удельных князей Тверской земли⁴. Иван Никитич Жито Борозда — выходец из тверского боярского рода. По генеалогическим преданиям, предки его выехали в Тверь из Литвы⁵. Это симптоматично — тесная связь Твери с Литвой прослеживается с начала XIV в. В Литву бежал князь Александр Михайлович, изгнанный из Руси после восстания 1327 г., когда тверичи избили татарских баскаков (впрочем, без всякого участия в этом своего князя). Опираясь на Литву, много лет вел борьбу с Дмитрием Донским Тверской великий князь Михаил Александрович. Но не помогли Михаилу ни союз с великим князем Ольгердом, женатым на его сестре, ни покровительство ордынских властей. Отказавшись от борьбы за первенство на Руси, Тверь стала равноправным партнером Москвы. Летом 1471 г., едва ли не впервые, тверские войска пошли в поход как союзники великого князя Московского.

Во Псков с призывом взяться за оружие был послан великокняжеский дьяк Яков Шачебальцев. Весна была запоздалой — еще в конце мая были заморозки, надолго затянулась распутица. Выехав из Москвы 23 мая, гонец великого князя вынужден был ехать вдвое медленнее, чем обычно, и достиг Пскова только на пятнадцатый день, в пятницу на Троицыной неделе. От имени великого князя дьяк велел «Пскову в Великом Новгороде положить разметные грамоты в другую неделю заговев Петрова говения… и князь великий за вашими на завтра в понедельник свои грамоты положит». Выступление Пскова было точно фиксировано московскими властями и строго согласовано с выступлением Москвы: разметные грамоты должны были лечь перед новгородцами соответственно 16 и 17 июня. Начало похода назначалось на середину июня, когда земля должна была наконец подсохнуть. Послав 16 июня разметную грамоту в Новгород, псковичи стали форсировать военные приготовления. Они начали восстанавливать выгоревшую во время пожара крепостную стену и в то же время «всем Псковом начаша по всем концам рубитися искрепка. А посадников и бояр великих на вече всем Псковом начаша обрубати доспехи и с конми». Последнюю фразу надо, видимо, понимать так, что мобилизация посадников и «великих бояр» происходила на городском вече, а рядовых псковичей — по концам.

Великокняжеский посол на Вятку Борис Матвеевич Слепец Тютчев был хорошо знаком на Севере по походу 1462 г. Он выехал 31 мая с повелением «итти на Двинскую землю ратию же»⁶. Посылается гонец и на Устюг, к наместнику Василию Федоровичу Образцу, «чтобы с устюжаны на Двину же ратию пошел, а ожидали бы с Бориса да с вятчаны». Василий Федорович Образец Симский — выходец из старого служилого рода, ведшего свою родословную от легендарного Редеги. Отец Василия Образца, Федор Константинович Симский, — видный воевода второй четверти XV в., погибший в Суздальском бою 1445 г. Великим и удельным князьям Московского дома в XIV—XV вв. служили и другие многочисленные представители этого чрезвычайно разветвленного рода — Белеутовы, Сорокоумовы, Гусевы и др.⁷

6 июня, в четверг на Троицыной неделе, начался поход первого отряда московских войск. В этот день великий князь «отпустил… с Москвы воевод своих, князя Данила Дмитриевича Холмского да Федора Давидовича (Хромого) со многим воинством» (до 10 тыс. человек)⁸. Федор Давыдович Хромой, как и многие другие видные деятели Московской земли, — выходец из служилого рода потомков Гаврилы Алексича, героя Невской битвы⁹. С этими войсками были посланы полки удельных князей — Юрия Дмитровского и Василия Верейского, а также «дети боярские многие» (очевидно, Государева двора). Ближайшая задача этого отряда — выход к Русе. По свидетельству Ермолинской летописи, воеводой Дмитровского полка был Василий Федорович Вельяминов — представитель младшей линии знаменитого некогда рода Воронцовых-Вельяминовых, к которому принадлежали в XIV в. московские тысяцкие. Вытесненные с великокняжеской службы, Вельяминовы в XV в. перешли на службу к удельным князьям¹⁰.

Ровно через неделю, в четверг 13 июня, из Москвы отправилась вторая группа войск во главе с князем Иваном Васильевичем Стригой Оболенским. В ее составе — отряд касимовских татар. Маршрут движения — «на Волочек да по Мсте».

Наконец, 20 июня из Москвы, оставив в столице сына Ивана и князя Андрея Меньшого, выступил сам великий князь, очевидно, с главными силами своего двора. С ним же двинулся отряд касимовского царевича Данияра. 24 июня великий князь был в Волоке Ламском, 29 июня — в Торжке: средний темп движения составлял 20—30 км в сутки. Полк великого князя шел на Новгородскую землю, обходя Тверь с запада. В Торжке с ним соединился Тверской полк во главе со своими воеводами. Здесь же, в Торжке, великий князь принял псковских послов с извещением об объявлении Псковом войны Новгороду и в свою очередь послал во Псков повеление, «чтобы не мотчая пошли к Новугороду». Перед походом великий князь «испроси матери своей, у великой княгини, дьяка Степана Бородатого, умеющего говорить по летописцам русским», для того, чтобы тот напомнил «их измены давные, кое изменяли великим князем в давние времена»¹¹: на переговорах с новгородцами должна была прозвучать в качестве обоснования претензий великого князя историческая концепция единства Русской земли. Итак, московские войска и их союзники идут к Новгороду тремя колоннами: правая колонна князя Стриги Оболенского — по Мсте, левая колонна князя Холмского и Федора Хромого — по Ловати, средняя колонна с великим князем — между ними.

Началась последняя на Руси феодальная война, страшная война русских против русских. «Распустиша вся воя своя на многи места жещи и пленити… за их неисправление», — сообщает летописец о действиях войск князя Холмского и Федора Хромого. Так же поступают и другие воеводы, «жгуще и люди в плен ведуще». Только «татаром же князь великий не повеле людей пленити»¹²: из Касимовского царства русский полон мог попасть на казанские и ордынские работорговые рынки.

Левая колонна двигалась со скоростью 25—30 км в сутки; 24 июня войска взяли и сожгли Руссу, а оттуда двинулись к Шелони. Судовая рать новгородцев, пересекшая Ильмень, атаковала москвичей при Коростыни, но была разбита. Захваченные в плен новгородцы были подвергнуты жестокой казни: «повелеша носы, уши и губы резати». Картины подобных расправ над пленными не удивляют привычного к таким явлениям летописца. Жестокое обращение с пленными — в обычаях средневековой войны. Знаменитый Черный Принц, английский полководец Столетней войны, велел умертвить несколько тысяч жителей города Лиможа, осмелившегося поднять против него свое знамя. Несмотря на церковную проповедь милосердия к врагам, с ними не церемонились. По всей Европе лилась кровь. Литовцы и немцы, французы и русские, католики и православные не уступали друг другу в жестокости. Отсюда эпически спокойный тон летописного повествования с оттенком высокомерной гордости по поводу успехов москвичей, которые захваченные у новгородцев доспехи «в воду метаху, а инии огню предаша, не бяху бо им требы, но своими довольны доспехи всем»¹³. Легкие доспехи москвичей были удобнее для кавалерийского боя, чем тяжелое оборонительное вооружение новгородцев.

После боя при Коростыни войска Холмского вернулись к Руссе, к которой по реке Поле подошла новая судовая рать новгородцев, «рать пешая, множае первые и сугубейшая». Бой с нею также закончился победой москвичей. Потери новгородцев достигали 4 тыс. человек. С этой вестью в великокняжескую ставку на озере Коломно прискакал 9 июля Тимофей Петрович Замытский — выходец из рода Гаврилы Алексича. Его дядя Василий Чешиха в годы феодальной войны служил князю Ивану Можайскому, союзнику Шемяки, и был взят в плен при освобождении Москвы от войск Шемяки в декабре 1446 г. Тем не менее Замытские и во второй половине XV в., и позднее оставались видными служилыми людьми: посылка Тимофея к великому князю с известием о победе — знак большого военного отличия¹⁴.

После победы под Руссой воеводы Данила Холмский и Федор Хромой предполагали заняться осадой городка Демон, но великий князь приказал им идти за реку Шелонь на соединение с псковичами, а под Демоном оставить Верейско-Белозерский полк со своими князьями. Это было верное стратегическое решение. Предписанное великим князем движение московских войск за Шелонь, имевшее целью обеспечить действие псковичей, привело к столкновению с главными силами новгородцев в знаменитой Шелонской битве 14 июля, решившей исход всей войны.

29 июня во Псков прибыл великокняжеский боярин Василий Зиновьевич Дятел Станищев — внук Алексея Григорьевича, одного из бояр князя Владимира Храброго, героя Куликовской битвы. И сам Василий, и его братья Иван и Прокофий Скурат — видные служилые люди в конце XV в. Их судьба — пример того, как бояре удельных князей переходили на московскую службу¹⁵. Посол великого князя сообщил, что «на сам Иван день» (т.е. 24 июня, на день рождества Иоанна Предтечи) московские войска взяли и сожгли Руссу «и самому государю великому князю и с своими силами и сам Петров день в Торжку стати». Таким образом, маршрут великого князя был разработан заранее и рассчитан с точностью до одного дня.

Вторжение московских войск в Новгородскую землю ускорило и выступление псковичей. 10 июля они начали поход, «пригороды и волости собрав», во главе с князем Василием, сыном наместника князя Ф. Ю. Шуйского, и посадником Тимофеем Власьевичем. С ними выступили тринадцать посадников «и вся сила псковская». 12 июля псковичи уже «начаша воевати Новгородскую волость и жечи», выставив в поле до 10 тыс. человек. В это время к псковичам прибывает новое посольство, отправленное великим князем из Торжка, с извещением, что великий князь через две недели будет в Руссе, и с требованием к псковичам, чтобы «на конь усегли» в Ильин день (20 июля). Этот призыв оказался излишним — псковичи, как видим, уже воевали.

Новгородцы в свою очередь напали на псковскую Навережскую губу и выжгли ее, уничтожив при этом архитектурный шедевр — церковь Св. Николы, «велми преудивлену и чюдну, такове не было во всей Псковской волости, о пол третью десяти углах». В ответ на это псковская рать осадила 15 июля новгородскую крепость Вышегород, подвергнув ее артиллерийскому обстрелу. В боях за город был застрелен со стены псковский посадник Иван Агафонович. Тем не менее на следующий день город сдался во главе со своим воеводою Епифаном Киприяновым. По условиям капитуляции новгородцы отдали «полон псковский весь», а псковичи отошли от города¹⁶.

Вторгшись в Новгородскую землю, псковичи «воеваша волости и пожгоша около рубежа на 50 верст, але и более», — с гордостью пишет псковский летописец. Активные действия псковичей заставили новгородцев отрядить против них войско во главе с посадниками Василием Казимиром и Дмитрием Борецким, «всей новгородской силе наиболее 40 тысящь», по оценке псковичей. Именно это войско, шедшее навстречу псковичам, «наехаше на Шелони силу московского князя Данилы» (Холмского. — Ю. А.).

Шелонская битва 14 июля — центральный момент всей кампании. По рассказу великокняжеской летописи, московские войска вброд перешли через Шелонь («чрез реку оную великую») и, «яко лви рыкающие», стремительно атаковали новгородцев, которые не выдержали атаки и вскоре обратились в бегство, преследуемые великокняжескими войсками на 12 верст. Потери новгородцев московский летописец исчисляет примерно в 12 тыс. человек павшими («яко два на десять тысящь»); две тысячи были взяты в плен, в том числе главные предводители: посадники Василий Александрович Казимир, Дмитрий Исакович Борецкий, Кузьма Григорьев, Яков Федоров, Матвей и Василий Селезневы, Павел Телятев, Кузьма Грузов. В плену оказалась верхушка новгородского боярства, наиболее враждебная Москве. Василий Казимир, Дмитрий Борецкий и Василий Губа — бояре Неревского конца; Кузьма Грузов — Прусской улицы; Кузьма Григорьев и Яков Федоров — Плотницкого конца. Дмитрий Исакович Борецкий — один из новгородских послов к Казимиру, подписавших договор, по которому Новгород отдавался под власть короля. Пленные новгородцы признались, что их в бою охватила паника: «Мы бо видехом вас бесчисленное множество… и трепет прият нас»¹⁷.

Псковская летопись точно указывает место сражения — не доходя до Сольцы. По ее рассказу, оба войска шли параллельно друг другу по разным берегам Шелони. Бегство новгородцев псковский летописец объясняет внезапностью удара москвичей, переправившихся через реку: «Новгородцы, видеше такову дерзость их, обратишася на бег». Москвичи преследовали их «от Солци и до Мшаги»¹⁸ (приблизительно 30 км). Этот рассказ, как видим, независим от рассказа Московской летописи, но сходится с ним в изображении общей картины сражения: оно было решено внезапным мощным ударом московской конницы, обратившей в бегство новгородское ополчение.

Другую картину рисует Новгородская IV летопись (Строевский список). Новгородская судовая (пешая) рать «бишася много, и побиша москвич много, и пешей рати паде много, и иные разбегошася, а иных москвичи поимаша». Конная рать новгородцев не помогла пешей: владычный полк отказался ударить на войско великого князя на том основании, что был послан только против псковичей. Среди новгородцев возникли разногласия. «Меньшие» стали «вопить» на «больших», требуя немедленной атаки на москвичей: «…ударимся ныне… яз человек молодой, испротеряхся конем и доспехом». По словам новгородского летописца, москвичи хотели отложить сражение до следующего дня, «бяше бо неделя» (воскресенье), однако новгородцы «начала ся бити и погнаша… москвичи за Шолону». Тут в сражении произошел перелом: «…ударишася на новгородцев западная рать, татарове, и паде новгородцев много, а инии побегоша, и иных поимаша, а иных в полон поведоша, и много зла учиниша»¹⁹.

Таким образом, по сведениям новгородской стороны, сражение на Шелони состояло по крайней мере из трех этапов: боя пешей рати, успешной атаки новгородцев (очевидно, конницы) на москвичей, отброшенных за Шелонь, и удара засадного татарского полка, решившего участь сражения. Как мы видели, московский и псковский источники о новгородской пешей рати не говорят ни слова. Однако и тот, и другой называют численность новгородских войск, определяя его в 40 тыс. человек. Эта цифра заставляет предполагать, что кроме конницы в состав новгородской рати на Шелони входила и пехота: сорокатысячное конное войско новгородцев трудно себе представить. Поэтому известие об участии в Шелонской битве новгородской пехоты можно считать правдоподобным, несмотря на умолчание об этом московских и псковских летописей.

Правдоподобна и картина первого этапа боя, нарисованная новгородским летописцем: пешая новгородская рать была разбита москвичами, не будучи поддержана своей конницей. Более сомнительно известие о татарах, якобы составлявших засадный полк. По данным Московской летописи, татарские отряды входили не в состав войска князя Холмского, а в правую колонну князя Стриги Оболенского, наступавшую по Мсте.

Большой интерес представляет рассказ новгородского летописца о распрях в стане новгородцев, об отсутствии твердой организации, единства командования и согласованности действий. Из рассказа летописца видно, что все это и было непосредственной причиной поражения новгородцев: они вступали в бой поэшелонно и были разбиты по частям. Распри перед лицом противника, в момент начала боя, — свидетельство рыхлости, неспаянности новгородского войска. Это не только и не столько результат плохого, неквалифицированного командования, но и прежде всего следствие глубинных процессов социально-политического разложения, охвативших феодальную республику в канун ее краха. Конница, составленная из феодалов и более состоятельных слоев горожан, отказывается поддержать пехоту, состоящую из городской и сельской мелкоты. Полк архиепископа (вероятно, одна из лучших частей войска) пытается проводить на поле боя самостоятельную «политику», следуя, очевидно, инструкциям, полученным от владыки, который хочет по возможности избежать открытого конфликта с великим князем. Наконец, «меньшие», тяготясь длительным походом, тоже стремятся к самостоятельным действиям, устраивая на поле боя нечто вроде вечевого собрания.

Картина социальной и политической розни в стане новгородцев, рисуемая новгородским летописцем, вполне подтверждается рассказом Московской летописи. В ней подчеркивается насильственный характер мобилизации в Новгороде и отсутствие у массы рядовых горожан умения и желания сражаться: «…спроста рещи, плотницы и гончары и прочии, которые родившея на лошади не бывали, и на мысли которым того и не бывало, что руки подняти противу великого князя, всех тех изменници они силою выгнаша, а которым бо не хотети поити к бою тому, и они сами тех разграбляху и избиваху, а иных в реку в Волхов метаху»²⁰.

Перечисленные факторы определили конечный итог сражения, в оценке которого сходятся все источники: полный разгром новгородской рати значительно меньшим, по всей вероятности, московским войском. По существу это крах всей военной организации феодальной республики. На берегах Шелони столкнулись две военные системы — архаическая удельно-вечевая и новая, созданная Московским государством. Победа москвичей — это решающая победа нового над старым, традиций феодальной централизации над традициями феодальной раздробленности.

Разгром главных сил Новгорода на Шелони определил весь дальнейший ход кампании. Войска великого князя «после бою того воевали много посады новгородские и до немецкого рубежа по реку Нерову». Активно действовали и псковичи, в том числе «добровольные люди», силу которых псковский летописец определяет в полторы тысячи человек. Главные силы псковского войска во главе с князем В. Ф. Шуйским, оставив отряд с 6 пушками для осады Порхова, двинулись по приказу великого князя к самому Новгороду, остановившись в 20 верстах от него.

Кампания была фактически окончена. 18 июля, находясь в Яжелбицах, великий князь получил известие о Шелонской победе. Здесь же он принял новгородского посла Луку Клементьева с просьбой об «опасе» для проезда делегации на мирные переговоры. 24 июля, прибыв в Руссу, великий князь распорядился участью пленных. Он «велел казнити главною казнию новгородских посадников за их измену и за отступление: Дмитрия Исакова Борецьского, да Васильа Губу Селезнева, да Еремея Сухощока, да Киприана Арзубьева». Василий Казимир, Кузьма Григорьев, Яков Федоров, Матвей Селезнев, Кузьма Грузов должны были быть отведены в Коломну и посажены в оковы. По данным Ермолинской летописи, с «людей добрых новгородцев» был взят окуп, а посадники, на которых «разъярився» великий князь, были перед казнью биты кнутом. Но зато великий князь «мелких людей велел отпущати к Новгороду»²¹.

Исход кампании 1471 г. в военном отношении решился на Шелони, а десять дней спустя в Руссе произошло не менее важное событие, предопределившее на десятки лет вперед основную линию политики Москвы в отношении Новгорода. Казнь посадников, главных военных и политических руководителей Господина Великого Новгорода, — беспрецедентное событие в многовековой истории отношений Новгорода с великими князьями. Впервые с представителями верхушки новгородского боярства поступили не как с привилегированными пленными, подлежащими размену или выкупу, а как с государственными преступниками, изменниками Руси. Это не могло не произвести сильнейшего впечатления на современников. Враждебный Новгороду псковский летописец с содроганием описывает эту казнь: «Немилостиво казнивше их, и секирою отсекоша им главы, к колоде прикладая»²².

На поле Шелонской битвы в руки москвичей попали «списки новугородцкие, что кончали с королем, да и того же человека обретша у себе же, что их писал». Все это было отправлено к великому князю, который получил, таким образом, вещественные доказательства измены новгородцев. Казнь четырех высших представителей новгородской феодальной иерархии и заточение многих других продемонстрировали впервые, что главное направление и конечная цель московской политики — ликвидация феодальной республики как таковой и включение Новгородской земли в состав нового Русского государства. С точки зрения великокняжеской власти Новгород не самостоятельная политическая единица, способная проводить ту или иную внешнюю политику по своему усмотрению, а «отчина и дедина», т.е. неотъемлемая часть Русской земли. Договор с Казимиром и приглашение его на новгородский стол — это не только дипломатический акт в нарушение прежних докончаний, но прежде всего и по существу своему акт государственной измены. Посадники и житьи люди, стоящие во главе феодальной республики и ее войск, — не «равноправные договаривающиеся стороны», а прежде всего подданные великого князя, главы Русского государства. Неслыханная расправа над ними — не нарушение обычаев, выработанных средневековой практикой по отношению к привилегированным военнопленным, а акт государственной власти, карающей своих изменников. Этот принципиально новый взгляд на существо отношений Москвы и Новгорода впервые проявился в отношении великого князя к новгородским пленникам, приведенным к нему в Руссу.

Не менее существенно и другое распоряжение, отданное в Руссе. Если казнь бояр и житьих, ответственных и полномочных руководителей Господина Великого Новгорода, означала фактически принципиальное непризнание политического суверенитета феодальной республики, то отпуск на волю «меньших людей» (составлявших, очевидно, основную массу новгородского ополчения) свидетельствовал о столь же принципиальном отрицании новгородской феодальной иерархии — основы политической структуры республики. Как и в рассказе Московской летописи о событиях на вече осенью и зимой 1470/71 г., вина за политическое преступление новгородцев, за их измену Русской земле возлагается всецело на их руководителей, на отдельных представителей боярства и житьих. Рядовые горожане, хотя и выступившие с оружием в руках против великого князя, не рассматриваются в качестве изменников. Они — подданные великого князя, ставшие жертвами обмана со стороны своих преступных руководителей. Они — те самые насильно мобилизованные, «на мысли которым того и не бывало, что руки подняти противу великого князя»²³. Великий князь не против них, не против основной массы новгородцев, он только против изменников, перешедших на сторону короля.

Итак, «меньшие» противопоставлены «большим». С такой дифференциацией новгородцев в великокняжеской практике мы встречаемся также впервые. Это не просто конъюнктурное решение великого князя, продиктованное интересами момента. В основе своей это целая политическая программа ликвидации феодальной республики изнутри путем разложения ее политической структуры. Более того, это зерно будущей социальной политики в отношении Новгорода и других городов Русской земли, политики, определившей их роль и место в структуре нового централизованного государства.

Великий князь всея Руси, чьи войска огнем и мечом прошли через всю Новгородскую землю, не знавший пощады своим изменникам, впервые выступил по отношению к рядовым новгородцам в роли «доброго государя» — сильного и справедливого главы Русской земли. Морально-политический авторитет феодальной олигархии вечевой республики был подорван изменой и страшным поражением. На его месте начинает создаваться новый авторитет — авторитет великого князя, олицетворяющего новое, единое Русское государство, новый феодальный порядок в противовес старой феодальной анархии.

27 июля великий князь прибывает в Коростынь, куда в тот же день явилась новгородская делегация: нареченный архиепископ Феофил «с посадники и тысяцкими и житьими со всех конец». Начались переговоры о мире.

В этот же день произошло еще одно важное событие. На Двине, у устья речки Шиленги, северная московская рать во главе с Василием Федоровичем Образцом в составе Устюжского и Вятского (под началом Бориса Тютчева Слепца) полков встретилась с северной ратью князя Василия Васильевича Гребенки и воеводы Василия Никифоровича. В состав новгородского войска входили заволочане и двиняне, а также, по данным Устюжской летописи, пермяки и «новгородские шильники». Общая численность новгородских войск достигала, по оценке московского источника, 12 тыс. человек, московских — около 4 тыс.

Как обычно, сражение судовых ратей произошло на суше — «вышед из суд». В Ермолинской летописи сообщаются интересные подробности: при встрече враждующих войск они «обославшеся межь себя, излюбиша, вышед на берег битися» (разрядка моя. — Ю. А.). Столкновение ратей сохраняло некоторые черты старинных поединков, когда место для боя и порядок действий определялись соглашением сторон[19]. Бой продолжался целый день и закончился полным разгромом новгородцев. Князь Василий был ранен и «убежа на Колмогоры». Москвичи понесли, по их данным, ничтожные потери: Московская летопись сообщает о гибели 52 человек, в том числе одного устюжанина, Устюжская — о пяти погибших устюжанах. Сражение длилось много часов, и в нем участвовало с обеих сторон несколько тысяч человек, поэтому приведенные цифры потерь следует считать абсолютно неправдоподобными. Как и во многих подобных случаях, эти цифры нельзя принимать буквально. Победители преуменьшают свои потери во много раз, передавая общее впечатление блестящей, решительной победы и полного разгрома врага²⁴.

Новгородское известие об этом сражении более реалистично: «…паде многое множество с обе половины». Оно же указывает и на одну из главных причин поражения новгородцев: «…двиняне не тягнуша по князя Василии Васильевича и по воеводе его по Василии по Микифоровиче»²⁵, т.е. жители колониальной окраины не захотели сражаться за интересы новгородских олигархов.

Ближайший результат победы при Шиленге — поход вниз по Двине, где москвичи и устюжане новгородские «градки… поимаша» и «приведоша же всю землю ту за великого князя».

Мирные переговоры в Коростыни начались в условиях полного разгрома феодальной республики: «…а земля их вся пленена и пожжена до моря… изо всех земель их пешею ратью ходили на них… не бывало на них такова воина, как и земля их стала». В войне против Новгорода приняли участие жители его же земель, выставившие пешую рать, очевидно составленную из малосостоятельных горожан и жителей сельской местности. Рушилась вся система политического господства над пригородами. В тяжелейшую годину испытаний Господин Великий Новгород, столица огромной вечевой республики, оказался в полной изоляции.

Внутреннее положение в самом Новгороде также оказалось критическим. После Шелонской битвы были приняты меры для обороны города: сожжены все близлежащие посады, в том числе монастыри Антоньев, Юрьев, Симеона на Зверинце, Рождественский, а также Городище; учреждена «стража много по граду и по каменным кострам, на переменах день и нощь». Но морально-политическое разложение — следствие глубоких социальных противоречий внутри отжившей свой век боярской республики — продолжалось: «И разделишася людие: инии хотяху за князя, а инии за короля за Литовского». Город оказался без продовольственных запасов — «хлеб дорог, только пшеничный, и то по скуду». Начавшийся голод обострил социальные противоречия. Пошла «молва» на «лучших людей», что они начали войну с Москвой и тем самым привели великого князя на Новгород: «…а на то Бог сердцевидец и судиа им, зачинающим рать и обидящим нас». Вскрылось, что некий Упадыш со своими «единомысленниками» «перевет держал» и «хотел зла Великому Новгороду»: они заколотили железом 5 пушек и «от того мзду взяли от злоначального беса»²⁶. Конечно, изменники и перебежчики возможны в любой критической ситуации. Но в обстановке острой социально-политической борьбы, охватившей Новгород, «перевет» Упадыша можно рассматривать как показатель настроения значительных слоев новгородцев, их нежелания сражаться против войск всей Русской земли, за интересы своих олигархов, предававших город и землю польскому королю.

В такой ситуации переговоры в Коростыни не могли долго тянуться. Новгородская делегация во главе с архиепископом «начата преже бити челом князем, боляром и воеводам… чтобы печаловались братии великого князя, а они бы печаловалися брату своему, великому князю…». Допущенные в результате этого многоступенчатого «печалования» «на очи» великого князя, новгородские делегаты «начата бити челом о своем преступлении, и что руку подняли противу его». Налицо, таким образом, полная капитуляция — сдача на волю победителя. В подтверждение своего челобитья новгородцы обещали выкуп в 16 тыс. рублей — вдвое больше того, который они дали пятнадцать лет назад в Яжелбицах. Великий князь, по рассказу Московской летописи, показал свое «милосердие»: он «повеле престати жещи и пленити и плен… отпустити». Две недели стоял великий князь «на едином месте… а управлял новгородец», и наконец 11 августа «даст им мир… как сам восхоте, а псковичам докончание взял с новгородцы… как псковичи хотели». «Почтив» нареченного владыку Феофила и отпустив его в Новгород, великий князь тут же послал в Новгород боярина Федора Давыдовича Хромого «привести Новгород Великий к целованию от мала же и до велика, сребро на них имати»²⁷. Война закончилась.

Рассматривая кампанию 1471 г. с чисто военной точки зрения, нельзя не отметить три наиболее характерные черты операций московских войск²⁸.

Первая черта — тщательная предварительная подготовка. Стратегический план кампании был выработан заранее; его основной замысел — быстрый одновременный удар по нескольким операционным направлениям на широком фронте от Приильменья до Северной Двины. Согласно этому замыслу, Новгородская республика должна была быть сразу атакована со всех четырех сторон (причем с запада — псковскими силами). Современники отметили эту черту московского плана. В Ермолинской летописи сообщается, что великий князь «поиде к Новуграду Великому со вси страны»²⁹ (разрядка моя. — Ю. А.). Маршруты московских войск были намечены заранее, а график их движения (до соприкосновения с противником) был рассчитан буквально по дням. Распределение войск по отрядам соответствовало этому замыслу: они были разделены на несколько самостоятельных колонн.

Вторая черта — организация главного командования. Следуя в средней колонне, великий князь непрерывно поддерживает связь с другими колоннами, получает от них донесения и отдает директивы, намечающие общие задачи. В рамках этих директив начальники колонны самостоятельно принимают оперативно-тактические решения. Войска удельных князей подчиняются московским воеводам.

Третья черта — в самом характере боевых действий. Главное внимание обращается на обеспечение основной стратегической цели: разгром живой силы противника и скорейший выход к его жизненно важным центрам. Осаде крепостей (Демон, Порхов) уделялось незначительное внимание, для действий против них назначались второстепенные силы. Главное командование стремится к достижению оперативного взаимодействия между колоннами (движение князя Холмского для помощи псковичам). Разделение войск на отдельно действующие отряды имело, разумеется, и свою оборотную сторону — оно подвергало опасности поражения по частям. Описывая Шелонскую битву, Ермолинская летопись подчеркивает: «Москвич мало вельми, понеже бо не единим местом князя великого рать пошла, но многими дорогами»³⁰. Идя на такой риск, московское командование рассчитывало, очевидно, на высокие боевые качества своих войск и быстроту действий, придавало большое значение организации связи и управления.

Все это в совокупности производит впечатление очень хорошей, тщательно отработанной военной организации во главе с квалифицированным главным командованием, не только обеспечившим всестороннюю подготовку к кампании, но и в ходе ее держащим в руках все нити управления войсками, быстро и целеустремленно принимающим важнейшие решения. Опыт Казанских походов 1467—1469 гг. не прошел даром. В кампании 1471 г. воеводам великого князя удалось достигнуть гораздо большей согласованности в действиях войск, гораздо большей стройности и эффективности в руководстве операциями. По сравнению с предыдущими походами на Новгород (например, в 1456 г.) кампания 1471 г. — качественно новое явление. В ней четко проявилась та военная организация в масштабах государства (а не княжества), первые элементы которой мы наблюдали в Казанских походах. Тщательное и точное фиксирование всего хода боевых действий, всех распоряжений великого князя и поступающих к нему донесений наводит на мысль о наличии своего рода военно-походной канцелярии главного командования, ведущей дневник боевых действий и распоряжений. С этим явлением мы также встречаемся впервые. Перед нами, по-видимому зародыш будущего Разрядного приказа — центрального военного ведомства Русского государства.

Основу войск, двинутых против Новгорода, составляла конница. Это отвечало замыслу стратегического плана — добиться быстрого и сокрушительного разгрома противника. Следует отметить высокий темп движения войск великого князя на протяжении всей кампании. Именно это обеспечивало им возможность быстрого выхода на дальние подступы к Новгороду, а в ходе боевых действий (в боях колонны князя Холмского) возможность уничтожать крупные силы противника по частям. Основу сил, действовавших на северном (двинском) стратегическом направлении составила пехота — судовая рать из местного ополчения. При осаде некоторых крепостей применялась артиллерия.

Говоря о боевых действиях псковичей, следует отметить более низкий (по сравнению с уровнем великокняжеских войск) уровень их военной организации, соответствующий привычным, укоренившимся традициям удельных времен. Псковское войско движется медленно, проявляет склонность к стоянию под крепостями (Вышгород и Порхов). Только прямые директивы главного командования заставляют псковичей, не отвлекаясь, двигаться к основной цели кампании. В удельных традициях выдержаны и действия псковских «охочих людей», оказавшиеся на этот раз малоуспешными.

Стратегический план Москвы и его реализация отвечали основной военно-политической цели разгромить боярский Новгород в кратчайший срок, до того, как смогут выступить Литва, Орден и Орда. Эта цель была полностью достигнута. Ее правильная постановка и умелое руководство войсками делают кампанию 1471 г. одним из высоких образцов стратегического искусства феодальной Руси. Особенно следует отметить решение великого князя повернуть рать Холмского на северо-западное направление, отказавшись от осады Демона крупными силами. В этой директиве проявилась далеко не частая в средневековье (да и в последующее время) способность отчетливо видеть главную цель, не отвлекаясь на мелочи, и подлинная стратегическая интуиция — драгоценнейший дар главнокомандующего.

Что касается Новгорода, то, по имеющимся скудным и достаточно односторонним источникам, можно судить о большой энергии, проявленной феодальной республикой для своей защиты. По-видимому, новгородскому правительству удалось провести крупную мобилизацию своих наличных сил: только в боях с войсками князя Холмского участвовали три новгородские «рати». Значительные силы были двинуты против псковичей и для защиты Заволочья (кроме местного ополчения в состав двинской рати входили, по словам устюжского летописца, новгородские добровольцы — «шильники»). Свои основные силы новгородцы сосредоточили для обороны дальних подступов к городу, рассчитывая, по-видимому, нанести поражение отдельным колоннам московских войск. Однако в целом военные мероприятия Новгорода оказались неэффективными. Количественно крупные силы, поднятые по мобилизации, проявили низкие боевые качества. Сказались поспешность и насильственность мобилизации, низкое качество вооружения, отсутствие боевого опыта и боевой подготовки ратников. Новгородцам не удалось создать настоящего главного командования для руководства своими отрядами (вступавшими в бой по частям, несогласованно). На поле боя тактическое руководство, по-видимому, фактически отсутствовало — каждый действовал на свой страх и риск, как это было принято в прежних войнах. Хотя главная причина низкой боеспособности новгородских войск — отсутствие боевого воодушевления, нежелание массы новгородцев сражаться за интересы боярской олигархии и польского короля — коренится в социально-политических условиях умирающей феодальной республики, нельзя не отметить, что в чисто военном отношении новгородцы оказались консервативными, действовали на уровне старинных образцов и отживающих удельных традиций. Сильная феодальная конница — основной род войск москвичей — у Новгорода почти отсутствовала: сказалась характерная особенность архаической вечевой республики, не знавшей развитого феодального вассалитета.

Итак, одна из существенных причин быстрой, сокрушительной победы Москвы над Новгородом в этой последней на Руси феодальной войне — качественное, принципиальное превосходство военной организации складывающегося централизованного государства над отжившей свой век военной организацией периода феодальной раздробленности. Дело не только в том, что московские воеводы обладали большим боевым опытом и, по-видимому, выдающимися военными и организаторскими способностями. Дело прежде всего в том, что они воплощали качественно новую ступень развития феодального общества, его политической идеологии, организации и военного искусства.

Однако, при всем значении военного превосходства Москвы, ярко проявившегося в ходе войны 1471 г., было бы неверным сводить причины быстрого разгрома огромной феодальной республики только к чисто военному фактору. Эти причины носят более глубокий и органический характер.

Первая и наиболее существенная из них коренится в самих особенностях социально-политического строя Господина Великого Новгорода. В нем сохранялись в пережиточном виде некоторые черты раннефеодальной общественной структуры — политическое господство вечевой городской общины над огромной территорией, выродившееся ко второй половине XV в. в эгоистическую диктатуру боярской олигархии. Отсюда глубокие социально-политические противоречия, во-первых, между «старшим» городом и его пригородами и волостями, во-вторых, внутри самой городской общины между боярскими династиями, держащими в своих руках всю политическую власть и экономическое могущество республики, и массой рядовых новгородцев — мелких и мельчайших землевладельцев и ремесленников. Господство феодальной аристократии, основанное на огромных земельных богатствах и экспортной промысловой торговле, пришло в полное противоречие с интересами основной массы населения республики. Социальная опора боярской олигархии оказалась непрочной — в этом главная причина ее быстрого краха.

Другая причина поражения Новгорода, тесно связанная с первой, кроется в особенностях конкретной политической линии, взятой боярским руководством в последние годы его пребывания у власти, — отрыв Новгорода от Русской земли и его подчинение иноземному государю. Эта линия находилась в прямом противоречии с интересами Русской земли в целом, с необходимостью объединения всех сил для достижения политической независимости и сохранения самого существования Руси, окруженной со всех сторон мощными и агрессивными соседями. Пойдя во имя своих собственных интересов на явную политическую авантюру и отдавая себя и свою республику под покровительство враждебного Руси иноязычного и иноверного короля, боярская олигархия бросала вызов всей Русской земле, всей складывающейся новой политической системе мощного централизованного государства. Старые вечевые традиции «выбора» князей на этой фазе общественного развития переросли в прямую измену интересам Русской земли и привели к полной политической изоляции Новгорода, против которого поднялась вся Русь. Литовская ориентация правящей верхушки способствовала крайнему обострению политической борьбы в самом Новгороде и усилению социальных, классовых противоречий в новгородском обществе. Политическая изоляция новгородской боярской олигархии как в масштабах всей Руси, так и в пределах собственного города — вторая важнейшая причина ее военного поражения.

Победа Москвы над Новгородом в 1471 г. — это прежде всего победа новых центростремительных тенденций общественно-политического развития Руси над старыми, центробежными. Решительное поражение Новгорода — это разгром наиболее реального воплощения старой политической системы феодальной раздробленности страны. С этой точки зрения падение феодальной республики — факт огромного политического значения, один из наиболее существенных этапов в создании единого централизованного Русского государства.

Вторая половина XV в. застает Новгородскую республику на вечерней заре ее долгой и яркой истории, когда особенности общественного строя, способствовавшие расцвету республики, в ходе исторического развития обратились в свою противоположность. Еще живые в сознании тысяч новгородцев традиции вечевой вольности, лишенные своего реального содержания, превратились в тормоз дальнейшего развития и самого Новгорода, и всей Русской земли. Столкновение старой традиции с реальными потребностями и задачами новой эпохи, разрушение старых морально-политических ценностей, сопровождавшееся к тому же огромными людскими и материальными потерями в ходе жестокой феодальной войны, не могли не вызвать болезненного слома общественного сознания. Блестящая и заслуженная, исторически оправданная и необходимая победа Москвы над Новгородом, выводившая страну и сам Новгород на новые широкие пути исторического бытия, неразрывно связана с трагедией уходящей в прошлое когда-то героической и жизнеспособной вечевой «старины».

Непосредственные политические результаты похода 1471 г. зафиксированы в Коростынском мирном докончании 11 августа 1471 г.³¹

Как неоднократно отмечалось в литературе, текст Коростынского договора в своей основной части почти дословно воспроизводит Яжелбицкий договор 1456 г. Новгород сохранил свою «старину», свой политический строй, почти всю территорию республики, отказавшись формально только от Волока и Вологды (давно уже фактически перешедших в руки Москвы); великий князь согласился держать Новгород «в старине, по пошлине, без обиды», вернул перешедшие на его сторону Торжок и Демон, сложив с них крестное целование, и т.п. На первый взгляд все осталось почти по-старому. Но это только на первый взгляд.

Прежде всего, изменились сама процедура заключения договора, его формулировки.

В договоре 1456 г. фигурируют послы — полномочные представители суверенной (в своих пределах) власти. В 1471 г. новгородские делегаты послами уже не названы. Еще более важно, что в 1456 г. они просто «докончали мир», а в 1471 г. — предварительно «добили челом», и при этом не просто великим князьям, а «своей господе». Факт политического подчинения Новгорода великому князю в этой вступительной статье подчеркнут со всей определенностью.

Исследователями уже отмечено включение в новгородскую грамоту 1471 г статей о конкретных обязательствах новгородцев порвать с Литвой — в грамоте 1456 г эти статьи отсутствуют. Однако важно не только само обязательство, но и его формулировка. 4)[21] «А за короля и за великого князя Литовского, хто король или великий князь на Литве ни буди, от вас, от великих князей, нам, вашей отчине Великому Новугороду, мужем вольным, не отдатися никоторою хитростью, а быти нам от вас, от великих князей, неотступными ни х кому». 5) «А князей нам у короля… себе на пригороды не просити, не приимати из Литвы князей в Великий Новгород». 6) «Также нам, Великому Новугороду, отчине вашей, недругов ваших… к себе в Новгород не приимати».

Итак, Великий Новгород не только отказывается впредь и навсегда, при любых обстоятельствах, отдаваться королю или принимать «недругов» Москвы, но и дважды называет себя «отчиной» великого князя. Это именно то название, то обозначение Новгорода как неотъемлемой части Русской земли, которое выдвигалось и подчеркивалось великокняжеской властью с начала 60-х годов XV в. и было ее идейным знаменем в конфликте 1470—1471 гг. Новгородцы, приняв данную терминологию, полностью капитулируют перед великим князем в важнейшем политическом вопросе. Отмеченный факт не менее существен, чем органически с ним связанная декларация о полном отказе от литовской ориентации, декларация, означавшая принципиальное осуждение собственной новгородской политики последнего десятилетия.

Обращает на себя внимание также термин «мужи вольные», примененный новгородцами к самим себе. Как мы видели, именно так официально называли себя псковичи, с 1460 г. находившиеся в полной политической зависимости от Москвы, но сохранявшие свое внутреннее самоуправление. Употребление этого термина (и тоже в сочетании с признанием себя «отчиной») новгородцами в тексте Коростынского докончания может свидетельствовать об их стремлении к такому же статусу в составе Русского государства, какой был у Пскова. Именно такое положение и зафиксировано фактически Коростынским договором. В. Н. Бернадский видел в термине «мужи вольные» дерзкий вызов, показатель «слепой приверженности» к «старине» и самоуверенной ограниченности косного новгородского боярства³². Это, однако, маловероятно. Перед нами — согласованный обеими сторонами текст договора, в котором подобные выпады едва ли были возможны.

Существенное значение с конкретно-политической и, более того — с принципиально-идеологической точки зрения имеет и следующая статья договора: 8) «А на владычество нам, Великому Новугороду, избирати… по своей старине; а ставитися нашему владыце в дому Пречистые… на Москве… у митрополита… а инде нам владыки опроче московского митрополита нигде не ставити».

Подобно тому как статьи 4 и 5 декларируют политическую неотделимость Новгорода от Русской земли, а статьи 6 и 7 — его лояльность по отношению к великому князю, эта статья определяет неотделимость новгородской церкви от русской митрополии. Налицо решительный, бесповоротный разрыв со всеми попытками (от кого бы они ни исходили) втянуть новгородскую епископию в орбиту влияния литовского киевского митрополита. Тем самым один из существенных вопросов конфликта 1470—1471 гг. решается целиком и полностью с позиций Москвы.

Характерна и заключительная часть документов:

Употребленный в начальной статье грамоты термин «господа», «господин» по отношению к великому князю повторен и в заключении. Это — новый политический термин, отсутствовавший в прежних новгородско-московских актах.

Таким образом, несмотря на традиционность большей части своего текста, включавшего без изменения статьи прежних новгородско-княжеских докончаний (восходящих в основе к грамотам XIII в.), новгородская грамота о Коростынском договоре содержит принципиально важные новые моменты. Она не только уточняет и конкретизирует политические обязательства новгородцев, сводящиеся к полному отказу от ориентации на чужеземные силы, но и впервые декларирует политический статус Новгорода как «отчины» великого князя, неотъемлемой части Русской земли и признание «мужами вольными» главенства над собой своей «господы» — великих князей всея Руси. Именно в этом основной, принципиально новый смысл документа, тем самым существенно отличающегося и от Яжелбицкого, и от всех предыдущих договоров.

Московский текст Коростынского договора также в подавляющем большинстве статей воспроизводит условия Яжелбицкого мира. Терминология этого текста консервативна — делегаты Новгорода в нем всюду названы по-старому «послами». Новой является статья 24 о пропуске псковских послов через Новгородскую землю и новгородских через Псковскую³³. За ней следует пять новых статей, отсутствовавших в Яжелбицком договоре. Все они связаны с вопросами судебного устройства.

Первая из новых статей устанавливает единый принцип судебного разбирательства о татьбе и разбое. Каждая из сторон должна разбирать эти дела на своей территории, охраняя права представителей другой стороны. По существу эта статья означает отрицание экстерриториальности уголовного суда. Статья усиливает гарантии правосудия в отношении москвичей в Новгородской земле и новгородцев — на территории великого княжества. Ее следует рассматривать в контексте не московско-новгородских отношений, а в более широком плане — как шаг в новом судоустройстве в масштабах всей Русской земли.

Зато следующие четыре статьи посвящены специально вопросам судебного устройства в самом Новгороде. Статья 26 носит принципиальный, декларативный характер: «А что грамота докончалная в Новгороде промежь себя о суде, ино у той грамоты быти имени и печати великих князей».

По верному наблюдению Л. В. Черепнина, речь идет о том, что Новгородская Судная грамота, судебный устав республики, переписывается на великокняжеское имя и скрепляется печатями великого князя, что равноценно признанию великого князя верховным судьей во внутренних новгородских судебных делах³⁴. Трудно переоценить политическое значение этого факта. Коростынский договор, таким образом, не только фактически ликвидирует внешнеполитические функции новгородской правящей верхушки, но и ставит ее важнейшую внутриполитическую функцию — суд и судебное устройство — под прямой контроль великокняжеской власти.

Последующие статьи конкретизируют это фундаментальное положение. Статьи 27 и 28 устанавливают деление судебных пошлин за важнейшие уголовные преступления по Новгородской Судной грамоте поровну между новгородскими властями и великим князем. Суть здесь, конечно, не только и не столько в увеличении судебных доходов великокняжеской казны, но прежде всего — в принципиальном усилении вмешательства великокняжеской администрации в новгородское судопроизводство. Это подчеркивает и последняя статья рассматриваемого цикла: 29) «А сотцким и рядовичам безо князя великого наместника и без посадника не судити нигде». Тем самым весь новгородский суд, все судебные инстанции боярской республики ставятся под непосредственный контроль представителей великого князя.

Подведем итоги. Коростынский договор 11 августа 1471 г. — важнейший шаг на пути к ликвидации вечевой республики. Несмотря на консервативность своей формы, дословное повторение старых традиционных статей прежних новгородско-княжеских докончаний, он наполнен принципиально новым содержанием. Суть его — полное подчинение феодальной республики во всех важнейших сферах ее деятельности контролю великокняжеской власти. Политические институты и традиции Великого Новгорода отныне сохраняют только номинальное, сугубо формальное значение.

Коростынские переговоры не ограничились вопросами, отразившимися в тексте мирного договора. «Управливая новгородець», великий князь коснулся и других сюжетов. Непосредственный результат этого — вечевая грамота Великого Новгорода о сложении крестного целования с ряда бывших новгородских земель, в составе которых перечислены Пинега, Кегрола, Чакола, Пермские земли, Мезень, Пильи Горы, Немьюга, Пинешка, Выя Сура Поганая. По вечевому определению, «ино то земли осподы нашей, великих князей»³⁵ Эти земли были расположены на правом берегу Северной Двины и к востоку от нее. Переход их в руки Москвы отрезал новгородским боярам путь к Северному Уралу, поставлявшему важнейший товар новгородского экспорта — пушнину. Сохранив по Коростынскому миру Двину, Новгород терял возможность дальнейшей экспансии в северо-восточном направлении. Это было сильнейшие ударом по экономической основе могущества новгородской боярской олигархии. Политическое подчинение Новгорода сопровождалось расшатыванием экономической базы его правящей верхушки.

В свете этого трудно согласиться с мнением о видимом несоответствии «между блестящими военными успехами московской войны и скромными политическими итогами их». Напротив, политические итоги войны 1471 г. имеют не меньшее, если не большее, значение, чем военные успехи. Однако блестящие победы московских войск сразу бросались в глаза современникам и были достойно оценены ими, а политические итоги войны, облеченные в традиционные формы докончания, проявились во всем своем глубоком смысле далеко не сразу. Именно этим можно объяснить источниковедческий парадокс, замеченный В. Н. Бернадским: «…ни один из летописцев не усмотрел в Коростынском мире какого-либо покушения против основ новгородского вечевого порядка»³⁶. Приведенное мнение одного из наиболее крупных и вдумчивых исследователей истории Новгорода имеет особое значение: на нем основано представление автора о политическом курсе московского правительства, проявившемся в Коростынском докончании и в последующие годы. Этот курс, по В. Н. Бернадскому, был направлен «на сговор с новгородской боярской верхушкой, а не на разгром новгородского порядка». Однако, как мы видим, условия Коростынского договора, формально не ликвидируя новгородские политические институты, сводили их реальное значение к минимуму.

Можно согласиться с В. Н. Бернадским, что «ликвидация… вечевого строя в 1471 г.» не только повела бы к сплочению в Новгороде «всех его сторонников», «но и поставила бы… сложную задачу организации на новых началах управления огромной территорией Новгородской земли». Именно поэтому, видимо, великокняжеская власть и не пошла на немедленную ликвидацию республики, ограничившись на первых порах жестким контролем над нею. Что касается надежды «превратить великих бояр новгородских» в «верных слуг» великого князя, то расправа над цветом новгородского боярства в Руссе делала эту перспективу призрачной. Со стороны Москвы могла идти речь только о дальнейшем противопоставлении сторонников и противников московской ориентации, т.е. о политике, направленной на дезинтеграцию, разложение правящей новгородской верхушки, о подготовке ее полного краха, а не о компромиссе с нею. Новгородское боярство могло сохранить себя только ценой полного отказа и безоглядного подчинения воле Москвы. Это не «сговор», а безоговорочная капитуляция, на которую могущественная новгородская олигархия вряд ли могла пойти.

Наиболее существенным проявлением социальной политики великого князя в отношении Новгорода можно считать отпуск на волю плененных «меньших людей», в чем нельзя не увидеть противопоставление их «большим», в колодках отведенным на Москву: «А колодники приведе князь великии, повеле всадити в ызбу, от них же един, задхнувся, умре»³⁷. Проводя свою новгородскую политику, великий князь отнюдь не рассчитывал на симпатии боярства.

Поход 1471 г. закончился. В первый день нового 6980 г. (1 сентября 1471 г.) «князь великий… Володимерской и Новгородской и всея Руси самодержец… с победою великою» возвратился в Москву, с триумфом встреченный столицей. Для этого были все основания: эфемерный титул «великого князя всея Руси» впервые наполнился реальным содержанием; «старина» великокняжеская, традиция политического единства страны решительно восторжествовала над «стариной» удельно-вечевой децентрализации. Русская земля сделала крупнейший, решающий шаг на пути своего превращения в единое Русское государство.

Рассказывая о торжественной встрече победителей в Москве, официальный летописец счел нужным упомянуть в числе встречавших не только митрополита, сына и брата великого князя и других официальных представителей верхов. Гости, купцы, «лучшие люди», т.е. верхи московского посада, вместе с князьями и боярами встречали великого князя накануне его въезда в столицу, «а народи московскии… далече за градом встречали его, и инии за 7 верст пеши»³⁸. Внимание к горожанам, к «пешим» представителям основной массы населения столицы одна из черт социальной политики нового государства, искавшего и находившего поддержку далеко не только в среде феодалов.

Разгром феодальной республики привел к качественным изменениям в общей политической обстановке в Восточной Европе. Основной факт заключался в том, что врагам Руси не удалось использовать московско-новгородский конфликт в своих интересах, эффективно вмешаться в этот конфликт и сорвать (или хотя бы замедлить, приостановить) процесс создания единого Русского государства. Надежды на превращение Новгорода в вассала Литвы оказались несостоятельными. Политика короля Казимира, пытавшегося играть на московско-новгородских противоречиях, себя не оправдала. Союз Литвы Ордена и Орды не успел оформиться — быстротечный, как летняя гроза, поход 1471 г. спутал все карты противников Руси. На востоке Европы создалась принципиально новая политическая ситуация. Русское государство из символа превратилось в реальность.