Под знаменами Москвы

Глава VII На новых рубежах

Начавшийся торжествами по случаю победы над Новгородом 6980 (1471/72) год был наполнен тревожными и бурными событиями.

30 ноября 1471 г. в Москву прибыл на поставление архиепископ Феофил в сопровождении посадников Александра Самсоновича и Луки Федоровича (оба они — представители боярства Прусской улицы)¹. Приезд владыки на поставление — результат победы на Шелони. Одно из главных условий Коростынского мира — единство русской церкви — начало действовать. Прибытие посадников с Прусской улицы свидетельствовало о политической переориентации представителей этой группы новгородского боярства — победа Москвы заставляла их призадуматься.

15 декабря в Успенском соборе состоялось торжественное поставление Феофила в присутствии всех русских епископов, в том числе новых, только что поставленных: сарского Прохора, бывшего чудовского архимандрита, и пермского Филофея. Однако на церемонии, как и прежде в подобных случаях, отсутствовал епископ тверской. Тверь, выступившая в 1471 г. покорным союзником Москвы, продолжала занимать особое место в составе русских земель.

23 декабря новгородский архиепископ отбыл из Москвы, добившись освобождения взятых в плен тридцати новгородских бояр во главе с посадником Василием Александровичем Казимиром. Эти пленники оставались в заточении и после Коростынского мира: статья договорной грамоты об отпуске «нятцев» не распространялась на цвет новгородского боярства. Четырехмесячное заточение в московской «избе» ясно показывало отношение великого князя к руководителям феодальной республики. С другой стороны, их отпуск на волю по челобитью новопоставленного владыки должен был продемонстрировать нежелание московских властей обострять отношения с Новгородом (по крайней мере на данном этапе). 7 января 1472 г. владыка и освобожденные бояре были встречены Новгороде «с радостью», отметил новгородский летописец².

Получив в свои руки в результате Коростынского соглашения все Задвинье, московское правительство начинает укреплять и расширять свои владения на северо-востоке, уже не опасаясь никакой конкуренции со стороны новгородских «ватаг».

Зимой 1471/72 г на Великую Пермь посылается князь Федор Пестрый Стародубский «воевати их (местные племена. — Ю. А.) за их неисправление». 9 апреля 1472 г. («на Фоминой неделе в четверг») московские войска пришли к устью речки Черной (впадавшей в Весляну — левый приток Камы), «оттуду поиде на плотах и с конми» дальше, в Пермскую землю, а затем сухим путем, на конях — за Каму, на Чердынь, на пермского князя Михаила. Решительное сражение произошло на Колве (впадающей в Вишеру — левый приток Камы): пермский воевода Кач был взят в плен. После этого был занят Искор — главный город пермичей. На слиянии Колвы и ее притока Почки князь Федор Пестрый срубил новый городок и «приведе всю землю за великого князя», а местного князя Михаила и пленных воевод с трофеями послал в Москву³.

Чердынский поход 1472 г. (известие о победе над пермяками было получено в Москве 26 июня) — один из крупных этапов в истории освоения Северного Приуралья. В состав Русского государства вошла северная часть Пермской земли, и границы Руси теперь вплотную подошли к горам Северного Урала и бассейну Оби. В военном отношении поход показал умение русских войск действовать в сложных условиях горно-таежной местности, используя реки для перевозки не только пехоты, но и конницы (на плотах).

Подчинение Пермской земли (как и других северо-восточных окраин) власти Москвы — один из существенных моментов в истории создания многонационального Русского государства. Включение в его состав северо-восточных земель способствовало хозяйственному освоению края, сближению местных племен с русским народом, переходу их на новый, более высокий социально-политический и культурный уровень. Проявилась одна из важнейших особенностей процесса создания Русского государства: объединение земель шло параллельно с распространением политического, экономического и культурного влияния русского народа на малые народы окраин и их включением в состав складывающегося государства.

В изучаемое время развитие этого процесса было ограничено северо-восточной Европой — районом к северу от среднего течения Камы. Южнее располагалось мощное Казанское ханство с зависимыми от него землями Среднего Поволжья и Приуралья, к югу от Оки простиралось Дикое Поле — безлюдная степь между земледельческой Русью и кочевой Ордой. Казань и Орда держали в своих руках большую часть Восточно-Европейской равнины и Приуралья, Волжский водный путь и подступы к Черному и Каспийскому морям. Позднее, с конца XV в., когда разрушилась Орда, а особенно с середины XVI в., когда пало Казанское ханство — последний оплот Батыевой империи, положение существенно изменилось. Русская колонизация стала распространяться и на юг, и далеко на восток, пока не достигла берегов Черного моря и Тихого океана. Но в XV в., да и раньше, наметились основные характерные черты русского колонизационного процесса.

Подчинение малых народов большим, менее развитых — более развитым — таков жесткий закон ранних этапов истории человечества. Германские племена вытеснили кельтов с острова Британия, куда сами кельты попали в результате миграции с востока. Племена саксов шаг за шагом теснили и ассимилировали западных славян, продвигаясь от Эльбы к Одеру и дальше. Хорошо известна германская колонизация земель западнолитовского племени пруссов, земель Восточной Прибалтики, населенных балтийскими и финскими племенами. В сущности территории всех государств теперешней Европы и Азии образовались путем сложных миграционных и колонизационных процессов, в которых мирное проникновение сочеталось с экспансией вооруженной, хозяйственное освоение земель — с изгнанием или насильственной ассимиляцией аборигенов. История Руси не составляет и не может составлять исключения: законы исторического развития объективны и обязательны для всех. Тем не менее колонизационный процесс в каждой стране имел свои достаточно выраженные индивидуальные особенности.

Проникновение на остров Британия племен англов, саксов и ютов привело к полному исчезновению их предшественников — бриттов, которые были либо загнаны в глухие углы Уэльса и Корноуолла, либо вынуждены в массовом количестве бежать через пролив на материк, дав свое имя полуострову Бретань на западе Франции. Культура бриттов бесследно исчезла с острова, названного в их честь. На смену кельтам пришли германцы.

Экспансия саксов в Центральной Европе привела к германизации полабских и поморских славян (их следы остались только в топонимике, да и то в германизированном виде). Такая же участь постигла пруссов, которые безвозвратно исчезли, оставив свое название одной из германских провинций.

Народы Восточной Прибалтики, оказавшиеся под властью Ливонского ордена и поголовно превращенные рыцарями в крепостных, сохранили свое этническое бытие и свой язык, но почти полностью утратили первоначальную, догерманскую культуру, насильственно восприняв религию, письменность и многие обычаи завоевателей.

Малые народы и племена, которые были тесно связаны с восточными славянами еще до образования Древнерусского государства, вошли в его состав и в течение многих веков жили и живут бок о бок с русским народом, разделяя его исторические судьбы и сохраняя при этом в значительной мере свою культуру и свой язык. Ни долгие века феодальной колонизации, ни принятие христианства, ни бурные события XX в. не привели к исчезновению, например, племени весь (вепсы), о котором говорится в «Повести временных лет». Народы и племена, вошедшие в Русское государство в период его возрождения под знаменем Москвы — вогулы, югра (ханты, манси), пермяки, зыряне (коми) и др., в наши дни входят в состав суверенной республики — Российской Федерации — со своими политическими и культурными учреждениями. Все это было бы невозможно, если бы в течение пяти веков они не сохраняли свое национальное бытие, свое самосознание, свой язык. Но это значит, что русская колонизация XIV—XV вв. (точнее, включение этих народов в состав Русского государства) не привела к исчезновению малых народов, к их насильственной русификации, к их этническому и культурному растворению в массе русского населения. В составе Русского государства они остались самими собой, говоря на своем языке и живя на земле своих предков. То же можно сказать и о народах Среднего и Нижнего Поволжья, Среднего Урала, Сибири, Дальнего Востока, вошедших в состав России позднее, в XVI—XVII вв., — мордве, черемисе (чуваши и марийцы), татарах, башкирах, якутах, бурятах, хакасах и многих других. Таким образом, особенностью русской колонизации огромных пространств Восточной Европы и Северной Азии был ее относительно мягкий, если можно так выразиться, гуманный характер, не приводивший к уничтожению, изгнанию или насильственной ассимиляции местных народов. Этот существенный момент должен обязательно учитываться при изучении процессов расширения Русского государства в XV и последующих веках.

Победа над Новгородом укрепила не только политические, но и идеологические позиции Москвы. Отныне она не только главный город великого княжества, но и столица всей Русской земли. С осознанием и активной пропагандой этой идеи связано строительство нового Успенского собора в Кремле — патрональной святыни Москвы и всего воссоздающегося Русского государства. Старый Успенский собор, построенный митрополитом Петром при Иване Калите, пришел за полтораста лет в полную ветхость: «…блюдшеся падения, уже деревми толстыми коморы подпираху»⁴. Но речь шла не просто о постройке нового храма. По мысли московских властей, новый храм должен был быть возведен по образцу Успенского собора во Владимире. Построенный при Андрее Боголюбском и Всеволоде Большое Гнездо, этот шедевр русского зодчества XII в. остался непревзойденным. Несмотря на переезд митрополита в Москву, Успенский собор Владимира сохранял значение главного храма Русской земли — в нем происходили торжественные церемонии посажения на стол великих князей.

Перед мастерами Ивашкой Кривцовым и Мышкиным великий князь[22] поставил задачу: «Велику и высоку церковь сотворити, подобну Владимерской Св. Богородицы». «Мастери каменосечци» были посланы «во град Володимеръ… меру сняти. Они же… удивишася красоте здания». Новая одноглавая («об едином версе») церковь мыслилась даже большей — «шире и доле полутора саженью». Москва должна была стать не только подлинным политическим центром, но и церковным сердцем Русской земли, а новый храм — средоточием русского православия. Принятие за образец собора во Владимире, древней столице прежних великих князей, подчеркивало историческую преемственность основ нового государства, его связь с традициями домонгольского величия Руси. Это та же характернейшая линия на возрождение «старины», древнего могущества и единства Русской земли, которая настойчиво проводилась Иваном III в переговорах с мятежным Новгородом накануне Шелонского похода, и была одной из основ политико-идеологической системы нового объединенного государства.

Созданию нового храма с самого начала придавалось значение общерусского мероприятия. «Створи же митрополит тягину важную, с всех попов и монастырей збирати сребро на церковное создание силно», — пишет близкий к высшим церковным кругам летописец. Но дело не ограничивалось принудительным изъятием средств у монастырей и церквей: «…бояре и гости своею волею части своя имениа вдаша митрополиту на церковное создание»⁵. По сообщению Ермолинской летописи, между двумя крупнейшими московскими строителями — подрядчиками Василием Дмитриевичем Ермолиным и Иваном Владимировичем Головой Ховриным — возникла «пря» по поводу строительства новой церкви. В конце концов Ермолин «отступися всего наряда», а Иван Голова «почя наряжати». Это известие проливает свет на организацию строительного дела в Москве и свидетельствует об уже сложившейся традиции строительных подрядов.

Торжественная закладка нового храма состоялась 30 апреля 1472 г. в присутствии всего освященного собора, великого князя, его сына, матери и братьев⁶. Строительство подвигалось быстро, и к концу мая новая церковь «возделана бысть с человека в вышину».

1 июля произошло торжественное перенесение мощей митрополита Петра, самого почитаемого московского святого, в новую временную деревянную церковь. Этому событию был придан характер общерусского церковного праздника. Наиболее выдающийся писатель эпохи Пахомий Логофет, инок Троицкого монастыря, получил заказ на составление соответствующих канонов⁷. Строительство нового храма и все с ним связанное должно было подчеркивать идеологическое и политическое единство Русской земли под главенством великокняжеской Москвы.

Однако торжества в столице были внезапно прерваны тревожными вестями с южного рубежа, над которым нависла грозная туча ордынского нашествия.

Хотя ни Литва, ни Орден, ни Орда не смогли предпринять никаких реальных шагов для вмешательства в московско-новгородский конфликт 1471 г., это не означало, что они смирились с фактом создания единого Русского государства и отказались от попыток активно воспрепятствовать усилению его могущества. Напротив, их действия стали активнее.

Наиболее реальная и опасная для Руси внешнеполитическая комбинация сложилась именно в это время. Как мы знаем, еще в 1470/71 г. московский летописец отметил прибытие в Орду королевского посла с призывом совместно выступить против Русского государства. Московское правительство не осталось безучастным наблюдателем литовско-ордынских приготовлений, направленных против Руси. Оно пыталось найти себе союзников среди татарских феодалов, расшатывая их ряды и расширяя круг своих собственных татарских вассалов, весьма полезных в борьбе с многочисленной ордынской конницей. В июне 1471 г. Никита Васильевич Беклемишев был отправлен в Поле «искати царевича Муртозы Мустафина сына, звати его… на службу». Никита успешно справился с возложенной на него задачей, и еще «напреди прихода великого князя из Новгорода», т.е. ранее конца августа, новый вассал «прииде к сыну великого князя на Москву»⁸.

Летом того же года «вятчане, шед суды Волгою на низ», во главе со своим воеводой Костей Юрьевым неожиданным ударом захватили столицу ордынской державы — Сарай. Это, был едва ли не самый смелый поход русских речных корсаров — ушкуйников⁹. Не исключено, что вятчане действовали на этот раз не без косвенной поддержки и указаний Москвы, заинтересованной именно в разгар Новгородского похода в том, чтобы отвлечь силы и внимание Орды и исключить возможность нападения Ахмата на Русь. Захват центра огромной могущественной империи был возможен прежде всего потому, что летом ордынцы кочевали и Сарай оставался почти без защиты: вятчане взяли его «и полону бесчисленное множество, и княгинь сарайских». Татары Большой Орды, которые «ту близ кочевали за един день», узнали о разграблении своей столицы и попытались «переимати» вятчан, шедших уже вверх по Волге, но те «пробиша сквозь их». Не удалось перехватить удалую вольницу и под Казанью — они и там «проидоша мимо тех в землю свою».

Независимо от побудительных мотивов летний поход вятчан в 1471 г. имел немаловажное политическое значение. Разгром Сарая не мог не повлиять на поведение Ахмата в критические месяцы Новгородского похода, заставив его отказаться от немедленного нападения на Русь. В то же время это событие не могло не способствовать общему обострению русско-ордынских отношений, приближая час решительного столкновения. Поход вятчан продемонстрировал военную уязвимость Сарая — слабозащищенного сердца огромной полукочевой империи.

Летом 1472 г. планы нападения на Русь стали претворяться в жизнь: Ахмат начал поход на Русь «со всеми князьями и силами Ордынскими». Московский летописец видит в походе Ахмата прямое следствие призывов Казимира: хан «надвижеся на Русскую землю, подговорен королем»¹⁰.

На поход Ахмата русские ответили развертыванием своих войск на основном оборонительном рубеже реки Оки. Однако организация обороны этого рубежа оказалась достаточно сложным делом.

Объектом непосредственного нападения ордынцев оказался город Алексин — русский форпост на правом (южном) берегу Оки, между Калугой и Серпуховом. После трех дней боев неукрепленный город был сожжен вместе с жителями. Но гибель алексинцев, которые «изволиша згорети, нежели предатися татарам», была ненапрасной. Время, потраченное Ахматом на захват Алексина, было использовано русскими для подтягивания своих сил к месту сражения. Попытка Ахмата форсировать Оку с ходу была отражена.

Известие о нападении Ахмата на Алексин было получено в Москве на рассвете 30 июля. Незадолго до этого столица перенесла одно из самых страшных стихийных бедствий. 20 июля ночью загорелось «у Воскресенья на Рве». При сильном ветре «огнь метало за 50 дворов и боле, а з церквей и с хором верхи срывало». Весь посад охватило пламя. За несколько часов сгорело 25 церквей и «многое множество дворов»; огонь готов был перекинуться в Кремль, в котором уже «истомно же бе тогда велми». Посад превратился в пепелище, тысячи горожан остались без крова и имущества. Сам великий князь «много постоял на всех местах, гоняючи со многими детьми боярскими, гасящи и разметывающи»¹¹. Государи феодальной Европы далеко не всегда лично боролись с пожарами. Псковские послы к Казимиру Литовскому в марте 1471 г. отмечали, что, когда в ночь на 31 марта «загореся… посад в Вилне Ляцкий конец», «сам король и со всем своим двором и с казною на поле выбежа»¹².

По получении известия о нападении на Алексин великий князь немедленно отправился к Коломне — месту сосредоточения главных сил. Линия Оки оказалась прочно занятой русскими войсками — по некоторым сведениям, их было до 180 тыс. Хан не пошел на риск решительного сражения: в ночь на субботу, 1 августа, ордынцы отступили.

Впервые за всю историю ордынского ига хан уходил в степи, не отважившись на сражение с русскими войсками. И в этом — решающий морально-политический эффект кампании 1472 г. В отношениях Руси с Ордой открывалась новая — последняя — страница¹³.

На следующий же день после отражения первого нашествия Ахмата возникли новые политические задачи: 12 сентября в Москве умер бездетный князь Юрий Васильевич. Встал вопрос о судьбе самого большого из уделов Московского дома¹⁴.

В духовной князя Юрия, составленной, по-видимому, незадолго до смерти, о его княжестве не говорится ни слова[23]: князь распоряжается только своими селами и движимым имуществом¹⁵. Судьба выморочного удела могла быть решена двумя способами. Исходя из буквы и духа старинного межкняжеского института переделов, следовало или разделить удел, или дать каждому из братьев соответствующую компенсацию. Великий князь поступил беспрецедентно: он безоговорочно присоединил Дмитровско-Звенигородский удел к основной территории великого княжения. Фактически (если не формально) это было существенным нарушением обычного права дома Калитичей, с точки зрения которого Московская земля есть коллективное владение («волость») членов княжеского дома. Ликвидируя в одностороннем порядке Дмитровский удел, Иван III не только бросал вызов феодальной традиции, уходившей корнями во времена Киевской Руси, но и начинал коренную реорганизацию системы политических отношений внутри Московского княжеского дома. Василий Темный также присоединил сначала уделы сыновей Юрия Звенигородского, а затем Можайское и Серпуховское княжества, но это было вызвано выступлениями владельцев уделов против великого князя и делалось в ходе феодальной войны. Ликвидация княжеств противников Василия Темного может рассматриваться как особая, чрезвычайная мера. Напротив, упразднение Дмитровского удела произошло в мирное время и отнюдь не как репрессивная акция, направленная против кого-либо из политических противников великокняжеской власти. Выморочный удел был ликвидирован простым распоряжением великого князя и слит с территорией государства. Именно это обстоятельство придает событию особый смысл и значение: великокняжеская власть переходит в наступление на уделы членов Московского дома по своей инициативе, без видимого повода с их стороны. Речь идет не о борьбе с политическими противниками, а о пересмотре самого существа межкняжеских отношений, самой политической структуры Московского дома. Неудивительно, что «разгневавшись князь Андрей, и князь Борис, и Андрей (меньшой. — Ю. А.) на брата своего великого князя Ивана про вотчину брата своего князя Юрия».

Было бы неверным, разумеется, представлять конфликт 1472 г. как «семейную ссору» в духе «вотчинной теории» буржуазных ученых XIX в. Фактически перед нами — столкновение двух противоположных концепций политического устройства Русской земли, в которых отразились противоборствующие тенденции политического развития. Если за спиной князей, отстаивавших свои права на выморочный удел брата, стояла вся старая удельно-княжеская традиция, освященная веками и составлявшая основу политического строя Русской земли на протяжении целой исторической эпохи (со времен «одиначества» киевских Ярославичей), то линия поведения Ивана III отражала объективно новую тенденцию — ликвидацию уделов и создание единого централизованного государства.

Оказавшись перед лицом сплоченной удельно-княжеской оппозиции, великий князь не пошел на открытый разрыв, а постарался найти мирные средства урегулирования конфликта. Одним из таких средств было использование посредничества матери, великой княгини Марии Ярославны, которая по традиции и по прямому смыслу духовной Василия Темного должна была быть арбитром в спорах между сыновьями. По словам летописца, «князь же великий умирись с ними, и даст Борису Вышегород, и Андрею Торусу, а большему Андрею даст ему мати его… Романов городок на Волзе, и тако целоваша крест межю собою»¹⁶. «Компромисс» был оформлен соответствующими договорами с волоцким и углицким князьями (договор с Андреем Вологодским не сохранился).

В договоре с Борисом, заключенном в феврале 1473 г., великий князь обязывает волоцкого князя в одностороннем порядке в «удел брата моего княж Юрьев Васильевича… подо мною, под великим князем, и под моим сыном… и под моими детми… блюсти и не обидети, не вступатися, не подыскивати никоторою хитростью»¹⁷. Борис получает Вышгород, отнятый незадолго до этого у верейско-белозерских князей, но можно ли это рассматривать в качестве компенсации за отказ от прав на Дмитровский удел?

Договор имеет еще одну важную особенность. Требуя от Бориса «блюсти и не обидети, и не вступатися» во все, «что есмь собе примыслил или что собе примыслим», он не содержит ответного обязательства великого князя (в отличие от грамот Василия Темного, в которых такие обязательства есть).

Невыгодным для волоцкого князя был и особый параграф, согласно которому в селах его бабки Марии Голтяевой (закрепленных за Борисом по духовной Василия Темного) право суда и дани оставалось за великим князем: этими селами Борис Волоцкий владел, таким образом, как обыкновенный вотчинник — без княжеских суверенных прав.

Аналогичный договор с Андреем Углицким был заключен только в сентябре 1473 г.¹⁸ По-видимому, углицкая сторона не очень охотно пошла на соглашение. Это неудивительно. Договоры 1473 г. носят в сущности неравноправный характер. Из собственных земель великий князь не дал ничего, зато добился признания за собой не только Дмитровского удела, но и всех будущих примыслов, не взяв на себя никаких ответных обязательств. Одна из характерных черт «компромисса» 1473 г. — «компенсация» одним удельным князьям за счет других. Борис получал Вышгород из состава Верейско-Белозерского удела, за счет того же удела Андрей Меньшой жаловался Тарусой, Андрей Большой компенсировался за счет владений матери. Не поступаясь ни одним городом из собственно великокняжеского домена, Иван III «умиротворял» удельных князей и в то же время раскалывал их коалицию, противопоставляя их друг другу и делая невозможным (или крайне затруднительным) соглашение между ними в дальнейшем. Как показал ход событий, эта тактика себя полностью оправдала. Андрея Меньшого действительно удалось оторвать от союза с братьями, и в его лице московское правительство приобрело надежного союзника-вассала. Точно так же, по-видимому, удалось воспрепятствовать сближению верейско-белозерских князей с углицким и волоцким.

Последний договор Василия Темного с князем Василием Ярославичем включал взаимное обязательство «не канчивати ни с кем без вашего веданья»¹⁹, а договоры 1473 г. в одностороннем порядке запрещали удельным князьям даже «ссылатися… без нашего веданья». В них от удельных князей требовалось: «С кем будешь ты в целование, и тобе тому целованию сложити».

Не включали договоры 1473 г. и статью о третейском суде, фигурировавшую в прежних межкняжеских докончаниях: между великим князем и его младшими братьями нет посредников.

События 1472—1473 гг. имеют существенно важное значение. Они кладут конец прежнему союзу князей Московского дома под главенством старшего из них. Именно в эти годы великокняжеская власть начинает осуществлять новый политический курс в отношении московских удельных князей. Речь идет не о количественных изменениях, а о качественной перестройке отношений. Неравноправие князей — формальное и реальное — возрастало, в процессе создания нового государства они играли все более пассивную, зависимую роль, приближаясь по своему положению к вассалам великого князя. В новом государственном порядке, складывающемся в Москве, для старых удельных традиций фактически нет перспективы.

Наступление на права удельных князей Московского дома в начале 70-х годов XV в. не изолированное явление. Зимой 1474/75 г. «продаша великому князю Ивану Васильевичю князи Ростовстии свою отчину; половину Ростова с всем: князь Володимер Андреевичъ, и брат его князь Иван Ивановичъ, и со всеми своими детми и з братаничи. Князь же велики, купив у них, дасть матери своей ту половину, великой княгине Марие»²⁰. Сделка с ростовскими князьями имеет прямое отношение к конфликту великого князя с братьями и его разрешению. Великая княгиня Мария Ярославна, дав часть своей «опришнины» сыну Андрею и помирив его тем самым с великим князем, в свою очередь получила некоторые земли ростовских князей. Это весьма показательно. В середине 70-х годов великий князь фактически распоряжается землями уделов, рассматривая их как своего рода резервный фонд при заключении тех или иных политических сделок. Но дело этим не ограничивается. Принципиально важный факт: Ростовское княжество как таковое исчезло из политической системы Русской земли — один из старейших и важнейших уделов эпохи Всеволода Большое Гнездо прекратил свое существование. Потеряв остатки своих суверенных прав, ростовские князья окончательно перешли в разряд князей-вотчинников, служилых людей великого князя.

Крупные внешне- и внутриполитические успехи (победа над Казанью, разгром новгородского боярства, отражение первого нашествия Ахмата) дали Ивану III возможность приступить к широкому пересмотру удельно-княжеской системы, фактически — сделать важный шаг к ликвидации ее.

Победа Москвы над новгородской боярской олигархией не могла не отразиться и на положении Господина Пскова — другой феодальной республики, упорно боровшейся за сохранение своей внутренней автономии, своего социально-политического уклада, освященного вековой традицией. Уже буквально на следующий день после Коростынского мира, ставившего Новгород под полный контроль московского правительства, появились новые оттенки в отношениях между Псковом и его князем-наместником — ответственным и полномочным представителем Москвы в Псковской республике.

18 февраля 1472 г. «весь Псков», т.е., очевидно, псковское вече, посылает в столицу делегацию в составе посадника Микиты Ларионовича и двух бояр бить челом о назначении наместником князя Ивана Стриги Оболенского²¹. Это — свидетельство конфликта между Псковом и наместником князем Федором Юрьевичем Шуйским, который, «сам надо Псковом творячи силно», в то же время жаловался на псковичей великому князю («нача на Псков к великому князю засылати грамоты»). Федор Шуйский — тот самый князь, который хорошо зарекомендовал себя в глазах псковичей как воевода в походе 1463 г., в 1467 г. был назначен во Псков по просьбе самих псковичей, был торжественно встречен и в течение ряда лет пользовался, видимо, достаточным авторитетом, активно участвуя в политической жизни Псковской республики. В чем же суть перелома в отношениях Пскова к этому князю? Прямой ответ на этот вопрос в источниках отсутствует. Можно только высказать предположение, что причина конфликта кроется в каких-то действиях князя, направленных против интересов псковского боярского руководства в целом — против политических порядков феодальной республики. Неудивительно, что взаимное недовольство проявилось именно после Шелонской битвы — московский наместник стал проводить в феодальной республике более жесткую политику, следуя, вероятно, указаниям своего правительства.

1 августа в Москву прибыло новое псковское посольство во главе с Трофимом Кипрешевым и Юрием Сестниковым просить князем Ивана Бабича «или Стригина брата Ярослава»²². Приезд псковских послов совпал с критическими днями первого нашествия Ахмата: шли бои за Алексин, и великий князь находился при войсках, развернутых на рубеже Оки. Псковские послы отправились к нему в Коломну и получили удовлетворение своей просьбы — князем был назначен Ярослав Оболенский.

Прибытие нового, пятого по счету, московского князя-наместника состоялось только 19 февраля 1473 г. Ярослав Оболенский был торжественно встречен псковичами и 21 марта поцеловал крест «на вече к Пскову на суду и на пошлинных грамотах и на всех старинах псковских»²³.

Шли тревожные месяцы очередного обострения отношений с Орденом в связи с окончанием срока перемирия. Назначенные на сентябрь 1472 г. переговоры не состоялись — немцы не прислали своих послов, а длившиеся целую неделю переговоры на Нарове в начале июля 1473 г. ни к чему не привели. После неудачи переговоров Псков обратился к великому князю, «чтобы боронил и на коня всел за дом святой Троицы, как и преже сего стояли его прародители противу немец». Неудачей закончились и переговоры с послом магистра, длившиеся три недели в Новгороде: немецкая сторона отказывалась продлить перемирие с русскими. 29 августа псковский гонец привез из Москвы официальное уведомление великого князя о его готовности «на конь всести со всеми силами русскими» в случае нападения Ордена на Псков²⁴.

Серьезность положения, грозившего войной, заставила псковичей в третий раз обратиться за конкретной помощью — «чтобы князь великий или сам на конь всел, или сына послал, или брата». Псковский посол Игнатий Иголка застал великого князя 1 октября в подмосковном селе Острове. Великий князь снова подтвердил свою готовность выступить на защиту Пскова. Его гонец Стефан Острый передал псковичам: «В кое время велите, отчина моя, силе моей, войску, у себе быти»²⁵. 25 ноября, по окончании осенней распутицы, во Псков прибыл гонец с извещением, что московские войска под командой князя Данилы Дмитриевича Холмского стали на рубеже Псковской земли. Отрядив посадников, сотских и бояр из концов для торжественной встречи великокняжеского воеводы, победителя в Шелонской битве, псковичи очистили для постоя войск все Завеличье. В течение нескольких дней в город «беспрестанно» вступали войска: «Бе бо множество их видети, князей единых 22 из городов, из Ростова, из Дмитрова, из Юрьева, из Мурома, из Костромы, с Коломны, из Переяславля и из иных городов». На защиту Пскова впервые стягивались главные силы Русского государства. «И сперва велми» псковичам было от войск «притузно» — начались грабежи. Однако это длилось недолго. Князь Холмский, въехавший в город 30 ноября, довольно быстро навел порядок и заключил соглашение с псковскими властями: войска стали принимать корм «пословно», продовольствие и фураж на Завеличье стали по очереди доставлять из концов.

Сосредоточение русских войск заставило немецкую сторону возобновить переговоры. В январе 1474 г. в Пскове были заключены договоры о мире между Орденом и Юрьевом Ливонским, с одной стороны, и Псковом и Новгородом — с другой. Это был так называемый Данильев мир²⁶ (по имени князя Холмского).

30 января 1474 г. войска выступили из Пскова, получив богатые дары «за их стояние и оборону»: одно присутствие русских войск в городе обеспечило мирный и благоприятный исход конфликта. Включение Пскова в состав Русского государства — основной факт, определивший всю дальнейшую судьбу вечевого города, и прежде всего обеспечивший его защиту от иноземного вторжения.

В конце июля новые псковские послы, принятые великим князем, услышали многозначительные слова: «Рад есми отчину свою устроено держати, аже ми положите прежних великих князей грамоты подлинныя»²⁷. В отношениях Москвы со Псковом открывался новый аспект. До сих пор эти отношения касались исключительно внешнеполитических вопросов, связанных с Орденом и Новгородом. Теперь великокняжеская власть впервые поставила вопрос о ревизии юридических основ псковского правопорядка. С точки зрения московского правительства, это было реализацией суверенных, верховных прав великого князя на его «отчину».

Вернувшись во Псков 13 ноября после почти полугодичного отсутствия, князь Ярослав Оболенский «нача у Пскова просити и суд держати не по псковской старине». Нарушение старины заключалось в том, что наместник удвоил пошлины и судебные штрафы (продажи). Речь шла, видимо, о попытке полностью подчинить наместничьему аппарату псковское судопроизводство, изъяв его у городских властей. Конечно, это было грубейшим нарушением псковского права, отраженного в Псковской Судной грамоте. Согласно этому документу, в феодальной республике существовал двуединый суд князя и посадника (и соответственно их представителей)²⁸. Нет сомнения, что такая линия поведения наместника не плод его инициативы, а следствие инструкций, полученных им во время длительного пребывания в Москве. В этом убеждает ответ, данный великим князем псковским послам, привезшим по его требованию псковские «пошлинные» грамоты: «То грамоты не самых князей великих, и вы бы есте то все князю Ярославу ослобонили, чего в вас ныне просит». После установления государственного суверенитета Москвы над Псковом в 1460 г., после расширения прерогатив наместника в 1467 г., в 1474 г. был достигнут новый важный рубеж в московско-псковских отношениях — началось открытое наступление на внутренний уклад боярской республики²⁹. В своих отношениях с боярским Псковом, как и с удельными князьями, московское правительство переходило к решению новых задач.

Только Тверское великое княжество продолжало еще сохранять свой прежний статус формальной независимости от Москвы. Но 30 мая 1476 г., по свидетельству Московской летописи, «приехаша к великому князю Ивану Васильевичу с Твери служити бояре и дети боярьскыа»³⁰. Поименно названы Григорий Никитич и Иван Жито Бороздины, Василий Данилов, Василий Бокеев, трое Карповичей и Дмитрий Киндырев. Еще в 60-годах на московскую службу перешел, как мы знаем, Даниил Холмский — один из удельных князей Тверского дома. Теперь акт коммендации великому князю совершает целый отряд видных служилых людей Тверской земли. Это говорит о глубоком кризисе местной политической традиции, об осознании самими тверичами бесперспективности дальнейшего существования Твери как самостоятельного княжения.

Создание единого Русского государства с центром в Москве оказывает определяющее влияние на все русские земли: феодальные княжества, даже сохраняя формальную независимость, начинают разваливаться изнутри — в них происходит распад старой местной системы феодальных связей, замена ее новой системой связей с главой Русского государства.

К началу 70-х годов XV в. Москва — большой город, с каменным мостом через Москву-реку. Над массой деревянных домов и церквей возвышаются отдельные каменные и кирпичные постройки в Кремле — не только церковного, но и светского назначения. Столица Руси привлекает все большее внимание Европы.

По итальянским источникам, дипломатические отношения Руси с Италией завязались еще при Василии Темном. К 1450 г. относится первый документ о Руси в миланском архиве. Весной 1461 г. к герцогу Франческо Сфорца прибыл русский посол Николай Рали (Ралев). 11 мая 1461 г. он получил от герцога рекомендательное письмо к папе Пию II, в котором великий князь Василий Васильевич был назван «светлейшим господином повелителем Руси и других земель». Переговоры, касавшиеся союза против «тюрков», притеснявших Русь (т.е., очевидно, против татар), к успеху не привели, но первый шаг к сближению двух государств был сделан. В 1463 г. Иван III назначил своим «главным монетчиком» некоего Якоба, находившегося в переписке с герцогом Сфорца. Якоб чеканил в Москве золотые монеты и в своих письмах в Милан называл Ивана III «белым императором» (Bianco Imperatori)³¹. По другим источникам, известны жившие в Москве в 60-х годах XV в. Джан Баттиста Вольпе, выходец из Виченцы, авантюрист и предприниматель, и его земляк и племянник Антонио Джисларди, обладавший познаниями в инженерном деле³². Политические и культурные связи Руси с Западной Европой, в частности с Италией, временами ослабевали до минимума, но в сущности никогда не прерывались полностью.

В 1469 г. в Москву прибывает посольство из Рима: «Февраля 11 прииде из Рима от гардинала Виссариона грек Юрьи именем к великому князю с листом». Получив известие, что «есть в Рыму деспота Аморейского Фомы Ветхословца… дщи его именем Софья, православная христианка», которая «не хочет в латынство», великий князь, «подумав о сем с своим отцем митрополитом Филиппом и с матерью своею и з бояры»³³, 20 марта отправил к папе Павлу II и кардиналу Виссариону официальное посольство во главе с Иваном Фрязиным (Дж. Б. Вольпе). Характерно, что для выполнения столь ответственного поручения, требовавшего знания языков, дипломатического ритуала и ориентировки в международных делах при неукоснительном соблюдении интересов своей страны, в распоряжении русского правительства не нашлось соотечественника — Посольского приказа, объединявшего квалифицированных профессионалов, дипломатов и переводчиков, в Москве еще не было. Иван Фрязин успешно выполнил возложенную на него миссию, заключив соглашение с папой о выдаче Зои Палеолог за русского великого князя.

Для того чтобы оценить значение этого факта, нужно вспомнить о двух крупнейших политических событиях предыдущих десятилетий.

6 июля 1439 г. во Флоренции после долгих споров была заключена уния: греческая православная церковь подчинилась римскому папе. Византийский император и константинопольский патриарх пошли на капитуляцию перед папским престолом в надежде обеспечить себе помощь в борьбе с завоевателями — османами, угрожавшими самому существованию империи. Одним из наиболее убежденных и последовательных сторонников унии стал греческий епископ Виссарион — талантливый и красноречивый гуманист-проповедник. Вековая мечта папы о верховенстве во всем христианском мире была, казалось, близка к осуществлению. Но принятие унии вызвало раскол в православной церкви. Русское политическое и церковное руководство категорически отказалось признать власть римского папы. Принявший унию митрополит Исидор был заключен в темницу как вероотступник и с большим трудом бежал из Москвы. Нельзя не отдать должное дальновидности и принципиальности московских властей, великого князя Василия Васильевича и его церковных и политических советников: принятие унии означало бы для Русской земли потерю идеологической и культурной самостоятельности, подчинение духовной власти папы и его эмиссаров. Унию приняли только епископы западных русских земель, находившихся под властью Литвы и Польши: Киевская митрополия отделилась от Московской, которая вышла из подчинения константинопольскому патриарху-униату и стала автокефальной («самоглавенствующей»).

Отказ от собственных вековых идеологических и культурных традиций не спас Византию. 29 мая 1453 г. Константинополь был взят штурмом османами. Под ударами завоевателей с карты Европы исчезло древнейшее государство, последний осколок и носитель античной цивилизации и культуры. Последний император Константин XI Палеолог пал при защите своей столицы, храбро сражаясь, как простой воин. Его брат Фома, деспот (правитель) провинции Морей, вынужден был бежать в Италию, где вскоре умер. В Италии же, на скромной пенсии от римского папы и под опекой кардинала Виссариона, оказались дети Фомы Палеолога — сыновья Андрей и Мануил, а также младшая дочь Зоя (старшая Елена была выдана замуж за сербского короля Лазаря). Проекты выдачи Зои замуж за кипрского короля и за знатного итальянского феодала провалились — женитьба на сироте-бесприданнице не была привлекательной перспективой. Проект «русского брака» папской иждивенки отвечал извечной жажде римского престола расширения сферы своего идеологического влияния, стремления подчинить себе русскую церковь, вовлечь Русское государство в свои политические комбинации, и прежде всего в главную из них — войну с Османской империей³⁴.

10 сентября 1471 г. в Москву прибыл папский посол Антон Фрязин (Джисларди), который «царевну, на иконе написану, принесе». Едва ли не впервые Русь в лице своего великого князя получила возможность познакомиться с образцом портретной живописи итальянского Высокого Возрождения. Посол привез также «листы» от папы Павла, «таковы, что послом великого князя волно ходити до Рима… до скончания миру». Дипломатические отношения между Москвой и Римом были фактически установлены. Однако Джисларди оказался втянутым в сложную дипломатическую интригу: находясь в Венеции, он согласился провезти в Москву под видом частного человека — «гостя» (купца) Тревизана, венецианского посла в Орду, имевшего задачу вести переговоры с Ахматом о венецианско-ордынском союзе против Турции. По словам Московской летописи, Тревизан имел официальную миссию к великому князю: «Бить челом, чтобы пожаловал… велел проводити до царя Ахмата». Однако вместо этого он в первую очередь связался с другим итальянцем — Иваном Фрязиным (Вольпе), «денежником» московским, известным в Италии («знаем тамо»). «Денежник» и посоветовал Тревизану не представляться великому князю и не раскрывать цели своей миссии: «…и могу то яз зделати опроче великого князя и до царя допроводити». В свою очередь и Джисларди представил Тревизана великому князю «князьком венецким, а себе племянником», утаив цель его приезда³⁵. Эта дипломатическая авантюра грозила серьезными международными последствиями. Поведение Тревизана и Вольпе показывало, как мало они считались с суверенитетом Русского государства: в этой «варварской» стране, казалось им, все дозволено ловким и предприимчивым чужеземцам.

Второму посольству в Рим предшествовало новое государственное совещание: «Князь великий, обмыслив с отцом своим митрополитом и материю своею… и братиею, и бояры своими» сватовство к иноземной царевне, которому придавалось значение важного политического акта. Для этого были достаточные основания. Ни один московский князь никогда не вступал в брак с иностранкой, если не считать Василия Дмитриевича, женившегося на дочери соседа — Витовта Литовского. Вступление великого князя в такой брак открывало в Москву путь представителям чуждого и малознакомого мира. В условиях церковно-политической изоляции Руси, оказавшейся в полном одиночестве в католическо-униатской Европе, сохранение независимости русской церкви от внешних влияний приобретало особое значение не только в идеологическом, но и в политическом плане. Брак с византийской царевной, воспитанной при католическом папском дворе, был рискованным шагом, своего рода вызовом установившимся на Руси традициям. Он создавал реальную опасность проникновения на Русь враждебных ей католических флюидов, способных подорвать конфессиональное единство страны.

С другой стороны, установление прямых связей с могущественным папским престолом, сохранявшим значение идеологического центра всего западного мира, и вступление в брак хотя и с изгнанной, но все же византийской принцессой, пусть отдаленной, но все же носительницей византийской императорской традиции, привычно привлекательной для средневековой Руси, могли способствовать поднятию международного престижа Русского государства и росту авторитета великокняжеской власти внутри страны.

Такие соображения, по всей вероятности, имели место. Но еще более существенно было другое. Новое государство, образовавшееся на развалинах прежней удельной системы, не могло замыкаться в узком кругу привычных отношений с непосредственными соседями — Литвой, Орденом, Ордой. Проведение сколько-нибудь перспективной активной внешней политики требовало расширения дипломатического кругозора, ориентации в европейских делах. Немаловажное значение могли иметь ознакомление с достижениями западной цивилизации и возможность их использования в интересах нового государственного строительства. Видимо, все эти соображения и побудили великого князя пойти на заключение брака.

6 января 1472 г. русское посольство во главе с тем же Дж. Б. Вольпе — Иваном Фрязиным отправилось в далекий путь «с грамотами… к папе да и ко кардиналу Виссариону». По дороге выяснилось, что нового папу (сменившего умершего Павла, с которым начинались переговоры) зовут не Калист, как считали в Москве, а «Систюсь» (Сикст IV): в Москве еще мало ориентировались в важных событиях международной жизни. Послы, «о том мысливше меж собя», простодушно «преписаша имя» в своих грамотах по-новому³⁶.

Поездка от Москвы до Рима заняла больше четырех месяцев. Только 23 мая Вольпе-Фрязин «приде к папе Систюсю и к гардиналу Виссариону» и получил «честь великую» от папы и от братьев невесты, «царевичей» Андрея и Мануила. 20 июня посольство выехало из Рима, везя с собой царевну Софью, которую сопровождали папский легат Антонио Бонумбре и посол ее братьев. Русские послы имели охранные «листы» от папы для проезда по всем странам католического мира. Проехав через Германию, посольство 1 сентября прибыло в Любек, «и рядились тута 8 дней»: организация плавания по Балтийскому морю на ганзейских судах была не простым делом. Только 10 сентября царевна и ее свита «на корабль взошли». После одиннадцатидневного плавания они 21 сентября прибыли в Колывань (Ревель); 1 октября отправились в Юрьев и прибыли туда 6 октября, проехав 180 км за 5 дней. Наконец, 11 октября посольство с будущей великой княгиней достигло Пскова и вступило на Русскую землю³⁷. Как видим, рассказ Московской летописи содержит ряд точных дат. Надо полагать, что со времени прибытия в Рим, и особенно во время обратного путешествия, кем-то из послов велся дневник, в котором отмечались основные этапы пути. Этим второе посольство отличалось от первого, о движении которого нам ничего не известно. Возможно, что второе посольство было лучше организовано: в его состав, по-видимому, входило специальное лицо, ведшее соответствующие записи. Во всяком случае, перед нами первое в русской летописи более или менее подробное описание официального путешествия за границу. В этом можно видеть отражение деятельности зарождавшегося особого ведомства для сношений с зарубежными странами — будущего Посольского приказа.

Пребывание во Пскове подробно описано в Псковской III летописи. 1 октября в город приехал гонец из Колывани Николай Лях[24] с известием, что царевна, «переехав море», «едет на Москву», «си будет вам государина». Гонец при этом отметил уже существовавшее родство московских великих князей с Византийским домом, напомнив о браке Анны, дочери великого князя Василия Дмитриевича, с одним из Палеологов, призвал псковичей встретить ее «честью» и в тот же день поехал к Новгороду и далее на Москву. Псков пришел в движение: «начаша мед сытити, и кормъ сбирати», послали гонцов на рубежи Псковской земли, посадники и бояре из концов отправились в Изборск, «ея с честью стретити». Но царевна и ее свита предпочли кратчайший путь через озеро. Спустя неделю прибыл гонец от царевны из Юрьева с извещением, чтобы жители Пскова встретили ее «на Узмени». Псковичи изготовили 6 «насадов великих», в каждом поехали посадники и бояре, гребцы «с великой честью». 10 октября, в субботу, в сопровождении «многих людей» они выехали из Пскова, а на следующий день, «пред обедом», прибыли на Узмень. Ввиду начавшегося на озере волнения посадники и бояре вышли из насадов и с наполненными кубками и позлащенными рогами с вином и медом ударили челом царевне. Приняв псковичей «в честь и любовь велику», царевна захотела сразу ехать дальше, «бе бо ей еще се хощеть от немець отъехати».

Псковичи приняли царевну, ее свиту («ея приятелев») и «казну» в свои насады и медленно двинулись в обратный путь. Сделав две остановки для ночлега, 13 октября насады вошли в реку Великую. Здесь Зоя облачилась в нарядную одежду («порты царскиа надевши»). Кони царевны и ее свиты шли по берегу. Встреченная с почетом на правом (городском) берегу реки, она пошла в Троицкий собор «с своими приятели». После торжественного молебствия царевна и ее свита отправились «на княж двор своего государя», где она приняла дары: от Пскова — 50 рублей «пенязьми» (иностранной монетой), от посадников, бояр и купцов — «чьа какова сила». Великокняжеский посол Иван Фрязин получил более скромный дар — 10 рублей. Поблагодарив за гостеприимство, царевна изъявила желание сразу ехать в Москву, «к своему и вашему государю», и, по словам летописца, обещала, «где как вам надобе будет, ино яз… о ваших хощу печаловатися вельми». Свита села на коней, царевна вошла в свой возок «и поеде с великою честью изо Пскова». Посадники и бояре провожали ее «до старого Вознесенья» — до внешней городской стены. По словам летописца, царевна пробыла во Пскове «пять дней ровно»: во вторник (13-го), к обеду, приехала и в субботу (17-го), пред обедом, выехала, направляясь к новгородскому рубежу³⁸.

Торжественная встреча царевны во Пскове, подробно и красочно описанная летописцем, не просто живописная картинка. Почтительно принимая будущую «государыню», «мужи вольные» Господина Пскова подчеркивали свою полную преданность Русскому государству, свою принадлежность к «отчине» великого князя.

Труден был путь по размытым осенним дорогам — только 25 октября царевна прибыла в Новгород. По словам того же псковского летописца, здесь царевна «приемше… от посадника и от тысяцких и от всего Великого Новгорода честь и дарове и поеха скорее к Москве». Побежденный Новгород тоже стремился проявить свою лояльность. 30 октября царевна со свитой отбыла в Москву³⁹.

Итак, путешествие Зои по Русской земле вылилось в своеобразную демонстрацию политического единства страны, встречавшей будущую великую княгиню, как свою государыню. Такую торжественную встречу Русская земля видела впервые (гораздо скромнее описывалась в свое время (1390 г.) встреча Софьи Витовтовны: трое бояр великого князя, «приехаша в Новгород из немец» с нею и «стояв на Городище, поехаша на Москву» зимней дорогой)⁴⁰. Резким диссонансом на этом фоне выглядело поведение папского легата. Еще псковичи отметили его подчеркнуто необычный облик, его демонстративное нежелание следовать русским обычаям и церковным обрядам («не имея же поклонения к святым иконам, и креста на себе рукою не перекрестяся, и в дому святой Троицы только знаменася… и то по повелению царевне»). В этом, конечно, не было ничего удивительного — представитель папы вел себя в православной стране сообразно своему сану и положению, выполняя возложенную на него важную политическую и идеологическую миссию. Папа и его присные намеревались использовать установление отношений с Москвой для всемерной пропаганды своей идеологии в целях приобщения «варварской» страны к влиянию «просвещенного» католического Запада.

Поведение легата вызвало в Москве решительный отпор. Узнав, что пред легатом «крыж несут» (католический крест) по католическому обычаю, великий князь обратился к митрополиту, который категорически потребовал запретить какую-либо пропаганду католицизма на Русской земле. Тогда великий князь «посла к тому легатосу, чтоб не шел пред ним крыж». Московская летопись возлагает вину за вызывающее поведение легата на «русского» посла Ивана Фрязина, «денежника», который стремился «учинить честь папе». По словам летописи, находясь в Италии, он «отверглся веры» православной, «а крещение наше потопя», совершив тем самым тягчайшее с точки зрения средневекового сознания нравственное преступление: католическая пропаганда уже начинала действовать. Навстречу легату был послан один из самых доверенных бояр, Федор Давыдович Хромой, с приказанием «крыжи у легатоса отнявши, да в сани положити, а Фрязина поимати да пограбити» (т.е. арестовать, отняв его имущество). Встретив поезд царевны в 15 верстах от Москвы, Федор Давыдович в точности исполнил возложенное на него ответственное поручение. «Тогда же убоялся легатос»⁴¹.

В четверг, 12 ноября, царевна въехала в Москву, встреченная митрополитом и высшим духовенством столицы. В тот же день во временном деревянном храме Успения был совершен торжественный обряд венчания и Зоя Палеолог превратилась в великую княгиню Софью Фоминишну.

С политической точки зрения не менее важным событием, чем брак великого князя, были церковные прения с сопровождавшим невесту папским послом. Генуэзец Антонио Бонумбре — августинский монах, епископ Аяччо на Корсике, доверенное лицо папы Сикста IV. В качестве легата и нунция он имел от папы полномочия «направлять заблудших на путь истины, укреплять власть папы… налагать церковные кары на виновных и распределять награды между достойными». Конечная цель его миссии была выражена в словах Сикста IV: «Мы ничего не желаем горячее, как видеть вселенскую церковь объединенной на всем ее протяжении». Бонумбре выступал как официальный представитель папы, прилагая усилия для установления в России католичества⁴². Прения с ним провел митрополит Филипп, который считался образованным человеком («много… изучил он книг словес емлючи»). В помощь себе он взял «книжника» Никиту-поповича. По словам летописи, легат был посрамлен: «Ни единому слову ответа не даст, но рече: «нет книг со мной» »⁴³. Во всяком случае, политическое и идеологическое руководство Русского государства было готово во всеоружии встретить попытки насаждения на Руси католичества.

При великокняжеском дворе Бонумбре был принят как официальный папский посол. Он виделся в Москве и с Тревизаном, который жил в столице в качестве частного лица, скрывая, по договоренности с Вольпе, свою официальную миссию. По свидетельству Московской летописи, это и погубило заговорщиков. Узнав об обмане, великий князь повелел «поимати Фрязина, да, оковав, послал на Коломну, а дом его повеле разграбити, и жену и детей изымати». Русское правительство с полным основанием усмотрело в действиях Вольпе и Тревизана покушение на свой авторитет, на международный престиж Русского государства как суверенной державы. Тут-то и сказалось отсутствие собственной дипломатической службы, своих надежных людей, способных отстаивать за рубежом интересы и достоинство Русского государства. С послом-заговорщиком обошлись, как с государственным преступником. Еще более суровая кара угрожала Тревизану: «…того Тривизана, поймав, хоте казнити» (видимо, по подозрению в шпионаже). Тревизан со своим толмачом был схвачен уже в Рязани, на пути в Орду. Только по просьбе папского посла великий князь согласился сохранить незадачливому венецианцу жизнь до «отсылки» с дожем. Закованный в цепи Тревизан был посажен на двор Никиты Беклемишева⁴⁴.

Пребывание первого папского посольства затянулось. Только 26 января 1473 г. Бонумбре и Дмитрий Грек, посол Палеологов, были «с честью» отпущены из Москвы, с подарками папе и новым «шурьям» великого князя⁴⁵.

Итак, в начале 70-х годов XV в. произошло важное событие. Русское государство впервые вступило в дипломатические отношения с далекой Италией. Посещение Москвы и других русских городов папским послом и его свитой имело первостепенное политическое и культурно-историческое значение. Высокопоставленные итальянцы впервые воочию увидели новое государство на востоке Европы, которое с этого времени начинает приобретать все большее значение в политических планах римской курии и других западноевропейских государств. Русское государство впервые выходит на широкую международную арену, становясь важным фактором европейской жизни. Это не могло не обострить внимание русского правительства к проблемам международной политики, не могло не способствовать ускорению создания в Москве специального дипломатического ведомства. Обозначается и другая линия установившихся связей — растет опасность проникновения на Русь враждебных идеологических влияний как прямое следствие деятельности представителей папского престола. Этот факт в свою очередь не мог не повлиять и на церковную политику русского правительства.

В ночь с 4 на 5 апреля 1473 г. Московский Кремль был охвачен пламенем очередного грандиозного пожара. Выгорели ряд каменных церквей и множество дворов, в том числе митрополичий, сгорела «приправа вся городная», особенно тяжелые последствия имел пожар житничного двора и городских житниц. Сам великий князь, как всегда, принимал участие в тушении пожара, благодаря чему удалось отстоять «большой двор». Но наиболее важное следствие пожара — скоропостижная смерть митрополита Филиппа, подробно описанная в Московской летописи. Почти девять лет возглавляя русскую церковь, Филипп последовательно поддерживал великого князя во всех важнейших вопросах (Новгород, строительство Успенского собора, византийский брак). В его лице Иван Васильевич потерял наиболее авторитетного и, по-видимому, убежденного союзника своей политики использования влияния церкви в интересах строительства единого государства⁴⁶.

Выборы нового митрополита состоялись 23 апреля. Был избран коломенский епископ Геронтий, въехавший на митрополичий двор 4 июня и 29 июня получивший официальное поставление⁴⁷. В истории взаимоотношений государственной и церковной организаций на Руси открывалась новая страница. В отличие от своего предшественника новый митрополит был ревностным защитником старых порядков, при которых церковь была почти независимой от государственной власти, и вскоре двор митрополита превратится в один из важнейших центров консервативной оппозиции. Борьба с этой оппозицией растянется на долгие десятилетия и станет одним из существенных факторов политической истории Русского государства вплоть до начала XVI в.

Через год после кремлевского пожара столицу постигло новое бедствие. 20 мая 1474 г. рухнул недостроенный Успенский собор, возведенный уже «до верхних комор» Причина этого, по мнению экспертов, приглашенных из Пскова мастеров-строителей, заключалась в плохом качестве раствора — он оказался жидким, «не клеевитым»⁴⁸. Разрушение собора, которому придавалось такое большое значение и в строительство которого было вложено столько моральных и материальных сил, заставило впервые в истории Русского государства официально обратиться к иностранным мастерам — «каменосечцам». Задача «мастера пытати церковного» была возложена на посла Семена Телоузина, выехавшего в Венецию 24 июля 1474 г. Это посольство было отправлено в ответ на посольство дожа, прибывшее в Москву 25 апреля с просьбой об отпуске на волю Тревизана и об отправке его в Орду⁴⁹. Посольство Толбузина занимает особое место в истории становления русской дипломатической службы. Впервые в Италию во главе посольства поехал не «Фрязин», а русский по происхождению человек, на которого возлагалась не только чисто дипломатическая миссия (сообщение об удовлетворении просьбы дожа), но и особое задание — привлечение на русскую службу иноземных специалистов. Дед Семена Ивановича Толбузина пал на Куликовом поле, а отец был воеводой великого князя Василия Дмитриевича⁵⁰.

Первый русский посол в Венецию проявил себя умным, наблюдательным и энергичным человеком. Рассказ его о поездке отразился в митрополичьей летописи, составителю которой Толбузин подробно рассказал о своих впечатлениях о Венеции, о порядках выбора тамошнего дожа, о своих переговорах с Фиоравенти, согласившимся поехать на Русь за баснословно высокое жалованье — 10 рублей в месяц (деревня на Руси стоила 2—3 рубля, столько же стоил хороший боевой конь, а за 100 рублей можно было купить большое село с десятками крестьянских дворов). Толбузин познакомился на месте с образцами искусства Фиоравенти — архитектора, строителя, механика⁵¹. Несмотря на огромную запрошенную сумму, русский посол добился своего: мастера-муроля отпустили на Русь. Потребность в иностранных специалистах ясно осознавалась великим князем, и для привлечения их на свою службу он не останавливался ни перед какими затратами и трудностями.

26 марта 1475 г. — день прибытия в Москву Фиоравенти вместе с посольством Толбузина — важная веха в истории русской культуры. В нашей стране впервые оказался представитель европейского Возрождения, разносторонне одаренный мастер высокого класса, открывший путь на Русь целой плеяде своих соотечественников.

Приехав в Москву со своим сыном и «паробком», знаменитый мастер, «кой ставит церкви и полаты… тако же и пушечник той нарочит, лити их и бити ими, и колоколы и иное все лити хитр велми», сразу же приступил к делу. Осмотрев полуразрушенный Успенский собор и похвалив «гладкость» работы, он нашел, что «известь не клеевита да камень не тверд», и решил строить его по-новому. Уже 17 апреля началась разборка недостроенного храма. «И стены… иже три годы делали, в едину неделю и менши развали», — с удивлением и уважением отмечал летописец и далее подробно описывал, как это было сделано⁵², — технические детали живо интересовали любознательного русского человека, впервые столкнувшегося с мастерством Ренессанса.

Как и его предшественники, Аристотель съездил во Владимир. Тамошний Успенский собор произвел на него сильное впечатление. По словам летописца, он «похвали дело» и даже приписал строительство собора итальянским мастерам («некых наших мастеров дело»): в устах Фиоравенти это было, вероятно, изысканным комплиментом⁵³.

В Москве закипела работа. В июле начали копать новые глубокие рвы («две сажени, а в ином месте итого глубже») и вбивать дубовые колы. За Андрониковым монастырем соорудили печь для выделки нового кирпича — «нашего же русского кирпича уже да продолговатее и тверже». Стали изготовлять известь по новому рецепту — «густо мотыгами… мешать, яко на утрие засохнеть, то ножем не мощи разколупати». К концу первого года строительства явственно обозначились контуры нового храма. Он был обложен «полатным образом»: «столпы же едины четыре обложи круглы и, рече, крепко стоять».

Так на Русской земле, на одной из площадей Кремля, росло новое величественное и прекрасное здание — символ преемственности Древней Руси и нового Русского государства, символ единства русской и европейской культур. Изоляция Руси отходила в прошлое. В истории русского градостроительства, архитектуры, в технологии ряда производств начался новый этап, обогащенный достижениями передовой европейской мысли. Пройдет несколько лет, и вслед за Аристотелем в русскую столицу приедут многие его земляки, приедут искусные мастера и из других стран Европы инженеры, фортификаторы, литейщики. С их помощью возникнут палаты и храмы, на берегу Москвы-реки поднимется новый кирпичный Кремль, построенный по последнему слову европейской строительной техники, — знакомая всем нам твердыня нашего Отечества, дорогая сердцу каждого русского человека. С изменением облика Русской земли, превращавшейся в единое мощное государство, менялся и облик ее столицы.

Но еще более важные изменения происходили за стенами кремлевских палат. Именно к этому времени, к началу 70-х годов XV в., относятся первые свидетельства о функционировании одного из важнейших правительственных ведомств — посольской службы. Уже с конца 60-х годов официозная Московская летопись начала точно фиксировать даты приездов и отъездов русских и иностранных послов. Еще в 1468 г. о прибытии посла от короля Казимира было сказано в обобщенной форме — «тое же весны в великые говенье» (т.е. в период с 28 февраля по 16 апреля). В следующем году прибытие в Москву «Юрия Грека» указывалось уже точно: 11 февраля 1469 г.⁵⁴. В 1472 г. были точно зафиксированы даты отъезда и прибытия второго русского посольства, выезд из Москвы папского посла; в 1474 г. точно указаны даты прибытия посольств из Венеции, из Орды (7 июля), из Рима «от царевичев» (братьев великой княгини) (14 августа), а также отправки их в Крым (31 марта), в Венецию и в Орду (19 августа). Из посольств этого 1474 года, упомянутых в летописи, точно не датированы только прибытие крымского посла («тое же зимы») и отправка к Палеологам («того же лета»)⁵⁵. Это, конечно, не случайно: в распоряжении летописца находились какие-то официальные материалы, фиксировавшие прибытие и отправку посольств⁵⁶. Материалы эти — посольские книги, документация нового типа, связанная с зарождением русской дипломатической службы. До нашего времени сохранились некоторые из этих книг (самая ранняя начинается с марта 1474 г. с наказа Никите Васильевичу Беклемишеву, послу к крымскому хану). Новые масштабы внешней политики, обусловленные расширением политических горизонтов, задач и международной роли нового государства, способствовали началу формирования одного из важнейших центральных правительственных учреждений — ведомства иностранных дел (Посольского приказа)⁵⁷. Это одно из первых ведомств, построенных по функциональному признаку. Так зарождается новая приказная система, которая более двух веков, до реформ Петра Великого, будет практически управлять Русским государством.

Не менее важным ведомством было военное, составившее позднее Разрядный приказ. Первые документальные записи, свидетельствовавшие о зарождении этого ведомства, дошли до нас в составе летописей — они читаются в описаниях «первой Казани» и Шелонского похода. Войско Московского великого князя превращалось в вооруженные силы нового Русского государства, и соответственно расширялись и усложнялись функции руководства этими силами, их подготовкой и организацией и в мирное, и особенно в военное время.

Система управления Русским государством складывалась спонтанно. Новые ведомства возникали по мере реальной необходимости в связи со строительством нового государства. Наиболее существенный и ощутимый признак зарождения нового ведомства, т.е. новой отрасли государственного управления, — появление нового вида документации. Посольские книги, известные с начала 70-х годов[25], отразили возникновение посольской службы⁵⁸. Разрядные записи, появившиеся почти одновременно, свидетельствовали о начале формирования нового ведомства со специфическими военно-придворными функциями⁵⁹. Так с 70-х годов XV в. можно проследить важнейшие этапы формирования централизованного аппарата управления единого Русского государства.