Подарок из Египта

4-ая глава

Когда Квинт вернулся из суда, сценка была уже отрепетирована. Правда, не столь хорошо, как хотелось бы Урбику, но в запасе был еще один день, и завтра Урбик рассчитывал поднатаскать своих актеров как следует.

Квинт был в приподнятом расположении духа. Дело его знакомого квестора было отложено, и это уже считалось успехом. Немалую роль в этом сыграли клиенты Квинта. Они старались, как могли, и, не жалея горла, то возмущались, то поддерживали выступавших.

Квинт велел Урбику привести актеров в триклиний, и пока он обедал, они разыграли перед ним сценку. Квинт остался доволен их исполнением, тем более что Урбик пообещал выжать завтра из артистов все, что можно.

— Выжимай, выжимай, — одобрил стремление Урбика Квинт, — а то, если вы плохо сыграете, выжимать буду я.

Все поняли намек хозяина и пообещали постараться. Урбик дал актерам время для отдыха, но через час опять предстояла репетиция.

Однако у Марка были другие планы. Ему не терпелось встретиться со своими друзьями и поделиться с ними впечатлениями о поездке в Египет. Вместо себя Марк оставил актера Галеза, чтобы тот на репетиции читал его слова.

Но сперва Марк заглянул в комнату матери. Он хотел с ней попрощаться пе-ред тем, как она уедет. Юлия уже собрала свои вещи и готовилась отправиться в имение. Роскошная вилла в Умбрии была для нее чем-то вроде ссылки. Скуч-ные однообразные дни представали в ее воображении и тоской отзывались в сердце. Ей страшно не хотелось покидать эту кипучую, яркую столицу.

Марк с сожалением сообщил матери, что ему не удалось уговорить отца разрешить ей остаться в Риме хотя бы до его выступления.

— Жаль, ты не увидишь, как я буду играть, — тяжело вздыхая, проговорил Марк. — Я так хотел, чтобы и ты была в театре. Но ничего, я тебе напишу, как все происходило.

— Только прошу тебя, Марк, — предостерегала Юлия сына, — будь осторожней с этим крокодилом. Мне рассказали, как вы вчера над ним издевались. Это добром не кончится. Если у твоего отца мозгов нет, то хоть ты думай головой, куда лезешь. Откушенную руку ты потом себе обратно не пришьёшь.

Марк пообещал, что будет беречь свои руки. Он попрощался с матерью и поспешил в «Каледон». Так назывался трактир на Субуре, где любили собираться его друзья. Они уже ждали Марка. Новость о том, что Марк вернулся из Египта, уже несколько раз обошла Эсквилин и обросла удивительными подробностями.

Одни говорили, что он привез из Египта дрессированного крокоди-ла, который ходит на задних лапах и, как собака, приносит брошенную палку. Другие же утверждали, что это был крокодил-людоед, который настолько при-вык к человеческому мясу, что уже ничего другого не ел, и отец Марка, якобы, послал своего приказчика на невольничий рынок, чтобы тот выбрал там рабов пожирнее и помясистей.

Но Марк развеял все эти домыслы и рассказал друзьям, что на самом деле представлял из себя его ручной крокодил. Заодно Марк рассказал им и про свое путешествие по Египту, угощая всех при этом обильной выпивкой и закуской. Обычное застолье быстро переросло в настоящую пирушку. Друзей собралось много, и «Каледон» то и дело сотрясался от хохота молодых людей. Марк потчевал приятелей египетскими байками и хвастал перед ними большим количеством обольщенных египтянок. С особым удовольствием Марк поделился с ними новостью о том, что на днях он будет выступать в театре Марцелла со своим крокодилом. Все обещали непременно прийти на выступление, а потом соб-раться всем вместе и как следует отметить это событие. Пировать было решено в «Каледоне». Марк поклялся, что зальет вином всю Субуру.

На следующее утро в дом Квинта пришли посланцы от Сеяна. Руф сдержал свое обещание и рассказал вчера в сенате Сеяну о ручном крокодиле Квинта. Кроме того, Руф посоветовал ему не упускать такую возможность и разнообразить свои зрелища этим диковинным животным. Сеян послал своих людей в дом Серпрония, чтобы они посмотрели крокодила и на месте решили, стоит ли его показывать на представлениях.

Квинт радушно встретил посланцев Сеяна, и актеры специально для них разы-грали сценку с крокодилом. Посланцам понравилось выступление, и они договори-лись с Квинтом, что завтра его актеры выступят в театре Марцелла.

— Пусть они утром подходят в театр, — сказал один из людей Сеяна. — Их там встретят и скажут, когда выступать. Только крокодила привяжите, чтобы не убежал.

Посланцы ушли, оставляя Квинта преисполненного надежд на будущее. А свое будущее Квинт видел в сенате.

К концу дня все уже было готово для выступления. Костюмы подобраны, декорации нарисованы. Квинт даже приказал всем, кто играл жрецов, остричься наголо. Он кивал на лысый череп Рахонтепа и хотел, чтобы головы актеров точно так же блестели на солнце. Марк попытался было отстоять свои локоны, но и ему пришлось побриться. Он отнес волосы на домашний алтарь и посвятил их пенатам.

За приготовлениями актеров внимательно следил Шумшер. Он уже подмешал зелье Астарходона в вино и ждал только удобного момента, когда можно будет незаметно влить эту отраву в пасть крокодила. В том, что крокодил не откажется от вина, Шумшер не сомневался, но его смущал охранник, приставленный к Суху, который отгонял от ванны с крокодилом безмозглых рабов, кидавших ему в ванну хлеб и объедки. Если он и ночью будет сторожить крокодила, то это поме-шает планам Шумшера. Перс до самой ночи думал, как ему избавиться от охранни-ка.

Но еще до наступления темноты Шумшер попался на глаза Квинту. Квинт вдруг вспомнил, что не спросил у астролога, каков будет исход завтрашнего выступления. Хоть Квинт и так знал, что все будет отлично, но, отдавая дань традиции и желая услышать приятные для себя прорицания, он подозвал Шумшера. Смуглое лицо перса было теперь совсем черным. На вопрос Квинта он ответил, что пла-неты не предвещают ничего хорошего.

— С чего бы это? — неприятно удивился Квинт. — А ты внимательно смотрел в свои гороскопы? Может, ты их вверх ногами рассматривал?

— Нет, Квинт, — сказал Шумшер, — рассматривал я их как надо. Это боги замышляют что-то недоброе.

— Боги? — проговорил Квинт задумчиво, и тут до него дошло. Он же не принес должные жертвы богам, поэтому они на него и дуются. Ну, конечно же! Это все и объясняет. Квинт решил немедленно загладить перед богами свою забывчивость. Он тут же дал указание Метродору отнести в храм Аполлона и Юпитера по белой овце. А Шумшеру Квинт поручил повнимательней понаблюдать сегодня ночью за планетами, чтобы конкретней разузнать, чего от него хотят боги.

Шумшер так и думал, что Квинт не придаст большого значения его словам. «Ну что ж, — размышлял про себя перс, — посмотрим, как ты заговоришь завтра, когда сорвется выступление». А ночью Шумшер взял свои инструменты, с помощью которых вычислял ход планет, и отправился в цветник наблюдать за звездами.

Цветник представлял из себя небольшой дворик под открытым небом. Со всех сторон он был окружен мраморной колоннадой. В центре дворика струился фон-тан, украшенный разноцветной морской галькой. К фонтану тянулись дорожки, меж-ду которыми были разбиты клумбы с цветами.

Деревянная ванна с крокодилом стояла под колоннадой, а Шумшер обычно располагался возле фонтана, оттуда лучше всего было видно звезды. Вот и в эту ночь он разложил свои инструменты на прежнем месте и поставил между ними кувшин с вином.

Ночью в цветнике было тихо и безлюдно. Раб, охранявший Суха, очень быстро заскучал и стал приставать к Шумшеру с разными расспросами. Больше всего ему хотелось услышать о своем будущем. Шумшер наговорил ему всякого вздора и среди прочего сказал, что его скоро отпустят на волю и он, наконец, увидит свое варварское селение в Галлии, откуда был родом. Но варвар не очень этому обрадовался. Он не хотел возвращаться в свою деревню.

— А что я там буду делать? — скривил варвар лицо, — Долбить мотыгой землю? Нет, лучше я здесь останусь.

— Оставайся, — равнодушно ответил перс, — только мне не мешай. Видишь, я за планетами наблюдаю.

Тут варвар приметил кувшин Шумшера. Он по-всякому стал набиваться к Шум-шеру в компанию.

— Одному пить неинтересно, — резонно заметил варвар. — Давай вдвоем по чуть-чуть булькнем и будем наблюдать звезды?

Шумшер нехотя согласился. Они выпили, но варвару этого показалось мало, и он нагло потянулся за добавкой. Шумшер сделал вид, что очень занят вычислениями и не замечает, как варвар хлебает из его кувшина вино, словно свое собственное. Захмелевший варвар совсем распоясался и уже, видимо, считая Шумшера своим закадычным другом, стал бесцеремонно хватать его инструменты и разворачивать гороскопы. Шумшер грозно на него прикрикнул:

— Убери руки! Или хочешь, чтобы я на тебя лихорадку наслал? — проговорил перс и устремил на варвара свой демонический взгляд.

— Насылай! — отрешенно махнул рукой пьяный варвар. — Все равно у меня не жизнь, а одно мучение.

И он тихо затянул какую-то свою галльскую песню. Шумшер еще немного понаблюдал за звездами и, прибрав свои инструменты, поднялся к себе в комнату.

Вернулся Шумшер посреди ночи. Как он и полагал, варвар, опившись вина, крепко уснул, облокотившись на ванну с крокодилом. Шумшер подошел к ванне и вытащил из-за пазухи киаф с отравленным вином.

— Ну что, дракон, — сказал он крокодилу, поднося к его носу киаф, — теперь и тебе пора выпить за мой успех!

Проснувшийся крокодил почуял вино и открыл пасть. Шумшер вылил ему на язык свою отраву.

С раннего утра в доме Квинта все были уже на ногах. Артисты последний раз прогоняли сценку, но без крокодила. Возиться с Сухом не было времени. Рабы пытались втащить его в тележку, специально сколоченную для того, чтобы везти крокодила в театр. Тележка была низкая и туда легко можно было втянуть Суха. Но это только так казалось на первый взгляд. Крокодил, назло всем, извивался и пытался уползти в сторону. Его с трудом удалось втащить в тележку, но и там он беспокойно шевелился, и тележка скрипела и трещала, как будто на ней занимались любовью.

— Что-то он у тебя сегодня больно дерганый, — сказал Рахонтепу один из ра-бов.

— Он волнуется, — ответил Рахонтеп. — Он же никогда в театре не выступал.

— Так уйми его. А то мы так его до театра не довезем.

Рахонтеп не понимал, что происходит с Сухом. Египтянин влил ему в пасть немного настойки опия, чтобы он успокоился. Рахонтеп постоянно носил с собой маленькую глиняную баночку с опием на случай, если крокодил вдруг начнет показывать свой характер. После опия Сух стал постепенно утихать и вскоре уже не так грозно махал хвостом.

Артисты к тому времени собрали свои костюмы и были готовы отправиться в театр. Квинт решил сказать им напутственную речь.

— Смотрите мне, не опозорьтесь, — стращал он их. — Сыграйте так, чтобы весь Рим заговорил о Квинте Серпронии. Ты, Кастрик, кричи погромче, а то в прошлый раз тебя не слышали в последних рядах. Это и остальных касается. Горла не жалейте. Когда зрители начнут смеяться, дайте им утихнуть и только потом продолжайте. Рахонтепу скажите, чтобы он вам подыгрывал, а не стоял столбом возле кроко-дила. И главное, не робейте. Богов я задобрил, так что об этом не волнуйтесь. И помните, на вас будет смотреть сам Сеян. Сегодня на своих плечах вы должны внести меня в сенат!

Актеры прониклись пылкой речью хозяина, и по их глазам было видно, что они гордятся своим высоким предназначением.

Квинт отпустил актеров и стал сам готовиться к походу в театр. Ему незачем было торопиться, его рабы и так займут для хозяина лучшее место.

К двенадцати часам дня театр Марцелла был уже забит народом. Погода выда-лась удачная, и устроителям зрелища даже пришлось отдать распоряжение натя-нуть над театром полотняный навес, чтобы знойное солнце не напекло зри-телям голову.

Для каждого сословия в театре были отведены особые места. Перед самой сце-ной в креслах сидели сенаторы. За ними четырнадцать рядов занимали всадники, а все остальные места отдавались на откуп простому люду. Так было заведено еще со времен Августа, чтобы знать не толкалась из-за мест с пронырливой чернью.

Квинт по праву всадника разместился в первых рядах. Его клиенты, которые сопровождали своего патрона до театра, сидели выше, прямо над ним, чтобы Квинт мог хорошо видеть, как они будут хлопать его актерам. Среди клиентов Квинта был и Баселид. Поэт, не умолкая, рассказывал приятелям, как целую ночь писал в доме Квинта сценку:

— Он запер меня в комнате и сказал, что не выпустит, пока я ему все не напишу. Даже ночного горшка не оставил, из окна пришлось поливать. Зато денег не пожадничал. Я себе новую тунику купил, думал надеть ее сегодня, но в этой давке ее обязательно запачкали бы.

Насчет давки Баселид не соврал. Зрители заполнили театр до самого верха, и, казалось, вот-вот выплеснутся наружу. Толпа гудела и ждала зрелищ. Однако представление задерживалось. Не было главного виновника торжества — префекта преторианской гвардии Элия Сеяна.

Но народу не давали скучать. Люди Сеяна ходили по рядам с большими корзинами и раздавали всем желающим булки. Там, где нельзя было протиснуться, разносчики кидали угощение через ряды. Зрители на лету хватали булки, а те, кому не доставалось, требовали кинуть еще разок.

— Кидай сюда! Сюда! — кричали разносчикам со всех сторон и махали им руками. Клиенты Квинта тоже окликнули разносчиков, и в их сторону полетело нес-колько булок. Псека оказался самым проворным, и ему удалось схватить одну булочку.

— А ты чего не ловишь? — спросил он у сидящего рядом Баселида. — Или боишься, что тебе опять в глаз попадут?

— Нет, я аппетит не хочу портить, — важно отозвался Баселид, — я же у Квинта сегодня ужинаю. А у него, ты сам знаешь, есть придется много.

— Я знаю, — завистливо вздохнул Псека и откусил свою булку.

Наконец в театр, в окружении толпы сенаторов, вошел Сеян. Зрители с ликующими криками и рукоплесканиями повскакивали с мест и стоя приветство-вали хозяина Рима. Преторианцы, расставленные в проходах, взметнули вверх копья. Сеян, приветливо улыбаясь ликующему народу, прошел в первый ряд и сел в кресло посреди сенаторов. Кивком головы Сеян разрешил начинать представ-ление.

Заревели трубы, загремели барабаны, и все сорок тысяч зрителей устремили свои взоры на сцену. Когда музыка смолкла, на середину сцены вышел глашатай и объявил название первого спектакля. Глашатай перечислил имена задействованных в нем актеров. Некоторые из имен зрители встретили шумными рукоплес-каниями. Еще бы. Сеян ведь не поскупился и пригласил выступить лучших коме-дийных актеров Рима. Ему пришлось немало раскошелиться на этих знамени-тостей. Но они того стоили. Публика ловила каждое их слово и смеялась над любыми их шутками и кривляниями.

Первой выступала труппа известного во всем городе актера Париса. Его выступление не разочаровало зрителей, и он был награжден громом аплодисментов. Сенаторы тоже хлопали, но сдержанней, чтобы не растерять всю свою важность, какую они старались на себя напустить.

Консул, сидевший рядом с Сеяном, склонился к префекту.

— И во сколько он тебе обошелся? — спросил консул Сеяна, указывая взглядом на Париса.

— Кто? Эта шельма? — отозвался Сеян. — И не спрашивай. Сорок тысяч за стервеца заплатил.

— Он их отработал, — проговорил консул, поглядывая на ликующую толпу.

— Попробовал бы он мне их не отработать, — усмехнулся Сеян и для вида похлопал Парису.

— А за ручного крокодила ты сколько отдал? — продолжал выпытывать консул.

— Нисколько, — ответил Сеян. — Хоть этот мне даром достался. Говорят, его хозяин, какой-то Квинт Серпроний, боготворит меня. Он еще был рад, когда узнал, что его крокодила покажут на моем представлении. Надо будет пригласить этого Серпрония к себе на ужин. Преданные люди мне не помешают.

— Тебе весь Рим предан, — льстиво заметил консул.

— Да? Тогда почему эти комедианты задаром тут для меня не выступают?

Консул не нашелся, что ответить на это, и перевел взгляд на сцену.

За Парисом выступала труппа Атилия. Ему Сеян заплатил шестьдесят тысяч. Занавес поднялся, и взору зрителей предстали Сицилийские горы. Они были красочно нарисованы на огромном куске полотна. По сюжету именно в этих горах разворачивались основные события спектакля.

После труппы Атилия должны были выступать актеры Квинта. Они дожидались своей очереди в помещениях за сценой. Перед самым их выходом крокодил опять беспокойно зашевелился. Рахонтеп накрыл ему голову плащом. В темноте Сух всегда становился смирным, но только не сейчас. Плащ Рахонтепу не помог, и египтянин вынужден был вновь прибегнуть к опию. Он вылил ему в пасть все, что у него оставалось, но настойка мало подействовала на крокодила. Марк за-подозрил неладное.

— Что с ним такое? — спросил он у Рахонтепа, кивая на Суха. — Он таким никогда не был.

— Это из-за криков, — ответил Рахонтеп. — Слышишь, как зрители орут? Он к такому шуму не привык.

— А как же мы его тогда на сцене удержим?

— Удержим. Я дал ему лекарство, сейчас оно подействует.

— Быстрее бы, — обеспокоенно проговорил Марк. Он подозвал Таиду и Леду.

— Наш Сух что-то разнервничался, — сказал он им. — Когда будете его обнимать, придерживайте, чтобы он не уползал со сцены.

— Твой крокодил, ты его и придерживай, — усмехнулась ему в лицо Таида. — Ты за хвост его возьми и держи. Зрителям это понравится.

Она мстила ему за те издевательства, которые ей пришлось претерпеть от Марка во время репетиций. «Ну, сука, ты у меня допрыгаешься», — подумал Марк и отошел к Рахонтепу.

А между тем настал черед выступать актерам Квинта. Занавес вновь опустился, и у артистов было несколько минут, чтобы подготовить сцену к своему выступле-нию. Они кое-как выволокли на сцену крокодила и до поры до времени спрятали его за декорацией, которую развернули работники сцены, сидевшие на перекрытиях под потолком. На этой полотняной картине была изображена внутренность египетского храма. Художник Квинта нарисовал храм со слов Рахонтепа, и своим видом он очень походил на храм Себека в Крокодилополе.

Пока за кулисами шли эти последние приготовления, глашатай объявил зри-телям, что сейчас они увидят невиданное доселе зрелище — ручного крокодила. Он настолько ручной, что будет участвовать в сценке вместе с артистами Квин-та Серпрония.

Услыхав о крокодиле, зрители удивленно переглянулись. В объявлениях, написанных на стенах домов и касающихся сегодняшних выступлений, ничего не говорилось ни о каком ручном крокодиле. Для многих это оказалось приятной неожиданностью. Все решили, что так и было задумано, чтобы нежданным зрелищем порадовать публику. Лишь знакомые Квинта знали, что им предстоит сегодня увидеть. При произнесении имени Серпрония они обернулись и посмотрели на него. Квинт весь сиял, чувствуя на себе многочисленные взгляды всадников.

Он гордо восседал на своем месте, свысока пог-лядывая на окружающих. Но вскоре глашатай ушел, и зрители все свое внимание обратили на сцену. Занавес поднялся, и началось представление.

Артисты Квинта играли не хуже, чем до этого римские знаменитости. И лучше всех играл Марк. Он прямо лез из кожи и корчил такие гримасы, что их было видно даже в самых последних рядах. Зрители от души смеялись над его шутками, но все ждали крокодила.

Наконец настал и его черед. Появление крокодила зрители встретили аплодисментами. Сух обвел взглядом все это скопище оголтелых людей и остановился. Рахонтеп стал подталкивать его сзади ногой. Сух упирался, но все же сделал еще несколько шагов вперед. Несмотря на то, что Сух лег не совсем удачно, ар-тисты продолжали играть. Зрители не были посвящены во все эти тонкости и соч-ли, что так и нужно. Однако после слов крокодила:

Сух вдруг приподнялся на своих лапах и ринулся вниз со сцены.

Все произошло так быстро, что ни Рахонтеп, ни Марк не успели ничего предпринять. Крокодил устремился прямо на Сеяна. За каких-то несколько мгновений Сух оказался возле него. Сеян вскочил со своего кресла и отпрыгнул в сторону. Но споткнулся и упал между креслами сенаторов. Крокодил с разбегу вре-зался в сенаторские ряды, сбивая и опрокидывая все на своем пути. Сенаторы с воплями повскакивали с мест и шарахнулись от крокодила в разные стороны. Началась давка и столпотворение. Кто-то из сенаторов пребольно наступил башмаком на пальцы Сеяна. Сеян заорал диким голосом. Он попы-тался встать, но наступившая на его пальцы сволочь не убирала ногу. Увидя Се-яна на земле, извергающим нечеловеческие вопли, окружающие подумали, что он ранен.

— Сеян ранен! — закричал один из его друзей и стал продираться к префекту.

Этот крик был подхвачен сенаторами и мгновенно перекинулся на ряды всадников, а оттуда его подхватили остальные зрители, через минуту во всем театре раздавалось только одно:

— Ранен! Ранен! Сеян ранен!

Кто-то из сенаторов возьми да и крикни сдуру, во весь свой зычный голос:

— Сеяна убили!

И тут же его крик подхватили быстрее прежнего, и во всем театре стало отдаваться эхом:

— Сеян убит! Убит! Убит!

Толпа волновалась, как бушующее море. Зрители изо всех сил вытягивали шеи, чтобы самим увидеть, что же происходит внизу. А внизу царила полная неразбериха. Крокодил, сметая всех, кто ему попадался, дополз до того места, откуда начинались ряды всадников, развернулся и пополз обратно, устрашающе разевая свою пасть.

— Он возвращается! — орали сенаторы, отскакивая кто куда. — Возвращается!

При этом крике друзья Сеяна подхватили префекта на руки и, словно ему угрожала смертельная опасность, потащили к выходу. Сеян кричал им, чтобы они его отпустили, но из-за общего шума его никто не слышал и Сеяна на руках вынесли из театра.

Сцену и все пространство перед ней мгновенно наводнили преторианцы с обнаженными мечами. Они помогли вынести из свалки своего вождя и готовы были изрубить любого, кто встал бы у них на пути. Преторианцы ничуть не сомневались, что на Сеяна напали и хотели убить. Озверелые солдаты рыскали по сцене, хватая актеров, которые, как они полагали, и были главными заговорщиками.

Марка сбили с ног и стали нещадно избивать. Рахонтеп хотел было спрятаться за декорациями, но его выволокли оттуда и учинили над ним не менее жестокую расправу. Остальные актеры тоже оказались в руках легионеров и испытали на себе всю прелесть солдатских сапог.

Квинт, наблюдавший за всеми этими событиями, чуть было не лишился рассудка. Он безумными глазами смотрел на кричащую внизу кучу сенаторов и опомнился только тогда, когда Сеяна, неся над головами, вытащили из театра. Теперь в са-мом разгаре была ловля «заговорщиков». Какая-то гнида услужливо указала преторианцам на Квинта, мол, это его актеры выступали на сцене, и тут же с десяток солдат, расталкивая копьями встречных, стал пробиваться через ряды всад-ников к Серпронию. Квинт понял, что солдаты ломятся именно к нему, и попытался затеряться в толпе. Но его предательская пурпурная накидка была хорошо видна издали, и как Квинт ни нагибался, прячась за спины соседей, его настигли, сорвали с него накидку и стали бить.

Из всех причастных к спектаклю с крокодилом удалось сбежать только Баселиду. Он видел, как схватили Квинта и вовремя догадался, что дело дрянь и что пора отсюда убираться. Баселид бочком протиснулся к проходу и одним из пер-вых улизнул из театра. Его примеру последовали и другие клиенты Квинта. Сво-его патрона они уже считали мертвецом. Все видели, как Сеяна вынесли на ру-ках из театра, а это означало, что он или убит, или ранен, но в любом случае пре-торианцы будут мстить за него безжалостно.

Толпа в театре рвалась наружу. О продолжении представления не могло быть и речи. Всем и этого зрелища было достаточно. Но среди зрителей нашлись и такие, кто ринулся на сцену, чтобы собственными руками разорвать заговорщиков. Преторианцам с трудом удалось сдержать разъяренную толпу и не дать ей растерзать артистов. Их под плотным кольцом охраны выволокли из театра.

На крокодила тоже набросились и издали забросали его сенаторскими крес-лами. Очень скоро крокодил был погребен под целой грудой изломанных кресел. Это и спасло Суху жизнь, иначе бы легионеры изрубили его мечами в куски. Потом, когда театр опустеет, крокодила поймают сетью, крепко скрутят веревками и отвезут в амфитеатр, где было большое количество клеток для разных диких зверей.

Как только Сеяна вынесли из театра, он потребовал, чтобы его немедленно поставили на землю. Он был совершенно цел, и только отдавленные пальцы руки сильно болели. Преторианцы обступили префекта со всех сторон, как будто опасность еще не миновала и враги могут напасть снова. Сеян был вне себя от ярости.

— Зачем вы меня вынесли, придурки?! — набросился он на сенаторов и воинов, — Я же вам кричал, чтобы вы меня отпустили! Куда вы меня выволокли! Чего вы вооб-ще переполошились? Несчастного крокодила испугались?

— Мы тебя спасали, — оправдывались сенаторы. — Они тебя хотели убить.

— Кто? Эти актеришки? — усмехнулся Сеян.

— Ты зря смеешься, — ввязался в разговор военный трибун Росций, один из дру-зей Сеяна. — Актеры специально натравили на тебя крокодила. Это заговор. Я приказал схватить этого Серпрония и его лицедеев. Мы им быстро языки развяжем. Они нам всех своих сообщников назовут.

— Что ты несешь? Какой заговор? — недоуменно произнес Сеян и посмотрел на Росция, как на помешанного.

— Обыкновенный, — с невозмутимым видом отвечал Росций. — Ты чудом спасся. Вот увидишь, заговорщики сами во всем скоро признаются и назовут нам кого надо.

Слова «кого надо» трибун выделил особо. Его лукавый взгляд не ускользнул от Сеяна. Префект, наконец, стал понимать, что имел в виду военный трибун.

— А ведь, действительно, — проговорил Сеян, чуть улыбаясь, — это очень похоже на заговор.

— Не сомневайся, это заговор. Видишь, как народ радуется, что ты остался жив.

Росций кивнул на толпу, собравшуюся вокруг Сеяна. Люди громкими криками выражали ему свою поддержку и требовали безжалостно покарать заговорщиков. Сеян прислушался к их крикам и сразу уловил настроение толпы. «Ну что ж, — подумал он, — раз они уверены, что это был заговор, то пусть будет заговор. Это даже к лучшему».

Изобразив на своем лице тревогу, как и подобает при раскрытии заговора, Се-ян сел в носилки. Трибуну он приказал сесть рядом с собой и уже в носилках давал ему последние распоряжения.

— Ты вот что, Росций, — говорил Сеян трибуну, — направь-ка сейчас же своих людей в дом к этому Серпронию. Пусть они там все возьмут под охрану. И проследи, чтобы ни один стул оттуда не исчез, пока я не приберу его дом к рукам.

Росций понимающе кивнул головой.

— Узнай также, — продолжал Сеян, — сколько у Серпрония земель, где его имение и чем он еще владеет.

— Будем конфисковывать? — спросил Росций, потирая руки.

— А как же, он ведь заговорщик. Ты же сам сказал.

И оба рассмеялись. Затем Сеян распорядился, чтобы Росций держал своих людей наготове. Когда из Серпрония выбьют имена всех, кто причастен к «заговору», надо будет быстро к ним нагрянуть и всех их арестовать. Сеян не сом-невался, что в списки попадет много толстосумов. Их имущество, как и имущество Серпрония, подлежало конфискации. Формально все конфискованное добро отходило государству. Однако Сеян, как это уже было не раз, выкупит его через некоторое время за бесценок, а потом продаст уже по высокой цене. Вот так он и обогащался.

— Однако удачно я сходил сегодня в театр, — проговорил Сеян, ухмыляясь. — Я думаю, мы из этих «заговорщиков» вытрусим миллионов десять, не меньше.

— Уж я постараюсь, — пообещал Росций.

— Постарайся. Одно только обидно, — продолжал Сеян, — теперь все в Риме будут болтать, что меня чуть не сожрал крокодил.

— Это ерунда, пусть болтают. Несколько хороших зрелищ, и об этом все забудут.

— Но только не я! Представляешь, мне какая-то тварь пальцы на руке отдавила, когда я упал, — Сеян потер ноющие пальцы, — ну ничего, я запомнил этот башмак. Попадись он мне только на глаза, с ногой оторву.

Росций вылез из носилок Сеяна и поспешил выполнять его приказания.

За носилками шла немалая толпа народу и выкрикивала благодарность богам, спасшим их благодетеля. Слухи о покушении быстро разнеслись по городу.

Преторианцы во главе с Росцием недолго искали дом Серпрония. Нашлись преданные Сеяну люди, которые указали солдатам, где обитает это чудовище, дерзнув-шее лишить жизни первого человека Рима. Солдаты ворвались в дом Квинта и похватали остальных его рабов. В этом вражьем гнезде, как они думали, все пропитано духом заговора, и каждый в нем если не заговорщик, то, по крайней мере, сочувствующий им. Но в руки преторианцев попали не все рабы. Некоторым уда-лось ускользнуть. В основном это были те, кто в качестве зрителей присутствовал на представлении, и на чьих глазах схватили Квинта. Домой возвращаться они не стали, а разбре-лись по городу кто куда. Раз хозяин арестован, то они посчитали себя свобод-ными, правильно полагая, что их теперь никто искать не будет.

Но несколько человек, наиболее преданных своему господину, не мешкая, отправились прямиком в имение Квинта, чтобы предупредить об опасности его жену Юлию.

Юлии повезло, что она за день до всех этих печальных событий покинула Рим. Иначе бы и ее поволокли в тюрьму.

Не успела она еще распаковать свои вещи, как ночью, еле живой от усталости, из Рима пришел первый вестник дурных новостей. Это был раб Квинта Галез. Он целые сутки пешком добирался из Рима до имения и совершенно выбился из сил. Переведя дыхание, он сообщил Юлии о беде, постигшей ее мужа. Юлия не на шутку взвол-новалась.

— А Марк? Что с Марком?! — в ужасе вскрикнула Юлия тряся Галеза за плечо.

Галез вздохнул и скорбно проговорил, что Марку досталось еще больше, чем Квинту, и Галез не знает, жив ли он еще или его прикончили там же на сцене. От этих слов Юлия пошатнулась. Слезы навернулись ей на глаза, застилая взор. Она стиснула зубы, чтобы не разрыдаться перед рабами. Судь-ба отнимала у нее сына, и она ничем не могла ему помочь. Но она не даст прихлебателям Сеяна возможность поглумиться и над ней. Юлия хорошо знала, что бывает с семьей заговорщика, власти с ней церемониться не будут. Для нее теперь было самое разумное — не теряя ни минуты, покинуть Рим. Но сделать это самовольно Юлия не могла: в имении она находилась под своего рода домашним арестом. Квинт приставил к ней четырех германцев, чтобы они никуда не отпускали Юлию из имения. Однако германцы тоже жили в Риме не первый год. Им было известно, как поступают с рабами тех, кто обвинен в каком-нибудь гнусном преступлении против властей.

Юлия заметила растерянность германцев, предчувствующих свою печальную участь. Она предложила им собрать все ценное, что можно было унести, и вместе с ней бежать в Испанию к ее родственникам.

— Ну что, согласны? — спросила она своих охранников.

В ее тоне звучала решительность и смелость.

— Согласны, госпожа, — ответил главный из германцев, и они стали спешно собирать вещи.

Бежать с ними согласились и управляющий имением, и еще несколько надсмотрщиков за рабами. Один из рабов тайком подстрекал германцев выдать Юлию властям. Он их убеждал, что за эту услугу они получат свободу и хорошее вознаграждение. Однако главный германец сурово ответил ему:

— Может, это у вас, в Каппадокии, предают своих господ, а у нас в Германии служат им до конца.

Германцы навьючили самым ценным добром несколько мулов и вместе со своей госпожой быстрым шагом двинулись к побережью.

Но это произошло уже потом, через несколько дней после неудачного выступления артистов Квинта. A пока что очевидцы нападения на Сеяна растекались из театра Марцелла по городу, и Рим быстро наполнился противоречивыми слухами о покушении. Всем было ясно, что последуют неминуемые аресты, но кто еще заме-шан в этом заговоре, кроме Квинта Серпрония, оставалось только догадываться. Главный виновник всех этих внезапных событий астролог Шумшер почуял опасность и для себя. Наблюдая в театре разыгравшуюся перед ним драму, Шумшер ужаснулся тому, что он натворил. А он-то, несчастный, хотел всего лишь сорвать выступление актеров Квинта. Шумшер и представить не мог, что все так обер-нется. Выходило, что он сам, собственными руками, лишил себя столь прибыльного местечка в доме Квинта. Куда он теперь пойдет? Опять к цирку предска-зывать будущее за сестерций? Все это не укладывалось у него в голове. А между тем надо было подумать и о своей безопасности. У него была слишком яркая внешность, и при желании его легко можно было отыскать. Рим кишел со-глядатаями, и чтобы укрыться от их вездесущих глаз, нужно было раство-риться в толпе, стать, как другие, и до поры до времени забыть свое ремесло. Сначала Шумшер решил избавиться от своей мохнатой бороды. Он завернул в пер-вую подвернувшуюся ему парикмахерскую и попросил брадобрея гладко его выб-рить. Брадобрей усадил его на стул и не спеша выбрал подходящую бритву. Между делом он полюбопытствовал, с чего это вдруг Шумшер захотел лишиться своей бороды. Ведь такую знатную бороду, какая была у Шумшера, нужно было отращивать не один год. Шумшер ответил, что он недавно женился, но молодая жена оказалась на редкость страстной натурой. В постели, в момент наивысшего сладострастия, она, сама того не желая, всегда почему-то хватается за его пышную бороду и рвет ее.

— Вчера она мне огромный клок из бороды вырвала — притворно жаловался Шумшер. — Нет уже моих сил терпеть. Для меня постель — сущий кошмар. Я после ночи с ней по всей комнате собираю свои волосы.

Брадобрей посочувствовал его горю и с еще большим усердием продолжал скрести бритвой щеку Шумшера.

Пока он этим занимался, в парикмахерскую завернули двое приятелей и, увидя, что брадобрей занят, сели рядом на скамейку дожидаться своей очереди. Один из них возбужденно рассказывал другу о том, что произошло час назад в театре Марцелла.

— Говорю же тебе, Критон, никто не ожидал, что эти актеры с дрессированным крокодилом нападут на Сеяна, — взахлеб рассказывал посетитель. — Все шло как обычно, но тут вдруг один из актеров, переодетый египтянином, как крикнет на весь театр: «Тирану смерть!», а потом своему ручному крокодилу: «Фас! Загрызи его!» и показывает крокодилу на Сеяна. Крокодил как прыгнет на него, да как вцепится Сеяну в руку. Ну, все, думаю, конец нашему префекту. Но Сеян опытный воин, его просто так не загрызешь, он вырвался и давай быстро уползать от крокодила под креслами. Крокодил за ним, но сенаторы его задержали.

Брадобрея так поразила эта новость, что он совершенно перестал следить за своей рукой и резанул Шумшера бритвой.

— Осторожней! — крикнул Шумшер брадобрею, хватаясь за свою порезанную щеку.

Но брадобрей не обратил на его возмущение никакого внимания. Он стал расспрашивать посетителей о покушении на Сеяна. Узнав, что актеры, натравившие крокодила на префекта, были рабами Квинта Серпрония, он произнес:

— Знаю я этого Серпрония, его клиенты частенько у меня бреются. Мне один из них как-то рассказывал, что у этого Серпрония в доме живет перс-астролог. Препаршивейший, говорит, варвар. Я думаю, это он привез крокодила из Египта, чтобы с помощью этой твари убить Сеяна.

— Вот бы поймать этого перса, — мечтательно проговорил Критон. — Уверен, за его голову дадут немало денег.

Все с ним согласились, и брадобрей посоветовал приятелям сходить на форум и узнать там приметы этого перса. Вдруг им посчастливится, и они его поймают.

— А ты его не знаешь? — обратился Критон к Шумшеру. — Ты ведь тоже, кажется, перс.

— Нет, я сириец, — спокойно ответил Шумшер. — А о Квинте Серпронии в первый раз слышу. Но думаю, его перса уже поймали.

— Навряд ли, персы народ хитрый, хитрее вас, сирийцев. Скорее всего, он улизнул.

— Надо сходить на форум, — сказал приятель Критона. — Там точно скажут, поймали этого перса или не поймали.

— Эх, попался бы мне этот перс, — проговорил брадобрей, делая зверскую гримасу, — я бы ему с удовольствием своей бритвой горло перерезал.

Шумшер невольно втянул голову в плечи и мысленно обратился к своему всесильному богу Ахурамазду, чтобы его поскорей побрили.

Луцию, как и Шумшеру, удалось невредимым выбраться из театра. На представлении он сидел рядом с Квинтом, но когда того стали вязать солдаты, он смешался с толпой и избежал участи брата. Правда, какой-то тип попытался удержать его за тогу. Но он двинул наглеца кулаком в зубы и был таков.

Долго не раздумывая, Луций устремился в Остию. Переждать разразившуюся над его двоюродным братом, а значит и над ним, бурю Луций решил в Африке. В Карфагене жило много его знакомых купцов, и у них он рассчитывал отсидеться, пока все не утрясется.

«Эх, братец-братец, — рассуждал про себя Луций, быстро перебирая ногами. — Не под счастливой звездой ты родился, нет, не под счастливой. Погубил тебя твой сынок со своим подарочком. И я еще в этом оказался замешан, — с досадой думал Луций. — Лучше бы ты, Марк, утонул в Меридовом озере на моем корабле. Честное слово, всем было бы теперь легче. Пьянствовал бы я сейчас на твоих поминках, а не бегал, как дурак, из города в город. Но я-то еще побегаю, с меня не убудет, а вот бедняга Квинт свое уже отбегал. Жаль, я денег у него не занял. Все равно у него все отберут. Как бы теперь и до меня не добрались». И Луций ускорил шаг.

Допросы главных «заговорщиков» начались в тот же день, как их взяли. Проводил дознания Тонгилий, матерый палач, хорошо знающий свое дело. Через его руки прошли десятки осужденных по лживым доносам. Чего только не напридумывали люди, чтобы погубить ближнего своего. Тонгилий, бывало, долго смеялся над той клеветой, какую приходилось ему читать в доносах. То кто-то жаловался, что у соседа в доме висит картина с изображением пронзенного мечом Минотавра, причем в бычьей морде Минотавра ясно проглядывают черты императора. Другой же доносил на приятеля, который, якобы, уронил в нужник монету с профилем Тиберия и не хотел доставать ее из нечистот, а наоборот, еще сверху помочился на императора, приговаривая: «Вот тебе тиран! Чтоб ты захлебнулся!»

Подобных наветов Тонгилию приходилось читать много. Абсурдность обвине-ний его не смущала, потому что в его руках обвиняемый признавался во всем. Тонгилий мог найти подход к любому. Он с первого взгляда определял, что пе-ред ним за человек и как за него лучше взяться. Сразу пытать он не любил. Ему было интересно вначале поизмываться над своей жертвой без пыток. Попугать ее, насладиться ее страхом, понаблюдать, как она будет при этом изворачиваться, валить все на других. Интересно дать ей почувствовать, что ей почти по-верили, что она почти выкрутилась, благодаря своей хитрости, а потом бац — и на дыбу.

Конечно, если его подопечные упирались или время поджимало, Тонгилий без лишних слов надевал забрызганный кровью передник и брался за клещи, которыми обычно отрывал пальцы, носы и уши. Сегодня ему пришлось оставить в покое всех прежних преступников и взяться за заговор актеров. От Тонгилия требовалось выбить из Квинта имена основных участников заговора.

Когда Квинт узнал, что на него взвалили обвинение в заговоре, ему стало плохо. Сидя в застенках Мамертинской тюрьмы на Капитолии, он еще по-настоящему не осознал всю величину постигшего его несчастья. Будь он беден, он, может быть, еще и отделался каторжными работами, но его богатство стало для него смертным приговором.

Квинт всячески отгонял от себя подобные мысли и надеялся, что все еще образуется. Он же не виноват, что этот проклятый крокодил прыгнул на Сеяна. Все знают, как Квинт любит префекта преторианской гвардии и восхваляет его при каждом удобном случае.

«Ничего страшного, — успокаивал сам себя Квинт, — Сеян во всем разберется, и меня отпустят. Преторианцев тоже можно понять. Они люди нервные, чуть что, сразу за мечи хватаются. Неудивительно, что они на меня набросились. Но Сеян во всем разберется. Надеюсь, он не сильно ударился, когда падал. Не будет же он из-за этой ерунды мне мстить. Мне ведь и без того здорово досталось от солдат». Так утешал себя Квинт, уповая на милость Сеяна и помощь своих друзей в сенате.

Он каждую минуту ждал, что двери его камеры вот-вот откроются и тюремщики скажут ему с улыбкой:

— Расслабься, Квинт, мы пошутили. Можешь идти домой. Вот только крокодила твоего прикончили. Но ты, надеемся, не в обиде?

— Какая может быть обида! — воскликнет Квинт. — Бог с ним, с этим крокодилом, туда ему и дорога.

Но двери не открывались, и Квинта никто никуда не отпускал. А ночью его повели на допрос.

Тонгилий уже допросил актеров и некоторых рабов из дома Квинта. Ни о каком заговоре они, конечно же, не знали и никогда о нем не слышали. Но после «беседы» с Тонгилием стали припоминать, что да, действительно, их хозяин готовил покушение на Сеяна, но он так их запугал, что они боялись на него донести. После их показаний все стало очевидно. Квинт представал в этом деле главарем заговора. Он, как выяснилось, уже давно планировал убить Сеяна и для этого послал своего сына Марка в Египет привезти оттуда дрессированного крокодила. С помощью этого крокодила Квинт и хотел убить префекта преторианцев, а потом разделаться и с самим императором. Оставалось только узнать, кто еще был причастен к заговору.

Квинту Тонгилий сказал, что если он хочет сохранить себе жизнь, то ему не стоит выгораживать заговорщиков. Разумнее всего — выдать их всех властям и этим подтвердить свое раскаяние. Квинт плакал и клялся, что никакого за-говора не было.

— Ну как это не было? — притворно удивился Тонгилий. — А вот твои рабы все как один сказали, что был заговор. Что ты приказывал им точить ножи и сам их учил, как лучше ударить кинжалом в шею, чтобы прирезать наверняка.

— Кто? Я их учил? — взревел Квинт. — Это вранье! Они меня все ненавидят. Они хотят моей смерти за то, что я наказывал плетьми этих ленивых тварей!

— А Рахонтеп? — спросил Тонгилий, прищуриваясь.

— Что Рахонтеп?

— Он тоже хочет твоей смерти?

Квинт догадался по лукавому взгляду Тонгилия, что и Рахонтеп оклеветал его, спасая свою шкуру.

— Да! — воскликнул Квинт. — Этот египтянин меня больше всех ненавидит. Я над его крокодилом издевался. А он для него дороже матери. Это его бог. Это он натравил крокодила на Сеяна, чтобы отомстить мне.

Тонгилий откинулся на спинку стула.

— Странно у тебя однако получается, Квинт, — рассуждал он, — все тебя ненавидят, один ты всех любишь. Но, признайся, ты ведь завидовал Сеяну, его богатству, его славе. Тебя грызла эта зависть и не давала тебе спать. Вот и рабы показывают, — Тонгигий кивнул на папирус, — что ты ночью часто кричал во сне: «Я убью его! Бейте его в сердце!».

— Они все врут! Я во сне никогда ничего не кричал. Я всегда хорошо спал и никому не завидовал. А Сеяна я люблю больше всех. Кто угодно это подтвердит.

— Как же ты его любишь? — недоумевал Тонгилий. — Когда у тебя в доме не было ни одной его статуи, ни одной его картины? По-моему, ты его терпеть не можешь.

— Это не так, клянусь своим Гением, это не так, — оправдывался Квинт. — Я заказал его статую хорошему мастеру, чтобы он был, как живой.

— Ты хочешь сказать, что во всех лавках, где продают статуи Сеяна, он как мертвый? — запутывал Квинта Тонгилий.

— Нет, я другое имел в виду…

— Я знаю, что ты имел в виду. Тебе везде мерещился мертвый Сеян, потому что ты мечтал его убить. Ты день и ночь грезил этой бредовой идеей.

— Я не хотел его убивать!..

— Хотел, — перебил Тонгилий Квинта, — это уже доказано. Нам только неизвестно, кто еще принимал участие в заговоре. Ты должен назвать нам их имена.

— Не было никакого заговора! Не было! Не было! — рыдал Квинт.

— Хорошо, пусть не было заговора. Ты только скажи, кто в нем участвовал, и, может быть, тебя простят, — издевался Тонгилий.

Но Квинт не торопился себя оговаривать. Он был не так глуп, чтобы собственными руками затянуть петлю на своей шее. Он продолжал утверждать, что заго-вора не было. Его нытье порядком надоело Тонгилию, и тот решил развязать ему язык другим, более проверенным способом.

Он повел его в соседнюю камеру, где производились пытки. При виде орудий истязания Квинту совсем поплохело. Ему захотелось тут же упасть на пол в бесчувствии, чтобы ничего этого не видеть, но его поддерживали с двух сторон под руки и водили за Тонгилием. Тонгилий подробно объяснял Квинту назначение каждого приспособления. Все они были в крови, и кое-где на них болтались куски отодранной кожи.

— Но больше всего, — говорил Тонгилий, — я люблю вот этот крюк.

Он подвел Квинта к большому крюку, подвешенному цепью к потолку. На крюке висели ошметки человеческого мяса, а под крюком чернела лужа крови.

— Я называю его «Крылья Пегаса», — сказал Тонгилий. — Знаешь, как его применяют?

— Нет, — с трудом выдавил из себя Квинт, дрожа от страха.

— Очень просто. Его цепляют за твое ребро, например, вот за это, — Тонгилий нащупал у Квинта нижнее ребро, — и тянут за вон тот конец веревки, пока тебя на крюке не подымут к самому потолку. Ощущение, скажу я тебе, незабываемое. Только вот толстым, как ты, часто не везет, — с сожалением проговорил Тонгилий. — Ребра у них не выдерживают и вырываются вместе с мясом. Вот видишь это ребро? — Тонгилий указал на ошметки мяса, болтающиеся на крюке. — До тебя тут висел один не в меру упитанный. И минуты не провисел. Только-только, можно сказать, стал ощущать удовольствие от полета на «Крыльях Пегаса», как вдруг: хрусть — и он уже на полу, а ребро осталось на крюке. Жалкое зрелище. Мой тебе совет, Квинт, в следующий раз, когда будешь затевать заговор, похудей. Худому намного легче висеть на крюке, поверь моему слову.

— Не было заговора, — жалобно лепетал Квинт.

Но Тонгилий словно не услышал его слов и продолжал как ни в чем не бывало:

— Вот недавно, — оживленно рассказывал он, — повесили мы на крюк одного святотатца. Маленький такой, худенький, висит себе преспокойно на крюке и еще мне, сволочь, в лицо смеется. Оно и понятно, он легкий, ему почти не больно, вот он и смеется. Я терпел, терпел, да и не вытерпел, взял и повис у него на ногах. Ну, тут конечно ему стало не до смеха, тут уж я вдоволь натешился, — Тонгилий усмехнулся, словно припоминая этот забавный случай. — Так что, Квинт, сам понимаешь, худой ты или толстый, а мы все равно из тебя имена заговорщиков вытянем. Ну что, хочешь полетать на «Крыльях Пегаса» или все-таки вспомнишь имена?

Зловещий голос Тонгилия резанул Квинта, как ножом по сердцу.

— Полетай, не бойся, — зашептал ему с издевкой Тонгилий в самое ухо, — такой случай только раз в жизни выпадает. У тебя ребро крепкое, я думаю, несколько минут оно тебя продержит. А потом расскажешь мне, каково там под потолком.

Но Квинт отказался от полета на «Крыльях Пегаса» и сказал, что лучше уж он назовет имена заговорщиков. Только вот не знает, с кого начать.

— Начинай с самого богатого, — подсказал ему Тонгилий. — Только не забывай адреса называть.

Квинт понял, чтó от него хотят услышать, и стал называть имена своих зажиточных друзей и приятелей. Секретарь записывал все его показания.

— Ты никого не забыл? — вкрадчиво спросил Тонгилий, перечитывая имена на папирусе.

— Нет, всех назвал.

— А сенатор Руф? Разве он не в заговоре? — спросил Тонгилий и пристально посмотрел на Квинта.

— Что, и сенатор Руф в заговоре? — испуганно проговорил Квинт.

— Ты у меня спрашиваешь? Это ты должен знать, в заговоре он или нет. Но по твоим глазам я вижу, что он в заговоре, ведь верно? — и Тонгилий недвусмысленно посмотрел на Квинта.

— Да, в заговоре, — печально проговорил догадливый Квинт.

Он надеялся на помощь Руфа и поэтому не называл его имени, а тут выходило, что сенатору самому скоро потребуется помощь.

— Я забыл его назвать, — добавил Квинт виновато.

— Понимаю, — снисходительно проговорил Тонгилий. — Ты устал, напуган, ну ничего, пойдешь сейчас в свою камеру, успокоишься, может, еще кого-нибудь вспомнишь. Ведь вспомнишь?

Тонгилий качнул крюк рукой.

— Вспомню, — пообещал Квинт, испуганно косясь на «Крылья Пегаса».

— Вот и хорошо. Уведите! — приказал Тонгилий солдатам.

Квинта увели, а Тонгилий подозвал к себе одного из помощников и передал ему списки «заговорщиков».

— Пусть отнесут это военному трибуну Роспию, — сказал Тонгилий тюремщику. — А я пока займусь сынком этого слизняка. Как он там? Вы его еще не убили?

— Нет, еще живой, — ответил тюремщик.

— Он признался в заговоре?

— Пока нет.

— Нет? — удивился Тонгилий. — Чем же вы там с ним занимались?

— А ты у него спроси, — недовольно ответил тюремщик, — если он еще сможет тебе ответить.

— Я спрошу, но ты меня, Патагат, удивляешь. Не можешь вытянуть признание из какого-то мальчишки. У меня он сейчас за несколько минут во всем признается.

— Ну конечно! — воскликнул Патагат. — У тебя тут вон сколько всего. Одни эти «Крылья Пегаса» чего стоят. А у меня что? Сапоги да кулаки.

— Уметь надо, Патагат, уметь. Я готов с тобой поспорить на двести сестерциев, что развяжу мальчишке язык одними вот этими руками.

Тонгилий повертел своими ладонями перед носом у Патагата.

— Что, без клещей? — засомневался Патагат.

— Разумеется, без клещей. Голыми руками.

— Давай, попробуй, — согласился Патагат, — посмотрим, как это у тебя получится. А то ты, Тонгилий, очень шустрый, чуть что — так сразу вешаешь на свои «Крылья Пе-гаса». Так любой дурак признание выбьет.

Эти слова задели Тонгилия за живое. Он загорелся желанием доказать Патагату, что тот ошибается и мальчишка в его руках не то что заговорит, а запоет. Тонгилий приказал притащить к нему Марка, а сам пока разминал свои громадные кулаки.

Из всех «заговорщиков» Марку досталось больше других. И причиной тому было его выступление, пусть короткое, но весьма яркое. На сцене Марк выделялся среди других актеров, и поэтому солдаты решили, что именно он и есть главный заговорщик, и били его, не жалеючи. Когда Марка притащили в Мамертинскую тюрьму и там выяснилось, что он, вдобавок ко всему, еще и сын Квинта Серпрония, то ни у кого не осталось сомнения, что в покушении на Сеяна Марк должен был сыграть главную роль — убийцы. За это ему и в тюрьме досталось. Его били до тех пор, пока он не терял созна-ния. Потом давали ему время прийти в себя и били снова. Но напрасно Патагат добивался от Марка признания. Марк решил стерпеть все и не признаваться в покушении на Сеяна. Он понимал, что этим признанием подпишет себе смертный приговор. Пока в нем оставались силы, Марк достойно сносил побои. Однако вид у него был жуткий. Опухшее, все разбитое в кровь лицо совсем не походило на ли-цо прежнего Марка. Когда Тонгилий его таким увидел, он удивленно приподнял брови.

— А ты, Патагат, я смотрю, времени зря не терял, — сказал Тонгилий, повернув к себе лицо Марка. — Хорошо постарался.

— Тут еще преторианцы руку приложили, — сказал Патагат. — А эти звери с одного удара могут мозги вышибить.

— Вот я и смотрю, на нем живого места не осталось. Как бы его теперь так… поаккуратней, чтобы не убить, — размышлял вслух Тонгилий.

— Не бойся, если убьешь, я с тебя денег не возьму.

— Ты думаешь, мне денег жалко?

— А что, мальчишку? — усмехнулся Патагат.

— Смейся, смейся, — проговорил Тонгилий. — Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда твои двести сестерциев окажутся в моем кошельке.

— Ну-ну, посмотрим.

Тонгилий приступил к допросу Марка. Сначала Тонгилий старался бить его поаккуратней, чтобы он действительно не испустил дух. Но упорство Марка взбесило Тонгилия, и вскоре он уже метелил Марка изо всей силы и куда попало.

— Ты у меня заговоришь, — злобно повторял Тонгилий между ударами. — У меня и немые говорили.

— Бей нежней, — смеялся над ним Патагат. — Что ты как с цепи сорвался? Ты же его убьешь, он и так еле дышит.

— Не мешай, — огрызнулся Тонгилий и стукнул Марка головой об стену.

Несколько раз Марк терял сознание, и его обливали из ведра холодной водой, чтобы привести в чувство.

— Ну что, — обратился Патагат к Тонгилию, когда Марк в очередной раз вырубился, — мне уже подставлять кошелек для своих двухсот сестерциев?

— Перебьешся, — отозвался Тонгилий. — Я еще не закончил.

И он послал солдата за водой. В дверях солдат столкнулся с вольноотпущенником Сеяна Помпонием. Тонгилий его хорошо знал. Это он рассказал Тонгилию, что произошло вчера в театре и какие признания надо выбить из «заговорщиков».

— Ого! — воскликнул вольноотпущенник, увидя на полу окровавленное тело, — кого это вы так отделали?

— Сына Серпрония, — ответил Тонгилий.

— Марка, что ли?

— Да его.

— Ну, вы даете. Его и не узнать. Он хоть жив?

— Жив, что с ним сделается?

— Вы, ребята, явно перестарались, — проговорил Помпоний, склонясь к Марку, — вы что, хотели, чтобы он назвал заговорщиками всех, кого только знает?

— Да все нормально, — не разделял его тревоги Тонгилий. — Чего ты так переживаешь? Сейчас водой его польем, он и оклимается.

— А если не оклемается?

— Оклемается, не волнуйся.

— Это вам волноваться надо. Сеян приказал мне вам передать, чтобы Марк через десять дней был бодр и полон сил.

— С чего это вдруг? — удивился Тонгилий.

— А с того. Через десять дней Сеян устраивает гладиаторские бои в честь сво-его спасения. А Марка как главного убийцу хотят кинуть на растерзание львам. Теперь вам понятно? Сеян хочет видеть, как он будет бегать с воплями по арене. А он у вас не то что бегать, ползать не сможет.

— И что нам теперь делать? — растерянно спросил Тонгилий. — Может, нам еще лекаря этому ублюдку привести?

— Не знаю, не знаю. Но я бы, на вашем месте, не стал портить Сеяну праздник. Ему уже один вчера испортили.

Вольноотпущенник ушел, а тюремщики всерьез призадумались.

— Проклятье, — ругался Тонгилий, — придется нам его теперь выхаживать.

— А пусть его лечит этот египтянин, как его… Рахонтеп, — предложил Патагат. — Он же, кажется, врач?

— Да врач, — подтвердил Тонгилий. — А это хорошая идея. Пусть лечит. Не будем же мы с ним возиться.

— Вот именно. Ты его припугни, что если он не подымет Марка на ноги, то ты его подымешь на свои «Крылья Пегаса».

— Да что ты прицепился к моим «Крыльям»? — недовольно проговорил Тон-гилий. — Сдались они тебе.

— Но ты же без них не можешь, — весело отозвался Патагат. — Ты из-за них так обленился, что чуть было не проиграл мне двести сестерциев.

— Но-но. Если бы не Помпоний, я бы вытряс из Марка всю душу.

— Не сомневаюсь. Вытрусить душу много ума не надо. А вот заставить говорить без «Крыльев Пегаса» — это сложней.

Тонгилий не стал спорить с Патагатом. Его охватило двойственное чувство. С одной стороны, он радовался, что не лишился своих денег, а с другой стороны, ему было досадно, что он не смог развязать язык какому-то сосунку, и теперь вместо того, чтобы подвесить Марка на крюк, его придется лелеять и беречь для львов. Но как ни хотелось Тонгилию покатать Марка на «Крыльях Пегаса», идти против воли Сеяна он и не думал.

Следуя приказаниям вольноотпущенника, тюремщики оставили Марка в покое, и чтобы он быстрее поправился, посадили к нему в камеру Рахонтепа.

Памятуя о «Крыльях Пегаса», Рахонтеп неустанно хлопотал возле Марка, при-меняя все свое искусство врачевания. Допросы не прошли для Марка даром. Три дня провалялся он в бреду и горячке. Рахонтеп вытирал его пылающее жаром тело влажной тряпкой, поправлял повязки на его ранах и кормил Марка, как ребенка, из собственных рук.

На четвертый день Марку стало легче, и даже Тонгилий порадовался его выздоровлению. Тонгилий приходил к Марку в камеру, чтобы узнать, не сдох ли он еще. Марк в первый раз крепко заснул спокойным сном, и Тонгилий, взирая на его покрытое синяками и струпьями лицо, остался доволен лечением Рахонтепа.

— Мне нужно, — сказал он египтянину, — чтобы через неделю Марк бегал как олень.

— Это трудно будет сделать, — задумчиво ответил египтянин. — С такой кормеж-кой он вряд ли так быстро наберется сил.

— Что, мало кормят?

— Да, маловато, — сетовал Рахонтеп. — Всего лишь миску бобов в день дают.

— Что?! — воскликнул Тонгилий. — Целую миску! Да вы тут жируете! Другие эту миску по три дня не видят и не жалуются, — Тонгилий пристально посмотрел на оторопевшего египтянина. — А ты случайно не съедаешь его порцию? — подозрительно проговорил Тонгилий. — Что-то мне кажется, у тебя щеки потолстели.

И Тонгилий схватил Рахонтепа за щеку.

— Смотри, какие жирные, — произнес он, оттягивая щеку египтянина. — Признавайся, ты своего дружка объедаешь?

— Кто? Я? Да у меня и в мыслях такого не было, — оправдывался египтянин. — Я даже свое ему отдаю.

— Не ври. Если бы ты отдавал, мне бы вообще не за что было у тебя схватиться. А тут вон какая хомячья щека, хоть высмаркивайся в нее.

Тонгилий потрепал Рахонтепа за щеку и отпустил.

— Ладно, — заговорил он вновь, но уже не столь сурово, — я прикажу, чтобы вам давали больше еды. Пусть он жир нагоняет, — кивнул Тонгилий на Марка. — Для императорских львов мне не жалко.

— А его, что, отдадут на растерзание львам? — спросил египтянин.

— Да, а ты что, не знал? Думаешь, мы для шлюх его бережем? — засмеялся Тонгилий. — Если бы не львы, он бы уже давно на крюке висел. Тебя, кстати, тоже на арену бросят.

— А меня за что?! — воскликнул Рахонтеп. — Я же во всем сознался!

— А ты бы у меня и так во всем сознался. Или сомневаешься? — бросил ему Тонгилий и захлопнул дверь.

Рахонтеп был ошарашен этой новостью. Во время допроса Тонгилий обещал сохранить ему жизнь, если он признается в заговоре и оговорит Квинта. Рахонтеп ему поверил и признался. А на Квинта он наговорил такое, что сам Тонгилий приказал потом секретарю вычеркнуть половину его показаний, уж очень они казались неправдоподобными. Рахонтепу было наплевать и на Квинта, и на Марка, и на всех римлян, вместе взятых. Пусть они себе грызутся, убивают друг друга, до них ему дела не было, и страдать из-за них он не собирался. Поэтому Рахонтеп и дал по-казания против Квинта, надеясь этим спасти свою жизнь. И Рахонтеп уже считал, что ему удалось выкрутиться. А тут на тебе, выясняется, что его скоро отпра-вят на арену, где под радостные крики римской черни он будет разодран львами на куски.

Рахонтеп не находил себе места. Он шагал от стенки к стенке и проклинал этот кровавый Рим и тот день, когда он согласился сюда приехать.

Как только Марк проснулся, Рахонтеп поспешил рассказать ему, для чего их тут держат.

— Так что сожрут нас, Марк, через неделю и не подавятся, — тяжело вздохнул Рахонтеп.

— Ну и хорошо, — ответил Марк равнодушно.

— Что ж тут хорошего? — недоумевал египтянин.

— А то, что это будет аж через неделю, — пояснил Марк. — Нам еще здесь целую неделю отдыхать.

— И тебя это радует? А меня это совсем не радует. Эта неделя пролетит как минута, и оглянуться не успеем. Зачем я только сюда приехал? — причитал Рахонтеп. — Лучше бы я сидел сейчас в Крокодилополе, лечил мышиными хвостами старух и горя не знал. Нет же, я все бросил и приперся в этот проклятый Рим, чтобы ме-ня здесь львы разорвали. С ума сойти можно! Ты, Марк, только представь себе, на твоей груди сидит эта мохнатая зверюга и жрет тебя по кусочкам. Хорошо, если я сразу помру, а если нет, что тогда? Терпеть, пока эта тварь меня обглодает?

— Да уж, — согласился Марк, — приятного здесь мало.

Рахонтеп еще долго метался из угла в угол и сам себя пугал жуткими подробностями своей лютой смерти. Заодно он и Марка поверг в глубокое уныние своим нытьем. По Марку уж лучше было умереть от кулаков тюремщиков, чем от львиных клыков. Недостойно римлянина умирать подобным образом. Рахонтепу, как и Марку, была противна смерть на арене. Египтянин предложил Марку покончить жизнь самоубийством. Так, по его словам, поступали все великие люди и, благодаря доброволь-ной смерти, избегали мучений и позора.

— Все так делали, когда другого выхода не было, — ораторствовал Рахонтеп. — Вон даже Клеопатра, слабая девушка, и то не захотела отдаваться на поругание ваше-му зверю Августу. Она была настоящей царицей и красиво умерла. А мы что, хуже? Я жрец, ты родовитый римлянин, неужели мы будем подыхать на арене, как под-лые рабы?

Марк согласился с египтянином, но он не знал, как осуществить этот замысел.

— Очень просто, — сказал Рахонтеп, — умереть можно от чего угодно, было бы желание.

Он стал искать взглядом что-нибудь подходящее для самоубийства.

— Можно повеситься, — предложил Рахонтеп.

— На чем?

— Да хотя бы на твоих повязках. Они тебе уже не понадобятся, — сказал египтянин и принялся снимать с головы Марка окровавленные повязки. — Сейчас я скатаю из них тонкую удавочку — и вперед!

— А за что мы зацепим твою удавочку?

— Нашу удавочку, — поправил его Рахонтеп. — Нашу. А цеплять мы ее будем за вот это.

Рахонтеп вытащил откуда-то большой медный гвоздь и показал его Марку.

— Что там у тебя? — спросил Марк, в темноте не разглядев гвоздя.

— Гвоздь, — ответил Рахонтеп.

— Где ты его взял?

— Выдрал из лежанки. Я знал, что он мне пригодится. Сейчас мы его вставим между кирпичами и повесим на него удавочку.

На том и порешили. Гвоздь Марк советовал вогнать как можно выше, чтобы ноги свободно болтались и не касались пола.

— Сам знаю, — сказал египтянин, ощупывая руками стену. — А ну-ка подсади меня.

Марк приподнял Рахонтепа, но тут же его опустил.

— Нет, я тебя не удержу, — произнес Марк, со стоном хватаясь за свою разболевшуюся руку.

— Вот что, — сказал египтянин, — давай становись у стены на четвереньки, а я залезу тебе на спину. Когда я все сделаю, я надену петлю, ты отойдешь — и все, львы меня не дождутся.

Марк согласился с этим планом и стал у стены на карачки. Рахонтеп проворно взобрался ему на спину. Однако истерзанная спина Марка болела не мень-ше, чем его рука, и, чтобы не заорать от боли, Марк закусил губу. Рахонтеп, переминаясь с ноги на ногу, пытался втиснуть гвоздь между кирпичей.

— Скоро ты там? — подгонял его Марк.

— Сейчас сделаю, — отвечал Рахонтеп, пыхтя от натуги. — Потерпи немного, он уже наполовину влез, чуть-чуть осталось. Надо же его глубже всунуть, чтоб не выскочил.

— Так всовывай быстрей, — скулил Марк. — Чего тянешь? Всовывай!

Тюремщику, что бродил по коридору за дверями камеры, все эти стоны показались очень странными. Он лязгнул засовом и открыл дверь.

— Что это вы тут всовываете? — прорычал тюремщик, всматриваясь в темноту.

Рахонтеп успел спрыгнуть со спины Марка и спрятать удавку. Тюремщик заме-тил Марка, стоявшего на карачках, и понимающе заулыбался.

— А, так вы тут решили перед смертью урвать немного удовольствия? — усмехнулся он.

— Да, — проговорил Рахонтеп, глупо улыбаясь. — Делать все равно нечего.

— Правильно. Зачем время зря терять. Жрать хотите? — спросил вдруг тюремщик и, не дожидаясь ответа, сказал: — Знаю, что хотите. Сейчас я хлеба принесу и приведу своего друга. Он тоже любит бороздить мальчиков. Вам с нами понравится. — И он почесал себя ниже живота.

Тюремщик ушел, а Рахонтеп и Марк засуетились сильнее прежнего. Последние сомнения исчезли. Надо было спешить и удавиться раньше, чем из них сделают женщин. Узники торопились умереть, чтобы остаться мужчинами. Рахонтеп опять влез на спину Марка и что есть силы ковырял гвоздем кирпичи.

— Да не танцуй ты на мне, — стонал Марк под ногами Рахонтепа, — больно же!

— Потерпи, — отвечал ему тот. — По-настоящему будет больно, когда этот громила вернется сюда со своим дружком. Вот тогда точно будет больно. Надеюсь, мы успеем их опередить. Интересно, надругаются они над нашими трупами? А? Как ты, Марк, думаешь?

— Ты не болтай, ты гвоздь всовывай! — отозвался Марк снизу.

Рахонтеп еще немного повозился с гвоздем и наконец облегченно вздохнул.

— Все, всунул, — сказал он довольно. — Осталось только петлю сделать и готово. Но это я мигом.

Рахонтеп скрутил петлю и надел ее себе на шею. И только он хотел было ска-зать Марку, чтобы тот отползал, как вдруг вспомнил.

— Слушай, Марк, — обеспокоенно заговорил Рахонтеп, — а как ты будешь вешаться? Ты же не смо-жешь меня снять. У тебя же рука болит.

— Не беспокойся, сниму. Давай, быстрей вешайся, я уже еле стою!

— Нет, ты меня не снимешь, — сказал Рахонтеп уверенно и вынул голову из петли. — Давай лучше ты первый вешайся. Так будет надежней. У меня уж точно хва-тит сил тебя снять.

Марку было все равно, первым вешаться или вторым, лишь бы скорее удавиться. Попадать в руки тюремщиков у него не было охоты. Заботливый Рахонтеп стал на его место, а Марк взгромоздился ему на спину. Просунул голову в петлю и мысленно обратился к Плутону, чтобы он приветливо встретил его душу.

— Ну что, отходить? — спросил Рахонтеп Марка.

— Отходи!

Рахонтеп отошел, и ноги Марка повисли. Удавка впилась ему в горло.

Марк с жутким хрипением стал извиваться и биться о стену. Он судорожно пытался содрать с себя руками петлю, но она стягивалась все туже и туже. Рахонтеп замер на полу, ожидая, чем это все кончится. Глядя на предсмертную агонию Марка, ему до ужаса стало страшно умирать. А между тем Марка покидали силы. Вот он уже стал дергаться слабее, а его хрип перешел в шипение, и казалось, что близок его конец, но тут вдруг гвоздь не выдержал и вырвался из стены. Марк упал на пол и из последних сил освободил свое горло от петли.

— Проклятье, — выругался Рахонтеп. — Я так и знал, что гвоздь не выдержит. Сейчас я его покрепче вколочу.

— Нет, — прохрипел Марк, частыми вздохами глотая воздух, — я не хочу вешаться.

— Как не хочешь? Но они же сейчас придут!

— Давай лучше знаешь, как сделаем, — проговорил Марк, тяжело дыша.

— Как?

— Когда придут эти два жлоба, мы набросимся на них. Я пырну их гвоздем, а ты так их бей. Прибегут солдаты и прикончат нас. Мы умрем, как воины в бою.

— Ну что ж, — задумчиво проговорил Рахонтеп, — давай как воины. Только какой из тебя воин? Ты еле на ногах стоишь.

— Ничего, когда надо будет, я и скакать смогу. Нападем на них сразу. Пока у них глаза к темноте не привыкли.

И они стали готовиться к нападению на тюремщиков. А тюремщики тем временем уже направлялись к ним.

Тот, что обещал узникам вернуться с другом, сдержал свое слово и теперь вел товарища навстречу неприятностям. Но о поджидавшей их засаде они и не подозревали. Наоборот, предвкушали получить сейчас немало наслаждений.

— Хожу я, значит, Басс по коридору, — рассказывал первый тюремщик своему другу, — вдруг слышу крики: «Всовывай глубже! Еще глубже!»; заглядываю к ним, а они там вовсю друг друга жарят. Увидели меня и давай звать к себе. Ну, тут я о тебе вспомнил. Ты же меня знаешь, я про друзей никогда не забываю. Говорю им: «Сейчас мы придем» — и пошел за тобой. Ты, Басс, не пожалеешь. У этого Марка сма-зливое личико.

— Было смазливое, — поправил его Басс, — пока им Тонгилий как следует не занялся.

— А какая нам разница, что у него за лицо. Все равно в темноте не видно.

— Вот именно, — согласился Басс. — Главное, чтобы задница была удобная, а на остальное наплевать.

— Только учти, с Марком я первый. Ты уж потерпи, пока я с ним буду развлекаться. Правда, если хочешь, займись египтянином.

— Египтян я еще не пробовал, — усмехнулся Басс.

— Ну вот и попробуешь. Когда еще такой случай подвернется?

Так они делили своих «мальчиков», пока не дошли до их камеры. Тюремщики открыли дверь и шагнули внутрь.

— А вот и мы! — произнес первый из них, оглядываясь по сторонам.

Не успел он это произнести, как Марк налетел на него из темноты и несколько раз всадил ему гвоздь в живот почти по самую шляпку. Тюремщик завопил от боли и с силой отпихнул от себя Марка. Египтянин между тем прыгнул на второго тюремщика и повалил его на пол. Это был Басс. Paxонтеп вцепился ему руками в горло и стал душить. Пробитый гвоздем друг Басса — Кердон — перескочил через дерущихся и, вырвавшись наружу, стал звать на помощь.

— Сюда! Скорей сюда! — разнесся по каземату его пронзительный крик.

Пока он так орал истошным голосом, Басс легко справился с египтянином и почти уже вырвался из рук Рахонтепа, но Марк вовремя подоспел ему на помощь и нанес Бассу удар гвоздем в бок. Разъяренный тюремщик что есть силы ударил Марка ногой в живот и попытался выползти из камеры на четвереньках. Однако египтянин вцепился ему в ногу и втянул Басса обратно.

— Добей его, Марк! — орал Рахонтеп. — Он уползает! Добей!

Тюремщик старался вырваться и бил свободной ногой египтянина по лысине. Но тот мертвой хваткой держал ногу Басса и призывал Марка добить беглеца. Марк поднялся и вонзил тюремщику в спину гвоздь. Басс взревел, словно раненный зверь, и, схватив Марка за ногу, притянул к себе. Марк упал на него и, не выпуская из рук гвоздя, стал исступленно тыкать им в тело Басса. Не подоспей вовремя солдаты, Марк бы, наверное, убил тюремщика. Однако солдаты оглушили Марка ударом рукоятки меча по голове и оттащили его от своего окровавленного товарища. А Рахонтепа, пытавшегося защищаться, забили кулаками.

На крики тюремщиков прибежал и Тонгилий. Он отогнал разъяренных солдат от Марка, чтобы они его не убили.

— Хватит, — остановил Тонгилий расправу солдат. — Он мне нужен живым!

— Живым! — прохрипел Басс. — Да он меня чуть не прикончил! Я убью его!

И Басс со зверским лицом двинулся в сторону Марка.

— Назад! — рявкнул Тонгилий. — Ты меня что, не понял?

Басс остановился, держась обеими руками за свой пробитый бок.

— Чем это он тебя? — спросил Тонгилий, глядя на окровавленную тунику Басса. — Ножом?

— Не знаю, — огрызнулся Басс. — Но то, что я сейчас сдохну, я знаю точно.

— Он его гвоздем ударил, — сказал один из солдат с факелом, протягивая Тонгилию гвоздь.

— Гвоздем? — удивился Тонгилий. — Тогда это не страшно. Перевяжите их, — кивнул он на тюремщиков, — А этих, — Тонгилий указал на Марка и Рахонтепа, — тащи-те за мной.

Солдаты уволокли узников, а Басс, хромая, подошел к своему раненому приятелю.

— Ты как, в порядке? — спросил Кердон Басса.

— Какой там в порядке! — злобно ответил ему Басс. — Я весь в дырках, как вестинский сыр, — Басс сморщился от боли. — Вот это мы сходили к мальчикам, так сходили, — проговорил он со стоном. — Ну ты, сволочь, мне и удружил.

— Откуда я знал, что они на нас набросятся? — оправдывался Кердон. — Он и меня ударил. Видишь, кровь. Ну ничего, мы еще до них доберемся, — грозился тюремщик.

Но добраться до них теперь было трудно. Марка и Рахонтепа заточили в самой глубокой части подземелья. Их приковали цепью к стене, чтобы они ничего боль-ше не смогли учудить.

Перед тем, как уйти, Тонгилий сам проверил их цепи. Он поднес факел к ли-цу Марка.

— Что, Марк, не терпится умереть? — проговорил Тонгилий, злорадно усмехаясь, и показал Марку удавку, скрученную Рахонтепом из его повязок. — Легко отделаться хочешь? — издевался Тонгилий. — Не выйдет. Я тебя для львов целеньким сберегу.

Как только Тонгилий ушел, Рахонтеп звякнул в темноте своей цепью.

— А все-таки здорово мы на них напали, — прошепелявил он беззубым ртом.

— Да, — отозвался Марк и сплюнул кровь, — они нас надолго запомнят.

Подземелье, куда их засунули, отдавало холодом и сыростью, но менять его на залитую солнцем арену ни Марку, ни Рахонтепу очень не хотелось. Они были не прочь посидеть в своем погребе и полгода, лишь бы оттянуть момент, когда лев оторвет им голову. Но судьба отмерила им только семь дней. Эти семь дней, как и говорил Рахонтеп, пролетели быстро. Марк окончательно поправился и мог теперь довольно проворно убегать от львов. Это и нужно было Сеяну.

После того, как в Риме узнали о покушении на префекта преторианской гвар-дии, все в городе жаждали отмщения. Оно не заставило себя ждать. Названые Квинтом «заговорщики» были немедленно арестованы и брошены в тюрьму. Сеян нало-жил свою властную руку на их имущество и уже подсчитывал барыши от про-дажи конфискованных домов и земель. А сами «заговорщики» ждали приговора сената. Впрочем, надеяться на милость сенаторов им не приходилось. Многим сенато-рам, тем, кто был в дружбе с Сеяном, кое-что перепало от богатств «заговорщиков», и теперь они были заинтересованы в их смерти.

А пока продолжалось следствие по этому делу, Сеян решил порадовать народ гладиаторскими боями. Представление устраивалось в честь его спасения. Сеян как бы выражал этим свою благодарность народу за поддержку и сопереживание. Кроме того, Сеян хотел отвлечь внимание толпы от арестов и конфискаций. Он не хотел, чтобы об этом много говорили. Пусть лучше говорят о гладиаторских боях и восхваляют его щедрость. Однако подготовить по-настоящему пышное зрелище не было времени. Все делалось наспех. Зато у этого зрелища была своя изюминка: на арену против трех львов обещали выпустить неудавшегося убийцу Сеяна — Марка Серпрония и его ручного крокодила. По замыслу Сеяна, это придаст зрелищу нужную остроту и занимательность. Пусть толпа увидит, как будут растерзаны львами главные исполнители покушения.

Сеян не ошибся в своих расчетах. После нашумевшего представления в театре Марцелла в Риме только и судачили, что о дрессированном крокодиле-убийце. Столица наполнилась невероятными слухами о его способностях. Чего ему только не приписывали. Пожалуй, его только не наделяли способностью летать и говорить. А так, по слухам, он мог все, даже лазать по деревьям.

Неудивительно, что когда в объявлениях, возвещающих о гладиаторских боях, все прочитали строчку, где говорилось о поединке этого самого крокодила со львами, народ толпами повалил в амфитеатр в назначенный день. Всем не терпелось увидеть знаменитого крокодила, чуть было не сожравшего Сеяна.

Кроме Марка и Рахонтепа, на растерзание львам предназначалось еще несколько узников Мамертинской тюрьмы. Это были актеры, игравшие египетских жрецов вмес-те с Марком, и с десяток преступников, обвиненных в убийствах и поджогах.

Всех этих обреченных собрали рано утром в день представления и на двух повозках повезли в амфитеатр. В одной повозке с Марком сидели Кастрик и Телесфор. Они уже смирились со своей участью и утешали себя мыслью, что даже сын их бывшего хозяина не смог избежать страшного приговора и едет теперь вместе с ними навстречу своей гибели. Видно не помогли ему ни деньги отца, ни его связи. Что уж тут говорить о них самих, жалких рабах, чья жизнь, как пыль: подуй — и нет.

Повозки громыхали по мощеной улице, и горожане, спешившие в это прохладное утро в амфитеатр, отходили в сторону на тротуар, чтобы пропустить приговорен-ных к смерти. Прохожие с любопытством всматривались в узников, догадываясь, что именно они вскоре и будут веселить их на арене. Один из преступников не выдержал этих пристальных взглядов и плюнул в ближайшего прохожего. Оплеванный прохожий послал ему вдогонку ругательства и проклятия. Но своими прок-лятиями он не мог их напугать. Сделать им хуже уже было нельзя.

Телесфор придвинулся к Марку.

— Жаль, среди нас нет Баселида, — проговорил он.

— А Баселид нам зачем? — удивился Марк.

— А он бы своей кабаньей тушей накормил всех львов, — попытался сострить Телесфор.

Марк криво усмехнулся.

— Ты плохо знаешь Баселида, — сказал он, — этот выдумщик придумал бы, как выкрутиться. Он бы мертвецом прикинулся, а львы падаль не едят.

— Хорошая мысль, — оживился Телесфор, — мне, что ли, так сделать?

— Попробуй. Вонять — ты уже воняешь, может получиться.

— Нет, не получится, — вздохнул Телесфор. — У меня сердце от страха будет стучать на весь амфитеатр. Лев меня сразу раскусит.

— Ничего, — вмешался в разговор Кастрик. — скоро тебе вырвут твое предательское сердце.

— Скорей бы, — печально проговорил Телесфор. — А что ты жуешь? — спросил он Кастрика. — Дай мне чуть-чуть.

— Я не жую. Это у меня монета во рту.

— Монета? — удивился Телесфор. — Ты что, Кастрик, львов подкупить вздумал?

— Нет, это плата Харону. Не хочу, чтобы моя душа после смерти скиталась без приюта.

В словах Кастрика был свой резон. По представлению греков и римлян, душа умершего прежде, чем попасть в загробный мир, должна была переправиться через подземную реку Стикс. Но единственным лодочником на этой реке был старик Харон. Он перевозил через реку только тех, кто ему заплатит. Поэтому умершему, перед тем как его похоронить, всегда клали под язык монету, чтобы душе покойника было чем расплатиться с Хароном. У кого денег не было, того Харон не пере-правлял в загробный мир, и душа несчастного была обречена на вечное скитание по земле, нигде не находя себе покоя.

То, что Кастрик запасся деньгами и теперь без труда войдет в царство теней, нагнало на Телесфора еще большую тоску. У него-то монеты не было, и, значит, его душа никуда не попадет.

Телесфор поинтересовался, какая у Кастрика монета и, узнав, что серебряная, попросил откусить ему половину. Для Харона, убеждал он Кастрика, и половины серебряной хватит.

— На, откусывай, — согласился Кастрик и протянул другу монету.

Телесфор отгрыз себе половину, и на душе у него сразу полегчало. Хоть на том свете он найдет себе приют и не будет прогнан, как заблудшая собака.

— А тебе, Марк, дать кусочек? — предложил Кастрик Марку.

— Не надо, — отказался Марк, — я все равно его проглочу, когда буду орать от боли.

— А может, тебе повезет, и ты умрешь сразу.

— Не повезет. Если б я был такой везучий, я бы с вами на этой телеге не сидел.

— А ну-ка, рты там позакрывали! — гаркнул на них охранник, утомленный их болтовней. — А то я вас сейчас накормлю монетами!

Заключенные притихли. Телега въехала под темный свод амфитеатра. Несмотря на раннее время, в амфитеатре царило оживление, как в муравейнике. Приготовления к зрелищам шли полным ходом. Из глубины темных коридоров доносилось гул-кое рычание свирепых львов. Они метались в своих тесных клетках, предчувствуя скорую поживу. В разные стороны сновали рабы, таская гладиаторское снаряжение, носились с инструментами музыканты, шныряли актеры, акробаты, танцоры, и все те, кто будет веселить сегодня публику в перерывах между боями.

Узников Мамертинской тюрьмы рассовали по тесным камерам с остальными, обреченными на смерть. Там они дожидались своей очереди.

Вскоре, по звукам труб, пленники догадались, что началось представление.

Теперь ждать им осталось недолго.

Сеян сидел в императорской ложе и руководил зрелищами. Согласно традиции гладиаторы в самом начале представления, под торжественную музыку прошли по арене перед зрителями, и когда поравнялись с Сеяном, дружно прокричали ему: «Идущие на смерть приветствуют тебя!». Сеян, в свою очередь, поприветствовал гладиаторов, и они скрылись в центральном проходе.

Зрители внимательно всматривались в лица гладиаторов, пытаясь разглядеть среди них своих любимчиков. Сеян и на этот раз проявил щедрость и выста-вил на арену много прославленных бойцов. Они ему обошлись недешево, но разве мог он пожадничать на зрелища, устроенные в честь его спасения от заговора? В такой день зрители должны были повеселиться на славу. Они уже горячо спорили между собой, кто победит, и бились об заклад.

Но перед тем как начнутся бои гладиаторов, им предстояло увидеть кое-что новенькое. Это было увеселительное зрелище под названием «Недосягаемый Олимп». По сути, это было обычное растерзание людей львами. Но преподнесено все это было весьма необычным образом. В центре арены возвышалось деревянное соору-жение наподобие горы. Это и был своеобразный Олимп. На вершине Олимпа были прикреплены статуи богов. Самый главный из них, Юпитер, восседал на своем золо-том троне с орлом на правой руке.

Олимп предназначался для обреченных. Они могли карабкаться на эту гору, чтобы спастись от львов. Однако практически залезть на нее было невозможно. На первый взгляд, Олимп казался легкодоступной горой. Склоны его не отли-чались особой крутизной и имели много разных углублений и выступов. Но ухва-титься за них как следует было нельзя. Мало того, что сами доски были очень гладкими, так еще сверху по ним тоненькими струйками растекалось олив-ковое масло. Оно делало поверхность Олимпа чрезвычайно скользкой. Как бы человек ни старался на него взобраться, он все равно соскальзывал вниз. Все было сделано так, чтобы ни один обреченный не смог спастись от львов на Олимпе.

Идея зрелища была проста: боги, как и власть предержащие, были для простых смертных недосягаемы.

Однако узники не подозревали, какое разочарование ожидает их на этом обманчивом Олимпе. Каждый считал, что именно ему посчастливится спастись на нем от львов. Обреченные, в большинстве своем, были людьми проворными и крепкими, так что деревянная гора для них казалась легкодоступной. Все обрели надежду на спасение.

Зрителей, как и узников, ввел в заблуждение этот Олимп с его пологими склонами, облитыми маслом. Когда глашатай объявил, что узники могут на него забираться, зрители посчитали себя обманутыми. Что ж это будет за зрелище, думали они, если половина заключенных залезет на Олимп и станет преспокойно попле-вывать оттуда на львов? Зрители неодобрительно загудели. Но, несмотря на их недовольство, представление продолжалось.

На арену выпустили приговоренных. Марка среди них не было, зато были Рахонтеп и узники из Мамертинской тюрьмы. За обреченными служители амфитеатра выгнали из клеток львов. Те с рычанием выскочили на арену и погнались за обезумев-шими от страха людьми.

Зрители стали кричать львам, чтобы они побыстрее разорвали на куски этих бродяг, осквернивших себя убийствами и заговорами. Кроме криков толпы, львов еще подгоняли и так называемые загонщики. Но эти уже действовали не только криками, но и длинными острыми копьями. Они обступили львов со всех сторон, не давая им разбредаться по арене, и гнали их на обреченных.

Рассвирепевшие от уколов копьями, львы, словно догадываясь, чего от них хо-тят, устремились на узников. А те в свою очередь со всех ног пустились к Олимпу и попытались поскорее на него залезть.

И только теперь зрители увидели, как много забавного таила в себе эта деревянная гора. Несчастные никак не могли за нее зацепиться. Они бегали вокруг Олимпа, ища удобное для подъема место, но едва хватались за выступы, как неминуемо соскальзывали вниз и под хохот зрителей падали на землю. А на земле на них набрасывались львы.

Амфитеатр наполнился жуткими воплями умирающих, рычанием львов и смехом толпы. Напрасно узники пытались вскарабкаться на Олимп. Казалось, они хотели впиться в него ногтями и зубами, лишь бы удержаться. Некоторым, ценой невероятных усилий, удавалось немного пролезть вверх, но львы без труда доставали их, поднявшись на задние лапы.

Очень скоро они поняли, что Олимп действительно недосягаем и что их всех ждет смерть. Однако продолжали отчаянно цепляться за жирные от масла склоны, беспомощно скользя по ним руками.

Рахонтеп дважды подступался к Олимпу и каждый раз неудачно.

— Попробуй с разбегу! — хохоча, орали ему зрители.

Рахонтепа душила злоба от своей беспомощности. Он уже не надеялся спас-тись на Олимпе. Вдруг Рахонтеп заметил, что один из загонщиков слишком близко подошел к ним, чтобы копьем раздразнить ленивого льва. Рахонтеп сбоку налетел на этого загонщика и сбил его с ног. Загонщик упал и выронил из рук ко-пье. Рахонтеп проворно подобрал копье и, вооружившись подобным образом, с воинственным криком грозно потряс своим оружием.

Зрители встретили поступок Рахонтепа одобрительными рукоплесканиями. Они подстрекали его напасть с копьем на загонщиков. Пусть эти ротозеи немного расшевелятся. Но загонщики, увидя обезумевшего египтянина с копьем в руках, предусмотрительно отошли назад. И только львов копье Рахонтепа не напугало. На египтянина бросилось сразу два льва. Одному из них Рахонтеп с размаху всадил копье в глаз. Дикий рев раненого льва разнесся по арене. Рахонтеп быстро вырвал у него из глаза копье и с окровавленным наконечником обратился против второго хищника. Лев бил копье лапой, злобно рычал и с раз-ных сторон пытался приблизиться к Рахонтепу. Египтянин метил ему копьем в глаза и медленно отступал к Олимпу. Одержанная победа над первым львом воодушевила его и придала ему сил. Он исступленно тыкал в льва копьем, пока не ра-нил его в лапу. Лев предпочел больше не связываться с этим сумасшедшим егип-тянином и на трех лапах заковылял прочь. Рахонтеп возомнил себя непобедимым воином и уже сам стал нападать на львов.

Тому, что рвал на куски Кастрика, он одним ударом пробил брюхо. Зрители ревели от восторга не меньше, чем умирающий лев.

— Убей их всех! — орали зрители Рахонтепу. — Выколи им глаза! Отомсти за друзей!

Однако одолеть всех львов Рахонтепу было не под силу. Рано или поздно они бы его загрызли. Рахонтеп оглядел поле битвы и увидел, что почти все обреченные были растерзаны хищниками. Один он еще оставался живым и невредимым. Загонщики решили отомстить ему за нападение на своего товарища и принялись сгонять на Рахонтепа львов со всей арены. Львы неохотно оставляли тела своих жертв и с окро-вавленными мордами семенили в сторону египтянина. Рахонтеп не стал дожидаться, когда львы все разом набросятся на него. Он подошел к Олимпу и, приставив свое копье к горе, быстро пополз по нему вверх, насколько это было возможно. Когда древко копья под ним закончилось, он лихорадочно стал шарить по плотно сби-тым доскам, ища какую-нибудь выемку, чтобы за нее зацепиться. Под ним уже соб-ралась целая стая львов. Они рычали, били себя по бокам хвостами и пытались лапой опрокинуть копье. Рахонтеп приготовился к худшему, но тут судьба ему вновь улыбнулась. Его рука нащупала, наконец, подходящую щель. Он втиснул в нее пальцы правой руки и, благодаря этому, удержался на скользком склоне.

Мастера, сколотившие Олимп, не предполагали, что кто-то из обреченных воспользуется копьем. Поэтому они только снизу тщательно оглядели деревянную гору, забивая там все щели и полагая, что выше десяти локтей никто не подымется. Эта их оплош-ность спасла Рахонтепу жизнь.

Львы опрокинули копье, но Рахонтеп продолжал висеть как ни в чем не бывало. Зрители ожидали, что он вот-вот соскользнет прямо на разъяренных львов. Но Рахонтеп глубоко всунул пальцы в щель и теперь мог сколько угодно пролежать на склоне Олимпа.

А внизу загонщики ударами копий раздразнили львов до бешенства. Львы стали прыгать на Олимп, стараясь зубами схватить Рахонтепа за ногу. Но египтянин следил за львами одним глазом, и когда очередной лев прыгал, он поджимал ноги, и хищники никак не могли его достать. Олимп сотрясался от их прыжков. Львы лязгали зубами у самых пяток Рахонтепа и ни с чем съезжали по склону вниз.

Зрителям быстро наскучила эта сцена. Однако о том, что Рахонтеп спасся, они ничуть не жалели. Такой смельчак был достоин жизни. На этом представление «Недосягаемый Олимп» закончилось.

Трубачи протрубили условный сигнал, по которому загонщики должны были вер-нуть зверей в клетки. Когда львов прогнали с арены, Рахонтепу сказали, чтобы он слезал с Олимпа. Рахонтеп и сам рад был спуститься, но не мог. Его пальцы застряли в щели, и как он ни старался их выдернуть, у него не получалось. Служителям амфитеатра пришлось становиться друг другу на плечи, чтобы дотянуться до Рахонтепа и снять его с Олимпа.

— Осторожней! — покрикивал он на них, — пальцы оторвете! Львы ничего не откусили, так не хватало, чтобы вы меня покалечили.

— Не скули, — грубо отвечали ему, — радуйся, что жив остался.

— Это львы пусть радуются, я их пожалел.

Рахонтеп покидал арену с гордым видом. Он только тоскливо покосился на растерзанных преступников. Их уволокли с арены за ноги, а кровавые лужи присыпали песком.

Зрелища продолжались. На арену выпустили гладиаторов. Они бились между собой и парами, и целыми отрядами, и пешими, и конными. Были даже амазонки на боевых колесницах.

Победители обеими руками загребали монеты, приветливо махали зрителям лавровыми ветками и, переступая через трупы поверженных врагов, счастливые и довольные, покидали арену. В самом крупном сражении — мавретанцев с паннонийцами, где учас-твовало одновременно более двухсот человек, — победили мавретанцы.

Те, кто поставил на паннонийцев и проиграл свои деньги, стали возмущать-ся, утверждая, будто бы на стороне мавров дрались перекрашенные в черный цвет германцы. Они-то и определили исход сражения. Но подобные доводы не помогли проигравшим вернуть деньги и послужили для них лишь слабым утешением.

Трупы павших в сражении прожгли для верности раскаленным железом и только тогда уволокли с арены. Зрители сами могли убедиться, что никакому подлому трусу не удалось их обмануть, прикинувшись мертвецом.

Этим большим сражением бои гладиаторов закончились, но расслабляться зри-телям было еще рано. Им предстояло увидеть схватку крокодила со львами. А заодно полюбоваться, как от львиных зубов умрет неудавшийся убийца Сеяна Марк Серпроний.

Пока арену приводили в порядок, зрители наспех впихивали в себя свой нехитрый обед, чтобы к началу нового зрелища рот был свободен для криков.

И вот долгожданный момент настал. На арену вывезли клетку с крокодилом и вытряхнули его на песок. Крокодил злобно заревел на своих притеснителей, угрожающе приоткрыв зубастую пасть. Служители поспешили поскорее убраться с арены, видя, как крокодил неторопливо прохаживается по песку, высматривая, на ком бы отыграться. Публика нетерпеливо заерзала на своих скамьях, с любопытством рас-сматривая крокодила. Многих разочаровали его размеры. По рассказам, ходившим по Риму, крокодил, напавший на Сеяна, был не меньше тридцати локтей в длину. А этот никак не тянул на тридцатилоктевого. Некоторые забеспокоились, а не подменили ли им крокодила? Но споры об этом отложили на потом. Рассуж-дать, тот это крокодил или не тот, было некогда. На арену вывели Марка, и все, в ожидании начала зрелища, устремили свои взоры на него.

Чтобы придать зрелищу большую остроту, Марку решили выдать кин-жал. Раз он такой заядлый убийца, то зачем пропадать этому таланту? Пусть покажет свое мастерство на арене, в битве со львами. Этим он и себе жизнь прод-лит и зрителям доставит удовольствие.

Глашатай объявил, что Марку выдали тот самый кинжал, какой у него был в момент покушения на Сеяна. Тогда он, якобы, не успел им воспользоваться: доблестные преторианцы вовремя его обезоружили и скрутили. Зато теперь Марку возвращался его кинжал, чтобы он последний раз в жизни насытил свою кровожад-ную свирепость убийствами львов. Конечно, было опасение, что он может себя же им и пронзить, чтобы избежать мучительной смерти от клыков хищников. Но Сеян посчитал, что Марк на это не решится. А если даже он и вонзит себе в грудь кинжал, то это будет очень походить на самоубийство Брута, который зарезался тем же ножом, которым убил до этого в сенате Гая Юлия Цезаря.

Когда Марк ощутил в ладони рукоятку кинжала, дрожь прошла по его телу. Теперь он покажет, как умирает настоящий римлянин. Он не будет с жалкими воплями убегать от львов. Он встретит смерть лицом к лицу и погибнет достойным своих славных предков.

На арену выпустили трех громадных львoв. Это были самые большие и свирепые звери, каких только удалось найти в Риме. Гривы у них были выкрашены в разные цвета: в красный, черный и синий.

Зрители сразу же стали заключать между собой пари, какой из цветных львов первым поразит Марка. Больше всего ставили на красного льва. В нем зри-тели без труда узнали знаменитого хищника по кличке Ужас Пустыни. На его счету была не одна оторванная голова. В последний раз он дрался с громадным быком. Их привязали друг к другу цепью, чтобы они не разбежались и дрались до конца, Квинт был на том представлении и поставил тогда на быка десять тысяч сестер-циев. Уж очень ему показался рогастым и свирепым этот бык. Но Квинт прогадал, Ужас Пустыни перегрыз быку горло в считанные минуты. Поэтому многие сейчас отдавали предпочтения Ужасу Пустыни и ставили именно на этого льва.

Загонщики погнали львов на Марка и крокодила. Марк стиснул кинжал и приготовился к своей последней схватке. Он держался рядом с крокодилом и старался стать так, чтобы Сух был между ним и львами. Он словно хотел спрятаться за ним от львов. Сух недоброжелательно покосился на стоящего рядом Марка. Это уже был не тот послушный ручной крокодил, каким знал его Марк.

За десять дней скотского с ним обращения крокодил превратился в свирепейшую тварь, какую только порождали воды священного Нила. В голодном, избитом палками и камнями, в нем проснулась вся его звериная сущность, перед которой тысячелетиями трепе-тали египтяне. Попади он сейчас в реку, она бы вскоре получила название Река Смерти, потому что Сух убивал бы всех, кто встречался на его пути. Марк почувствовал это в холодном взгляде, который бросил на него крокодил. Но вместе с тем ему показалось, что Сух его узнал и теперь не тронет. Марк стоял к нему очень близко, и крокодилу ничего не стоило изогнуться и сомкнуть че-люсти у Марка на ногах. Однако крокодил, словно не замечал Марка, он перенес все свое внимание на львов и не выпускал их из виду.

Львы, впервые увидавшие такого невиданного зверя, насторожились. Но их неуверенность длилась недолго. Природная свирепость и острые копья загонщи-ков подтолкнули первого из них, черногривого, напасть на Марка. Лев подбежал к крокодилу и хотел было перепрыгнуть через него, но не успел он к нему приблизиться, как Сух мгновенным броском схватил льва за морду. Туча песка и пыли взметнулась вверх. Лев ревел, выл, скулил и пытался лапами отодрать крокодила от своей морды. Он дергался в разные стороны, но Сух уперся всеми четырьмя ла-пами в землю и не отпускал своего врага. Остальные львы замерли в испуге, наблюдая за этим смертельным поединком. Они явно не ожидали, что эта ползучая тварь так опасна.

Крокодил разжал челюсти и выпустил черногривого. Лев с истерзанной мордой, обливаясь кровью, побежал прочь от крокодила. Он спотыкался, падал, опять вставал, пока не наткнулся на копья загонщиков. Они попытались вернуть дезертира обратно, но доведенный до бешенства лев бросился на загонщиков и погиб под ударами копий.

Зрители визжали от удовольствия. Начало было многообещающим. Те, кто ставил на черногривого, проклинали крокодила, одним укусом «сожравшего» их сестерции.

Но за черногривого было кому отомстить. Все возлагали особые надежды на Ужас Пустыни. Он усвоил опыт своего собрата и не стал лезть на рожон. Лев обошел крокодила со стороны хвоста, чтобы беспрепятственно напасть на Марка. Но Марк перепрыгнул через Суха и опять оказался под его защитой. Зрителям понравилась его тактика. Они с нетерпением ожидали, чем же все это закончится. Синий лев попытался обойти крокодила со стороны рыла, но Сух стремительно побежал на него и схватил льва зубами за заднюю лапу. Лев с ревом изогнулся и вонзил свои клыки в верхнюю челюсть крокодила. Завязалась жестокая борьба. На этот раз Марк не стал, сложа руки, наблюдать, как Сух бьется за его жизнь, он подбежал к синему льву и ударил его кинжалом в бок. Лев отпустил крокодила и обратил свою пасть против Марка, но Марк вовремя отскочил назад.

В это время Ужас Пустыни набросился на крокодила с другой стороны и впил-ся ему клыками в шею. Он прокусил его чешую и стал сжимать челюсти, лапами придавливая крокодила к земле. Сух извивался как змея, размахивая своим смертоносным хвостом. Видя, что Сух погибает, Марк в отчаянии прыгнул на спину Ужасу Пустыни и, вцепившись левой рукой в гриву льва, стал бить его кинжалом куда придется. В этом было что-то дикое и безумное. Зрители ожидали всего, но то, что Марк оседлает льва, никто не предполагал. Сто тысяч зрителей ревели и сходили с ума. Лев выгнулся, чтобы зубами достать Марка, но тот встретил его мор-ду ударами кинжала. В этот момент хвост крокодила ударил льва по лапам, и тот рухнул на землю. Марк упал вместе с ним, но даже, оказавшись на земле, ни на секунду не переставал колоть льва кинжалом, пока тот не издох от ран. Убедившись, что лев мертв, Марк выдернул свою ногу из-под его туши и поковылял на помощь Суху. Крокодил по-прежнему не отпускал синего льва, вцепившись в его ногу мертвой хваткой. Марк подобрался ко льву поближе и несколькими ударами кинжала прикон-чил его.

Зрители приветствовали победителя стоя. Все львы погибли, а значит те, кто на них ставил, остались при своих деньгах, и это никого не разочаровало. На-дежды зрителей увидеть сегодня что-то необычное оправдались с лихвой. Все были уверены, что Марк руководил своим дрессированным крокодилом и натравли-вал его на львов. А крокодил, как верный пес, не жалея себя, сражался за своего хозяина. Такого действительно еще никто не видел. Все были восхищены мужес-твом Марка и преданностью его крокодила. Прежняя ненависть за покушение на Сеяна сменилась горячей симпатией. Зрителям захотелось вознаградить столь отважного юношу. Все знали, что он приговорен к смерти и расстанется с жизнью, несмотря на свою победу. Это, по их мнению, было несправедливо. Народ потребовал от Сеяна даровать Марку жизнь. Зрители стали дружно махать над головами платками, плащами и шляпами, чтобы префект догадался об их желании и пощадил Марка.

Сеян не ожидал такого поворота событий. Ему говорили, что этих львов Марку одолеть будет невозможно. За каждого из них он выложил по тридцать тысяч сестерциев. А теперь они валялись перед ним дохлыми на арене, а невредимый Марк вкушал ликующие клики толпы. Однако когда Сеян несколько минут назад напряженно наблюдал за сражением, он поймал себя на мысли, что переживает за Марка. Где-то в глубине души он, может, и не хотел его смерти, но сам бы он ни за что не даровал ему жизнь. В глазах друзей и приближенных Сеян хотел выглядеть безжалостным к своим врагам. Но теперь, делая вид, что он подчиняется настойчивой просьбе толпы, Сеян велел объявить, что смертный приговор Марку заменяется работами в рудниках. Зрители встретили это решение радостными кри-ками. Сеян еще раз показал всем свое великодушие. Однако друзьям, сидевшим ря-дом, он сказал вполголоса:

— Сегодня мальчишке повезло. Но, я думаю, в рудниках он долго не протянет.

Росций как надо понял эти слова своего командира и чуть заметно улыбнулся. Это означало, что Марк и до рудников навряд ли дотянет. Ему помогут умереть, избавив его от каторжных работ.

Но это будет потом, а сейчас Марк грелся в лучах славы. За то короткое время, что он бился со львами на арене, Марк вдруг стал знаменитым на весь Рим. Многие пожалели, что он не связал свою судьбу с ремеслом гладиатора. Из него получился бы отличный боец.

Зрители сторицей вознаградили Марка рукоплесканиями, и под эти овации он покинул арену. Уходя, Марк оглянулся и посмотрел на Суха. Крокодил провожал его печальным взглядом, как будто прощался с Марком навсегда.

Загонщики окружили Суха и издали забросали его копьями. От множества глубоких ран крокодил умер, устремив свой потухающий взор на ворота, в которых только что скрылся Марк.

Когда Марка и Рахонтепа вновь привезли в Мамертинскую тюрьму, у Тонгилия глаза полезли на лоб. Чтобы из амфитеатра кто-то из заключенных вернулся живым, такого еще не было. Подробно расспросив у охранников, что происходило на арене, Тонгилий удивился еще больше. Такой прыти от своих подопечных он никак не ожидал. Поэтому он побоялся сажать их в одну камеру, где они обязательно опять замыслят какое-нибудь нападение или побег, раз уж поодиночке умудрились усеять арену трупами львов.

Слава преследовала Марка даже в тюрьме. У заключенных он пользовался осо-бым почетом. Марк по многу раз пересказывал им свой смертельный поединок со львами, и все кругом сходились во мнении, что без помощи божества сотворить ему такое было бы не под силу.

Впервые за все время пребывания в Мамертинской тюрьме Марк уснул спокойным, безмятежным сном. Теперь бояться ему было нечего. Жизнь он свою отстоял, а что будет впереди, известно лишь одним богам.

В эту ночь Марку приснился очень странный сон. Ему снилось, что он лежит на берегу Нила на песочке и нежится в теплых лучах солнца. Но тут он замечает, что местные египтяне, пасущие коров, в страхе разбегаются от него. Они испуган-но кричат друг другу, что нужно скорей уводить коров от берега, иначе кроко-дил их сожрет. Марк хотел им крикнуть, что тут нет никаких крокодилов, но вдруг с ужасом увидел, что он сам и есть крокодил. Лапы, хвост и морда — все у него было крокодилье. Не успел Марк опомниться, как откуда-то появились артисты Квинта и стали на нем репетировать сценку. Марк силился сказать им, что он не крокодил, но артисты не понимали его рева. Больше всех к нему льнула Таида. Она всем говорила, что Марк будет очень зол на нее, если она не научится как следует ласкать крокодила. Ей было невдомек, что этот крокодил и есть тот самый Марк, который требовал от нее побольше страсти. Таида обнимала его, целовала, и Марк ощутил несказанное удовольствие от ее прикосновений. Марк не пожалел, что он стал крокодилом и всем своим видом показывал Таиде, чтобы она его не боялась и действовала смелее. Таида разошлась, и неизвестно, до чего бы дошли ее ласки, если бы вдруг не появился отец Марка. Он стал орать на Таиду за ее чрезмерную страсть к животному. Таида оправдывалась, говоря, что у нее такая роль, и она просто старается сыграть ее как можно лучше. Однако Квинт ей не поверил и стал бить ее кулаком, подозревая в измене с крокодилом. Марк пытался своим длинным рылом отстранить отца от Таиды, но тот пнул его в морду ногой и схватил убегающую Таиду за волосы. Тогда Марк кинулся на отца и перекусил его пополам своими острыми, как кинжалы, зубами.

Здесь Марк проснулся. Он чувствовал, как бешено колотится его сердце. Сон был настолько реалистичным, что он до сих пор ощущал, как у него по губам стекает кровь перекушенного отца. Марк невольно вытер губы рукой и задумался над своим сном. Что он мог предвещать? Марк попытался разгадать сон и связать его со своей дальнейшей судьбой.

Он решил, что, возможно, его сошлют на медные рудники в Египет, и там от тяжелой работы он настолько озвереет, что станет свирепее крокодила. Лучшего объяснения своему странному сну Марк придумать не смог и вновь уснул, горюя о своем нелегком будущем в рудниках.