19

Анна в недоумении разглядывала небольшую записку, что передал ей лакей, в коей хорошо знакомым ей квадратным почерком отставного поручика Кекина было написано всего две строки: «Мне необходимо видеть Вас. Для меня это вопрос жизни и смерти. Н. Ф.»

— А на словах, барышня, велено было передать, что, мол, «автор сего послания ждет вас в конце липовой аллеи через четверть часа».

— Кто принес записку?

— Малый какой-то привез. Только он не больно-то с нами разговаривал. Сунул цидульку, буркнул два слова, и поминай как звали.

— Как он был одет? — насторожилась Анна, вспомнив о пресловутом рединготе и боливаре.

— Простите, барышня, не разглядывали больно-то, кажись, пыльник да картуз навроде того, что ваш батюшка на охоту надевает.

— Хорошо, ступай, — махнула рукой Анна.

Что сие могло значить? Зачем Нафанаилу Филипповичу напускать такой таинственности? Зачем назначать встречу в столь поздний час? Зачем он вообще приехал в Пановку? Анна подняла глаза к окнам. Июньский день долог. На часах уже четверть девятого, а солнце только-только коснулось верхушек дальнего леса. Как жаль, что Борис уже уехал в Богородское. А может быть, и хорошо. Он бы уж точно ее никуда не пустил, да еще и с отставным поручиком мог повздорить. Очень уж эта записка похожа на просьбу о свидании. Она усмехнулась абсурдности этой мысли. Что ж, лучший способ разрешить сомнения — действовать.

Накинув на плечи кисейную шаль, Анна вышла из дому, миновала маленький фонтанчик-чашу, спустилась по ступеням верхней террасы и, свернув налево, быстрым шагом направилась в сторону аллеи, посаженной, как говаривал батюшка, еще во времена императрицы Екатерины Великой. Она выискивала глазами знакомый высокий силуэт в колоннаде старых лип, но кругом царил покой, нарушаемый только шелестом ее шагов и шепотом листьев над головой.

Анне вдруг стало неуютно и тревожно, захотелось оглянуться, а может быть, и побежать назад, вернуться в дом, к суете людской, скрипу половиц под ногами горничных, батюшкиному покашливанию за дверьми кабинета — к надежному и безопасному миру. Она в нерешительности остановилась, поняв вдруг, что увидеть здесь может кого угодно, только не отставного поручика. В этот миг за спиной прозвучал голос:

— Что же ты остановилась?

Анна резко повернулась, и взгляд ее уперся в черный зрачок дула пистолета. Завороженная тусклым мерцанием металла, она отчетливо до малейшей детали разглядела чеканку серебряных накладок, взведенный курок, руку, уверенно держащую оружие, и изящный дамский пальчик на спусковом крючке.

— Что, не ожидала? — усмехнулась ей в лицо Лизанька Романовская.

Узнать королеву губернских балов и музыкальных вечеров в стройном юноше было непросто. Впрочем, и в мужской одежде Лизанька выглядела очаровательно.

— Отчего же, — с трудом подавляя дрожь в голосе, ответила Анна, — ожидала. Только, пожалуй, не так скоро.

— А мне кажется, что я припозднилась. Давно надо было с тобой покончить. Ловко ты меня за нос водила столько лет, да и не только меня. Подруга детства, видишь ли! Долго же ты его выслеживала, едва не состарилась.

— Кого «его»? — переспросила Анна.

— Дурочкой прикидываешься? — Глаза Лизаньки вспыхнули ненавистью. — Я-то знаю, что ты умна. Но ум у женщины не в почете. Мужчин он пугает. А вот от женских прелестей они с ума сходят — грудь Дианы, ланиты Флоры, ножка Терпсихоры — и ты идеал, которому они будут поклоняться и которого будут неистово желать. Им нужна игрушка для забав и отдохновения. Князь Болховской такой же, как все. Одно не пойму, что он в тебе-то нашел?

Анна равнодушно пожала плечами и, стараясь не смотреть на оружие в чуть подрагивающей руке, ответила:

— Возможно, он не такой, как все.

— Да, — неожиданно согласилась Лизанька, и гнев ее поутих. — Он особенный. Он очаровывает и манит, как таинственная бездна. Знаешь, что пропадешь, а сил сопротивляться нет.

— Зачем ты это делаешь? — спросила Анна, видя, что Романовская вдруг настроилась на лирический лад.

— Потому что он был мой. С самого начала. Он мне обещал… давно… сказал: «Если женюсь, то только на такой красавице, как вы, Лизанька» и поцеловал…

Анна ужаснулась:

— Когда же это было?

— Говорю же давно, — досадливо повела плечиками Лизанька. — Да, мне было десять. Ну и что? И поцеловал он меня в лоб. Какое это имеет значение? Он дал обещание. Я стала его суженой. А потом все эти… мотыльками вокруг него стали порхать. Ненавижу!

Лизанька поджала губы, и Анна поняла, что сейчас может прозвучать выстрел.

— Подожди! Ты хочешь сказать, что всех этих несчастных женщин смогла уничтожить ты одна? — с трудом, но Анна заставила себя допустить в свой голос нотку восхищения. Тянуть, тянуть время. Может быть, в доме кто-нибудь спохватится, что ее нет.

— Без сомнения, хотя это было нелегко. И глупышку Давыдову, — Романовская чуть поморщилась, — увы, несколько неловко. Но вот кокетке Кити за ее «конфекты» с князем конфектами и досталось. Остроумно, правда? С Адельбергшей все было проще. Но если бы ты видела, что они друг с другом вытворяли! — голос Лизаньки возмущенно зазвенел, и, уловив вспышку ревности в глазах Анны, она удовлетворенно заметила: — Вижу, ты меня понимаешь. Для княжны Надин, мне даже жаль ее, случайно в переплет попала по воле родителей, шляпная шпилька пригодилась. Весьма оригинально, не так ли?

— А Варенька Коковцева? — наугад спросила Косливцева.

— С этой пришлось повозиться. Идея с пожаром пришла как озарение. Если все вокруг полыхает, то почему бы не загореться и ее дому? А дальше в чуланчик подтолкнуть и дверь тростью подпереть было делом нехитрым. — Романовская засмеялась, и смех ее перезвоном серебряных колокольчиков пронесся по аллее.

Анна смотрела на это прелестное и омерзительное существо и все никак не могла поверить в реальность происходящего. В этот миг за спиной Лизаньки в начале аллеи возникли ладная фигура Болховского, высокий силуэт Кекина и почти квадратная позитура полковника Поля, затянутая в голубой полицейский мундир. Они на миг застыли, потом, как тени, исчезли за стволами лип. Лизанька оборвала смех и даже улыбнулась Анне:

— Если бы не князь, мы могли бы стать подругами. Но довольно. Пора и тебе к ним присоединиться.

— На что ты надеешься? — торопливо произнесла Анна. — Ты же не сможешь извести всех?

— А теперь этого и не надо. Блестящий князь Болховской пойдет на каторгу за убийство Кити Молоствовой, мадам Адельберг и за попытку убийства княжны Давыдовой и… меня. Пока вы здесь на пленере буколическими радостями наслаждались, я хорошо все продумала. При обыске у князюшки и остатки конфект обнаружат, и шпильки шляпные, и редингот с боливаром. Уж я-то знаю, что господин Поль верит только фактам.

— Зачем тебе все это? Ты же любишь его! Как ты можешь желать любимому человеку такой участи?

— Зато там он будет только мой! Опозоренный, презираемый, с клеймом каторжника! От него отвернуться все. И тут я… как ангел милосердия, я одна не поверю в его преступления! — Лицо Лизаньки приобрело мечтательное выражение. — И он падет в мои объятия.

— А записка?

— Что записка? — не поняла Романовская.

— Откуда появилась записка от господина Кекина?

— А-а. У меня его писем — тьма. Нашелся и нужный фрагмент. И что это за допрос? — возмутилась Лизанька. — О душе лучше подумай!

— Елизавета Васильевна, прошу вас, опустите пистолет, — прозвучал за спиной Романовской голос князя Болховского.

Лизанька быстро обернулась, ствол дернулся в сторону, и Анна, затаив дыхание, сделала шаг, другой под защиту спасительных лип.

— Прошу вас, — мягко повторил Борис.

— Ты… Пришел…

Лицо Лизаньки стало по-детски беспомощным, глаза наполнились слезами. Одним взглядом она окинула напряженную, как перед прыжком фигуру Болховского, бледное лицо Кекина, пистолет в руке Поля.

— Не отдам! — топнула она ножкой, резко повернулась в сторону Анны, и два выстрела одновременно взорвали погружавшуюся в сумерки аллею.

— Черт! — в который уже раз выругался за сей день князь Борис и бросился к упавшей Анне. Когда он подбежал к ней, возле распластанной на земле Романовской уже хлопотал Кекин:

— Лиза, Лизанька…

Та с трудом приподняла ресницы. Из черного отверстия на виске толчками струилась кровь. Что ж, выстрел полковника Поля был абсолютно точен. Романовская попыталась приподнять голову, и ее взор остановился на Нафанаиле.

— Что, что? — еще ниже склонился к ней Кекин, пытаясь угадать в ее взгляде последнюю просьбу.

— Да не оставит Господь прощением мою душу, — еле слышно прошептали ее губы. Взор Лизаньки затуманился, из полуоткрытых глаз скатилась по щеке крохотная слеза. И сия земная юдоль перестала для нее существовать.

Кекин растерянно взглянул на Болховского, стоявшего на коленях возле Анны, на Поля, вперившего взор в землю и опустившего свой «кухенрейтер», ствол коего еще дымился, и медленно поднялся. Ни на кого более не глядя, по-стариковски ссутулив плечи, он пошел по липовой аллее прочь от этого места, ничего не видя пред собой и не слыша, как его вначале окликнул Борис, а затем и пришедшая в себя после первого в своей жизни обморока Анна. Кекин заплакал, громко, навзрыд, как плакал когда-то не от боли, но от несправедливости, получив крепкую трепку от отца за шалости, которые не совершал.

Нет, прочь, прочь…

— Оставьте, пусть идет. Ему сейчас никто не нужен, — проявив неожиданную для него деликатность, буркнул полицмейстер.

Переполох в аллее не остался незамеченным. Откуда-то сбежались люди, послышались охи и восклицания, которые перекрыли короткие, деловые распоряжения Поля. Задохнувшийся от непривычной пробежки Петр Антонович, мельком взглянув на измятое и испачканное платье дочери, сползшую с плеч шаль и руки Болховского по-хозяйски обнимавшие ее, строго спросил князя:

— Что здесь, милостивый государь, происходит?

— Не волнуйся, батюшка, все позади, — бросилась к нему Анна.

— Я не к тебе обращаюсь, а к его сиятельству, — строго глядя на Болховского, прервал дочь командор.

— Несколько минут назад здесь было совершено покушение мадемуазель Романовской на жизнь Анны Петровны, — взглянув на тело Лизы, что в этот момент проносили мимо него слуги, по-чиновьичьи доложил Иван Иванович. — К счастью, неудавшееся.

— Все же я хотел бы услышать ваш ответ, сударь, — уперев негодующий взор в лицо князя Бориса, — повышая голос, спросил Петр Антонович.

— Господин Поль дал вполне исчерпывающее объяснение. Но я вижу, вы на меня за что-то гневаетесь? — ответил, наконец, Косливцеву Болховской.

— Ежели две барышни доходят до смертоубийства, гневно произнес командор, — то виной тому, несомненно, мужчина. Я подозреваю, что причиной сего смертельно опасного инцидента были вы.

Болховской промолчал, лишь на миг покаянно склонив голову.

— А посему, милостивый государь, я отзываю свое согласие на ваше предложение касательно руки моей дочери. Пусть лучше в девках состарится, чем молодой в могилу сойдет.

— Батюшка!

— Петр Антонович! — одновременно воскликнули Анна и Болховской.

— Не перечьте мне! С вами, Борис Сергеевич, вечно одна маята и докука. Надеялся я, что вы угомонились, но вижу, что не будет ей с вами спокойной, благостной жизни!

— Спокойной жизни я ей и не обещаю, да она и сама не позволит. В одном поклясться могу, что буду любить и лелеять Анну до своего смертного часа, — пылко воскликнул Болховской. — Жизнь за нее отдам.

— Батюшка, голубчик, пожалей меня! — присоединилась к мольбе Бориса Анна.

Лицо командора было непроницаемо. В отчаянии она опустилась перед отцом на колени и потянула за собой Бориса.

— Не сойдем с этого места, пока не дадите своего благословения!

В аллее наступила напряженная тишина. Командор растерянно посмотрел на две склоненные перед ним головы, пожевал губами, насупил брови и, тяжело вздохнув, сказал:

— Поступайте, как знаете.

— А благословение? — подняла на него ясный взор Анна.

— Оно всегда с тобой, егоза, ты же знаешь, — проворчал Петр Антонович, резко развернулся и, заложив руки за спину, двинулся к дому.

— Ох, Аннета, и нелегкая эта участь быть твоим женихом. Эдак у меня точно коленки назад повыворачиваются, как у кузнечика, — прошептал Анне Болховской, поднимаясь с колен. — Одно утешает, что оно того стоит.

Загрузка...