Подайте мне Джоконду

Глава 9

Я разражаюсь проклятиями по поводу собственного маразма. Это ж надо так сесть в лужу! Теперь остается только разбрасывать за собой собственные визитные карточки, и ваш добрый приятель Сан-Антонио будет вылитый Мальчик-с-Пальчик – чем он там швырялся, камешками или горошинками? Уж и не помню, да и не в том дело. А вот если Комперу сегодня стукнет в голову заглянуть в свой тайник, то фонарик мой он найдет в два счета. Тут такое начнется! Не-ет, единственный выход – вернуться в погреб и отыскать проклятый фонарь!

Прыгаю в джип – и полный вперед! Улицы проскакиваю, как метеор, и до железного занавеса добираюсь в рекордное время. Второпях едва не проскакиваю мимо – фонарей в этой части города кот наплакал. Впрочем, некоторые все-таки горят, от чего ночь кажетс наполненной кошмарами: кладбищенские кресты сквозь кованую решетку отбрасывают на улицу причудливые тени (обратите внимание: даже в такой ответственный момент я не могу обойтись без поэтического образа).

Вновь извлекаю из кармана свой «сезам», и, как и следовало ожидать, через пару секунд занавес открывается. Тут же снова кляну себя за неосторожность: впопыхах забыл даже осмотреться. Определенно, пора вместо джипа заказывать себе кресло на колесиках: это уже даже не дилетантство, а полная деградация. Ну да вроде все спокойно. Вот уж истинно: дуракам везет. Зажигаю спичку и осматриваюсь: может, фонарь где-нибудь поблизости? Увы, его нет. На ощупь влезаю в сарай, добираюсь до псевдовесов, открываю трап и, считая ступеньки, осторожно спускаюсь вниз. Вот последняя. Однако при следующем шаге нога моя вместо пола наступает на что-то мягкое. Снова зажигаю спичку и в ее пляшущем свете вижу тело человека. Рядом – мой фонарь.

Значит, кто-то все же решил сюда наведаться. Включаю фонарь. Вот мы и встретились второй раз с месье Компером. Кто же это его так невежливо? Труп еще теплый, из раны в затылке течет кровь.

Стало быть, ситуация осложнилась. Что-то в банде не слава богу. Не торопясь поднимаюсь по лестнице, раздумывая, могли ли соседи что-нибудь услышать? По идее, в таком тихом квартале кто-нибудь мог обратить внимание на звук выстрела...

Прежде чем покинуть помещение, закрываю за собой трап, и тут мое внимание привлекает деталь, которую я в прошлый раз не заметил. От псевдовесов отходит тонкий электрический шнур. Он проложен в щели, выдолбленной в полу, и заметить его практически невозможно, если у вас не орлиный взгляд. Но это как раз мой случай, о чем создатели данного чуда техники, конечно, не догадывались. Шнур пропадает в стене, и мне чертовски интересно проверить, куда он меня приведет. Это след, да еще какой! Держу пари: предо мной не что иное, как сигнализация, призванная предупредить кого надо, что в тайник лезут без приглашения. Вот только кого надо? Компера, надо полагать? Все-таки гараж принадлежит ему. Стало быть", он знал, что у него побывали визитеры.

Выбираюсь из сарая и осматриваюсь. Ближайшее строение – низенький одноэтажный домишко справа. Иду к нему и звоню. Молчание. Мне не привыкать – жду. Минуту спустя различаю звук шагов. Открывает парнишка, низенький и тощий, как жокей. Руки его болтаются едва ли не ниже колен, а выражение лица – как у человека, который месяц назад продал вам тонну гнилой редиски и вдруг обнаруживает, что вы сидите напротив него в автобусе. Смотрит так, будто мы давно знакомы и меньше всего он ожидал увидеть здесь именно меня. Чего это он?

– Ба! – восклицаю я, всмотревшись попристальнее. – Старина Три Гроша!

Конечно, я его знаю. Маленький бродяжка с Монмартра. Деловым стал в том возрасте, когда его сверстники еще читали неприличные журналы и ухаживали за подругами своих матерей. Торговал кокаином, потом пустился в спекуляцию оружием, но все по мелочи. За это и получил свое прозвище. Ну и еще за рост. Помню, однажды при задержании мне пришлось его слегка пристукнуть, чтобы не дергался. Он мычал, как теленок – при его субтильности это лишь усиливало впечатление, что я ударил ребенка.

И вот он стоит в дверях – бледный, взволнованный, кадык ходит ходуном. Не сомневаюсь: он предпочел бы увидеть жандарма, ростовщика или даже своего исповедника, только не блистательного комиссара Сан-Антонио. Я вталкиваю его внутрь, вхожу сам и каблуком захлопываю дверь. Оказываюсь в узенькой прихожей, провонвшей прокисшим супом. Направо сквозь открытую дверь вижу комнату, которая, судя по всему, служит одновременно спальней, кухней, гостиной, столовой, а при случае и борделем. В ней воняет табачным пеплом, шлепанцами, кислятиной и прогорклым салом.

– Тут и живешь? – интересуюсь я. Три Гроша немного приходит в себя.

– Чем обязан вашему визиту? – осведомляется он, силясь улыбнуться. Без особого, впрочем, успеха. Так, наверное, улыбается человек, когда ему вскрывают живот.

– Догадайся, – предлагаю я. У этих парней обычно такая биография, что простенький вопрос вроде этого производит в их мозгах полный кавардак.

– Я... я не знаю... – бормочет он, багровея, как пылающая головешка. – Положа руку на сердце, господин комиссар, – моя совесть чиста. Ей-богу!

– Ну прямо маленький святой Жан, – ухмыляюсь я, усаживаясь в кресло, которое жалобно стонет под моим весом. Так ты, стало быть, решил лионцем заделаться? Не больно-то шикарный городишко, не находишь? Да еще местечко выбрал – сплошное веселье. Особенно это кладбище напротив... По парижской суете не тоскуешь?

Он напряженно улыбается, ожидая, что лихорадочно работающие мозги подскажут нужную мысль – я прямо вижу, как они шевелятся. Но напрасно – ничего не придумывается.

– Так что ты тут поделываешь, Три Гроша?

– Я работаю... – лепечет он.

– Браво! И в какой же области, если не секрет?

– Я коммивояжер.

– Что же ты продаешь, сокровище мое? Поделись со старым знакомым. Святые картинки? Или, может, «томпсон» с укороченным стволом?

– Вы ошибаетесь, господин комиссар. Я чист.

– Как зовут твоего шефа? Случаем, не Компер? Его кадык застывает, потом медленно опускается, будто он его проглотил.

– Что вы... но... я...

Чтобы прочистить ему мозги, отвешиваю удар – легкий, но этот слабак тут же валится как сноп.

– О, господин комиссар, – бормочет он, поднимаясь на ноги, и глаза его наполняются слезами.

– Опять то же самое, – замечаю я. – Стоит прищемить пальчик, и ты уже хнычешь, а?

– Что я такого сделал?

– А это я тебе с удовольствием объясню, мой ангел. Сделал ты то же самое, что один французский король, – помнится, его звали Филиппом Красивым. Фальшивую монету.

Это зрелище стоило бы показать по цветному телевидению. Щеки у парня становятся светло-зеленого цвета и вваливаются, губы белеют. Он съеживается, как котлета в забегаловке.

– Я... я... я... – лепечет он.

– Не ты один, конечно, – киваю я. – На это ты не способен. Но в деле ты участвуешь, это точно. – Достаю из кармана сотенный билет и читаю текст, напечатанный в нижнем углу: – «Подделка карается пожизненной каторгой». Слышишь, малыш? Тут так и написано – «пожизненной». Это тебе о чем-нибудь говорит?

Похоже, Три Гроша слегка приходит в себя.

– Не знаю, о чем это вы, – упрямо заявляет он. Раздумываю, не стукнуть ли его еще разок, но по здравом размышлении отказываюсь от этой мысли. Что с него возьмешь? Разревется, вот и все дела. Терпеть не могу, когда взрослый мужчина плачет. Слезы труса. К тому же историей с фальшивыми деньгами я его и так неплохо пристукнул. Попробуем теперь зайти с другой стороны.

– Пожизненная каторга, Три Гроша, – штука, что и говорить, невеселая. Но есть кое-что и похуже для здоровья. Гильотина, например. Как считаешь?

– А никак. Вы же знаете, господин комиссар, я в мокрые дела не лезу.

Знаю, конечно. Я ведь уже говорил вам: Три Гроша – всего лишь шестерка. Ничего не поделаешь: есть люди, которые покупают «роллс-ройсы», и люди, которые их обслуживают. Но это между нами. Пока что я разыгрываю наивность.

– Понятия не имею, малыш. Точнее, знаю, что твой Компер сыграл в ящик. Аккурат в той хибаре, что рядом с твоей. Такая, понимаешь, неприятность: ему пуля в чердак залетела.

Три Гроша подскакивает, как карп на сковородке.

– Мертв?! – восклицает он.

Что исчерпывающе доказывает – для меня, по крайней мере, – о смерти Компера он не знал.

– Мертв... – обалдело повторяет он.

– Именно, – подтверждаю я. – Причем заметь: погиб он из-за тебя. Сигнализация-то к тебе ведет – скажешь, нет? Я, когда в половине двенадцатого туда полез, ее по нечаянности и включил. Ну а ты, известно: чуть что не так, начинаешь выкручиваться. Тут же предупредил либо Компера, либо кого другого. Я так думаю, что именно кого другого. Этот другой туда заявился, обнаружил, что в тайнике побывали, и уж сам вызвал Компера. Там они и объяснились по-крупному. Я даже догадываюсь, по какому поводу. Из-за того, что шеф твой от большого ума заявил о краже своей машины. Решил таким образом обезопасить себя на случай провала. Остальные, понятно, узнали об этом только сегодня – вот и представили ему счет.

Замолкаю, вытирая потный лоб. Великолепный пролетарский пот! Что и говорить, потрудился я на славу. Выкладывал я все это, естественно, для себя, чтобы упорядочить мысли, – не для Трех Грошей же мне было распинаться! Вот уж, действительно, последняя тварь, созданная Господом! Однако информацию в себя всосал, как свинья помои, – интуиция у этого подонка о-го-го! Видели бы вы его после того, как я закончил монолог! Можно было подумать, что к нему подключили вибратор. Надо было ковать железо, пока горячо.

– Так что, дорогуша, оставшиеся тебе годы ты проведешь на каторге, – заключаю я. – Там и будешь сидеть, пока не растаешь, как килограмм масла, пересекший пешком Сахару.

Ноги его не держат – он буквально падает на стул. Настоящая тряпка, человеческий ошметок. Решаю добавить кое-какие детали в нарисованную мной пессимистическую картину.

– Ты не волнуйся, Три Гроша, без внимания тебя там не оставят. Я шепну кому надо пару словечек.

– Умоляю, господин комиссар, поверьте: я здесь ни при чем. В мои обязанности входили только поездки.

– Что за поездки? Куда?

Охотнее всего в этот момент я бы запечатал себе пасть собственным кулаком, но было уже поздно. Черт, не удержался! Сорвалось! От усталости, не иначе. Золотое правило: нельзя перебивать клиента, если он начал колоться. Он может сообразить, что ты ни черта не знаешь, а просто берешь его на пушку. Так и произошло. Три Гроша запнулся и уставился на меня, моргая, как каменный карп. «Поездки...» – задумчиво повторил он, витая мыслями где-то совсем в другом месте.

Тут я не выдерживаю, хватаю его за грудки и швыряю прямо в кухонный буфет. Он приземляется точно на полку. Колокольный звон рассыпающихс на мелкие кусочки стекол напоминает мне пасхальное утро. С верхних полок ему на голову сыплется посуда. Он оглушен, окровавлен, задыхается, плачет и стонет.

Подхожу к раковине, наливаю в миску воды и выплескиваю ему в физиономию. Три Гроша очухивается.

– Эй, ты, дерьмо, выбирайся оттуда и постарайся быть человеком, – насмехаюсь я. – Твои стоны унижают мужское достоинство. Или что там у тебя вместо него?

Он с трудом спускается на пол.

– Ну вот, а теперь переведи дыхание и садись за стол, – командую я. – Если будешь умничкой и выложишь все, что знаешь, я отсюда уйду и забуду, что ты существуешь на белом свете. Если же нет – придется еще раз напомнить, что на свете существую я. Валяй.

Мальчишеская физиономия Трех Грошей искажается. Я буквально вижу, как на беднягу наваливается сильный, кошмарный, чудовищный страх. Но боится он не меня – похоже, он даже не слышит того, что я говорю. Такое ощущение, что до него вдруг дошло: именно сейчас, сию минуту, он подвергается такой невероятной опасности, перед которой все мои угрозы – наплевать и забыть.

Я снова его слегка встряхиваю:

– Ну что, дружок, будешь говорить или приложить тебя еще разок? Ты ведь боишься побоев, верно, малыш? Ты похож на пипетку: стоит чуть нажать – тут же отдаешь все, что у тебя внутри.

И тут Три Гроша мертвой хваткой вцепляется в мою куртку и приближает пасть к моему уху.

– Уведите меня, – шепчет он. – Скорее. Уйдемте отсюда.