Подайте мне Джоконду

Глава 4

А, парни? Признайте, что у малыша Сан-Антонио есть нюх! Каким идиотизмом поначалу казалось искать этот злосчастный собачий труп. Я, правда, и до сих пор не знаю, зачем он мне нужен, – чтобы это выяснить, надо переждать, когда Дэдэ перестанет хныкать. Нетрудно сообразить, что его слезы в немалой части состоят из выпитого вчера красного вина. Из всех человеческих огорчений огорчения пьяниц – самые искренние, но и самые короткие. Не проходит и нескольких минут, как мой собеседник обретает утраченное равновесие. Он успел отрезветь, и взгляд его меняет выражение. Теперь передо мной не престарелый мальчик, витающий в облаках, а крестьянин, унаследовавший от бесчисленных поколений предков хитрость и недоверчивость. Рот у него на запоре, а глазки так и бегают.

– Вот и хорошо, Дэдэ, – одобрительно кидаю я. – Вижу, ты снова в форме. Читать умеешь? Он кивает. Достаю удостоверение.

– Видишь? Большими буквами: «полиция». Для любого обывателя это конец. Когда перед ним произносят это слово, он вянет, как осенний салат. Дэдэ – не исключение. От испуга он икает. Потом его охватывает дрожь.

– А теперь я проясню тебе твое положение, – задушевно говорю я. – Вариант первый: ты мне выкладываешь все, что знаешь насчет дохлой собаки. Я уверен, что кое-что ты знаешь, – у меня свои сведения. Вариант второй: ты молчишь. Тогда я достаю свой шпалер и у тебя начинаются неприятности. Какие? Трудно предсказать заранее. Ты меня понимаешь?

– Но я же ничего не сделал, – бормочет он. – Я ничего такого не сделал...

– Знаю, – прерываю я. – Никто и не упрекает тебя в том, что ты что-то сделал. Просто ты знаешь вещи, о которых вот сейчас, немедленно, мне и расскажешь.

– Ничего я не знаю, господин полицейский. Ничего-ничего.

– По-моему, ты начинаешь себя плохо вести, – замечаю я. – Не будь идиотом, а то наживешь неприятности. Ну-ка, говори!

– Я ничего не знаю, – тряся головой, продолжает дудеть он.

Вот упрямая рожа! Меня такие до белого каления доводят. Вот и сейчас, не успел я сдержаться, как мой кулак совершенно самостоятельно, без малейшего моего вмешательства, отправляется на прогулку. Приземляется он, как и следовало ожидать, точно на подбородке Дэдэ. Тот без единого звука валится на пол.

Я наклоняюсь над несчастным. Он в обмороке и уже успел напустить под себя лужу. По опыту знаю: единственное, чем его можно сейчас привести в себя, – хороший глоток чего-нибудь с градусами. Осматриваюсь и замечаю в стене лачуги маленькую дверцу. Открываю – как и следовало ожидать, внутри полно бутылок, но все до омерзения пусты. Неторопливо их перебираю в надежде найти хоть одну недопитую и натыкаюсь на ржавую коробку из-под бисквитов. Поддеваю ногтем крышку и невольно присвистываю при виде пяти красивых радужных бумажек по десять «штук» каждая. Новенькие, заразы!

Готов побожиться (почему бы и нет? все грешат, не исключая самого папу), мой новый приятель Дэдэ – отнюдь не экономный муравей в шерстяных носках. Он за радости жизни. Пьет свою долю, а если представляется возможность, то и чужую. Как хотите, а я не в состоянии представить его экономящим пару монет из своего грошового заработка. Поэтому я беру свою находку и возвращаюсь к месту его успокоения – по счастью, еще не вечного: он как раз приходит в сознание. Я его встряхиваю; он хлопает ресницами, взирая на меня без особой симпатии.

– Веселей, – подбадриваю я его. – Держу пари, сейчас ты заговоришь.

– Я ничего не знаю! – яростно хрипит Дэдэ. Похоже, я ошибся, считая его обычным алкашом, готовым размякнуть от первого же тычка. Паренек-то, оказывается, из контрастных. Однако глаза его уже узрели купюры в моей руке и наполняются ужасом: парнишка явно узнал эти бумажки и начинает портить себе кровь. Мне остается лишь активизировать сей полезный процесс. Достаю коробок, зажигаю спичку и приближаю огонек к деньгам.

– Ты всегда такой тупой, Дэдэ, или от холода отупел? – самым вежливым тоном осведомляюсь я, – Давай-ка немножко погреемся. Ты не против?

Я не ошибся: он действительно прежде всего крестьянин.

– Нет! – истошно вопит он. Я отодвигаю пламя:

– Так ты будешь говорить?

– Да. – Он морщит лоб в нечеловеческом мыслительном усилии. – Эта собака... за ней пришли на следующий день после того, как я ее подобрал.

– Кто?

– Дама.

– Продолжай, – подбадриваю я его. – Я тебя слушаю.

– Она пришла вечером – я как раз ел суп. Спросила, не я ли подобрал издохшую собаку. Я говорю: да, мол, а что? Она как расхнычется: это ее любимая собачка, она ею очень дорожит, потому как, мол, подарок ее умершего друга... В общем, повел я ее на свалку, туда, где всегда вываливаю свой бак. Там мы псину и нашли. Дама к ней как бросится! И тут же спрашивает: «А где ошейник?» Я ей: «Какой ошейник?» Она прямо взбеленилась: «Куда вы дели его ошейник?» А я никак понять не могу, о чем речь-то? Спрашивала про собаку – вот тебе собака... Она знай себе твердит: «Куда вы дели ее ошейник? У нее был ошейник – где он?» Я наконец сообразил – не было, говорю, на этой скотине никакого ошейника. Тут она вытащила из сумочки пистолет и орет: дескать, если не отдам ей ошейника, она меня пристрелит. А как я его отдам? Я ведь и правда...

– Знаю, – успокаиваю я его. – Ты ее нашел без ошейника.

– А, вы в курсе? – таращит глаза Дэдэ.

– В курсе, в курсе. Что дальше?

– Дальше? – пожимает плечами мусорщик, – Ну, поуспокоилась она, спрятала свой пистолет, а взамен достала вот эти бумажки. Сунула их мне и заставила поклясться, что буду молчать. Обещала, что если хоть слово кому скажу, то меня она пристрелит, а лачугу мою спалит. Что ж, папаша честно заслужил награду.

– Не бойся, дружище, – успокаиваю я его, возвращая деньги. – Бабы вечно обещают одно, а делают совсем другое. Ты просишь их сердце, а они взамен дают тебе свой зад, да еще Версальский лицей в придачу. Можешь не волноваться – я о нашей беседе никому не скажу. Так что пропивай эти монеты на здоровье.

Он торопливо прячет свое сокровище за пазуху.

– Только, уж извини, мне нужно кое-что уточнить, – добавляю я.

Дэдэ охотно кивает: получив обратно башли, он преисполнился благодарности и готов на все.

– Как выглядела эта женщина?

Дэдэ погружается в размышления. Глаза его закрываются, брови сдвигаются, лоб наморщен – чувствуется титаническая концентрация мысли; я даже начинаю опасаться, не взорвался бы у бедняги череп от такого интеллектуального напряжения.

– Она была красивая! – наконец триумфально возвещает он.

– Блондинка? – интересуюсь я.

– Нет.

– Брюнетка?

– Да.

– Глаза, рот, нос, одежда, манера разговаривать, – терпеливо перечисляю я.

Терпения, которое мне потребовалось в последующие полчаса, хватило бы на добрый десяток ангелов. Каждую деталь приходилось буквально выковыривать из его черепушки. Однако в конце концов я все-таки получил некоторое представление об этой малышке с собакой – образ, надо сказать, возник вполне аппетитный. Высокая томная брюнетка лет тридцати, с полными губами, в светло-голубом плаще. На пальце руки, державшей пистолет (Дэдэ не смог внятно ответить, правая то была рука или левая), – кольцо с большим синим камнем.

Выяснив эти подробности, я настолько преисполнился уважения к собственным способностям, что попытался вытянуть из Дэдэ хоть что-нибудь о машине, на которой разъезжала красотка. И тут же шлепнулся мордой в грязь. Оказывается, она приехала – ни за что не поверите – на велосипеде!

– В-велосипеде? – заикаясь, переспрашиваю я.

– Синем, – уточняет он.

Похоже, мадам отдает предпочтение этому цвету. Плащ, кольцо, велосипед...

– А раньше ты ее не видел?

– Нет, никогда.

– Но раз она приехала на велосипеде, значит, живет где-нибудь неподалеку, – предполагаю я.

Дэдэ не отрицает такой возможности, но повторяет, что раньше с этой дамой не встречался. И я понимаю, что больше мне из него ничего не выжать.

– Ладно, папаша, можешь досыпать, я ухожу. На прощание могу посоветовать то же, что посоветовала тебе твоя приятельница: держи язык за зубами. Если хоть слово вякнешь – я всажу тебе пулю в печенку. А потом, хоть я и не жесток, четвертую и отправлю в камеру пыток – там тебе покажут, где раки зимуют. Причем самым научным способом.

– Понял, – испуганно бормочет он. Положим, в последнем я сомневаюсь, но главное до него, кажется, все-таки дошло.

– Доброй ночи, Дэдэ, – прощаюсь я и выбираюсь на воздух.

Первые тусклые цветы грядущего дня расцветают на горизонте; луна бледнеет, как финансист, получивший приглашение на конфиденциальный разговор с министром финансов. Короче, день наступает. Я чувствую, что чертовски вымотался. Вчерашняя передряга, плюс ночные приключения, плюс остатки дюбоновского «Памара», все еще плещущие в моем желудке... Короче, вот-вот захочетс спать, а потому пора присмотреть какой-нибудь отель. Я не торопясь погоняю свой джип, любуясь начинающимся днем. Природа, играющая в красавицу, всегда действует на меня расслабляюще. Я ведь уже, помнится, говорил вам и буду повторять, пока вы не околеете: ваш приятель Сан-Антонио – поэт!

Честно говоря, я нимало не сомневаюсь, что истинное мое призвание – рифмы, а не пороки и ошибки моих современников. Мне бы рифмовать слова, которые не рифмуются (и не имеют особого смысла), печатать все это в изданиях, закрытых, как коробки с сардинами... Имел бы успех, привык бы по часу торчать утром перед зеркалом, с почтением разглядывая собственную физиономию, очаровывал бы баронесс... Старые дамы именовали бы меня мэтром, молодые люди – старым хреном... И сейчас, когда день пытается приоткрыть новые тайны моей бурной карьеры, я ослеплял бы трепещущую от восторга аудиторию повелительными наклонениями. Но жизнь есть жизнь, и она вечно заносит человека совсем не туда, куда бы ему хотелось.

В агенты я попал, потому что у меня были определенные способности, и бесполезно об этом жалеть. Когда играешь в белот, первое правило – не завидовать картам противника, а довольствоваться своими. Вы так не думаете? Банда недоумков.

Итак, заря с бархатными пальцами во всей красе. Время, когда молодые девчонки вздыхают во сне об «этом», но могут лишь вздыхать, потому что слишком ленивы, чтобы вылезти из постели.

Замечаю парня на обочине. Судя по вытянутой физиономии и лопате на плече, красота восхода ему до лампочки. Может, он укажет мне гостиницу, где я смогу всхрапнуть? Останавливаюсь и задаю вопрос. Он долго изучает черты моего лица, и, похоже, они кажутся ему вполне приемлемыми. Во всяком случае, он сообщает, что через сотню шагов имеет быть гараж, а при нем бистро. Койки там, по его словам, тоже сдаются.

Из указанного дома лениво плывет в рассветное небо струя дыма. Хороший знак. Ставни еще не открыты, но под дверью видна полоска света. Стучу. Открывает тип средних лет с красным бандажем поверх фланелевой рубашки. Объясняю ему, что просидел за рулем всю ночь и чертовски устал. Затем высказываю соображение, что стакан сока и кусок чего-нибудь съедобного еще способны вернуть меня к жизни.

– Войдите, – говорит он.