Подлетыши

Глава четвертая

Сергей пришел на пристань не в духе. Рассердил отец. Сергей звал его на рыбалку, тот сначала охотно согласился. Но, узнав, что будут с группой Галина Андреевна и замполит, отказался. И мастер Парков встретил Сергея с холодком, глянул искоса, буркнул невнятно на приветствие, будто Сергей непрошенно подсел к нему с удочкой во время клева. Ладно хоть на берегу Петя Гомозов, а то бы совсем осунулся Сергей.

Гомозов собрал вокруг себя ребят и что-то задорно рассказывал им, нажимая на «я». Порошкин опустил на лавку рюкзак, положил спиннинги и тоже подошел к гурьбе.

— Расскажи, как он сено продавал, — просили Петю.

— Нет, лучше про осиновые жерди…

— Сперва, наследнички, о дровах. — Петя утонул в толпе рослых детин. — Ну, так вот… Останавливает Мокеич бортовую, порожняк: — Шо вы, ребята, пустые носитесь?.. Да вы загрузитесь березовыми дровами, так у вас на каждом повороте купят, с руками оторвут. Дрова ядреные, гореть будут жарко.

— Твои, что ли, дрова? — навострили уши шофер и пассажир.

— Ну да, мои… Напилил, наколол, в поленницу сложил, а мне взяли да поставили паровое отопление. Дрова не нужны тяперь…

— А много ли просишь?..

— Да каво там! Бярите даром. По пути к дровам завернем в чайную, попьем чайку и бярите…

Петя состроил выражение лица, удивительно похожее на лицо Ергина — такое же доброе и беспокойное; размахивал руками, фуражку поправлял на голове, точь-в-точь как Ергин, теребил козырек восьмиклинки.

— Сидят они в чайной, наследнички, пьют чай, — продолжал Гомозов. — Шофер просто так сидит, шибко горячий чай ему не нравится, на сон клонит. Поторапливал шофер Мокеича.

— Сяди, согревайся, — утихомиривал его Ергин. — Дрова-то у дороги. Втроем моментально напуляем полный кузов. Ну, еще чайку по стаканчику!..

— Поехали, батя, уже поздно, — никак не сиделось шоферу.

— А топор у вас есть? — за чаем мимоходом спросил Ергин покупателей. — И пяла, наверно, имеется? Ну, раз инструмент при сябе, тогда у вас дело будет. Таки дрова нигде не найдете. Березы высокие, прямые, без сучка и задоринки. Знай пяли да коли. Целая роща…

Первым смекнул шофер, какие дрова у Ергина, в каком они состоянии находятся, стал он ругаться, требовать возместить убыток за простой машины. На этом и конец моему рассказу, наследнички. Самое интересное прервал в чайной милиционер…

— Ты сам, Гомоз, сочиняешь на Мокеича, — едко спросил Сергей, — или вместе со столяром Коноваловым тужитесь?..

— Молчок, Пороша! — зашумели подростки. — Не любо, не слушай, а врать не мешай… Давай, Петро, о сене и соломе…

Гомозов начал было очередную байку про мастера Ергина, но вдали показались Дегтярев и Елисеева. Оба шли с походными рюкзаками, приветливо улыбаясь ребятам.

— Все собрались? — спросила Галина Андреевна. — Никто не проспал?.. А денек-то какой чудный разыгрывается, — прищуря чуть выпуклые большие глаза, она глянула на яркое солнце. — Это я заказывала на сегодня хорошую погоду.

— Чур, я буду учить вас, как рыбу подсекать, — вызвался Гомозов и потянул с плеч воспитательницы рюкзак.

— А я согласен вам и червячков на крючки наживлять, — отталкивал в сторону Петю рослый парень Иванов.

Замполит и воспитательница направились к мастеру Паркову.

Гомозов, глядя им вслед, уныло заметил:

— Куда нам, наследнички, тягаться с замполитом. Он, смотрите-ка, высокий, плечистый… На нем спортивный костюм синий с белыми полосками, а мы кто — голь перекатная.

— Щеголь, — буркнул Порошкин. — Ему бы не на рыбалку — в крокет играть…

— Не идет, а плывет, — кто-то поддакнул Сергею.

Не по нутру Сергею оттого, что Дегтярев пришел на пристань с Галиной Андреевной. А ребятня подпевала Порошкину просто так, из мальчишеской солидарности, не держа никакого зла на Илью.

— Доброе утро, парни! — голосом Дегтярева воскликнул Петя и будто взялся на своих плечах за лямки рюкзака — точно так же брался и Дегтярев.

— Новый спектакль начинается! — крикнул Сергей. — Образ замполита в исполнении Петьки Гомозова. Спешите посмотреть премьеру. Билеты продаются по коллективным заявкам… Гомозов, я твой коллега. Подмечаю смешное в Дегтяреве и передаю тебе. Гонорара не надо. Буду стараться на добровольных началах.

Теплоход «Хрусталь» вобрал в себя нескончаемую вереницу рыбаков, цепляющихся друг за друга удочками, спиннингами, неслышно поплыл вниз по течению Амура.

Поздняя осень. С деревьев и кустов уже осыпались листья, и сопки ощетинились темно-серыми голиками. От встречного ветра Амур волновался и колобродил. На палубе прохладно, все забрались в многоместную каюту. Мастер Парков, замполит и Галина Андреевна сидели на лавках, ребята устроились кто где смог. Неумолчно болтали, смеялись, перешучивались с Дегтяревым и воспитательницей. Кто-то уже закусывал, пил лимонад, мостился в углу на рюкзаках вздремнуть. Петя Гомозов не оставлял в покое воспитательницу:

— Вы мешок под рыбку взяли или баржа придет?.. А если на вашу удочку калуга клюнет, тогда что делать будете? Кого позовете тянуть? — и ревниво посмотрел на замполита. Тот перехватил его взгляд, сдержанно улыбнулся.

Парков уткнулся в какой-то технический журнал, ребят будто не слышал, не замечал. Они к нему тоже не обращались.

— А что, Вадим Павлович! — Дегтяреву было тягостно чувствовать натянутое отношение между ребятами и мастером, он старался как-то сблизить, растормошить их. — Объявим рыбацкое соревнование?.. С одной стороны вы, Галина Андреевна и я, с другой — наследнички.

— Я тоже с мальчишками, — поспешила отказаться от приглашения Дегтярева воспитательница. — Уж с ними-то не буду в отстающих.

— Какое там состязание! — недовольно поморщился Вадим Павлович. — Еще неизвестно, куда замполит везет меня, может, попусту время тратить…

— Что, обязательно полный рюкзак рыбой забункеровать? — возразил мастеру Петя Гомозов. — А ночной костер разве пустое времяпровождение?..

Дегтярев внимательно следил за ребятами и мастером. Как только разговор между ними истощался, вставлял реплику, подбрасывал хворосту в огонь…

Да, ему очень хотелось рассеять ту отчужденность, которая была заметна в отношениях между мастером и ребятами. Потому и затеял эту рыбалку. Группа сразу согласилась, — не испугалась холодной долгой ночи. Парков было заупрямился:

— Ехать с чижами!.. С ними одна канитель. Я уж как-нибудь один…

Илья красочно расписал ему уловистое место, где осенью ходят косяками, нагуливая жир, сиги, налимы, красноперы. Исподволь внушал Вадиму Павловичу: мастер-воспитатель должен, обязан бывать с подростками не только в мастерской, а и за пределами училища, ну вот хотя бы на природе. Парков, наконец, хотя и неохотно, но согласился ехать. Галину Андреевну Илья не звал. О рыбалке узнала от ребят и сказала Илье:

— Мастеру, конечно, надо везде и всюду бывать с мальчишками, а воспитательнице — и подавно.

Пока новички копали колхозную картошку, директор училища не торопился ввести Дегтярева в курс его служебных обязанностей, лишь обнадеживал: «Скоро вернется из колхоза Галина Андреевна Елисеева, она вам поможет разобраться во всем».

И вот Елисеева приехала, вслед за мальчишками вышла из автобуса. Светло-русые волосы на затылке тяжелым свитком, лицо смугло, обветренно, сама быстра, легка в движениях. Дегтярев видел в ней что-то от непоседливых ребят.

— Вот и мы! — Галина Андреевна, закинув за плечо полупустой рюкзак, здоровалась за руку с мастерами, с директором, завучем. Она приветливо улыбалась, и Илья невольно приметил в середине верхнего ряда ее красивых, плотных зубов тонкую, ниточную проеминку…

С утра до вечера Галина Андреевна металась по мастерским и общежитию, по кабинетам эстетики и обществоведения — спорила, доказывала, смеялась… Каждый день поведывала замполиту о своих делах и хлопотах, о преподавателях и подростках. Серьезно говорила о их достоинствах, вышучивала слабости. Ни за советом, ни за практической помощью к Илье не обращалась. И как бы само собой получалось, что день за днем она ненавязчиво вводила Илью в круг его многочисленных замполитских забот.

…Теплоход причалил в устье Осиновой речки. Рыбаки кинулись вдоль берегов Осиновой и Амура — все стремились забраться в самую глушь. И мастер, подхватив рюкзак, удочки, тоже куда-то припустил.

— Остановитесь! — крикнул ему Дегтярев. Посоветовал: — Ягоду и грибы надо собирать за околицей деревни. А то ведь иные, не глядя под ноги, бегут в даль, до самого горизонта, а что под боком — не видят… Располагайтесь, Вадим Павлович, здесь. И ловите большую рыбу сразу с берегов двух речек.

— Да вы-то сами удили тут? — Парков колебался, тоскливо глядел вслед быстро уходящим рыбакам. Помолчал, подумал… и все-таки ушел метров за триста от шумных ребят.

Солнце быстро клонилось к закату, холодало. Подростки занялись закидушками, спиннингами. Торопился размотать свои снасти и Дегтярев; закинул в воду металлическую круглую сетку с хлебной приманкой для мальков. Он знал: осенью сиги, чебаки, щуки, таймени, ленки носятся по отмелям, толкутся у мелких речек и ручьев — пасутся на мелюзге. Минут через пятнадцать вытянул сетку с прыгающими синявками, гальянами, роздал их ребятам и сам наживил свои крючки.

Одна Галина Андреевна не кинулась в погоню за рыбацкой удачей. Выбрала бугор для палаток, звала ребят основательно устраивать табор, собирать дрова, чтобы в тепле переждать долгую инистую ночь. Да где там дозовешься! Разве послушаются, каждому верилось: вот-вот потянет леску в глубину, поведет в сторону — и тогда!.. И Дегтяреву не хотелось оставлять спиннинги, но пришлось, не то, глядя на него, замполита, ребята не оторвутся от берега, — так и будут до ночи голодные, озябшие сидеть у воды. Илья заставил одних костер разжигать, других чистить картошку на уху, третьих ставить палатки. Подростки работали споро, весело, никто и не думал лениться. Лишь медлительный Кузнецов долго бродил по тальникам и, наконец, притянул к табору всего одну палку.

— Забирай свой прут, — сказал ему Порошкин, — и чтоб ноги твоей не было у нашего шалаша.

— Он прутик будет ломать и свечкой жечь. — Гомозов показал, как сядет Кузнецов. Съежился, сцепил на груди руки. — Ему одной палки, глядишь, и до утра хватит…

Кузнецов, что-то недовольно бормоча, снова ушел в кусты и приволок к табору охапку хвороста.

В одном ведре вскипятили чай, круто заварили, в другом ключом бурлила вода, а рыба на уху никак не ловилась. Порошкин, правда, вытянул юркого сомика, Дегтярев — сига. На закидушках Галины Андреевны вовсе не клевало, хотя помогали ей наживлять самые мастеровитые в рыбалке ребята.

— Сбегайте к Вадиму Павловичу, — сказал подросткам Илья. — Он-то, наверно, поймал; слышу — то и дело хлопает грузилами.

Мальчишки начали препираться, никто не хотел идти к мастеру: у одних вроде клевало, другие взялись усердно дрова рубить.

— Нам и своего улова хватит, — сказал Порошкин. — Лишь бы зюзька была и дух рыбный.

Наварили полное ведро ухи из скудного улова. Галина Андреевна расстелила на свету костра целлофан, нарезала хлеба. Ребята достали из рюкзаков домашней снеди, чашки, ложки. Гомозов черпал из глубины парящего ведра консервной банкой, притороченной к палке, и разливал уху по чашкам.

— А мастера своего пригласить на уху мы забыли! — спохватился Дегтярев.

— Это он не помнит о нас, — буркнул Порошкин.

Дегтярев сделал вид, что не слышал Сергея.

— Нет, неспроста Вадим Павлович сидит там так долго, пойду узнаю.

С тальников штопором летели длинные листья, похожие на перья птиц. Слышно было, как где-то в густой поросли, залитой водой, звонко хлесталась крупная рыба. «Верхогляд гуляет», — подумал Илья, продолжая шагать к тому месту, где расположился мастер.

Вадим Павлович натянул под крутояром, с северной стороны, клеенку, разжег костер и грел воду в солдатском алюминиевом котелке.

— Зачем еще я? — ответил на приглашение Ильи. — Вы, замполит, и воспитательница с чижами…

— Посидеть вместе, ухи похлебать, чаю попить… Да за одно ваше доброе слово, услышанное здесь, за улыбку мальчишки потом одарят вдесятеро… А то что ж получается: приехали вместе, а ночевать каждый в своей норе?..

— Да я уж устроился. — Вадим Павлович с сожалением глядел на костерок и закидушки.

— Идемте, — мягко настаивал Дегтярев. — Гомозов разливает уху. Чего доброго, нам и не достанется…

Парков взял из ниши рюкзак, с видимой неохотой подался за Ильей.

— Не люблю, вот уж не люблю рыбалку толпой. Что поймаешь? И разве отдохнешь?..

— Я же говорил, парни! — подойдя к табору, воскликнул Дегтярев. — Говорил я вам сбегать к Вадиму Павловичу за рыбой, так вы поленились. У него в садке три сига, налим, а чебаков — не счесть. Вот кто, я понимаю, рыбак!

Восторженные слова Дегтярева повисли в безмолвии. Ребята не выразили вслух ни зависти, ни удивления.

— И здесь вы, Вадим Павлович, — не растерялся Илья, — высоко держите звание мастера… Ну-ка, Петя, наполни до краев наши чашки ухой…

Парков достал из рюкзака хлеб, еще что-то в стеклянной баночке, примостился в дальних отблесках костра. Ребячий гомон утих. Мальчишки навострились к воде — проверить снасти.

— Вадим Павлович, — Дегтярев пытался задержать ребят у костра, — вы ЛЭП строили… Вот где было, уверен, разных случаев и приключений!..

— Случаев хватало, — рассеянно ответил Парков. — Тянули провода через мари, болота, сопки… А ушица получилась ничего себе, нормальная, хотя и улов у вас маловат. Лавровый лист и лук есть, посолена в меру. Укропу бы… У меня есть укроп сухой… На-ка, Порошкин, высыпь в ведро…

«Ну-ну, Вадим Павлович! — Илью радовало, что мастер, наконец, разговорился. — Только не осекись на полуслове. Видишь, как прислушиваются к тебе твои чижи, смотрят на тебя внимательно, с любопытством…»

— Я в газете, помню, читал, — Дегтярев не давал ослабнуть интересу ребят к мастеру, — как вы по тонкому льду горной речки, когда и под ногами трещало, переправили гусеничный экскаватор, тягач. Как вам удалось?..

Но тут на берегу тревожно, взахлеб задзинькал колокольчик.

«Вот не вовремя тебя прорвало, — огорчился Дегтярев, — такому нужному разговору помешал…»

— На моей! — Порошкин убежал к снастям.

— Тяни, тяни!.. — закричали из потемок.

— Не дергай, уйдет…

Даже Галина Андреевна и та помчалась за Порошкиным, вслед за ней и Дегтярев с Парковым.

На закидушку попался кто-то большой, неподатливый. Сергей в своих резиновых, с длинными голенищами сапогах уже стоял по колено в воде и еще дальше подавался в глубину.

— Таймень, нельма, осетр!.. — спорили между собой ребята, пытаясь ухватиться за тугую, как струна, жилку. Сергей злился на помощников.

— Ну-ка все замолчите и отойдите! — шикнул на них мастер. — Ишь подняли базар. Тоже мне, рыбаки. Тут надо действовать одному, осмотрительно. Не торопись, Порошкин, — мастер подступил к Сергею. — Давай ему слабину… Вот так… Пусть он гуляет. А теперь подтягивай. Да не рывками!.. — Мастер, волнуясь не меньше Сергея, невольно тянулся к леске, чувствуя тяжесть, непокорность рыбы. — Сачок, сачок! — шаря за спиной рукой, потребовал Вадим Павлович.

Ни сачка, ни крюка у ребят не оказалось.

— Везде-то вы бестолочи, — сердился Вадим Павлович. — Живо бегите к моему биваку.

Рыба все ближе подавалась к берегу. И Сергей будто бы слышал ее усталое дыхание, хрипы, стоны… Вода, мерцая звездами, взбугривалась над рыбой, расходилась волнами. Один раз мастер не стерпел и схватил леску.

— Отпустите, — сказал ему Порошкин. — Я сам…

— Ну, давай сам, — недовольно пробормотал мастер. — Уйдет — не плачь.

Рыба захлесталась на мелководье. Парков, держа принесенный кем-то крюк наготове, забрел в реку, насколько позволяли резиновые сапоги, изловчился и подцепил за крышку жабер беснующуюся рыбу, выволок на берег.

Калужонок, килограммов на тридцать, головастый, остроносый, с шипами по бокам и спине, неистово бился о мокрый песок, утрамбованный волнами, и, тускло блестя маленькими глазками, сипло постанывал.

Сергей стоял над своей добычей, не выпуская из рук леску, и мысленно благодарил калужонка за то, что он именно на его закидушку попался и не сорвался. Да еще в присутствии Галины Андреевны! Кто-то подбежал с палкой оглушить калужонка. Сергей выхватил палку и швырнул в реку. Как можно убивать рыбу, которая подарила ему радость, высоко подняла перед товарищами и особенно в глазах Галины Андреевны?!

Сергей склонился над калужонком, трогал рукой твердые шипы, скользкий бесчешуйный бок, ощущая холод, принесенный рыбой из глубины Амура. При свете фонарика калужонок казался то черным, то темно-голубым, а то делался совсем белым — точно изнутри светился.

— Хоть и жалко, а надо отпустить, — сказала Галина Андреевна.

— Как отпустить?!

Ребята запротестовали в несколько голосов. Мастер и замполит молчали. Они, конечно, знали о запрете лова калуг, но эгоистичный рыбацкий азарт, чего там греха таить, в эти поистине неповторимые минуты добычливой удачи захватил и их. Впрочем, ненадолго — оба повторили то, о чем сказала Галина Андреевна.

Сергей, однако же, без чужих советов знал, что делать. Вытягивая калужонка, он тихонько нашептывал: «Не уходи… Покажись Галине Андреевне, и я тебя, невредимого, отпущу…» Рыба, может, послушалась Сергея, поверила ему, оттого не сорвалась с соминого крючка…

Крючок зацепился где-то глубоко в пасти, сомкнутой замком. Пришлось отрезать леску у самой губы.

— Плыви, расти великаном, — сказал Сергей калужонку. — Но больше не попадайся. — И начал сталкивать в реку засыпающую на воздухе рыбу. Ему помогали Галина Андреевна и Петя Гомозов.

Калужонок хлебнул воды, что-то просипел, задвигал хвостом, плавниками и медленно ушел в темноту.

Все молча провожали взглядами калужонка, как волшебное чудище, которое выплыло, показалось на мгновение и, оставшись загадочным, снова исчезло в неведомом мире глубины реки.

Ребята, рыбачившие на Осиновой речке, спешно переставляли свои снасти на берег Амура, поближе к Порошкину, — обставили его так, что и ступить некуда стало. Потом гурьбой подались к костру. Мастер Парков незаметно ушел к себе.

Взошла луна. От ее света все стало белым: засахарились тальники, верх палаток, песок, и сам Амур будто покрылся куржаком. После того, как Сергей поймал калужонка, ребята поутихли: прекратились беспечные, громкие разговоры, выкрики, смех, — все к чему-то прислушивались, подолгу, молча глядя на белый Амур.

Всю ночь дренькали колокольчики, мальчишки срывались от костра и мчались на звон.

Галина Андреевна прилегла на куртку, подперев рукой щеку, глядела на языки костра, бесенятами пляшущие по сучьям. Сергей Порошкин, видя ее сосредоточенное выражение лица, пытался угадать, о чем она думала. Но, увы, мир Галины Андреевны для Сергея был далек и загадочен, как глубина Амура, из которой выплыл калужонок, как даль, откуда всходит солнце…

Дегтярев позвал воспитательницу сходить проведать мастера Паркова. Они пошли, а Сергей смотрел им в спины, слушал хруст мерзлого песка под их ногами. Без Галины Андреевны Порошкину стало как-то одиноко: будто и костер перестал греть, и колокольчики умолкли, и приятели наскучили… Сергей отправился в закидушкам, незряче смотрел на туго натянутые вниз по течению белые лески, на кружевную вязь быстрины. В котелке, булькая, шустро мелькали рыбки, словно для того, чтобы вода не застоялась и над ними не затянулся глухой крышкой ледок. Сергей опрокинул ногой котелок, и рыбки, прыгая, приплясывая, скатились в реку.

— Ребя! — закричал Петя Гомозов. — Остались мы без наживки. Пороша-то запнулся за котелок. Да он на ходу спит…

Вадим Павлович умостился под навесом клеенки. Перед ним теплились головешки. На тагане висел солдатский котелок с недопитым чаем.

— Напрасно вы ушли от нас, — сказал ему Дегтярев. — Жаль, что калужонок прервал наш разговор.

— Я удалился от чижей. — Парков присел, бросил несколько сухих палок на головешки. — И вам нечего делать с ними.

— Как это нечего? — недовольно спросила воспитательница. — Да я никогда так быстро не нахожу общего языка с ребятами, как у костра…

— Вам, Галина Андреевна, везде и всюду хочется быть в няньках… — укоризненно заметил мастер. — Присаживайтесь вот сюда, на сухую траву… Вы боитесь как бы чижи не остались без дров, без варева, да чтоб палатки там, где не надо, не поставили, так?

— Для чего ж я с ними? — воспитательница оглянулась на Дегтярева. Он слушал обоих внимательно, в разговор не встревал.

— Вот-вот, — усмехнулся Парков. Складка на его переносице виделась Дегтяреву глубокой. — В детсадике их нянчат, — кивнул в сторону табора ребят, — в школе учителя от них ни на шаг не отходят, в техническое пришли — тут их на руках носят… Ни минуты не дают чижам побыть самими собою. И вот приходят чижи — взрослые годами, а разумом дети — на производство — сидят, разинув рты, привычно ждут опеки…

Парков легко встал, выплеснул из котелка содержимое, зачерпнул свежей воды и повесил над костром.

— Что ж, по-вашему, — сдержанно сказал Дегтярев, — бросай ребят в речку, как слепых щенят, — кто выплывет, тот и пусть живет?..

— Да мы не то что человека на шестнадцатом году все воспитываем и воспитываем, — ответил мастер, — а иному забулдыге, лентяю и в тридцать, и в сорок лет упорно прививаем духовность, привычку к труду. А тому уж помирать скоро. Смешно, нелепо… — Парков, не договорив, подбежал к закидушке, дернул коротко на себя леску и быстро потянул. Сиг белым всплеском выкинулся на берег.

— Вот и поговорите с ним, — глядя на Паркова, вполголоса заметила Галина Андреевна. — Два года бьюсь и никак не могу внушить ему, что мастер производственного обучения — он же и воспитатель. А ему все равно: придет на занятие подросток — ладно, не явится — Парков и пальцем не шевельнет. Бывший до вас замполит на Паркова рукой махнул, и вы, наверное, скоро от него отступитесь…

Дегтярев смотрел, как рыбак наживлял крючки мальками. «А насчет того, — подумал, — чтобы больше приучать ребят к самостоятельности, Парков, пожалуй, прав».

— Такие-то дела. — Вадим Павлович вернулся к навесу, грел мокрые руки над костром. — Я — мастер. Кто хочет, того научу электрике, а спектакли художественной самодеятельности, разные посиделки с чижами не требуйте с меня.

— Да чем же плохи посиделки?! — возразил Илья. — Почему бы им, пятнадцатилетним, не послушать людей, лучше знающих жизнь, чем они? Ведь ребята открыты нараспашку всем ветрам. Не верите, Вадим Павлович? Пойдемте в группу, и я докажу вам на простом примере.

На биваке полыхал высокий костер, взвиваясь в небо кручеными языками огня. Мальчишки разомкнули круг и охотно дали место подошедшим.

— Чаю не хотите ли? — с улыбкой предложил Петя Гомозов. — Только что вскипятили, свеженький.

И Дегтяреву стало неловко за мастера, словно ребята слышали о себе плохое, но вот вида не подали — пустили греться, разговорчивы.

— Чайку бы не мешало, — бодро согласился Илья. — Вон как подмораживает.

Он снял кружку с куста, осмотрел со всех сторон и зачерпнул из ведра запашистого кипяточку. Галина Андреевна, видя, как прихлебывает из кружки Дегтярев, тоже захотела чаю. Парков присел на валежину полубоком к огню.

— Разрешите наше сомнение, — озабоченно сказал Илья ребятам. — Шли мы сюда и думали: всем ли вам ясен смысл басни Крылова «Стрекоза и муравей»? — О басне, между прочим, замполит вспомнил только у костра и продекламировал: — «Попрыгунья стрекоза лето красное пропела, оглянуться не успела, как зима катит в глаза… Злой тоской удручена, к муравью ползет она: «Не оставь меня, друг милый, дай ты мне собраться с силой и, до вешних только дней, прокорми и обогрей…» Ну и что ж ей ответил на это муравей? Кто не забыл, продолжи…

— «…Лето красное все пела, ты все пела? — тотчас же подхватил Петя Гомозов. — Это дело! Так пойди же попляши…» За характеристику героев басни я получил в школе круглую пятерку, — похвастался Петя. — Вышел я, наследнички, к доске и отчеканил без сучка и задоринки: муравей — неутомимый труженик, накопитель добра — он движет прогресс! А стрекоза — вертихвостка, тунеядка. Стрекоза — потребительница, она готова сесть верхом на шею работяге муравью… Надо клеймить позором таких попрыгуний, нещадно продергивать в стенных газетах…

— Чем удивил! — загудели мальчишки. — Да каждый из нас с малых лет знает, кто такие стрекоза и муравей. И нового ты ничего не сказал нам, Гомоз.

— А ты, Сергей, — обратилась Галина Андреевна и Порошкину, — о чем задумался? С чем-то, вижу, не согласен, да?

Порошкин молча провожал взглядом снопы искр в небо.

— Муравей мантулит и передохнуть ему некогда, а я вот почему-то не уважаю муравья.

— Стрекоза лучше? — подзужил Сергея Гомозов. — Слабый пол уважать надо?

— А ты как думаешь? — воспитательница тормошила то одного, то другого подростка.

— Муравей — положительный тип, — почти хором отвечали ребята, — стрекоза — отрицательный. И говорить тут больше не о чем. Нас не переубедишь.

— Убийцы вы вместе с муравьем! — возмутился Дегтярев.

— Не поняли! — опешили ребята.

— Ответ муравья: «Так пойди же попляши», — пояснил Дегтярев, — обрекал стрекозу морозной зимой на верную гибель.

— Ну а теперь кто что скажет? — допытывалась Галина Андреевна, держа в обеих руках кружку с чаем и поглядывая на Паркова. Тот не вмешивался в разговор, только внимательно слушал, видно, не понимал, к чему клонит Дегтярев.

— За красивые глазки, что ли, муравей должен кормить стрекозу?! — шумели ребята.

— Ну а ты, Петя?..

— Если, конечно, на современный лад повернуть басню, — с иронией заявил Гомозов, — тогда муравей обязан пустить на зимовку стрекозиху и перевоспитывать ее долгими вечерами, чтоб она будущим летом зарабатывала свой хлеб в поте лица…

— Но разве стрекоза не работала? — заступался Дегтярев. — Лето красное все пела… Слушали ее люди, птицы, звери, да и сам муравей, в час отдыха, в кругу детишек своих, наверняка внимал веселой певунье стрекозе. А настала пора расплачиваться за удовольствие — он в кусты. И неизвестно еще, сколько бы он наработал в безмолвном, мрачном лесу. Ведь недаром сказано нам песня строить и жить помогает.

— А ты, Сергей?.. — улыбнулась Галина Андреевна.

— Не по-людски поступил муравей, — хмуро высказался Порошкин. — Ведь мы кормим, обуваем, одеваем певцов, музыкантов, гордимся ими, уважаем их и любим. И птиц за их чудесное пение по-всякому оберегаем. По-моему, муравей тупица… Вкалывает он, не разгибая спины, и вокруг себя ничего-то хорошего не видит. Спрашивается, ради чего? Вот так же я сказал в школе, и мне литераторша залепила двойку…

— Ну и дела! — озадаченно воскликнул Гомозов. — Всю жизнь мне внушали: муравей — хороший, стрекоза — плохая. Но сейчас, наследнички, послушал кое-кого из вас, и муравей мне представляется этаким ушлым, нелюдимым дачником, который держит на цепи злую собаку, к соседям в гости не ходит, к себе соседей не приглашает. Если что кому-то и даст, так за деньги, да еще и обсчитает… А стрекоза, соглашаюсь, разве виновата в том, что только лишь может петь и другим смежным специальностям не обучена?..

— Мир держится на муравьях, — твердо сказал мастер Парков.

— Да на фига нам сдался мир — мрачный, без песен и стрекоз, — запальчиво возразил мастеру Порошкин.

— Ну а если все-таки, — неожиданно повернул замполит, — Крылов видел в стрекозе только никому не нужную лентяйку, тогда как быть?..

Почти до утра ребята не могли угомониться.

…Сиги клевали с ленцой, но ловились всю ночь. Утром, едва поднялось солнце, в палатках стало тепло, и рыбаки крепко уснули. Мимо их табора проносились с натужным гулом моторные лодки; стая белобрюхих куликов бегала, свистела возле закидушек; надсадно трезвонили колокольчики.

Первым проснулся Сергей. Вылез из душной палатки на ветерок, сощурился от ослепительных барашек и весело закричал:

— Есть ли кто живой на этом побоище?..

Пока ребята, заспанные, один за другим выбирались из палаток, Сергей разжег костер, потом ушел вверх по течению Осиновой речки и там застучал топором. Ребята, проверив и наживив крючки, тоже потянулись на заманчивый стук топора. Порошкин мастерил плот из сухого тальника и плавней. Задумал он переплыть на другую сторону речки, где берег крутой, глубина и нависшие над водой кусты, — там наверняка затаилась крупная рыба.

Короток осенний день. Солнце рикошетом пронеслось над мальчишками и, очутившись далеко на западе, летело во мглу горизонта. Навстречу течению Амура подул северный ветер, и вздыбились острые волны с белыми гривами. Дегтярев велел ребятам быстро перебираться через Осиновую речку к табору: того и гляди начнется дождь или снег. Последними с берега отчалили на плоту Гомозов и Порошкин. Плот они тянули толстой жилкой, да, видно, перестарались: на середине реки жилка лопнула. Плот подхватило ветром, понесло в Амур. Подростки на берегу заметались, — хватали спиннинги, бросали в сторону плота. Дегтярев тоже несколько раз метнул — мимо!

— Держитесь, мальчики! — кричала Галина Андреевна. — Не волнуйтесь, не торопитесь, — успокаивала Дегтярева, хотя сама не могла найти себе места, бежала наравне с плотом.

На плот надвигался мутный Амур, с горбатых волн срывались свистящим ветром хлопья пены. Стоит волнам подхватить двух бедолаг, и тогда уж ничто их не спасет.

Дегтярев на бегу поснимал с себя одежду, разулся, опередил плот, и — в воду. Его сразу обожгло. Он плыл вразмашку, бултыхал ногами, чтобы не закоченеть, не дать судороге свести руки, ноги. Держал в зубах конец жилки, боясь, как бы она не запуталась на катушке спиннинга, не кончилась; боялся, что не успеет к плоту — пронесет мимо. Наконец ухватился за шест, поданный Сергеем, одеревеневшими руками кое-как привязал жилку к палке, намертво затянул узел зубами и тогда махнул рукой в сторону берега. Крикнуть уже не мог. Плот, захлестываясь высокой волной, очень долго, как показалось Илье, волочился к берегу.

Галина Андреевна принялась растирать полотенцем спину, грудь Ильи. Ребята разожгли костер и усадили Илью греться, подали ему полную кружку горячего чаю.

— Что чай, — мастер Парков развязывал свой рюкзак. — На-ка тебе, Илья Степанович, огненной воды… Всегда беру на рыбалку или в тайгу — на крайний случай.

Илья выпил, что подал в кружке Парков, и не почувствовал ни вкуса, ни крепости — так озяб. Он оделся и, заикаясь, дрожа, попросил:

— Д-дайте то-топор… Греться буду… — Стал перерубать надвое мозглое бревно.

А в это время Сергей сидел на пеньке, смотрел, как хлопотала возле замполита Галина Андреевна, слышал ее взволнованный голос, видел ее блестящие глаза, обращенные на Дегтярева, и чувствовал себя будто бы чем-то несправедливо обделенным.

«Мог бы и мой отец, вместо замполита, на глазах Галины Андреевны броситься в холодную реку… Звал его на рыбалку, так отказался…»