Поднять "Титаник"!

ВСТУПЛЕНИЕ Апрель 1912

На палубе "А", в каюте № 33, на узкой койке метался мужчина с потным лицом. Его мучил кошмар.

Мужчина был невысокого роста, от силы пять футов и два дюйма, его светлые негустые волосы спадали на безвольное лицо с темными кустистыми бровями. Руки его были переплетены на груди, пальцы нервно подергивались. Мужчина выглядел на все пятьдесят. Пористая кожа оттенка асфальта, глубокие морщины под глазами. И тем не менее всего десять дней назад ему исполнилось тридцать четыре.

Физические перегрузки и нервное напряжение последних пяти месяцев превратили его в полубезумного старика. В недолгие периоды бодрствования мысли его блуждали по запутанным коридорам прошлого, и мужчина терял представление о времени и реальности. Он вынужден был постоянно напоминать себе, где он и какой был день. И все же медленно и неотвратимо мужчина скатывался в безумие, и самое худшее в этом ужасе заключалось в том, что он знал, что сходит с ума.

Дрогнули веки, мужчина открыл глаза и уставился на бездействующий вентилятор, прикрепленный к потолку каюты. Проведя ладонями по лицу, он почувствовал двухнедельную щетину. На себя ему смотреть было незачем: одежда, он и так знал, была мятой, жеваной и отвратительно пахла кислым потом. По прибытии на корабль ему следовало бы вымыться, переменить белье, — но вместо этого он завалился на койку и забылся липким кошмарным сном, который с небольшими перерывами растянулся на трое суток.

Было воскресенье, поздний вечер. В Нью-Йорк корабль прибывал рано утром в среду, следовательно, оставалось еще более пятидесяти часов.

Мужчина попытался уверить себя, что теперь он в безопасности, но мозг отказывался верить этому, несмотря на то, что поистине бесценный, стоивший жизни столь многим людям груз теперь находился в надежном месте. В сотый раз мужчина нащупал через ткань содержимое нагрудного кармана. Убедившись, что ключи на месте, он вытер ладонью потный лоб и снова прикрыл глаза.

Он не представлял себе, сколько времени пролежал в полусне. Что-то его разбудило. Не грохот, не встряска — какое-то мелкое подрагивание койки, сопровождаемое странным скрежетом, доносившимся из нижних отсеков. Он рывком уселся на койке, опустив ноги на пол. Прошло несколько мгновений, прежде чем он осознал непривычное отсутствие вибрации. До его затуманенного сознания дошло: двигатели встали! Он сидел, прислушиваясь, но различал только веселые голоса обслуги, доносившиеся из коридора, да невнятный разговор в соседней каюте.

Ледяной ужас сковал его. Кто-нибудь другой на его месте повернулся бы на другой бок и уснул; он же осознал опасность только потому, что, как у всякого, кто медленно и неотвратимо сходит с ума, у него были предельно обострены все пять чувств, включая чувство опасности. Проведя три дня взаперти в собственной каюте, без пищи и воды, пытаясь освободиться от ужаса последних пяти месяцев, он лишь усугубил прогрессирующее безумие.

Он открыл дверь каюты и на слабых ногах двинулся в сторону большого трапа. Пассажиры, направлявшиеся из холла по своим каютам, весело болтали. Он взглянул на красивые бронзовые часы в переходе: на поддерживаемом двумя бронзовыми фигурами циферблате стрелки показывали 11:51.

Возле трапа, рядом с шикарным светильником, застыл стюард. Он презрительно посмотрел на мужчину, изобразив легкое неудовольствие самим фактом, что потрепанного вида пассажир топчет восточные ковры отделения первого класса.

— Двигатели… Они встали, — с трудом ворочая языком, проговорил мужчина.

— Вероятно, для небольшого ремонта, сэр, — ответил стюард. — Все-таки первый рейс. Сейчас идет окончательная доводка всех механизмов. Смею вас уверить, беспокоиться не о чем. Вы же знаете, лайнеры такого класса не тонут.

— Все, что сделано из железа, способно потонуть, — пассажир потер покрасневшие глаза. — Пойду прогуляюсь.

Стюард покачал головой, не решаясь впрямую отговаривать:

— Не советовал бы, сэр. Там ужасно холодно.

Пассажир в мятом костюме пожал плечами. Он был привычен к низким температурам. Повернувшись, он одолел ступени трапа и через дверь вышел на открытую палубу. Дыхание перехватило, словно в легкие вонзились тысячи игл. После затхлой атмосферы теплой каюты тридцать один градус мороза буквально сковал его. В воздухе не чувствовалось даже малейшего ветра: один только безмолвный неподвижный холод, сплошной пеленой висевший в безоблачном небе.

Мужчина поднял воротник и подошел к борту. Перегнувшись, он увидел только темную воду, неподвижную, как в пруду в саду. Затем он окинул взглядом лайнер от носа до кормы. Палуба, от курительной комнаты салона первого класса и до рулевой кабины, примыкавшей к офицерским каютам, была безлюдна. Лишь по дыму, медленно поднимавшемуся над тремя из четырех громадных черно-желтых труб, да по освещенным иллюминаторам комнаты отдыха и читальни можно было догадаться, что корабль обитаем.

Белая пена за кормой растворялась и исчезала в воде по мере того, как потерявшее курс судно медленно дрейфовало под бескрайним звездным покрывалом. Корабельный казначей, отужинавший за офицерским столом, вышел на палубу и посмотрел на воду за кормой.

— Почему стоим?

— Корабль наткнулся на что-то, — ответил казначей, не оборачиваясь.

— Насколько это серьезно?

— Не беспокойтесь, сэр. Даже если возникнет течь, насосы откачают воду.

Внезапно раздался оглушительный грохот, словно одновременно сотня паровозов «Денвер» мчались через туннель, — при этом все восемь выхлопных труб едва не лопнули от звука. Даже заткнув уши, пассажир понял причину. Его технических знаний оказалось достаточно, чтобы сообразить: это избыточный пар поршневой машины выстреливался через запасные клапаны. Чудовищный рев заставил пассажира воздержаться от дальнейшего разговора. Он обернулся и увидел, как несколько членов команды появились на палубе. Спазмом свело желудок, когда он увидел, как моряки принялись поспешно расчехлять шлюпки, готовить шлюпбалки.

Он стоял не меньше часа, пока гул выхлопных труб постепенно замирал в ночи. Судорожно сжав руками поручень, не чувствуя холода, он едва ли обращал внимание на группки пассажиров, которые расхаживали туда-сюда вдоль палубы, исполненные какой-то тихой робости.

Мимо пассажира прошел один из младших судовых офицеров, совсем еще молодой, чуть старше двадцати, с типично британским бледным лицом, на котором застыло типично британское выражение легкой брезгливости. Он подошел к мужчине и похлопал его по плечу.

— Прошу прощения, сэр. Но вы должны надеть спасательный жилет.

Мужчина медленно обернулся.

— А ведь мы тонем, не так ли? — спросил он сдавленным голосом.

Офицер чуть поколебался, затем энергично и согласно кивнул.

— Вода прибывает скорее, чем насосы успевают откачивать ее.

— И сколько нам осталось?

— Трудно сказать. Может, час или около того, если, конечно, прежде вода не зальет котлы.

— Случилось-то что?! Ведь ни единого корабля не было поблизости! На что мы наткнулись?

— Айсберг. Пробил нам корпус. Чертовски не повезло.

Мужчина с такой силой схватил офицера за руку, что тот от неожиданности вздрогнул.

— Я должен пройти в багажный отсек, понимаете?!

— Ничем не смогу помочь, сэр. Вода заливает помещения на шестой палубе, там уже вовсю багаж плавает.

— Слушай, ты! Проводи меня туда!

Офицер пытался высвободить руку, которую пассажир сжимал как клещами.

— Поймите, это невозможно. Мне приказано оставаться на палубе и проследить, чтобы все надели спасательные жилеты.

— Есть другие офицеры, — безэмоционально возразил пассажир. — А ты проведешь меня в багажный отсек.

Лишь тогда офицер обратил внимание на две вещи. Первая — сумасшедшее выражение глаз пассажира; вторая — дуло револьвера, упиравшееся в пах молодого человека.

— Делай, как говорю, — рявкнул мужчина, — если жизнь дорога!

Офицер тупо уставился на револьвер, затем поднял глаза. Внутри у молодого человека что-то екнуло. Он даже не попытался спорить, а тем более оказать сопротивление. Было такое чувство, что этими покрасневшими глазами на него уставилось само безумие.

— Я могу только попробовать.

— Вот и прекрасно, — ответил пассажир. — И без глупостей. Помни, я все время рядом. Чуть что, уложу на месте.

Осторожно засунув револьвер в карман пальто, он через ткань дулом толкнул офицера в спину. Не привлекая к себе внимания, они прошли меж собравшимися на палубе людьми. Корабль совершенно преобразился за последний час. Ни смеха, ни разговоров пассажиров, — уже было не разобрать, кто каким классом плыл. Бедных и богатых, всех уравнял общий ужас. Только стюарды позволяли себе улыбаться и переговариваться, раздавая пассажирам жилеты.

Выпускаемые в небо сигнальные ракеты выглядели жалко на фоне темноты, их мерцающий свет видели одни только моряки да пассажиры «Титаника». Он освещал людей, суетливо прощающихся друг с другом, неестественное выражение надежды в глазах мужчин, усаживающих женщин и детей в спасательные шлюпки. Впечатление нереальности происходящего стало еще сильнее, когда на палубе в белоснежных спасательных жилетах с инструментами в руках появились восемь музыкантов корабельного оркестра. Они начали играть «Александер Регтайм Бэнд» Ирвинга Берлина.

Под дулом револьвера молодой офицер спускался по главной лестнице, протискиваясь между пассажирами, которые спешили к шлюпкам. Крен судна становился все более ощутимым, и потому спускаться по ступеням оказалось не так просто. На второй палубе они зашли в элеватор и нажали кнопку четвертой палубы.

Молодой человек наконец обернулся и внимательно посмотрел в лицо пассажира, чье безумие делало смерть еще более близкой и ощутимой. Губы плотно прижаты к зубам, остекленевшие глаза, отсутствующий взгляд. Пассажир поднял голову и встретился взглядом с офицером. После долгой паузы он сказал:

— Не бойся…

— Меня зовут Бигалоу, сэр.

— Вот и не бойся, Бигалоу. Ты умрешь прежде, чем утонешь.

— Какая вам нужна секция?

— Трюм носовой части, седьмая палуба.

— Но седьмая наверняка уже под водой.

— Проберемся, тогда и узнаем. Не так ли?

Двери элеватора открылись, и пассажир движением револьвера приказал идти дальше. Вновь пришлось пробираться против людского потока.

Бигалоу сорвал с себя спасательный жилет, швырнул его на пол, двинулся по трапу, ведущему на пятую палубу. Он застыл на месте, глядя вниз: поднимаясь к ступенькам, вода прибывала. В небе еще разрывались сигнальные ракеты, отражаясь в холодной зеленой воде навязчивыми отблесками света.

— Без толку. Сами взгляните.

— Есть другой ход?

— После аварии все двери и ходы в переборках задраены. Мы можем попробовать по пожарной лестнице.

— Тогда пошевеливайся.

Окольный путь пролегал через бесконечный стальной лабиринт переходов и трапов. Бигалоу остановился, приподнял тяжелый круглый люк и заглянул в образовавшийся просвет. Как это ни парадоксально, однако в обнаруженном грузовом отсеке воды было фута два, не больше…

— Безнадежно, — солгал офицер. — И тут затоплено.

Мужчина грубо оттолкнул его и посмотрел сам.

— Для меня достаточно сухо, — проговорил он медленно. Помахал револьвером. — Спускайся.

Электрическая лампочка над головами еще горела, освещая путь в грузовой отсек. Тусклые лучи отбрасывали неустойчивые блики на бронзовых полированных частях огромного «рено», обнаруженного под люком.

Они оба несколько раз поскальзывались и падали в ледяную воду. Оба окоченели. Словно пьяные, с трудом сохраняя равновесие, они наконец добрались до нужного отсека. Это был большой куб, помещавшийся посередине грузовой палубы, восемь футов на восемь, со стенками из двенадцатидюймовой белфастской стали.

Пассажир извлек из кармана ключ и вставил его в замочную скважину. Замок был новым и тугим, но в конце концов раздался гулкий щелчок. Мужчина толкнул массивную дверь и шагнул в отсек. Затем он обернулся в сторону офицера и впервые за все это время улыбнулся.

— Спасибо за помощь, Бигалоу. Выбирайся на верхние палубы. Ты еще успеешь.

— Вы остаетесь? — Бигалоу был в недоумении.

— Да, остаюсь. Я убил восьмерых хороших честных людей. Жить с этим я не могу. — Голос его звучал твердо. — С этим покончено. Все.

Бигалоу хотел было возразить, но не находил слов. Пассажир понимающе кивнул и начал закрывать за собой металлическую дверь.

— Благодарение Господу за Соутби, — произнес он.

И затем исчез, поглощенный черной глубиной камеры.

Бигалоу остался в живых.

Он опередил прибывающую воду, успел добраться до палубы и выпрыгнуть за борт за считанные секунды до того, как океанская пучина поглотила «Титаник».

Когда основная часть огромного лайнера исчезла под водой, поникшее полотнище красного с большой белой звездой корабельного флага, который все это время безвольно свисал с флагштока, расправилось, словно лайнер отдавал прощальный салют полутора тысячам женщин, мужчин, детей, которым предстояла невероятная борьба за жизнь, голод, холод, а зачастую — и смерть в пучине.

Повинуясь исключительно инстинкту, Бигалоу ухватил рукой дрейфующий корабельный флаг. Прежде чем офицер осознал всю опасность своего необдуманного поступка, он уже барахтался в волнах. И все же он отчаянно тянул ткань на себя, не желая расставаться с добычей. Он погрузился вслед за «Титаником» футов на Двадцать под воду, прежде чем сумел оторвать полотнище. И только потом Бигалоу всплыл на поверхность, вдохнул ночной холодный воздух. Он благодарил Бога за то, что погружавшийся лайнер не затянул его.

Ледяная вода под тридцать градусов почти убила его. Пробудь он в воде еще десять минут, статистика смертей этой ужасной трагедии была бы еще на одну единицу больше.

Его спасла веревка. Рука задела и тут же крепко схватила конец какой-то веревки, прикрепленной к плавающей вверх дном шлюпке. Из последних сил он подтянул свое почти закоченевшее тело и вскарабкался на шлюпку, разделив с другими тридцатью людьми борьбу с убийственным холодом, пока четыре часа спустя они не были спасены подоспевшим кораблем.

В памяти выживших навсегда останутся предсмертные вопли и причитания сотен несчастных, кому суждено было погибнуть. Но странное дело: не успел Бигалоу ухватиться пальцами за выступ перевернутой и наполовину потопленной шлюпки, как мысли о смерти оказались вытеснены воспоминаниями другого рода. Он вспомнил странного мужчину, навсегда исчезнувшего в трюме «Титаника».

Кто он?

Кто были те восемь человек, которых, по его утверждению, он убил? Какой секрет таился в камере?

Эти вопросы не давали Бигалоу покоя следующие семьдесят шесть лет, вплоть до последних нескольких часов его жизни.