Подражание театру

Действуют:

Дедал, старый портной.

Икар, его сын.

Эпиметей, брат Прометея.

Пандора, красивая женщина, подарок богов.

Адмет, царь.

Алкестида, жена Адмета.

Вестник.

Хор быкоголовых стражников.

Действие происходит в древней Греции.

1

Старый портной Дедал сидит на камне. Возле него стоит его сын Икар. На них легкие хитоны. Хламиды сняты. Одна лежит у ног Дедала, а вторую он держит в руках и режет на лоскуты. За Дедалом и Икаром полукругом — Хор быкоголовых стражников. Их рогатые каски похожи на головы быков, ноги их широко расставлены, а руки, оголенные до локтей, покоятся на копьях, горизонтально висящих у них на груди. На авансцене появляется Вестник.

Вестник.

Хор.

Вестник.

Хор.

Вестник.

Хор.

Вестник уходит.

Дедал. Жаль, что я тогда не оставил запаса… Первая твоя хламида — и ты уже вырос из нее. Я просидел над ней пять ночей: ведь это уже не детский хитончик, а настоящая взрослая хламида, мне хотелось, чтобы сын мой выглядел в ней настоящим мужчиной. Сын портного должен быть хорошо одет.

Икар. Спасибо, отец.

Дедал. Не за что, теперь уже не за что. Хламида распорота, и в ней оказалось не так-то много материи… Ничего, дотачаем из моей.

Икар. Из твоей? Но тогда ведь тебе не хватит?

Дедал. Обо мне не заботься, сынок. Много ли мне надо? Эту хламиду я сшил себе к свадьбе, и она заменила мне все хламиды, которые я мог бы сшить себе за двадцать лет и которых не сшил, потому что шил все время чужие. Людям нравилась моя работа, меня называли великим скульптором, хотя я был всего лишь мужским портным. Знаешь, когда хламида сидит хорошо, человек выглядит не хуже скульптуры… Ну-ка, сынок, еще раз примерим. (Сын протягивает руку, отец прикладывает к ней лоскут, который свисает подобно крылу.) Здесь немножко присоберем, здесь немножко отпустим… Кто бы подумал, что старый портной порежет свою самую удачную работу? Но что делать, если у нас нет выхода?

Хор.

Дедал. Я шил хитоны, хламиды, и чего только я не шил, но крыльев мне шить не приходилось. Мне никто не заказывал крыльев, людям было достаточно ходить по земле. Когда есть возможность ходить по земле, зачем тогда летать? Я думаю, птицы тоже летают не от хорошей жизни. Так и человек. Вспомни Прокну, которая стала ласточкой, или Эсака, который обратился в нырка. Они бы хотели остаться людьми — просто им не было на земле места.

Икар. Эсак был повинен в смерти своей возлюбленной. Прокна — в смерти своего сына. Но, отец, в чем повинны мы?

Дедал. Не знаю. Своя вина не видна. Быть может, ты, мальчик, когда-нибудь убил муху и тем самым заставил голодать паука… Перед кем ты виновен — перед мухой или перед пауком? Трудно сказать, но судить тебя будут и те, и другие… Почему Гефест приковал своего друга к скале? Почему Геракл служит трусливому Эврисфею? Почему благородный Гектор и благородный Ахилл убивают друг друга? Мудрые сфинксы задают вопросы, но отвечать на них некому.

Икар. Мне страшно, отец. Что с нами будет?

Дедал. Ты у меня спрашиваешь… Я ведь не бог, я всего лишь мужской портной. Я сшил Нарциссу такой хитон, что он глаз не мог от себя оторвать и так и умер, уставясь в зеркало. И Акиду я сшил хитон, чтобы он мог понравиться Галатее. Но что мог сделать мой хитон, если Галатею полюбил Полифем? Одноглазый великан раздавил Акида вместе с хитоном…

Икар. Ты помнишь Кастора и Полидевка? Мы с ними учились в одном классе, а теперь они оба мертвы.

Дедал. Ну вот, одно крыло готово. Эх, и полетим мы с тобой, Икар! (Опять принимается за работу.) Людям не хватает земли. Такой большой земли — не хватает. И они начиняют землю другими людьми, в надежде, что она станет от этого больше. Но я-то знаю: если хитон слишком велик, он тоже никуда не годится. И человеку не легче в пустыне, чем в переполненном городе.

Икар. Почему же это, отец?

Дедал. Ты у меня спрашиваешь… Потому что так уже все устроено, потому что на каждого умного и смелого Прометея приходится Эпиметей — трус и дурак.

Хор.

Гаснет свет. Все, кроме двух быкоголовых у кулис, скрываются во тьме. Дальнейшее происходит на просцениуме.

2. Ящик Пандоры

Справа входит Эпиметей, за ним, пытаясь его удержать, Пандора.

Эпиметей. Нет, нет, нет! И еще раз нет! Я совсем этого не хочу. У меня нет никакой охоты жениться.

Пандора. Но пойми, это боги прислали меня тебе в подарок.

Эпиметей. Мой брат Прометей категорически запретил мне принимать подарки от богов. Вы знаете Прометея? Это мой брат.

Пандора. Но я уже здесь. Меня уже подарили. А ты же знаешь — подарки не отдарки.

Эпиметей. Отдарки, отдарки! Мало ли что мне могут прислать, а я, значит, все принимай?

Пандора. Да ты хоть раз обернись, посмотри, что тебе прислали.

Эпиметей (оборачивается, смотрит на нее). Да… конечно, очень красиво. Я даже не думал… (Нерешительно протягивает к ней руку.) Разрешите?

Пандора (вся подается к нему). О, пожалуйста!

Эпиметей (коснувшись, отшатывается). Нет, нет, я не могу. Мне надо посоветоваться с братом. Вы знаете Прометея? Это мой брат.

Пандора (отходит от него. Стоит, отвернувшись, и задумчиво говорит). Как странно. Ты, такой умный, самый умный из людей, и вдруг должен с кем-то советоваться… Ах, Эпиметей, тебя погубит твоя скромность!

Эпиметей. Может быть. Но я ничего не могу с собой поделать. Я привык во всем советоваться с братом.

Пандора. А что такое твой брат?

Эпиметей (оживляясь). Как? Вы не знаете? Он очень большой герой. Он дал людям огонь, и за это боги обрекли его на вечные муки. И Прометей сказал мне: «Брат, никогда не принимай подарки от богов!»

Пандора. Ну, конечно, я так и знала. У него с богами личные счеты, а ты от этого должен страдать. (Подходит к нему.) Посмотри, какой боги прислали тебе подарок. И ты после этого скажешь, что они к тебе плохо относятся?

Эпиметей (все еще колеблясь). Нет… Наверно, неплохо… Какие у вас красивые волосы… Можно? (Трогает волосы.) И какое лицо… Можно? (Трогает лицо.) И какие плечи… Можно? (Трогает плечи.)И ведь правду говорят, что подарки — не отдарки?

Пандора (нежно). Не отдарки.

Эпиметей (решительно). А брату я после скажу. Надеюсь, он на меня не обидится.

Пандора (счастливая, ходит по сцене). Ах, Эпиметей!.. Ах, Эпиметей!.. Ах, Эпиметей… А что у тебя там за ящик?

Эпиметей. Не спрашивай, Пандора, не спрашивай. Это очень большой секрет.

Пандора. Вот как? Значит, у тебя от меня есть секреты?

Эпиметей. Что ты, Пандора, что ты! У меня никаких секретов. Совершенно никаких… Только один… Но тебе я, конечно, скажу. Этот ящик мне подарили боги.

Пандора. Интересно! Ты же от них не принимаешь подарков?

Эпиметей. Я не хотел. Я отказывался. Если б ты видела, как я отказывался. Но они сказали, что этот ящик… Словом, что он должен храниться у самого надежного человека.

Пандора. Ну, конечно, они правы. Я лишь только тебя увидела, сразу подумала: вот самый надежный человек!.. А что в этом ящике?

Эпиметей. Ах, Пандора, пожалуйста, не спрашивай!

Пандора. Значит, еще один секрет?

Эпиметей. Нет, что ты, это тот же секрет, только я сказал не до конца… Потому что… пойми…

Пандора. Ладно, можешь не говорить. (Отходит от него.) А еще говорил — подарки не отдарки.

Эпиметей. Поверь мне, я бы сказал…

Пандора. Нет-нет, можешь не говорить.

Эпиметей. Хорошо, я скажу. Только, пожалуйста, никому. В этом ящике заключены все болезни, беды и несчастья.

Пандора (спокойно). Это неправда.

Эпиметей. Неправда? (Обиженно.) Можешь пойти посмотреть.

Пандора (радостно). Можно? (Убегает. За сценой ее голос: «Ох, какая тяжелая крышка!»)

Эпиметей (один). Что-то голова заболела… Ох! (Хватается за сердце.) Пандора, мне плохо, иди сюда! Ты, наверно, там выпустила болезни?

Пандора (входит). Да, ты знаешь, только я приоткрыла крышку, а они сразу все и вылетели: и болезни, и несчастья, и все остальное. Если б ты видел, как они вылетели, — ну прямо, как голуби.

Эпиметей. Теперь они разлетятся по всей земле.

Пандора (поддерживая, уводит его со сцены). Еще как разлетятся! Вот бы на них посмотреть…

3

Зажигается свет. На сцене Дедал, Икар и Хор быкоголовых.

Икар (после долгой паузы). А Пандора… она вправду была красивая?

Дедал. Ну еще бы! Вылепили-то ее из грязи, но Афродита дала ей красоту, Гермес — хитрость и коварство, Афина соткала такую одежду, какую не сошьет ни один портной.

Икар. Вот бы на нее посмотреть!

Дедал. Грязь остается грязью, как ее ни наряжай. Портным это известно лучше других, потому что они сами шьют людям одежды.

Икар. Мне жаль этого… брата Прометея. Все-таки ему было трудно, хотя он и был дурак.

Дедал. Конечно. Это только неумные люди считают, что дуракам живется легко. На самом деле им ой как плохо приходится! Ведь они раньше других страдают от собственной глупости… (Помолчав.) Но ничего. Скоро мы с тобой полетим, и тогда это все забудется.

Икар. Фаэтон тоже полетел — на крылатых конях Гелиоса. Полетел и разбился.

Дедал. Что ты сравниваешь! Фаэтон возомнил о себе, он хотел быть выше всех…

Икар. А разве мы не хотим быть выше?

Дедал. Вот чудак! У нас же просто нет выхода.

Хор.

Дедал. Мы летим потому, что на земле невозможно жить, на земле немыслимые условия.

Икар. Но ведь люди остаются…

Дедал. Мне очень жаль, Икар, но в такую минуту приходится думать о себе. Если боги доверились дуракам, которые рассеяли по земле несчастья, то что же остается человеку, как не думать прежде всего о себе?.. Ну вот, готово второе крыло. Теперь, Икар, ты у меня будешь, как птица. Лучше всего быть птицей, когда на земле такое делается. Эх, и полетим мы с тобой, Икар! Знаешь, сверху все кажется таким маленьким, еле заметным. И не будем видеть ни Минотавра, ни его слуг, ни это стадо быков, которые еще недавно были людьми…

Икар. А как же они, отец?

Дедал. Кто?

Икар. Люди.

Дедал. Это их дело. Я не бог и не царь, я всего лишь мужской портной. И я не могу всех обеспечить крыльями… Давай-ка примерим. Вот так. (Примеряет.) Здесь ушьем, здесь дотачаем… Почему я раньше никогда не шил крыльев? Мне не приходило в голову, что они могут понадобиться человеку. Если бы я раньше шил крылья, у меня сейчас был бы опыт, и мы были бы уже где-нибудь далеко. Где-нибудь очень далеко…

Входит Вестник.

Вестник.

Уходит.

Хор.

Икар. Помнишь нашу канарейку?

Дедал. Ну как же. У нее были хорошие песни, а потом она сломала клетку и улетела.

Икар. Отец, она не сломала клетку, это я ее отпустил. Разве может канарейка сломать клетку?

Дедал. Да, я об этом как-то не подумал. Мне не приходило в голову, что ты можешь отпустить свою любимую канарейку. Почему же ты мне тогда не сказал?

Икар. Ты ведь и так очень сердился.

Дедал. Я? Не помню. Впрочем, ты правильно поступил, сынок. Птица — как человек: она должна быть свободна. (Помолчав.) Вот погоди, полетим мы с тобой и встретим где-нибудь нашу канарейку. Может, даже поговорим с ней — потому что если мы станем, как птицы, то, наверно, будем понимать язык птиц. Ты только не говори ей, что я сердился, когда ты ее выпустил… Ну, вот и третье крыло готово. (Примеряет себе крыло.) Еще одно, и можем с тобой отправляться.

Икар. Отец, а как же они?

Дедал. Кто?

Икар. Люди.

Хор.

Дедал. Мне нравится, что ты заботишься обо всех. Человек должен помогать человеку. Но, к сожалению, в жизни бывает не так. Ты помнишь историю с Танталом и Сизифом? Сизиф был обречен на то, чтобы вечно катить в гору камень, а Тантал, стоя по колено в реке под развесистой яблоней, умирал от голода и жажды…

Хор.

Дедал. Они стояли рядом, и каждый терпел свои муки. А чего бы, казалось, проще — друг другу помочь? Уж на что Адмет был и царь, и герой, и все такое, а как пришло время умирать…

Хор.

Гаснет свет. Все, кроме двух быкоголовых у кулис, скрываются во тьме.

4. Адмет и Алкестида

На просцениум выходит Адмет.

Адмет. Велика милость богов, но трудно ею воспользоваться. Они сохранят мне жизнь, если кто-нибудь добровольно согласится за меня умереть. Население оповещено, в награду обещаны царские похороны, но хоть бы один нищий соблазнился. А рабы? Тому, кто за меня умрет, я пообещал свободу, однако желающих тоже не видно… Но я же все-таки царь, за меня должны умирать мои подданные. Они должны быть готовы отдать за меня все свои жизни, а тут, выходит, и одной не допросишься. На словах-то они все — мы за царя… в огонь и в воду… не щадя живота… — а как дойдет до дела — вот тебе и пожалуйста! Рабу своему говорю: ну ты сам посуди, если на одну чашу весов положить жизнь раба, а на другую — царя, что перетянет? А он отвечает: это с какой чаши смотреть. Любимого брата в первый раз попросил об одолжении — не согласился… Но я же все-таки царь, за меня должны умирать мои подданные… Впрочем, «должны» — здесь не годится, здесь надо только по собственной воле. Но у них никогда не было собственной воли. Вот положение… Прямо хоть ложись и умирай. Но я же все-таки царь… Люди! Люди! Неужели никто не согласится за меня умереть? Вы все получите свободу, я вам устрою царские похороны… А? Молчите? Воздерживаетесь? Так-то вы любите своего царя?

Входит царица Алкестида. Адмет бросается к ней.

Алкестида, они не хотят! Они готовы пожертвовать своим любимым царем, лишь бы сохранить свои жалкие жизни. Я уже говорил, и убеждал, и упрашивал — ничего не помогает. О Алкестида, моя возлюбленная жена, видно, нам с тобой придется расстаться!

Алкестида. Успокойся, Адмет, я приняла решение. Я умру вместо тебя.

Адмет. Ты? О родная моя, любимая, как я мало тебя ценил! А тебя не смущает то, что нам тогда все равно придется расстаться?

Алкестида. Что же делать? Если такова воля богов…

Адмет. Да, конечно, это воля богов, это все воля богов! Если б не воля богов, разве б я позволил тебе умереть? Тем более теперь, когда я узнал тебе настоящую цену… О Алкестида, я этого не переживу, я умру от тоски по тебе!

Алкестида. Ничего, ты утешишься. Найдешь себе другую жену. Вы еще будете счастливы.

Адмет. Счастливы? Прошу тебя, не произноси этого слова. Больше в этом доме не будет счастья. Какой бы ни была моя вторая жена, она не даст мне счастья такого, как дала ты. Я всегда буду помнить тебя, Алкестида.

Алкестида. Спасибо, Адмет. Ты хороший муж.

Адмет. О, если бы я мог умереть вместо тебя! Но это невозможно. Боги лишили меня такой возможности. Я могу умереть только сам за себя, а я не такой эгоист, чтобы умирать за себя, Алкестида!

Алкестида. Милый! Я не стою такой любви.

Адмет. Прощай, Алкестида, тебе пора! (Обнимает ее.) О, почему я не могу за тебя умереть, почему я не могу умереть за ту, которую люблю больше жизни?

Алкестида уходит.

Адмет остается один.

О боги, зачем вы мне оставили жизнь, если за нее приходится так расплачиваться? Неужели нельзя было что-нибудь придумать, чтобы оставить мне и жизнь, и жену? О боги, теперь я никогда не утешусь! Тем более в наше время, когда не так-то просто найти жену, которая согласится за тебя умереть… Я вне себя. Я просто убит горем. Я могу в любую минуту сойти с ума или покончить с собой, или еще что-нибудь в этом роде. Никогда мне не было так тяжело, меня еще никто не видел в таком состоянии. Подданные не узнают своего царя. Конечно, я буду крепиться, чтобы их не расстраивать, я даже буду казаться веселым, но долго ли можно быть веселым, когда умирает жена? И все-таки я — царь, я должен показывать пример своим подданным. Пусть они видят, что царь и в горе царь, и в радости царь, и всегда, всегда царь, потому что иначе быть не может.

Входит Алкестида.

Как, ты еще не умерла?

Алкестида. Я уже умерла, но меня опять оживили.

Адмет. Не понимаю. Каким образом?

Алкестида. Все случилось как-то неожиданно. Понимаешь, я умерла и лежу себе, жду, когда за мной прилетит Танат и унесет меня в царство теней. Но тут откуда ни возьмись Геракл…

Адмет. Какой это Геракл? Такой большой, представительный?

Алкестида. Да, да.

Адмет. Продолжай, Алкестида.

Алкестида. Ну вот. И этот Геракл напал на Таната и стал с ним бороться. Ну, всего я не видела, потому что я тогда была мертвая, но я слышала, как Танат просил Геракла его отпустить, а Геракл за это потребовал меня…

Адмет. Он потребовал тебя?

Алкестида. Нет, не то, чтобы совсем потребовал, а просто чтобы Танат меня оживил и не уносил с собой в царство теней.

Адмет. Продолжай, Алкестида.

Алкестида. Танат сначала отказывался, говорил, что он выполняет поручение Аида, что если он не выполнит поручение, то у него там, в царстве теней, будут большие неприятности. А Геракл сказал, что здесь у него будут не меньшие неприятности, и тогда Танату пришлось согласиться. И вот я опять жива.

Адмет. Все это, конечно, хорошо, только я не пойму, с какой стати Гераклу было за тебя вступаться? Ты, наверно, заговорила с ним или как-то на него посмотрела?

Алкестида. Что ты, Адмет! Я же лежала мертвая!

Адмет. Продолжай, Алкестида. Значит, Геракл — твой освободитель? Может быть, он готов был за тебя умереть?

Алкестида. Быть может, наверное. Ведь это не шутка — драться с самим богом смерти.

Адмет. Продолжай, Алкестида.

Алкестида. Я когда ожила…

Адмет. Продолжай, Алкестида.

Алкестида. Я когда ожила, чуть опять от страха не умерла, увидев, какой огромный этот Танат. Но потом я посмотрела на Геракла и успокоилась.

Адмет. Замолчи, Алкестида! Я тут беспокоюсь, места себе не нахожу, а она там успокаивается — и отчего? Оттого, что смотрит на какого-то Геракла!

Алкестида. Он же меня спас, Адмет!

Адмет. Замолчи, Алкестида! В первый раз мы с тобой расстались, и вот к чему это привело. Я здесь страдаю, я готов в любую минуту сойти с ума, а ты… Так вот для чего тебе понадобилась наша разлука?!

Алкестида. Но ведь я была мертвая.

Адмет. Замолчи, Алкестида! Я сам чуть не умер, так что ж из этого? Значит, Геракл? Знаем мы этих Гераклов… Но у меня это не пройдет. Я все-таки царь, и я сейчас докажу это! (Берет жену за руку, ведет со сцены.) Ты умрешь, Алкестида!

5

Зажигается свет.

На сцене Дедал, Икар и Хор быкоголовых.

Дедал. Вот оно как получилось с Адметом. В трудную минуту каждый думает о себе.

Икар. А Геракл?

Дедал. Что ж Геракл? Конечно, он совершил много подвигов, но и у него были свои недостатки. И немалые…

Икар. Неужели это правда?

Дедал. Во всяком случае, так говорят. Время проходит, и люди начинают иначе смотреть на своих гераклов.

Икар. Почему это?

Дедал. Не знаю. Может, потому что когда человек на пьедестале, на него трудно смотреть — начинает болеть шея. Ну, и свергают его, чтоб получше рассмотреть. Так случилось и с Гераклом. Рассмотрели его и увидели, что в личной жизни он вовсе не был идеалом.

Икар. А Персей? Он все-таки спас Андромеду.

Дедал. Спас! Понравилась ему, он и спас. Он же потом и женился на ней. Хотел бы я посмотреть, как бы он спас постороннего человека.

Икар. А Прометей?

Дедал. Ну вот еще сравнил! Мы с тобой не прометеи, Икар, мы с тобой самые обыкновенные люди. Да и не те сейчас времена.

Икар. Отец, зачем ты так говоришь? Ты ведь раньше всегда говорил другое. Ты учил меня, что надо жить для людей.

Дедал. Жить? А если нельзя жить? Если можно только умереть?

Хор.

Дедал. Я не хочу, чтоб ты умер, мой мальчик… Вот сейчас я дошью это крыло, и мы с тобой полетим. Высоко-высоко. Далеко-далеко. И обо всем забудем. И нам будет так хорошо!

Долгая пауза.

Икар. Нам не будет хорошо, отец…

Долгая пауза.

Дедал. Ну почему же не будет? Мы станем, как бессмертные боги. И нас никто не превратит в быков…

Икар. Ты мне рассказывал о Девкалионе и Пирре. Они тоже спаслись вдвоем от потопа, но не смогли жить без людей… И о Сизифе ты тоже прежде говорил иначе. Ты говорил, что он спас от смерти многих людей, заковав в цепи жестокого Таната. За это на него и прогневались боги.

Дедал. Замолчи, Икар! Какое нам дело до Сизифа? Мы полетим с тобой выше туч, и над нами будет только ясное небо… Все равно мы бессильны — что можно сделать, если живешь среди…

Икар. Ты мне рассказывал об Эаке, который даже муравьев сделал людьми.

Дедал (не отвечая). Ну вот и последнее крыло готово. (Надевает крылья себе и Икару.) Дай-ка я на тебя погляжу. Настоящая птица, только клюва не хватает. (С нарочитым оживлением.) Впрочем, у тебя есть нос. А что? Там, в небе, твой нос может вполне сойти за клюв. (Смеется.) Даже очень хороший клюв, все птицы будут завидовать… Представляю себе, с каким почтением они будут к тебе относиться. А? (Смеется.)

Икар. Отец, я остаюсь.

Дедал (испуганно). Что ты, сынок! Ты, наверно, шутишь? Правда, ты шутишь? Разве можно здесь оставаться, тем более — сейчас, когда у нас с тобой есть крылья? Нет, мы полетим, ведь правда, мы полетим? Мы не будем задерживаться ни минуты.

Икар. Я остаюсь, отец.

Дедал. Подумай, что ты говоришь, ведь мы же погибнем… Если б люди могли, они бы все улетели, они не улетают лишь потому, что у них нет крыльев. Но у нас — то ведь есть, почему же мы должны оставаться?

Икар (снимая крылья). Ты лети, а я останусь с людьми.

Дедал. Я? Ты предлагаешь мне лететь? Одному? Но ведь мне это вовсе не нужно. Я хочу тебя спасти, только тебя… Ну, хочешь, Икар, я останусь, а ты полетишь? Я кому-нибудь отдам свои крылья, а сам останусь и буду шить людям крылья, чтоб они могли улетать с земли. Я буду шить крылья, пока у меня хватит сил, я сошью много крыльев — ведь я очень хороший портной. А, Икар? Ты тогда полетишь?

Икар. Я останусь.

Долгая пауза.

Дедал. Значит, остаемся? (Снимает крылья.) Это безумие… Но… Я так и знал, что ты не захочешь расстаться с землей… Не понимаю, что люди находят в этой земле, почему они держатся за нее и не хотят ее покидать даже тогда, когда им так плохо.

Икар. А ты? Разве ты бы покинул землю, отец?

Дедал. Я? Что говорить обо мне? Я б не покинул, потому что я старый, я к ней привык. И к людям привык, хотя они не очень это заслуживают. А ты, Икар, только начинаешь жить, ты мог бы еще стать птицей…

Хор.

Гаснет свет, и во тьме, словно издалека, слышны слова:

Жили на свете Дедал и Икар —

Обыкновенные люди.

Свет загорается. На сцене — только Вестник.

Вестник.