Подвиг адмирала Невельского - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Изидор Григорьевич Винокуров (ч. 3)

— Позвольте мне воротиться на Амур.

В тот же день Муравьев был на приеме у царя. Ему удалось доказать Николаю I, что причины, побудившие Невельского к таким решительным и самостоятельным действиям, были на самом деле исключительными.

Не предрешая вопроса, царь велел снова собраться Особому комитету, но на этот раз под председатечьством наследника — великого князя Александра, с тем чтобы заново обсудить положение дел на Амуре.

Вместе с этим царь передал Невельскому через Муравьева приказание явиться к нему.

...В такой же ветреный декабрьский день, много лет назад, гардемарин Невельской отправлялся для представления царю. Николаю угодно было посмотреть на гардемаринов, закончивших Морской кадетский корпус и выпускаемых в офицеры.

На всю жизнь запомнил Геннадий Невельской тот день и первую глубокую обиду, грубо и жестоко нанесенную ему тогда царем...

Невельской вошел в Зимний дворец через Иорданский подъезд. В сопровождении камер-лакея он поднялся по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Здесь дежурный офицер, рослый кавалергард, пригласил его следовать за собой. Они прошли фельдмаршальский зал; в сумерках уходящего дня Геннадии Иванович рассмотрел на стенах, между пилястрами, большие портреты великих русских полководцев: Румянцева, Суворова, Кутузова... Затем они проследовали через длинную, узкую галерею, освещенную масляными лампами, стены которой были расписаны фресками из времен Помпеи. Миновали круглую ротонду. И наконец вышли на площадку, ведущую в царские покои. Дворцовый гренадер распахнул перед ними дверь — это была приемная. За ней раскрылась еще одна тяжелая дубовая дверь, и Невельской предстал перед царем.

Долго длилось тягостное молчание. Николай I сурово, испытующе глядел на «дерзкого ослушника».

— Итак, Невельской, — нарушил наконец царь молчание, — ты организуешь свои собственные экспедиции. .. Изменяешь по своему усмотрению инструкцию, утвержденную твоим государем... Да?.. Ну-с, что же ты мне на это скажешь?

Но, не дав капитану и слова вымолвить, царь продолжал, показывая решение Особого комитета:

— Ты матрос! Эта бумага сделала тебя простым матросом, ты уже не имеешь права носить офицерские погоны... Да-с, не имеешь!

Царь отвернулся от Невельского, подошел к окну и, широко расставив руки, уперся в раму. Из кабинета открывался вид на Адмиралтейство.

— Надо бы наказать тебя за непослушание, — продолжал Николай, не глядя на Геннадия Ивановича, — да так, чтобы и другим это уроком послужило... Но твое счастье, что за тебя вон хлопочут Меньшиков с Муравьевым...

Нет, не это обстоятельство укротило гнев царя. Николай I понимал, в каком неприглядном свете он может предстать перед всем миром, если разжалует Невельского. Ведь за одно только его географическое открытие следовало бы наградить смельчака. Но для властолюбивого царя на первый план выступало «самовольство» Невельского, а не его огромная заслуга перед наукой, перед отечеством.

Однако, думал царь, действия Невельского уже известны правительствам европейских государств. Ведь дернула же его нелегкая вручить китобоям в заливе Счастья документ о принадлежности России Приамурского края! Если согласиться с Нессельроде и уйти оттуда, это может быть расценено западными державами как признак его, Николая, слабости...

Царь вернулся к столу, сплошь заставленному безвкусными безделушками, к которым он питал особую страсть, развернул карту Приамурья и стал пристально разглядывать ее.

— Ишь ты, — ухмыльнулся он, перечисляя вслух, — Петровское... Николаевское...

Глядя на тучную фигуру царя, затянутую в корсет, на видневшуюся из-под накладки лысину, Геннадий Иванович невольно припомнил чьи-то меткие слова о Николае: «... в нем много прапорщика и мало Петра Великого. ..»

— Ну хорошо! — решил царь. — Поступок твой молодецкий, благородный... патриотический! — И, указывая пальцем на Николаевское, он изрек (благо, к этому был поистине патриотический повод): — Где раз под-

нят русский флаг, он уже опускаться не должен!.. Но смотри, впредь будь осторожен! — строго закончил царь, грозя пальцем. — Не превышай данных тебе полномочий! Иди! Там видно будет.. .¹⁹

Через несколько дней под председательством наследника престола состоялось новое заседание Особого комитета. И на этот раз Нессельроде, Чернышев и Врон-ченко упорно придерживались прежней точки зрения. Они ни в чем не желали поступаться своими личными интересами.

После горячих споров комитет постановил:

Николаевский пост оставить, но... в виде лавки Российско-Американской компании. Для ведения торговли, строительства служебных помещений и охраны выделить из сибирской флотилии шестьдесят человек. Эту торговую экспедицию назвать Амурской и начальником ее утвердить капитана 1-го ранга Невельского, причем подчинить его генерал-губернатору А^уравьеву.

По настоянию Нессельроде в постановление был внесен специальный пункт: «Никакого дальнейшего продвижения в этой стране не предпринимать и никаких мест отнюдь не занимать». Царь согласился с решением комитета, утвердил его и дал указание правительственному Сенату уведомить китайское правительство о намерении России наблюдать за устьем Амура.

Так правительство в результате смелых и решительных действий Невельского было вынуждено признать не только его географические открытия, но и полезность его деятельности для России.

Но Невельскому было важно не признание его личных заслуг. Он стремился доказать, насколько важен Приамурский край для России, которая должна окончательно закрепить его за собой, на что она имеет неоспоримое право. Теперь, решил Невельской, в качестве начальника Амурской экспедиции он отдаст все свои силы и энергию, чтобы осуществить эту заветную цель.

НАЧАЛЬНИК АМУРСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

Средства на содержание Амурской экспедиции надлежало выделить министру финансов графу Вронченко. Этот тупой, ограниченный чиновник, прославившийся

лишь своими кутежами, был ярым противником идеи Невельского. Чтобы ограничить действия начальника Амурской экспедиции и лишить его возможности осуществлять свои «сумасбродные и дерзкие» намерения, Вронченко определил ежегодные расходы на экспедицию всего в 17 тысяч рублей. В то же время на содержание только губернаторской канцелярии на Камчатке министр финансов выделил вдвое большую сумму.

Тем не менее Геннадий Иванович покинул негостеприимный Петербург в радостном настроении. Он был полон энергии и решимости. В его воображении возникали планы один другого смелее. Но он не увлекался. Трезво разбираясь в создавшемся положении, он все учитывал. И к моменту прибытия в Охотск уже наметил в основном программу действий экспедиции.

На обратном пути из Петербурга Невельской задержался в Иркутске. Еще в прошлые свои наезды сюда он познакомился в доме генерала Зорина с его племянницей — Екатериной Ивановной Ельчаниновой. Этой миловидной, веселой и в то же время мечтательно-серьезной девушке в ту пору исполнилось всего 19 лет. Совсем недавно она закончила Смольный институт. Екатерина Ивановна и Геннадий Иванович виделись всего три раза. Встречи эти были случайными, короткими. Екатерину Ивановну окружали молодые блестящие офицеры из свиты Муравьева. И, конечно, в сравнении с ними простой и скромный тридцатнвосьмилетний Невельской был малозаметной фигурой.

Но Екатерину Ивановну заинтересовал этот моряк, который пренебрег своим личным благополучием ради блага родины. С трепетным вниманием она слушала рассказы о его подвигах, о проявленном им мужестве, глубоко негодовала, узнавая о неприятностях, которые ему пришлось претерпевать от высокопоставленных сановников.

В ней зародилось чувство глубокого уважения к Геннадию Ивановичу. Каждая даже мимолетная встреча с ним пробуждала в девушке желание сделать и свою жизнь такой же целеустремленной.

А Геннадий Иванович, беседуя с Екатериной Ивановной, видел перед собой не чопорную, легкомысленную великосветскую жеманницу, а молодое, чистое создание, всем сердцем стремившееся к правде, добру и

справедливости. Не из вежливости расспрашивала она о подробностях его злоключений, о сущности и значении амурского вопроса. В ее внимании Геннадий Иванович видел подлинное сочувствие всем его устремлениям.

Так завязалась дружба, перешедшая в большое, настоящее чувство. И, когда Геннадий Иванович, возвратившись из Петербурга, сделал предложение, его приняли с радостью.

Свадьбу отпраздновали скромно, в присутствии лишь самых близких людей. Теперь Невельской перестал чувствовать себя одиноким. В лице Екатерины Ивановны он приобрел верного, надежного, любящего друга.

Но настало время, когда начальник Амурской экспедиции должен был уехать к месту своего назначения.

— Мое место рядом с мужем, куда бы ни забросили его судьба и долг! — решительно заявила Екатерина Ивановна.

— Это невозможно, — убеждал ее Геннадий Иванович. — Женщине нельзя пускаться в такое далекое, полное опасностей путешествие. Край, где мне предстоит жить, — дикий, пустынный, необжитой..

Но Екатерина Ивановна твердо стояла на своем. Ее не пугали ни тяготы пути, ни лишения и невзгоды. Она говорила, что хочет принести посильную попьзу мужу, хочет быть ему достойной подругой.

Наконец скрепя сердце Геннадий Иванович сдался.

И в начале мая Невельские выехали в Охотск.

Екатерина Ивановна заранее знала, что впереди ее ждут всякие препятствия и неудобства. Но действительность превзошла все, что могло нарисовать ее воображение. Трудно было представить себе, что на свете могут существовать такие дороги. Путники то увязали в топких болотах, то с величайшим трудом пробирались сквозь непроходимые лесные дебри. На пути им встречались крутые высокие скалы, осыпи. С опасностью для жизни на плоскодонных лодках переправлялись путники через водные быстрины.

Двадцать три дня добирались Невельские до . Охотска. Тысячу сто верст проехали они верхом и прошли пешком по дикому Охотскому тракту. В конце пути Екатерину Ивановну уложили на носилки — она окончательно выбилась из сил.

Геннадий Иванович жестоко укорял себя за то, что уступил настояниям молодой жены и увез ее с собой из Иркутска.

— А теперь, — мягко сказал он Екатерине Ивановне, когда она отдохнула и немного пришла в себя, — будем считать наше свадебное путешествие законченным. Тебе в Охотске будет спокойно, уютно...

— Пет! — прервала его Екатерина Ивановна. — Мой муж будет рисковать жизнью в борьбе за свою честь и честь отечества, а я должна оставаться здесь, в Охотске! Да я буду самым низким существом, если покину тебя в такой момент!

Несколько часов продолжался горячий спор. И снова Екатерина Ивановна одержала победу.

С волнением молодая женщина вступила на борт корабля, чтобы следовать дальше за своим мужем. Это был первый корабль, который она видела в своей жизни, и по удивительной случайности он оказался транспортом «Байкал».

Вот он, корабль, которым командовал ее муж, когда совершил свои замечательные открытия в районе устья Амура! Екатерина Ивановна испытывала чувство большой гордости за мужа и радовалась тому, что и ей придется плавать на «Байкале».

На этом транспорте Невельские плыли до Аяна. Затем они перешли па барк «Шелехов» — большое трехмачтовое судно, на котором каюты были более удобными.

В середине июля, пользуясь попутным ветром, Амурская экспедиция в полном составе, на двух кораблях, отбыла в Петровское, в залив Счастья.

Погода благоприятствовала плаванию. Переход до Петровского совершился быстро, без приключений, и Екатерине Ивановне казалось, что после пережитых испытаний она действительно плывет к счастью.

На подходе к заливу па море пал густой туман. Наступила непроглядная темень. Предосторожности ради оба судна стали на якорь. Решено было дожидаться утра.

Но и наутро серая пелена по-прежнему застилала горизонт. Видимость была очень плохой. Суда продвигались к входу в залив с большой осторожностью, при полуспущенных парусах.

Внезапно на «Шелехове» возникла тревога. От его форштевня отошли две доски деревянной обшивки, и, несмотря на принятые меры, барк ста а быстро погружаться в воду. Невельской сразу же направил судно к ближайшей мели. В это же время «Байкал», сопровож^ давший «Шелехова», тоже наткнулся на песчаную банку. Положение стало опасным.

Женщины, сопровождавшие своих мужей на зимовку, в страхе метались по палубе тонущего барка. Матросы, казаки, офицеры изо всех сил откачивали воду, но она непрерывно прибывала.

Жена командира проявила все мужество, всю силу духа русской женщины. Эта недавняя институтка, впервые столкнувшаяся с грозной опасностью, не только не испугалась, а даже стала успокаивать растерявшихся женщин, ободрять их детей.

— Я вам ручаюсь, что мы не погибнем, — говорила она.

Невельской распорядился спустить шлюпки и перевезти всех женщин на «Байкал», стоявший на мели несколько поодаль. Сколько ни уговаривали Екатерину Ивановну сесть первой, она не соглашалась.

— Я жена командира. — твердо отвечала она. — Мон муж говорил мне, что при подобном несчастье командир и офицеры корабля сходят последними. Я сойду с корабля тогда, когда ни одной женщины, ни одного ребенка не останется на нем. Прошу вас позаботиться о них.

Только когда на «Байкал» перевезли всех женщин и детей, Екатерина Ивановна покинула тонущий барк, залитый водой уже до верхней палубы.

В маленькой шлюпке на пути к «Байкалу» Екатерина Ивановна вдруг по-детски расплакалась Офицер, управлявший лодкой, которую то и дело заливала волна, стал ее успокаивать. Улыбаясь сквозь слезы, Екатерина Ивановна указала на плавающую в воде мебель, сорванную волнами с барка. Это были вещи, купленные ею в Охотске, чтобы создать хоть какой-нибудь уют на зимовке.

Между тем ветер стих, туман рассеялся.

Всех женщин и детей отправили в Петровское. «Байкал» во время прилива снялся с мели. Под руководством Невельского началась энергичная разгрузка

почти залитого водой «Шелехова». Удалось спасти весь груз, кроме соли и сахара. С барка сняли даже весь такелаж и рангоут. Но само судно не удалось спасти.

Позднее специальная комиссия установила, что при продаже барка в Сан-Франциско американцы самым наглым образом обманули русскую компанию. Подводная часть судна оказалась настолько слабой, что от небольшой качки расшаталась обшивка.

Гибель барка нанесла очень чувствительный удар Амурской экспедиции, на которую и так многие косо смотрели. Это событие вызвало немало самых нелепых толков. Аварию барка поставили в вину Невельскому и стоимость судна отнесли за счет экспедиции.

...Деятельность Амурской экспедиции определялась рамками высочайшей инструкции, а ее экономическое положение зависело от Российско-Американской компании. Представителем компании считался капитан Невельской.

Казалось бы, все свое внимание он должен обратить на торговлю с местными жителями. Но Геннадий Иванович прибыл сюда не ради коммерческой деятельности и получения доходов для компании.

Прежде всего он организовал строительство жилищ в Петровском зимовье и на Николаевском посту. Само собой разумеется, что особых удобств создать не удалось. Дома строились из сырого материала. Печи складывались из глины с прямыми дымоходами, без оборотов. Сколько их ни топили, в жилье редко бывало больше 5 градусов тепла. А когда злая пурга наметала высокие сугробы снега, людям приходилось выходить из домов через чердаки, пока не откапывали окна и двери. Питание было скудным и однообразным. Но члены Амурской экспедиции твердо и бодро переносили все тяготы жизни.

Невельской принимал все меры к тому, чтобы установить дружбу с местными жителями. Во многих книгах западноевропейских путешественников можно встретить страницы, на которых авторы книг рассказывают о «дикарях». Какое при этом они проявляют высокомерие, презрение, сознание собственного превосходства! Порой полное непонимание культуры, психологии, обычаев и ве-рзваний жителей вновь открытых мест приводило «про-

129

0 Подвиг адмирала Невельского

свешенных» путешественников к ничем не оправданным жестокостям. Испанские и португальские конквистадоры, многие голландские и английские мореплаватели бесчинствами, грабежами, кровью и огнем запугивали население открытых ими стран и островов.

Совсем иначе вели себя русские моряки. «...Лучше отказаться от удовольствия ступить на открытую нами землю, нежели купить это удовольствие ценой крови», — заявил Литке, когда население открытых им островов Сенявнна настороженно отнеслось к работе русских моряков по описи берега.

Этой славной традиции русских моряков следовал и Геннадий Иванович Невельской. Глубоко уважая обычаи местных жителей, ласково и справедливо относясь к ним, защищая их интересы, русские сумели окончательно завоевать полное доверие и симпатию.

Все чаще и чаще местные жители стали наведываться в гости к начальнику экспедиции. Екатерина Ивановна усаживала гостей в кружок на полу своей единственной комнаты, угощала их кашей и чаем. Довольные гости во всех стойбищах и селениях рассказывали о радушии русских.

Как-то один из местных амурских жителей, по имени Накован, привез в Петровское свою молодую жену Са-конн. Жители селения Лянгр грозили украсть ее. Екатерина Ивановна приютила Сакони у себя. Она вымыла ее, причесала, нарядила в сарафан. Сакони даже сама удивилась своей пригожести. После этого к Екатерине Ивановне началось настоящее паломничество местных жительниц, желавших стать такими же красивыми, как Сакони.

Другой местный житель из близлежащего селения — Паткен увидел, как русские копают землю и сажают картофель. По местным поверьям, человек, копающий землю, должен немедленно умереть. Видя, что никто из русских не умирает, Паткен попросил Екатерину Ивановну и его научить сажать картофель Екатерина Ивановна помогла ему вскопать грядку и засадить ее. Когда же был снят урожай и никто в селении от этого не умер, все жители селения пришли благодарить Невельскую.

Дружба, установившаяся между русскими и местным населением, приносила большую пользу делу, кото-

рому посвятил себя Геннадий Иванович. Каждый, кто приходил в гости к начальнику экспедиции, рассказывал все, что ему известно об окружающей местности, о реках, об очертаниях приморского берега, о народах, населяющих Приамурский край.

Невельской сопоставлял эти сведения с данными предварительных разведок, которые были незамедлительно проведены им и его помощниками.

На первых порах Геннадию Ивановичу необходимо было выяснить, имеются ли пути к Хинганскому хребту, ведущие от притока Амура — Амгуни. Это было очень важно, так как Невельской намеревался начать свою деятельность с разрешения пограничного вопроса, то есть хотел обследовать направление этого хребта от верховьев реки Уды; по Нерчинскому трактату 1689 года, земли между «рекой Удыо и меж горами, которые до границы подлежат», были признаны ничейными.

К началу ноября 1851 года «первая очередь» строительства двух постов — Петровского и Николаевского — была закончена. Геннадий Иванович мог приступить к выполнению намеченного им плана. Но, прежде чем начать исследования широким, развернутым фронтом, Невельской решил провести также предварительную разведку к юго-востоку и юго-западу.

В начале ноября на юго-восток двинулся мичман Чихачев, покинувший службу на корвете «Оливуца», чтобы примкнуть к экспедиции, а на юго-запад отправился Орлов. Незадолго до Нового года они оба возвратились в Петровское и порадовали Невельского хорошими сведениями.

Чихачеву удалось выяснить, что с правого берега Амура к морю имеется несколько путей. При этом большая часть их приводит путника в закрытые бухты и заливы, которых довольно много на побережье. Самый же короткий и наиболее удобный путь к морю — тот, что ведет из селения Кизи. Важная особенность его заключается еще и в том, что от озера Кизи, на котором стоит селение, местные жители пробили к морю просеку, устланную бревнами, а к югу от нее, совсем неподалеку, находится удобный для стоянки судов закрытый залив Нангмар.

Не менее ценные сведения привез из своей разведки и Орлов.

Таким образом, к концу 1851 года Невельской имел достаточно фактических данных, чтобы наметить план исследовательских работ экспедиции и разрешить крайне важные пограничный и морской вопросы, наметить пути для возвращения России всего Приамурского края, на что у нее имелись неоспоримые права.

... Зима в этом году выдалась ранняя. Сначала задули холодные ветры, потом ударили морозы. Лиман Амура покрылся льдом. И наконец гыпал снег. Постоянные вьюги и метели сбивали его в большие горы, и

поэтому в течение долгого времени никак нельзя было установить санную дорогу.

Новоселы Петровского прятались в своих домах, занесенных снегом. Однажды, незадолго до Нового года, когда неистово мела пурга, две собачьи упряжки подкатили к домику, где жил Геннадий Иванович. Это приехали в гости жители Сахалина. И там уже знали о русском капитане!

Приехавшие распрягли собак, кинули им мороженой рыбы и вошли в дом. Там их приветливо встретили Геннадии Иванович и Екатерина Ивановна. Гости скинули тяжелые меховые одежды и уселись на полу в кружок. Перед ними поставили большую миску с горячей кашей и чашки с чаем.

Гости сытно поели, отогрелись, закурили и завели с хозяином неторопливый разговор. Они рассказывали о своей жизни на острове, о случаях на охоте, звали капитана к себе.

На одежде одного из гостей Геннадий Иванович увидел пугозицу, выточенную из блестящего черного камня.

— Где ты взял эту пуговицу? — спросил Невельской.

— Сам сделал, — ответил гость.

И, польщенный вниманием к своей работе, тут же оторвал пуговицу и подарил ее капитану.

Пристально разглядывая подарок, Геннадий Иванович расспрашивал сахалинцев, много ли такого камня на острове. Очень много, отвечали те, целые горы. Если нужно, они готовы сделать уйму таких пуговиц и привезти их капитану — пусть только скажет.

Нет, капитану не нужны пуговицы. Но он просит показать место, где находится такой камень.

Н}, за этим дело, конечно, не станет! Если капитан просит, они всё готовы для него сделать.

^ $ Н:

Новый, 1852 год члены Амурской экспедиции встретили тесной, дружной семьей. Вокруг под глубоким снегом лежал пустынный, необжитой край с дикими лесами и скалистыми горами. А в ма пенькой, но уютной комнате Невельских было светло, ярко горели свечи, освещая радостные лица собравшихся.

Геннадий Иванович поднял бокал. Все умолкли, глядя

на своего начальника. И как три года назад в маленькой каюте «Байкала» капитан поведал команде о своем плане, прежде чем идти в неведомое плавание, так и з эту новогоднюю ночь он поделился с друзьями своими намерениями. .

— Цель, которую я решился преследовать, — сказал Невельской, — состоит в том, чтобы указать правительству на важное значение для России Амурского бассейна с его прибрежьями и тем положить твердое основание к признанию навсегда за Россией этого края. Патриотическая преданность и рвение к этому делу, полная наша убежденность в важном значении этого края для блага родины воодушевляют всех нас в равной степени. Несмотря ни на какие опасности и ничтожество имеющихся в нашем распоряжении средств, мы твердо идем к предположенной цели. И мы достигнем ее! Такова миссия, выпавшая на нашу долю. Не отступая ни перед какими преградами, мы исполним долг свой перед отечеством!

Громкое «ура» потрясло стены домика.

И тут же, за новогодним столом, начальник Амурской экспедиции рассказал собравшимся о своем давнем намерении решить два важных вопроса: пограничный и морской.

Он говорил, что перед экспедицией стоит насущная необходимость выяснить, действительно ли груды камней, найденные академиком Миддендорфом и принятые им за пограничные знаки с Китаем, имеют это значение; каково, наконец, истинное направление Хинганского хребта; каков путь рек, которые берут начало среди крутых отрогов Хингана и впадают в Амур.

Только решив эти задачи, можно по-настоящему ответить на вопрос о границе.

Морской же вопрос уже частично решен в результате плавания «Байкала». Уже доказано, что Сахалин — остров, а лиман и устье Амура доступны для морских судов. Осталось узнать, имеются ли на побережье Татарского пролива удобные гавани. И, наконец, последняя задача, возникшая уже здесь, на месте, — обследовать Сахалин...

Одиннадцатого января 1852 года подпоручик Орлов отправился исследовать верховья реки Тугур. Орлов получил задание выяснить действительное направление

Хингаиского хребта, который, согласно Нерчинскому трактату, определял границу между Россией и Китаем.

Одиннадцатого февраля в экспедицию на Сахалин ушел лейтенант Бошняк.

Двенадцатого февраля покинул Петровское мичман Чихачев. Его путь лежал к реке Горин, затем по Амуру, через селение Кизи, в залив Нангмар. Он должен был выяснить, не тот ли это залив, который Лаперуз назвал именем Де-Кастри.

И, наконец, 17 февраля Невельской отправил четвертую экспедицию в составе Березина и Попова, которым приказал следовать вверх по Амуру и произвести глазомерную съемку правого берега реки.

Много выдержки и настойчивости проявили помощники Невельского. Каждый из них мог бы поведать, какие невероятные трудности они встречали на своем пути. Но их донесения были сухи и строго деловиты. Описывая свои наблюдения и открытия, они весьма скупо рассказывали о том, в каких условиях проходила их работа.

Несмотря на то что все четыре экспедиции добыли совершенно различные сведения, результаты их были одинаково интересными и значительными.

Но, пожалуй, тяжелее всех пришлось Бошняку, самому юному участнику Амурской экспедиции, — ему совсем недавно исполнился 21 год.

Невельской поручил Бошняку проверить истинность слов сахалинских гостей о черном камне.

Немногое мог дать Геннадий Иванович в дорогу Бошняку. Из снаряжения — нарту с собачьей упряжкой да маленький ручной компас, а из продовольствия — сухарей дней на тридцать, несколько щепоток чаю и немного сахару. Но это не смущало молодого лейтенанта. Коль есть сухарь и кружка воды — работать можно!

Геннадий Иванович и Екатерина Ивановна тепло простились с Бошняком, пожелав ему удачи.

Собаки залились лаем, рванули нарту. Через минуту Бошняк и его проводник из местных жителей — Позвейн скрылись в снежной мгле. Какое-то время ветер доносил истошный собачий лай. Потом все стихло. Но Невельские долго стояли на крыльце, глядя в ту сторону, где скрылась нарта.

...Дул холодный февральский ветер. Покинув Петровское зимовье, Бошняк и Позвейн сразу сошли на торосистый лед залива Счастья. Вначале они шли знакомыми местами. Слева лежали три низменных песчаных островка, покрытых льдом, — Удд, Лянгр и Кавос (ныне острова Чкалова, Белякова и Байдукова). Справа — такой же низменный материковый берег, не защищенный от охотских ветров. Спустившись на юг по льду Амурского лимана до мыса Лазарева, путники повернули налево, пересекли самое узкое место Татарского пролива и вступили на сахалинскую землю.

Первую ночь на Сахалине Бошняк и Позвени провели в маленьком стойбище Погоби. Запасшись здесь кормом для собак, они двинулись на следующее утро в дальнейший путь.

Шли берегом. Вскоре от селения Тык начались пригорки, увалы, чем дальше, тем более крутые. Идти становилось все труднее. То и дело приходилось впрягаться в нарту, помогать собакам. Порой, когда утесы нависали над морем, путники спускались к самому берегу и двигались по ледяному припаю.

На морозе стыли руки. Бошняк отогревал дыханием одеревеневшие пальцы и отмечал на карте пройденный путь, записывал свои наблюдения в журнал. Ничто не ускользало от внимательного взгляда исследователя.

Он тщательно изучал строение горных отрогов и направление хребтов, извивы береговой линии, каждую встречавшуюся на пути речушку или протоку.

По мере продвижения на юг стали попадаться отложения черного камня. Верно говорили сахалинские гости: из черного камня на острове были сложены целые горы. Со скрупулезной точностью Бошняк отмечал на своей карте каждое такое место, прятал в заплечный мешок образец найденного камня и двигался дальше.

А мороз, как назло, все крепчал. Вовсю свирепствовала пурга. Люди и собаки изнемогали, преодолевая громоздившиеся повсюду обледенелые кручи. От усталости и голода одна за другой стали гибнуть собаки. Все чаше приходилось людям впрягаться в нарту.

Так, следуя по западному берегу Сахалина, Бошняк прошел 160 верст от Погоби до мыса Дуэ — конечного пункта, намеченного Невельским. Первую часть за-

дания он выполнил. Теперь предстояло пересечь весь остров с запада на восток и выйти на побережье Охотского моря.

В надежде пополнить запасы продовольствия и купить собак взамен погибших Бошняк возвратился несколько назад, в большое селение Танчи. Но тамошние жители ничем не смогли помочь ему. Тогда Бошняк, не теряя времени, двинулся в глубь острова, так и не пополнив своих скудных запасов.

Вначале дорога вилась вдоль низкого берега реки Мгачь, поросшего густым еловым лесом. Но потом высокие горы стали сдвигаться. И чем ближе к истоку реки, тем неприступнее становились их склоны, тем больше усилий требовалось от людей. Проводник угрюмо молчал. Он настойчиво предлагал лейтенанту вернуться в Петровское. Но Бошняк шел все дальше и дальше.

В селении Юткырво проводник заявил, что он больше идти не может. Бошняк не стал принуждать его. Он по-братски поделился с ним остатками продук-

тов, уложил в заплечный мешок свою долю cyxapeif и чаю (сахар уже давно кончился) и с новым проводником тронулся в дальнейший путь.

По мере того как Бошняк продвигался в глубь острова, перед ним вставали все более высокие горы. Он карабкался со склона на склон, продирался сквозь густую чащобу леса, заваленного буреломом. А ветер, точно взбесившись, дул не унимаясь, взметал колючий снег, хлестал по лицу. Из глаз текли слезы и застывали на щеках.

Новый проводник только дивился, наблюдая за странным русским, совсем еще юношей, который так упорно шел вперед. Крепок был таежный ветер, но этот русский человек был крепче.

Так Бошняк перевалил через хребет, известный ныне под названием Камышовый, и спустился в узкую долину, по дну которой текла река, стиснутая гористыми берегами. Местные жители звали ее Тымь.

Эта река еще нс была известна географам. Бошняк первым исследовал ее. Его нс остановили ни суровые морозы, ни бездорожье. Он шел вдоль течения реки ]57 верст и наконец дошел до ее устья. Тымь несла свои воды в Охотское морс, в залив Ный.

С трудом удерживая негнущимися пальцами карандаш, Бошняк занес в путевой журнал данные о заливе Ный и об особенностях береговой линии. Задачу, поставленную перед ним начальником Амурской экспедиции, он выполнил полностью.

Обратный переход был еще более трудным. Не было ни сухарей, ни чаю. Оставалось только тухлое тюленье мясо, но и его нужно было экономить. Ведь впереди лежали сотни верст неимоверно тяжелого пути.

От недоедания у Бошняка распухли ноги, появились нарывы. Леденящий ветер сковывал дыхание, от усталости кружилась голова. Согнувшись под тяжестью заплечного мешка, Бошняк с трудом передвигал израненные ноги.

На обратном пути он на целые сутки задержался в маленьком стойбище Чхар. Но побудили его к этой задержке не усталость и голод.

Случайно в юрте одной старушки Бошняк увидел листок из старого русского молитвенника. Трепетно забилось сердце, когда он прочел на нем запись: «Мы,

Иван, Данила, Петр, Сергей и Василий, высажены в айнском селении Томари-Анива Хвостовым 17 августа 1805 года... Перешли реку Тымь с 1810 года, когда в Томари-Анива пришли японцы...»

— Откуда у тебя эта бумага? — стал допытываться Бошияк у хозяйки юрты.

— От русских, — ответила старушка и, видя, с каким волнением Бошняк всматривается в непонятные ей значки на бумаге, добавила: — Возьми, если хочешь, возьми...

— Вот спасибо! — обрадовался Бошняк.

Но чем отблагодарить старушку? Ах да, вспомнил он, в мешке у него лежит кусок китайки, аршина три.

— Вот возьми, пожалуйста! — протянул Бошняк старухе материю.

Та радостно закивала головой, низко кланяясь. Но возбужденному юноше показалось, что он недостаточно отблагодарил ее. Он развязал свой кисет и отдал старушке большую часть запаса табака. Ничего не понимая, хозяйка юрты только ахала в восторге от таких богатых даров.

Весть об этом мгновенно разнеслась по всему стойбищу. Скоро в юрте стало тесно. Гости чинно расселись и дружно закурили, с уважением поглядывая на молодого офицера, который пристроился у огня. С большим вниманием он разглядывал исписанный листок.

«...Высажены Хвостовым... 17 августа 1805 года. ..»

Да, это было около пятидесяти лет назад! Русский фрегат «Юнона», под командованием лейтенанта Николая Хвостова, подошел к южной части Сахалина. Местные жители айны тепло встретили русских. Хвостов объявил Сахалин принадлежностью России. И в знак принятия его жителей под защиту русского флага он вручил старшине айнов соответствующий документ.

Перед отплытием «Юноны» пять русских матросов по призыву Хвостова добровольно остались на острове нести сторожевую службу на самом дальнем рубеже русской земли. Вскоре после возвращения с Сахалина Хвостов погиб. А царское правительство настолько безучастно отнеслось к судьбе первых сахалинских поселенцев, что даже имена их позабылись...

И вот в руках Бошняка листок из молитвенника с

собственноручной записью одного из безвестных героев-матросов! Как драгоценную реликвию, упрятал он листок.

Долго просидел Бошняк в юрте, слушая рассказы жителей Чхара. Дополняя друг друга, они поведали лейтенанту о том, как вместе с русскими ловили рыбу, промышляли в тайге соболя и медведя. Жили русские вон там, недалеко, на опушке. Последний из них, Василий, умер совсем недавно.

Местные жители проводили Бошняка к развалинам избушки, где жили матросы, и показали их могилы.

Долго стоял Бошняк у могильных холмиков, склонив голову. И кто знает, какие мысли возникали в мозгу усталого, больного лейтенанта...

* * *

Много времени минуло с тех пор, как Невельской разослал на разведку края своих помощников. Сколько раз он просыпался по ночам и, ворочаясь в постели без сна, старался себе представить, какими трудными, наверное, порой непроходимыми путями идут сейчас его друзья. Больше всего Геннадия Ивановича тревожила судьба самого юного из них — лейтенанта Бошняка. Его беспокоило, выдержит ли юноша все лишения, удастся ли ему найти тот камень, из которого была сделана пуговица сахалинского гостя.

Почему же эта пуговица не давача покоя Невельскому? Зачем была отправлена экспедиция в такой тяжелый и долгий путь?

Каменный уголь — вот из чего была сделана пуговица. Каменный уголь на Сахалине! Геннадии Иванович прекрасно понимал, какое огромное значение будет иметь это открытие для всего Дальневосточного края. Вот почему он с особым волнением ждал возвращения Бошняка.

* * *

В один из апрельских дней, когда над Амуром дул влажный ветерок — предвестник весны, Бошняк добрался до Николаевского поста.

Радостно высыпала навстречу своему начальнику команда поста. Казаки на руках внесли его в юрту, помогли снять меховые одежды. Отложив расспросы, они первым делом растопили баню. Отправляясь в экспедицию, Бошняк не взял с собой смены белья, чтобы не иметь лишней тяжести. И теперь, спустя copGK дней, ему даже не пришлось снимать белье — оно просто рассыпалось.

Горячая баня, сытный обед со свежим хлебом несколько ободрили измученного лейтенанта. И он на следующее утро выехал верхом на олене в Петровское.

А еще через день, больной, обессилевший, но гордый выполненной задачей, Бошняк предстал перед Невельским. Туго набитый образцами каменного угля мешок и карта, на которую он нанес открытые им месторождения, были неопровержимым доказательством того, что он не зря потратил столько сил в этой изнурительной экспедиции.

Геннадий Иванович крепко обнял юношу, расцеловал и тотчас приказал доктору уложить его в постель.

* * *

Так благодаря самоотверженности и стойкости молодого лейтенанта русского военно-морского флота Николая Константиновича Бошняка стало известно, что Сахалин богат углем и что в срединной части острова протекает Тымь — одна из самых больших сахалинских рек.

Не прошло и двух лет после экспедиции Бошняка, как сахалинский уголь уже горел в топках русских кораблей. Настала пора развития пароходного флота.

В середине октября 1853 года в трех верстах от мыса Дуэ встала на якорь винтовая шхуна «Восток», которой командовал Воин Андреевич Римский-Корсаков. Кстати, эта шхуна была первым мореходным судном, которое прошло в Амурский лиман через пролив, открытый Невельским. Шхуна уже два месяца находилась в плавании, и запасы топлива на ней стали подходить к концу...

Зная, что где-то в этих местах Бошняк нашел залежи каменного угля, командир «Востока» решич послать на берег группу матросов на поиски топлива. Им не пришлось долго искать. Из скалы, нависшей над берегом, выпирали толстые пласты каменного угля. Он словно сам просился в руки людям. Матросы никогда не видели ничего подобного, а это были люди, много повидавшие на своем веку.

Через год шхуна «Восток» снова побывала в этих местах и вновь пополнила здесь запасы топлива. А спустя еще несколько лет, в 1858 году, на этом месте заложили первую угольную шахту. Так было положено

начало развитию российской угольной промышленности на Тихом океане.

* * *

Остальные три экспедиции, посланные Невельским, добились не менее значительных результатов, чем лейтенант Бошняк. Собранные ими данные имели большое значение для утверждения русских в Приамурском

крае.

Первым, после 39-дневного утомительного странствования, возвратился в Петровское Орлов. Увлеченный смелыми планами начальника экспедиции, Орлов позабыл о своем возрасте, о своих прошлых невзгодах. С юношеским запалом, энергично, не зная устали, он вносил свою долю в освоение Амурского края.

Эта экспедиция была уже вторым путешествием Орлова с начала зимы 1852 года. За пять с лишним

недель он прошел 700 верст, ночевал под открытым небом, питался впроголодь юколой и сухарями. Но все эти лишения не помешали Дмитрию Ивановичу полностью выполнить задание.

И, когда Геннадий Иванович, обнимая старика, горячо поздравлял его как первого исследователя, определившего наконец точное направление пограничного Хин-ганекого хребта, Орлов смущенно покусывал копчики усов и невнятно бормотал:

— Полноте, Геннадий Иванович, помилуйте старика. ..

— Нет, пет! — с горячностью говорил Невельской. — Вы даже не представляете себе, сколь сильное оружие вы даете мне против Нессельроде!

Исследования Орлова действительно имели первостепенное значение. Дмитрию Ивановичу удалось доказать, что «Хинганекий хребет, принятый по Нерчинскому трактату 1689 года... за границу между Россией и Китаем, от верховьев реки Уды направляется не к северовостоку, как ошибочно до этого времени полагали и как изображалось на всех картах, а к юго-западу, и что в Тугурском и Удском краях, а также вдоль южного склона Хинганского хребта никаких пограничных столбов или знаков, как то сообщил академик Миддендорф, нет и никогда не существовало.. .»²⁰.

Теперь Геннадию Ивановичу было совершенно ясно, что Китай не считает весь Приамурский край своей территорией. По смыслу Нерчинского трактата граница между обоими государствами лежала «по самым тех гор вершинам до моря протягненным» — то есть шла не в северном направлении, а в южном. А раз никаких пограничных знаков там не оказалось, значит, китайское правительство не считает эту землю своей.

Два других помощника Невельского, вернувшись из экспедиции, доставили очень важные сведения о впервые исследованных огромных пространствах. Так мичман Чихачев первым изучил район рек Амгуни и Горина, произвел первую съемку залива Нангмар, в котором побывал Лаперуз. Французский путешественник, не исследуя залива, ограничился тем, что дал ему имя тогдашнего французского министра Де-Кастри. Наконец, Чихачев выяснил, что на берегу Татарского пролива есть закрытая бухта Хаджи, представляющая удобную гавань.

Эту бухту позднее исследовал Бошняк и назвал ее Императорской гаванью ¹⁸.

* ¹⁸ ¹⁸

Догорела и погасла свеча. За окном ночной сумрак сменился светом наступившего дня. А Невельской, окутанный облаком табачного дыма, все еще писал письмо Муравьеву, в котором рассказывал о первых исследованиях своих неутомимых помощников.

Геннадий Иванович докладывал генерал-губернатору, что пограничный вопрос успешно разъясняется, что вековые заблуждения, будто Приамурский край составляет китайские владения, начинают рассеиваться. Выясняется и другой главный вопрос — морской, так как на берегу Татарского пролива имеются закрытые бухты,

связанные с Амуром удобными сухопутными дорогами. В заключение своего письма Невельской обращал внимание Муравьева на недостаточность средств Амурской экспедиции и просил у генерал-губернатора помощи.

* * #

Дни становились заметно длиннее. Все чаще над Петровским зимовьем светило солнце. Под его лучами снег делался рыхлым, рассыпчатым. На смену суровой и вьюжной зиме шла весна, а с ней — распутица.

Но, как ни тяжело было путешествовать в эту пору, изучение Приамурского края и научные исследования не прекращались ни на один день.

В середине июня вскрылся ото льда залив Счастья, а спустя месяц на Петровском рейде бросил якорь корвет - «Оливуца».

Капитан корвета вручил Невельскому два пакета. Один из них был от Муравьева.

Генерал-губернатор советовал Невельскому оставить всякие исследования и настоятельно рекомендовал ограничить свою деятельность торговлей с местными жителями. Затем Муравьев сообщал, что в Петербурге убеждены в том, что данные Орлова об отсутствии пограничных знаков не соответствуют действительности.

Письмо генерал-губернатора ошеломило Невельского. Этого он никак не ожидал от Муравьева. Вместо помощи — холодный совет прекратить работу, в которой заключался весь смысл жизни Невельского.

Нет, конечно нет! Работы этой он не прекратит! Но все же, что могло толкнуть Муравьева к тому, чтобы так неожиданно оказаться в одном лагере с противниками дела Невельского? После такого письма Геннадий Иванович уже не мог считать своим союзником генерал-губернатора.

Перебирая в памяти все свои встречи и разговоры с Муравьевым, свои доклады и письма к нему, Невельской понял, чем вызвано такое охлаждение к делам Амурской экспедиции со стороны генерал-губернатора.

Еще в 1849 году, в Иркутске, Геннадий Иванович узнал, что Муравьев добился правительственного разрешения осуществить одну свою идею. Дело в том, что Муравьев хотел создать на базе Петропавловска-на-

Камчатке главный правительственный порт на Тихом океане, сосредоточить там весь тихоокеанский русский флот и оттуда, в случае необходимости, направлять корабли на защиту дальневосточных владений России.

Узнав о проекте генерал-губернатора, Невельской, со свойственной ему горячностью и прямолинейностью, доказал бессмыслицу этой затеи с военной точки зрения. Невозможно, говорил Геннадий Иванович, снабжать военную базу всем, что ей необходимо, не имея удобных дорог и сплавных рек. Тогда же Невельской предложил, чтобы все денежные средства, которые Муравьев решил выделить для укрепления Петровавловска-на-Камчатке, употребить с большей пользой на работы по исследованию устья Амура и на строительство там нового порта. Это и дало бы возможность по-настоящему решить задачи обороны дальнего востока России.

Но Муравьев остался при своем мнении. И теперь, видно понимая, что в результате успешных исследований Амурской экспедиции неминуемо возникнет вопрос о создании главного военного порта на Амуре и, следовательно, всем станет понятна никчемность его идеи, Муравьев, видимо завидуя Невельскому, отшатнулся от него. Как ни тяжело было Геннадию Ивановичу примириться с этим, но тут уж, очевидно, ничего нельзя было поделать. Уж слишком горд и самоуверен был генерал-губернатор!

Второе письмо было от правления Российско-Американской компании, в ведении которой формально числилась А мурская экспедиция. Письмо было коротким, но весьма определенным:

«Распространение круга действий экспедиции за пределы высочайшего повеления не сходствует намерениям Главного правления, тем более что, включая убытки, понесенные уже компанией по случаю затонувшего барка «Шелехов», простирающиеся до 36 000 рублей, вместе с отправленными в 1851 году товарами достигли уже 59 000 рублей, то есть суммы, определенной на экспедицию до 1854 года.

Поэтому представление Ваше об увеличении средств экспедиции товарами и жизненными припасами Правление не признает ныне своевременным впредь до получения от торговли прибылей, могущих покрыть издержки компании».

145

10 Подвиг адмирала Невельского

Тут уже возмущению Невельского не было предела. Такого бездушного отношения к людям он не ожидал. Над экспедицией нависла угроза голодной смерти. Продуктов, и то не всех, оставалось только до 1 октября, сахара и чая — до 1 августа, муки и круп совсем не было.

Нужно было срочно принимать героические меры, тем более что от недостатка пищи среди членов экспедиции начались болезни. Местные жители делились с русскими всем, чем могли. Они доставляли экспедиции свежую рыбу, просо, чай, иногда оленье мясо. Они оказывали также большую помощь в уходе за больными, приносили черемшу и другие противоцинготные травы и коренья.

Воспользовавшись тем, что корвет «Оливуца» еще стоял на Петровском рейде, Геннадий Иванович снял с корабля необходимых ему для пополнения экспедиции людей, а командиру корабля предписал следовать в Аяи, куда направил настоятельную просьбу помочь ему продуктами.

В Аяне откликнулись на просьбу Невельского. Вскоре корвет вернулся с небольшим запасом продовольствия, а через два месяца другое судно Российско-Американской компании тоже доставило немного продуктов.

Тем не менее, когда подсчитали запасы, увидели, что их оказалось очень мало. Геннадию Ивановичу пришлось уменьшить и без того скудный паек. Значительную часть продовольствия нужно было сохранить для будущих разведок.

О выгодной торговле, о получении прибыли, на что так рассчитывала компания, желая возместить расходы по экспедиции, нечего было и думать. Для этого на складе не находилось нужных товаров.

Однако, несмотря на все эти затруднения, члены Амурской экспедиции продолжали деятельно трудиться. Глядя, с какой твердостью переносит все тяготы сам начальник экспедиции и его семья, все сподвижники Невельского, от рядового солдата до офицера, не жалели сил для освоения Приамурского края и Сахалина. Все горячо верили в то, что, убедившись в важности исследований экспедиции, правительство выделит наконец нужные ей средства для достижения столь высокой цели.

Снова юный Бошняк отправился в командировку.

Выходили на разведки Орлов, Воронин, Разградский, Березин, а порой и сам Невельской.

Сообщая генерал-губернатору Муравьеву о своих дальнейших планах, Геннадий Иванович писал, что вверенная ему экспедиция неуклонно преследует государственную цель, «не страшась ни тяжкой ответственности, ни опасностей, ни лишений... но всему на свете есть предел, переступать который не следует».

А из далекого Петербурга одна за другой приходили инструкции, которые генерал-губернатор аккуратно препровождал Невельскому: «соблюдайте крайнюю осторожность и неспешность», «не занимайте селения Кизи, лежащего на правом берегу Амура», «не трогайте залива Де-Кастри», «не отправляйте экспедиций для исследования побережья Татарского пролива», не делайте того, не делайте другого...

Ограниченность петербургского начальства выводила Невельского из терпения. Ведь ему на месте было виднее, что нужно делать. На подобные распоряжения и инструкции он вынужден был отвечать: «Ваше предписание получил... но должен действовать иначе».

... Опять наступила зима. Застыл Амурский лиман. Густой снег усыпал горы, леса, долины. Скованный льдом, затих могучий Амур.

Снова пришел Новый год. При свете мерцающих свечей за большим столом, уставленным скромными яствами, собралась единая семья. Все были в парадных мундирах. Стрелка хронометра близилась к полуночи.

Геннадий Иванович, торжественно строгий, поднял бокал и поздравил своих благородных сотрудников с наступающим годом. Как и год назад, он снова поделился с ними своими планами на будущее.

Воодушевленные стойкостью и решительностью своего начальника, сподвижники Невельского заверили его в том, что готовы на все лишения, трудности и опасности, которые могут встретиться им в новом, 1853 году.

С самого начала января Геннадий Иванович приступил к осуществлению плана, о котором говорил в новогоднюю ночь. По существу, это было продолжением разведывательных работ прошедшего года. Не в характере Геннадия Ивановича было отступать.

Нарушая все инструкци i, вопреки предписаниям, Невельской решил учредить пост в селении Кизи, на правом берегу Амура, и в заливе Мангмар (Де-Кастри). Геннадий Иванович исходил из следующих разумных соображений. Залив Нангмар благодаря своему географическому положению представляет весьма выводную позицию на берегу Татарского пролива. Владея ею, можно легко контролировать воды пролива и наблюдать за действиями иностранных судов даже в ту пору, когда Амурский лиман бывает еще скован льдом. Что же касается селения Кизи, то оно лежит на пути к заливу и может служить прекрасной тыловой базой.

Приступая к выполнению этого плана, Невельской трезво отдавал себе отчет в том, чем может ему грозить такое «самовольство».

— Я хорошо понимаю, — сказал Геннадий Иванович своим помощникам, — что подобное распоряжение с моей стороны в высшей степени дерзко и отчаянно и что оно может повлечь за собой величайшую ответственность. Но ввиду того, что только такими решительными мерами представляется возможность разъяснить правительству важное значение для России Приамурского и Приуссурийского бассейнов, я решаюсь действовать энергично; личные расчеты и опасения я считаю не только неуместными, но даже преступными.

Девятого января на трех нартах, запряженных собаками, мичман Разградский и приказчик Российско-Американской компании Березин отправились в Кизи. Их главной задачей было, во-первых, создать промежуточную базу для последующей экспедиции лейтенанта Ьошняка в залив Нангмар; во-вторых, достигнув селения Кизи, употребить все силы на заготовку, по возможности с помощью местных жителей, строительного материала для основания поста.

Заготовка леса возлагалась на Березина. Разградский же должен был немедленно возвратиться для доклада Невельскому.

Второго февраля Разградский был уже в Петровском и докладывал о выполнении задачи.

Спустя десять дней в путь тронулся Бошняк. Геннадий Иванович приказал Бошнчку, чтобы по прибытии в Де-Кастри он первым делом собрал местное население и при нем поднял русский военный флаг в знак принятия залива. Затем Бошняк должен был построить помещение, приобрести хорошую лодку и с открытием навига-

ции заняться исследованиями берега в южном направлении. А самой главной его задачей было — найти закрытые бухты и пути сообщения с Амуром и Уссури.

Отправив Бошняка, Геннадий Иванович написал Муравьеву донесение, в котором объяснил причины, побудившие его занять Кизи и Де-Кастри. Донесение ушло очередной почтой 25 февраля, а спустя некоторое время Невельской получил от Бошняка сообщение о том, что 4 марта поднят флаг в заливе Де-Кастри.

Примерно в те же дни из Кизи пришло извещение и от Березина.

«Таким образом, — записал Невельской в своем журнале, — в марте 1853 года нами заняты Де-Кастри и Кизи».

Пока Невельской, при очень ограниченных материальных возможностях, со всей присущей ему энергией производил частичное закрепление за Россией Приамурского края, в далеком Петербурге постепенно начали понимать важность работ Амурской экспедиции. Да сознания Николая I стал доходить смысл неоднократных и настойчивых заявлений Невельского о том, что Амур является дверью в Сибирь со стороны Тихого океана и что тот, кто будет владеть ключом от Амура, то есть его устьем и Сахалином, будет владеть Сибирью. Ведь не зря многие иностранцы путешествовали по Сибири и под видом туристов и невинных ревнителей науки собирали сведения о Камчатке, Амуре и об их сообщениях с Сибирью.

К этому времени международная обстановка в Европе сильно осложнилась. Даже непосвященным было ясно, что дело идет к войне. Николай I отдавал себе отчет в том, что западные державы, напав на Россию, несомненно предпримут активные действия против русских владений на Дальнем Востоке и будут пытаться отторгнуть от России часть территории. А основание английских либо иных колоний в низовьях Амура создало бы серьезную угрозу Сибири. Под влиянием всех этих соображений и ввиду надвигающихся событий царское правительство решило действовать.

В конце мая Геннадии Иванович получил неожиданное извещение от Муравьева, в котором тот писал:

«Ввиду важности результатов Ваших действий государь император... высочайше удостоил Вас наградить

за оные...» Далее генерал-губернатор сообщал о решении правительства выделить Амурскую экспедицию из подчинения Российско-Американской компании.

Невельской просто глазам своим не верил. Не награда — приложенный к письму орден Анны 2-й степени — взволновала начальника экспедиции. Нет, не это, Наконец-то правительство обратило внимание на амурско-сахалинскую проблему! Наконец-то Амурская экспедиция станет самостоятельной организацией, не зависящей от торгашей из Российско-Американской компании!

Но в Петербурге еще ничего не знали об очередном нарушении инструкции — о занятии Кизи и залива Де-Кастри и учреждении там новых постов.

Одиннадцатого июля в Петровское пришел старый знакомый — транспорт «Байкал». Невельской с нетерпением вскрыл доставленный ему пакет с предписанием генерал-губернатора. Он прочел:

«Вследствие всеподданнейшего доклада моего и на основании высочайшего о границе пашей с Китаем указания предлагаю Вам по высочайшему повепению занять нынешним же летом...»

И дальше перечислялось все, что уже давно сделал Геннадий Иванович, то есть ему предписывалось занять Кизи и залив Де-Кастри. Таким образом, все самовольные действия начальника Амурской экспедиции были как бы санкционированы полученным предписанием.

Невельскому предлагалось также занять два—три пункта на восточном либо западном берегу Сахалина, что и без того входило в планы начальника экспедиции.

Иностранные корабли — английские, американские — беспрестанно браконьерствовали в сахалинских водах. Особенно же рьяно там хозяйничали японцы. Каждую весну они высаживались на южном берегу Сахалина, без зазрения совести грабили местных жителей, порабощали их. В течение лета японцы вылавливали в огромных количествах рыбу в прибрежных водах, хищнически били морского зверя, а с наступлением осени безнаказанно уплывали на остров Хоккайдо. Эти разбойничьи набеги становились из года в год все смелее.

И Невельской решил положить этому конец.

— Давно пора окончательно закрепить Сахалин за Россией, — говорил он. — Это наш остров! Русские открыли его!

Так впервые указание правительства совпало с планами Невельского. Но в предписании шла речь о восточном или западном побережье. А Геннадий Иванович считал необходимым учредить пост в первую очередь на самом юге острова, в заливе Анива, ибо только это позволило бы оградить Сахалин от посторонних посягательств и помешать доступу туда японцев.

Кроме того, Невельской торопился также занять Императорскую гавань. Благодаря своему расположению она представляла как бы центральный пункт всей прибрежной полосы, от корейской границы до Амурского лимана. Учредив там пост, русские станут фактическими хозяевами всего побережья. Правда, на занятие гавани у Геннадия Ивановича не было «высочайших повелений», но это его не смущало.

Больше всего Невельского заботило отсутствие средств для занятия Сахалина и Императорской гавани. Но и это не остановило начальника Амурской экспедиции. Не мешкая, он погрузился на «Байкал» вместе с Орловым и командой в 15 человек.

Четырнадцатого июля 1853 года «Байкал» вышел в Татарский пролив и направился к Сахалину. Штили и встречные южные ветры замедлили плавание. Только 30 июля (11 августа) транспорт подошел к мысу Анива в южной части острова. Начались поиски удобной бухты. Из-за встречных ветров это было нелегко сделать, а времени до наступления холодов оставалось мало.

Тогда Невепьской, не теряя времени, вошел в Императорскую гавань, где б августа 1853 года учредил Кон-стантиновский пост. Поручив начальнику поста заявлять всем иностранным судам о принадлежности этого края России, Геннадий Иванович отправился в залив Нанг-мар (Де-Кастри). Там он высадился, а транспорт направил к западному берегу Сахалина. Оставшемуся на «Байкале» Орлову Геннадий Иванович приказал отыскать удобную бухту где-нибудь в районе 50° северной широты и основать там первый русский пост на Сахалине. Однако Невельской не отказывался от своей главной цели — поднять русский флаг на юге острова и заложить там пост.

Созданный Орловым на западном берегу Сахалина пост назвали Ильинским. «Байкал» остался в Татарском проливе нести крейсерскую службу. Сам же Геннадий

Иванович, ознакомившись с жизнью русских ггоселенцев в заливе Де-Кастри, пешком прошел до озера Кизн. Затем он па байдарке добрался к селению Котово, где организовал новый пост — Мариинский. Оттуда Невельской спустился по Амуру до Николаевска и возвратился к себе в Петровское.

Основная цель Невельского в навигацию 1853 года была достигнута: транспорт «Байкал» крейсировал в Татарском проливе, а в Императорской гавани и на западном берегу Сахалина были учреждены посты.

Но, чтобы не допустить какого-либо покушения иностранцев на побережье Татарского пролива, оставалось еще окончательно утвердиться на острове Сахалин, то есть занять главный пункт острова — Томари-Анива.

Через несколько дней после возвращения Геннадия Ивановича в Петровское туда пришло небольшое судно Российско-Ам ер ика некой ком пан ни «Ни кол а й».

На берег съехал гвардейский майор Н. В. Буссе, посланный из Петербурга для занятия Сахалина. Майор сообщил Невельскому, что он привез с собой все необходимые грузы и десант дня этой цели. Правда, офицеров для сахалинского десанта следовало выделить из числа участников Амурской экспедиции.

С первых же слов Буссе Геннадий Иванович насторожился. Он сразу почувствовал, что здесь что-то неладно. Так и оказалось в действительности.

Ознакомившись с ведомостью доставленных грузов, Невельской убедился, что недостает многих товаров, необходимых для обмена на свежие продукты. Кроме того, нет нужных медицинских средств и запас инструментов для строительных работ очень невелик. Указав на это Буссе, Геннадий Иванович заявил ему, что не считает десант обеспеченным и, следовательно, нет оснований полагать, что Буссе выполнил порученное ему задание.

Но самое главное заключалось не в этом. По распоряжению, которое доставил Буссе, Невельской должен был немедленно приступить к выгрузке всего имущества и десанта, а судно отпустить в Аян. Затем, дождавшись прибытия другого корабля, следовало вновь произвести погрузку и лишь тогда идти па Сахалин для организации там зимовки. При этом, по приказанию из Петербурга, пост надлежало основать на восточном или за-

падном берегу остроза, но отнюдь не в заливе Анива. Пока же Невельской будет дожидаться прихода нового корабля, Буссе отправится в Иркутск, чтобы лично доложить Муравьеву об исполнении поручения.

Нет, положительно петербургские чиновники не представляли себе фактического состояния дел! Подавляя в себе негодование, Геннадий Иванович сразу же решил действовать по-своему.

Он тут же категорически заявил Буссе:

— Всякие комбинации занятия пункта на восточной или западной стороне острова без утверждения нашего в главном пункте не только не уместны, но и вредны и не соответствуют достоинству России... А я ни того, ни другого не могу допустить...

— Но, позвольте, — начал возражать Буссе, — в предписании ясно указывается, что вы должны...

— Не позволю! — резко перебил его Невельской. — Начальник, поставленный в такой отдаленный край, должен действовать не по предписаниям и приказаниям, а в зависимости от обстоятельств, какие возникают на месте; он должен иметь в виду только лишь достижение главной цели, служащей интересам и благу отечества. Главный пункт на острове — Томари-Анива. Там-то прежде всего мы и должны утвердиться, несмотря на то что это противно данным мне предписаниям.

Нетрудно представить, какой эффект произвели слова Невельского на Буссе. Еще в Петербурге он слышал много нелестного о начальнике Амурской экспедиции, о его чрезмерной независимости. Но такого самовольства Буссе не ожидал. Ему, ограниченному, безынициативному гвардейскому офицеру, «шаркуну» из великосветских салонов, нарушение предписания из Петербурга казалось святотатством. Ведь слепое выполнение инструкции куда спокойнее и выгоднее для карьеры исполнителя.

Но этот образ мыслей был чужд Геннадию Ивановичу. Развивая свой план действий, он сообщил Буссе, что, во-первых, не может выделить из состава экспедиции офицеров для десанта и поэтому на Сахалин придется отправиться самому Буссе; а во-вторых, для пополнения запасов он вместе с Буссе выйдет на «Николае» в Аян, а оттуда — в залив Анива, где и будет организована зимовка.

И, хотя Буссе предполагал провести зиму в губерна-

торской резиденции в Иркутске и ему нисколько не улыбалась перспектива зимовать иа Сахалине, он был вынужден подчиниться.

Вместо того чтобы разгрузить и отпустить судно, Невельской отправился на нем в Аян. Там, со свойственной ему настойчивостью, он добился пополнения запасов и, взяв лично на себя ответственность за задержку судна, 3 сентября покинул порт Аян.

Прежде чем пойти на Сахалин, Геннадий Иванович остановился в Петровском, оставил там различные инструкции по подготовке постов к зиме и, захватив с собой Ьошняка, направился прямо к заливу Апива.

* * *

Двадцатого сентября 1853 года, когда уже темень спустилась иа море, «Николай» вошел в воды залива Анива. К одиннадцати часам вечера судно приблизилось к берегу. Там, очевидно, все было погружено в сон. Ни один огонек не мерцал в темноте, ни один звук не долетал до корабля.

В трех четвертях мили от берега Невельской приказал бросить якорь. Но едва раздался грохот цепного каната, как на берегу вспыхнуло несколько огней. Они беспокойно заметались. Ветерок стал доносить какие-то непонятные шумы, отдельные возгласы. Затем огни остановились на одинаковом расстоянии друг от друга, и все стихло. По всему было видно, что на берегу приняли какие-то меры предосторожности.

На «Николае» убрали паруса. Команда ушла на отдых. На палубе остались только вахтенные. Геннадий Иванович строго наказал следить за берегом и окликать любую лодку, направляющуюся к кораблю.

Ночь прошла спокойно.

С рассветом открылся берег. В него вдавались три небольшие бухточки. В каждой из них раскинулось по маленькому селению. На холме, господствовавшем над окружающей местностью, виднелась батарея.

С восходом солнца от «Николая» отчалили две шлюпки. Невельской, Буссе и Бошняк направились к берегу, чтобы произвести рекогносцировку и отыскать место для высадки десанта. Странная картина предстала перед ними, когда шлюпки прибаизились к земле.

На всем своем протяжении берег казался вымершим — ни шороха, ни живой души. Наспех сколоченные складские помещения были забаррикадированы. Кое-где из амбразур торчали стволы орудий. Похоже было, что здесь приготовились к решительной обороне.

Невельской осторожно двигался вдоль берега, наблюдая в подзорную трубу за укреплениями. И вдруг он весело рассмеялся. Оказалось, что вся оборона противника — сплошной маскарад. На возвышенности были насыпаны восемь земляных куч, наподобие амбразур, а в каждую из них вставлена ширма с грубо нарисованной пушкой. Ночыо все это, пущей убедительности ради, освещалось фонарями, укрепленными на палках между амбразурами.

Выбрав удобное место для высадки, Геннадий Иванович возвратился на судно. Весь день прошел в подготовке к десанту. На берегу все было по-прежнему недвижно.

На следующее утро «Николай» поднял паруса и подошел к берегу на расстояние пушечного выстрела. Затем к берегу направился большой баркас с командой в 25 человек во главе с лейтенантом Рудановским. Сам Невельской, Буссе и Бошняк следовали за баркасом в шестивесельной шлюпке.

Едва только шлюпки коснулись земли, как из-за «укреплений» выскочила горсточка японцев. Они неистово орали, словно подбадривая друг друга, и размахивали обнаженными саблями.

Геннадий Иванович спокойно улыбался и ждал приближения японцев. Но они только кричали, а двинуться вперед не посмели.

В это время из-за прибрежных кустов вышло несколько айнов. Они робко подошли к Невельскому.

— Америка? — спросил один из них.

— Каук! — ответил Геннадий Иванович. — Лоча! (Нет! Русские!)

Убедившись, что это действительно русские с Амура, которые пришли сюда, чтобы защитить айнов от насилий иностранцев, делегаты обрадовались и оповестили об этом остальных жителей селения.

Через несколько минут все местные обитатели высыпали на берег. Они шли, размахивая ивовыми палочками с расщепленными в виде метелочек концами. Это был знак дружелюбия и гостеприимства.

Видя, что айны радостно приветствуют русских, японцы умерили свой пыл, спрятали сабли и начали низко кланяться. А айны весело обступили шлюпки, стали сердечно обнимать матросов и солдат, всячески выказывая свою радость.

Большая группа айнов, окружив Невельского, показывала свои рубища и жаловалась на пришельцев, ко-

торые грабили, избивали айнов, заставляли работать, ничего за это не платя.

Началась высадка десанта.

Айны усердно помогали матросам выгружаться и снимать с баркаса орудия. Когда их установили и на небольшой возвышенности соорудили флагшток, раздалась команда построиться.

Вокруг матросов и солдат сгруппировались айны. Они понимали, что сейчас должно произойти нечто торжественное и важное.

Невельской подошел к строю. Тепло и дружески он поздравил остающихся на берегу с тем, что им выпала великая честь защищать землю, которая испокон веков является русской.

— Мы становимся здесь на острове для защиты земли и народа, — твердо и уверенно сказал Геннадий Иванович.

Когда он кончил речь, громкое «ура» прокатилось по строю. Тайгу разбудили ружейные залпы. Медленно пополз по мачте флаг, достиг ее конца, и широкое полотнище затрепыхалось по ветру.

С борта «Николая» ударили пушки. Команда разбежалась по вантам и реям, приветствуя подъем русского флага на южном берегу Сахалина.

Это было 22 сентября (4 октября) 1853 года. Стояла ясная и тихая погода.

... Невельской провел в новом, Муравьевском посту четыре дня. Он лично занимался устройством и размещением команды, стараясь обеспечить людям возможно лучшие условия жизни.

Прежде чем покинуть Муравьевский пост, Геннадий Иванович составил следующую декларацию:

«На основании трактата, заключенного между Россией и Китаем в городе Нерчинске в 1689 году, остров Сахалин, как продолжение Нижне-Амурского бассейна, составляет принадлежность России. Кроме того, еще в начале XVI столетия удские наши тунгусы (ороки) заняли этот остров. Засим в 1740 году русские первые сделали описание онаго, и, наконец, в 1806 году Хвостов и Давыдов заняли залив Анива. Таким образом, территория острова Сахалина составляла всегда неотъемлемую принадлежность России.

... император Николай I, осведомившись, что в по-

следнее время около этих берегов плавает много иностранных судов и что командами их производятся разные беспорядки на этих берегах и причиняются насилия обитателям оных... высочайше мне повелеть соизволил: поставить в главных пунктах острова надлежащие посты...

Во исполнение этой высочайшей воли, я, нижеподписавшийся, начальник этого края, 22 сентября 1853 года в главном пункте острова Томари-Анива и поставил Российский Муравьевский пост с упомянутой целью...»

Начальником поста Геннадии Иванович назначил Буссе.

Вечером 26 сентября на «Николае» подняли паруса. Осторожно раздвигая гладь бухты, судно двинулось в море. В тот же миг с корабля раздался залп: корабль салютовал. В ответ с сахалинского берега загрохотали орудия. Это прощались с Невельским оставшиеся в Муравьевском посту люди, которые должны были нести вахту на самом дальнем рубеже Российской земли.

Дул свежий попутный ветерок. «Николай» набирал скорость. Геннадий Иванович стоял на командирском мостике и смотрел в ту сторону, где в сгустившихся сумерках постепенно скрывался из виду Муравьевский пост. Судно прошло пролив Лаперуза и взяпо курс на запад. Спустилась ночь. Матросы и офицеры ушли отдыхать. На палубе остались только вахтенные. А Геннадий Иванович, в глубоком раздумье, еще долго взад и вперед ходил по палубе.

Учреждением Муравьевского поста завершался четвертый год неравной жестокой борьбы, которую пришлось вести Невельскому. Косность, корыстолюбие царских сановников, их злонамеренные интриги, ограниченность средств, дикая и суровая природа пустынного края — все было побеждено. Вопреки инструкциям, предписаниям и директивам, от чьего бы имени они ни исходили, Геннадий Иванович твердо и настойчиво шел к своей заветной цели. И вот как будто цель достигнута... Огромный край, о котором столько мечтали русские люди, открылся для России...

Далеко за полночь оставался на палубе Невельской. Тяжелые мысли одолевали его в эту осеннюю ночь. Что-то беспокоило этого человека, который бесстрашно, не щадя ни сил, ни жизни, боролся за честь своей родины.

Надвигалась война.

Невельскому было ясно: где бы война ни возникла, она не минует Дальнего Востока.

К тому времени амурско-сахалинский вопрос уже не был малозначащим, отвлеченным, теоретическим. С каждым днем его значение возрастало. Взоры политиков многих морских держав все чаще и настойчивее обращались к землям, лежащим на берегах Тихого океана.

Чтобы обеспечить оборону русских дальневосточных владений, необходимо было наконец решить амурско-сахалинскую проблему. Снабжение всего Дальневосточного края по-прежнему в основном производилось морским путем, пролегающим через два океана, мимо мыса Горн. Стоит начаться войне, и вражеские государства немедленно перережут эту длинную коммуникационную линию, не поддающуюся никакой обороне, а также примут все меры, чтобы блокировать тихоокеанское побережье России. Это было настолько очевидно, что могло считаться азбучной истиной.

Вся деятельность Невельского в это время была направлена к тому, чтобы обеспечить России единственно возможную, кратчайшую и наиболее безопасную линию связи внутренних областей страны с ее Дальневосточным краем. Такой коммуникационной линией и мог явиться в ту пору только Амур с его бассейном.

Поскольку надвигающаяся война требовала энергичного укрепления обороноспособности Дальневосточного края, естественно, что Невельской, положивший столько трудов па его освоение, не мог безразлично относиться ко всем оборонным мероприятиям.

Генерал-губернатор ААуравьев деятельно готовился к защите вверенного ему края. Но он по-прежнему считал, что главной базой обороны Дальнего Востока должна быть Авачинская бухта — порт Петропавловск. И все его заботы были обращены на укрепление этого порта. Невельской же придерживался другой точки зрения. Он неоднократно корректно, но настойчиво обращал внимание Муравьева на оторванность Петропав-ловска-на-Камчатке от других российских владений, расположенных вдоль океанского побережья. Достаточно

было взглянуть на любую географическую карту, чтобы убедиться в основательности его доводов.

Геннадий Иванович упорно стремился убедить Муравьева, что нельзя уделять чересчур много внимания укреплению Петропавловска, что целесообразнее бросить все средства на строительство нового порта и на создание оборонной базы близ устья Амура или даже в самом устье — например, в Николаевске.

Но Муравьев совершенно игнорировал все эти предложения Невельского.

Еще перед тем, как отправиться на Сахалин, Геннадии Иванович снова подробно изложил генерал-губернатору свою точку зрения на оборону края. В заключение своего письма он прямо и откровенно осудил план Муравьева: «Петропавловск никогда не сможет быть главным и опорным пунктом на Восточном океане, ибо при первых неприязненных столкновениях с морскими державами мы вынужденными найдемся снять этот порт как совершенно изолированный. Неприятель одной блокадой может уморить там всех с голоду».

Ход дальнейших событий подтвердил правильность взглядов Невельского. Если дело касалось Дальнего Востока, кто еще мог бы лучше его разобраться во всех особенностях плана обороны этого края!

Но генерал-губернатор был очень самолюбивым человеком. Только себя одного он считал компетентным в этих вопросах. Он не терпел противоречии, не любил советов, особенно от подчиненных ему лиц. Вообще за последнее время самостоятельные действия начальника Амурской экспедиции, его независимость, «оригинальность» его суждений, его настойчивость и прямота все больше и больше раздражали своенравного, властолюбивого генерала. И он все чаще начинал подумывать, как бы ему избавиться от этого беспокойного человека, который не признавал никаких авторитетов.

Последнее письмо Невельского еще больше подлило масла в огонь. Решение созрело. Теперь оставалось только ждать удобного момента.

Ничего не подозревая о том. что против него замышляется, Геннадий Иванович с прежней энергией продолжал свою деятельность.

На обратном пути из залива Томари-Анива Невельской посетил Императорскую гавань. Чтобы тщательно

ее исследовать, он высадил там своего самого надежного помощника — лейтенанта Николая Константиновича Бошняка с десятью казаками и матросами. Затем он направился к заливу Нангмар.

Осмотрев пост и проверив его готовность к зимовке, Геннадии Иванович на оленях двинулся к озеру Кизи, а оттуда на лодке добрался к Мариинскому посту. Затем он побывал в Николаевске и, только когда наступили морозы, возвратился в Петровское.

В результате проверки всех постов Невельской убедился, что к зиме все люди полностью обеспечены теплым жильем, одеждой, продовольствием, а главное — бодры, здоровы и веселы.

И зима в тот год выдалась особенно суровая, морозная и ненастная. Казалось, небо над приамурской землей прорвалось — снег сыпался и сыпался без перерыва. Тихоокеанские ветры, словно сговорившись, непрестанно дули во всю силу, вздымая снежные бураны.

Наступил новый, 1854 год. Геннадий Иванович встречал его, тоскуя по своим друзьям и помощникам, которые стали д [я него родными, близкими людьми. И, хотя

161

11 Подвиг адмирала Невельского

во время объезда постов Геннадий Иванович лично убедился, что им не грозят никакие опасности и невзгоды, какое-то беспокойство тяжелым грузом лежало на сердце. Он словно чуял что-то недоброе. Да и дома не все ладно... Голодная зима 1852 года сильно подорвала здоровье дочки Катюши. Девочка все хворает и хворает, просто тает на глазах... Да, невесела нынче новогодняя встреча...

В один из январских дней, как обычно, свирепствовала пурга. Если бы не густые дымки над избами, занесенное снегом Петровское казалось бы вымершим. Но вдруг сквозь рев пурги послышались гортанные крики каюров и заливистый собачий лай. У дома Невельских остановились нарты. Закутанный в меха, заросший щетиной, с замерзшим, обветренным лицом, в дом ввалился нежданный, но дорогой гость. Это был Дмитрий Иванович Орлов. Геннадий Иванович горячо обнял и расцеловал неутомимого старика следопыта.

Когда Орлов отдохнул и отогрелся, он представил Геннадию Ивановичу подробные отчеты о положении дел на Сахалине, в Императорской гавани, а также в Мариинском и Николаевском постах, которые он посетил по пути.

Сахалинские, Мариинские и николаевские донесения порадовали Невельского. Оставшиеся там люди без устали трудились. Не считаясь ни с погодой, ни с трудностями, они разведывали край с горячностью истых ис-• следователей, наносили на карты кроки своих маршрутов, теснее завязывали дружбу с народами, населявшими приамурские земли.

Но известия, привезенные Орловым из Императорской гав-ани, от Бошняка, были ужасны. Над зимовкой нависла угроза голодной смерти, на этот раз еще более неумолимая, чем в 1852 году. Возникла она по вине Буссе.

Этот петербургский офицер, которому были чужды благородные стремления Невельского и всех его сподвижников, не мог понять высокого чувства товарищества, каким были спаяны все члены Амурской экспедиции. Воображая себя «великим психологом, этнографом, гидрографом, политиком и даже мореходцем», он по существу был беспринципным, бездушным карьеристом, который превыше всего ставил свои личные интересы.

Ради собственного благополучия он нарушил приказание Невельского и этим обрек большую группу людей на голодную смерть. Один лишь Буссе нес ответственность за трагедию, которая разыгралась в ту зиму в Императорской гавани.

За все время существования Амурской экспедиции ни одна зимовка не была так полно снабжена продовольствием, одеждой и всем необходимым, как зимовка Буссе.

Прежде чем покинуть Муравьевский пост, Геннадий Иванович оставил Буссе подробнейшую инструкцию, как поступить с транспортом «Иртыш», которого ожидали в заливе Анива. Согласно этим указаниям, Буссе должен был там же организовать зимовку транспорта. Если по каким-либо причинам этого нельзя будет сделать, то транспорт следует отправить в Петропавловск. И только в самом крайнем случае, при наличии серьезных повреждении у судна, направить его для зимовки в Императорскую гавань. В последнем случае Буссе должен был по приказанию Невельского: «а) тщательно, вместе с командиром транспорта, осмотреть команду и всех, кто окажется слабым, заменить здоровыми людьми с поста и б) снабдить команду чаем, сахаром, ромом, водкой... рисом, зеленью, теплой одеждой... и железной печкой; провизии отпустить по крайней мере на семь месяцев».

Отдавая это приказание, Геннадий Иванович исходил из реальных возможностей Буссе и учитывал обеспеченность Муравьевского поста. Более того, в случае необходимости Буссе мог на месте пополнить свои запасы путем торговли с местными жителями.

Невельской обеспечил также полностью и зимовку в Императорской гавани, где находился Бошняк с командой в десять человек.

Все предусмотрел начальник Амурской экспедиции, кроме одного — возмутительных действий Буссе, равносильных предательству.

Первого октября в залив Анива пришел транспорт «Иртыш». На судне был серьезно поврежден руль, в корпусе оказалась течь, а главное, часть команды уже была больна. Командир «Иртыша» доложил обо всем этом начальнику Муравьевского поста — Буссе. В связи с тем, что командир транспорта не нашел удобного места для зимовки в заливе Анива, а идти в Петропавловск

никак нельзя было из-за повреждений судна, «Иртыш» должен был отправиться в Императорскую гавань и остаться там на зимовку.

Командир транспорта попросил Буссе, согласно приказаниям Невельского, заменить больных людей здоровыми и снабдить команду всем необходимым для зимовки.

Буссе не внял этой просьбе, не выполнил инструкции начальника Амурской экспедиции, и транспорт покинул Муравьевский пост ни с чем, хотя все необходимое имелось там в изобилии.

«Мне предстояло, — докладывал в письме Невельскому командир «Иртыша», — или погибать в море, на пути в Петропавловск, или выдержать в Императорской гавани все трудности зимовки без надлежащего снабжения. Я был вынужден избрать последнее».

Кроме «Иртыша», в Императорскую гавань пришел зимовать и транспорт «Николай». Внезапно наступившие морозы и недостаток в людях вынудили командира судна принять такое решение. Правда, положение «Николая» было несколько лучшим по сравнению с «Ирты-шом», поскольку его команда имела небольшой запас продовольствия и одежды.

Таким образом, в Императорской гавани собратось более восьмидесяти человек, из которых многие были больны. А продовольственные запасы на зимовке были рассчитаны всего на одиннадцать обитателей поста.

«При таком положении вещей, — доносил Бошняк,— надобно ожидать весьма печального исхода этой зи- • мовкн».

Отчет лейтенанта сильно встревожил Невельского. Но что делать? Для того чтобы в зимнюю пору, на нартах, перебросить необходимые продукты в Императорскую гавань, необходимо обеспечить запасы корма для собак хотя бы в трех пунктах по пути. Для этого нужно время. Но время сейчас — главный враг, ибо каждый день промедления может стоить человеческих жизней.

Геннадий Иванович решил обратиться за помощью к местным жителям. Неподалеку от Петровского кочевали эвенки с оленьими стадами. Они с готовностью откпикну-лись на просьбу русского начальника. Два эвенка с восемью оленями немедленно направились в Мариинский

пост. Взяв там муку, сахар, чай, медикаменты, они повезли все это в Императорскую гавань. Там эвенки отдали в придачу Бошняку и своих оленей для убоя, а сами остались на зимовке, чтобы, охотясь на лосей и изюбров, снабжать больных люден свежим мясом.

Орлов, несмотря на усталость, просил Невельского немедленно отправить его с несколькими нартами на помощь Бошняку. Но Геннадий Иванович не мог отпустить этого благородного человека: осмотрев Орлова, доктор сказал, что при такс л состоянии здоровья ему не пройти и двухсот верст.

Отправив первую партию оленей, Невельской предложил начальнику Мариинского поста договориться с кочующими в его районе эвенками и на их оленях дополнительно доставить продукты для зимовщиков в Императорскую гавань.

В это время пришло очередное донесение от Бош-няка. Сообщая о жизни на Константииовском посту, Николай Константинович писал: «...здоровых... не

имеется... Надежда на скорую от вас помощь нас всех еще одушевляет и поддерживает, хотя я сознаю, что это сопряжено с большими препятствиями».

Положение Бошняка становилось все более тяжелым. Орлов упооно настаивал на том, чтобы его отпустили в И шераторскую гавань, и после долгих колебаний Геннадий Иванович согласился. На двух нартах, груженных продуктами и медикаментами, в жестокую, неистовую пургу Дмитрий Иванович самоотверженно ушел из Петровского на помощь товарищу.

Одновременно Невельской, с согласия местных жителей, отправил на оленях в Императорскую гавань все, что только возможно было для спасения людей. При этом ему приходилось урезать и без того скудный паек на других зимовках.

Зима 1854 года была самой страшной. К весне из восьмидесяти четырех человек, так неожиданно собравшихся в Императорской гавани, несмотря на героические меры, принятые Геннадием Ивановичем, умерло двадцать человек. Этой же весной умерла от недоедания и маленькая Катя — первая дочь Невельских²¹.

А Буссе?

Буссе спокойно благоденствовал. Изредка он присылал Невельскому донесения о благополучии Муравьев-

ского поста и зимующей там команды. При этом препровождались журналы исследований, которые проводил отнюдь не он, а его неутомимый помощник — лейтенант Рудановский²².

* * *

А далеко от Амура, за много тысяч верст от Петровского, уже шла война. Невельской узнал о ней из письма Муравьева. Еще в октябре 1853 года турецкий султан, подстрекаемый английским и французским послами — Стрэфордом и Лакуром, — объявил о начале военных действий.

Восемнадцатого (30) ноября того же года адмирал Нахимов смело вошел в Синопскую бухту и разбил турецкий флот, во много раз превосходивший по силе нахимовскую эскадру.

Как Муравьев, так и Невельской понимали, что дело не ограничится нападением одной только Турции. Рано или поздно западные державы тоже ввяжутся в войну и примут все меры, чтобы решить спорные вопросы силой оружия. Поэтому все действия как губернатора, так и начальника Амурской экспедиции были направлены к тому, чтобы подготовить достойную встречу вражескому флоту.

Но у каждого из них была своя точка зрения. И генерал-губернатор, пользуясь правом старшего начальника, осуществпял свои план, не считаясь с критическими замечаниями и предложениями Невельского.

Еще 22 апреля 1853 года Муравьев докладывал Николаю I о всех исследованиях Амурской экспедиции. В момент, когда международная обстановка была очень напряженной и со дня на день ожидали разрыва с западными державами, самостоятельные и решительные действия Невельского удостоились высочайшего одобрения.

Но не о заслугах Невельского говорил Муравьев, докладывая царю о работах экспедиции. Ему важно было убедить Николая в необходимости организовать всемерную оборону исследованного края и в первую очередь усилить обороноспособность Петрогтавповска.

Выслушав доводы Муравьева, царь заметил:

— Все, что ты говоришь, — хорошо, но я ведь должен посылать защищать это из Кронштадта.

— О нет, ваше величество, — ответил Муравьев, — ныне нет, кажется, надобности посылать так издалека. — И, указывая на Амур, добавил: — Можно и ближе подкрепить...

И Муравьев начал убеждать царя, что экспедиция решила вопрос об Амуре на месте и что решение это соответствует точному смыслу Нер¹¥инского трактата и таким образом доказывает неоспоримое право России на Амур. Следовательно, у правительства имеются все основания разрешить плавание по Амуру русским судам, которые и доставят все необходимое для обороны Петропавловска.

— Эх, Муравьев, Муравьев, — покачал головой и благосклонно усмехнулся Николай. — Право, ты когда-нибудь сойдешь с ума от Амура...

Генерал почтительно склонился:

— Государь, сами обстоятельства указывают этот путь...

Николаи еще раз перелистал документы, представленные Муравьевым, нахмурился, потом взял перо и размашисто наложил резолюцию: написать Пекинскому трибуналу о разграничении; предложение же Муравьева о сплаве по реке Амуру запасов оружия, продовольствия и войск рассмотреть в Особом комитете.

II на этот раз амурский вопрос вызвал долгие споры среди членов Особого комитета. В конце концов сошлись на том, чтобы идти русским судам по Амуру.

Николаи I утвердил это решение.

— Плыви по Амуру, — сказал он Муравьеву. — Но смотри, чтобы при этом не ггахло порохом.

Вся Сибирь встрепенулась при вести об открытии плавания по Амуру, которого она ожидала более 160 лет.

Это решение вызвало большую радость среди всего населения края. Муравьев — именно он, а не Невельской — был героем дня.

«Генерал-губернатора Николая Николаевича Муравьева, — захлебываясь, писал особый чиновник, приставленный к губернатору, — везде встречали с восторгом, давали в честь его обеды, сочиняли стихи и песни» ²³.

А когда Муравьев прибыл на Шилку, где его ждал специально выстроенный пароход «Аргунь» и караван из 76 различных судов, горное ведомство встретило генерал-губернатора торжественной иллюминацией.

Четырнадцатого мая 1854 года флотилия начала свое плавание по Шилке. К берегам реки устремились жители прибрежных мест. Громкими криками «ура» они приветствовали русские суда, плывущие к Амуру.

«Восемнадцатого мая, в 2 часа 30 мин. пополудни, флотилия вступила в воды реки Амура, — доносил тот же чиновник, одной из обязанностей которого было справедливое и точное освещение событий. — Все встали на лодках, сняли шапки и осенились крестным знамением. Генерал-губернатор, зачерпнув в стакан амурской воды, поздравил всех с открытием плавания по реке; раздалось восторженное «ура», и суда понеслись по гладкой поверхности Амура. Таким образом, после двухвекового промежутка времени патриотическими усилиями и настойчивостью Н. Н. Муравьева снова появилась флотилия на водах амурских»²⁴.

Так Муравьев, ходатай по делам Амура, начал пожинать лавры Невельского, словно только он и был главным инициатором этого дела. И, пока генерал-губернатор с комфортом спускался по Амуру, Геннадий Иванович Невельской, этот скромный, честный труженик, .брел через горы, по грязному тающему снегу, из Петровского в Николаевск, чтобы встретить приближающуюся флотилию. Он лично хотел проверить, не грозит ли какая опасность русским судам, плывущим по Амуру.

Свыше 500 верст проплыл Геннадий Иванович навстречу флотилии и всюду договаривался с теми из местных жителей, которые могли служить русским судам лоцманами.

Вечером 5 июня Невельского нагнал специальный нарочный с извещением, что в залив Нангмар прибыли два корабля из Петропавловска и шхуна «Восток» с важными документами. Оставив людей для встречи Муравьева, Геннадий Иванович поспешил к заливу. Там он получил известие о нападении Англии, Франции и Сардинии на Россию.

Разгром турецкого флота адмиралом Нахимовым потряс западные державы. Четвертого января 1854 года они направили в черноморские воды свои военные корабли, а 27 и 28 марта объявили о состоянии войны с Россией.

Невельскому стало ясно, что до появления

Геннадий Иванович встал на лодке и обнажил голову.

вражеских кораблей в тихоокеанских водах остались буквально считанные дни. Не теряя времени, Геннадий Иванович тотчас покинул залив Нангмар и возвратился в Мариинский пост. Там он сел на байдарку и снова поплыл навстречу Муравьеву.

На седьмой версте выше Мариинского поста Невельской внезапно увидел иа повороте реки плывущую по Амуру флотилию. Геннадий Иванович встал на лодке, выпрямившись во весь рост, и обнажил голову.

Навстречу ему, запрудив всю реку, двигались суда. На их мачтах развевались родные флаги. С глубоким волнением следил Невельской, как из-за излучины берега появляется флотилия. Влажная пелена застилала эту величественную картину и мешала ему смотреть.

К полудню 14 июня 1854 года вся флотилия стояла у Мариинского поста. Не скрывая своей самой искренней радости, Геннадий Иванович горячо поздравил Муравьева с благополучным завершением первого плавания по Амуру.

Генерал-губернатор благосклонно принял поздравления начальника Амурской экспедиции. Затем он передал Невельскому благодарность царя за все его действия и распоряжения, направленные к достижению важной государственной цели.

Но в то же время, чтобы Невельской не тешил себя надеждой и далее вести себя так же независимо, генерал-губернатор немедленно распорядился: небольшое

число прибывших людей разместить в Мариинском и Николаевском постах, где будут зимовать экипажи фрегата «Паллада» и шхуны «Восток», которые должны войти в реку Амур. Наибольшую же часть прибывшего народа перебросить в залив Нангмар, а оттуда — на транспортах в Петропавловск, чтобы всемерно укрепить этот порт и защищать его.

Муравьев не принимал в расчет соображения Невельского, они только раздражали властного генерал-губернатора. Между ними по каждому малейшему поводу все чаще и чаще возникали разногласия, все сильнее отдаляли их друг от друга.

«Невельской просит меня не обездолить его народом...» — с нескрываемым неудовольствием писал своему адъютанту Муравьев.

Далее он возмущался тем, что Невельской «строит

батарею в Николаевском, на увале, а не там, где приказано. Он, оказывается, вреден как атаман: вот к чему ведет честных людей излишек самолюбия и эгоизма...»

Каким нужно было быть циничным человеком, чтобы обвинить Геннадия Ивановича в самолюбии и эгоизме!

Только низкой завистью к заслугам Невельского, могущим затмить заслуги самого Муравьева, можно объяснить ту оценку, которую генерал-губернатор дал начальнику Амурской экспедиции.

Муравьев твердо решил избавиться от Невельского. Он ни с кем не хотел делить славу приобретения для России Амурского края. И он поделился в письме к адъютанту своей тайной мыслью:

«.. .Для успокоения Невельского я полагаю назначить его при себе начальником штаба... Таким образом, Невельской с громким названием не будет никому мешать и докончит свое там поприще почетно».

Так были сочтены дни Невельского как начальника Амурской экспедиции.

«Мавр сделал свое дело. Мавр может уйти».

КОНЕЦ АМУРСКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

На всех морских картах того времени берег Татарского пролива значился скалистым и неприступным. Сахалин по-прежнему изображали полуостровом — низкий песчаный перешеек связывал его с материком, а устье Амура было отмечено как недоступное для глубо-косидящих судов.

Все открытия Невельского и составленные Амурской экспедицией новые карты хранились в тайне.

Неприятель знал, что в тихоокеанских водах крейсирует русский флот: фрегаты «Паллада», «Диана», «Аврора», корвет «Оливуца». Это были парусные, устаревшие корабли. Но противник хорошо помнил удар адмирала Нахимова по турецкому флоту. Русские моряки, не раз доказавшие свое искусство и мужество, могли и на старых кораблях нанести большой ущерб морской торговле и колониальным владениям вражеских государств на Тихом океане. Поэтому главной целью неприятеля в

тихоокеанском бассейне было уничтожение русской эскадры. Обнаружить ее в океане почти невозможно. Следовательно, необходимо подстеречь корабли на базе, то есть в Петропавловске-на-Камчатке, и там их разгромить.

Лето 1854 года прошло в работах по укреплению Дальневосточного края и усилению его обороноспособности. В Петропавловске все оборонительные меры принимались по указанию Муравьева. Низовья же Амура укреплял Невельской. Он ничего не подозревал о тех кознях, которые строились за его спиной, и со всей присушен ему энергией возводил укрепления, строил жилые помещения, делал промеры глубин Амурского лимана и открытых им гаваней на берегу Татарского пролива, а также занимался эвакуацией Аяна в Николаевск. И в это лето также вся деятельность Геннадия Ивановича шла вразрез с указаниями генерал-губернатора...

Уже камчатская осень вступила в свои права. Дни становились все короче. Холодные ветры приносили с Охотского моря дыхание приближающейся зимы. Жители Петропавловска начали уже думать, что этот год пройдет спокойно. Наступающая зима не позволит неприятельским судам начать военные действия в северной части океана.

Но на рассвете 20 августа на внешнем рейде Ава-чинской бухты неожиданно показались вражеские корабли. Это была англо-французская эскадра под командованием адмирала Прайса.

На внутреннем рейде, под прикрытием береговых батареи, стояли только два русских корабля: фрегат «Аврора» и транспорт «Двина».

Дважды, 20 и 24 августа, англичане и французы пытались захватить город. По численности судов и количеству артиллерии превосходство было на стороне неприятеля. Но все попытки высадить десант не увенчались успехом.

Петропавловск защищался героически. В бою приняли участие не только гарнизон города и моряки, но и все его жители.

Встретив такой мужественный отпор русских, 27 августа неприятельская эскадра была вынуждена покинуть Авачинскую бухту. В руках защитников города осталось английское знамя и трофеи в виде сабель и ружей.

Противник потерял при штурмах 350 человек убитыми и ранеными.

Ни один из русских кораблей не получил повреждений.

Это была замечательная победа, одержанная горсточкой русских людей над сильной англо-французской ^кадрой. В Лондоне и Париже победа русских была воспринята, как тягчайшее оскорбление, нанесенное английскому и французскому флагам.

Но, как ни блестящи были подвиги защитников Петропавловска, в случае продолжения войны недостаток продовольствия и боеприпасов поставил бы город и его защитников в безвыходное положение. К тому же неприятель захватил корабль Российско-Американской компании, шедший с грузом.

Из иностранных газет, полученных с зимней почтой, все узнали, что в связи с поражением неприятеля под Петропавловском англичане и французы готовятся во что бы то ни стало уничтожить русскую крепость и русскую эскадру на Тихом океане.

Невельской решил снова обратиться с письмом к Муравьеву. Он еще раз попытался убедить генерал-губернатора, что «спасение храбрых и доблестных защитников Петропавловска, судов и всего имущества порта» возможно лишь в том случае, «если они сами ранней весной уйдут из Петропавловска и, обманув каким-либо образом бдительность неприятеля, успеют войти в лиман Амура».

Геннадий Иванович писал Муравьеву, что здесь, в Амуре, никакой внешний враг не будет страшен, «.. .ибо, прежде чем добраться до нас, ему придется встретиться с негостеприимным и богатым банками лиманом, в котором он или разобьется, или же очутится в совершенно безвыходном положении. Он не решится также без пользы терять людей, высаживая десанты на пустынные берега Приамурского края. Таким образом, война здесь будет кончена со славой, хотя и без порохового дыма и свиста пуль и ядер, — со славой, потому что она нанесет огромный вред неприятелю без всякой с нашей стороны потери».

Письмо было послано вскоре после сражения в Ава-чинской бухте. Но шло время, а от генерал-губернатора не было никаких вестей. Геннадий Иванович знал,

что его мнение противоречит точке зрения Муравьева. «Но неужели, — думал он, — сейчас, когда угроза Петропавловску так реальна, генерал-губернатор даже не ответит на письмо?»

В январе 1855 года на имя Невельского пришел пакет. Геннадий Иванович с нетерпением вскрыл его. Но, увы, в пакете был лишь приказ Николая I о производстве Невельского в контр-адмиралы. От Муравьева по-прежнему ни слова.

Повышение в звании не ослабило чувства горькой обиды. Близорукость, самоуверенность и тщеславие Муравьева раздражали Геннадия Ивановича. С его складом ума и характером он не мог допустить и мысли, что личные отношения (а ему уже были совсем ясны истинные мотивы поведения Муравьева) могут взять верх над соображениями государственной необходимости.

Но проходил месяц за месяцем, а от генерал-губернатора все не было указании.

Ожидая ответа, Невельской не терял времени. Он продолжал свою работу. Под его руководством в устье Амура возводились мастерские для ремонта судов, лазареты, жилые помещения. Он запасал продукты, скупая у местных жителей рыбу, дичь, оленину, противоцинготные средства. Под его руководством усиливались батареи, строились укрепления.

Геннадий Иванович заботился также и о моральном состоянии людей на зимовках. Чтобы команды не скучали, он приказал устраивать вечера, которые мы сейчас назвали бы вечерами художественной самодеятельности, пляски, катания с гор, фейерверки и иллюминации.

Так, в трудах прошла еще одна зима. Утихли метели. Побурел лед на Амуре. Седьмого мая он стал с грохотом ломаться, а на следующий день тронулся, открывая главный фарватер.

Наступила весна 1855 года.

В тот день, когда тронулся лед, от Муравьева пришло письмо. Оно было сухо, лаконично. Генерал-губернатор сообщал, что ранней весной в залив Нангмар прибудут семьи защитников Петропавловска и поэтому начальнику Амурской экспедиции надлежит позаботиться об их размещении.

Долгожданное письмо Муравьева потрясло Генна-

дия Ивановича. Теперь все было ясно- генерал-губернатор упорствует в своем решении защищать Петропавловск. Невельской сделал все, что было в его силах, чтобы убедить Муравьева отказаться от этого нелепого и чреватого большими опасностями решения. Теперь ему уже ничего не оставалось делать.

Скрепя сердце Геннадий Иванович приступил к выполнению полученного приказания. Двое суток трудились люди, вырубая вмерзший в береговой лед небольшой катерок. Затем его перетащили вручную через лед на открытую воду. И Невельской тронулся в путь в Мариинское, а затем в Нангмар.

Верстах в двадцати от Николаевска Геннадий Иванович встретил нарочного с донесением из залива Нангмар. Оказывается, туда уже прибыли транспорты «Двина», «Иртыш» и «Байкал». Вслед за ними шли фрегат «Аврора» и корвет «Оливуца» со всеми людьми и имуществом Петропавловска. И самое главное — по распоряжению генерал-губернатора, Петропавловский порт снят и должен быть сосредоточен в Николаевске.

Геннадий Иванович не испытаа торжества, получив это известие. Сердце его уязвило чувство горечи и незаслуженной обиды. Такого пренебрежения к себе со стороны Муравьева он не ожидал. Генерал-губернатор даже не счел возможным соблюсти элементарный такт и лично известить его о перемене своих планов. Видимо, он не мог простить Невельскому его правоту, которую наконец вынужден был признать.

Но сам Невельской был выше всего этого. Самое важное для него заключалось в том, что теперь жизнь людей и русский тихоокеанский флот будут в большей безопасности. И он поспешно продолжал свой путь. Тринадцатого мая, проваливаясь по пояс в рыхлый снег, мокрый, изнуренный, Невельской пришел в залив Нангмар.

Тотчас по его прибытии начальник Камчатки, контр-адмирал Завойко, собрал на борту корвета «Оливуца» военный совет. Кроме Завойко и Невельского, явились командир фрегата «Аврора» — капитан 2-го ранга Изыльметьев, командир корвета «Оливуца» — капитан 2-го ранга Назимов и бывший участник Амурской экспедиции Чихачев, назначенный в чине капитан-лейтенанта командиром военного транспорта «Двина».

Открывая совет, Завойко сообщил Невельскому, что девятого мая к заливу Нангмар приблизились три английских военных корабля. Они произвели рекогносцировку залива и, сделав несколько выстрелов, ушли на юг. Несомненно, это был авангард англо-французской эскадры. В любой момент может появиться вся эскадра. Поэтому Завойко и собрал военный совет, чтобы обсудить создавшееся положение.

На столе лежал большой лист. Каждый из присутствующих, высказав свое мнение, коротко записывал его на этом листе. Высказывались по старшинству в чине, начиная с младшего.

Первым говорил и записывал свое мнение Чихачев. К нему присоединились Назимов и Изыльметьев. Они считали необходимым отстаиваться в заливе Нангмар до той поры, пока не вскроется ото льда Амурский лиман, а затем войти в него. Если же неприятель нападет раньше, бороться с ним до последней возможности. При неблагоприятном исходе — взорвать корабли.

Завойко одобрительно выслушал командиров трех судов, после чего предоставил слово Невельскому.

— Нет, — решительно сказал Геннадий Иванович, — дальнейшее пребывание судов в заливе Нангмар приведет к неминуемой их потере. Надо немедленно покинуть Нангмар и следовать на север под прикрытием береговых батарей. А затем, когда вскроется Амур, идти в Николаевск.

— Но если противник, не обнаружив нас в Нанг-маре, тоже поднимется на север? — спросил Завойко.

Невельской улыбнулся:

— Противник не знает истинного фарватера. Прежде чем он доберется до нас, ему придется встретиться с негостеприимными мелями, банками и противными течениями. К тому же, заключения знаменитых Лаперуза и Браутона о пресловутом перешейке еще не стерты с морских карт... Мы должны принять все меры для сохранения судов наших. Если же и допустить возможность проникновения неприятеля на север, то, согласно высказанному мнению, будем бороться до последней возможности.

Предложение Невельского было одобрено всеми собравшимися.

Командор английской эскадры Эллиот заранее торжествовал, предвкушая победу над русской Тихоокеанской эскадрой. Крейсируя в Японском море, он решил навестить те края, где некогда плавали славные мореплаватели Лаперуз и Браутон, доказавшие миру, что Сахалин — полуостров. Правда, французу повезло при этом больше: ему хоть удалось найти в этом далеком уголке земного шара какую-то бухту, названную им заливом Де-Кастри, а англичанин вернулся ни с чем. Но кто знает... может быть, тут еще что-нибудь найдется и позволит оставить о себе память благодарному потомству.

И вот три английских корабля — «Сибилла», «Хор-нет» н «Биттерн» — под командованием Эллиота вошли в воды Татарского пролива и поплыли на север. И тут, неожиданно для самого себя, командор Эллиот увидел в заливе Де-Кастри русскую эскадру. «Она забилась сюда, как в мышеловку, — решил Эллиот. — Правда, у русских кораблей сильная позиция — они стоят в глубине залива и могут обстреливать всех, кто появится на рейде. Ну что ж, — думал Эллиот, — надо выманить их из бухты».

Целых два дня Эллиот тщетно пытался вызвать русских в открытое море. Те не трогались с места. Тогда Эллиот срочно командировал один свой корабль к адмиралу Стирлингу с радостным известием: русские заперты в Де-Кастри. Сам он, чтобы не смущать русских, — может быть, они рискнут выйти из залива, — спустился чуть южнее и крейсировал там, боясь прозевать уход русских судов на юг.

Пять дней стерег Эллиот русские корабли. Они так и не появились в Японском море.

Наконец все корабли союзной англо-французской эскадры собрались вместе и двинулись, чтобы дать решительный бой русским. Вот когда можно будет смыть позор поражения, полученного от русских в Петропавловске!

Но каково же было изумление Эллиота, когда, войдя в залив Де-Кастри, он не обнаружил там ни одного русского корабля. Они растаяли, как предутренний туман при свете солнца.

Командор Эллиот отказывался верить своим глазам.

177

12 Подвиг адмирала Невельского

Он отправил на берег команду, чтобы выяснить, действительно ли здесь были русские корабли. Англичане не нашли на берегу ни одного человека. Случайно оставленный мешок ржаной муки, женский портрет да еще кое-что из пришедшего в негодность обмундирования — вот и все трофеи, что достались командору Эллиоту.

Английские и французские суда вдоль и поперек исходили Татарский пролив в поисках русской эскадры— ее нигде не было. Эллиот недоумевал: на север русские не могли уйти — там перешеек, на юг они также не проходили. Куда же они запропастились?

Пока безутешный командор бороздил воды Тихого океана в безрезультатных поисках русской эскадры, она благополучно прошла через открытый Невельским пролив в устье Амура, где и встала на якорь.

К концу навигации 1855 года в устье Амура нашли надежное пристанище 44-пушечный фрегат «Аврора», 16-пушечный корвет «Оливуца», 6-пушечная винтовая шхуна «Восток», транспорты «Двина», «Иртыш» и «Байкал», шхуна «Хеда», тендер «Камчадал», пароход «Аргунь» и паровой катер «Надежда».

Так благодаря тому, что Невельской опроверг существование перешейка между материком и Сахалином и доказал доступность устья Амура, русские корабли были спасены от неминуемой гибели.

А всего четыре года назад граф Нессельроде и большинство членов Особого комитета негодовали по поводу того, что какой-то безвестный капитан Невельской на хрупкой байдарке, вооруженный ручным лотом, рискнул войти в устье Амура.

* * *

Тем временем генерал-губернатор Муравьев спускался по Амуру с новым караваном судов. На этот раз в составе каравана прибыли для защиты Приамурского края два батальона войск. С ними прибыла также экспедиция ученых, а главное — большая партия иркутских и забайкальских крестьян, выразивших желание поселиться на землях, некогда открытых их предками.

Прибыв в Мариинск, генерал-губернатор объявил себя главнокомандующим всеми морскими и сухопутными силами, сосредоточенными в устье Амура, и тотчас отправил в Николаевск к Невельскому курьера со следующим предписанием:

J. Амурская экспедиция заменяется управлением камчатского губернатора контр-адмирала Завойко, местопребыванием которого назначается Николаевск.

2. Вы назначаетесь начальником штаба при главнокомандующем всеми морскими и сухопутными силами, сосредоточенными в Приамурском крае...

Это был конец Амурской экспедиции.

Давно готовившийся удар ошеломил Невельского. Исполняя приказ губернатора, он сдал дела и перебрался с женой и вторым ребенком в Мариинский пост.

Вступив в новую должность, Геннадий Иванович представил А^уравьеву отчет об израсходованных средствах за все пять лет деятельности Амурской экспедиции, с июня 1850 по июнь 1855 года. За это пятилетие было израсходовано всего 64 тысячи рублей.

«Вот что стоило России утверждение ее в Приамурском крае», — писал позднее Геннадий Иванович Невельской в своей книге.

Невельской недолго числился начальником штаба при Муравьеве. Генерал-губернатор не рискнул оставаться зимовать в Мариинском посту. Воспользовавшись первой же возможностью, он уехал в Иркутск, взяв с собой всех штабных работников, за исключением самого начальника штаба — Невельского.

Геннадий Иванович оказался человеком без обязанностей. Теперь ему оставалось одно — собираться в Петербург.

Долгой, мучительно долгой казалась Невельскому эта последняя зима в Приамурском крае. После пяти лет, полных кипучей деятельности, Геннадии Иванович остался не \ дет. Он никак не мог примириться с этим. Дни и ночи проводил он, перебирая документы, просматривая прошлые отчеты своих помощников, приводя в порядок свои записи.

Весной 1856 года на транспорте «Иртыш» Невельской покинул Амур. В последний раз проплыли перед ним амурские берега, просторный широкий лиман, залив Счастья... Потом все скрылось в тумане.