Подвиг бессмертен

ЗВЕЗДА ГЕРОЯ

Устало и зло ревет мотор. Нервно вздрагивает бронированная машина. В кабине еще не выветрился запах порохового дымя. Но Голубев не чувствует этого запаха. «Ил» возвращался на свой аэродром. Взгляд Голубева машинально скользит по огромной мрачной туче.

«Будет дождь», — подумал он, вздохнув. Голубев немного взял ручку на себя и перевел машину в набор высоты, сделал неглубокий вираж и невольно оглянулся назад, туда, где серая пелена дождя уже застилала землю. Там, на земле, среди обломков фашистских автомашин лежит поливаемый дождем Ил-2, а в нем его боевой товарищ пилот Васильев.

...Три минуты тому назад он был жив. Виктор слышал в наушниках его задорный, звонкий голос:

— Товарищ капитан! Держитесь, помогу... Товарищ капитан, еще минутку.

...Чуть забрезжил рассвет, и он вместе с Голубевым вылетел на разведку укреплений на берегу реки. Когда они уже подсчитали количество зенитных батарей, обнаружили переправу и танковую засаду в роще и передали данные в штаб пехотного полка, их атаковали два фашистских самолета. Почти одновременно заговорили и зенитки.

Голубев и Васильев, поняв, что начинается настоящий бой, перестали маскироваться и атаковали батарею. Затем, выйдя из зоны обстрела зениток, они схватились с «мессерами», поскольку уйти от них было нельзя. Фашистским истребителям удалось повредить «ил» Васильева.

По фюзеляжу потекло масло и бензин. За машиной потянулся белый дым. Решив, что с одним штурмовиком покончено, фашисты накинулись на Голубева. Они взяли его в «клещи». Вот тогда-то напарник Голубева, несмотря на приказание возвращаться на базу, и сказал:

— Держись, командир! Иду к тебе!

Васильев знал, что он не дотянет до аэродрома. Он знал, что минуты его сочтены. Бензин вот-вот воспламенится, а пробитый мотор заглохнет. Он и стрелок-радист отказались прыгать с парашютом в расположение врага. Свои последние минуты жизни они решили посвятить тому, чтобы спасти жизнь другого.

Васильев приблизился к месту схватки и на какое-то мгновение отвлек на себя огонь фашистских самолетов. И этого мгновения Голубеву оказалось достаточно, чтобы короткой пушечной очередью вспороть «мессеру» брюхо. Тогда и второй отстал.

— Прощай, друг!—услышал Виктор по радио.— Передай товарищам — пусть не горюют. Мы умираем не зря, — за нашу Родину! Прощай... — Голос оборвался.

Голубев со слезами на глазах обернулся и увидел, как пылающая машина несется вниз. Но вот она чуть выровнялась и направилась прямо на автоколонну. Из автомашин в панике бежали солдаты. Горящий «ил» врезался своим тяжелым телом в хвост колонны и все смешалось в огне и дыму. Видимо, автомашины везли снаряды.

Теперь, остыв от схватки, Голубев один возвращался на аэродром. И эти тяжелые гряды туч, и рокот мотора, и тупая боль в висках тяжело давили на сердце. Ведь три минуты тому назад Голубев был с Васильевым, теперь товарища нет в живых.

Но так ли это? Пройдут, быть может, века, однако герой Васильев будет вместе с тысячами погибших сынов Отчизны жить в памяти потомков. Кончится война, и в каждом колосе, вскормленном щедрой землей, в каждой тонне добытых угля и нефти, в улыбках детей и в песне юноши — во всем, что есть живого на земле, будет жить герой Васильев.

Виктор Максимович расправил плечи и вздохнул. Он также сурово смотрел вперед на грозовую тучу, но в его взгляде уже не было такой тоски. Вдруг он увидел над этой тучей две черных точки. Та, что была сверху, быстро падала на нижнюю, нижняя скользила в сторону, описывала дугу, исчезала в туче. «Тут что-то неладное»,— подумал он. Приблизившись, Голубев опознал в верхней точке силуэт вражеской машины. «Все понятно: «мессер» расправляется с нашим самолетом, у которого нет боеприпасов; быть может, это тот же «мессер», который несколько минут назад подбил Васильева». Голубев запальчиво крикнул стрелку:

— Приготовиться к атаке!

Но когда машина приблизилась к месту боя, самолет, который был внизу, вместе с верхним обрушился на «ил». Два стервятника инсценировали бой, зная чувство братской выручки у наших летчиков. Даже вдвоем они не пошли в открытую атаку.

...Уходить было поздно. Голубев принял бой. Он предупредил стрелка, чтобы тот не выпускал ни одного патрона зря. Больше всего Голубев старался, чтобы фашисты не зашли снизу. Какой бы маневр они ни проводили, искусный летчик отвечал смелыми контрманеврами.

Вскоре на помощь подоспело звено «яков». Один из «мессеров» был сбит, а летчик прыгнул с парашютом. Голубев с благодарностью посмотрел на наших истребителей, которые продолжали свой полет на запад. «Спасибо вам, ребята, выручили из беды», — мысленно поблагодарил он.

В тот же день в авиаполк привели пленного фашистского летчика, назвавшего себя Куртом Рейнгардтом. Он окончил берлинскую школу асов. На фронт был переброшен из Франции в составе эскадры «Адольф Гитлер» и сбит при первом вылете.

— Меня бы ни за что не сбили, — уверял ас, — если бы мы вовремя отступились от этих сумасшедших штурмовиков. Я говорил Фридриху — давай отстанем. Ваши «илы» дрались, как разъяренные тигры.

— Нет, — улыбнулся командир полка, — рано или поздно вы должны были сломать себе шею, Рейнгардт. Вы просто плохо знаете наших летчиков.

Вечером, поужинав и получив очередное задание, Голубев отправился отдыхать в землянку. Но спать не хотелось, события дня взволновали его. Он остановился у входа, глотнул вечерний теплый воздух, посмотрел на небо, где в бесконечной синеве горели звезды, улыбнулся:

— Эх, благодать какая! Пошли, товарищ Хрулев, спать под крыло машины. Да не забудьте вместе с одеялом патефон прихватить.

Так бывало не раз. Улучит Виктор вечером минутку, возьмет патефон и уходит с Хрулевым куда-нибудь подальше от землянки, чтобы не мешать отдыхать товарищам. Мембрана дребезжит, пластинки старые. Хрулев просит командира «беречь патефонную матчасть». Но Голубеву хочется послушать и «Калину», и арию «Вертера», и «Песню о Родине».

Вот и сегодня — лег на спину, раскинул руки, лежит, не шелохнется. Из мембраны вырывается волнующий, полный тоски голос:

Повій, вітре, на Вкраїну,

Де покинув я дівчину...

А небо высокое, и столько цветов вокруг, и воздух так свеж и душист, что всю бы ночь не сомкнул глаз!

Виктор не сразу замечает, как к тенору присоединяется новый голос:

Де покинув карі очі,

Повій, вітре, о півночи...

Голубев поворачивает голову и видит высокую, худую фигуру летчика с тонким задумчивым лицом.

— Это вы, Бондаренко? Садитесь, вместе будем петь об Украине. Люблю я ваши песни — раздольные, звучные.

— Это верно, песни у нас хорошие, — задумчиво вздыхает Бондаренко.—Только нынче не поет, а стонет Украина. Почти всю ее фашисты захватили. Мать моя, что они творят там!

Голубев приподнялся на локте, суровая складка легла возле рта. Фашисты рвутся к Волге, к Сталинграду, хотят отобрать привольную степь, отнять самое дорогое — Отчизну.

— Вернемся мы на Украину, — помолчав, отвечает Голубев. — вернемся.

— У всех у нас нынче горе. — добавляет Хрулев, — Я вот сам с Урала, а думаете, Украина не дорога? Родина не пирог, по частям не разделить. А товарищ капитан из Ленинграда. Я в нем не бывал, но и Ленинград для меня родной. Земля наша едина, и горе у нас одно, и радость будет общая, и врага миром одолеем.

* * *

...Шестерка «илов» летит над городом. Черные султаны дыма поднялись, извиваясь, и словно застыли в воздухе. Видны разрушенные дома, пепелища, горы битого кирпича. Над городом день и ночь слышен рокот моторов. Сегодня шестерка Голубева не встретила ни одного «лапотника», — как звали летчики Ю-87 за их кривое неубирающееся шасси, — и через несколько минут подразделение благополучно достигло цели — танковой колонны.

И когда Голубев шел в пике, ловя на перекрестие прицела темное туловище стального паука, и когда наблюдал, как взметнулось пламя от разрывов, он ни на мгновение не забывал того, что видел, пролетая над городом.

Было уже подбито с десяток танков, когда один из воздушных стрелков сообщил о приближении вражеских истребителей. Голубев отдал команду:

— Строиться и за мной!

Отряд быстро скрылся в космах серых, нависших над землей облаках.

— Атаки продолжаем с двух сторон и одновременно.

Иначе танки расползутся по местности, — раздался по радио его жесткий, четкий голос. Он помолчал. — Поясняю: сбор в квадрате 40. Но это пока условно.

Через 5 минут, славно ураган, с двух сторон обрушилась шестерка на колонну. Все произошло в какое-то мгновение. Неожиданность, натиск, групповой огонь смяли фашистов, не дали им опомниться. От колонны уцелело только два танка. Но истребители противника могли появиться снова. Голубев передал Соколову:

— Примите команду и ведите группу на аэродром!

— А как же вы?

— Я догоню. Нельзя же этих двух оставить на развод.

Поздним вечером его вызвали к командиру гвардейского полка. Седой полковник с орлиным носом и удивительно добрыми, голубыми глазами, протянул Голубеву телеграмму командующего фронтом: «Поздравляю высоким званием Героя Советского Союза тчк Горжусь отважным соколом тчк Желаю решающих побед борьбе врагом».

Голубев посмотрел на полковника, потом опять на телеграмму, растерянно провел рукой по волосам. Но прежде чем он успел выговорить слово, полковник подошел к нему и поцеловал.

— Спасибо, сын. Спасибо...

А когда Голубев вышел из землянки, его встретили собравшиеся товарищи. Они уже узнали о награде и поздравляли Виктора, радуясь за него. А Голубев смущенно оборонялся, как мог:

— Ну, что вы, ребята, стиснули со всех сторон... Ведь это же не моя награда. Это — наша награда.