Подвиг по расчету

Пролог

Высвеченные закатным солнцем деревья и клумбы старого парка в центре города дышали утомленной насыщенностью вечера, лениво шумели и расступались, обнажая отточенную в солнечных лучах крепостную стену, увенчанную красными крышами башен. Драган Милетич подошел к древним, теплым после жаркого дня камням, и благоговейно коснулся неровной кладки. Напоенные солнцем, до предела насыщенные светом, они при всей своей однотонности таили в себе столько не раскрытой до конца жизни, что от их шершавых выступов невозможно было оторваться. Каждый камень здесь словно пульсировал временем, истончая тонкое дыхание других эпох.

Однако время поджимало, и Милетич, вздохнув, двинулся дальше. Дорога плавно переходила из цветущего парка в арку в стене и выходила на навесной мост. За ним шел новый каменный коридор — и Драган оказался на ровной площадке верхней крепости Калемегдан, или, как его называли в средневековье, Верхнего города. Здесь был тоже разбит парк, обрывающийся на самой вершине крепостной стены, над слиянием рек Савы и Дуная. Закатное свечение уже было ровным слоем разлито по воде, и черные силуэты деревьев ярко очерчивались на фоне краснеющего неба. Теперь оставалось только ждать…

Драган смотрел вниз, наблюдая, как реки, из слияния которых рождалось сердце его страны, постепенно наливаются закатной лавой, насыщаются ею до предела и сияют, словно до дна состоя из жидкого золота. Сербия в ее непокоренном величии, во всей глубине ее истории расстилалась сейчас перед ним, и сердце Драгана сжималось при мысли, что эта великая славянская страна находится сейчас под властью оккупантов.

Оккупанты — а как еще он мог называть этих молодых самодовольных выскочек, которые, дорвавшись до власти, толкали теперь его родину в адское пламя развращенной Европы? Драган был убежден: Сербии было предназначено иное, великое будущее — не униженного, второсортного придатка разлагающейся на глазах, пресыщенной удовольствиями «цивилизации», а великой нации, самим Богом призванной к тому, чтобы создать на этой земле процветающую и могущественную империю. И пусть сегодня он вынужден в бессильной злобе взирать, как ядовитые порождения Запада проникают в пропитанные памятью о былых эпохах улицы Белграда — рано или поздно он возьмет реванш, и своими руками сметет с родной земли все изменившееся, чужое, так ему ненавистное.

Сжимая кулаки, Драган думал о том, что своими руками впился бы в горло холеным политикам, рассуждающим о необходимости вступления Сербии в Евросоюз, продажным журналистам, так легко смирившимся с новым обличьем своей страны, и хватким правозащитникам, ревниво оберегающим завоевания демократии, как был убежден Драган, по прямому приказу заокеанских хозяев. Необходимость мириться с ними приводила Милетича в бешенство. Тогда, на войне, все было проще — намного проще. Там у него не было никакой необходимости смиряться со злом, напротив, его можно было уничтожать своими руками — стреляя ему в сердце, вонзая в его грудь горячий от чужой крови нож, сжигая деревни чужеземцев, посмевших заселить исконно сербскую землю.

Драган лично принимал участие в обстрелах хорватского Дубровника в начале 90-х годов. Именно тогда что-то, казалось, надломилось в нем окончательно, и на смену предательской, шевелящейся где-то в глубине сердца жалости к врагу неожиданно пришел азарт. Припав к земле, почти оглохнув от грохота орудий, задыхаясь от переполнившего воздух жара, он с исступлением вглядывался сквозь дым, достигли ли цели его выстрелы. Он видел, как залпы артиллерии вихрями врывались в Дубровник, и вековые стены послушно проглатывали в себя разгоряченные полетом снаряды, трескались, проседали, выкрашивались, но стоически держались, оставаясь стоять с вбитыми в камни снарядами и бомбами, словно с пулями в груди. Некоторые из них все же не выдерживали и, пропаханные сербскими снарядами, разлетались смертоносным фонтаном камней по площадям, накрывая шквалом осколков узкие лабиринты улиц. Драгану казалось тогда, что он слышал вопли перепуганных хорватов и звон бьющегося в окнах стекла — и он хохотал, откидываясь назад, вдохновенно и победно.

Порой, вспоминая былые дни, Милетич был готов к тому, чтобы взяться за оружие и собственноручно выстрелить, к примеру, прямо в голову премьер-министра республики Ивицы Дачича, собственноручно подписавшего договор о нормализации отношений с Приштиной, и тем самым признавшим независимость Косово. Однако единственное, что смог предпринять в таких условиях Драган — это воспользоваться приглашением своего старого друга Небойши Радича и пойти три года назад на митинг протеста против этого договора к зданию парламента в центре Белграда. Именно этот митинг окончательно изменил его жизнь.

Тысячи людей собрались тогда на площади, и небо над ними рвалось от развевающихся на ветру флагов: сербских и русских. Отличные друг от друга только эмблемой и порядком полос, они переплетались, закрывая собою солнце, сливались в единое полотно и вновь распадались на отдельные рассыпанные повсюду куски ткани. Милетичу казалось, что каждое сказанное здесь слово вплетается в ткань истории. Крики «Косово» гремели над собравшимися, невзирая на немую цепь полицейского кордона. Драган вглядывался в лица людей, и каждый из стоявших здесь был ему дорог, как брат.

По чьему-то сигналу толпа взорвалась криками: «Издая!» Издая! Предательство! Драган стоял рядом со своими собратьями, не способный надышаться до конца воздухом свободы и борьбы, и повторял, как заклинание, «издая». «Kosovo je srce Srbije, srce Srbije, srce Srbije!». Воздух взорвался этим скандированием, повторяя на разные лады: «Косово — это сердце Сербии». Древний «Марш на Дрину» звучал над людьми, как и почти сто лет назад. Гремели выступления, и толпа подхватывала лозунги, разнося их над всем центром Белграда. Кто-то стал называть имена продажных политиков, и толпа освистывала их. Драган радостно хохотал. Свисты, слова, грохот музыки смешались в единое пространство звуков и картин. Сердце Сербие! Сердце Сербие! «Марш на Дрину» вдохновлял и звал к новым подвигам.

— А что означает «издая»? — услышал Драган чей-то голос сзади, пробившийся через рев толпы, и говоривший не на его родном, но на таком знакомом ему русском языке.

— Предательство, — донесся до него ответ Небойши. — «Издать» по-сербски означает «предать».

— Руссия? — не выдержав, Драган повернулся к говорившим.

— Да, — широко улыбнулся незнакомец. — Россия.

Поперхнувшись словами, Драган с восторгом смотрел на русского брата, поддержавшего их борьбу в этот трудный час. Российский гость несколько секунд изучающе смотрел на его светящееся от счастья лицо, а затем вновь улыбнулся и протянул сербу маленький значок с изображением темно-малинового цветка.

Драган жадно схватил подарок. Ошибки быть не могло — на значке был он, Косовский божур, легендарный цветок, который, согласно преданию, расцвел после знаменитой Косовской битвы 1389 года на крови погибших воинов. Хотя пластмасса значка была холодной, Драгану показалось, что она обожгла его ладонь, словно до сих пор была полна горячей крови древнего князя Лазаря Хребеляновича.

— Приходи завтра на службу в Николаевский монастырь, это за городом, — неожиданно продолжил русский. — И надень этот значок. Только не опаздывай. Понял?!

Слегка озадаченный, Драган перевел глаза на Небойшу, но тот лишь довольно кивнул. Не колеблясь больше ни секунды, Драган вытянулся по старой привычке армейского спецназа, и отрапортовал по-русски:

— Так точно!

Он примчался в монастырь на следующий день на рассвете, еще за час до начала церковной службы, и не мог дождаться, когда она закончится. Он и раньше бывал на православных богослужениях, но это конкретное казалось ему каким-то угрожающе-таинственным, мистическим, напоенным предвкушением новой, необыкновенной, удивительной жизни. Драган выкатывал грудь, чтобы его значок невозможно было не заметить, и слышал, как гулко стучит под куском пластмассы его возбужденное сердце.

Служба закончилась, люди стали расходиться, но ничего не происходило. Почти отчаявшись, серб принялся расхаживать по полутемному пространству храма, глядя в неумолимо суровые лица икон.

— Драган Милетич? — неизвестно откуда возник молодой человек с постным, невыразительным лицом. — Пойдемте, там уже все началось.

Ничего не спрашивая и не зная, что именно началось и где, Драган послушно вышел за ним из храма, прошел в какой-то массивный каменный корпус и начал спускаться вслед за своим проводником по старинной изогнутой лестнице в подвал. В узком сыром помещении с высоким потолком уже сидело человек двадцать, среди которых Милетич мгновенного узнал Небойшу и своего вчерашнего русского знакомого. Радич обернулся на него, почти неразличимо кивнул, лишь на секунду прервав свою речь, и разгоряченно продолжал, обращаясь ко всем собравшимся:

— То, что сейчас происходит в Косово — это настоящий геноцид сербов! Во время погромов, в частности, в 2004-м году только за три дня несколько тысяч человек было убито, но их тела так и не были обнаружены. За их смерть никто не ответил. Ни за одно преступление в Косово никто не отвечает! — Небойша заметно заволновался. — Сейчас в крае не осталось ни одного сербского дома, не обнесенного колючей проволокой.

Драган молча сел на свободный стул. Эти речи он уже многократно слышал, как и то, что тысячи трупов, оставшихся после всех перечисленных Небойшей погромов и этнических чисток, никто и никогда не мог найти. Какого-нибудь скептика этот факт, возможно, и насторожил бы, но Милетич никогда, ни на секунду не сомневался в словах своего друга. Он знал Небойшу Радича очень давно, еще когда тот занимал высокий пост в Министерстве культуры и информации правительства Слободана Милошевича, и лично брал у Драгана интервью по отдельным событиям Хорватской войны. После революции 2000 года Радич на несколько лет пропал, а затем вынырнул снова: с большими деньгами, связями в русском посольстве и новой целью — во что бы то ни стало добиться возвращения Косова в Сербию.

Следующим за Небойшей слово взял русский гость, представившийся Александром (почему-то без фамилии), и начал говорить проникновенно и твердо. Драган не запомнил все его слова, но отдельные финальные фразы навсегда врезались в его память:

— Я хочу, чтобы вы знали: в этот трудный час, как и в часы радости, в счастье и в горе, в нужде и в достатке помните — Россия никогда не оставит вас. Ваша борьба — это наша боль, ваши святыни — это наши общие святыни, и ваше величие — это наша победа, а Косово — это Сербия!

Зал взорвался непривычно громкими для монастырских стен аплодисментами, а Драган смотрел в ясные глубокие глаза Александра и думал, что за этого человека отныне готов безоговорочно отдать жизнь…

Солнце уже скрылось за Дунаем, когда Небойша неслышно подошел и встал рядом, не глядя на своего друга. Драган, успевший привыкнуть за три года к определенным мерам предосторожности, ничуть не удивился его манере, и прислонился к крепостной стене на самом обрыве, скрываясь тем самым от посторонних глаз.

— Твои документы, как и договаривались, — отрывисто сказал Небойша, садясь на каменный выступ и положив на землю почти уже незаметный в темноте конверт.

— Хорват? — брезгливо переспросил Драган, развернув пакет и вглядываясь в слабо различимое в фонарном свете указанное в новом паспорте место рождения: «Дубровник». Что-то скользкое, неприятное шевельнулось у него в душе при виде этого названия, и он быстро сглотнул, чтобы не показать своего замешательства.

— Так будет лучше, — веско ответил Небойша. — Дело слишком важное.

При этих словах глаза Драгана сверкнули. Да, пожалуй, в его жизни еще никогда и ничего не было важней — вырвать братскую Черногорию из лап остервенелого железного убийцы — НАТО, и тем самым поквитаться наконец с ненавистными «янки» за гибель Милошевича, за сегодняшние унижения его страны на пороге загнивающей Европы, за бомбардировки 99-го года и за все остальное зло, которое несет в мир эта раковая опухоль на теле человечества — США.

— Ты все помнишь, что нужно делать? — еще раз спросил Небойша. — Будет несколько групп. Ты будешь в той, которая рассеется среди оппозиции. Когда полиция откроет огонь по протестующим — а она обязательно его откроет, не сомневайся, об этом позаботятся, — именно ты возглавишь штурм парламента. Твое дело — поднять и завести толпу, мы много раз обсуждали и репетировали, как это делается. Конечно, в этом ты будешь не один, но твоя задача — создать максимум беспорядков. Об остальном не волнуйся. К тому моменту, как вы займете здание, наши люди уже должны будут арестовать руководство республики и блокировать базу спецназа. Но учти, что при этой операции может пролиться кровь — много крови.

— Мне это не сложно, — с затаенной злобой от предвкушения новой бойни ответил Драган. — На войне я убивал сотнями…

— Здесь все иначе, — оборвал его Небойша. — Нам нужны не просто реки крови. Нам важен результат. В случае малейшей ошибки они уничтожат нас всех, а наша братская Черногория станет тогда врагом всего славянского мира, в первую очередь нашей любимой матери — России. Нам нельзя этого допустить. Нельзя, Драган.

Небойша произнес последнюю фразу с какой-то несвойственной ему душевностью. Милетич молча кивнул, запоздало поняв, что Радич, скорее всего, не заметил его жеста в уже наступившей темноте. Однако Небойша, не дожидаясь иного ответа, тоже молча кивнул Драгану, и они пошли вдоль крепостной стены в дальний угол парка. Арка в стене выводила на очередной навесной мост надо рвом. Пройдя его, Драган обернулся. Массивные башни с бойницами наверху, завораживающие силой и мощностью своих стен, словно светились изнутри золотыми лучами.

Наступающая ночь диктовала миру свои законы. Светящаяся в темно-синем небе древняя крепость упивалась своей непобедимостью, возвышаясь над миром неразгаданным символом его удивительной страны. Врезавшаяся теперь в контур черного неба, она больше не казалась сказочной декорацией. Сейчас, темно-золотая от фонарных лучей, прочерченная тенями в каждой мельчайшей детали, она была реальнее всего на свете.