Подьячий Разбойного приказа

Глава 2

Я проснулся рано утром. Нет, не потому, что мне так уж хотелось вскочить пораньше, облиться холодной водой и весело побежать на службу. Нет, вовсе не поэтому.

В Москве сильно не разоспишься.

Думаете, петухи запели? Не-ет, к этим горластым будильникам я быстро привык, благо, у тети Анфии их не водится. Ну? Догадались? Даю подсказку.

Москва.

Златоглавая.

Церкви.

Бинго!

Под утренний трезвон десятков колоколов я откинул одеяло и лениво потянулся. Вообще-то мое утро обычно начинается иначе — думаете, про обливания водой я для красного словца сказал? — но сегодня добрый начальник, дьяк Алексей свет Ерофеев, разрешил мне чуть задержаться. Понимает, дай Бог ему здоровья, что у меня-то как раз здоровья сегодня — не ахти.

Во-первых, поймали мы вчера таки Соловья-разбойника. Не того, что в былинах на семи дубах сидел, а потом в глаз от Ильи Муромца получил, уж не богатыри мы, в Разбойном приказе, не богатыри… Нашего местного Соловья, что шайку разбойничью собрал, да проезжих людей обижал. Мы его всем столом выслеживали, а поймал — я.

Не потому, честно признаюсь, что так уж я крут, всего лишь младший подьячий, да еще и неверстанный, то есть, по-нашему — стажер. Год уже отслужил, еще пару лет — и введут в штат, поверстают, тогда и жалование положат. А за Соловья — может, и пораньше… Повезло, надо сказать, нас, стажеров, несколько штук на торговой площади торчало, площадными подьячими прикидываясь. Риск, конечно, необученную молодежь на матерого разбойника пускать, но… Немного у нас в Приказе людей, всех их местный криминал в лицо знает, так что пришлось тем, кто еще не примелькался, участвовать.

Повезло.

С другой стороны — мог уйти Соловей, мог. Я честно свои жилы рвал, так что награду, если она будет, получу заслуженно. Другим бы стажерам это объяснить еще, небось, зубами скрипят, аж стружка сыплется. Как же — не они!

Ничего. Понадобится — объясню. Меня Данила, из наших, приказных, стрельцов, научил, как непонятливым объяснять. Так, чтобы и доходчиво было, и ненужных следов на лице не оставалось.

Кстати, Соловья от нас забрали. Угадал я, связался он с силами, что за Гранью сидят. Так что почти тут же прискакали судные дьяки из Чародейного приказа, да и увели наш трофей к себе, в подвалы, чтоб выпытать там, кто его бесов призывать научил, да кому он это замечательное знание рассказать успел. И если вы думаете, что «выпытать» такое же иносказание, как и «прискакали», то не угадали вы вовсе. И прискакали они буквально, на конях, и пытать будут вполне себе по-настоящему… брр.

Никак не привыкну.

У нас, в Разбойном, тоже, знаете ли, не сигаретами угощают. Тем более, не изобрели их еще, сигареты эти.

Ну, а вторая причина, по которой мне сегодня тоскливо — снова Соловей виноват. Зверюга он матерый, есть, чем гордиться, так что решили мы, со своим столом, вечерком после службы в корчму заглянуть, по чарке медовухи выпить. «По чарке» — вот это, как раз, иносказание, медовуха — вещь некрепкая, как хорошее пиво, а чарка — посудинка маленькая, чуть больше кофейной чашки. Так что, сколько там чарок мы выхлебали — никто не считал. А так как закусывать медовуху здесь не принято — то и в голове, когда мы, наконец, вывалились наружу, шумело знатно. И дорогу домой я помню весьма смутно. Помню, улицы уже успели перекрыть цепями и у каждой из них передо мной опускались лезвия бердышей «Не положено!». Я гордо вертел на пальце свою печать и веско заявлял «Разбойный приказ!». Стражники, ухмыляясь, пропускали. Мы для них — вроде как свои, как опера уголовки для дэпээсников.

Хотя, честно говоря, не знаю, какие на самом деле у оперов с патрульными взаимоотношения. Никогда в жизни не интересовался, даже сериалы по НТВ не смотрел, и мысли никогда не было, чтоб в полицию пойти, иначе как за паспортом. А вот поди ж ты — в другом времени, в другом мире, а пришлось в ряды правоохранителей войти…

Посуда гремит, тетя Анфия намекает, что кто-то сильно уж разоспался.

Э-эх!

Я выскочил из-под одеяла бодрым козликом и поскакал во двор, к колодцу, совершать утренний моцион. Разве что вокруг бедер полотенце намотал. Здесь к обнаженке относятся не в пример более спокойно, чем в наше время — даже в банях вместе, представляете? — но я все еще стесняюсь.

Нечем мне пока похвастаться, чтобы голышом щеголять.

В белой нательной рубахе и просторных белых же штанах, что здесь вместо майки с трусами носят, я пробежал мимо проема, за которой тетя Анфия уже недовольно постукивала ложкой по краю миски с кашей.

Эх… Нет здесь еды нормальной, ну вот от слова «вообще». Это над интернетовскими шуточками про «маянезик», макарошки с сосиской и котлеты с пюрешкой хорошо хихикать, когда ты знаешь, что в любой момент можешь их сварить и съесть. А потом опять похихикать. А здесь их нет. Ни майонеза, ни макарон, ни сосисок, ни котлет, ни пюре. Просто — нет. Картошки — нет вообще, хоть жареной, хоть вареной, хоть фри, хоть фо. Хоть в депрессии, то есть — подавленной. Котлет — нет, сосисок — нет, колбас — нет. Майонеза — нет, кетчупа — нет, помидоров вообще — нет. Зато огурцов — хоть завались, хочешь, соленые, хочешь, квашеные… А маринованных — опять нет! Макарон — нет, риса — нет, селедки — нет, про какие-нибудь суши с хот-догами я и вовсе молчу… Зато, внезапно, есть пицца! Не поверите, но есть. Правда, называется она здесь «ветошник», я так понимаю, потому что в начинку идет всякая ветошь, то есть то, что из обрезков осталось, а выкинуть жалко. Но, говорят, пицца изначально такой же была, это потом ей напридумывали сложные рецепты с добавлением пафоса.

А за чашку кофе я бы убил, наверное…

Я тут подумывал, не стать ли мне прогрессором в области еды. Уж как минимум готовить-то я умею, с тех пор, как мама умерла, пять лет назад, и мы с отцом вдвоем остались, хочешь, не хочешь, а научиться пришлось. Только не в здешнего коня мой тамошний корм. Либо ингредиентов просто нет, типа картошки с помидорами, либо я слабо представляю, как сделать — вот как майонез делают? — либо попросту нет нужных инструментов. Той же мясорубки, чтобы котлет накрутить. И как ее сделать — я не знаю.

Нет, если вы подумали, что здесь голодают, с хлеба на квас перебиваются, то зря вы это подумали. Еды всякой тут завались, просто она… непривычная.

Была.

Сейчас-то уже привык.

А сколько сейчас времени-то?!

Я машинально бросил взгляд на запястье — на котором за ночь часов не появилось — и решил, что завтраком можно пренебречь. Потом, у пирожников перехвачу чего-нибудь. Забавно — мир другой, времена другие, тело и то другое. А я как питался фастфудом, так и продолжаю…

— Викеша, ты есть-то будешь?!

— Тетя Анфия, не буду! — крикнул я, запрыгивая в штаны.

Ширинку, и ту не изобрели еще…

Завязав веревочный пояс, я намотал портянки и вбил ноги в сапоги. Вот к сапогам претензий нет — мягкие, удобные, как будто в чулках по улицам бегаешь. Потом — рубашка, через голову, вроде поло, только рукава длинные и воротник сбоку застегивается. Тетка на рубашку ругается — здесь модно ходить яркими, как попугаи, а у меня она белая — рубашка, не тетка — и некрашеная — тоже рубашка, не тетка — и в ней я смотрюсь, как нищеброд какой-то. Ну не могу я в малиновом или еще какой-нибудь фуксии разгуливать! Мне вышивки по краям хватает!

Поверх рубашки — кафтан, корпоративного темно-зеленого цвета. Так-то формы у Разбойного приказа нет, но негласная традиция — ходить в темно-зеленом. А сапоги и штаны — черные. Дресс-код, ети его… Поверх кафтана завязан тканевый пояс в три обхвата. Местные в пояс кошельки прячут и всякие нужные вещи, как в поясную сумку, а к самому поясу цепляют кошелек, наверное, чтобы карманникам-мошенникам работу не затруднять. Вот тут я попрогрессорствовал немного — у меня, наверное, единственного в Москве, есть внутренние карманы на кафтане, и свои денежки я там храню. Тетка, когда я попросил их пришить, хмыкнула, странно покосилась, но ничего не сказала, все сделала как надо. Так что у меня на поясе только печать, да еще нож в ножнах. Здесь без ножа — как в наше время без смартфона, на улицу не выйдешь. Не в смысле, что так опасно — Разбойный приказ бдит! — да и ножи эти, узкие, с круглой рукояткой, никто за оружие не считает. Так, инструмент на всякий случай. Даже женщины их носят.

Деньги взял, нож взял, печать взял… Без печати — точно никуда, она и пропуск, и удостоверение, и оружие, при случае, и наручники, да и просто как печать. Без нее ни один документ не составишь.

Вроде все? Можно бежать?

А, нет, шапку забыл!

Самая моя нелюбимая часть одежды. Зеленый колпак с отворотами. Все носят — и ты носи. Здесь, скорее, без штанов на улицу выйдут, чем без шапки. А наденешь не то, что все носят, какую-нибудь кепку… На улице коситься будут, а в Приказе наш дьяк по шее даст, чтобы скомороха не изображал, или хуже того — иностранца. Иностранцев здесь еще не очень любят, это потом Петр Первый, если он здесь появится, завезет привычку перед всем иностранным кланяться, а здесь иностранец — личность априори подозрительная и все, что от них приходит — тоже. А других фасонов не завезли. Есть еще плоские шапочки, похожие на тюбетейки, тафьи называются, но их только дома носят, на улице в них — неприлично

Так что — носи колпак. Пусть околпачен будет враг.

Отвороты у моего украшены вышивкой. Потому что совсем без украшений — нельзя, нищеброд, что ли? А меховой оторочкой, как здесь любят… Во-первых, зачем мне летом мех на шапке? А во-вторых — с мехом этот колпак очень уж напоминает шапочки эльфов Санта-Клауса. Только помпона не хватает. Всё. Готов!

— Куда без еды? Опять весь день голодный носиться? — тетка Анфия стоит в дверях, уперев руки в боки, мол, все равно мне, на каком ухе у тебя твой колпак.

Нет, конечно, сказать она должна была как-то вроде «Ой ты гой еси, племянник мой честной, куда в путь-дороженьку собрался, без еды-питья сладкого, али не люба тебе стряпня моя?»… ну или как там люди в семнадцатом веке разговаривали? В общем, как нам на уроках истории рассказывали — а у меня по истории, между прочим, твердая четверка была — язык меняется, и нам и Пушкина-то не всегда можно понять, а он, как бы, на сто с лишним лет ближе к нашему времени, чем я сейчас.

Но, то ли мир здесь очень уж другой, то ли, что вероятнее, после попадания в это тело у меня какой-то автопереводчик настроился, но для меня все здешние обитатели говорят вполне понятно, привычно и естественно, человеческим языком. Не в смысле «Ок, давай гоу ко мне на хазу, пиваса напузыримся», я же сказал — человеческим языком. Обычным.

Кстати, вы как мою тетку Анфию представили? Такую сухонькую старушку в платочке, которая у печи крутится, посудой гремит, а-ля тетя Питера Паркера? Или, если вспомнить русских женщин времен до Петра — в кокошнике и сарафане, груди как арбузы, коса до пояса, фигура как у матрешки?

Ничего вы не угадали.

Здешние женщины медленнее стареют — подозреваю, все дело в использовании Слов — поэтому долго выглядят очень… кхм… горячими… Наверное, не стоит говорить — и думать — так про тетю, но она, если по-честному, мне не родная, и даже не двоюродная. Там сложная степень родства, которую я никак не могу запомнить, так что мы с ней практически и не родственники. Так что — наверное, можно. Кхм.

Тетя Анфия, если и похожа на тетю Питера Паркера, то разве что на ту, что из фильма «Человек-Паук: Возвращение домой». Такая, знаете ли, сорокалетняя красотка: высокая, почти ростом с меня нынешнего, а я сейчас тоже не карлик, два аршина, десять вершков… э… метр восемьдесят с копейками. Волосы по местной моде под синей шапочкой прячет, если бы не вышивка, напоминала бы те, что носят медсестры, но я знаю, что они длинные, ниже пояса, каштановые. Длинная белая рубашка, поверх которой — синий сарафан, с поясом на узкой талии. Хотя в нашем мире пояс на сарафане носили, кажется, под самой грудью, но вот здесь — именно так.

— Викеша?

Руки сильные, пальцы длинные, ноги… тоже длинные… и стройные… животик, такой… плоский… и груди… груди… э…

— Викеша?

Как арбузы, да… вот тут стеретипы… сетеретипы… шаблоны. Шаблоны не врут, они у нее именно такие, только не полосатые, а белые… наверное… ведь вся кожа белая, загар здесь не моден, значит, и…

— Викеша!

Я очнулся. Как-то я… это… отвлекся. Я же на службу бежал!

— Тетя Анфия, мне пора, я опаздываю!

Я чмокнул ее в щечку, выхлебал кружку кваса, ухватил ломоть хлеба и рванул к дверям, провожаемый недовольным возгласом тети:

— Опять не поел!!!

Кстати, она так на меня действует, вовсе не потому, что у меня никогда не было девушки. Мне вообще взрослые женщины не нравятся, вот, я помоложе предпочитаю. Да.

А девушки, если что, у меня уже были.

Две.

Честное слово.