Подземная непогода

ПРОЛОГ

— А не пора ли вам, ребята, домой, в Москву? — сказал Сошин, переступая порог.

«Ребята» — студенты-практиканты — вскочили, когда вошел начальник партии.

— Хотелось бы все же видеть результаты, — возразил Виктор Шатров.

— Вы сами говорили, что каждое дело надо доводить до конца, — добавила Елена Кравченко, бойкая смуглая девушка, белозубая и черноглазая.

Конечно, давно пора было ехать, они знали. Летняя практика кончилась, работы никакой не было. Вот и сейчас перед приходом Сошина они сидели в культбудке и через окно смотрели на горные склоны, по-осеннему пышные и пестрые. Цепляясь за кусты, по склонам ползли низкие облака. Бурая, красная, оранжевая, золотистая, охристая осенняя листва виднелась сквозь голубую дымку дождя. Капли стучали по крыше, прыгали на крылечке. Горы казались печальными и обиженными, совсем не такими, как летом.

— В Москве сейчас тоже дожди, — сказала Елена себе в утешение, — все равно незачем торопиться.

— Москва и в дождь хороша, — подхватил Виктор. — Мостовые блестят, в них отражаются огни машин. Все сверкает, как будто заново выкрашено.

— В театрах уже сезон, — добавила Елена. — У подъездов толпы, спрашивают, нет ли лишнего билета.

— А тебе очень хочется в Москву, Лена?

— И да и нет. Грустно почему-то. Целое лето мы искали, трудились, надеялись, а теперь уже все найдено, бурится скважина. А мы вроде лишние, никому не нужные.

Виктор кивнул, соглашаясь. Ему тоже было грустно. Вот и лето прошло. Каждый день они были вместе, и не надо было прилагать усилий, чтобы встречаться. Кто знает, как сложатся их отношения в Москве. Ведь он так и не выяснил, что Елена думает о нем… А что, если решиться сейчас?

— Мне хочется поговорить с тобой, Лена!

Елена поморщилась:

— Но мы говорим с тобой каждый день. Сейчас тоже. Разве нужно объявлять об этом?

— Не знаю, Лена. Мне кажется, что ты избегаешь меня, — сказал Виктор с упреком. — Позавчера ты ушла в горы с Сошиным, вчера целый день болтала с этим бурильщиком-бакинцем, сегодня поутру затеяла разговор с кассиром. Неужели любой кассир интереснее, чем я? А ты говорила еще, что мы друзья.

Елена прикусила губу. Зубы у нее были мелкие, ровные, а губы яркие и над верхней губой — чуть заметные усики.

— Ну почему я такая несчастная! — воскликнула она. — Почему я вечно должна объяснять людям, как я к ним отношусь? Да, мы друзья, но разве дружить — это Значит ни с кем другим не разговаривать? Я очень люблю людей, всяких людей. Вот бурильщик, например, он так хорошо рассказывает про бурение. Знаешь, какие у них бывают приключения? Бур иногда ломается на глубине тысячи метров, а потом его приходится вылавливать. Это же страшно интересно. Мастер наверху, авария в глубине, и надо выходить из положения. А кассир! Он мне целые истории рассказывал о том, как не сходится приход с расходом и надо в десяти книгах искать ошибку. У них свои герои есть, мастера точности — полкопейки учитывают. Особая жизнь, свои переживания! А мы мимо проходим и не знаем. Я всегда думала: тоскливое дело деньги считать. А с тобой — ты не обижайся, Витя, я откровенно говорю, — с тобой у меня такое чувство, как будто я одна перед зеркалом. Ты студент, и я студентка. Ты сдаешь экзамены, и я сдаю. Ты пишешь стихи, и я пишу. Ты был на практике в горах, и я была. Тебе хочется в Москву, и мне хочется. Мне грустно уезжать, и тебе тоже. Ну вот, сидим, друг другу поддакиваем… Ты, может, умнее и интереснее всех бурильщиков и кассиров, но ты такой же, как я…

Виктор тяжко вздохнул. Что можно ответить на эту отповедь?

— Ну что ж, спасибо за правду, — вымолвил он.

В эту минуту и вошел Сошин.

— А не пора ли вам по домам, ребята? — сказал он, стряхивая брызги на пороге.

— Но вы же сами говорили, что каждое дело нужно доводить до конца, — бойко возразила Елена.

Она явно обрадовалась тому, что Сошин пришел и тягостный разговор прерван.

— Да, говорил. Задуманное надо доводить до конца. Много раз проверял это на практике. В пути обязательно встречаются неожиданные находки или преграды и возникают сомнения: идти дальше или вернуться. А усталость всегда голосует за возвращение и может продиктовать неверное решение. Неизвестно, найдешь ли ты что-нибудь, продолжая путь, но если вернешься, ничего нового не найдешь наверняка. Да, я говорил, что дело надо доводить до конца. Но, по-моему, оно уже доведено. Мы искали месторождение и нашли его. Завтра буровая дойдет до пласта. Осталось восемь метров.

— Ну, а вдруг… — начала Елена.

— Что может быть «вдруг»? Кому-кому, а вам не к лицу сомневаться. Вы же сами вели съемку. Хотите убедиться лишний раз — пройдемся на буровую, посмотрим, что там выдают на-гора.

Елена охотно согласилась, Виктор отказался. Ему хотелось остаться одному и подумать. Когда ты один, не нужно скрывать свою боль… Некоторое время он следил через окно, как удаляются две фигуры в плащах с капюшоном, потом горестно вздохнул, вынул из сумки толстую тетрадку в темновишневом переплете и написал: «Е. сказала, что мы похожи и потому нам скучно вместе». А на другой странице: «Каждое дело нужно доводить до конца. В пути обязательно…»

Такие записи Виктор делал ежедневно. Он усвоил эту привычку очень давно, в школьные годы. Еще в восьмом классе Виктор раздал своим товарищам анкету: «Каким должен быть образцовый человек?» К сожалению, невозможно было выполнять все советы ребят. У каждого было свое мнение насчет образцовых людей. Потом Виктор прочел у Николая Островского, что жить надо так, чтобы не жалко было ни одного потерянного дня. После этого юноша завел дневник и положил за правило каждый вечер писать самому себе отчет с лаконичным выводом: «День прошел с пользой» или: «День потерян».

Страницы дневника пестрели крестиками и ноликами, обозначавшими полезные и пропавшие часы. С условными знаками чередовались афоризмы из любимых книг, рецепты лыжной мази, практические советы: как раскладывать костер по-цыгански, как печь картошку и яйца в золе. Были тут и размышления самого Виктора, например: «Стоит ли ходить в гости?» Виктор любил поговорить о пространстве и времени, о любви и дружбе, но сомневался, допустимо ли это для образцового человека. С одной стороны, это болтовня, потеря времени, с другой — общение с людьми, обмен мнениями, проверка своих мыслей, исправление ошибок. Виктор так и не пришел к определенному выводу и разрешил себе ходить в гости, но не часто — по средам и субботам. Конечно, из этого ничего не вышло. Друзья не выполняли графика и сами заходили когда вздумается, «на минуточку».

В одном из дневников девятиклассника Шатрова сохранилась такая запись: «Сегодня проводил беседу со своим отрядом о пионерах. Рассказывал о значении этого слова. Пионерами называли смелых людей, которые проникали в неведомые края и другим прокладывали дорогу, Прокладывать путь — это самое трудное. Гораздо труднее, чем пройти его. Труднее строить город, чем работать в нем, изобрести труднее, чем изготовить. И на войне самое трудное — быть разведчиком. Мы, комсомольцы, — руководители пионеров, и наше место там, где прокладываются пути. Недаром комсомольцы строили города в тайге и поднимали целину. Образцовый комсомолец ищет самое трудное дело».

Должно быть, поиски трудного дела повлияли на выбор профессии. Виктор задумал поднимать геологическую целину, стать подземным разведчиком, прокладывать пути шахтерам. Он хотел сделаться геологом и обязательно первоклассным, отважным исследователем, таким, как Пржевальский, Обручев, Черский, Семенов-Тян-Шанский.

Виктор шел к своей мечте настойчиво и терпеливо. Окончив десятилетку, подал заявление на геологический факультет. Экзамены сдал, но не прошел по конкурсу, готовился еще год, сдавал вторично гораздо удачнее и был принят. Началась студенческая жизнь. В очередных дневниках рядом с крестиками и ноликами появились расписания лекций, цифровые таблицы, необходимые в полевой геологии, перечни минералов, их химический состав и поисковые признаки. Тут же Виктор записывал строгие приказы самому себе: «В первую очередь — домашние задания». «Выпустить стенгазету к перевыборам комитета комсомола». «Развить в себе волю и сообразительность, принимать решения быстро». «Стихи писать только по воскресеньям». «Составлять рабочий план на неделю и выполнять его во что бы то ни стало, хотя бы за счет сна».

И вот он на геологической практике. Это еще не воплощение мечты, но уже генеральная репетиция. Он — коллектор, помощник геолога, участник настоящей экспедиции, преодолевает настоящие трудности в неприступных ущельях Тянь-Шаня, пробирается по скользким тропинкам, пересекает ледники, лезет на снежные кручи. Вот и сейчас: стоит закрыть глаза — и в памяти всплывают горный склон, выветренные сланцы, похожие на страницы старой, истрепанной книги, цепочка ишаков, постукивающих копытцами, проводник в лохматой бараньей шапке, Елена в клетчатой мужской рубашке и лыжных брюках. А впереди всех Сошин, загорелый дочерна, долговязый, сухопарый — сплошные мускулы. На боку у него сумка, за спиной — вещевой мешок, совсем маленький, почти узелочек. Сошин не признает тяжелых грузов.

«Геолог должен быть не запасливым, а умелым, — говорил он студентам. — У запасливого — вещи, он тащит их на горбу и опасается потерять. Умелый идет налегке и ничего не боится, у него наготове золотые руки. Запасливый тащит обувной магазин, умелый — шило и кусочки кожи. Геологический молоток служит ему лапой, охотничий нож — сапожным. Запасливый — раб и сторож вещей, он нагружает их и выгружает, а умелый в это время находит минералы.

Приучайтесь ничего не терять, — повторял он постоянно: — в горных ущельях нет ларьков. Если ты потерял иголку, где достанешь другую? Можно взять с собой запасную иголку, запасные ботинки, запасную шапку, запасную палатку, запасную лошадь. Но стоит ли удваивать груз из-за собственной неряшливости?»

Экспедиция в горы Тянь-Шаня в жизни Сошина была четырнадцатой. До того он уже побывал в тайге, тундре, в пустынях и горах, знал, как следует ходить по склонам, ставить палатки, разжигать костер под дождем, как надо делать записи, искать полезные ископаемые, как проверять догадки, вытравлять ошибки. Нет, он не читал своим помощникам лекций, просто на ходу делился наблюдениями. И по вечерам, урезывая часы желанного сна, Виктор при пляшущем свете костра, записывал советы Сошина:

«На обсуждениях внимательнее всего слушай противников. Друзья хвалят тебя за достижения, но достижения уже налицо. Противники придираются к ошибкам, они указывают, над чем надо думать…

Приучайся ходить осторожно. Ходьба — серьезное дело для геолога. Вы не идете, а доставляете себя к месту работы. В Москве вы имеете право оступиться, там ходьба ваше частное дело. Если вы оступитесь здесь, вы сами выйдете из строя и заставите товарищей возиться с вами. Пузырь на ноге — это все равно что прогул. В экспедиции время дорого, мы не можем допускать прогулов».

Таков был Сошин, неутомимый искатель, сосредоточенный, прямой, как струна, направленный к цели. А цель на этот раз была необычная: Сошину поручено было испытать в экспедиции новый геологоразведочный аппарат. Этот аппарат даже не получил названия. Одни называли его подземным рентгеном, другие — подземным просвечи-вателем, по ведомостям он значился «ПР-55». Просвечивать недра, находить и фотографировать скрытые в глубине минералы, делать землю прозрачной — таково было его назначение. И аппарат оправдал себя блестяще. К концу лета Сошину удалось обнаружить обширный золотоносный пласт. Пласт этот находился там, где никто не ожидал его найти: на глубине 890 метров под истощенным прииском Вади-Фиреб.

Экспедиция начала работу именно здесь, на прииске, отсюда ушла в горы, пересекла снежный хребет, спустилась в пустыню, вновь поднялась. И весь этот маршрут был проделан, прежде чем Сошин понял, где нужно искать золото. Но он не жалел о пройденных путях, «В науке бывает необходимо, — говорил он, — иной раз сделать петлю, год проблуждать, чтобы вернуться к прежней задаче с новыми знаниями… Вам кажется, что мы зря ходили, на самом деле мы набирали опыт. Ошибка — это мостик к правильному решению».

Итак, мостик был положен, решение найдено, осталось только получить результаты. В сущности, работа Сошина была кончена. В Вади-Фиреб прибыли бурильщики, чтобы достать из-под земли то, что увидел там геолог.

Прииск ожил. На горной дороге днем и ночью рычали тяжелые грузовики, волоча грохочущие трубы. За поселком возле зарослей дикой вишни выросла металлическая вышка, и горное эхо неустанно повторяло ухающие удары, рокот моторов и лязг железа.

Сошин настаивал, чтобы, вопреки правилам, ограничиться одной-единственной скважиной, и буровой мастер Мустабеков, тот самый бакинец с маленькими усиками и черными, как маслины, глазами, к которому ревновал Виктор, говорил, разводя руками:

— Десять лет работаю, никогда не слыхал, чтобы па новом месте бурили одну скважину. Восемьсот девяносто метров бурить? Скажи, пожалуйста, а восемьсот девяносто первый уже не станем бурить, да?

Бурение началось. Пройдя поверхностные рыхлые породы, скважина углубилась в пласты известняка. Вместе с Сошиным студенты приходили на вышку несколько раз в день. Они рассматривали шлам — обломки разбуренной породы, и керны — аккуратные каменные цилиндры, извлеченные из скважины. И как приятно было каждый раз убеждаться, что аппарат не подвел! Как радостно видеть воочию те самые минералы, которые угадал просвечивающий аппарат!

Все шло именно так, как предсказывал Сошин. Под почвой и слоем песка лежали обломочные породы, образовавшиеся из скатившихся с гор камней. Под ними — пласт известняка, затем начиная с пятьдесят четвертого метра — слой черной рассыпчатой глины. В ней находили множество «чортовых пальцев»; одни из них были толщиной с карандаш, другие — с мизинец, а некоторые — с ручку лопаты. Когда-то в народе их называли громовыми стрелами, говорили, что они образуются при ударе молнии в землю. Но на самом деле это не пальцы и не стрелы, а просто остатки вымерших моллюсков, далеких предков каракатиц, живших в юрском периоде, примерно сто пятьдесят миллионов лет назад.

В глинах бурильщики трижды встречали водоносный слой. Но Сошин предупреждал их метров за двадцать, и опытные мастера быстро справлялись с водой, закрывая ей путь цементным раствором. Довольный Мустабеков говорил, расплываясь в улыбке:

— Всегда бы с таким геологом работать!

Под юрской глиной начались каменноугольные известняки. Бурильщики извлекали из скважины чистые, светлые, похожие на сахар ноздреватые колонки. А на сто сорок девятом метре попалась даже прослойка угля. Но прослойка была очень тонкая, сильно засоренная глиной. Добывать здесь уголь не имело смысла.

Потом пошел плотный красноватый песчаник. Виктор знал, что красноватый цвет — признак жаркого пустынного климата. Да, некогда здесь была пустыня, ветер пересыпал сухой песок, потом пришло море, застывшие барханы под морским дном превратились в камень, и вот сквозь эти камни шла теперь к древнему золоту скважина.

400… 410… 420… Результаты работы бурильщиков ежедневно вывешивались на доске у культбудки. И не только свободная смена, но и рабочие с приисков приходили справляться, как подвигается многообещающая скважина.

600… 610… 620… В горах наступила осень. Поблекли альпийские луга, снеговая линия поползла вниз по склонам. Студенческая практика закончилась, наступил месяц, предназначенный для отдыха. Можно было поехать в Крым, на Кавказ, полежать на камнях возле ласкового моря или вернуться в Москву, чтобы провести отпуск в мягком кресле с книгой в руках. Но Виктор и Елена медлили. Им хотелось дождаться золота, подержать его в своих руках.

850… 860… 870… С каждым часом напряжение возрастало. Проверочная съемка указывала все ту же цифру — 890 метров. Но на такой глубине аппарат мог ошибиться на несколько метров. Сошин затруднялся указывать границы пластов с безукоризненной точностью Победы можно было ждать каждый час, каждую минуту, даже сейчас, когда Виктор сидел такой грустный над раскрытым дневником.

Хлопнула наружная дверь. Неужели нашли? Вот всегда так у Виктора: самое интересное он упустит.

Кто-то грузно ступил на крыльцо, распахнул дверь, встряхнулся на пороге, как белый медведь, вылезающий из воды. Брызги полетели во все стороны. Затем из-под капюшона выглянуло круглое усатое лицо. Это был директор прииска Вади-Фиреб.

— Посиживаешь? — спросил он гулким басом. — А где начальник твой? Веди-ка его сюда на расправу.

— Что случилось, Иван Кириллович? Начальник на вышке. Я сбегаю позову.

— Ах, на вышке? Значит, он знает, что там дошли до гранита.

— До гранита? Не может быть!

Сердце у Виктора замерло. Он хорошо понимал, что означает «дошли до гранита». Дошли до гранита — стало быть, встретили кристаллический фундамент, осадочные породы кончились и никакого золота не будет. Ведь золотоносный пласт — тоже осадочного происхождения.

Не надевая плаща, Виктор выбежал на крыльцо. Но Сошин уже шел в будку.

— Чем оправдываться будешь? — встретил его Иван Кириллович.

— Скважина не дошла до проектной глубины, — быстро ответил Сошин. — Надо бурить дальше.

— Гранит бурить?

— Да, гранит.

— Я же говорил тебе, — сказал директор с упреком, — говорил тебе, чтобы закладывать сразу четыре скважины! Вот видишь, попал на слепое место и опорочил все дело.

— Каждая скважина стоит сотни тысяч, — возразил Сошин. — Для того и сижу я здесь с аппаратом, чтобы экономить эти сотни тысяч.

— Экономия, конечно, — согласился директор. — Но ведь скважина — не луч света. Вильнет в сторону — и прошла мимо. Уклон крохотный, а ошибка на тридцать метров.

— Я проверял позавчера, — сказал Сошин. — Золото на глубине восьмисот девяноста метров. Сейчас до него шесть с половиной метров.

Директор покачал головой. Уверенность Сошина и сердила его и подбадривала.

— Ну хорошо, хорошо, — сказал он. — Тогда я посылаю нарочного на Нефтяную Гору к Рахимову. Попрошу у него алмазную коронку. Будем валять дурака — бурить гранит… на твою ответственность.

— Беру, — сказал Сошин не задумываясь.

Рахимов с Нефтяной Горы не дал алмазной коронки, уверял, что все коронки заняты. Но на следующее же утро он прикатил на прииск на своей лакированной автомашине и, широко улыбаясь, сказал Ивану Кирилловичу:

— Слышал какие-то чудеса, ушам не верил. А у нас на востоке говорят: «Глаз надежнее уха. Уши подведут, глаза не обманут».

Рахимов выглядел добродушнейшим человеком: круглое лицо, яркие губы, сверкающая улыбка, смеющиеся глаза под черными, в палец толщиной бровями. На самом деле он был себе на уме, но, прикидываясь простаком, вел свою линию. По существу, он сказал директору: «Не верю я тебе, Иван Кириллович. Рассказываешь басни». Но сказал это с такой приятной улыбкой, что обижаться было невозможно.

— Ну что ж, посмотри глазами, — сказал Иван Кириллович. — Поедем к Сошину, он тебе покажет.

— А дорога хорошая?

Рахимов любовно осмотрел свою нарядную машину, заглянул под «капот», протер стекла, заляпанные разбившейся мошкарой, говоря при этом:

— У нас на востоке есть пословица: «Коня корми из своих рук, чтобы тебя слушал, а не конюха».

Иван Кириллович невольно улыбнулся:

— Сколько пословиц у вас на востоке? Наверно, ты сам их выдумываешь.

— Приходится, — охотно сознался Рахимов. — Иной раз не вспомнишь во-время, а иной раз нет пословицы к случаю. А разве нельзя придумывать?

Предупрежденный по телефону, Сошин вместе со своими помощниками поджидал гостя на поляне, в стороне от буровой вышки. Дождь уже прекратился, но низкие облака застилали горы, сквозь клочья тумана просвечивали темные ели. Почва была здесь плотная, каменистая, от дождя она не раскисла. Свернув с дороги, машина Рахимова выехала на поляну. За колесами потянулся двойной след примятой травы.

Виктор столько раз участвовал в съемке и все же неизменно приступал к ней с волнением. Вот он стоит на лугу. Это обычный горный склон, усеянный валунами, поросший травой. Земля здесь тверда и непрозрачна, как повсюду. Кто знает, что таится там, в глубине? Но вот сейчас они заведут аппарат, и земля как бы разверзнется, покажет золотой клад, скрытый на глубине восьмисот девяноста метров.

Подготовительные работы, как обычно, казались невыносимо долгими. Пока механик заводил движок, раскручивая его собственным ремнем, Виктор с Еленой установили широкий зонт на случай дождя, подготовили ровную площадку, перетащили на нее тяжелый аппарат, сняли чехол и короб. Рахимов с любопытством разглядывал громоздкий аппарат, напоминающий телевизор: матовый экран, рукоятки регулирования, циферблаты приборов со вздрагивающими стрелками.

— А это что? А это для чего? — спрашивал он.

— Займись-ка уровнями, Витя, — сказала Елена. Она была нетерпелива и не любила кропотливой подгонки.

С уровнями всегда приходилось возиться долго. Подвижные пузырьки в стеклянных трубочках никак не хотели остановиться на середине. Установишь два — третий не на месте. Начнешь ловить третий — первые два убегают.

— Как настраивать — на фотосъемку или на экран? — спросила Елена Сошина.

— На экран, конечно.

— Что значит на экран? — заинтересовался Рахимов.

И Сошин ответил:

— Наш аппарат принимает отраженные лучи. Их можно записывать на фотопленку, можно направить на светочувствительный экран. Фотопленка удобнее при составлении подземных карт, потому что это документ. Его можно изучать, измерять не торопясь. Но во время предварительных поисков удобнее смотреть на экран, чтобы сразу видеть, где что находится. А вы же хотели видеть глазами.

Наконец Виктор справился с уровнями и поднялся, стряхивая с колен землю. Елена заняла его место. Она быстрее считала, и настройка обычно поручалась ей.

— Частота — на золото? — спросила она.

— Нет, на цементит, — ответил Сошин и добавил, обращаясь к Рахимову: — Я хочу вам показать, где находится бур… Бур стальной, в стали обязательно есть кристаллы цементита, и они очень удобны для нас, потому что в природе этих кристаллов нет, так что мы не спутаем бур с окружающими породами.

— Готово. Частота — для цементита. Включаю, — доложила Елена.

Зажглись лампочки, дрогнули стрелки приборов. В аппарате родился звук — глухой, ворчащий бас, словно рокот далекого грома. Постепенно звук становился все выше, баритональнее, скрипичнее, потом перешел в надрывный вой сирены. Сирена звучала все тоньше, пискливее, писк превратился в шелест, замирающий свист, исчез совсем.

— Теперь смотрите на экран, — сказал Сошин, поворачивая рукоятки.

Экран светился мерцающим зеленоватым светом.

Какие-то серые пятнышки двигались по нему слева направо. Потом у левого края появилась четкая вертикальная линия.

— Буровая скважина, — пояснил Сошин, указывая на линию. — Обсадные трубы у нас стальные. И в них, конечно, цементит. А теперь я буду увеличивать глубину.

Он начал медленно крутить рукоятку глубины. Серые пятнышки побежали снизу вверх. Черная линия стояла у левого края экрана, такая же прямая. С глубиной она становилась все тоньше и чуть-чуть расплывалась. Но вот линия оборвалась, закончилась яркой точкой. Сошин указал на нее.

— Здесь бур. Записывайте угол наклона, Елена.

Елена назвала цифры. Виктор вынул логарифмическую линейку, приготовился считать.

— Нет уж, позвольте я подсчитаю, — вмешался Рахимов и взял линейку из рук Виктора.

Подсчет был прост: зная расстояние от аппарата до скважины и угол наклона луча, требовалось определить глубину.

— Восемьсот восемьдесят метров, — сказал Рахимов не без удивления.

— По сведениям бурильщиков, восемьсот восемьдесят четыре, — заметил с гордостью Иван Кириллович.

Сошин распорядился настроить аппарат на поиски золота. И как только нужная частота была набрана, на экране появилась широкая темная полоса — золотоносный пласт. По вычислениям, он начинался на глубине восьмисот девяноста метров, несколько ниже бура. Это можно было хорошо различить, потому что буровая скважина тоже виднелась на экране. Неясная вертикальная линия обрывалась чуть выше темного пласта.

— А почему видна скважина? — спросил придирчивый Рахимов. — Разве в обсадных трубах есть золото?

У Сошина был готов ответ:

— Нет, здесь причина другая. В скважине воздух, а наши лучи плохо проходят через газы. Пустоты выглядят темными пятнами при любой частоте.

— Теперь покажите мне гранит, — потребовал Рахимов.

Но тут уж Сошин вынужден был отказаться.

— К сожалению, на таком расстоянии различить гранит трудно. Ведь мы настраиваем аппарат на поиски кристаллов. А в граните — самые обыкновенные кристаллы: кварц, полевой шпат, слюда. Те же минералы — и в песке и в песчанике вышележащих пластов. Если хотите, можно показать вам и гранит, но это довольно сложная съемка и не очень точная.

— Да что ты пристал к человеку? — вмешался Иван Кириллович. — Достаточно, видел. Золото тебе показали — и хватит.

— У нас на востоке есть правило, — вывернулся Рахимов: — не веришь глазам, пощупай руками. Мы, хозяйственники, любим пощупать товар. Вот гранит у вас налицо, гранит без всякого обмана. А вместо золота вы мне показываете темные пятна, и еще оказывается, что воздух и золото выглядят одинаково. А может, там у вас не золото, а пещера или что-нибудь другое, помеха какая-нибудь. Вы не обижайтесь, товарищи, — добавил он с чарующей улыбкой, — ведь алмазная коронка у меня в работе. Значит, я должен где-то задержать работу ради вас.

— Ради месторождения, — сказал Сошин сурово.

— Но я не вижу золота, одни только пятнышки на экране. Вы не думайте, что я против, товарищи. Я сам прошу: убедите меня как следует.

— Убедить? — переспросил Сошин. — Сейчас попробуем.

— Нельзя ли, Иван Кириллович, — обратился Сошин к директору, — взять из золотоприемки немножко песку. Или еще лучше — самородочен. Одним словом, граммов пять-десять золота.

Директор задумался.

— Самородочек? Не знаю, есть ли сейчас. Из приискового музея разве? Тоже хлопотно: ходить, выписывать… А не подойдет ли тебе такое золото? Правда, не наше. С чужого прииска.

Он вытащил из кармашка брюк старинные золотые часы-луковицу с цепочкой.

— Доверишь? — спросил Сошин.

— Ну, доверяю, — сказал директор не без сомнения. — Но только ты имей в виду, что часы именные. Мне их вручил комполка в двадцатом году на Каховском плацдарме.

Сошин молча кивнул головой, положил часы в папиросную коробку, коробку завернул в носовой платок и протянул все это Рахимову:

— Пожалуйста, товарищ. Спрячьте часы в кустах так, чтобы я не видел. Заройте в землю в какой-нибудь низинке или канавке поглубже. Если я найду часы с помощью аппарата, будет это убедительно?

Глаза Рахимова заблестели:

— Неужели найдете часы?

— Найду.

Рахимов взял сверток с часами и удалился. Кусты начинались на расстоянии в триста метров. Рахимов вошел в них и, обернувшись, крикнул: «Не смотрите!» Вскоре он исчез из виду. Только слышно было, как трещат сучья под его грузными шагами.

Минут через двадцать он вернулся. Сошин уже подготовил аппарат и сразу включил его. Снова загудело, заныло, засвистело, экран осветился мерцающим светом, замелькали полоски и размытые пятнышки.

— Ну, вот и часы, — сказал Сошин, когда на экране появилась ясная черточка.

Виктор привычно взялся за топор:

— Будем вешки ставить?

— Нет, не надо вех. Просто подойдем поближе. Замечайте направление — вот на ту ель.

Сошин отключил аппарат, подхватил его и двинулся к кустам. Виктор потащил движок, Елена взялась за трансформатор.

— Может, на машине подвезти вас, девушка? — вежливо предложил Рахимов. — Таскать много придется туда-сюда.

Елена взглянула на него и заметила лукавую усмешку. «Над чем он подсмеивается? — подумала она. — Что-то здесь не так».

Но раздумывать было некогда. Сошин уже забил костыли и кричал:

— Давайте трансформатор, Елена! Люди ждут, не будем их задерживать.

Установив аппарат на опушке, Сошин без труда нашел черное пятнышко. Оно стало заметно ярче, больше по раз-меру. Значит, направление было выбрано правильно. В густой чаще под корнями проникающие лучи без труда находили спрятанные часы.

— Теперь есть два способа на выбор, — сказал Сошин Рахимову. — Можно определить расстояние, измеряя время прохождения сигнала. Можно, кроме того, отойти в сторонку, взять еще раз направление и построить треугольник. В вершине его и будут часы.

— Давайте попробуем и так и так для верности, — предложил Рахимов.

И снова Елена уловила какое-то лукавство в его голосе.

Оба способа дали одинаковый результат — до часов было метров шестьдесят. Сошин двинулся в чащу напрямик. Мокрые от вчерашнего дождя кусты обдавали людей брызгами, ветви больно хлестали по телу. Неуклюжий Иван Кириллович, отфыркиваясь, топал сзади всех, с хрустом ломая сухие корни, и ворчал на Рахимова:

— Удружил, нечего сказать. Не мог выбрать местечко попросторнее. Полез в чащобу. Вот уж, усердие без толку!

— Приближение к боевой обстановке, — оправдывался Рахимов.

Он тоже запыхался и отирал пот со лба.

На предпоследней съемке получились не только часы, но и расплывчатое серое пятно, как предполагалось — воздух в коробке. Еще одна перестановка — и Сошин с уверенностью указал на одинокую кочку.

— Здесь.

— Разве здесь? — переспросил Рахимов. — Что-то я не узнаю. Впрочем, я с другой стороны пришел. Теперь сам не найду.

— А ты уверен, что здесь? Больно уж хорошо дерн уложен. Как будто и не тронут, — усомнился и директор.

Сошин поглядел на экран еще раз, рванул пук травы… и чертыхнулся.

Ни платка, ни коробки, ни часов под дерном не было. Но в корнях травы тускло поблескивал самородочек, совсем маленький, как огрызок карандаша.

Сошин принужденно рассмеялся. Он был очень смущен.

— Вот беда, я и забыл, что мы на прииске! Извините, товарищ Рахимов, вышла осечка. Но это задержит нас ненадолго. Просто заодно с часами придется вытащить все золотины из земли.

Он снова взялся за аппарат, но Рахимов остановил его:

— Я сам прошу прощения, товарищ Сошин. Не надо искать часы, они у меня в кармане. Я побоялся зарывать их в землю. Думал, какую-нибудь норку будете искать. Но я удовлетворен, совершенно доволен. Алмазную коронку вы получите завтра. Собирайте аппарат, сейчас я подгоню машину поближе.

Всю дорогу до конторы Рахимов был молчалив и сосредоточен. Он не вспомнил ни одной пословицы и не хотел рассказать Елене про сцепление и зажигание. Но, прощаясь с Сошиным, он улыбнулся и сказал:

— Золото я видел, хорошо. Но гранит я тоже видел. А под гранитом россыпи не будет. Правда или нет?

Как только бурильщики сменили колонку, скважина пошла вглубь. И в тот же день к вечеру бур дошел до заветной глубины — восьмисот девяноста метров.

Результата ждали каждую минуту. Виктор и Елена решили провести этот день в культбудке, чтобы не упустить момент открытия. Сошин тоже не ушел спать, осталась вся дневная смена бурильщиков, пришли инженеры и рабочие с прииска. Народу набилось полным-полно. Время от времени какой-нибудь доброволец отправлялся на вышку и возвращался с кратким сообщением:

— Подвигается.

К полуночи неожиданно приехал Рахимов вместе с директором. Иван Кириллович отозвал Сошина в сторону и сказал шопотом, вернее, намеревался сказать шопотом, но слова его были слышны на вышке:

— Ты, брат, не падай духом. Я твою работу видел и поддержу. Первый блин всегда комом. До трех раз не считается. Полное право имеешь еще две скважины испортить.

— Я вижу, кто-то другой пал духом, — улыбнулся геолог.

Директор хлопнул его по плечу:

— Ладно, ладно, я понимаю: твое дело — бодриться, а мое — думать о последствиях. Как дойдешь до девятисот метров, приходи ко мне в контору, вместе сочиним письмо в трест насчет второй скважины.

Однако Иван Кириллович и сам не ушел в контору. Он придвинул скамью к печурке, лег на нее, укрылся брезентовым плащом и сразу захрапел.

— Не понимаю, как можно спать в такую ночь! — сказала Елена.

— У нас жарко. Ночью работать лучше, — заметил Рахимов, подсаживаясь к ней. — Я вспомнил как раз…

Но сегодня Елена не была расположена знакомиться с чужим опытом. Она ходила по комнате и спрашивала Виктора об одном и том же:

— Ну хорошо, Витя, если это не гранитный фундамент, что же это такое?

— Может быть, случайный валун, — отвечал Виктор. — Представь себе, что здесь была река. Она текла по гранитному ущелью, откладывала золотоносный песок. Река была горная, шумная, бурная, размывала откосы, конечно. Ну вот, какая-нибудь скала обрушилась, упала на дно, на песок.

— Да, да, это похоже на истину. Но где же тогда отвесные стены ущелья? Выветрились? А почему не выветрилась упавшая скала? Нет, тут что-нибудь другое.

— Может быть, и другое. Надвиг, например.

— Ну какие же надвиги у гранита? — отмахивалась Елена. — Просто ты утешаешь меня, Витя. У меня предчувствие, что мы ошиблись. Надо было взять северо-западнее.

Так, волнуясь, ожидали они результатов бурения. Но сколько времени можно волноваться? Час, два, три? В конце концов Елена задремала, устав от переживаний. Заснул Рахимов, положив голову на стол. Сошин ушел на вышку, рабочие разбрелись по домам, оставшиеся расстелили брезент на полу и легли, так что некому было оповещать, что дело подвигается. Виктор старался сидеть неподвижно, чтобы не потревожить Елену, прислонившуюся к его плечу, но под конец заснул и сам. Разбудил его веселый голос Сошина.

— Эх вы, сони! — кричал тот шутливо. — Спать приехали сюда за четыре тысячи километров! Для чего мне такие помощники? Сегодня же марш в Москву, и чтоб я вас не видел больше!

Елена с горящими глазами крутилась вокруг него, заглядывала в лицо:

— А что, дошли? Пробурили уже? Гранит кончился? Да говорите же, Юрий Сергеевич!

В это время дверь распахнулась, и в комнату, пятясь, вошел бурильщик Мустабеков. Вместе с товарищем он нес брезент, а на брезенте среди осколков гранита лежал аккуратный столбик комковатой серо-желтой породы, и в ней были заметны сверкающие искры золотой пыли.

Бурильщики торжественно положили брезент на стол и отошли в сторонку, чтобы каждый мог полюбоваться.

— Это как же называется? — спросил Рахимов, разглядывая серо-желтый камень.

— Как называется? — обратился Сошин к Елене.

И девушка с удовольствием отчеканила:

— Архейский золотоносный конгломерат — сцементированные древние россыпи.

— Восемьсот девяносто три метра и семьдесят сантиметров, — заметил Мустабеков.

— Ах, чортушка! — Директор обнял Сошина. — Дай я тебя расцелую!

— Вот видите, — твердил Виктор, — я же говорил, что это случайный валун. Прошли насквозь, а под ним осадочная порода.

И тут при всеобщем ликовании послышался жалобный голос Рахимова:

— Что же получается, товарищи? А как моя диссертация? Три года пишу: «Методы и приемы разведки бурением». А к чему теперь разведка бурением? Дайте спички, друзья. Поеду жечь свое сочинение.

В его голосе было и искреннее огорчение и шутливая насмешка. Техника шагнула вперед… породила новые методы… В самом деле, что остается делать? Жечь черновики, писать заново.

И вдруг оказалось, что нужно срочно уезжать, даже некогда проститься как следует. Рахимов ехал в областной город, мог подвезти студентов, и это было удобнее, чем ловить на шоссе попутную машину или на автобусе ехать на разъезд, а там пересаживаться на рабочий поезд. Виктор и Елена побежали собирать вещи, оформлять документы. Когда они вышли из конторы, машина уже ожидала их у крыльца.

— Эх вы, умчались не простившись, догонять пришлось. Спасибо, Рахимов подвез, — сказал Сошин. — Ну, счастливого пути, ребята. Счастливого вам пути в большую жизнь. Виктору пожелаю больше твердости, требовательности к людям, а вам, Елена, больше требовательности к себе…

— Юрий Сергеевич, а вы говорили, что у меня характер изменился к лучшему.

— Начал меняться. Продолжайте его менять.

— Юрий Сергеевич, я вам напишу из Москвы. Вы мне пришлете ответ?

— Честно говоря, не люблю родственной вежливости, вы уж простите меня. Но если будет какой-нибудь вопрос по геологии или сомнения в жизни, пишите, не стесняйтесь. Отвечу безотлагательно.

— Юрий Сергеевич, а можно…

Но тут Рахимов потянул Сошина за рукав.

— Сначала кончим серьезный разговор, — сказал он. — Девушка подождет. Так что же мне делать с диссертацией? Говоришь — бурению конец? Совсем вытесняешь, да?

— Да нет же, нет, товарищ Рахимов. Наоборот, не вытеснение, а содружество. Мы — глаза, вы — руки. Мы видим, вы достаете. До сих пор вы и доставали сами и сами искали на ощупь. Промахивались, конечно, зря бурили… доставали меньше, чем можно было. Да вы не жалейте глав, перепишете сотню страниц, зато цена им другая будет. Такое дело рождается… дух захватывает.

— Даже дух захватывает? А что будешь делать захватывающего?

Сошин задумался. В первый раз Виктор увидел на его сухом, суровом лице мечтательную улыбку.

— Сегодня еще трудно сказать, — начал он. — Не было времени обдумать. Семь лет я тянулся к сегодняшнему дню. Всем институтом тянулись — конструкторы, физики, радиотехники, математики, электрики, геологи… Этот день для нас — как неприступная вершина. Семь лет мы думали только о восхождении… И вот вершина взята. Такой кругозор открылся — не охватишь взглядом сразу, глаза разбегаются. Прежде всего — геологоразведка. Мы с ребятами работали целое лето и засняли двадцать два квадратных километра. А все остальное — двадцать два миллиона квадратных километров! Ведь ваши скважины как булавочные уколы на теле Земли. А мы имеем возможность составить карту всего подземного мира. С чего начнем? Может быть, с больших городов. Кто знает, что есть в окрестностях Москвы, даже под Москвой, на глубине трех-четырех километров. Вдруг там алмазы, или цветные металлы, или еще что… Есть еще такая попутная для меня задача — археологические раскопки. Теперь не надо копать вслепую: посмотрел, где и что лежит в кургане или под развалинами, и работай наверняка. Что еще приходит в голову? Исследование вулканов, например. Нам так мало известно, почему, собственно, возникают извержения. Или геология океанов — необъятное поле деятельности. Ведь океаны в три раза обширнее суши, и дно их можно изучать тем же самым аппаратом — вода и земля для него одинаково прозрачны. А поиски воды — подземных рек в пустыне — вам это близко и понятно, товарищ Рахимов. Тут нужны тысячи людей и тысячи аппаратов. Я только начну, продолжать вот они будут — молодежь. Пусть не жалуются, что все открыто до их рождения.

— А сам ты какое дело выбрал? Могу предложить интересную проблему. Например, поиски нефти на Нефтяной Горе.

— Не знаю, ничего не выбрал… только сегодня начал думать. Впрочем, не я буду решать. Институт выберет.

— Да, да, подумать стоит, — согласился Рахимов. — У нас говорят: «Тигр берет силой, а человек — мудростью». До свиданья, товарищ Сошин. Когда надумаешь, мы поговорим еще — о глазах и руках.

Рахимов выжал сцепление, дал газ, и машина рванулась вперед. Полетели брызги грязи из-под колес, завился голубой дымок, и остались позади прииск, буровая вышка, бурильщики, директор, Сошин, серо-желтый образец с золотыми искрами — волнения и надежды целого лета.

Жизнь перевернула страницу, начиналась новая глава.

За первым же поворотом Рахимов сказал, не оборачиваясь:

— Просьба к вам, товарищи. Когда приедем в город, не спешите рассказывать. Товарищ Сошин раздумывает, ему все равно, где работать, а мне не все равно. У меня план разведки, неосвоенные площади, нам товарищ Сошин очень нужен. Я заеду сегодня в институт, предложу Продолжать опыт на Нефтяной Горе. Они согласятся… пока еще не знают ничего. А узнают — загордятся, будут выбирать. Зачем откладывать? Нефть — серьезное дело. Мы можем создать условия для работы. Вас тоже пригласим, хорошо? Дадим подъемные и площадь… Хотите — отдельные комнаты, хотите — квартиру на двоих.

— Но нам учиться еще два года, — возразил Виктор, несколько смущенный предприимчивостью Рахимова.

— Пожалуйста, учитесь. Вызовем вас через два года.

Поселок уже не был виден. Дорога петляла по склону над шумной горной рекой, ныряла под зеленые арки ветвей, врезалась в плитчатые каменные откосы. Ручейки сбегали с мокрых скал прямо на шоссе, наполняя лес гулом и мелкими брызгами.

— Смотри, Витя, смотри! — восклицала Елена на каждом повороте. — Почему ты не переживаешь, не замечаешь ничего? Ах, какой ты равнодушный!

А Виктор все еще был душой на прииске, повторял про себя слова Сошина, боясь потерять хотя бы одно.

— Лена, ты обратила внимание, как сказал Юрий Сергеевич: «Вот они, молодежь, будут продолжать». Я обязательно пойду на подземный рентген. Добьюсь во что бы то ни стало. А ты?

— Ия, конечно, Витя. Больше всего мне хочется обследовать океанское дно. Это самое неизведанное.

— А я думал о реках под пустынями. И в Москве хорошо бы пройтись по улицам, узнать, что находится под Арбатом, под Солянкой… Но океан, пожалуй, лучше всего. Давай поедем оба на океан. Будем просить, чтобы нас послали вместе. Договорились?

— Договорились. — Елена кивнула, не задумываясь.

— Окончательно?

— Окончательно.

— Руку?

Елена крепко, по-мужски пожала руку товарищу.

Виктор хотел удержать ее руку, помечтать еще о будущем, но Елена уже заговорила с Рахимовым.

— А вы мне дадите руль? — спросила она. — Не сейчас — когда мы выедем из гор. Я немножко умею править, чуть-чуть, но только на хорошей дороге. Вы ведете на третьей скорости, верно? А первая — от себя и вверх…

Ей было некогда мечтать. Она торопилась все узнать, все испробовать.

Это был только пролог их жизни, самое начало…