Поединок

Ссученный мент

Таких, как я, в уголовной тусовке называют ссученными. Да, я мент по масти, и, допустим, вор в законе никогда не сядет со мной за один стол. Но у бандитов, против которых я работаю, несколько иные понятия. Бандиты вообще в большинстве своем, если не отморозки, конечно, вполне нормальные ребята. Многие в прошлом афганцы или спортсмены. Но только, правда, не мусульмане. Чечены, к примеру, руководствуются не бандитскими понятиями, а решением своих старейшин. А у казанцев и в лидерах, и в рядовом составе главным образом уголовники. В смысле — бывшие зеки. Но и тем, и другим, и третьим я, случалось, помогал, спасая не только их самих, но также их жен, детей, любовниц. И с годами стал у них в уважухе.

Знают бандиты, что я хоть и работаю в ментовке, но за чужие спины не прятался. Ни когда в пятом отделе питерского угрозыска работал опером, на базе которого было создано Шестое управление ГУВД — дедушка РУОПа, где я стал уже старшим опером, ни в ОРБ, ни, наконец, в нынешнем РУОПе, где я, майор, возглавляю подразделение.

Друзей у меня по всем службам питерской мусарни — пруд пруди. Они, если надо, за меня горой встанут. А могут и помочь в любом вопросе. И бандиты это знают. Завалить меня — раз плюнуть. Охраной не пользуюсь, броник надеваю только на задания. Но ни разу еще ни одна собака не покушалась. Врубаются. Ведь на мое место придет другой. А можно ли будет с ним договориться, как со мной, — это уже вопрос.

Питерскую преступность лично я разделяю на три совершенно различные категории: нормальные уголовники, нормальные бандиты и отморозки-беспредельщики. Первые тяготеют к воровскому закону, вторые — к собственным понятиям, третьи — вне всяких законов и понятий. И если последних нужно гасить при первом же удобном случае, первых сажать за очевидные преступления, то со вторыми лучше всего разбираться мирным образом. Лучше — во всех отношениях. Ну что толку рубить головы, которые отрастают вновь. Для того же, чтобы победить гидру, нужно не головы ей сносить, а изменить коренным образом условия, которыми эта гидра вскормлена. А это уже не моя задача.

Да, принципы у меня прямые как рельсы. И я считаю, что с бандитами лучше договариваться, чем воевать. И это совсем не означает, что я с ними заигрываю или хуже того — заискиваю перед этой публикой. Вот уж хрен! Характер у меня не тот. А в нашем деле лучше, что называется, иметь твердый шанкр, чем мягкий характер.

А вообще, я уже под завязку хлебнул второй фазы ментовского синдрома. Определение это придумали сами менты. И не придумали даже, а отследили как данность. Синдром этот состоит как бы из двух фаз. В первой — задолбанный каторжной работой мент начинает чуть ли не в каждом прохожем подозревать преступника. Только фаза эта — далеко не самая страшная. Тем более что проходит она быстро и бесследно. Вторая — куда страшнее. При ее наступлении напрочь смещаются отправные точки морали. Преступники становятся понятнее и ближе, даже чуть ли не желаннее и дороже, чем обычные люди, не нарушающие законов. На этой второй фазе мент вначале постепенно, но со временем все больше и больше представляет себя своим парнем в бандитской среде. И нередко раздваивается, играя две роли так же хорошо, как раньше одну. Излечиться от второй фазы, говорят, невозможно. Выход есть только один — сменить ментовскую «шкуру» на гражданскую. Только вот на какую? Что может переодетый в штатское мент? То же, что и одетый в форму: охотиться за преступниками, при необходимости отстреливать их, а при возможности — разбираться с ними. И ни к чему другому он не приспособлен. Общеизвестно: выходя в отставку, многие опера очень скоро переходят в мир иной. Привыкнув пахать на пределе, они не выдерживают сонливого безделья.

Обыватель наивно считает, что между ментом и бандитом возведена стена. Ничего подобного. На деле — проведена лишь едва заметная черта. Преступить ее можно намеренно, а можно и незаметно для самого себя.

А какие метаморфозы на каждом шагу! Сегодня ты выслеживаешь мафиози, а завтра он совершенно официально возьмет тебя на работу начальником своей службы безопасности. И ты будешь получать вознаграждение в десять раз большее за работу в десять раз более легкую. Все мы, грешные, под Богом ходим. В Москве, к примеру, совсем уже головой поехали: на стрелки и всякие разборки с перетирками генералы милиции ездят — прямо в форме, с лампасами. Решают вопросы, едрена матрена!

А братва со своими понятиями? Раньше на сходняках бандиты вопили, что хороший мент — мертвый мент. А теперь втихую сдают этим самым ментам не только простых бойцов, но и лидеров дружественных и конкурирующих группировок. Своих сдают. А потом, опять же на сходняках, языками цокают: вот, блин, а, таких нормальных пацанов повязали.

И так же, как мент может оказаться, слетев со своего насеста, в тюрьме или даже по другую сторону черты, так и вчерашний бандит завтра вдруг неожиданно взлетит на насест еще более высокий. Во власть, например. Хотя ни для кого не будет секретом, чем он занимался раньше и откуда у него столько денег на предвыборную кампанию. Правила игры, короче говоря, постоянно меняются.

Практически вся питерская братва — и быки, и авторитеты — в компьютере. Но обольщаться по этому поводу не стоит. Предъявить им с кондачка нечего. Можно, конечно, вязать их пачками, но труд это зряшный. Показания можно добыть любые, даже самые, казалось бы, невероятные. Ни один супермен не выдержит и десяти часов допроса третьей степени. Беспощадный свет прожекторов и физическое воздействие прекращают бессмысленное запирательство, и запекшиеся от жары и жажды губы, едва шевелясь, шепчут признания. Погрузиться глубоко в истину может помочь, если необходимо, и фармакология. Пентонал — замечательное изобретение. Эликсир правды. Я уж не говорю про электроды, приставленные к гениталиям, или примитивный детектор лжи. Все, что надо, — есть. Но… Даже при наличии серьезных оснований для ареста мы не всегда это делаем. Материалы должны бить наповал. Иначе, как всегда, восторжествует крылатый бандитский лозунг: милиция посадит — суд освободит! И если прокуратура ментовские драконовы меры поддерживает, то суды, едва дела попадают к ним, разваливают их до оснований. То ли судьи запуганы, то ли не зря говорят: приговор суда — как парная говядина: чем мягче — тем дороже. И даже если удается-таки упечь какого-нибудь бандюгана, он все одно скоро выйдет: долго на зонах парятся только так называемые мужики.

Так за что бороться? И с кем, и как, если сегодняшние «организованные» бандиты — это далеко не только тупомордые и бритоголовые торпеды. Это еще и сильная, в отличие от государственной, экономика. Напрямую связанная к тому же с политикой. Это государство в государстве. Это легализация, это крупный бизнес. Это, в конце концов, серьезный и неутомимый труд. Если бы население нашей страны трудилось с такой же самоотверженностью, с таким же упорством, как бандиты, Россия давно бы уже выкарабкалась из дерьма.

Именно поэтому я предпочитаю договариваться, а не воевать с бандитами.

Удав

Погоняло Удав братва подогнала мне не в тему. Удав — тварь медлительная и какая-то ленивая, отколотая, сколько их видел, а я по жизни пахан шустряковый, в борзой масти, и голыми руками меня не заделаешь. Но кликуху приклеили, когда еще по малолетке первый раз чалился, и с ней теперь, видать, и ласты заверну. Кликуху не выбирают, с ней живут и умирают. Удав так Удав.

Положение в бандитской тусовке определяют бабки. Больше бабок — выше положение. Проще некуда. Всю жизнь я добивался того и другого. Когда-то давно меня косил такой наивняк, что сумма в несколько тысяч казалась мне целым состоянием. И я, дурачок, мог закупить кабак на пару суток и беспробудно гудеть в компании откинувшихся урок. Я брал в ладонь червонцы, будто карты, разгонял их веером и поджигал над столом. Халдеи синели от злости, а я ловил ха-ха. Потом я швырял под стол пачку бабок — и халдеи ползали на коленях, собирая их, рыча друг на друга, как собаки. А я ловил ха-ха еще громче. И казался себе богатым. А потом построение коммунизма в отдельно взятой стране завершилось, и понятия о богатстве сместились.

Теперь о нашей группировке ходят легенды, а молва приписывает нам подвиги, которых мы не совершали. Но кое-что соответствует действительности. Мы, например, и впрямь никогда не возводили в культ физическую силу, как это делают, допустим, тамбовцы. Ну на кой хрен нам качаться, если можно кинуть гранату? И если тем же тамбовцам, рядовой братве, категорически запрещено бухать и сидеть на шмыгалове, то у нас с этим проще. Пей, торчи, если дурак, сколько угодно. Но как только перестанешь быть полезным организации, как только кайф станет тебе мешать шерудить рогами и ты начнешь гнать чернуху, включать дурака или, не дай Бог, крысятничать — так тебе и настал кобздец!

Даже на моем уровне, хоть я, казалось бы, давно уже в уважухе, приходится все время быть начеку. Борьба за власть ведется постоянно. Ежедневно. Ежечасно. Ежеминутно. Даже самый могущественный и мудрый авторитет все время ходит по краю. Пусть он постоянно заботится о братве, добывает ей кусок хлеба, пусть он по всем понятиям правильный пахан, но стоит ему запороть косяка — и он сразу же попадет под замес завистливых сволочей. Которые только и ждут его ошибки. А стоит слечь с тяжелым ранением, или уехать на некоторое время по делам за бугор, или мусора тебя окунут в СИЗО — так сразу и начинаются разводки внутри братвы. Кто кому за что и сколько. И это не говоря о постоянной войне с другими группировками. В принципе я ничего не имею против этой затяжной войны, но не люблю это дело в основном потому, что оно стоит времени, денег и людских резервов. И в том числе — потерь. Когда боевые действия уже просто необходимы, мы прибегаем к ним. Но стараемся делать это в крайних случаях. Это мешает нам зарабатывать деньги. Это экономически невыгодно.

Но случается, мы идем на контакт с противником. Когда, например, мы не можем решить какой-нибудь серьезный вопрос лишь потому, что у нас нет своего человека в необходимой властной структуре, то обращаемся за помощью к братве из другой группировки. За деньги или на основе бартера. У чеченов, допустим, есть свои люди буквально во всех звеньях и ветвях власти. А за деньги почему бы и не помочь. Пусть даже врагам. Деньги открывают любые двери. Любые сердца. Даже самые черствые.

К банкованию наркотой, самому табошному вложению денег, меня приобщил Топчан. Я врубился в табошность этой темы в тот же день, когда Топчан использовал для показательного сбыта сеть моей нелегальной лотереи, разбросанной по центру города. За полдня я получил в пять раз больше выручки, чем раньше зарабатывал на продаже грошовых лотерейных билетов за месяц.

Топчан банковал наркотой в Москве. Уже через два дня я был у него для получения товара и ценных указаний. Топчан был занят, но решил, возможно, поразить мое провинциальное воображение и взял меня с собой. Он, по его словам, должен был собрать кое-какие деньги. Мы заезжали в разные фирмы, квартиры, а то и просто его быки из машины сопровождения вступали в непродолжительный контакт с уличными лоточниками, торгующими всяким дерьмом. Вскоре мы забили пачками с деньгами полный багажник. Чтобы впулить туда еще больше пачек, Топчан вышвырнул из багажника запаску. Но это было только начало. Когда места в салоне сзади нас уже не хватало для денег, я думал, Топчан выбросит и задние сиденья. Но он сказал, что на сегодня хватит.

Мы поехали на его подпольную хату. В спальне Топчан открыл передо мной огромный шифоньер. Я заглянул в него и не поверил своим глазам. Шкаф снизу доверху был под завязку забит пачками денег. По словам Топчана, это была всего лишь трехдневная выручка.

В Питер я вернулся уже в качестве дилера Топчана. Через полгода я стал по-настоящему обеспеченным человеком.

Наш успех с Топчаном объясняется, видимо, следующим образом. Во-первых, мы раньше всех стали банковать синтетикой. Захватили рынок. Во-вторых, мы всегда, даже когда на рынке еще не появились конкуренты, а потом уже и подавно, предлагали как оптом, так и в розницу только качественный товар. Притом в любом количестве. В-третьих, мы всегда были честны в отношениях с партнерами, никого не пытались развести на этой теме. И никогда не бодяжили товар. В отличие от тех же чеченов. Наконец, мы твердо выдерживали характер, не боялись никаких угроз и при необходимости сами были беспощадны…

Первыми засуетились чечены. Ты залез на нашу территорию, мы тебя предупреждаем, сказали они мне. Когда они забили мне стрелу в районе «Кричи-не-кричи» возле ЦПКиО, я приехал туда с братвой, вооруженной до зубов, на двадцати машинах. Положить меня крайним зверью не удалось, а в дальнейшем я переводил стрелки на Топчана. Тот разводил и с ворами в законе, и с азерами, и с чеченами. Но долго так продолжаться не могло. К тому же Топчана вскоре вальнули. Возможно, все те же чечены. А мне — опять сделали предъяву.

Я понимал, что воевать со зверьем бесполезно. И решил подвинуться. Тема и так меня озолотила. Поделили мы с чеченами рынок не в мою, конечно, пользу. Далеко не в мою. Но зато мирно разошлись краями. А это куда важнее. Чечены ведь могли и наказать за характер. У них это проще простого.

Когда Топчана завалили, московская братва быстро поделила его наследство, но занять его место никто так и не смог. Если, правда, кто и занял, то мне это осталось неизвестным. Я оказался без партнера и без самой доходной части табоша. А общак теперь недосчитывался серьезной доли.

И я пробил тему сам. Товар мне с тех пор спецом подгоняют напрямую из Турции, Ирана и Афганистана. Поначалу, правда, пришлось угореть на вкладку. Построил я в Афгане собственные лаборатории по переработке. Зато теперь из обычного морфия-сырца, покупаемого практически за бесценок, я получаю героин чистотой свыше девяноста процентов. А чем он чище, тем сильнее его можно бодяжить. И это работает на кассу. А расклад такой: один килограмм морфия-сырца, взятый у турков за пятнаху тонн баксов, после переработки и реализации приносит уже ни много ни мало — лимон зеленью. Такая вот рентабельность производства. Попутно цепляем из жарких стран и другие виды наркоты. Все, на которые есть спрос.

Из любопытства я как-то побывал на своих подпольных фабричках. Они спрятаны в глуши, подальше от посторонних глаз. Слишком уж сильная катит от них вонь. В помещениях по переработке там вкалывает довольно странный народец. Ничто никого не волнует, кроме белого порошка. На меня никто даже не глянул. Всем было плевать, что я хозяин. Горемыки были отравлены мелом еще больше, чем те, кто шмыгает его себе по венам. Глаза у всех зомби были голодные и печальные. Как будто они не ели несколько дней и стесняются сказать об этом.

При минимуме оборудования на минимуме пространства эти зомби производят в общей сложности центнер мела в неделю. Это так много, что столько мне и не спихнуть. Одну из лабораторий пришлось временно законсервировать. А я слетал на терку в Бельгию. Возможно, уже скоро бенилюксовская братва будет работать со мной, а не с колумбийцами.

В развитии темы я не останавливался на достигнутом. Я открывал рынок для новых видов подогрева. Одним из первых я завалил его вначале коксом, а потом и крэком. Боязнь СПИДа переключила многих на кокс. Тем более что начал появляться класс богатых. Кокс — это, конечно, деликатес, но он и стоит соответственно. Зато крэк — дурь для нищих. Их теперь у нас тоже хватает. Стоит в десять раз дешевле. Одурение моментальное. Привыкание абсолютное. А табош ну просто фантастический. Вкладка штукарь баксов в кокс — табош тридцатка. После переработки в крэк. И всех-то делов — замутить снежок с содой и водой.

Только и это — далеко не весь мой ассортимент. Практически одновременно с Европой синтетика нового поколения появилась и у меня. Бери все, что душе угодно, — от экстази до петидина. Спидак? Пожалуйста. Амфетамин? Да сколько влезет. Я принципиально не банкую лишь травкой и галлюциногенами. Трава полностью откуплена зверьем, да она к тому же и дешевая, много из нее не выжмешь. А разные там ЛСД и мескалины с псилобицинами нашему народу не в кайф. Если кому надо, тот в лесу особых грибов насобирает. Он сам знает, каких и как их схавать. Ну и, конечно, айс. Так сказать, новинка. Башню заворачивает на восемь часов. Просто чума. А потом хочется в новое путешествие…

Я часто думаю: пора завязывать. Пора валить из этой жуткой страны — пока не поздно. Раньше на слуху было высказывание: кто побоялся идти в бандиты — пошел в менты. А теперь новое: кого не посадят — того добьют.

Напитонился я и так уже под завязку. Куда больше-то? В Швейцарии, Штатах и Японии по банкам рассовано уже не на десятки — на сотни миллионов зелени. Несколько домов в Европе и Америке, тысяч на семьсот драгоценностей и пол-лимона в чулке наливой здесь. Ну куда же человеку еще?

Ссученный мент

В отличие от Москвы, ориентированной главным образом на воров в законе, наш город уже давно подмяли и поделили бандиты. И Удав, с которым я сегодня встречаюсь, — из этой публики. В короткое время этот злодей сумел вознестись от бригадира до звеньевого, а потом и авторитета. В казанской тусовке. Хотя по тюрьмам и зонам Удав гнил совсем мало, каким-то образом он умудрился создать себе ореол человека, который полжизни провел на принудке. Но, конечно, не только имидж каторжанина вознес его в ряды лидеров.

Ему сорок три года. Он опытен, хитер, жесток и осторожен. Все потуги последних трех лет, с тех пор как он откинулся последний раз, поймать его на чем-нибудь с поличным оканчивались полным крахом. Сколотив на преступном бизнесе солидный капитал, Удав давно уже превратился в легального коммерсанта. Это для отвода глаз. А что там в действительности — можно лишь догадываться. Опера подозревают его во многих грехах: поставка и сбыт наркоты, выбивание долгов, заказные убийства, финансовые аферы, бодяжная водка, торговля оружием.

Начинал он, как и многие, с рэкета, автокидков, наперстков, эксплуатацией мартышек и прочих пустячков. С появлением коммерческих банков и началом приватизации скорбные дела его банды разрослись до похищения людей, разбоев и убийств. По оперативной информации, киллеры Удава не раз выезжали в Штаты для совершения ликвидаций.

Это вообще одна из богатейших группировок. В распоряжении ее лидеров самое современное вооружение, средства связи и передвижения. Сам Удав неоднократно летал за рубеж налаживать связи с преступными синдикатами Европы и Америки, поддерживал контакт с покойным Отари Квантришвили и Японцем.

Познакомились мы с Удавом года два назад. И уже очень скоро он оказал мне первую услугу.

Случилось так, что дерзость автоворов превзошла все мыслимые пределы: служебную машину угнали не у кого-то, а у моего шефа, высокого ментовского начальника. Да не какую-то черную «Волгу», а новехонький, только-только полученный, оснащенный по самому последнему слову западной полицейской техники «БМВ». Гнусная эта история осложнялась тем, что дела у шефа шли в тот тяжелый период не самым лучшим образом. И его противники получили в руки новый козырь. Но ликование во вражьем стане оказалось преждевременным. Автомобиль отыскался очень скоро целым и невредимым.

Поверить в это было нелегко именно профессионалам, знакомым не понаслышке со статистикой раскрытия угонов, и уж тем более шикарных иномарок. Иначе как счастливой случайностью назвать это никто не решался. Подноготная же счастливой случайности состояла в том, что я обратился за помощью к Удаву. Войдя в положение, он сказал, что попробует что-нибудь придумать, но не обещал ничего достаточно определенного. Тем не менее утром следующего дня неизвестные позвонили из таксофона на Литейный, шепнув адресок двора-отстойника…

С тех пор мы и помогаем друг другу чем можем. За исключением одного нюансика. Так уж повелось, но считается, что из нас двоих деньгами должен помогать мне он. А не наоборот. И он не забывает об этом ежемесячно.

Удав

Сегодня у меня стрелка с ссученным. Прессняк катит просто отвязный. По всем фронтам. И если майор мне не поможет — хрен ему, а не бабки!

Знаю я его уже года два, и пока что мы друг друга устраивали. Тогда, пару лет назад, он первым пошел на контакт. Попросил найти угнанную «бээмвешку» своего босса. Чьи только тачки не полощут! Я помог. Из того района, где машину из стойла увели, мои пацаны дернули двоих угонщиков. Пристегнули их в подвале браслетами к гармошке и ушибали до тех пор, пока те не вспомнили, кто из их бригады тачку сквозанул. А потом уже добакланились мы с братвой. Вернули «бээмвуху». А я с майором РУОПа подружился. Стал отстегивать ему за ценную информацию и прочие дела. Как говаривал Диспетчер, мусора дешевле купить, чем бороться с ним.

Диспетчер, тварь поганая, оказался косячным. Да такого косяка запорол, что просто не дай Бог. Кусок дерьма на кокаине! Скрысятничал, гаденыш. Надо его было отшкварить как следует да и шмальнуть. За характер. А я пожалел. Отрабатывать заставил. И он такого наработал… Отрыгивать запарились.

Всю эту кашу, конечно, он заварил. Его стиль. Крупномасштабный. Вояк опустил и в газетах бучу поднял. Тем-то лишь бы языки почесать. Их ведь за язык не прихватишь. За слова свои не отвечают, уроды. А за чужие и подавно. А мусора захезанные плющат теперь, твари, пасут, весь город просеивают. Так, неровен час, и заколбасят. Ни за хрен. Это он мне так отомстить решил, мразь поганая. Гасить его, сучару, гасить!

Пришлось на «девятину» с «шестисотого» перебраться. Парик еще этот хумозный, очки педрильские. Вывеску сменил. Тьфу! Теперь даже по мобильнику приходится говорить условными фразами. Контрразведку засылать на места терок и разводок. Устраивать на машинах карусель, чтобы пробить хвост, а если есть, то отсекать его.

А я и без того устал. Устал контролировать все свои грядки. А их уже начинают топтать чужие прохаря. У меня нет по-настоящему надежных помощников. Даже Диспетчер, которого я считал самым преданным бойцом, чуть ли не правой своей рукой, предал меня. Я устал постоянно противостоять звеньевым. Они рвутся к власти, как маньяки. Они жаждут моего физического уничтожения. Моей ликвидации. В самой горячей теме, в наркоте, идут серьезные сбои. Наиболее наглые бугры типа Щавеля начали дербанить табош внаглую. Их псы бодяжат товар, как и чеченам не снилось.

Я устал. Устал командовать слишком большой армией киллеров и рэкетиров. Устал от всего этого безумия. А тут меня еще обложили после этих газетных пуль. Мой телефон прослушивается. Меня пасут по всему городу. Даже со своими звеньевыми и старшими по темам я могу теперь встречаться только на вокзалах и автобусных остановках. Да и то лишь после того, как отсеку хвост. Я зажат в угол. Я боюсь совершить какую-нибудь ошибку. Мои нервы сдали до того, что я приказал валить каждого, кого дернут на Литейный. Это уже чистое безумие. И хотя я отменил свой собственный приказ, братва понимает, что я накосячил. Чем все это кончится потом, когда уляжется буря, еще неизвестно. Но за язык меня прихватят, это уж верняк.

Вчера заделали одного из моих телохранителей. Лучшего пацана. Кто? Зачем? Чтобы ослабить мою защищенность? С какой-то другой целью? Какой? Я вынужден ночевать в «Караване», да и то перед этим пацаны часами отсекают хвост. Я сплю в библиотеке, между стеной и выдвижными полками. В жутком склепе, спецом сделанном для укрытия. С какой стати мне чувствовать себя сносно, когда в «Кресты» закрывают не только рядовую братву, но и авторитетов нашей и других тусовок. Их окунают в самые мерзкие камеры, в карцеры за малейшие ошибки. За нарушение правил дорожного движения или якобы за оказание сопротивления работникам милиции. По словам ссученных вертухаев, пацанов там пытают, на исповедях из них выбивают признание, что это они опустили вояк, что это они требуют миллиарды баксов. Не только жен, но и любовниц их дергают на бесконечные допросы… Ментовские ищейки мухами вьются вокруг офисов наших фирм, вокруг принадлежащих нам заведений. В ночных клубах, кабаках, барах и казино, где тусуется братва, проводят облавы, шмоны, погромы. Поганые омоновцы торцуют всех без разбора…

Так продолжается уже четвертый день. За это время организация несет колоссальные убытки. О табоше не приходится и мечтать. Какой тут, на хрен, табош. Сплошное попадалово. Дубаря бы не врезать. До двадцать первого сентября еще пять дней. А там столько же, не меньше, пока все угомонится. Теперь, когда чуть сдохла первая волна репрессий, надо рвать когти отсюда, из этого пекла. Недели на две. За бугор валить уже поздно, все дырки перекрыты. Надо свинчивать на запасной аэродром. Отлежаться там. Нервишки подлечить. Переждать это цунами.

Сегодня еще одно ЧП подкатило. Факс пришел в главный офис. На мое имя. Вот он. «Удав! Мне кажется или тебе действительно на меня насрать? Если так, то напрасно. У меня очень хорошая память, я все помню и могу даже рассказать кое о чем, если меня спросят. Переведи-ка мне срочно зеленый лимон в Иокогамский филиал банка Мицубиси. Счет открой на мое имя. Только срочно! Всегда твой Баламут».

Этого бацилльного ублюдка я пожалел в свое время, не приказал гасануть за крысятничество. Просто выгнал из братвы — и все. Звеньевым он был у меня. Кое-что действительно знает. Решил воспользоваться, мразь, ситуацией. А может, это новый заход Диспетчера? Приказ о ликвидации этого ублюдка я отдал еще в тот день, когда он на бензовозе ломанулся. Пока отныкивает у смерти день за днем. И мусора его, гада, повязать никак не могут.

Сегодня дал команду убрать Баламута. На всякий случай. А про Диспетчера послушаем, что ссученный майор скажет. Я его тоже просил спутать или заделать Диспетчера. В обязательном порядке. Если новостей об этом никаких не будет, бандероль за этот месяц майор не получит. Включающим дурака я не отстегиваю.

Ссученный мент

Стрелка с Удавом на площади перед ТЮЗом закончилась на взвинченных тонах. Хорошо еще шмалять друг в друга не начали. Да Удаву и нечем было бы — с перепугу небось запрятал ствол куда подальше. Заведен Удав. Плющат его, как и прочих бандюков. Начальство всех спецслужб и линейных ментовских подразделений душит в свою очередь подчиненных: к двадцатому сентября чудовища, захватившие в печорской десантной части оружие и взрывчатку в каком-то немереном количестве и нагло заявившие о теракте двадцать первого сентября, должны быть схвачены. Иначе полетят звезды. В смысле — с погон.

В РУОПе мы вкалываем день и ночь. Проводим бесконечные рейды по так называемым местам концентрации преступных элементов. Метелим братанов за милую душу. Даже не выясняем толком — кто, откуда. Пробиваем ксивы и всех, кто на подозрении, в розыске или вообще без документов, — грузим в автобусы и везем на Литейный фотографироваться. Это вначале. А потом и разбираться. Замели уже в общей сложности сотни три голов. И не только стружки, простого бычья. Есть и центровые. Бригадиры там всякие, звеньевые, авторитеты. Даже один положенец под замес угодил.

Отовсюду сыплются жалобы на необоснованные задержания и грубые, некорректные действия сотрудников правоохранительных органов. Причем с самых серьезных уровней, в том числе даже из Государственной думы, будь она неладна. Отмазывают депутаты свои крыши. А крыши ими прикрываются. Удостоверений помощников депутатов сам за эти дни десятка два видел, не меньше. Число патрулей по городу увеличено, введена «волчья дивизия». Тайных осведомителей тормошат, чекисты в штатском рыскают повсюду косяками… Короче, шухер просто грандиозный. Весь город вверх дном перевернут и на уши поставлен. Но все без толку. Никто пока не признался в подготовке теракта — даже под пытками.

Удав не только разъярен, но и подавлен, это было написано на его морде. Спецы прессуют его по полной программе. На «девяточке» по городу шмыгает, маленьким человечком притворяется. Но золотую цепь, голдуху, — витую, толстую, с массивным, тоже золотым медальоном, усыпанным бриллиантами, с шеи снять забыл. Или не захотел. Может, это своеобразный символ власти? А тут еще охранника его завалили. Кто? Пес его знает. Судя по признакам, явная заказуха. Первый выстрел в грудь, второй — в затылок. Ствол его рабочий так при нем и остался. И воспользоваться не дали, и с собой не прихватили.

Набросился на меня Удав, давай орать, пока я его на место не поставил. За кобуру пришлось схватиться. Сразу заткнулся. Все ему Диспетчера этого гребаного подавай. Мозгляка из его банды — сбежал тот от него. А в том, что его и всю сволочь бандитскую душат, — чуть ли не я виноват.

В общем, разошлись миром. Самое противное то, что денег мне Удав не дал, хотя сегодня срок. Заявил, что времена тяжелые. И мои, мол, коллеги работать не дают. Табоша нет совсем. И Диспетчер, мол, этот хренов не выловлен. Вот если бы хоть его поймали… А как его поймать? Я и так всю агентуру, и свою, и чужую, напряг. Нигде этого долбаного Диспетчера нет, как в воду канул. А Удав меня им как бы попрекает. А что, если еще какая-нибудь сволота исчезнет: в асфальт ее, например, закатают или в могилу с двойным дном подхоронят. А я опять крайний буду?

Что ж, придется показать этому ублюдку, чего он стоит в действительности. По свежим оперативным данным, его бычье нынешней ночью будет гаситься в Ольгине, подальше от городских облав. Очень хорошо. В разгаре оттяга я появлюсь там со своими громилами. Разминайтесь покуда, братишки хреновы, скоро мы вас пощекотим.

Мне остается лишь вызвать свое подразделение к назначенному времени да превратить пару человек из них в подставу. Теперь, Удав, моя очередь показывать зубы. И ты узнаешь, как могу это делать я.

В кабаке мотеля «Ольгино», отгуляв братву по хребтам, ставим всех клешнями на стену. Обычных законопослушных граждан здесь сегодня нет. При виде такого засилья тупорылых нормальные люди поспешили скрыться. И правильно сделали.

Братилы сносят плющилово покорно, как должное. Лишь бы в казематы не швырнули, а шмонать — шмонайте. Обыскиваем. Ничего при них, конечно, нет. Не идиоты, чтобы в период такого душилова таскать с собой стволы или наркоту. Попавшиеся на этот раз корки депутатских помощников я рву без всякого благоговения перед этими званиями. Братва молчаливо сносит и это.

Ничего нет. Ни одного ствола, даже газового, даже с разрешением. Ни одной пики, ни единого грамма или даже полуграмма шмыгалова. Ни даже щепотки травы. Бдительность на уровне, ничего не скажешь. Да только и я не клоун.

У одного из поставленных мордой к стене быков счастливым для нас и непостижимым для братвы образом отыскивается-таки боевой ствол, а у второго — несколько пакетиков кристаллического порошка. Это именно то, что и требовалось доказать. Защелкнув на прихваченных с поличным браслеты, их уводят в автобус. А что делать с остальными — сейчас будем решать.

Спрашиваю, кто старший среди всей этой шоблы. Отозвавшегося крепыша со шрамом на подбородке вывожу в предбанник кабака. Интересуюсь, что будем делать с задержанными: оформлять по полной или имеются другие предложения. Оформляй, говорит, начальник, это не из наших, залетные какие-то, а у братвы на карманах ничего нет. Не такие, мол, они дебилы, чтобы не врубаться, что нам только и надо до чего-нибудь докопаться.

Не знаю, говорю, чьи это люди, которых мы замели, дебилы они или нет, мне тоже плевать, но раз ты такой умный, то я тогда вызываю автозак и всех отвожу и загружаю в «Кресты». А ствол и шмыгалово на всех распишем. Группу раскручивать будем. Я ж, говорю, чуть не забыл совсем, что у вас организованная преступность, а не в одиночку вы бьетесь.

Скис вожак, загрустил, глазками зашнырял. А что, говорит, начальник, может, как-нибудь договоримся, чтобы ты нас отмазал от этих двух ублюдков. А еще лучше — от волыны с дрянью.

Ну, если ты так настаиваешь, отвечаю, давай попробуем договориться.

— Сколько с нас? — спрашивает.

— Да всего ничего, — говорю. — По три стольника с морды и разошлись краями. Сколько там бойцов у тебя?

— Человек тридцать — сорок, — говорит. Точно, говорит, не знаю, не считал.

Короче, говорю, десятку подгоняй для ровного счета, и гаситесь дальше. Сейчас, говорю, своих рексов отсюда выведу, а с тобой мы здесь через десять минут встречаемся. Смотри не опаздывай. А Удаву привет передать не забудь.

В автобусе мои бойцы, словно дети, воодушевленно вспоминают, как метелили перепуганных внезапным наездом братков. Подстава — жилистые шкафообразные громилы — уже переоделась в форменный камуфляж и гогочет вместе со всеми. Над тем, как один из них в заднем кармане джинсов якобы таскал ураганную партию наркоты, а другой — улику не менее навороченную: пистолет Макарова.

Опер

Сегодняшнее дежурство — во многом типичное. А каким оно еще может быть? Обыкновенный день середины сентября. Из четверти века моей службы в милиции на долю дежурной части приходится лишь четвертый месяц. Пора бы уже привыкнуть к новому режиму, но никак не получается. Ни за что бы не ушел с оперативной работы, если бы не мотор. Точнее — если бы не врачи. Моя б воля — по-прежнему бы выслеживал и отлавливал торговцев белым ядом. Сколько они душ загубили! А сколько еще загубят! Подонки… Сколько я их выкосил, но еще больше пришло им на смену.

Но теперь их разрабатывают и обезвреживают другие. А мое место здесь, в кабинетной тиши. Хотя вообще-то работа знакомая — и раньше приходилось дежурить в группе города. И назвать эту работу совсем уж суррогатной нельзя. Всякое бывает и на этом посту. В милиции вообще нигде нет тепленького местечка, повсюду трудно. Однако по сравнению с той прежней, изнурительной и вместе с тем захватывающей работой, с теми, можно сказать, сладкими муками здесь просто стоячее болото.

Стрясется в городе что-нибудь серьезное — немедленно выезжаю на место. И до того хочется сразу же броситься в погоню за преступником, попытаться достать его по горячим следам, выдвигать версии и отрабатывать их одну за другой… Привлекать кинолога с собакой, экспертов, оперов, собирать улики, вещдоки, фактуру… Вычислять злоумышленника, просчитывать его ходы и свои — наперед… Разрабатывать злодея, оттачивать детали операции по его задержанию… И наконец брать его еще теплого или в момент совершения нового преступления — с поличным… Теперь все это мне, увы, не положено по роду служебных обязанностей. Задачи у меня теперь другие: оперативное управление, контроль, координирование… Высокие, но сухие, пресные слова…

А жаль, ох как жаль, что живая оперативная работа сменилась оперативным управлением. Сыскари только начинают отыскивать улики и вещдоки, а мне уже пора проваливать восвояси. Держать руку на пульте. Можно и так: на пульсе, все равно от этого не легче. Пора, потому что рация уже надрывается: опять намело преступлений, точно листьев осенью.

Для кого как, а для меня сутки начинаются в десять утра. И заканчиваются в это же время. Потому что как раз в это время и происходит прием-сдача дежурства…

Для кого как, а для меня начало суток — это усталые, измотанные ночной вахтой лица предыдущей смены, мешки под глазами, воспаленные зрачки, хрипота голосов, натруженных и прокуренных…

Первый взгляд на обширную и подробную карту города. Четыре красных огонька: Купчино, Автово, Центр и Коломяги. Четыре преступления повышенной сложности. Хорошо еще четыре, а не сорок! Под картой светятся картинки мониторов, связанных с камерами наблюдения, которые установлены на самых оживленных участках города. От этих мест всегда можно ждать различных неприятностей. Пока там везде порядок. Впрочем, еще не вечер.

Здороваюсь с помощниками, располагаюсь за пультом. Отмучившийся предшественник, не скрывая удовлетворения и даже, кажется, довольной улыбки, поднимается с кресла. Напутственно хлопает меня по плечу: мол, давай, сменщик, занимай оборону, успеха тебе и ни пуха ни пера! Ловлю себя на недоуменной мысли: неужели завтрашним утром я буду выглядеть таким же измордованным? А куда же я денусь?.. Или, может, буду занят чем-то другим? Игрой в шахматы с помощниками или просмотром телепередач ночного канала…

Начало следующего после дежурства дня получше всякого доктора расскажет и о возрасте человека, и о его многочисленных хворях, и о полном наборе болячек. Хорошо бы — новые не появились. Вернее — не проявились. Просматриваю на скорую руку суточные сводки. Каких только чрезвычайных происшествий и преступлений не произошло! Впрочем, и раскрыто немало по горячим следам. Можно считать, что предыдущая смена сработала первоклассно. Неплохо бы и нам с подобными итогами финишировать. Дай-то Бог!..

Ну-с, кто сегодня со мной в одной упряжке? Выхожу на связь с подчиненными службами. Сыскари, кинолог, эксперты — все уже на местах. Ребята от прокуратуры тоже в сборе, готовы в случае чего выехать к месту происшествия. Водители в машинах. Порядок на капитанском мостике! Проверим теперь готовность нижних палуб. Привычно переключаю многочисленные тумблеры на пульте. Свидетельствуя о боевой готовности, загораются лампочки. Помощник, поколдовав над кнопками и клавишами со своей стороны, подключает к пульту весь город, все районные управления, отделения и подразделения.

— Внимание! Начинаем циркуляр. Дежурные районных управлений, отделений милиции и спецподразделений, запишите информацию. На службу заступила смена подполковника Боброва в составе…

И я рассказываю огромной милицейской службе города о свежих приказах руководства главка, о самых серьезных правонарушениях истекших суток, о главных событиях, запланированных в городе сегодняшним днем. О том, что особое внимание следует уделять людным местам и так называемым очагам концентрации преступных элементов…

В городе — серьезный переполох. После публикаций в газетах бандитского ультиматума все силы правопорядка приведены в повышенную боеготовность, власти решают, не ввести ли комендантский час или даже чрезвычайное положение. А пока они решают, мы работаем. Потому что если не мы, то кто?

На оперативном совещании в ГУВД шеф приказал задерживать всех отслеженных и занесенных в компьютер бандитских главарей и авторитетов. Допрашивать их со всей пристрастностью. Задерживать их жен и даже любовниц. Устраивать всем им очные ставки. Короче говоря, создать бандитам просто невыносимые условия и дать понять, что их будут терзать до тех пор, пока они не сдадут негодяев. И что освободят их только после того, как негодяи эти будут у нас в руках.

Бандитов преследуют и задерживают, их телефоны прослушиваются. Для иных созданы такие условия, при которых невозможно не то что заниматься бандитским промыслом, но даже существовать сравнительно сносно… Количество преступлений резко сократилось, но это не очень-то утешает: до двадцать первого сентября, срока, объявленного негодяями началом террора, осталось пять дней. И что случится, если эти угрозы не окажутся блефом, страшно себе даже представить…

Последние месяцы в городе явно орудует какая-то новая банда. Или залетные, или беспредельщики. Вообще, что касается так называемой братвы, после всякой серьезной, удачно спланированной и осуществленной разбойной вылазки обязательно происходит утечка информации. И не только барабанят внедренные или завербованные агенты. И не только раскалываются на допросах задержанные. На подобное подозрение может навести и такой, например, факт, что кое-кто после успешного налета слишком много гасится по ночным клубам, делает серьезные покупки. Или конвертирует рубли в крупные суммы валюты.

Да мало ли еще неосторожных шагов. Словом, засвечиваются злодеи. И мы, пусть даже не имея еще твердых доказательств их вины, по крайней мере уже знаем, чьих рук это дело, и берем в разработку. В случаях, связанных с несколькими громкими преступлениями последних месяцев, в том числе и с пресловутым ультиматумом, никаких зацепок нет и в помине. Агентура молчит, никто не засвечивается. Почерк? Да, это, пожалуй, имеется. Есть нечто объединяющее все эти преступления: профессионализм и особая дерзость их исполнителей. Но к делу это не пришьешь. А еще один признак почерка — это как раз его отсутствие. Намеренное стремление его избежать.

Вывод напрашивается сам собой: в городе или появилась новая поросль наглых бандитов, или действуют гастролеры. Возможно, беспредельного толка, не связанные бандитскими понятиями и воровскими законами. Отморозки. Против второго говорит тот факт, что преступления идут косяком. Гастролеры же обычно совершают их не более одного на город. После чего уезжают в другой.

Наконец я произношу заключительную фразу, подводящую итог первому за мое дежурство совещанию:

— Связь прекращаю!

В последующие часы с дежурными райотделов и управлений будем выходить на связь индивидуально. А если в подчиненном им районе произойдет нечто экстраординарное, вполне возможно, что пообщаемся не только заочно. Выезд на место преступления в чрезвычайных случаях — особая специфика нашей работы.

Бросаю взгляд на часы: десять пятнадцать. Дежурство отмотало первые полчаса. Не густо, но уже кое-что. Поутру преступлений немного. Серьезных, учитывая, что день будний, а в городе шерстят усиленные милицейские наряды, — тем более. Сложная работа начинается, как правило, вечером. Примерно с девятнадцати и уже дальше, до самого утра, — наиболее горячее время. Город словно просыпается ото сна. Особенно донимают кражи. Объясняется этот феномен просто: возвращаясь домой, люди обнаруживают, что в их отсутствие у них побывали незваные гости.

Кражи я не удостаиваю своим персональным вниманием, если только это кража не из Эрмитажа, другого супермузея или кабинета какого-нибудь градоначальника. А так — слишком много чести. Кражи отслеживают оперативно-следственные группы районов. Объехать за вечер десятка полтора, а то и больше «обнесенных» квартир я просто физически не в состоянии. Но иметь обо всех преступлениях этого рода информацию мне необходимо: не исключено, что несколько краж удастся объединить по почерку. Ну, допустим, по примененному методу взлома или по характерным оставленным следам. Опять же, на одном месте преступления улик и следов остается мало, а с нескольких набирается уже больше. Что и помогает в конечном итоге собрать о преступниках как можно больше информации. А значит, и быстрее их обезвредить.

Итак, утром обстановка не такая напряженная. Именно поэтому у меня имеется возможность разузнать, чем закончилось то сумасшедшее дело с захватом заложников в агентстве недвижимости «Кредо-Петербург». Одно из череды дерзких преступлений последнего времени.

Преступление это произошло в позапрошлое мое дежурство, я выезжал на него. На него многие выезжали. Но толку в тот раз так и не добились: вырвались негодяи из оцепления, ушли на бензовозе, а потом через метро. Думал я, все равно раскроют их по горячим следам еще за мое дежурство. Ошибся. Исчезли сволочуги. Как в воду канули.

В прошлое дежурство интересовался: по сводкам за двое суток информации о раскрытии не было. Что сегодня выяснится? По-прежнему числится в нераскрытых. Висяк, черт бы его побрал. Еще один.

В общем-то ломать голову над этими особо вызывающими висяками последних месяцев совсем не входит в круг моих новых обязанностей. Я ведь теперь, можно сказать, на пенсионных досугах, но по привычке вкалывать на пределе по-прежнему напрягаю извилины.

Бандиты, захватившие агентство недвижимости в день моего дежурства, потребовали предоставить им немалое количество морфина. Стало быть, это дело притягивает меня к себе как магнитом. Нет ли среди налетчиков моих бывших подопечных? Вот вопрос, интересующий меня последние дни.

Видеозапись выхода преступников из офиса агентства в кабину бензовоза я уже просматривал. Ничего внятного на ней, конечно, нет. Преступники в камуфляже, масках да плюс ко всему еще и в спецшлемах с двуслойным пуленепробиваемым застеклением. Даже характерные жесты, манеру передвижения или приметы координации определить невозможно: бандиты ведут перед собой заложниц, тесно к ним прижимаясь. Но все же, все же, все же…

Что, если сличить имеющиеся видеоматериалы, переведя их в статичное фото, с оперативными видеозаписями, сделанными скрытыми камерами на Некрасовском рынке? А еще лучше — со сделанными с них фотокопиями. Идея не ахти какая блестящая, но отбрасывать ее не стоит. По крайней мере за неимением лучшей.

Через два часа фотопортреты лежат передо мной, и я сличаю завсегдатаев и случайных посетителей наркотских углов Некрасовского рынка с двумя довольно стандартными — при такой-то маскировке — фигурами. Ну, кто тут может соответствовать им — этот? Нет. Этот? Едва ли. Может — вон тот? Нет, точно не они. Тогда, возможно, этот? Да нет же!

Позвольте, а это кто? Уж больно знакомое лицо. Знакомых в этой портретной галерее быть в принципе не должно. Все, ставшие знакомыми, уже посажены на приличные сроки. Но этого я определенно знаю. Дата? На электронных часах в углу кадра — недавняя. Значит, ошибка исключена, и фотография попала мне в руки не из отработанных. Кто же это? Ну кто?? Вспомнил! Это же Лебедев! Точно, он! Только с чахленькой бороденкой.

Тот самый парень, который завладел стволом в отделении милиции Московского района и ранил потом из него бандита, как он утверждал, убившего его подругу. Труп тогда так и не отыскали, а парня посадили. Я еще, помню, интересовался его судьбой. Точно посадили! И ведь труп-то потом нашли! Мужик с собакой гулял, и в кустах собака нашла полуразложившийся труп. Как раз в указанном парнем районе. Точно знаю, потому что случилось это как раз в мое дежурство. Я тогда сразу же связался со следователем, который вел это дело, и подбросил ему эту ценную информацию. Чтобы он Лебедева выдергивал из «Крестов» или уже из лагеря на следствие. Как свидетеля и потерпевшего по новому делу. Да и по собственному его делу тоже можно было добиться пересмотра.

Но как там развивались события дальше, я уже не следил. За всем не уследишь. Стало быть, выпустили Лебедева, а он опять за свое. Надо будет вернуться к нему…

Проходит еще час, по истечении которого я, не забывая отслеживать и принимать решения по текущим происшествиям, не без некоторого удивления узнаю, что заключенный, сбежавший из спецбольницы на Хохрякова, считай тюрьмы, — не кто иной, как мой бывший подопечный. Лебедев.

Ну дела-а-а…

Ночью в паузе между тревожными сообщениями раскладываю пасьянс из фотографий с портретами своего старого знакомого. По датам, обозначенным в правом нижнем углу. И это — также он. Только в очках и парике. Тоже мне, конспиратор.

Так вот, господа присяжные, в соответствии с датами скрытой видеосъемки получается, что гражданин Лебедев Юрий Николаевич появлялся на рынке незаконного оборота наркотиков в те дни, когда были совершены нашумевшие преступления последнего времени или непосредственно вслед за ними. И его иногда сопровождал, судя по идентификации фотоизображения с картотекой РУОПа, не кто иной, как гражданин Яузов Евгений Владимирович, один из генераторов идей казанского преступного сообщества, известный в бандитских кругах под кличкой Диспетчер. Вот где она зарыта, собака-то! Сдал я Лебедева своему последователю в оперативную разработку. С присовокуплением нескольких советов.

Взять Лебедева на Некрасовском рынке, где он появляется с маниакальным упрямством, не проблема. Проблема в другом: как взять вместе с ним Диспетчера, который последнее время сам на рынке не светится. Если Лебедева прижать, он может не выдержать: нервы у него расшатаны, сожжены наркотой до предела. Начнет его клинить от ломок или депрессняка, полоснет он себе вены с отчаяния или череп раскроит о стену. Или просто двинется умом, как уже было с ним в «Крестах». А то и сердце остановится. Человек-то больной, на краю могилы стоит. Нельзя его брать одного, надо через него выйти на Диспетчера. А там, может, и еще кто окажется. Сюрпризы в нашем деле всякие бывают.

Поступить надо следующим образом. Дать задание операм, работающим по Некрасовскому, дожидаться там Лебедева, а при его появлении, во время обыска, воткнуть ему в одежду, куда-нибудь под воротник, радиомаячок. Есть у нас такие микроизделия. Подарок шведской полиции. И тогда это позволит отследить передвижения Лебедева, и он приведет к Диспетчеру.

Шприц

Мы собирались выдвигаться в сторону загородной берлоги Удава еще сегодня утром, но неожиданно выяснилось, что совсем не лишним было бы пополнить запасы допинга. Да к тому же и жратвы кой-какой прикупить: не исключено, что в засаде нам придется проторчать не один день. Неизвестно ведь наверняка, когда Удав уползет в свою нору, а если он уже там — когда из нее выползет.

Я смотался на Некрасовский, где меня, к моему неописуемому ужасу, обыскали похожие на оперов люди. Ничего не найдя, тут же отпустили. Даже документов не потребовали. И бабки не забрали. Гору, можно сказать, бабок. Даже не поинтересовались, для чего мне такие. И откуда. Короче — чудом пронесло. Рискнул я все же купить зелья и благополучно вернулся обратно.

Диспетчер встретил меня вопросом:

— Хвоста не было? Проверил?

— Проверил, не было.

— А что это за «Нива» прямо следом за тобой подтянулась?

— Не знаю. Не заметил.

— Зато я заметил. Отсюда, сверху, обзор что надо. Братва хату спецом подбирала. Вон, смотри, только осторожней, не светись, а то срисуют мигом.

Выглядываю в окно. В щель между портьерами. Да, действительно подозрительная тачка. И пассажиры — еще более подозрительные. Разглядывают дом, словно вычисляют кого-то. И тут я неожиданно вспоминаю — будто озарение снисходит, — что в аналогичную машину — и марка, и цвет совпадают — меня загрузили после ареста на Невском. Немедленно сообщаю об этом Диспетчеру. Какие уж тут могут быть тайны!

— Сливаемся! — рычит Диспетчер, озлобившись не то на меня, не то на преследователей.

Прежде чем отпрянуть от окна, я успеваю заметить, как сзади к «Ниве» прижимается зловещей наружности фургон с металлическими прутьями на окнах. Из него на мостовую выпрыгивают бравые бойцы в пятнистой форме.

Отточенными движениями, в которых нет ничего лишнего, Диспетчер выхватывает из-под подушки ствол, забрасывает на плечо сумку с автоматами и жратвой и, окинув комнату беглым взглядом — не забыл ли что, — кричит мне, бешено вытаращив глаза:

— Свинчиваем — быстро! Сейчас подвалят камуфляжники — и нам кранты!

Он не знает, что камуфляжники уже высыпают из фургона. Не стоит терзать его нервы этим известием. Выскакиваю из квартиры следом за Диспетчером. Закрываем дверь на замок. Надежная дверь, тяжелая. Бронированная. Такую открыть с наскока не получится. Придется ребятам повозиться. Два лестничных пролета вверх — и с площадки последнего этажа по железной лестнице мы поднимаемся к чердачному люку в потолке. Снизу уже доносится характерный шум множества ног.

Как долго Диспетчер возится с навесным замком! Мне кажется, я справился бы с ним быстрей! И ведь орудует не голыми руками, а ключом, который с самого начала нашего здесь поселения носит с собой. Невмоготу в бездействии торчать между небом и землей, вцепившись в железные прутья лестницы, когда снизу тебя поджидает смерть: топот ног все выше и выше! Наконец Диспетчер все-таки справляется с замком и крышка люка откидывается, пропуская нас на чердак.

После яркого дневного света здесь темно. Воздух затхлый. Ничего, все это пустяки по сравнению с тем, что ожидает нас в случае попадания в лапы преследователей. Осторожно, избегая опасного шума, Диспетчер опускает крышку люка на место и прихватывает ее задвижкой. Спасибо братве — позаботилась о запасном выходе в так называемом пожарном случае. Вот он, этот случай. Пожарнее и придумать невозможно.

Через слуховое окно выбираемся на крышу. Прочь отсюда — бегом, переломившись в пояснице, на деревянных, подгибаемых страхом ногах. Вокруг шумит неожиданно напористая, источающая энергию жизнь большого города. Бьет в лицо порывами свежего ветра.

— Не смотри вниз! — на бегу вразумляет Диспетчер. — Только под ноги!

С крыши мы спрыгиваем на следующую, уровнем чуть пониже. Пересекаем ее — все также основательно пригнувшись, иногда перебирая руками по гладкой кровле для сохранения равновесия. Залезаем на третью крышу, преодолеваем четвертую, пятую, шестую…

На улицу — уже и не ту вовсе, на которой жили, выходим из подъезда незнакомого дома, стараясь скрыть волнение и не слишком озираться по сторонам. Поворот за угол — и мы на оживленной городской магистрали. Диспетчер игнорирует частников. Нужна тачка, обыкновенное такси. Сейчас это для нас наиболее безопасный транспорт.

Вот она, голубушка «Волга» с зеленым огоньком. Притормаживает.

— Мастер, на Невский!

Конечно, на Невский, куда же еще. В тамошней сутолоке и суматохе затеряться легче всего. Молчим. Лишь поминутно оглядываемся — нет ли погони. Таксист, сглаживая напряженную тишину, врубает радио. Под музыку и треп диджея действительно немного легче. Поглядываю на Диспетчера. Заведен не меньше моего. Весь на нервах. Как и я. А я думал — он железный. Нет — такой же человек.

На Невском, отпустив тачку, ловим другую. В соответствии с правилами конспирации. В салоне второй машины становится немного спокойнее, пик напряжения спадает. Мы уже не оглядываемся, опасаясь преследования, и перебрасываемся односложными фразами. Жизнь продолжается.

Таксист высаживает нас, как договаривались, на выезде из города, где, согласно изложенной Диспетчером легенде, нас должны подобрать свои ребята. Таксисту все равно, кто нас подберет. Ему — лишь бы платили, и он готов везти хоть на край света. Однако дальше на такси нам как раз нежелательно. Если в черте города это самый оптимальный транспорт, то за его пределами такси уже способно вызвать подозрение. Теперь нужен частник.

Диспетчер уверяет, что первый же остановившийся по нашей просьбе шоферюга отдастся нам с потрохами. И мы действительно покидаем город на бордовом «Жигуленке» — первом же притормозившем возле нас автомобиле, владельцу которого Диспетчер посулил две сотни баксов. За расстояние всего-то в сорок пять кэмэ. Сотню мужик получил сразу, а вторая ему обещана после половины дистанции.

Мимо поста ГАИ проплываем на предельно заниженной скорости в череде других машин. Знак «60» — колонна сбрасывает обороты до сорока километров в час. На знаке цифра «40», на спидометре — двадцать. Береженого Бог бережет. Менты, по счастью, заинтересованы в большей степени движением в город, а не обратно. Двое с автоматами на плече разбираются с водителем КамАЗа, еще двое, тоже с «калашами», такими же короткими, как у нас в сумке, шарят глазами по встречному потоку: ищут, кого бы прижать к обочине. К ногтю…

Фу-у-у… Кажется, пронесло. Мужик получает обещанную сотню досрочно, и машина, словно почуяв ликование хозяина, срывается с места на всех парах.

В засаде мы отлежали уже полчаса. Здесь, среди лесных зарослей, в двухстах метрах от трассы, отворот разветвляется еще на две грунтовки, которые в дальнейшем опять воссоединяются. По какой из них поедет кортеж Удава — неизвестно, поэтому лучше всего ждать именно тут. Неясно также, проехал уже Удав в свое тайное логово, до которого отсюда рукой подать, или еще нет.

Гасить его, по мнению Диспетчера, сподручнее всего не в самой берлоге, спрятанной наверняка за мощным забором и набитой охраной, а прямо здесь, на простреливаемом участке дороги.

Ожидание может затянуться на неизвестное время, но Удав все равно должен проехать через эту развилку — в том или ином направлении. И во всех отношениях предпочтительнее дождаться и, по выражению Диспетчера, заколбасить его тут, чем атаковать крепость в лесу.

Хотя и последнего Диспетчер не исключает. Можно будет, считает он, завернуть ласты водиле и охране какого-нибудь грузовика, направляющегося в резиденцию — должны же Удаву и братве подгонять свежие продукты, — и под их видом ворваться на запретную территорию. А дальше действовать по обстоятельствам. Но этот вариант — совсем дохлый — равносилен самоубийству, и лучше на него не ориентироваться.

Втерлись коксом впополаме с морфушей. Это, конечно, высший пилотаж. Теперь можно лежать в дозоре хоть до утра. Пока так прет — томительность ожидания не тяготит. Автоматы с пристегнутыми рожками, уложенные наготове, вызывают недоумение: к чему какое-то насилие, когда жизнь так прекрасна?

Но наступит отрезвление, хотя бы относительное, и я вспомню, что Удав — мой кровный враг. Это он убил Настюху, он законопатил меня в тюрягу, он, а не кто-то иной, вычисляет меня, чтобы уничтожить. Сейчас мы должны нанести ему удар первыми. И тогда жить станет в сотню раз легче. И тогда мы отомстим и за гибель своих близких, и за собственные мытарства. И вполне возможно, сумеем даже начать новую жизнь.

Диспетчер инструктирует: перед «мерседесом» Удава должна вначале на приличной дистанции проехать темно-синяя «бээмвуха», а может, и другая машина. Это называется поднимать пыль. Ее надо пропустить. Первые выстрелы — короткими очередями — производим по водилам: Диспетчер — «мерса», я — автомобиля сопровождения. А потом уже поливаем шквальным огнем окна задних мест. В том же порядке. Бояться ответа не следует: в связи с репрессиями братва наверняка не на стволах. Если и лежат зарегистрированные помповики, то лишь в багажниках, зачехленные и разобранные. В полном соответствии с требованиями.

Диспетчер продолжает инструктаж, я стараюсь слушать его внимательно. И не просто слушать, а осмысливать информацию, хотя мне ужасно, как любит говорить сам Диспетчер, вломняк вникать во всю эту хреновину: меня размотало так, что, кажется, еще немного — и я вознесусь на небеса.

Внезапно в чаще взвывает автомобильный двигатель, и на развилку, по направлению к трассе, взлетая на ухабах, выскакивает темно-синий «БМВ» с хищной акульей мордой. Не успевает автомобиль, не сбавляя внушительной для такой дороги скорости, поравняться с нами, как на развилку вылетают, одна за другой, сразу две машины: черный «мерседес» и вишневый джип «чероки».

Застигнув нас врасплох, все три тачки в считанные секунды скрываются из виду в буйной растительности, через которую к трассе пролегает грунтовка. Недоумению нашему нет предела. Что может означать это стремительное исчезновение, похожее больше на бегство, чем на запланированный выезд? И как же мы проморгали его? Прощелкали клювом. Прохлопали ушами.

Но ведь не могли же мы обработать кортеж на такой высокой скорости. Да еще и три машины вместо двух. Нет, нам не удалось бы изрешетить их как следует, считает Диспетчер. Даже если бы мы не были застигнуты врасплох. Но что же случилось?

Вопросов становится еще больше, когда из чащи, где несколько минут назад скрылись переливающиеся лаком иномарки, на развилку, раскачиваясь на колдобинах, выскакивает уже знакомая серая «Нива», а следом за ней, тяжело отфыркиваясь, неуклюже выезжает грузовик с темно-зеленым зарешеченным фургоном.

У меня глаза на лоб лезут. Не привиделось ли? Все вопросы потом, сейчас главное — унести ноги. Как можно скорее!.. Пропоров нехоженную чащу насквозь, перекатываемся через поляну, ныряем в лощину, опять углубляемся в заросли и только тут решаем отдышаться. Анализируя случившееся, Диспетчер рассуждает вслух.

Бегство Удава из-под носа у ментов можно объяснить слаженными действиями службы безопасности Удава. Во-первых, в узловых местах могли быть выставлены стремы, во-вторых, контрразведка Удава могла прослушивать в эфире переговоры ментов, сообщая их результаты хозяину. В-третьих, информацию о готовящемся захвате Удава мог передать тайный осведомитель. Сработать могло любое из этих предположений, какое именно — уже не столь важно.

Ссученный мент

Только что по сотовой выходил на связь Удав. И без него запара такая, что перекурить некогда. Не успели в одном бычатнике братву отторцевать, как нами уже следующую дыру затыкают. А тут еще этот умалишенный. Совсем обтрухался, козел толстожопый. Плющат его, видать, вовсю. Вначале буром на меня попер, пришлось на место ставить. Потом вспомнил, видать, с кем бакланит, сбавил обороты. Предъявил мне облаву и шмон в Ольгине.

Да, говорю, это моя работа. Мне за нее платят. С этаким скользким намеком: ты, мол, как раз и не заслал.

И еще предъявил мне какой-то облавняк на него самого. На какой-то лесной базе, его загородной резиденции.

Ну, это ты уже, говорю, бредишь. Какой наезд, какая база? Про это, говорю, ничего не знаю. Точно? Точно. Но тогда кто? Хоть, мол, намекни. Не верит, змей поганый. Конь, говорю, в пальто. Ничего про это не знаю. Ну так узнай, говорит. И добавил: если не трудно. Хорошо, говорю, попробую. Все у тебя? А он опять с этим своим Диспетчером как с ножом к горлу. Нет, сказал я, бабки вперед, и чтоб немедля.

Шприц

Выходим на предпоследней остановке. На вокзале лучше не появляться. Нас ищут по всему городу, а на вокзалах — особенно тщательно. Даже в электричке нам повсюду мерещились шпики. Мы переходили из одного вагона в другой, но и там наталкивались на подозрительные взгляды. На поведение, выдающее в людях профессиональных ищеек. А здесь, в городе, сыщиком кажется нам всякий прохожий. Буквально на каждом шагу. Это просто какая-то мания преследования. А мне вдобавок еще чудится, что под кожей на руках у меня засели клопы, и я безуспешно пытаюсь их оттуда выцарапать.

В загаженном парадняке упоролись коксом. Чистяком. По трубам. Благодаря этой хитрости приход по шарам лупит такой, что на ногах не устоять. Шмыгались сидя, привалившись спиной к стене.

Озарение Диспетчеру явилось в первые минуты после вмазывания. Он решает колбасить Удава в тайном ночном клубе «Караван». Клуб этот, отгроханный и существующий на деньги организации, посещают только ее отцы, шестеркам туда вход заказан, а уж о простых смертных и говорить нечего. Ночами авторитеты говорят там о делах, играют в карты. И если Удава спугнули из его берлоги, то деваться ему больше вроде как некуда. Ну не в отель же под чужими документами. Больше, считает Диспетчер, прятаться Удаву негде. Была еще пара хатенок, но, по словам охранника, у которого Диспетчер выведал сведения о загородной избушке, — как я подозреваю, перед смертью, — они давно обе засвечены, и туда Удав не сунется. Остается одно: валить Удава внаглую. Прямо в городе. При стечении охраны. Ночью. В этом его подпольном притоне. Координаты Диспетчеру известны, пару раз он там бывал. Валить. Корень всех бед — в Удаве. Валить. Это уже как маниакальная идея. Одержимость. Избавиться от нее невозможно. Ее нужно исполнить. Валить его! Валить!!!

Насилу дождавшись полуночи — времени, к которому наш враг наверняка уже отправится на покой, вкатываем по трубам кокса, разбодяженного в минералке впополаме с волшебными таблетками, что в результате дает сумасшедшую смесь долгоиграющего действия, и выбираемся из укрытия. Под воздействием супердопинга чувствую себя суперменом. Горы готов свернуть. Одной левой…

Первый же таксист, доверчиво откликнувшийся на жест Диспетчера, уже через пять минут переселяется в бессознательном состоянии в черноту узкого двора, а его место за рулем занимает Диспетчер. Он останавливает старую колымагу, верещащую тормозами, в узком переулке, у ступеней, ведущих к парадному входу. Так надо, говорит он. Побольше шума: пусть сторожевые псы выйдут навстречу.

Достаем из сумки автоматы. Присоединяем магазины. По одному запасному — в карманы. Эх, маслят маловато, сетует Диспетчер. Ну да уж сколько есть. Наставляет: первый рожок вымолачивать веером, без разбора, а второй уже расходовать прицельно. Прикрывать друг друга и не лезть в сектор обстрела. Пряча автоматы под куртками, выходим из машины, оставленной с работающим двигателем. Я вновь чувствую себя суперменом. Героем остросюжетного боевика. Диспетчер знал, чем вмолоться. Во мне столько отваги и энергии, что я готов задушить этого поганого Удава голыми руками. Где он — дайте мне эту гадину!..

Первый же бык, вышедший на крыльцо нам навстречу, не успевая задать ни одного вопроса, получает пулю в лоб: Диспетчер, выхватив автомат, бьет из него не целясь, с груди. Громила оседает, а в это время черный силуэт, застывший в дверном проеме и тенью метнувшийся в глубину помещения при виде такого расклада, падает навзничь, сраженный короткой, но злобной очередью. Грохот выстрелов эхом прокатывается по тесному переулку, а резкая вспышка на миг освещает темноту тамбура и безумие, застывшее в глазах развернутого пулями и падающего, словно в замедленной съемке, мордоворота.

Дальнейшее промедление смерти подобно. О своих намерениях мы заявили столь громогласно, что осторожничать теперь просто нелепо. Выполнять задуманное надо немедленно, не давая никому очухаться. Перепрыгнув через тело бандита, Диспетчер подбегает к внутренней двери, ведущей неизвестно куда, и, ударом ноги распахнув ее, врывается в эту неизвестность, выкашивая все живое перед собой автоматной очередью. На пол с мелодичным звоном сыплются осколки зеркал. Еще трое громил валятся снопами от ураганного роя пуль. Один из них, оказавшись на полу, рефлекторно тянется к поясу, но тут уже я выпускаю в его тушу горсть раскаленных пилюль, и она, прошитая несколькими стежками, мгновенно обмякает.

Безумно что-то вопя, Диспетчер летит по зеркальному коридору в мягких тонах освещения с автоматом наперевес и, в несколько прыжков достигнув арочного проема, бросается в него, открывая просто шквальный огонь. В коротких паузах между осатанелыми ударами выстрелов слышны вопли Диспетчера, треск всаживаемых в преграды и пронзительный визг отрикошетивших пуль, звон разбиваемого стекла и какие-то еще звуки, смешавшиеся в дикую какофонию. Заскакиваю из коридора в зал следом за Диспетчером. Он стоит впереди, выставив перед собой левую ногу, чуть просев в коленях, и ведет огонь с бедра, поливая короткими свинцовыми очередями в дальнюю стену сравнительно небольшого зала и его затемненные утлы. Там, у дальней стены, вытянулся стол, накрытый белой скатертью, в который иные из сидящих уже уткнулись лицами, возможно, навсегда. Другие, пытаясь спастись, падают на пол, под стол или стремительными прыжками, сбивая на пути стулья, несутся прочь. Некоторые из них, подкошенные пулями, падают, кувыркаясь в смертельных кульбитах.

Огнедышащее грохочущее жало, которым Диспетчер разит врага, неожиданно замолкает: вероятно, иссякли патроны. Теперь мой черед поддержать огнем боевого товарища. Нажимаю на гашетку. Отдача, с которой автомат бьет в плечо, подтверждает полную реальность происходящего. Боясь зацепить Диспетчера, меняющего магазин, палю в правый угол зала, разгоняя пули, как учил Диспетчер, веером. Беспрерывный ураган свинца накрывает неведомую в полумраке цель и внезапно прерывается. Помещение тревожно гудит от этого особенно напористого вторжения. Я готов выдать еще не одну порцию смерти и другим затемненным углам. Жму на спусковой крючок, но приспособление, созданное для того, чтобы сеять смерть, молчит.

Что это? Почему? Заело? Отстегиваю магазин. Вместо патронов я вижу приближенное пружиной черное дно. Неужели в такой короткий срок, всего за несколько секунд, я расстрелял всю обойму? Ведь я перезаряжал обе, каждая — полная. Значит, расстрелял.

В глубине зала, воодушевленное долгожданным затишьем, зарождается несмелое движение. Короткий оскал автомата Диспетчера душит его в зародыше. Вот так и надо действовать — короткими очередями. Жаль, что я врубился в это, вылущив впустую половину боезапаса. Отбросив порожний магазин в сторону, присоединяю запасной. Руки не слушаются, обрез рожка никак не попадает в зацепление с нужным пазом. Наконец-то есть! — ожидаемый щелчок.

А в это время слева, из-за косяка двери, ведущей неведомо в какие апартаменты, вспыхивает и начинает злобно лаять другая автоматная пасть. Под ее остервенелым огнедышащим напором автомат Диспетчера вначале осекается, а через мгновение, неуверенно огрызнувшись, и вовсе замолкает. Сам же Диспетчер, резко согнувшись в коленях, словно перебитых чем-то тяжелым, оседает на пол. Но, еще не надломившись окончательно, еще не рухнув ничком, он в отчаянном прыжке укрывается за массивным кожаным креслом. Преследуя его, пули вспарывают гладкую лоснящуюся кожаную обшивку маленькими кратерами. В следующее мгновение я ощущаю сильнейший удар в левое плечо, сбивающий меня с ног. Упав на затянутый ковролином пол, инстинктивно ползу в тень — за такое же кресло, которое стало укрытием Диспетчеру. Пули свистят прямо надо мной, шевеля на спине одежду — я чувствую это кожей.

Я еще не успеваю доползти до укрытия, хотя все это происходит лишь в считанные мгновения, как из-за своего кресла в бой вновь вступает автомат Диспетчера. Пропоротый его очередью, бандит в дверном проеме валится навзничь, машинально выпуская последнюю стаю пуль прямо в пол под своими ногами. Но, словно заступаясь за него — вначале в одном темном углу и почти одновременно, поддерживая начинание, в другом, — вспыхивают яркие пятна выстрелов, подтверждаемые гулкими ударами.

Диспетчер, настигнутый, вероятно, пулями, роняет голову на пол и замирает в неподвижности. А к автомату, погребенному под телом закошенного очередью громилы, рвется еще один. Все, мне конец. Пока я пусть ранен, но имею преимущество в классе оружия — у меня есть хоть какие-то шансы. Однако как только мне будет противостоять такой же ствол в руках профессионала, поддержанный прицельным огнем одиночных выстрелов, — мне кобздец. Полный и окончательный.

Соображаю все это в считанные доли даже не секунд, а, пожалуй, секунды — и прежде чем противник, пригнувшись бегущий к автомату, успевает до него добраться, я, вскочив на ноги и оглянувшись на выход — фиксируя и запоминая путь отступления, пятясь к выходу, одновременно вскидываю автомат. Одной рукой, словно пистолет. Вторая, перебитая в плече, горит дикой болью, не подчиняется… Орудуя здоровой рукой, насыпаю бешеный, всеуничтожающий тайфун на огневые точки противника. И в сторону подбирающегося к автомату громилы.

Все, патроны кончились. Зато я успеваю зафиксировать боковым зрением, что громила, алчущий автомат, свалился на полпути к нему, застыв в недвижимости. Не знаю, попал я в него или он избрал подобный способ защиты от пуль. О прицельности не могло быть и речи: оружие в моей руке безвольно болталось в разные стороны, а отдача едва не отшвырнула автомат прочь.

Бросаю автомат на пол. Одновременно разворачиваюсь к выходу и оставшееся до него расстояние преодолеваю спуртом. После непродолжительного, длящегося сущий миг затишья вслед мне гремят выстрелы. Пули, шелестя рядом, с короткими взвизгами впиваются в стены, одна с треском прошивает дверной косяк, а еще одна с хрустальным звоном выкрашивает зеркальный прямоугольник коридора.

Каким-то чудом, на несколько мгновений являя собой прекрасную мишень в освещенном дверном проеме, уворачиваюсь от посланных мне вдогонку пуль. Или это они, ослепленные яростью, не находят меня.

Проскочив заваленный трупами и осколками зеркал коридор, пролетаю предбанник, едва не споткнувшись об еще одно тело. По ступеням мимо очередного мертвеца скатываюсь к машине. Рванув дверцу, прыгаю в кресло. Уцепившись за баранку больной рукой, здоровой врубаю передачу, выжимаю сцепление и давлю на акселератор.

Опер

Маяк показал, что Лебедев направляется к ночному клубу «Караван». Поднимаю роту в ружье. Этот клуб — территория Удава, Диспетчер — бандит группировки Удава, а Лебедев ходит в паре с Диспетчером. Все сходится на том, что Диспетчер там запросто может быть.

Но решаю: в машину мы лезть не будем, а в кольцо возьмем.

Перед входом в «Караван» молотила мотором «Волга» такси без водителя. Я сразу вспомнил зеленый «ИЖ-комби» у «Кредо-Петербург». Неужели налет? Налет — где-то в недрах притона грохотали очереди из автоматов. Вызвал СОБР, но все кончилось до его появления.

В разгромленном зале мы обнаружили труп самого Удава, семь его мертвых телохранителей и, что самое неожиданное, майора из РУБОПа с простреленной головой и толстой пачкой долларов во внутреннем кармане, двадцать тысяч насчитали.

Выходит, Диспетчер-то всех и замочил, мы его труп тоже нашли под креслом.

Шприц

Меня взяли, когда я даже не успел толком отъехать. Посидев некоторое время, совсем немного, за баранкой, пытаясь совладать с исступленными ударами сердца и ощупывая окровавленное и жутко ноющее плечо, к ране на котором прикоснуться было просто невозможно от острой боли, я уже воткнул передачу, взялся уцелевшей рукой за руль, выжал педаль сцепления и, нажимая на акселератор, потихоньку начал трогать с места, когда объехавший меня слева милицейский «Рафик» заблокировал движение, — и я едва успел сообразить, что нужно немедленно ударить на тормоз…

Неделю меня держали под надзором в какой-то больнице. На окнах — решетки, в коридоре охрана. То ли стерегли, чтоб не сбежал, то ли — чтоб не добили, непонятно. Никто ничего не объяснял. Девчонка, менявшая каждый день повязки, говорила, что ничего не знает, и, похоже, не врала.

Хорошо еще хоть не обыскивали толком — так, похлопали по карманам да ощупали под мышками, в пояснице, вокруг бедер и щиколоток. Микроскопические волшебные таблетки остались ненайденными. Только их помощь и спасала меня все эти дни от боли — физической и душевной.

Вляпались мы, конечно. Теперь весь героизм как ветром сдуло. Но тогда это было словно наваждение, словно неотвратимый рок. Нас тянуло на эту безрассудную расправу с Удавом, как мощный магнит притягивает мельчайшие металлические опилки, угодившие в его поле.

И что теперь?

Жив ли Диспетчер, погиб ли Удав и что будет со мной — неизвестно.