Эпиталама

Вы вспомните, моя красавица, когда свадебные гости разъедутся и вы останетесь наедине с супругом, — вы, может быть, вспомните тогда, не правда ли, о том таинственном приглашенном, на котором не было брачной одежды и который был выброшен во Тьму внешнюю.

Плач и скрежет зубовный этого несчастного были так сильны, что звуки их проникали сквозь стены, а обитые бронзой двери сотрясались на своих петлях, словно под порывами сильного урагана.

Вы не знаете, кто был этот гость, и, честно говоря, не знаю этого и я сам. Мне показалось, однако, что жалобы его слышны были по всей земле. Была минута, клянусь вам, одна минута, когда мне показалось, что это стон всех плененных, всех отверженных — непременное сопровождение радости новобрачной. Страдание написано у человечества на роду, и час счастья, дарованный одной-единственной паре, едва ли оплатит мучительная агония всего мира.

Но вот ваш супруг, дрожащий и бледный от желания, заключает вас в свои объятия. В этот момент должно произойти — мне, по крайней мере, так представляется — что-то сказочно прекрасное.

Бросьте, если сможете, последний взгляд на маятник настенных часов и молите Бога, чтобы он удалил от вас злого ангела статистики… Истекла минута: сто людей умерло и сто родилось на свет. Сотня первых криков и сотня последних вздохов. Подсчет точен. В кишащем на земле человечестве поддерживается равновесие. Пройдет час, и у вас под кроватью будет шесть тысяч трупов, а шесть тысяч новорожденных, на земле или в колыбелях, огласят воздух вокруг вас своим плачем.

Но это всего лишь пустяк. Ведь есть еще бесчисленное множество тех, кому не нужно больше родиться и кто не настрадался достаточно, чтобы умереть. Есть те, с кого сдирают заживо кожу, кого режут на куски, поджаривают на медленном пламени, распинают, бичуют, кого рвут клещами, четвертуют, сажают на кол, душат, кому проламывают черепа. И происходит это в Африке, в Америке, в Азии, не говоря уже о нашей благословенной Европе, происходит в лесах и пещерах, на каторгах и в больницах по всему миру.

В момент, когда вы будете блеять от сладострастия, люди, прикованные к постелям и истерзанные пытками, число которых не поддается подсчету, взвоют, как в преисподней, под тяжестью ваших грехов. Вы хорошо меня слышите? Ваших грехов! Ибо навряд ли вы над этим задумывались, мой любезный призрак!

У каждого существа, созданного по подобию живого Бога, есть клиентура, о которой оно не подозревает и по отношению к которой оно выступает одновременно в роли заимодавца и должника. Страдая, оно оплачивает радость многих других, а предаваясь наслаждениям греховной плоти, заставляет других принять его наказание на себя.

Даже если вы полная дура, во что я верить отказываюсь, вы как-никак существо столь драгоценное, что будет, пожалуй, и справедливо, если понадобится десять тысяч кровоточащих сердец, чтобы обеспечить вам этот час опьянения. Сердец сирот, отцов, матерей, сердец преследуемых и угнетенных, сердец разбитых, сокрушенных, пронзенных, сердец, погружающихся в отчаяние, как мельничные жернова в бездну, и всё это для вас одной. Вот цена вашей радости.

Вы даже не подозреваете, что сонмы рабов трудятся для вас в кромешной тьме подобно тем проклятым, что роют землю в черных шахтах Англии или Бельгии.

Взгляните! Вот один из них. Он лежит на спине — как и вы сами в этот момент, только не в кружевных простынях, а в грязи. Месье ваш отец был таким жизнелюбом, что это, может статься, ваш брат. Он вгрызается в лежащий наверху пласт, чтобы отделить от него кусок того темного драгоценного вещества, которым согревается ваш альков. Но кусок угля обрушивается на него сверху, и вот душа его предстоит Богу! Его бедная слепая душа!.. Момент, согласен, неподходящий для чтения De Profundis.

У меня было бы, конечно, немного шансов быть выслушанным, заговори я с вами о мире невидимом, том просторном, молчаливом и неощутимом мире, где ласкам и поцелуям нет места.

Он, может, и будет интересен для нескольких погруженных в молитву картузианцев или для кого-то из тех, кто лежит на смертном одре, но бесполезно, по меньшей мере, напоминать о нем двум христианам с отличным пищеварением, которые с жаром тискают друг друга в объятиях.

Miseremini mei! Miseremini mei! Saltem vos, amici mei!.. Ах, они еще способны кричать, эти страдающие Покойники, эти Усопшие, за которых никто не возносит молитв. Их громкий зов, сотрясающий небесные Скинии, сотрясает нашу воздушную атмосферу не больше, чем крылышки мухи или веретено прядущего свою нить паука…

«Еще одно объятие, мой любимый! Еще одно, если это тебе по силам!» О счастливый час! О блаженная брачная ночь! Как напоминает она то Бракосочетание в конце веков, когда, распростившись с мирами и потоком времен, Агнец Божий, облаченный в пурпур, встретит свою несравненную Супругу.

Я знаю, вы скажете мне, что жизнь стала бы невозможной, если бы мы непрерывно думали о таких вещах, и что для счастья у нас не осталось бы ни минуты. Я не отвечу «Нет». Всё зависит от того, что вы зовете счастьем. Я знаю, что таинство брака позволяет вам наслаждаться супружескою любовью, и было бы самонадеянно утверждать, будто акт, которым вы, быть может, зачнете сына, не имеет значения для перемещенья небесных тел.

Всё, чего мне хотелось бы, о наследница Вечности, это привлечь ваше внимание к проходящему Часу! Проходящий Час! Вглядитесь в эту череду шестидесяти эфемерных минут, каждая из которых способна раздавить землю своей железной пятой…

Сосредоточенная тишина вашей спальни — знаете ли вы, из чего она состоит? Я скажу вам. Она состоит из многих миллиардов жалостных криков, которые каждую секунду звучат настолько одновременно и в унисон, что полностью гасят друг друга, сливаясь в неисповедимом молчании.

И для вашего вечно распятого Спасителя это возможность, каждый раз новая, возгласить то Ламма Савахфани, что вбирает и сосредоточивает в себе все человеческие стенания, жалобы и тревоги, — тот единственный глас, что может расслышать из глубины своего бесстрастия без начала и без конца наш Отец, который на небесах.

Загрузка...