Поэт

Глава 9

Остановившись на шестой странице записей, полученных в результате целого часа работы, в итоге я свел их в шесть строк вопросов, ответы на которые следовало найти в первую очередь. Я обнаружил, что факты, если рассматривать их, предполагая, что Шон стал жертвой убийства, а вовсе не сам лишил себя жизни, дают совершенно неожиданные выводы, возможно, упущенные полицией.

Конечно, главной ошибкой было их изначальное убеждение в том, что это самоубийство. Они знали Шона и знали о том, что его угнетало нераскрытое дело Лофтон. Ведь каждый коп подозревает подобные чувства у своих товарищей. Они видели достаточно всякого и удивлялись только одному: тому, что еще живы.

Однако, двигаясь от одного факта к другому и не веря в самоубийство, я открывал то, что осталось скрытым.

Изучая составленный мной список, я видел на страницах блокнота следующее:

Пена: его руки?

После события: как долго?

Векслер/Скалари: автомобиль?

Обогреватель?

Блокировка замка?

Райли: перчатки?

Тут я сообразил, что могу запросто созвониться с Райли. Набрав ее номер, я ждал гудков шесть, пока она сняла трубку.

— Райли? Это Джек. Как ты? Я выбрал неудачное время?

— А есть удачное?

Мне показалось, она выпила.

— Хочешь, я выберусь к тебе? Правда, я могу приехать.

— Нет, не надо, Джек. Я в порядке. Ты же знаешь, просто такой грустный день. Понимаешь, я еще думаю о нем...

— Да. И я тоже о нем думаю.

— Как же так, тебя не было рядом так долго до того, как он ушел. Извини, я не могу просто оставить все это...

Я помолчал.

— Не знаю, Райлз. Мы словно боролись с ним, за что, не знаю. Я что-то сказал такое, что не следовало. Кажется, и он тоже... Возможно, был период взаимного охлаждения... Он сделал то, что сделал, раньше, чем я сумел с ним сблизиться.

Тут я понял, что давно не называл ее Райлз. Подумал, что она не заметила.

— О чем вы спорили? Не о девушке ли, которую разрезали надвое?

— Почему ты спрашиваешь? Он тебе что-то рассказывал?

— Нет. Просто догадалась. То дело вертело им как хотело. Почему бы этому не случиться с тобой? Вот все, что я подумала.

— Райли, да у тебя... Видишь ли, лучше на этом не зацикливаться. Старайся думать о хорошем.

Почти закончив разговор, я решил рассказать обо всем, чего добиваюсь. Хотелось по мере сил облегчить ее страдания. Но кажется, время для этого еще не пришло.

— Это так трудно.

— Знаю, Райли. Извини. Я не знал, что еще тебе сказать. Какое-то время нас разделяло долгое напряженное молчание.

Больше я вообще не слышал ни звука. Ни музыки. Ни телевизора. Вдруг я задумался: что же она делает, находясь в доме одна?

— Сегодня мне звонила мама. Это ты ей сказала?

— Да. Я подумала, что ей следует знать.

Я не ответил.

— Чего ты добиваешься, Джек? — наконец спросила она.

— Понимаешь, есть вопросы. Что-то вроде небольшого белого пятна, но оно существует. Скажи, полиция вернула или показала тебе перчатки Шона?

— Его перчатки?

— Те, что он надел в тот день.

— Нет. Я их не получала. И никто о них не спрашивал.

— Ладно. А что это были за перчатки?

— Кожаные. Почему ты...

— Просто такая игра. Расскажу потом, если найду, о чем рассказывать. А какого цвета они были? Черные?

— Да, черная кожа. Кажется, отделаны мехом.

Описание соответствовало перчаткам, что я видел на фотографиях с места преступления. На самом деле это не подтверждало ни одну версию, ни другую. Просто еще один пункт для проверки, еще одна утка в ряду остальных, составляющих мишень.

Мы поговорили еще немного, и я спросил, не хочет ли она пообедать вместе ближе к вечеру, поскольку собираюсь заехать в Боулдер. Она отказалась. Потом мы оба положили трубки. Я беспокоился за ее состояние, но надеялся, что наш разговор — как простой человеческий контакт — немного поднимет ей настроение. Я собирался заехать к ней в любом случае, после того как завершу другие дела.

Я уже миновал Боулдер, когда увидел снеговые облака, формировавшиеся у вершин Флатиронз. Я там вырос и потому помнил, насколько быстро выпадет снег, когда эти облака придут в движение. Я понимал: надеяться, что в багажнике «темпо», принадлежавшего фирме, спрятаны цепи, не следовало.

На Медвежьем озере я сразу же встретил Пену, стоявшего около будки и о чем-то разговаривавшего с группой лыжников, маршрут которых проходил мимо. Дожидаясь смотрителя, прошелся до озера. Там я заметил пару мест, где снег оказался протертым до самого льда. Ради эксперимента я выбрался на поверхность замерзшего озера, заглянув в один из темно-голубых проемов и представляя себе глубину лежавшей внизу воды. Где-то внутри почувствовал холодок. Двадцать лет назад под такой же лед ушла моя сестра. Она погибла здесь же, на этом озере. А теперь в пятидесяти ярдах от того места в своей машине умирает мой брат. Глядя вниз, сквозь холодный лед, я вспомнил услышанное когда-то о рыбе, которая может вмерзнуть в лед зимой, чтобы весной снова оттаять и выпрыгнуть из морозного плена. Теперь я надеялся, что это правда. Как жаль, что люди не способны на такой трюк.

— Снова вы.

Я обернулся, увидев стоявшего передо мной Пену.

— Да. Извините, что надоедаю. Появилось еще несколько вопросов.

— Да чего уж там. Хотел бы я знать заранее... Может, сумел бы ему помочь. Наверное, мог заметить вашего брата здесь, когда он приезжал в первый раз, и догадаться, что ему нужна поддержка. Даже не знаю...

Мы начали медленно двигаться по направлению к хижине.

— Не знаю, что можно было сделать в этой ситуации, — сказал я. Просто чтобы что-то сказать.

— А что за вопросы?

Я достал блокнот.

— Ну, прежде всего: оказавшись возле машины, обратили ли вы внимание на его руки? К примеру, что было надето на руки?

Он продолжал идти молча и, как я понял, мысленно воспроизводил сцену событий.

— Знаете, — наконец сказал он, — думаю, что я смотрел на его руки. Потому что, подбежав к машине и увидев, что он один, сразу подумал, что парень застрелился. Почти уверен, что смотрел на его руки... Я должен был искать взглядом оружие.

— И оно находилось в руке?

— Нет. Я увидел его на сиденье, рядом. Оно упало на сиденье.

— Не помните, были на руках перчатки или нет?

— Перчатки... перчатки, — пробормотал он, пытаясь вызвать воспоминание из глубин памяти. Наступила еще одна долгая пауза, и наконец он произнес:

— Не знаю. Не вижу. А что говорит полиция?

— Ладно, я просто пытаюсь узнать то, что запомнили вы.

— Что же, извините меня, я просто не помню.

— Тогда скажите: если полиция этого захочет, вы дадите себя загипнотизировать? Чтобы они смогли вытащить эти воспоминания на поверхность?

— Гипнотизировать? Меня? Они что, этим занимаются?

— Иногда да. Если это достаточно важно.

— Ладно, если такое дело, думаю, да.

Мы уже стояли против будки охранника. Глядя на свой «темпо», я подумал: он как раз там, где была машина моего брата.

— И еще одно. Я хотел задать вопрос о точности времени. В полиции зафиксировано, что автомобиль оказался в поле зрения уже через пять секунд после выстрела. И что за пять секунд невозможно выбраться из машины и добежать до ближайших деревьев, чтобы скрыться из виду.

— Правильно. Ни малейшего шанса. Окажешься как на ладони.

— Так. А что, если после?

— После чего?

— После того как вы подбежали к машине и увидели, что человек уже мертв. В прошлый раз вы сказали, что бегом вернулись в караулку и сделали два звонка. Правильно?

— Да. Один — в Службу спасения и второй — моему шефу.

— То есть находились внутри и не могли наблюдать за машиной. Так?

— Так.

— Как долго?

Пена неопределенно покачал головой, не понимая, к чему я клоню.

— Но это не имело значения, он все равно был мертв и в машине оставался один.

— Я знаю, но постарайтесь рассуждать. Как долго?

Он пожал недоуменно плечами, словно вопрошая, что за ерунда, и снова впал в молчание. Войдя в будку, Пена сделал рукой движение, словно и впрямь собирался звонить.

— В Службу спасения я позвонил сразу. Это не заняло много времени. Они спросили мое имя и должность, потом была короткая пауза. После этого я еще звякнул Дугу Пэкуину, моему боссу. Я сказал, что это чрезвычайно важно, и меня быстро переключили на него. Он ответил, и я все рассказал, а он приказал идти к машине и охранять ее до появления полиции. Вот и все. Я вернулся на площадку.

Теперь я убедился, что он не видел машины в течение минимум тридцать секунд.

— А в первый раз, у машины, проверили ли вы все двери, заблокированы они или нет?

— Только дверь водителя. Но они оказались заблокированы все.

— Откуда это известно?

— Приехав, копы пытались открыть двери и не смогли. Тогда они применили одну из тех тонких штуковин, чтобы отжать фиксатор.

Я только кивнул, заметив:

— А что скажете о заднем сиденье? Вчера вы говорили, что окна оказались запотевшими. Вы пытались приблизиться к стеклу и глянуть внутрь, на пол салона, вниз?

Теперь Пена понял, о чем я спрашиваю. Подумав мгновение, он отрицательно покачал головой:

— Нет. Непосредственно в стекло задней двери я не смотрел. Думал, что в машине явно один человек.

— А полицейские спрашивали что-то подобное?

— Нет, пожалуй, нет. Понимаю, к чему вы клоните.

Я кивнул.

— И последнее обстоятельство. Когда вы позвонили, то сказали им, что это самоубийство, или просто заявили о выстреле?

— Я... Да-а, я сказал так: кто-то приехал на стоянку и выстрелил в себя. У них есть запись, я думаю.

— Вероятно. Спасибо за все.

Я повернулся, собираясь уйти, и увидел, что полетели первые снежные вихри. Пена окликнул меня сам:

— Что насчет гипноза?

— Они сами позвонят, если решат, что это нужно.

Прежде чем сесть в машину, я проверил, есть ли в багажнике цепи. Конечно, их не оказалось.

Проезжая Боулдер, я остановился у книжного магазина, названного довольно подходяще — «Улица Морг», и купил толстый том, включавший полное собрание прозы и поэзии Эдгара Аллана По. Хотелось начать чтение уже вечером. Возвращаясь в Денвер, я старался выстроить ответы Пены в новую теорию, над которой еще предстояло работать. И независимо от того, как я расставлял цепочку его ответов, не нашлось ничего, что смогло бы поколебать мои новые убеждения.

Оказавшись в департаменте полиции Денвера, я узнал от дежурного, что Скалари покинул здание, а потому направился прямиком в отдел убийств, где и обнаружил сидящего за своим столом Векслера. Сент-Луиса поблизости не наблюдалось.

— Ё-моё, — произнес Векслер. — Ты заколебал.

— Нет, — в тон ответил я. — Это ты заколебался.

— Мой ответ будет зависеть от сути твоего вопроса.

— Где машина моего брата? Полагаю, она все еще в сервисе?

— Что? Что за фигня? Ты считаешь себя вправе усомниться, умеем ли мы вести расследования?

В гневе он даже бросил ручку, которой писал, в сторону мусорной корзины, стоявшей в углу комнаты. Причем попал. Зато быстро остыл и, подойдя к корзине, достал ее оттуда.

— Видишь ли, я не пытаюсь никого выставить и не хочу создать никаких проблем, — спокойно сказал я Векслеру. — Но мне хотелось бы прояснить все возникшие вопросы, однако чем больше стараюсь, тем больше становится неувязок.

— Например?

Я поведал ему о визите к Пене и увидел, насколько Векслера разозлило это обстоятельство. Кровь прилила к его лицу, а по левой щеке пробежала легкая дрожь.

— Видите ли, парни, вы сами закрыли это дело, — продолжил я. — В свою очередь, я не совершил ничего противозаконного, поговорив с этим Пеной. Наконец ясно: ты, или Скалари, или кто-то еще упустил некоторые факты. Машина находилась вне поля зрения охранника дольше чем полминуты, пока он вызывал помощь.

— И что это, мать твою, значит?

— Что вы, парни, имели в виду лишь одну возможность для отхода убийцы: до момента, когда Пена увидел автомобиль. Пять секунд. Действительно, никому не убежать. Дело закрыто, и это самоубийство. Но Пена рассказал, что окна были запотевшими. Они должны были оказаться запотевшими, чтобы кое-кто мог написать послание. Пена не обратил внимания на заднее сиденье и на пол. Затем он отсутствовал в течение более чем тридцати секунд. Кое-кто мог залечь на полу, у заднего сиденья, выйти наружу, пока сторож звонил по телефону, добежать до леса и скрыться. И такое вполне вероятно.

— Ты что, больной на всю голову? А посмертная записка? А экспертиза следов выстрела?

— На стекле мог расписаться кто угодно. Перчатки со следами гари мог надеть убийца. Затем он снял их и натянул на руки Шона. Тридцать секунд — это много. Вероятно, он располагал еще большим запасом времени. Векс, подумай: два телефонных звонка.

— Слишком неопределенно. Убийца не мог заведомо полагаться на неторопливость Пены.

— Может, да, а может — нет. Возможно, он рассчитывал или на это, или на устранение Пены. При том, как вы подошли к первому варианту, вы вполне могли вычислить, что Шон сначала прикончил Пену, а потом застрелился сам.

— Ну, это уже полная чушь, Джек. Да я же всегда любил твоего брата, словно он был моим, дьявольщина, собственным братом. Думаешь, легко поверить, что он заглотил эту чертову пулю...

— Можно, я что-то спрошу? Где ты находился, когда узнал про Шона?

— Вот здесь, за столом. Почему...

— Кто тебе сказал? И кто принял звонок?

— Ну-у я принял. Звонил дежурный, капитан. Охранник парка позвонил дежурному, а тот связался со мной.

— Что ты услышал? Какие именно слова?

Векслер замялся, словно никак не мог вспомнить.

— Я не помню. Просто сообщили, что Мак умер.

— Пена сказал это, или же он сказал, что Мак выстрелил в себя?

— Я не помню, что именно он сказал. Могло быть и так и так. А в чем разница?

— Охранник, тот, что звонил, сказал, что Шон выстрелил в себя сам. Именно с этого сообщения все и завертелось. Вы помчались туда, уже зная: это самоубийство. И вы нашли там то, что ожидали найти. Все составные части этой головоломки вы принесли с собой сами. Все вокруг знали, как подействовало на Шона дело Лофтон. Понимаешь, что я тебе говорю? Вы оказались предрасположены к одной версии. Вы даже меня убедили тем вечером, пока ехали в Боулдер.

— Джек, это полная фигня. И у меня нет времени. Не существует никаких доказательств, и у нас нет возможности изучать гипотезы... человека, неспособного воспринимать реальность как факт.

Я помолчал, позволив ему немного остыть.

— Где машина, Векс? Раз ты так уверен, покажи мне машину. Я знаю, что могу доказать.

Векслер замер. Я сразу догадался. Он думал, стоит ли встревать во все это. Показывая машину, он очевидным образом принимал мою теорию, подвергая сомнению собственную версию.

— Она еще во дворе, — наконец сказал он. — Я вижу ее в каждый проклятый день, приходя на работу.

— И она в том же состоянии, что и раньше?

— Да-а, да-а, все в том же. Она опечатана. И я вижу его кровь на стеклах.

— Пойдем, Векс, посмотрим на нее, И кажется, я смогу тебя убедить. Так или иначе.

Снежные заряды налетели со стороны Боулдера. Выйдя во двор полицейского департамента, Векслер взял у дежурного ключи и сверился со списком, чтобы проверить, не мог ли кто побывать в салоне уже после того, как там поработали следователи. Нет, в машину никто не совался. Салон остался в том состоянии, в каком был на момент появления машины во дворе.

— Ждали указаний от начальства, чтобы почистить салон. Автомобили отвозят на специальную мойку. Знаешь, есть такие фирмы. Они решают проблемы. Чистят дома, машины, офисы. После того как там кого-то убивают. Одна из самых дрянных профессий.

Показалось — Векслер слишком разговорился, наверное, занервничал. Подойдя ближе к машине, мы остановились и стали ее разглядывать. Вокруг нас кружились потоки снега. Брызги крови на внутренней поверхности стекол высохли, став просто пятнами темно-коричневого цвета.

— Внутри скорее всего пахнет плохо, — сказал Векслер. — Господи, не могу поверить, что делаю... Пока ты мне не рассказал, все представлялось иначе.

Я кивнул:

— Ладно. Есть два интересующие меня обстоятельства. Я хочу знать, не включен ли обогреватель на максимальную температуру и зафиксирована ли защелка безопасности на задней двери.

— Что еще за...

— Окна запотели, и было холодно. Однако не настолько холодно. И на Шоне была надета теплая одежда. На нем оставалась куртка. Включать обогреватель на максимум необходимости не было. Каким еще образом могут запотеть окна, если ты припарковался с выключенным двигателем?

— Я не...

— Вспомни, как наблюдают за подозреваемым. Что приводит к запотеванию стекол? Однажды брат рассказал, как у вас окна запотели и вы упустили парня, выходившего из дому.

— Мы разговаривали. За неделю до того проходил Суперкубок, и мы с ним обсуждали чертов проигрыш «Бронко», да так, что все окна запотели по кругу.

— Да. И последнее, что я понял: брат не мог разговаривать сам с собой. Поэтому если обогреватель окажется поставленным на слабый нагрев и раз окна запотели так, что на них можно было что-то написать... Это означает, с ним кто-то был. И они разговаривали.

— Это общее описание, не содержащее конкретных доказательств. Что насчет замка?

Я обрисовал свою версию:

— Кто-то находится в машине вместе с Шоном. Каким-то образом он овладевает его пистолетом. Вероятно, у убийцы есть свой ствол, и, угрожая им, он отбирает оружие у Шона. Затем забирает его перчатки. Тот отдает. Человек надевает перчатки и одним выстрелом убивает Шона, используя его же собственное оружие. Затем перескакивает назад через спинку сиденья и прячется, прижавшись к полу. Он ждет, пока Пена придет и уйдет, перегибается через сиденье, пишет записку на стекле, затем надевает перчатки обратно на руки Шона. Теперь у вашего эксперта есть следы от выстрела. После этого исполнитель покидает салон через заднюю дверь, ставит ее на фиксатор и скрывается среди деревьев. Никаких следов, поскольку участок очищен от снега. К моменту, когда Пена возвращается, чтобы охранять машину, как приказано его шефом, рядом уже никого нет.

Векслер замолчал надолго, анализируя услышанное.

— Ладно, пока это только версия, — произнес он наконец. — Давай уж доказывай.

— Ты хорошо знал брата. Ты с ним работал. Каково единое правило в отношении замка безопасности? Всегда держать его включенным. Таким образом мы навсегда исключаем ошибки — при перевозке задержанных. Никаких побегов. Если у вас сзади не преступник, вы должны всякий раз специально отключать фиксатор. Так же, как со мной тем вечером. Мне стало плохо, а замок оказался заперт. Помнишь? Тебе понадобилось его открыть, прежде чем я смог выйти и облегчить желудок.

Векслер не произнес ни звука, но по его лицу я понял, что угодил в десятку. Да, если замок безопасности окажется открыт, у меня не будет твердого, неубиваемого доказательства неизвестно чего. Но поскольку Векс знал моего брата достаточно хорошо, в этом случае он мог понять: Шон находился в машине не один.

Подумав, он произнес:

— Как знать. И ты еще ничего не посмотрел. И ведь это просто кнопка. Кто угодно мог ее проверить.

— Открой. Я должен попасть в салон.

Векслер отпер дверь, отключил центральный электрозамок, и я смог открыть заднюю дверь. Тошнотворный сладковатый запах. Высохшая кровь, разбрызганная на стекле, потолке и на водительском подголовнике. Кровь моего брата. Я почувствовал импульс отвратительного, почти рвотного рефлекса. Быстрый взгляд на панель управления помог мгновенно выяснить положение, занятое рукояткой отопителя. Сразу же, взглянув сквозь правое по ходу автомобиля стекло, я встретил взгляд Векслера. Какое-то мгновение мы смотрели друг на друга, и я засомневался — хочу ли увидеть, что фиксатор замка тоже находится в положении «открыто»? Мелькнула трусливая мысль: не лучше ли оставить все как есть? Тут же я выкинул сомнение из головы. Думаю, тогда я точно знал: «оставить все» означало остаться в западне самому до конца своих дней.

Потянувшись, я щелкнул защелкой замка двери. Потянул за ручку, и дверь открылась, позволив мне выйти. Оказавшись снаружи, я взглянул на Векслера. Снег уже облепил его волосы и плечи.

— Отопитель в положении «выключено». Сам по себе он не мог оставить влагу на окнах. Я считаю, в машине с Шоном был кто-то еще. Они определенно разговаривали. И кто бы ни был, этот подонок убил моего брата.

Векслер выглядел так, словно только что заметил привидение. Сильно его стукнуло. Теперь все сказанное выглядело не просто гипотезой, и он сам это прекрасно понимал. Мне показалось, что Векс сейчас заплачет.

— Черт, — сказал он.

— Видишь, какое дело, а мы все это упустили.

— Нет... ты не понимаешь. Коп никогда не сдает своего напарника, вот так, за не хер делать... И зачем мы вообще нужны, раз даже не в состоянии защитить сами себя? Гребаный случай... и ты еще, репортер...

Он не смог договорить, но я понял, что чувствует детектив. Да, так вышло, но теперь Векс осознал, как предал Шона. Пожалуй, я мог почувствовать это лучше других по одной простой причине: я сам предал брата точно так же.

— Ничего не закончено, — сказал я. — Мы можем все исправить и поймать гниду.

У Векса был жалкий вид. Однако я не стал ему сочувствовать. С такого момента нам следовало начать.

— Векс, все, что мы упустили, это немного времени, — сказал я, не обращая на него внимания. — Вернемся в отдел, здесь холодает. Иди, а не то напишу, что ты профукал дело.

Когда я пришел, чтобы встретиться с Райли, дом брата показался совершенно темным. Перед тем как постучать в дверь, я немного постоял, понимая, насколько абсурдной была мысль прийти с «этим», чтобы немного ее порадовать. «Хорошие новости, Райли. Шон вовсе не убил сам себя, как мы все полагали. Нет, его убил какой-то подонок. Тот, что уже делал это раньше и, вероятно, сделает снова».

Все-таки я постучал. Еще не поздно. Я вообразил, как она сидит в темной комнате одна. Скорее всего в спальне, окнами выходящей во двор. Ее не видно с улицы. На меня упал свет от фонарика, и Райли открыла дверь, прежде чем я успел постучать вторично.

— Джек!

— Привет, Я размышлял, не зайти ли к тебе поговорить.

Я понимал, что она еще ничего не знает. Это дело обсуждалось только с Векслером. И я должен был сказать ей лично. Это не его вопрос. У копа довольно забот с возобновлением следствия, с оформлением списков вероятных подозреваемых и организацией исследования машины на случай обнаружения отпечатков или прочих улик. Я еще не говорил ему ничего относительно Чикаго. Пока что держал это при себе, сам не понимая почему. Неужели из-за статьи? А нужна ли мне эта статья? Ответ казался слишком простым, а я уже привык бороться со всякими сложностями самостоятельно, не посвящая в это никого. Однако в глубине души я чувствовал, что здесь есть еще что-то. Нечто такое, что пока нельзя вытащить на свет.

— Входи, — просто сказала Райли. — Что случилось?

— Не то чтобы случилось...

Следуя за ней, я прошел внутрь, потом она провела меня на кухню, где и включила лампу, висевшую над столом. На ней были синие джинсы, толстые шерстяные носки и свитер с эмблемой «Колорадских Буффало».

— Есть кое-какие новости по делу Шона, и я хотел бы сам рассказать тебе об этом. В общем, чтобы не по телефону.

Мы взяли по стулу и уселись возле стола. Круги под ее глазами все еще не прошли, и я подумал: она совсем не красится и не делает ничего, чтобы выглядеть получше. Я ощутил, как ее депрессия отчасти передается мне, и тут же отвел глаза от ее заметно подурневшего лица. Казалось бы, я уже избавился от прежней боли, но она все еще была рядом. В этом доме страдание наполняло все закоулки и казалось инфекцией.

— Ты что, спала?

— Нет, просто читала. Что такое, Джек?

И я рассказал ей. Но в отличие от Векслера она узнала от меня все. Про Чикаго, про стихи и обо всем, что я давно хотел ей рассказать. Во время моего рассказа она кивала время от времени, внешне оставаясь совершенно безучастной. Ни слез, ни вопросов. Все это будет позже, когда я закончу.

— Вот и весь сказ, — сказал я наконец. — И я здесь. А в Чикаго поеду, как только смогу.

Последовало долгое молчание, а затем она начала говорить:

— Забавно, но я чувствую себя очень виноватой.

Я мог бы увидеть слезы, да только их не было. Может, их у нее просто не осталось?

— Виноватой? За что?

— За все эти дни. Я на него так злилась. Ты понимаешь, за это" Словно он сделал это со мной, а не с собой. Я даже стала его ненавидеть. Его и память о нем. Теперь же ты... и это.

— Мы все тебе сочувствуем. Это все, что осталось, и с этим придется жить.

— А ты сказал Милли и Тому?

Мои родители. Ей казалось неудобным обращаться к ним иначе.

— Еще нет. Но скажу.

— Как же ты не проговорился Векслеру о Чикаго?

— Не знаю сам. Наверное, хотел получить фору. Они будут знать сами, уже к утру.

— Джек, если ты говоришь правду, им нужно знать все. Я хочу, чтобы тот, кто это сделал, за все поплатился, и не важно, что ты собираешься написать об этом.

— Послушай, Райли, — сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее. — Кто бы это ни совершил, он уже не поплатился бы, если в в дело не влез я, и только я. Сейчас я просто хочу поговорить с полицейскими из Чикаго раньше Векслера. Только один день.

Минуту мы сидели молча, потом я продолжил:

— И не делай ошибки. Да, я хочу написать эту статью. Но это не просто текст. Это я сам, и это Шон.

Она наконец кивнула, и я замолчал. Хотя в общем-то я не представлял, как объяснить мои мотивы. Я только и умею, что складывать слова вместе так, чтобы они выглядели созвучными и интересными людям. Но внутренне я не мог этого объяснить. Все еще не мог. Впрочем, также я знал: Райли требуется услышать от меня еще что-то, и потому пытался дать желаемое — простое объяснение, которое, правда, не смог бы принять сам.

— Помню, тогда мы окончили школу и, казалось, отлично представляли, чего хотим от жизни. Я собирался писать книги и стать известным или богатым. А может, и тем и другим. Шон хотел стать шефом полиции и раскрывать все городские преступления. Ни один из нас не достиг всего, чего хотел. Хотя Шон продвинулся больше меня.

Она попыталась засмеяться над моим воспоминанием, но лицо все еще ее не слушалось.

— Во всяком случае, — продолжал я, — в конце того лета я собирался отправиться в Париж, чтобы написать величайший из американских романов. А он ждал своего зачисления на службу. А тот договор мы с ним заключили, когда расставались. Выглядело все достаточно наивно. Соглашение состояло в том, что, разбогатев, я должен буду купить Шону «порш» с багажником для лыж. Как у Редфорда в «Бегущем по холмам». Ни больше ни меньше. Все, чего Шон пожелал. Он выбрал модель. Мне оставалось лишь платить. Тогда я сказал, что это плохая сделка, поскольку мне ничего не перепадает. И он обещал, что в долгу не останется. Шон сказал: если со мной что-то случится... Ну, знаешь, если меня убьют, ранят или ограбят, то он отыщет того, кто это сделал. Он уверял, что никто не сможет от него скрыться. И ты знаешь, будь это сейчас, я бы снова подписался. Верил, что он так поступит. Какое было приятное чувство.

Мне показалось, что рассказ не произвел особого впечатления. Я даже не знал, стоило ли это делать.

— Это ведь было его обещание, а не твое, — сказала Райли.

— Да, знаю. — Я замолчал, и в это время она внимательно на меня посмотрела. — Это просто... Я не уверен... Просто я не могу сидеть сложа руки и ждать. Я должен действовать. Должен...

Подходящего слова как-то не находилось.

— Сделать хоть что-то?

— Может быть. Не знаю. Райли, тяжело рассуждать на эту тему. Но я ему действительно должен. И я поеду в Чикаго.