Поездом до рассвета

11

«Такобризль» — так соседи, по слухам, прозвали мой дом. «Бриззелово гостеприимство» — так называют теперь тех, кто скверно встречает своих гостей. Я бирюк, я волк-одиночка. Я мрачен, сердит, груб и не умею обращаться с дамами, которых со злой иронией называю леди. Вряд ли кто-то задумывался о том, был ли я таким всегда или стал по какой-то причине. А если и задумывался, то никогда не спрашивал меня об этом.

Я — Дако Бриззел. Чудовище, людоед, оборотень, маньяк. Мне дают много прозвищ, но все они соответствуют лишь моей внешности. Я никогда и никому не причинил зла, не предал, не обидел. Я помог бы любому, кто пришел в мой дом не из праздного любопытства, не из глупой привычки знакомиться со всеми соседями, не из желания что-то продать или передать мне очередную записку от моей бывшей жены, Элисон Хадсон.

Элисон Хадсон… Вы, наверное, поняли, что эта леди и стала причиной того, что я замкнулся в четырех стенах «Такобризля», что я по доброй воле заперся в этой каменной клетке, стоящей на окраине маленького городка? Того, что я продал свое любимое дело, порвал с друзьями и попрощался с жизнью? С жизнью в том смысле, в котором вы ее понимаете. С жизнью во всем ее многообразии, во всем великолепии — вот с этой жизнью я и распрощался.

Все говорят о своем детстве. Если верить вам, то только оно определяет дальнейшую жизнь человека. Вот что я вам скажу, леди и джентльмены, я так не считаю. Не детство делает человека жестоким, корыстным, циничным или, напротив, ранимым, одиноким и несчастным. Таким человека делают боль и предательство. А боль и предательство могут подстерегать его на любом жизненном отрезке.

Все верно, каждый переносит боль и предательство по-разному. Почему? Ответ прост: у каждого из нас есть свои больные места. Кто-то больше всего на свете боится остаться в одиночестве, как Пэм Уитон. Кто-то — в нищете, как Кристин Найсер. Кто-то — погрязнуть в рутине привычек и понять, что жизнь прожита напрасно.

Я же всегда боялся того, что самый близкий человек обманет мое доверие и нанесет мне удар в спину. Да, все вы правы — впервые это случилось в уже набившем оскомину детстве.

Мой лучший друг, чьи родители всегда ставили меня ему в пример, однажды не выдержал и рассказал, что я в прошлом месяце украл школьный журнал и наставил всему классу пятерок. Тогда учителя долго пытались разыскать виновного, да так и не нашли.

«Обычная детская шалость», — скажете вы о моем проступке. «Ну, подумаешь, сгоряча ляпнул», — оправдаете вы моего друга. А теперь представьте себе, во что эта невинная шалость обошлась мне. Подумайте еще о том, что мой лучший друг прекрасно знал, что его принципиальные родители молчать не будут.

Я с треском вылетел из школы, а мой друг заработал репутацию доносчика, с которой промучился всю младшую и старшую школу. Если честно, мне было плевать на него — после этого случая я вычеркнул его из жизни. Друга я вычеркнул, но страх остался. И я стал куда более осмотрительным в выборе друзей.

В юности, поняв, что не хочу становиться улучшенной версией своего отца, я решился уйти из дому и начать самостоятельную жизнь.

Мои родители были хорошо обеспеченными людьми, и я, честно сказать, был довольно избалованным ребенком, а потому первое время мне пришлось несладко. Скверно оплачиваемая тяжелая работа, ночевки, где придется, голод, адская усталость, постоянная нехватка денег — всего этого я вкусил вдосталь, но был горд собой. Мало кто, имея все то, что у меня было, отважился бы на подобный шаг. А я смог. Я сумел. Я, Дако Бриззел, не такой, как большинство людей.

Конечно, долго так продолжаться не могло. В один прекрасный день я понял: чтобы чего-то достичь, нужно не просто работать, а работать с головой и головой. Сменив тяжелый труд на умственную деятельность, я начал думать о том, что нужно сделать, чтобы вскарабкаться выше.

Тогда я работал в рекламном отделе фирмы, занимавшейся ремонтами, и знал, что в последнее время особенной популярностью пользуется мозаика. Прикинув, сколько можно заработать на изготовлении материалов для мозаики, я твердо вознамерился освоить эту область.

Вскоре я уже работал у одного из производителей мозаичных плит. Познав все тонкости технологии и все особенности производства, я приступил к тщательной работе над планом собственного дела.

Взяв в банке ссуду, уже через год я не только вернул кредит, но прилично заработал. Дело пошло, и я снова был счастлив, снова был горд собой. Увлеченный работой, я не замечал, как проходит молодость.

Да, у меня были друзья. Да, я напомнил о себе отцу, который теперь уже не мог диктовать мне свои правила. И все же в моей жизни чего-то не хватало. Я начал ощущать внутри себя пустоту, которую заполнила встреча с Элисон Хадсон.

Не думайте, что я о ней забыл. Она никогда не позволяла мне забывать о себе.

Не люблю говорить банальностей, но, когда я впервые увидел Элисон, мне показалось, что внутри меня расцветает какой-то огромный диковинный цветок, заполняющий ту самую пустоту, которую я неожиданно открыл в себе. Элисон была прекрасна, восхитительна, божественна. Мои глаза видели только ее, и взгляд мой впитывал, как губка свет, который, казалось, от нее исходил.

Если я скажу, что Элисон Хадсон была копией Кристин, не ошибусь, пожалуй, ни в чем. Плевать, что у одной глаза зеленые, а у другой — карие, что у одной вздернутый носик, а у другой прямой и чуть припухший снизу. Обе они хороши одинаково, хороши той кукольной красотой, которая редко встречается в живой природе.

И обе одинаково влюблены в себя, в свое лицо, в свое тело, в свою неотразимость. Но главное, что обе умеют — пока мне трудно говорить об Элисон в прошедшем времени — так вскружить голову влюбленному мужчине, что он готов принять за чистую монету все, что они расскажут ему о себе.

В общем, я видел Элисон Хадсон такой, какой она хотела, чтобы я видел ее. Нежная, страстная, ранимая. Ласковая кошечка с когтями тигрицы. Я был слепым глупцом, но кто винит молодость…

Мы поженились. Временами я замечал, что моя жена ко мне несколько холодна. Но она, как и Кристин своему Эрику, плела мне что-то о комплексах, внушенных ей в детстве.

Элисон много тратила — впрочем, я никогда не был скуп, — и это тоже объяснялось комплексами. В детстве ее семья, как и семья Кристин, жила очень бедно, поэтому теперь моя красавица жена собиралась наверстать упущенное, а я не только не намерен был ей препятствовать, но и готов был поощрять ее безумные траты.

Чтобы дорогая Элисон избавилась от комплексов, я согласился на регулярные сеансы у психоаналитика, которые моя жена неуклонно посещала четыре раза в неделю. Возможно, если бы не чертов психоанализ, я никогда бы не узнал, что Элисон Хадсон — тогда еще Бриззел — изменяет своему горячо любимому супругу.

После очередного сеанса я захотел ее встретить и, найдя визитку клиники, в которую она якобы обратилась, позвонил, чтобы узнать адрес. Примчавшись к любимой с огромным букетом цветов, я был немало удивлен, узнав, что миссис Бриззел ни разу в жизни не обращалась в эту клинику.

Конечно, поначалу я подумал, что моя жена что-то напутала, и осторожно поинтересовался, какого доктора и какую клинику она посещает.

Мой вопрос явно обескуражил Элисон, однако она осмелилась повторить свою ложь. Честно скажу, мне было противно следить за женой, но еще больше я боялся, что оскорблю ее, высказав свои, возможно ошибочные, подозрения.

Да, у нее был любовник. И ладно бы, человек, который страстно и бескорыстно любил ее, как безумец Лео любит Кристин. Но это было не так. Человек, с которым вот уже несколько лет спала моя жена, был падким на деньги юнцом — проще говоря, альфонсом, в штаны которого сыпались золотые монеты из моего кошелька.

Спросите, зачем моей красавице жене понадобилось платить мужчине? Элисон была влюблена в него без памяти, и этот роман длился много дольше, чем наш с ней брак.

Он — кажется, этого кретина звали Доном — не желал жениться на ней. Элисон для него стала бы тяжелой обузой, а ему нужна была выгодная партия. Тогда она изобрела более изощренный способ заполучить Дона: вышла за меня и сделала своего ветреного друга постоянным любовником.

Когда я узнал обо всем, меня охватил гнев. Глаза застилала багровая пелена ярости. Я чувствовал, что могу не справиться с собой, впервые мне было страшно за себя самого.

Я ни разу за всю свою жизнь не ударил женщину, но Элисон мне хотелось ударить по ее лживому личику. Ударить так, чтобы из красивых и лживых глаз полились слезы.

Чтобы не упасть еще ниже, чем пал в результате своего брака, я собрал вещи и ушел в гостиницу, где мрачно пьянствовал целую неделю.

Мой адвокат обещал мне, что выиграет дело и Элисон не получит ни цента из тех денег, что причитались ей после развода. Но я испытывал чувство глубочайшего омерзения при мысли о том, что все подробности ее измены всплывут на суде.

В тот момент, как, впрочем, и всегда, деньги интересовали меня меньше всего, а потому я велел адвокату отдать Элисон все, что ей причитается по закону.

Именно тогда на меня свалилось тетушкино наследство в виде дома на окраине Лайтшроубса. Я пребывал в такой депрессии, что мне было абсолютно плевать, куда ехать. Продав свой бизнес почти за бесценок, я заявился в этот мрачноватый дом и почувствовал, что он очень похож на меня: одинокий, темный и безнадежно постаревший.

Я почти ничего не переделал здесь. Видеть людей мне не хотелось. Одна мысль, что придется с кем-то общаться, вызывала во мне приступ почти физической тошноты.

Моих лайтшроубских соседей, поначалу пытавшихся со мной познакомиться, настолько отпугивал облик опустившегося пьяницы, в которого я превратился, что они забывали, зачем пришли, когда видели мою физиономию. К тому же я не желал поддерживать разговоры о погоде, о моде и о прочей чепухе, которую обсуждают между собой едва знакомые люди.

Я даже не предлагал своим гостям выпить — это делала за меня моя незаменимая мисс Гордон, расспросить которую о чем-то было невозможно, потому что она паршиво слышала еще тогда, когда ухаживала за моей теткой.

Кроме соседей — видно, из-за близости «Такобризля» к автомобильной дороге — ко мне наведывались продавцы всякой всячины, вроде чудо-пылесосов, чудо-терок и чудо-щеток, но они так страшно мне надоели, что я заменил обычный звонок на колокольчики, которые теперь болтаются под самым козырьком моего крыльца.

Если вы думаете, что, разведясь с Элисон, я только тем и занимался, что горько пил и страдал, вы сильно заблуждаетесь. Я рисовал, я прочитал множество книг, которые начал коллекционировать благодаря своему отцу, я даже занялся маленьким бизнесом, не требовавшим выхода из дома: скупал, а потом продавал акции. В общем, я предпринимал чахлые попытки жить, но это давалось мне с большим трудом.

Через год моей одинокой жизни в «Такобризле» Лайтшроубс решила навестить моя дорогая, к счастью бывшая, супруга. Как выяснилось, она приехала в надежде меня вернуть.

Элисон, которую мисс Гордон по своему незнанию пустила на порог моего дома, твердила мне о том, что любит меня, что только теперь поняла, насколько я великий и благородный человек.

Честно говоря, тогда я подумал, что у нее кончились деньги и она снова решила разбогатеть за мой счет. В любом случае мне было противно видеть Элисон, и я прогнал ее.

Любви уже не было, к ее приторной внешней красоте я был полностью равнодушен. Теперь меня вообще перестала трогать чужая внешность — я даже не удосуживался заботиться о своей собственной.

Через полгода Элисон снова приехала в Лайтшроубс. На этот раз она прислала курьера с запиской, в которой молила меня о встрече. Естественно, ни на какую встречу я не пошел, и, разумеется, Элисон примчалась в «Такобризль».

И снова просьбы, уговоры, заверения в любви. Я не верил ей. Да и как ей можно было верить? Говорят, что каждый человек заслуживает прощения. Но мрачный людоед из «Такобризля» не из тех, кто так считает.

Последний, третий год в Лайтшроубсе оказался для меня самым тяжелым. Я перестал понимать, зачем живу и дышу, но уже не чувствовал в себе сил вырваться из этого плена. Некогда сильный, Дако Бриззел сломался и даже начал подумывать о самоубийстве.

Как ни странно, именно в тот день, когда я особенно отчаянно чувствовал собственное одиночество и никчемность, когда я напряженно копался в себе, чтобы понять, стоит ли мне жить, или оборвать это жалкое существование, в «Такобризль» снова принесли записку от бывшей жены.

Элисон требовала, чтобы я явился в «Теплую звезду», где она остановилась, и угрожала, что я пожалею, если осмелюсь ослушаться ее приказа.

Мне было плевать на ее угрозы. Но меня взбесило, что эта женщина, испакостившая мне жизнь, имеет наглость изводить меня здесь, в моем уединенном убежище. Одевшись, я помчался в «Теплую звезду», чтобы заставить Элисон забыть мое имя, исчезнуть, навсегда исчезнуть из моей жизни.

Элисон, как всегда, разрыдалась, трагично заламывая руки и бросая на меня взгляды, исполненные, по ее мнению, любви и страсти. Но даже если она любит… любила меня, то искренности в ней не было ни на йоту.

Не знаю, может быть, Элисон так часто в своей жизни играла, что теперь, когда ей и в самом деле захотелось выразить свои настоящие чувства, старая добрая практика сыграла с ней злую шутку.

Да, я накричал на Элисон. Да, я был с ней чудовищно груб, но лишь на словах. Она клялась, что покончит с собой, если мы с ней не начнем все с чистого листа. Ох, как странно слово «чистый» звучало из уст моей бывшей жены.

Элисон говорила, что готова жить со мной хоть в «Такобризле», хоть в лачуге на берегу самой грязной речки. Все эти жертвы ради меня — заросшего щетиной урода, от которого за версту разит перегаром.

Если бы вы знали Элисон, то поняли бы, что эти жертвы для нее невозможны. Впрочем, вы уже знаете Кристин.

Проигнорировав слова бывшей жены о том, что она готова покончить с собой — Элисон слишком любит себя, чтобы это сделать, — я заявил ей, что больше никогда не хочу ее видеть, а если она еще раз даст о себе знать, подам на нее в суд за преследование.

Оставив «Теплую звезду», я, злой как сто тысяч чертей, вернулся в свой «Такобризль». Я был уверен, что проведу этот вечер, как и все остальные вечера, а эту ночь — как все другие бесконечные ночи. И если уж Элисон Хадсон все время твердила мне о самоубийстве, то почему не сегодня? Чем, собственно, этот вечер отличается от всех других?

Но судьба, очевидно решив, что мрачный людоед Дако Бриззел еще не отжил свой век, распорядилась иначе.

И тогда…

— Джен, принеси мне виски. — Дако откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза. — У меня чертовски пересохло в горле. Я молчал несколько лет, а вы, леди и джентльмены, заставили меня говорить так много, что у меня не осталось сил.

Джен тихо поднялась с дивана и направилась к бару.

— Хотите сказать, что все это правда? — покосился на него Габо. На этот раз в его голосе не было прежнего недоверия.

— Можете поверить мне, а можете вызвать полицию, — равнодушно бросил Дако.

Перл, сидевшая у Дако на коленях все то время, пока он рассказывал свою историю, подняла голову и с такой тоской на него посмотрела, что Джен стало не по себе.

— И вам ни капли ее не жаль? — раздался голос Кристин.

— Боитесь, что и вас никто не пожалеет? — спросил ее Дако, по-прежнему сидя с закрытыми глазами.

— Боюсь, наверное, — пожала плечами Кристин. — Пока меня еще никто не бросал. Я всегда уходила первой. Но вы не ответили на мой вопрос, мистер Бриззел. Пожалели ли вы свою жену, когда узнали, что ее не стало?

— Мне не было жаль ее, когда она лила передо мной слезы, — не открывая глаз, ответил Дако и кончиками пальцев коснулся шерстки Перл. — Но когда я услышал по радио, что убита какая-то женщина, я, честно говоря, немного встревожился. Впрочем, мне не приходило в голову, что Элисон может стрелять в себя из пистолета. Это не в ее духе, если хотите. Зная Элисон, я решил, что она не стала бы себя уродовать и предпочла бы таблетки. В любом случае та женщина, о которой говорили по радио, была убита, а не покончила с собой. Этот факт несколько успокоил мою тревогу. Когда я узнал от вас, что этой женщиной действительно была Элисон, я, конечно, испытал боль. Не потому, что я любил ее, нет, — покачал головой Бриззел, — а потому, что когда-то она была дорогим мне человеком. Скорее я хоронил ту чистую Элисон, которая, как мне хочется верить, жила в глубине ее души. Ту иллюзию, которой я когда-то любовался, в которую был влюблен. И, конечно, если бы я знал тогда, в номере, что Элисон хоть в чем-то честна со мной, я бы вызвал врача, притащил бы к ней психоаналитика — в общем, сделал бы хоть что-то, чтобы ей помочь. Разумеется, на то, чего с таким упорством добивалась она, я бы никогда не пошел. Для меня невозможно то, что считает нормальным Элисон: жить с человеком из жалости, из-за денег, то есть из-за чего-то, что не имеет отношения к любви. — Дако наконец открыл глаза и взял стакан с виски, который протянула ему Джен. — Спасибо, Джен. — Думаю, леди, — произнес он, обращаясь уже к Кристин, — я исчерпывающе ответил на ваш вопрос. Но, любил я Элисон или нет, жалел я ее или нет, мне все равно придется поехать в полицейский участок.

— Зачем? — испуганно вскинулась на него Джен.

— Мои приметы объявлены по радио. Разумеется, как только уляжется снежная буря, полицейские примутся искать меня и найдут. Какой смысл оттягивать неизбежное?

— Дако, а если тебя арестуют? Если посадят в тюрьму? — Джен присела на краешек дивана и посмотрела на него так, словно он сам знал, что будет делать, если это произойдет.

— Ты же видела этот дом, малютка брауни, — печально посмотрел на нее Дако. — Разве это не тюрьма?

— «Такобризль» не вокруг тебя, Дако, — покачала головой Джен. — Он в твоей голове.

— Ты кругом права, Джен. Но я не могу прятаться здесь, когда меня подозревают в убийстве. Послушай, Джен…

— Да, Дако, — сквозь слезы пробормотала Джен.

— Нам нужно поговорить перед тем, как я пойду в полицию. Но не здесь, не при всех.

Джен кивнула. Дако осторожно поднял с коленей обезьянку и усадил ее на диван.

— Леди и джентльмены, надеюсь, вы не побоитесь отпустить это юное создание со страшным людоедом? — поднявшись с дивана и взяв Джен за руку, поинтересовался Дако. — Клянусь, что не съем ее, не возьму в заложницы и верну через полчаса.

— Хватит издеваться над нами, мистер Бриззел, — виновато посмотрела на него Кристин. — К тому же Джен уже взрослая девочка. Правда, Джен?

Джен кивнула с вымученной улыбкой и, крепко сжав руку Бриззела, поднялась с ним в библиотеку. На этот раз он усадил ее в свое кресло, а сам уселся на пол возле ее ног.

— Не вздумай плакать, Джен Брауни, — предупредил ее он.

Его брови хмурились, а губы улыбались. Это было действительно смешно, и Джен улыбнулась сквозь пелену слез, окутавшую глаза.

— А теперь слушай меня внимательно, Джен, и, прошу тебя, не перебивай.

Джен послушно кивнула.

— Мое состояние значительно больше, нежели можно предположить, увидев место, в котором я живу. Но им некому будет распорядиться, если меня все-таки обвинят в убийстве и посадят в тюрьму. Я знаю тебя всего одну ночь, но уверен в тебе, Джен, как ни в ком другом. Когда ты первый раз оказалась в этой унылой комнате, ее как будто наполнили светом. Но тогда еще я не был уверен… не был уверен, ни в тебе, ни в себе. Я обжегся так больно, что, прилети ко мне ангел с белоснежными крылами, и его принял бы за исчадие ада. А потом ты рванула за мной в ночь, в эту вьюгу, не задумываясь о последствиях. И зачем? Какой смысл был тебе рисковать жизнью вместе с мрачным угрюмым людоедом, когда можно было просто отсидеться в гостиной, как это сделал, к примеру, Габо? Тебя бы никто не осудил, ты ведь женщина. Тогда я убедился в твоей безрассудной храбрости и любви к людям. А потом, когда ты стояла за меня одна против всех, я окончательно понял, что ты самое светлое, чистое и бескорыстное существо, которое я когда-либо встречал. Ну, да будет об этом. Я счастлив тем, что ты мой друг, Джен. И ты должна мне помочь. Тебе придется взять на себя труд и съездить со мной к нотариусу, у которого я отпишу на тебя свое состояние.

Джен, оторопело воззрившись на него, хотела было возразить, но Дако пригрозил ей пальцем.

— Ты обещала молчать, Джен, пока не дослушаешь. Я отпишу на тебя все свое состояние. Ты вольна распоряжаться им как угодно, оставив лишь ту сумму, которая скрасит мне старость, когда я выйду из тюрьмы. И еще одно. Тебе придется взять на себя похороны Элисон. Я знаю, что у нее нет никого, кого бы взволновала ее смерть. Прости, что я прошу тебя о такой услуге, но мне больше не на кого положиться. Ты сделаешь это, Джен? Сделаешь для меня?

— Теперь ты послушай меня, Дако. — Джен наклонилась к самому его лицу. — Я не возьму твоих денег, кроме тех, что ты хочешь потратить на похороны своей бывшей жены. Мне нет нужды распоряжаться ими, как и тебе нет нужды отдавать их мне. Если хочешь заняться благотворительностью, пожертвуй их какому-нибудь приюту. Отдай их родителям, в конце концов. Но не мне. Я их не приму.

— Но почему, Джен? Неужели ты не хочешь мне помочь?

— Я хочу сделать все, чтобы ты не попал за решетку. Твои деньги позволят нанять хорошего адвоката, а я как собачка буду ходить за ним по пятам, чтобы он делал все возможное и невозможное для того, чтобы тебя не осудили.

Дако приложил ладонь к ее губам. Джен пришлось замолчать.

— Джен Брауни, почему ты не хочешь брать моих денег? — повторил он, в который уже раз и отнял ладонь от ее губ.

— Потому, что я люблю тебя, идиот! — не сдержавшись, крикнула Джен. — А ты связываешь мне рот своими деньгами, Дако Бриззел!

Джен не успела опомниться, как Дако стащил ее с кресла, посадил к себе на колени и принялся вытирать ее слезы своими губами. Джен смеялась и плакала одновременно. Она целовала колючие щеки Дако, обнимала его огромные плечи, прижималась лицом к его груди. Ей было мучительно страшно при мысли о том, что ждет их впереди, но сейчас Джен меньше всего хотелось об этом думать.

— И я люблю тебя, Джен, — шептал ей на ухо Дако. — Кто бы мне сказал, что мое маленькое счастье само найдет меня в мрачном «Такобризле». Само придет и скажет: «Я люблю тебя, идиот!».

Дако уткнулся губами в ее шею, и Джен тихо засмеялась.

— Лучше бы тебе сбрить усы, Дако Бриззел. Они ужасно щекочутся.

Дако стоило большого труда, чтобы, наконец оторваться от Джен.

— Нам пора идти. Сама знаешь, о чем подумают наши гости. Я ведь, в конце концов, людоед.

Джен закрыла глаза и глубоко вдохнула. Через несколько минут они вышли из библиотеки.

Дако крепко сжимал ее руку, но Джен все равно было страшно. Страшно потерять Дако, когда она только что его нашла.

В гостиной к Дако подбежала подозрительно бледная Кристин и что-то шепнула ему на ухо. Выражение, появившееся при этом на лице Дако, заставило Джен предположить самое худшее: полиция нашла его раньше, чем он сам явился туда.

Ничего не объяснив, Дако выскочил из гостиной и побежал на кухню. Джен помчалась за ним.

За кухонным столом сидела какая-то женщина. Над ней склонился Габо, который что-то шептал ей на ухо. Женщина была бледной, как скатерть на кухонном столе, лицо казалось осунувшимся, а под огромными глазами лежали темные круги. Ее плечо было перевязано широкой полоской бинта, а верх больничной пижамы, в которую почему-то вырядилась эта странная гостья, прикрывала нелепая кофта из толстой темно-синей шерсти.

Джен перевела глаза на Дако, который остолбенело уставился на незнакомку.

— Прости, Дако, я не знала, что это так далеко зайдет, — слабо улыбнулась ему женщина.

— Элисон, ты жива?! — вырвалось у Дако.

— Элисон?! — уставилась на женщину Джен. — Элисон Хадсон?!

— Для вас — мисс Хадсон, — усмехнулась незнакомка.

Габо отошел к окну, очевидно предчувствуя начало бури.

— Знакомься, Джен, это моя бывшая жена.

— А Джен, выходит, твоя новая подружка?

— Значит, ты жива. Даже не верится. — Дако решил пропустить мимо ушей слова о подружке.

— Ты не рад?

— Я до сих пор не могу прийти в себя, — признался Дако и уселся за стол напротив Элисон. — Как же так вышло? Ты знаешь, что меня обвиняют в твоем убийстве?

— Поэтому я здесь, — грустно улыбнулась Элисон. — Я не хотела, чтобы тебя в чем-то обвиняли, Дако. Мне хотелось вернуть тебя любой ценой. Не знаю, я будто с ума сошла после развода. Мне казалось, я люблю Дона, но он быстро мне наскучил, когда наша любовь… Ну, с его-то стороны, это был вполне материальный интерес… В общем, когда мои чувства перестали быть запретным плодом. После Дона у меня были и другие мужчины, но ни один из них и в подметки не годился великолепному Дако Бриззелу. Какое благородство! Вы знаете, мисс, — Элисон подняла глаза на Джен, — что он оставил мне при разводе половину своего состояния?

Джен молча кивнула.

— Не знаю, повезет ли вам так, как мне, но со мной он был щедр…

— Элисон, — попытался перебить ее нахмурившийся Дако, но Элисон остановила его легким движением руки.

Джен только сейчас обратила внимание на то, что незнакомка очень красива, несмотря на свой болезненный вид. У нее тонкие руки, хрупкие запястья, нежные черты лица и очень красивые глаза: карие, бездонные, они словно манят к себе мужчину.

Вот и Дако растаял под ее взглядом. Может быть, именно из-за этого взгляда он так и не смог настоять, чтобы Элисон оставила его в покое?

С каждой минутой, что Джен смотрела на Элисон, в ее душу все больше закрадывалась тревога. Дако не сводил с Элисон глаз, он смотрел на нее словно загипнотизированный. Да, конечно, он даже не мог предположить, что Элисон жива, но ведь это не повод смотреть на нее, как кролик на удава?

— Я не заслуживала твоего благородства и хорошо это понимала, — невозмутимо продолжила Элисон. — Я сознавала, что ты не хочешь меня видеть, что ты никогда не простишь мне того, что я сделала. Но это еще сильнее влекло меня к тебе. Раньше я и помыслить не могла, что соглашусь жить в доме, подобном твоему. А теперь я готова согласиться даже на такую жизнь, но ты не готов меня принять. Поначалу я, наверное, просто злилась и досадовала: ведь меня никто никогда не бросал. Даже Дона я оставила по собственной воле, потому что он смертельно мне надоел. Иногда я думала, что у тебя уже кто-то появился, и эта мысль разъедала мне внутренности, мешала спокойно спать. Я вспоминала твои ласки, которые когда-то не вызывали во мне ничего, кроме холодного пренебрежения, вспоминала твое лицо, которое никогда не считала красивым. И даже твой шрам, который, как когда-то мне казалось, обезобразил тебя. Вы знаете, как он получил его, мисс? — Элисон снова подняла глаза и посмотрела на Джен.

Джен почувствовала, что от всех этих подробностей ее начинает трясти мелкой дрожью, но она, как и Дако, была загипнотизирована глазами Элисон.

— Он поспорил с одним из рабочих, что какая-то плитка расколется о его лоб. И она действительно раскололась, только лоб, пришлось потом зашивать. С его деньгами он мог бы сделать операцию, но не захотел. — Элисон снова повернулась к Дако. — Да, Дако, я сходила по тебе с ума. Попытки уговорить тебя начать все сначала ни к чему не приводили. И тогда я решилась на этот шаг. Буду честна с тобой, Дако. Я не собиралась умирать, я хотела лишь испугать тебя, заставить тебя испытывать вину, ту, что испытывала я все эти годы. Но Провидение наказало меня за мое вечное вранье. Зная, что ты заподозришь меня в обмане, я решила обставить все самым правдоподобным образом. Таблетки показались мне неубедительными, поэтому я выпила допустимую дозу, позволившую мне уснуть и не чувствовать боли, а окружающим — решить, что я при смерти. Еще до поездки в Лайтшроубс я проконсультировалась с доктором, который отметил на моем плече самое безопасное место. Если в него выстрелить, невозможно повредить себе ничего серьезного. Это должно было выглядеть так, что я стреляла себе в грудь, но промазала. Я специально купила себе пистолет с глушителем, чтобы на звук выстрела не сбежалась вся «Теплая звезда». Мне было бы противно, если бы все видели меня такой. Впрочем, так оно и случилось. О записке я не подумала. Мне казалось, тебе будет достаточно тех слов, что я сказала при встрече. Но я, мастерица продуманных ходов, не могла предугадать, что начнется снегопад, страшный ветер и «скорая», на которую были все мои надежды, доберется в «Теплую звезду» бог знает когда. Я специально оставила на ручке номера табличку «Разрешено убрать», чтобы горничная, время прихода которой я, разумеется, знала, нашла меня и подняла панику. Перепуганный администратор решил, что я убита, и кроме «скорой», как ты сам понимаешь, вызвал полицию. Полиция приехала раньше, а я все это время пребывала в тяжелом полусне-полубреду. Когда мне, наконец, удалось вырваться из этого состояния, все поняли, что я жива. Но было поздно — твои приметы уже объявили по радио. Меня повезли в больницу, но я успела сказать полицейским, что твоей вины тут нет. Но даже в больнице я не смогла почувствовать себя спокойнее. А вдруг ты уже слышал о себе по радио? Врачи не хотели отпускать меня, но я сбежала. К счастью, этот снежный кошмар, который едва не стоил мне жизни, а тебе — свободы, закончился, и мне удалось поймать такси. Правда, я не ожидала, что увижу у тебя столько людей. И меньше всего предполагала встретить здесь Габо.

— Вы знакомы? — удивленно вскинулся на нее Дако.

— Еще как, — кивнула Элисон.

Габо, скрестив руки на груди, молчал.

— Этот охотник за богатыми дамочками уже не раз предлагал мне свою дружбу, но в моей жизни уже был один альфонс. Странно, что с моей внешностью ко мне льнут именно такие мужчины.

— Пытаемся совместить приятное с полезным, — холодно ответил Габо.

— Габо, но почему ты молчал о том, что знаешь Элисон?! — возмущенно спросила его Джен. — Почему сразу не позвонил в полицию?!

— Думаешь, мне очень хотелось оказаться на его месте? — кивнул Габо в сторону Дако. — В «Теплой звезде» могли видеть, что я болтал с мисс Хадсон, и полиция заподозрила бы меня. А когда я узнал, что Дако Бриззел и есть тот прекрасный мужчина, которого Элисон так хотела вернуть, я действительно подумал, что он убийца. Элисон говорила, что когда-то изменила ему, и он до сих пор не простил ей измену, вот я и решил, что Дако Бриззел свел с ней счеты за прошлые обиды.

Джен ждала, что Дако скажет ей хоть что-нибудь, хоть как-нибудь обратит на нее свое внимание. Но тот упорно молчал и смотрел на Элисон. Джен хотелось разделить с ним радость, ведь теперь ему не грозит арест, но Дако, казалось, совсем забыл, что пережил по милости бывшей жены.

Да, арест теперь ему не грозит, все проблемы решились сами собой, печально констатировала Джен. Даже бывшая жена «воскресла» и сидит напротив, глядя манящими карими глазами.

Джен тихонько вышла из кухни. Из гостиной не доносилось ни звука. Марта и Бишоп сидели на диване и подозрительно молчали. Джен подошла ближе и увидела, что оба спят, так и не добравшись до гостевых комнат. В кресле, сжавшись калачиком, дремала Перл.

— Просыпайся, соня, — тихо прошептала обезьянке Джен. — Мистер Силвер, наверное, уже решил, что нас завалило снегом.

В холле Джен наткнулась на Кристин, которая оживленно болтала по мобильному телефону. Судя по счастливому тону, она разговаривала с тем, из-за кого волновалась всю эту ночь.

— Лео, — оторвавшись от трубки, шепнула Кристин.

— Ну, слава богу, — в ответ шепнула Джен и, натянув на обезьянку комбинезон, посадила ее в сумку.

— Я у Бриззела, Лео. Местные называют этот дом «Такобризль», — объявила Кристин. — Я жду тебя, милый. Если бы ты только знал, как я соскучилась.

Кристин закончила разговор и удивленно покосилась на Джен, которая уже натягивала на себя унты.

— Ты уходишь, Джен?

— Да, работа ждет.

— Так рано? — недоверчиво покосилась на нее Кристин.

— Скорее так поздно, — вяло пошутила Джен.

— Ты что-то хитришь. Твой заказчик мог бы подождать. Вряд ли ему нужна твоя мозаика в пять часов утра. Все дело в воскресшей жене Дако? — нахмурилась Кристин. — Ты из-за нее собралась убегать?

— Нет, — сквозь зубы процедила Джен.

— Так я и поверила! — возмущенно фыркнула Кристин. — А ну-ка снимай свою шубу и пойдем на кухню. Я сейчас ей устрою настоящее убийство!

— Ради бога, леди, давайте обойдемся без кровопролития.

Джен густо покраснела и сердито покосилась на торжествующее лицо Кристин.

— Джен Брауни, не надейся сбежать от меня!

Кристин выскользнула из холла, а Дако, несмотря на яростное сопротивление Джен, стащил с нее сапоги.

— Ну и как это называется, Джен?! — грозно рыкнул он на нее. — Ты что же, решила меня бросить?! Только подумайте: я лишь на минуту отвел глаза от малютки брауни, как он тут же затеял побег.

— Дако, ты уверен в том, что Элисон… что ты…

Но Дако, которому, меньше всего хотелось слушать ту совершеннейшую чепуху, которую собралась нести его Джен, закрыл ее рот поцелуем.