Пограничное лето

О лекарствах

К Ефросинье Никитичне ребята собирались идти поближе к вечеру — за обещанными рассказами. Но только успели помочь ефрейтору Постникову скинуть траву с телеги — часовой у заставы крикнул:

— Петь, а ты знаешь, тетя Фрося заболела!

— Как заболела?

Спросил так, как будто впервые слышал, что люди могут болеть, тем более — пожилые люди. Видимо, с Ефросиньей Никитичной такие неприятности происходили очень редко, если уж так удивился Постников.

— И давно?

— Да только что. Нина Васильевна «Скорую помощь» из города вызвала.

Костя с Санькой помчались в знакомый домик. За ними побежал и лосенок.

Кажется, все свободные от нарядов пограничники собрались в домике Ефросиньи Никитичны. И все были заняты: носили воду из колодца, подметали пол на веранде, разводили огонь в плите. Один из солдат орудовал утюгом — гладил носовые платки. Этих носовых платков было несколько десятков, и они горкой возвышались над столом.

Ефросинья Никитична лежала на кровати. Возле нее на табуретке сидел солдат, готовый по первому сигналу помчаться куда угодно. Тут же стояла притихшая внучка Алька, в одной руке держала стакан с водой, в другой — чайную ложечку и просила:

— Бабушка, ну попей еще немножечко. Вот увидишь, сразу поправишься.

Лоб Ефросиньи Никитичны туго был стянут шерстяным платком. Она улыбалась виновато и просила:

— Ты лучше побегай поиграй. Я уже поправилась. Только отдохну маленько… А вот еще сиделки пришли! — сказала она, увидев Саньку с Костей. — И чего это вы все всполошились? Ну, прихворнула чуток. Экая диковина — ведь не молодая уж, поизносилась за шестьдесят-то пять годов.

Солдат, гладивший носовые платки, разглядывая один из них, спросил:

— Тетя Фрося, а это чей?

— С такой дали я не вижу. Подойди-ка ближе. А-а! Ну этого… как его? Востроносенький такой, с веснушками. Первый год служит. Андреем вроде зовут.

— Понятно — Шерстобитов. А этот чей?

— Пети Постникова.

Костю никак нельзя было назвать большим знатоком болезней. Но он все-таки сразу и уверенно определил, что у Ефросиньи Никитичны, наверно, мигрень — такое часто бывает с Костиной матерью, которая в этих случаях тоже ходит с завязанной головой.

— Может, за лекарством сбегать в аптеку? — спросил Санька.

— Ох, сынок ты мой ласковый!.. Да нету в аптеках такого лекарства, чтобы лечило от старости… Почитала Машенькину телеграмму — растревожилась и расплакалась, вспоминаючи, — и вся моя болезнь… Вот ты с пареньком пришел ко мне да солдаты пришли — это мне лучше всякого лекарства… Сбегай-ко к матушке своей, чтобы не вызывала «Скорую помощь», не тревожила людей напрасно.

— Она уже вызвала.

— Экая ведь беспокойная женщина!.. Ты все-таки сбегай, Санек, скажи, чтоб перезвонила; может, настоящему больному, да помоложе меня, та помощь нужна. А я уж вроде бы и перетерпела.

Перезванивать уже было поздно: перед окном развернулась легковая машина с белым флажком на радиаторе. Из нее вышли трое в белых халатах. Один из них нес носилки. Медиков догонял капитан, очень похожий на Ефросинью Никитичну, которого Костя видел утром в кабинете начальника заставы. Капитан о чем-то тревожно спросил врача, но тот ему не ответил.

— Чуть не вся застава собралась!.. А ну, товарищи, попрошу выйти, — сказал врач, переступив порог. — Всем, всем выйти, кроме Алексея Николаевича.

Это относилось к капитану.

Костя с Санькой попытались задержаться, но им тоже указали на дверь.

— А может, надо за чем сбегать для тети Фроси, — возразил Санька.

— Надо — позовем, — решительно отрезал врач и закрыл двери.

Прошло пять минут, потом — десять, но врач никого не звал, вскоре сам появился на крыльце. Вслед за ним вышли и санитары с пустыми носилками. Санитары улыбались, а врач сказал пограничникам ворчливо:

— Все за сто верст кругом знают, что вы любите свою Ефросинью Никитичну. Но зачем же панику подымать? У старушки обычный спазм кровеносных сосудов мозга — болезнь людей солидного возраста…

Машина чихнула синим дымом и уехала.

Что ж, в определении болезни Костя ошибся не так уж сильно…

— Упала без сознания. Поди разберись, что это такое — кровоизлияние или спазм сосудов? — словно оправдываясь перед кем-то, сказал один из пограничников.

Солдаты снова возвратились в дом.

А Санька с Костей, по просьбе капитана, побежали в аптеку за лекарствами. Лосенок прозевал их. Метнулся догонять, но опоздал — ребята были уже за воротами заставы. Озадаченный, лосенок остановился перед воротами и провожал ребят печальными глазами.

Которые краснели в автобусе

— Куда ты так торопишься, Саня?

Это спросил молодой парень в черной спецовке. Черной она, собственно, была когда-то. Теперь этот цвет сохранился только на боках, а спереди спецовка была в разноцветных пятнах краски.

Приглядевшись, Костя сразу же узнал в нем того парня, с которым ехали вместе в автобусе. Тогда с парнем была девушка, с которой они шептались и переглядывались и почему-то всю дорогу краснели. Теперь парень был один и стоял у строящегося дома, затянутого паутиной строительных лесов.

Санька обрадовался, подбежал к парню. Тот потрепал его дружески по плечу.

— Ну, как живешь, пограничник? Какие новости на нашей заставе?

— Скоро тетя Маша Горностаева с сыном приедут. Послезавтра будут инспекторские стрельбы. Вот он приехал в гости — сын Сергея Ивановича, — радостной скороговоркой выпалил Санька пограничные новости и закончил со вздохом: — А еще «Скорая помощь» к Ефросинье Никитичне приезжала. Сейчас вот с Костей бегали за лекарством.

— А что с ней? — встревоженно спросил парень. — Вроде бы крепкая она.

— Прочитала телеграмму насчет приезда тети Маши — плакать начала, упала и чуть не разбилась.

— Вижу, Саня, медик из тебя совсем никудышный! — парень шутливо взъерошил Санькины волосы. — Скажи отцу, после работы забегу сегодня.

К строящемуся дому подъехал грузовик с бидонами краски.

Теперь парню было не до ребят, и Санька с Костей направились своей дорогой. Они еще долго слышали горячий спор между парнем и снабженцем.

Хоть и недолго разговаривали ребята с парнем, но все равно какие-то минуты были потеряны. И как раз именно из-за этих потерянных минут могло произойти с больной Ефросиньей Никитичной что-то непоправимое. И, чтобы наверстать упущенное время, ребята, не сговариваясь, пошли скорым шагом, временами переходя на бег.

— Эх, жалко, что ты еще не натренировался бегать на длинные дистанции, а то бы мы сейчас рванули! — горевал Санька.

Костя вздохнул и виновато предложил:

— Может, ты один побежишь?

— Так ведь ты дороги не найдешь!

— Не найду, — согласился Костя и мысленно дал себе клятву тренироваться каждое утро. Вот тренировался бы раньше — как пригодилось бы сейчас это!

Долго бы еще донимал себя Костя клятвами и упреками, если бы не повстречалась им повозка, на которой ехал старшина заставы. На Санькин вопрос — как там с Ефросиньей Никитичной? — старшина весело ответил:

— А уже возле дома ходит… Просила клюквенного морсу достать.

Ребята вздохнули с облегчением: значит, она и в самом деле начала поправляться и теперь можно было не спешить. Можно было даже остановиться возле ларька — полакомиться мороженым. И ребята остановились и купили себе по вафельному стаканчику.

Сели невдалеке на согретый солнцем камень, и Санька стал рассказывать про парня, встретившегося им возле новостройки: он три года служил на горностаевской заставе, прошлой осенью демобилизовался и теперь работает маляром.

— Он с нами в автобусе ехал, — сообщил Костя. — И с ним какая-то девушка была.

— Беленькая?

— Ага.

— Ну так это Надя. Работает с ним вместе. Из-за нее он и остался здесь и не поехал в свою Новгородскую область. Солдаты говорят, что родители шум подымали в письмах. А он все равно остался. Мама говорит: она его цепями приковала. Придумала, конечно. Как же можно человека приковать цепями?..

Приняв от ребят лекарства, Ефросинья Никитична завернула их в тряпочку, а к тряпочке примотала ниткой бумажку, на которой написала крупными буквами: «От галавы».

— К чему зря добро переводить? Голова моя и без порошков да пилюль на поправку пошла. А когда разболится, тогда и за лекарства возьмусь, и не надо будет врачей беспокоить, — сказала она и дала ребятам по конфетке в пестрой обертке. — Побалуйтесь сладеньким.

— Сергея Трубникова видели, — сообщил Санька.

— Вон как! — обрадовалась Ефросинья Никитична. — Наверно, в новом доме малярничает?

— Ага.

— Ничего не говорил про свадьбу?

— Про вас спрашивал, а про свадьбу ничего не сказал, потому что в это время краску привезли.

— Не сказал — и ладно. Стало быть, нечего еще говорить. Небось не забудет пригласить-то… Ну ладно, пареньки, бегите по своим делам…

Хозяйственная комната

А дел у ребят было не так уж и мало. После обеда одни кролики отнимали не меньше двух часов: пока убираешь в клетках да пока припасаешь им траву и другой корм, — глядишь, уже и вечер подкатил. А теперь новая работа прибавилась — сборка радиоприемника. И со всеми этими делами ребята должны были управляться до половины одиннадцатого — точно в это время Нина Васильевна загоняла приятелей в постели. И тут что ни придумывай и как ни отговаривайся — она все равно настаивала на своем.

— Смолоду привыкайте, мальчики, к твердому порядку. Это вам потом очень пригодится в жизни, — говорила она.

Костя был уверен, что из Нины Васильевны вполне бы мог получиться настоящий начальник заставы — куда строже самого майора Чистова и его заместителей.

Утром, да и днем, ребята не очень экономили время, а уж под вечер дорожили каждой минутой. И эти минуты почему-то казались чуть ли не секундами — летели так, как будто кто-то недобрый подгонял их, да еще и укорачивал вдобавок…

На втором этаже заставы была небольшая комната, которая называлась хозяйственной. Там стоял длинный узкий стол. Здесь пограничники приводили в порядок свою одежду: гладили брюки и гимнастерки, пришивали белоснежные подворотнички, доводили до солнечного блеска медные пуговицы, проявляли фотопленки и печатали снимки.

Сейчас хозяйственная комната стала временным жильем Сергея Ивановича — Костиного отца.

А теперь у этой комнаты появилось третье назначение: по вечерам она превращалась в Костину мастерскую. Отец на это время уходил в канцелярию или отправлялся на берег реки размышлять о своих сочинительских делах.

О том, что здесь Костя собирает приемник, знали только Сергей Иванович да Санька. Сегодня пришлось открыть эту тайну еще одному человеку — ефрейтору Кузнецову, который до армии работал радиотехником-сборщиком на заводе. Здесь, на заставе, Кузнецов отвечал за внутреннюю связь и сигнализацию…

Еще по дороге сюда Костя чувствовал какую-то смутную тревогу. Она постепенно переходила в уверенность, что он забыл дома что-то очень нужное. А что именно — как ни бился, не мог припомнить. И вот теперь, когда разложил на столе все свое радиохозяйство, — сердито шлепнул себя ладонью по голове:

— Электропаяльник оставил дома!

— Как же так? А без паяльника нельзя? — осторожно справился Санька.

— Что ты! — с досадой возразил Костя. — Это самый главный инструмент!

Вид у Кости был такой растерянный, что и Санька загоревал.

— Есть выход! — вдруг воскликнул он. — Паяльник можно попросить у Кузнецова.

— Побежали скорей! — подхватил Костя.

Ефрейтор Кузнецов только что вернулся из наряда, и по распорядку дня ему полагался отдых.

Санька с Костей слетели по лестнице в нижнюю — первую солдатскую казарму. Кузнецов, позевывая, раздевался — собирался спать. Это был высокий рыжеватый парень с хитрыми глазами.

— Вам? Паяльник? — спросил он, выслушав Санькину просьбу. — Для чего же это он вам понадобился? Если ломать, так для этого можно подыскать отбросы из утильсырья. Могу указать адрес. А паяльник — это, друзья, военное имущество.

На улице еще светило солнце. Но в казарме стоял полумрак: все окна были завешаны плотными шторами. В дальнем конце казармы кто-то сонно посапывал… Кузнецов плотно прижал палец к губам — предостерегал, чтобы не разговаривали громко. Хотя, сказать по правде, предостерегать ему надо было самого себя.

— Тихо, ребята! — сказал он свистящим шепотом. А закончил в полный голос: — Не могу я вам дать паяльник.

И Косте пришлось открыть свою тайну.

Через минуту Кузнецов уже был одет, а через другую — читал в хозяйственной комнате схему будущего радиоприемника.

— Тут уже кое-где карандашом нацарапано, — покачал он головой и спросил строго: — Ты что — уже собирал по этой схеме?

Костя кивнул согласно.

— И работает? — спросил Кузнецов.

Костя опять кивнул.

— Смотри ты, какая шустрая пошла молодежь!.. Я в твои годы умел только девочек за косички дергать. Значит, тут у тебя кое-что варит. — Кузнецов легонько ткнул себя пальцем в лоб. — Это хорошо, когда варит. А вот с карандашом елозить по схеме — это, дружок, никуда не годится! Запомни на всякий случай. Настоящий мастер должен работать чистенько и опрятно.

Схему приемника он похвалил и велел показать свое паяльное мастерство.

— Паять можешь. А вот зачистку и всякую подготовительную работу делаешь шаляй-валяй… Дядя Вася, мой мастер на гражданке, тебе бы двойку вкатил! Ты на это обрати внимание. А так — молодец! Не ожидал! Целиком и полностью доверяю тебе паяльник.

Минуту-другую поглядел на Костину работу и поднялся со вздохом:

— Эх, посидел бы с вами, да в три часа ночи в наряд заступать. Пойду с подушкой разговаривать. Завтра посмотрю, что вы тут наработали.

Костина лягушка

Как лосенок определял время — никому не было известно, но определял очень точно. Ровно в половине девятого он появлялся перед домом начальника заставы и, стройный, с ног до головы позолоченный веселыми лучами утреннего солнца, стоял, как часовой на посту, нетерпеливо поглядывая на окна.

Именно в это время Санька с Костей, подпоясанные полотенцами, в одних только трусиках выбегали из дому — такой они установили для себя распорядок.

Лосенок получал от них утреннюю порцию сахару и неторопливой рысцой сопровождал мальчишек до пограничной купальни. А там, разлегшись на краю берега, наблюдал за ребятами внимательными глазами, как будто контролировал: а правильно ли Санька обучает Костю плаванию и прыжкам в воду.

Если бы лосенок умел разговаривать, то, наверное, сделал бы Саньке замечание: очень уж он торопился выковать из Кости настоящего пловца и прыгуна. По правде-то говоря, и Косте не терпелось поскорее изучить все секреты. Но на то они и секреты, что не сразу даются в руки: они любят, чтобы добывали их трудом и не торопясь…

Прыжки в воду Костя решил осваивать не с чего-нибудь, а сразу с «ласточки». Санька не противился: он считал, что у Кости хорошие спортивные способности — ведь далеко не каждый мальчишка уже на второй раз начнет так уверенно мерять воду настоящими «саженками», как это получилось у Кости. И потому не возражал.

Но Санька переоценил Костины возможности. Костя за это жестоко поплатился, а Санька отделался некоторым испугом.

Костя не очень внимательно выслушал на берегу Санькины объяснения насчет того, как держать руки и ноги во время прыжка и под каким углом прыгать. Даже перебил учителя нетерпеливо:

— Ну, что тут объяснять, когда все ясно? Я же видел, как ты прыгаешь!

Птицей взлетел на мостки и прыгнул в воду. Если бы сфотографировать его тело в короткий миг полета над водой, то оно скорее напоминало бы фигуру лягушки, но только не ласточки.

С грохотом и плеском взметнулись вверх брызги воды, и вдруг раздался отчаянный мальчишеский вопль:

— Ой-ой-ой!

Вопль этот был такой пронзительный, что лосенок испуганно вздрогнул и вскочил на ноги, а старик по ту сторону границы перестал бранить батраков. Приложил к глазам ладонь козырьком и стал внимательно вглядываться: что же это такое произошло на территории соседнего государства?

Когда улеглись брызги, то перепуганный Санька над поверхностью заливчика увидел исказившееся от нестерпимой боли Костино лицо. Костя крутился на месте, взвизгивал по-собачьи, фыркал и отплевывался. Санька бросился к нему на помощь и за волосы подтащил к берегу. Костя сделал два шага и упал на песок.

— Что с тобой?

— Ой-ой-ой! На что-то твердое упал, — простонал Костя в ответ.

Он поднялся с земли. Держась за живот, согнулся в три погибели и стал кланяться земле, как заведенный.

Никакого твердого предмета не было на воде. Просто-напросто в короткий миг полета с мостков у Кости выскочили из головы все Санькины наставления и он, вместо того чтобы нырнуть в воду головой, как советовал приятель, плюхнулся плашмя и сильно ударился животом об воду…

— Хорошо, что низкие мостки, а то бы запросто разбился насмерть, — сказал Санька.

Он хмурился, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, — очень уж смешно было смотреть сейчас на Костины страдания.

Выразил свое отношение и лосенок: он подошел к пострадавшему и ткнул его в шею бархатной мордочкой — сочувствовал, наверно…

Маляры

Ребята, конечно, не стали рассказывать о происшествии в купальне. Они просто умолчали об этом. Нина Васильевна поинтересовалась:

— Ты что это, Костенька, такой бледный сегодня? Не захворал ли?

Костя буркнул в ответ что-то неопределенное.

А вскоре ребята и совсем забыли об этом — у них появилось множество дел.

Каких-то полтора часа бегали Костя с Санькой на речку. Но за это время застава, обычно тихая, неузнаваемо изменилась: она кипела, звенела возбужденными голосами множества людей. Возле заставского дома деловито суетились солдаты, парни в гражданском, девушки в пестрых цветастых платках. Они таскали доски, бревна, стучали топорами и молотками. Застава начала одеваться в строительные леса.

Полтора часа назад не было никого, и вот на тебе — такое сборище!

Мальчишки, конечно, никак не могли оставаться в стороне от такого большого дела. Они быстро позавтракали, переоделись во что похуже и побежали на заставу. Костя бежал так бойко, как будто это не с ним, а с кем-то другим приключилась недавно беда.

Забыла про свои хвори и Ефросинья Никитична. Она тоже суетилась возле заставы — заглядывала в бидоны с краской и просила Сергея Трубникова составить колер посветлее и повеселее.

— Чтоб сердце радовалось, когда будешь смотреть на заставу.

— Будет радоваться! — заверил Трубников.

— Вон какую темно-синюю краску навел. Какая же радость от темноты?

— Светленькую добавим. Вы не волнуйтесь, Ефросинья Никитична. Будет полный порядок! Вы лучше отдыхайте, поправляйтесь после болезни.

— Ты мне про болезни не толкуй. Ты лучше добавь светленькой краски.

Потом она пошла советовать что-то парням, воздвигавшим леса…

Трубников, по всему видать, был за бригадира. Он ходил вдоль строящихся лесов, что-то говорил плотникам, и те согласно кивали головами. Увидев мальчишек, крикнул:

— Вот молодцы, что пришли! У меня как раз для вас работенка припасена.

Он подвел ребят к бидонам, наполненным синей масляной краской. Сначала поколдовал над бидонами сам, добавил туда белил, подлил немножко золотистой охры, подбавил олифы и еще какой-то жидкости. Потом дал ребятам в руки по деревянной лопаточке.

— Работа у вас на вид простенькая, но самая ответственная — мешать краску вот этими инструментами. И, чур, не торопиться и не халтурить. Ясна задача?

Показал, как надо мешать краску, и побежал к машине, которая только что пришла. Машина привезла полный кузов девушек. Машину сразу же окружили пограничники. Прыгать на землю девушки опасались, но вроде бы и не хотели идти к протянутым рукам пограничников.

— Задаваки! — хмуро сказал Санька.

— Девчонки всегда задаются, — заметил Костя. — Такой у них характер.

Но вот одна из девушек осмелилась и шагнула к краю кузова. Пограничник бережно взял ее на руки и вроде бы не очень-то спешил опустить на землю. За первой набралась храбрости вторая. А вскоре уже все девушки были на земле. Среди них Костя узнал ту, которая ехала в автобусе рядом с Сергеем Трубниковым. Снял ее с машины незнакомый пограничник. К ней сразу же подошла Ефросинья Никитична и обняла ласково:

— Здравствуй, здравствуй, Наденька!

Теперь возле заставы было столько народу, как будто здесь проходила демонстрация. И каждому Сергей Трубников нашел дело.

Будничное вроде бы это занятие — работа, но она походила на праздник: звенели молодые голоса, не смолкал смех, у всех было приподнятое настроение. Кажется, прошло совсем немного времени, а уже по самую крышу поднялись леса, сколоченные из тонких бревен и досок. Уже маляры — их было человек десять — приготовили свои кисти.

Надя несколько раз подходила к Саньке с Костей, окунала в краску щепку, которая тут же из белой превращалась в небесно-голубую, пристально разглядывала щепку и говорила ребятам одно и то же:

— Почти готово. Еще немножко потрудитесь, мальчики, — и все.

Подходила к ним и Ефросинья Никитична:

— Вон какую веселенькую краску замешали, вроде бы как ясное небо.

Мальчишкам казалось, что краски так много, что можно покрыть не только заставу, но вполне хватило бы ее и на покраску складов, сарая, бани. Но Сергей Трубников катил им еще по бидону:

— Вот вам добавочка!

— Так ведь хватит же! — воскликнул Санька.

Трубников хитренько сощурил глаза:

— Надоело?

— Не очень, — уклончиво ответил Санька. — Ведь много же! Куда столько краски? Тут, наверно, хватит на целых пять застав!

— Хватит на пять застав? Ну-ка прикинь, грамотей. Не забыл арифметику за каникулы? На квадратный метр площади уйдет, примерно, сорок граммов. А сколько тут квадратных метров? Ну-ка перемножь метры на граммы. Как раз и получишь сто восемьдесят килограммов.

Оказывается, и малярам надо знать эту науку, арифметику.

— А может, вы отдохнуть хотите? — сочувственно спросил Трубников. — Тогда я девушек сниму с лесов и подошлю к вам на помощь.

Но Санька с Костей были гордые люди, и они наотрез отказались от такого предложения.

Старая гвардия

Среди шустрой молодежи, приехавшей на заставу, был пожилой человек с очень приметным лицом, иссеченным глубокими шрамами. Пограничники этого мужчину в гражданской одежде называли по-военному — «товарищ капитан», Надя — домашним словом «папа», а майор Чистов — Андреем Андреевичем.

Санька пояснил Косте:

— Бывший наш замполит, Надин отец.

Андрей Андреевич принялся носить доски, но его мягко отстранили?

— Нет уж, вы отдыхайте, товарищ капитан. Не для вашего сердца такая работенка — таскать доски…

Непоседливая Ефросинья Никитична подхватила было малярную кисть и стала подыматься по сходням лесов. Но успела сделать только шагов пяток-десяток, как вдруг Сергей Трубников торопливо загремел сапогами навстречу ей и загородил дорогу:

— Нет уж, тетя Фрося, и не пытайтесь проскользнуть — все равно не пущу!.. Для кого это на днях вызывали из города «Скорую помощь»?

Ефросинья Никитична заворчала и, очень расстроенная, сошла на землю…

И вот теперь старая гвардия — Ефросинья Никитична и Андрей Андреевич — сидела на скамейке и грелась на теплом летнем солнышке. Сидели они недалеко от мальчишек, старательно размешивавших краску. Гвардия свой разговор начала с воркотни: что рано еще записывают их в старики эти молодые ребята, что они еще на любой работе заткнут за пояс любого из этих девчонок и парнишек, что у них есть еще порох в пороховницах… После этого они заговорили о семейных делах.

— Когда же ваши свадьбу-то собираются играть? — спросила Ефросинья Никитична.

— А кто их знает? Теперь вот ждут квартиру в новом доме, чтобы одновременно и свадьбу и новоселье отпраздновать. Это, пожалуй, и правильно: пусть сразу и живут отдельной семьей.

Потом их разговор незаметно переметнулся на пограничные дела. Заговорили об инспекторских стрельбах, которые начнутся не завтра, так послезавтра.

— Ты бы, Андрей Андреич, поговорил с солдатами-то. Не шибко хорошо они стреляют. Порассказал бы, как мы в старину стреляли.

— Поговорю.

— Вот и ладно. Тебя-то они послушаются.

Говорили и глядели, как работает молодежь. Похвалили: хорошо работают ребята. Глядишь, к приезду Марии Васильевны Горностаевой застава будет новенькой…

К ним подсел Сергей Иванович. Костя подумал: хорошая у отца специальность — столько знает он хороших людей. Ведь любой из этих стариков — это же целая история, это же настоящая книга — только успевай записывать…