Пограничное лето

Борьба на дороге

Есть люди, которые говорят, что масляная краска пахнет плохо. Но если спросить об этом Саньку и Костю, — они в один голос сказали бы совсем другое: масляная краска пахнет очень хорошо! И никто бы не переспорил их. А еще бы они сказали, что самый красивый цвет на свете — это голубой. Потому что в этот цвет была окрашена застава: как будто не дом стоял на земле, а кусочек неба, который доставили сюда небесные братья — космонавты. И люди-мастера высекли из этого кусочка двухэтажный дом.

Санька с Костей бежали с речки, возвращались с обычной своей утренней прогулки. За ними неторопливо трусил длинноногий лосенок.

Это была неразлучная троица. Доведись пограничникам увидеть мальчишек одних, без четвероногого провожатого, они подумали бы: а не приключилась ли с лосенком какая-нибудь беда? Но пока не было повода для такой тревоги.

Бежали мальчишки мимо заставы. И на душе у них было так хорошо, что бежать спокойно и то не могли. Хотелось прыгать, кувыркаться. Их радовало все: и яркое солнце, и новенькая застава, и залитые светом бронзовые сосны. А еще они радовались потому, что Костя научился прыжкам в воду. Правда, не «ласточкой», а «столбиком», или «солдатиком». Но и это уже была большая победа.

Отличное сейчас было настроение у Кости, и ему хотелось прыгать, кричать восторженно, бороться с лосенком. Но ничего этого делать не стал, а просто шлепнул небольно Саньку по загорелой спине. Тот обернулся на бегу, спросил с улыбкой:

— Ты что это?

— Просто так.

— Понятно!

И Санька затеял борьбу. Минут десять катались мальчишки — сначала на трапе, а потом незаметно перекатились на пыльную дорогу, стараясь положить друг друга на лопатки. Победителем в конце концов оказался Санька. Шумно дыша, он признался:

— Я в своем классе мигом побеждаю. А ты вон сколько сопротивлялся. Скоро мне с тобой и не справиться будет.

Очень неприятно быть побежденным. Но как ты будешь сердиться на Саньку, если он хоть и победил, но все-таки признает твою силу?

— Привет чернокожим!

Это сказал ефрейтор Кузнецов. Он и еще один солдат шли по дороге, направляясь к заставе.

— А теперь бегите к Нине Васильевне — она очень обрадуется, — начал насмешливо Кузнецов. — Она вам объявит благодарность с занесением в личное дело. Правда ведь, Валентин?

— Обязательно объявит — по заднему месту! — очень серьезно сказал попутчик Кузнецова.

Мальчишки поглядели друг на друга, и у обоих от ужаса округлились глаза: черной грязью были покрыты не только спины и бока, но и физиономии борцов. Даже лосенок глядел на них с недоумением — как будто не узнавал своих друзей. Они пулей сорвались с места и помчались к речке.

— Через час буду в вашей мастерской! — крикнул вдогонку Кузнецов.

— Ладно! — ответил Санька.

«Говорит Москва!»

Санька с Костей задержались дома довольно долго. Когда пришли в хозяйственную комнату, Кузнецов был уже там и не терял зря времени — старательно начищал пуговицы на выходном кителе.

— Ну, как? Объявила Нина Васильевна благодарность? — справился он.

— А мы искупались, всю грязь смыли. И потом уже не боролись, — сказал Санька. — Мама, конечно, спросила, как это можно торчать в воде целых два часа? Потом заставила мерить температуру, думала: вдруг простудились?

— Матери любят перестраховку — это уж точно! У меня такая же мамаша, — авторитетно сказал Кузнецов и накинул китель на вешалку. — Давайте, братцы, делом займемся. Показывайте, что вы там напаяли и намонтировали.

Старшая Костина сестра работала на заводе электроприборов и рассказывала ему про ОТК. Сначала Костя думал, что это сокращенное имя какого-то очень строгого и придирчивого дядьки, который все видит насквозь и ни за что не пропустит даже маленького брака. Теперь-то Костя знал, что ОТК — это отдел технического контроля. А познакомившись с ефрейтором Кузнецовым, был уверен, что из этого пограничника мог бы выйти настоящий контролер ОТК, не хуже той неизвестной Люськи, которая часто портила настроение Костиной сестре — браковала ее изделия…

— Ты что, на пожар торопился? Не напаял, а наляпал! — строго сказал Кузнецов, разглядывая Костину работу. — Так не пойдет! Придется перепаять эти два провода.

Костя перепаял четыре — у двух обнаружил дефекты самостоятельно.

— Молодец! — похвалил Кузнецов.

Всю главную работу он постепенно забрал в свои руки. Короткие толстые пальцы Кузнецова были удивительно ловкими — пальцы настоящего мастера. Костя с завистью следил за их неуловимо быстрыми и точными движениями — как будто на кончике каждого пальца были свои глаза.

Надо собрать сто приемников, а то и больше, чтобы научиться работать так.

— Скажу по секрету, — загадочно проговорил Кузнецов, взглянув на Костю. — Несколько дней назад один мой знакомый пацан брякнулся животом об воду да так взвыл, что за границей поднялся переполох.

Костя вздохнул, исподлобья посмотрел на Саньку и проговорил сердито:

— Ты разнес?

— Честное пионерское, я никому не говорил! — горячо воскликнул Санька.

— Правду сказать, Костя, я это видел собственными глазами и чуть не умер со смеху, — сказал Кузнецов. — А еще я видел, что этот знакомый пацан сегодня утром прыгал уже хорошо. Настойчивый, скажу, парень. Умеет добиться своего. Не любит отступать. Это мне нравится. Хороший из него может получиться пограничник.

— Я в летчики собираюсь.

— Что ж, летчикам тоже нужны настойчивость и закалка.

— А как это вы увидели мои прыжки?

— Обыкновенно — глазами.

— Наверно, где-нибудь рядом в секрете лежал, — предположил Санька.

— Угадал, — подтвердил Кузнецов.

Костя удивился:

— А как же мы вас не видели?

Кузнецов посмотрел на него и серьезно ответил:

— На то и пограничники, чтоб уметь маскироваться. На то и секрет, чтоб его не видели.

— А в каком он месте был, этот ваш секрет? — поинтересовался Костя.

— Этого, браток, я не скажу даже родной матери. Есть на свете такое дело — военная тайна. Слыхал?

— Слыхал.

— А спрашиваешь!

Косте стало неловко, и, чтобы скрыть это, он стал разыскивать что-то в своем чемоданчике…

Сборка подходила к концу. Один Костя провозился бы с радиоприемником еще дня два, а сообразительный ефрейтор Кузнецов намного сократил это время. И вот наступила минута, когда он сказал:

— Ну, мастера, а не пора ли нам послушать, что творится на свете?

Бывалый и умелый был человек ефрейтор Кузнецов. Много радиоприемников прошло через его руки. И все-таки он волновался. А про мальчишек уже и говорить не приходилось. Присмиревшие, они следили за последними приготовлениями Кузнецова. Вот он пробежался глазами по сложному переплетению разноцветных проводов, по зеркально отсвечивающим лампочкам. И не пытался скрывать от мальчишек, что осмотром этим остался очень доволен. Положив свою широкую ладонь на Костино плечо, он привлек паренька к себе:

— Ну, мастер, твое полное право включить приемник самому первому.

Вроде бы чего тут хитрого и очень уж ответственного — повернуть одну из рукояток по часовой стрелке, пока не раздастся легкий щелчок. Но Костей овладело что-то похожее на страх: а вдруг они что-нибудь перепутали и после щелчка рукоятки включения приемник ответит не живым человеческим голосом, а мертвым молчанием?

Но произошло все-таки то, что должно было произойти: раздался легкий треск атмосферных разрядов, потом что-то негромко засвистело. И все эти звуки перекрыла четкая торопливая дробь радиотелеграфиста.

— Полный порядок! — обрадованно сказал Кузнецов и широко улыбнулся.

Костя осторожно продолжал вращать рукоятку. И вдруг свист и дробь прекратились, из приемника донесся мужской голос:

— Внимание, говорит Москва!

Голос был такой спокойный, как будто диктор там, в далекой Москве, нисколько не сомневался, а был давно уверен в том, что его обязательно услышат на самом краю Советского Союза.

Гости

Диктор, чеканя каждый слог, передавал материалы для местных газет. Но трое слушали этот диктант так внимательно, как будто хотели запомнить каждое слово.

Но до конца дослушать эту диктовку им не удалось: по коридорам с этажа на этаж полетел звонкий голос дежурного:

— Застава, выходи строиться!

По деревянному полу торопливо загрохотали кованые солдатские сапоги.

Сорвался с места ефрейтор Кузнецов. Санька с Костей выбежали за ним.

Прошли считанные секунды, а уже перед фасадом здания заставы в две шеренги выстроились пограничники. Дежурный докладывал:

— Товарищ майор, по вашему приказанию погранзастава построена!

Молодцеватый и торжественный майор Чистов вскинул руку к козырьку фуражки, скомандовал:

— Вольно!

Окинул строй быстрым взглядом и вдруг, как будто спохватившись, подал команду:

— Застава, смирно! Равнение направо!

Костя впервые видел военный строй. Его так и подмывало пристроиться к солдатам на левый фланг, вытянуться в струнку и таким же вот четким рывком повернуть голову направо — в сторону, откуда приближалась открытая легковая машина, в которой ехали полная женщина и трое военных — два полковника и молодой лейтенант.

Машина остановилась перед серединой строя. Женщина, несмотря на свою полноту, легко спрыгнула на землю, вслед за ней сошли полковник с лейтенантом. По дороге мелкими старушечьими шажками торопилась Ефросинья Никитична и на ходу прикладывала к глазам белый носовой платок. Приехавшая женщина побежала навстречу ей, вытянув вперед руки и приговаривая:

— Фросенька, миленькая ты моя! Да ты не бегай — я сама подойду!

А майор Чистов докладывал:

— Товарищ полковник! Пограничная застава имени Павла Степановича Горностаева построена для встречи дорогих и почетных гостей!

А главный почетный гость — это была долгожданная Мария Васильевна Горностаева — плакала совсем как обыкновенная женщина, обнимала и целовала Ефросинью Никитичну. У Кости тоже почему-то навернулись слезы на глазах. Нервно покусывал губы майор Чистов. Будто для того, чтобы вынуть соринку из глаза, отвернулся в сторону пожилой полковник. Часто-часто мигал глазами молоденький лейтенант. Вроде бы еще суровее стали солдаты…

Ефросинья Никитична бережно гладила гостью по плечу и утешала:

— Вот и приехала, славная ты моя!.. Ну, чего же так расстраиваться? Успокойся, Машенька. Вон тебя солдаты ждут. Иди-ко, поздоровайся…

А солдаты продолжали стоять по команде «смирно» — торжественные, строгие. Многих из них Костя уже знал. Но раньше он видел их не в строю, и это были обыкновенные молодые парни, только одетые в военное обмундирование, — всегда веселые, разговорчивые. А теперь это были не просто парни в военной форме, это были настоящие солдаты: отважно решительные, дисциплинированные.

Не узнавал Костя и собственного отца. Обычно медлительный, теперь Сергей Иванович Шубин, вооружившись фотоаппаратом, по-молодому бегал с места на место и только успевал щелкать затвором. Ничто не ускользало от объектива «зоркого»: ни доклад Чистова полковнику, ни четкий строй пограничников, ни плачущие от радости женщины, ни мальчишки, каким-то образом пристроившиеся к левому флангу пограничников.

«Молодец, папка! — мысленно похвалил его Костя. — Это пригодится и для школьного музея».

Умиротворенные, притихшие, взявшись за руки, как девочки-первоклассницы, Мария Васильевна и Ефросинья Никитична подошли к строю. Теперь Костя разглядел: на груди у каждой из них по ордену Красной Звезды и по медали «За победу над Германией». И это было неожиданным для Кости. Нет, видимо, не зря называют Ефросинью Никитичну знаменитым пограничником, не зря ее так уважают и солдаты и офицеры…

Мария Васильевна остановилась перед серединой строя и сказала тихим, срывающимся голосом:

— Здравствуйте, сыны мои!

И вздрогнул воздух, и далеко вокруг разнесло чуткое пограничное эхо дружный, радостный возглас солдат:

— Здравия желаем, Мария Васильевна!

Она прижала руки к груди, подошла к полковнику и попросила:

— Григорий Кузьмич, дайте, пожалуйста, «вольно».

— Есть, Мария Васильевна! — полковник отрывисто козырнул и скомандовал: — Вольно!

По шеренгам прокатился легкий шумок, похожий на шелест. Суровые, строгие, минуту назад казавшиеся неприступными, лица солдат вдруг преобразились, подобрели сразу. И теперь солдаты в самом деле стали похожими на сыновей этой женщины. Она подошла к Чистову, по-матерински поцеловала его и сказала довольным голосом:

— Вот и увидела, кто командует нашей заставой!

— А это кто, Машенька? Ну-ка, узнай! — Ефросинья Никитична подвела ее к капитану, замполиту заставы.

— Василек? — растерянно спросила Мария Васильевна. — Не может быть!

— Он самый, ваш бывший подносчик патронов! — радостно ответил капитан.

— Вон ты какой вымахал! — Мария Васильевна добрыми глазами оглядела замполита с ног до головы и покачала головой: — Был Василек, парнишка, а теперь смотри ты — капитан!.. Весь в батюшку родного, только тот вроде покрупнее был. Был… А я вот и сейчас его голос слышу.

Лицо Марии Васильевны помрачнело вдруг.

— Сколько хороших людей полегло тут!.. — со вздохом проговорила она, взглянув в сторону границы. — Сколько тут святой крови пролито!..

Солдатская казарма

Не раз видел Костя эту мраморную доску, привинченную к стене чуть левее и выше дверей. Лишь тогда, когда впервые увидел, он остановился перед ней и медленно, как дошкольник, прочитал, чье имя носит эта пограничная застава. Потом он, пробегая мимо, даже забывал взглянуть на нее. Привык. Ко всему, даже вот к такому привыкает человек…

Но сегодня Костя опять разглядывал ее, сосредоточенно нахмурившись.

И не один Костя разглядывал эту мраморную доску, увенчанную пятиконечной звездочкой.

Запрокинув седеющую голову, немигающими глазами смотрела на высеченную золотом надпись Мария Васильевна. Она читала, беззвучно шевеля губами, как будто вдруг разучилась читать. Придерживая ее под руку, рядом стояла Ефросинья Никитична и тоже читала про себя, в точности так, как читала она несколько дней назад телеграмму о скором приезде Марии Васильевны.

Много людей стояло перед мраморной доской. Но было очень тихо, только кашлянет кто-нибудь или вздохнет глубоко. И эту печальную строгую тишину нарушали лишь жаворонки, неподвижно висевшие в голубом поднебесье. Вдруг каркнула невесть откуда взявшаяся ворона. Но, испугавшись настороженной тишины, торопливо скрылась за соснами. Далеко в стороне стоял лосенок — на своем веку он еще никогда не видел такого множества людей.

— Пойдем, Никитична, — тихо, словно очнувшись, сказала Мария Васильевна.

— Пойдем, Васильевна.

Женщины первыми медленно поднялись по ступенькам крыльца. За ними так же медленно двинулись и остальные. Пошли и Санька с Костей.

Костя был уверен, что ему известны все уголки этого большого двухэтажного дома. Он побывал и в солдатской казарме, и в аппаратной, и в дежурке, и в канцелярии, и в аккумуляторной, и в столовой, и в сушилке. А про хозяйственную комнату и говорить нечего — здесь была его радиомастерская.

Но все-таки оказалось, что он не побывал в самом главном месте: в казарме на втором этаже, рядом с хозяйственной комнатой. Наверное, подумал, что она ничем не отличается от первой казармы — огромной комнаты, заставленной солдатскими койками.

И зря так думал.

Вторая казарма отличалась от первой.

Отличалась тем, что у дверей на специальном возвышении, похожем на маленькую сцену в деревенском клубе, стояла обыкновенная железная солдатская койка, аккуратно заправленная, с белым вафельным полотенцем на передней спинке. На стене над койкой в позолоченной рамке висел портрет молодого человека в военной форме старого образца. На петлицах гимнастерки были знаки различия лейтенанта — два кубика. С портрета весело щурились улыбчивые глаза лейтенанта. И молодое, без единой морщинки лицо его было таким живым, как будто лейтенант вот-вот тряхнет светлой головой и скажет приветливо:

— Здравствуйте, друзья!

Чуть ниже портрета к стене была прикреплена полоска бумаги с надписью:

Мария Васильевна глядела-глядела на портрет, вдруг она уронила свою голову на грудь Ефросиньи Никитичны.

Костя, чтобы не расплакаться самому, тихонько выскользнул из казармы.

— Что с тобой? — тревожно спросил его Санька, появившийся вслед за ним.

— Да так… Они, наверно, в хозяйственную комнату пойдут. Надо убрать приемник, — пряча глаза, уклончиво ответил Костя.

Но Санька был не из тех, кого легко можно было провести. Он спросил:

— А честно?

— Честно, честно… — хмуро и нехотя проговорил Костя, отворачиваясь в сторону. — Не могу я, когда плачут… Еще сам разревусь.

— Ну и что такого? Вон Григорий Кузьмич слезы вытирает, а все-таки полковник.

Ничего вроде бы такого утешительного не сказал Санька, но Косте сразу почему-то стало легче. Ему так и хотелось сказать: «Хороший ты все-таки парень, Санька, настоящий друг». Но этого Костя не сказал. Благодарно улыбнулся:

— Я уже успокоился. Здесь будем ждать людей или в казарму пойдем?

— А чего нам здесь стоять? Пойдем к людям, — рассудительно, как взрослый, сказал Санька.

Когда они вошли, Мария Васильевна уже не плакала. Она не спеша ходила возле койки Горностаева: подушку, лежавшую на байковом одеяле плашмя, она поставила на уголок, и теперь подушка возвышалась над постелью белым треугольником. Рядом с этим треугольником Мария Васильевна положила на одеяло вафельное полотенце, сложенное аккуратным квадратом. Сказала:

— Так любил Паша. И так у нас вся застава заправляла койки.

Старшина вопросительно посмотрел на майора Чистова. Тот утвердительно кивнул головой. Сообразительные солдаты поняли этот немой, но выразительный разговор. Прошла какая-то минута, и все койки в казарме выглядели так, как любил лейтенант Горностаев, как было на заставе еще при жизни этого светловолосого человека с веселыми глазами…

Кроме портрета лейтенанта Горностаева и надписи над койкой, были на стене и другие предметы: над изголовьем койки на гвоздике, вбитом в стену, висели военная фуражка старого образца со звездочкой, планшетка и полевая сумка — потертые, порыжевшие от времени.

Это о них когда-то говорил Санька, обещая потолковать со своим отцом, чтобы он отдал их Косте для школьного музея. Нет, не стоит и затевать этого разговора. Костя понял, что все горностаевское нужно и самой заставе. Для солдат-пограничников и фуражка эта и порыжевшие полевая сумка с планшеткой не просто вещи, а живая память о живом человеке.

Мария Васильевна подержала в руках фуражку, осторожно провела платочком по лакированному козырьку, бережно повесила ее на место. Потом это же проделала с полевой сумкой и планшеткой.

— Как окончил училище, так и получил все это. Собирался обновить свою амуницию, — сказала Мария Васильевна и опять вздохнула. — Да вот война помешала… А револьвер не сохранился?

— Долго хранили, да пришлось сдать в Пограничный музей, — ответил майор Чистов. — Они у нас и это хотели забрать, да мы отстояли все-таки. Взяли еще схему обороны, которую он сам чертил.

— Если правду говорить, так Паша только подписал, а чертила я, — улыбнулась Мария Васильевна. — Как раз за неделю до войны.

— Верно. Схема была помечена шестнадцатым числом, — подтвердил майор Чистов.

Нет, очень хорошо, правильно сделал Костя, что вернулся в казарму. Слышать такой разговор! Слышать своими ушами! Отец, конечно, пересказал бы — вон он пристроился на подоконнике и торопливо пишет в блокноте. Но ведь даже хороший рассказ никогда не заменит того, что ты увидишь собственными глазами, что услышишь собственными ушами, что потрогаешь своими руками…

Блиндажи на стрельбище

Пожилые полковники приехали на заставу не только сопровождать Марию Васильевну Горностаеву, но и проводить инспекторские стрельбы. Утром из комендатуры приехали еще двое — подполковник и майор.

Стало быть, на заставу нагрянул не один инспектор, а сразу четыре.

И, вопреки Костиным предположениям, оттого что на заставу нагрянуло столько инспекторов, настроение ни у кого не испортилось. Наоборот, оно у всех было приподнятое, даже праздничное.

Военные инспекторы были веселыми и общительными. Они сразу захватили в дружеский плен Марию Васильевну и Ефросинью Никитичну, которые тоже собрались идти на стрельбище. Они оживленно и весело разговаривали о чем-то с военными инспекторами. Вскоре к их небольшой группе присоединились еще двое гражданских: бывший замполит заставы Андрей Андреевич, которого Костя запомнил по его лицу, иссеченному шрамами, и Сергей Трубников, бывший пограничник, а теперь маляр стройконторы.

Появление этих гражданских никого не удивило. Даже незнакомые Косте офицеры-инспекторы поздоровались с ними, как со старыми друзьями.

Санька и Костя вышли на стрельбище с первой командой, которая должна была подготовить мишени и наладить связь блиндажей с командным пунктом. За ними потрусил и лосенок. Мальчишки попытались отогнать его — свистели, кричали, махали руками. Лосенок останавливался, тряс головой, как будто протестовал. Но как только мальчишки срывались с места, чтобы догнать солдат, он снова увязывался за ними, сохранял некоторую дистанцию.

Так повторялось несколько раз, пока старшина не сказал им:

— Да не канительтесь вы! Услышит первую очередь — и сам удерет.

Между сопок, покрытых соснами и елями, — небольшая площадка, ровная, поросшая высокой травой. На ней возвышается несколько зеленых холмиков, к которым ведут хорошо утоптанные тропинки. Это и есть заставское стрельбище. Оно начинается отсюда, от невысокой деревянной вышки, стенки которой забраны досками; лишь в сторону, обращенную к стрельбищу, оставлено окно во всю ширину вышки. Внутри, перед окном, — полочка. На ней солдаты установили два полевых телефона, повесили на гвоздик бинокль, под полочку поставили ящики с патронами.

Несколько солдат принялись убирать мусор возле вышки, связисты проверили линию связи. Большая группа пограничников направилась к блиндажам. С этой группой пошли и Санька с Костей. Старшина дал мальчишкам по две поясных мишени на длинных палках.

Лосенок было увязался следом, но вдруг остановился, принюхался широко раскрытыми розовыми ноздрями и решительно повернул назад.

— Как у них этот нюх отработан, просто удивительно! — старшина пощелкал языком. — Стреляли неделю назад, а ведь унюхал порох!..

Издали казавшиеся холмиками, в самом деле блиндажи выглядели солидно. Тот, кто показывал отсюда мишени, мог не только сидеть, но и стоять в полный рост. И при этом он был в полной безопасности: четыре наката из толстенных бревен, да еще между каждым накатом слой земли и камня. Такую толщу не только пуля, но, пожалуй, и не каждый снаряд может пробить.

Самым интересным оказался последний блиндаж. Здесь показывали «бегучки» — движущиеся мишени, прикрепленные к тележке. Тележку эту тянул стальной трос, и она ходила по рельсам. Ворот, который наматывал трос, стоял в блиндаже. Солдат крутил рукоятку ворота — и тележка двигалась, а от вышки вели огонь из автоматов по движущимся фанерным фигуркам на тележке.

— А ну-ка проверим нашу двигательную систему, — сказал старшина. — Пацаны, садитесь на тележку, мы вас покатаем немного.

Приглашать второй раз или упрашивать мальчишек не надо было. Они уселись на тележку, и она бойко покатилась к лесу, погромыхивая колесами на стыках узких, совсем игрушечных рельсов. Как бы отдыхая, тележка постояла в лесочке минутку, а потом покатилась в обратную сторону.

— Не надоело кататься? — спросил старшина.

— Что вы! — в один голос воскликнули мальчишки.

— Тогда валяйте еще раз.

Тележка опять застучала по узеньким рельсам, опять побежала навстречу опушка леса — место укрытия «бегучек», откуда они устремлялись на открытое поле под свинцовый огонь автоматов.

Яблочко и молоко

Совсем, как в кинокомедии, солдат, сложив руки рупором, кричал:

— Товарищ старшина-а-а!

— Что-о-о?

— Возьмите трубку-у-у!

Разговор по телефону был коротким. Старшина два раза сказал «есть!», положил трубку и крикнул мальчишкам, сидевшим на тележке:

— Слезай, пацаны, приехали! Приказано мишени устанавливать…

Еще давно-давно, когда Шубиных и Ефросинью Никитичну с непоседливой внучкой вез заставский шофер на юрком газике, Костя услышал о существовании третьего упражнения по стрельбе. Слышал воркотню Ефросиньи Никитичны: «Пуляют, пуляют, а все толку нет!» Слышал, как возражал ей Сергей Иванович и оправдывался перед старушкой шофер, что подводит третье упражнение. Потом всезнающий Санька Чистов разъяснил Косте, что главная беда в этом упражнении — одиночные выстрелы, за которые снижают баллы…

Вот стоит и чешет в затылке главный кроликовод заставы и признанный стрелок ефрейтор Постников. Он поразил все мишени: и грудные, и поясные, и «бегучки». Будь на месте фанерных фигурок настоящие живые враги, им не поздоровилось бы от ефрейтора Постникова. А ему не повезло: вместо короткой очереди грянул одиночный выстрел. Постников безнадежно махнул рукой, а майор Чистов крикнул ему с досадой:

— Эх ты!.. Ну, чего остановились? Продолжайте выполнять упражнения.

У Постникова хватило выдержки, чтобы выполнить самую трудную часть упражнения — поразить «бегучки». Но это его уже мало радовало. Теперь он стоял у вышки и озадаченно скреб в затылке:

— Своими руками выпустил пятерку!..

Ефросинья Никитична вздохнула:

— А уж я-то так надеялась на тебя!.. Все уши прожужжали мне: Постников да Постников! Чуть ли не самолучший снайпер на заставе!

— Так я же попал, тетя Фрося!

— Попал, да не так. Какой толк?

Конечно, трудно было с ней спорить.

Знаток радиодела ефрейтор Кузнецов стрелял спокойно и так уверенно, автомат в его руках печатал такие четкие очереди, что никого не удивило, когда полковник Григорий Кузьмич сказал коротко, но выразительно:

— Молодец! Пятерка!

Ефросинья Никитична тоже не промолчала:

— Вот так-то оно и надо бы всем!.. Порадовал ты меня, Петенька. Вечером чайком с вареньем угощу. Смородиновым.

Следующий стрелял новичок, который еще и года не отслужил на заставе. Его подвели не одиночные выстрелы, а он просто-напросто не попал в «бегучки» и получил тройку. Ефросинья Никитична вздохнула:

— И такие у нас стрелки водятся — посылают пули за молоком…

— А не попробовать ли мне заработать чай с вареньем? Когда-то ничего получалось. Разрешите, товарищ полковник? — спросил бывший пограничник Сергей Трубников.

Полковник утвердительно кивнул головой. Трубников попросил автомат у только что стрелявшего новичка. Противогаз одолжил у Постникова — первая часть этого упражнения выполнялась в противогазе.

Сергей Трубников не только хорошо владел малярной кистью, бывший сержант не разучился еще и держать в руках оружие. Держать крепко и уверенно. Глядя на него, Костя позавидовал в точности так, как когда-то завидовал Саньке, мастеру плавать и прыгать в воду: вот мне бы так научиться!.. Плавать Костя немного научился. Но стрелять из автомата… Разве научишься, когда им не разрешили приближаться к огневому рубежу и на десять шагов, приказали торчать возле вышки… По правде-то сказать — здесь находились все, кто не стрелял. Такой уж порядок у военных.

Из блиндажей сообщили: все мишени поражены.

Полковник крепко пожал руку Трубникову:

— Молодец, Сережа! Пятерка!

— А не записать ли нам результаты Трубникова на счет вот этого стрелка? — улыбнулся майор Чистов, кивнув в сторону солдата-неудачника.

— Неудачу мы отнесем на счет заставы, а удачу — на счет запасников, — серьезно отозвался полковник. — Это хорошо, когда запасники не забывают военного дела. Это вот для них пригодится! — Полковник выразительно кивнул в сторону заграницы.

— И для тебя, Сереженька, найдется чай с вареньем, — ласково сказала Ефросинья Никитична. — Да еще румяненьким пирожком угощу.

— А если половина заставы будет стрелять на пятерки, где вы наберетесь варенья и пирожков, Ефросинья Никитична? — спросил Трубников.

— Своего не хватит — у соседей займу, — внушительно сказала Ефросинья Никитична. — В магазин не поленюсь сбегать, только бы стреляли хорошо.

В общем-то тот шофер, который вез Костю с отцом на заставу, оказался прав: неважно стреляли только новички, служившие в армии по первому году. Да и так ли уж неважно? Все вытянули на тройки. Видимо, стрельба — только с виду дело простое…

Солдаты, свободные от пограничных нарядов, остались смотреть на стрельбы. Костя с Санькой тоже, конечно, остались.

Первой на огневой рубеж вышла Ефросинья Никитична. Вооруженная старой винтовкой, никаких третьих упражнений она не признавала:

— От меня и так вражина не уходил живым-здоровым, — сказала она.

И если бы не орден Красной Звезды на ее груди, то Костя, наверно, не очень-то поверил бы ее словам.

Выходила она на огневой рубеж так, как выходят немолодые люди на работу: твердым неторопливым шагом человека, привыкшего все делать обстоятельно, не спеша и наверняка. Вот она уже лежит на земле, держа перед собой винтовку, привычно прильнув щекой к деревянной ложе и как бы сросшись с землей. И откуда у пожилого человека взялась такая прыть: только что шла неторопливо и вроде бы устало, и вдруг уже готова вести огонь!

До блиндажа, откуда показывалась поясная мишень, было метров триста. Ефросинья Никитична пристально вглядывалась в зеленый холмик, сурово сощурив глаза и строго сжав губы. Это уже был совсем другой человек. Не та привычная старушка, домовито хлопотливая, заботливая — хоть и ворчливая, но в общем-то добрая мирная бабушка. Это уже был солдат, от которого врагу не дождаться пощады.

Неслышным для Ефросиньи Никитичны голосом майор Чистов скомандовал в телефонную трубку:

— Показать поясную!

И только успел взметнуться над холмиком блиндажа маленький зеленый силуэт — в тот же миг погремел выстрел, и, покачнувшись, мишень скрылась, как будто упала смертельно раненная.

— По всем правилам действует мать! — одобрительно прогудел полковник. — Так учили нас до войны.

И снова голос майора Чистова:

— Показать поясную!

И снова качнулась простреленная мишень. Так повторялось три раза.

Полковник сказал обычное свое немногословное:

— Молодец! Пятерка!

— Вот уже седьмой десяток, а старость обходит тебя, Никитична! — сказала Мария Васильевна и растроганно обняла ее. — У меня уж, наверно, и не получится так.

— Не наговаривай-ко на себя напраслины. На-ко бери да стреляй, — Ефросинья Никитична бережно подала ей свою винтовку.

— Неужели это та самая? — с радостным удивлением спросила Мария Васильевна, пристально разглядывая винтовку.

— Она! — гордо отвечала Ефросинья Никитична. — Ее еще твой Павел в руках держал, да и стрелял… На складе стоит. Спасибо ребятам — берегут. Кроме меня, никто и не касается. В музей просили — не отдала. Пока я жива, пусть при мне будет.

Наверно, просто невозможно плохо стрелять из такой знаменитой винтовки. Потому что, когда кончила стрелять Мария Васильевна, полковник тоже сказал ей свое немногословное:

— Молодец! Пятерка!

Ефросинья Никитична отошла в сторонку, извлекла из провизионной сумки мешочек, в котором были протирка, ершик и жестяная масленка с двумя горлышками. Все это разложила на чистую тряпочку и не торопясь стала разбирать для чистки винтовку.

Костя и Санька на корточках сидели возле Ефросиньи Никитичны, смотрели, как ее пальцы, словно лаская каждую деталь затвора, разбирают его на части. Пальцы ее сновали так же ловко и привычно, как вчера, когда она вязала на спицах носок своей внучке.