Погребальный поезд Хайле Селассие

СТУЛ (пер. Д. Волчека)

Ребе из Бельцов[180] совершает вечерний моцион по Мариенбаду. За ним на почтительном расстоянии следует приверженец, несущий стул за задние ножки. Чтобы ребе смог сесть, если того пожелает.

Квадратное сиденье воздетого стула, его овальная спинка, обитая прочной материей с пышным узором из цветов и листьев, резные, целомудренно изогнутые ножки вкупе с изящными завитками на ореховой раме придают ему французский вид. Как всякий предмет мебели, вырванный из привычного окружения, стул бедственно выглядит в своем странствии. Приличествующая ему компания — вместительные русские чашки с глубокими блюдцами, струнные квартеты Шумана, вежливые беседы и книги с позолоченными буквами на кожаных переплетах.

Один из учеников ребе, долговязый молодой человек с длинными пейсами, искусно завитыми и умащенными, спешит из отеля «Националь». В руках он баюкает бутылку. Он несет ее к источнику, чтобы наполнить. Ребе хочет минеральной воды. Он напевает на пути, этот ученик, мотив «Уфорацто»,[181] бравурный марш, ликуя, что его послали за бутылкой воды для ребе.

Экипаж ребе с украшенными кисточками красными бархатными шторками прибывает за ним каждый вечер в половине восьмого, когда густеют тени. Ребе едет в лес. Свита шествует позади. Один несет серебряную трость ребе, другой — раскрытый зонт в вытянутой руке. Это не для него, а для ребе, если пойдет дождь. Еще один несет сложенную на подушке шаль — на случай, если ребе озябнет. И третий несет породистый стул.

Идет, по обычному летоисчислению, год 1916-й. Армии гоев убивают друг друга по всему миру.

На одной из лиственных аллей ребе остановит экипаж и выйдет. Его свита соберется позади. Ребе будет изучать красоту природы и медитировать, созерцая ее, сотворенную Создателем Вселенной и Повелителем Сущего, исполненную посланий.

В тот самый июльский день другой постоялец отеля «Националь» захотел присоединиться на прогулке к свите ребе и получил дозволение. Молодой юрист страхового дела из Праги, герр доктор Франц Кафка. Как и прочие, он должен соблюдать дистанцию и неизменно находиться позади ребе. Если ребе внезапно остановится и повернет обратно, им следует быстро отбежать назад, за его спину, и снова бежать назад, если он опять повернет.

Ребе, человек великих знаний, не высок, не низок, не толст и не худ. Широкий в бедрах, он передвигается с плавной грацией, точно морской котик в воде. Он заполнит до отказа хрупкий стул, ежели слабым мановением пальцев прикажет поставить его на землю. Тогда его последователи выстроятся за ним, секретарь слегка склонится, чтобы запечатлеть каждое его слово, носитель шали встанет наготове, ожидая, что ребе поднимет руки к плечам. Секретарь занесет все его слова в гроссбух. Эти замечания будут изучаться позднее. Последователи будут спрашивать ребе о сказанном. Ребе подразумевает великие вещи, делая замечания, которые поначалу кажутся обыденными. Он задает вопросы, расставляя ловушки для их невежества. Окружение не всегда правильно реагирует на его знаки. Если ему придется облечь в слова то, что он намеревался сообщить открытой ладонью, поднятыми глазами или внезапной остановкой, он упрекнет их. Хасидами вы себя именуете, значит? — скажет он. — Или же вы остолопы? Вместо мозгов, сдается мне, у вас лапша.

Если он спросит минеральной воды, им несдобровать. Избранный отвечать за нее отправился к Рудольфову источнику. Все встречные утверждали, что источник дальше по этой дороге, нет по этой, нет, по другой. Но источника все не было. Либо он его миновал, либо тот скрывается в трех минутах ходьбы за поворотом налево. За поворотом направо. Рудольфов источник, Рудольфов источник, верно ли название? Некоторые ответы звучали на иностранных языках, пустая трата времени. Встречались и люди, печально это признать, вообще не обращавшие внимания на верного ученика ребе из Бельцов — верится с трудом, но это так Более того, пошел дождь. Наконец, один человек сказал ученику, что все минеральные источники закрываются в семь. Как это может источник закрыться? — спросил он, помчавшись, куда ему указали. Рудольфов источник и в самом деле был закрыт, он понял это, еще не добежав до места. Зеленые решетчатые ворота сомкнуты, и табличка со словом «ЗАКРЫТО» висела на них. Ай-вей! Он тряс двери, стучал и кричал, что ребе из Бельцов послал его за минеральной водой. Всего-то делов, — наполнить бутылочку и взять у него деньги, сущий пустяк. Вся его жизнь вдруг открылась перед ним, одно разочарование за другим, и он уже приготовился заплакать, но тут прохожий посоветовал поспешить к Амброзиеву источнику, что закрывался чуть позднее прочих. Так он и поступил. Амброзиев источник, по милости Господней, был открыт. Внутри женщины мыли стаканы. Но когда он попросил их наполнить бутылочку, женщины сказали, что на сегодня работа закончена. Что ж им теперь, держать источник открытым для каждого, кто не сподобился прийти в рабочее время, когда они наполняют бутылки? Что, ребе из Бельцов лучше всех остальных? Ему следует знать, как поставлен бизнес в Мариенбаде.

Кто способен написать историю отчаяния?

Доктор Кафка на ступенях отеля «Национал» ожидает ребе и его свиту. В Праге доктор Кафка славится среди друзей воловьей готовностью ждать. Однажды, дожидаясь на улице у маленького парижского театра, доктор Кафка подружился с осликом. Он хотел купить билет на «Кармен», а ослик ждал своего выхода во втором акте. У обоих были большие уши — у доктора Кафки и ослика. Оба были терпеливы по натуре, оба робки. Ожидание — действие восхитительно безупречное. Нечто совершается, обычно и спокойно, благодаря тому, что не делаешь решительно ничего.

Сначала появился ребе и лишь потом экипаж. Так что ребе тоже пришлось чуть-чуть подождать. У ребе — длинная борода чудесной белизны и очень длинные пейсы. Это символы ортодоксального учения и благочестия. Говорят, чем длиннее пейсы, тем большим вниманием удостоит тебя ребе. Всех мальчиков с длинными пейсами он называет красивыми и умными. Один его глаз, слепой, — такой белый, точно сделан из стекла. Уголок рта парализован, так что величественный ребе, казалось, иронично улыбается, лукаво и ласково созерцая мир. Его шелковый кафтан, опоясанный широким восточным кушаком, распахнут. На голове — высокая меховая шапка. Чулки и брюки по колено — белые, как его борода.

Ребе гулял по лесу ровным шагом, наслаждаясь природой. Так, должно быть, бродили по вечерам китайские вельможи, останавливаясь понюхать розу и ненароком продекламировать похожее на перебор цитры двустишие о розе, распустившейся столетия назад, розе из классического стихотворения, навеявшей на поэта грезы о знатной даме, сове из яшмы и призраке воина на границе, укрепленной супротив вражеских орд.

Ребе прихрамывал на одну ногу, — возможно, она просто затекла за день сидения над Торой. Выходя из экипажа, он сильно закашлялся. Затем пошел, глядя по сторонам. Стоит ему остановиться, замирает и свита, и доктор Кафка позади всех. Если ребе меняет направление, они сворачивают за ним, точно косяк рыб за вожаком. Ребе указывает на различные вещи, — например, на детали строений в лесу, и они напряженно пытаются разглядеть. Это черепичная крыша? — спрашивает он. Они совещаются. Да, — говорит один, — мы думаем, что вы правы, о ребе. Это черепичная крыша. Куда ведет эта тропинка? Никто не знает. Что это за дерево? Один полагает, что сосна, другой, что пихта, третий, что ель.

Они подходят к институту Цандера,[182] стоящему высоко на каменной набережной. Перед зданием — сад, вокруг металлическая ограда. Ребе интересуется институтом и садом. Что это за сад? — спрашивает он. Один человек из свиты, по имени, как уловил доктор Кафка, Шлезингер, подбегает к ограде, но тут же разворачивается у ворот и бежит назад, высоко задирая колени и топая. Это, — сообщает он, задыхаясь, — сад института Цандера. Вот как, — произносит ребе. Это частный сад? Они вполголоса совещаются. Да, — говорит их представитель, — это частный сад. Ребе смотрит на сад, покачиваясь на каблуках. Это, — заключает он, — симпатичный сад, и секретарь записывает его слова в гроссбух.

Дорога приводит их к Новым Купальням. Где-то ребе читал о них. Проходя за купальнями, он обнаруживает канавку, в которую стекает вода. Серебряной тростью он прослеживает, как идут трубы. Вода, должно быть, поступает оттуда, — говорит он, указывая выше, — течет сюда, а потом вот сюда. Все они повторяют его движения, кивая. Новые Купальни построены в современном стиле, и, вероятно, выглядят непривычно для ребе. Он замечает, что окна первого этажа выходят в арки галереи, и каждое увенчано головой животного из расписного фарфора. Что, — спрашивает он, — это означает? Никто не знает. Это, — осмеливается предложить один, — такой обычай. Почему? — спрашивает ребе. Выражается мнение, что головы животных — причуда декоратора и значения не имеют. Просто орнамент. На это ребе произносит: А-а! Обойдя здание, он приближается к фасаду. Глядя на золотые буквы в стиле арт-нуво, он повторяет: «Новые Купальни». Отчего, — спрашивает он, — это так называется? Оттого, — отвечает некто, — что это новые купальни. На эту реплику ребе внимания не обращает. Красивое, — замечает он, — славное, восхитительное здание. Хорошие линии и точные пропорции, Секретарь записывает. Смотрите! — восклицает ребе. — Когда дождь падает на крышу, он попадает в водосток вон там за углом, видите, а затем в трубы, которые отходят от углов, а оттуда в каменный желоб по краю, и, наконец, в ту самую канавку позади, куда выходят трубы из купален. Все обходят здание, изучая систему водостоков. Ребе в восхищении, он потирает руки. Он заставляет одного из свиты повторить весь план труб, точно экзаменуя. Тот понял все правильно, с небольшими поправками по ходу объяснений, и ребе благословляет его движением рук Отлично! — говорит он. — Отличные трубы.

Кто способен написать историю пристрастий?

Они заходят в яблоневый сад, которым восхищается ребе, а затем в грушевый сад, которым он тоже восхищается. О великодушие Повелителя Вселенной, — говорит он, — сотворившего яблоки и груши.

Доктор Кафка замечает, что стул, который держит на весу его хранитель, сейчас подчеркивает отличия искусства от природы, ибо орнамент из цветов и листьев кажется безвкусным рядом с зеленым колыханием листвы яблонь и груш. Его искушает соблазн выразить это в словах, просто заметить вскользь, чтобы кто-то из свиты, быть может, передал его замечание ребе, но потом решает, что прозвучит оно эксцентрично или даже безумно. Кроме того, ни одно слово не должно быть произнесено без повеления ребе.

Вместо этого он молится. Смилуйся надо мною, Господь. Я грешен до самой глубины своего существа. Дары, которые ты преподнес мне, безграничны. Талант мой мал, да и тот я растратил. В тот самый момент, когда труд готов созреть, выполнить свое предназначение, мы, смертные, понимаем, что напрасно потратили время, расточили свои силы. Нелепо, я знаю, одному незначительному существу возопить, что оно живо и не хочет, чтобы его забросили во тьму с безвестными. Это жизнь во мне говорит, а не сам я, хотя и говорю вместе с нею, себялюбиво, в смехотворной надежде оставаться среди живых, разделяя дерзновенную радость бытия.