Погребенные тайны

2

— Скажем так, — проговорил коротышка. — Я всегда предпочитаю знать, с кем имею дело.

Я кивнул и улыбнулся. «Вот паршивец».

Филипп Кертис, как он назвался, был чуть выше пяти футов ростом, лысый, в огромных очках в черной оправе. Часам «Патек Филипп» у него на руке было наверняка лет шестьдесят. Значит, богатый наследник, и перешли они к нему, вероятно, от отца.

— Я навел о вас справки. — У него изогнулась бровь. — Проверил на благонадежность. У вас, насколько я заметил, необычная биография. Учились в Йеле, но не окончили. И в Мак-Кинси стажировались, так?

— Молодой был. Не задумывался о будущем.

Улыбка у него была как у змеи. Но небольшой, так, змееныша. Или ящерицы какой-нибудь.

— Мне вот что странно — вы бросили Йель и ушли в армию. С чего вдруг? Люди вроде нас с вами такого обычно не делают.

— В Йеле не учатся?

Он раздраженно покачал головой.

— Знаете, я сразу подумал: Хеллер — знакомая фамилия. Ваш отец — Фрэнки Хеллер, так?

Я пожал плечами, словно хотел сказать: поймали, не отпираюсь.

— Ваш отец был настоящей легендой.

— Был и есть, — сказал я. — Отсиживает в тюрьме двадцати-с-чем-то-летний срок.

Мой отец, Фрэнки Хеллер, так называемый Черный принц Уолл-стрит, получил двадцать восемь лет за махинации с ценными бумагами.

— Я всегда был большим почитателем вашего отца. Он был настоящим первопроходцем. Но при этом наверняка некоторые потенциальные клиенты, услышав о том, что вы сын Фрэнки Хеллера, хорошенько задумаются, стоит ли прибегать к вашим услугам. Однако ко мне это не относится. Насколько я понимаю, это означает, что вы вряд ли станете придавать большое значение всяким юридическим формальностям. Понимаете, о чем я?

— Яснее ясного, — сказал я. Посмотрел в окно. Красивый вид. Хай-стрит просматривается до самого океана.

Я перебрался в Бостон из Вашингтона несколько месяцев назад, и мне посчастливилось найти офис в старом здании в деловом квартале, которое когда-то, в девятнадцатом веке, было фабрикой. Снаружи оно походило на какую-нибудь викторианскую богадельню из романов Диккенса. Но внутри все — голые кирпичные стены, открытые трубы, просторные бывшие цеха — напоминало о том, что здесь когда-то занимались настоящим делом. И мне это нравилось. Кроме меня, здесь снимали помещения консалтинговые фирмы, бухгалтерская фирма и несколько небольших агентств недвижимости. На первом этаже находился демонстрационный зал магазина восточных ковров. Мой офис раньше принадлежал какой-то амбициозной интернет-компании, которая вылетела в трубу и не смогла платить аренду, так что мне он достался недорого.

— Так вы утверждаете, что кто-то в совете директоров сливает компрометирующую информацию о вашей компании, — сказал я, медленно оборачиваясь, — и вы хотите, чтобы мы — как это вы выразились? — перекрыли кран. Другими словами — вы хотите, чтобы мы прослушали их телефоны и проверили электронную почту.

— Ну-ну, — подмигнул он. — Не мне вас учить, как работать.

— Разумеется. И очевидно, вы понимаете, что предлагаете мне работу в значительной мере противозаконную.

Тут у меня зазвонил телефон — внутренняя связь, — и я снял трубку:

— Да?

— Ну, в общем, ты был прав, — произнес прокуренный голос моего эксперта по работе с данными, Дороти Дюваль. — Его зовут не Филипп Кертис.

— Разумеется, — сказал я.

— Не злорадствуй.

— И не думаю, — сказал я. — Это дело практики. Тебе пора бы уже понять, что со мной спорить не стоит.

— Ладно, ладно. Ну, в общем, я увязла. Если у тебя есть какие-то идеи, сбрось мне по имейлу, я проверю.

— Спасибо, — ответил я и повесил трубку.

У человека, которого звали не Филипп Кертис, был сильный чикагский акцент. Где бы он ни жил сейчас, родом он из Чикаго. И у него богатый отец: об этом говорили полученные по наследству часы. Я смутно припомнил: кажется, что-то такое попадалось мне на BizWire, что-то насчет проблем какого-то семейного бизнеса в Чикаго.

— Вы меня извините на минутку? — сказал я. — Горит тут кое-что. — Я набрал быстрое сообщение и отправил Дороти.

Ответ пришел меньше чем через минуту: статья из «Уолл-стрит джорнал». Я пробежал ее глазами и понял, что моя догадка была верной.

Я откинулся на спинку кресла.

— Есть проблема, — сказал я. — Меня не интересует ваше дело.

Он изумленно поглядел на меня.

— Что вы сказали?

— Если вы и правда навели справки, то должны знать, что я выполняю работу по сбору информации для клиентов. Я не частный сыщик, я не прослушиваю телефоны и не занимаюсь разводами. И я не семейный психотерапевт. У вас же явно семейная ссора, Сэм.

— Я вам сказал, что меня зовут…

— Не трудитесь зря, — устало сказал я. — Ваши семейные проблемы в общем-то ни для кого не тайна. Вы должны были получить в свое распоряжение папочкину компанию, пока до него не дошло, что вы обсуждаете с частными инвесторами, как перевести «Рихтер» в долевую собственность и распродать.

Его отец, Джейкоб Рихтер, начав когда-то с одной парковки в Чикаго, создал компанию ценой десять миллиардов долларов.

— Тогда папочка разозлился, — продолжал я, — и назначил другого генерального директора и преемника. Но так как вы в курсе всего, что касается папочкиного грязного белья, вы решили записать с помощью прослушки, как он предлагает взятки и откаты, а потом шантажировать его.

Лицо у Сэма Рихтера сделалось багровым.

— Кто вам рассказал?

— Никто. Я просто проверил вас на благонадежность. Я всегда предпочитаю знать, с кем имею дело. И очень не люблю, когда мне врут.

Рихтер вскочил.

— Ну, знаете, для человека, чей отец сидит в тюрьме за мошенничество, вы что-то уж слишком задираете нос.

— Не без этого, — согласился я. — Вы сами найдете дорогу из офиса?

У него за спиной стояла Дороти, скрестив руки на груди.

— Фрэнки Хеллер был… негодяем, каких свет не видывал! — выпалил он, брызгая слюной.

— Был и есть, — поправил я.

— Так ты, значит, не прослушиваешь телефоны, — сказала Дороти, входя в мой кабинет.

Я улыбнулся и пожал плечами.

— Вечно забываю, что ты подслушиваешь.

Это была наша стандартная практика: Дороти наблюдала за всеми переговорами с клиентами через веб-камеру, встроенную в монитор на моем столе.

— Ты поручаешь это другим.

— Вот именно.

— Так какого же черта? — резко спросила она.

Мы с Дороти вместе работали в компании «Стоддард и партнеры» в Вашингтоне, пока я не перебрался в Бостон и не перетащил ее за собой. Все, что касается электронной информации, она знала вдоль и поперек. А главное, упрямства у нее было на десятерых. Она никогда не сдавалась. И преданности тоже на десятерых.

— Ты же слышала. Не люблю врунов.

— Привыкай. Нам работа нужна.

— Я ценю твою заботу, — сказал я, — но о финансовых делах фирмы можешь не беспокоиться. Свое жалованье ты получишь в любом случае.

Дороти была необычайно привлекательна: кофейного цвета кожа, влажные карие глаза, сияющая улыбка. Одевалась она всегда элегантно и очень коротко стриглась.

— По-моему, нам нужно планерки проводить, как в «Стоддард». Надо бы еще раз обсудить дело Гаррисона, — сказала она.

— Сначала мне нужно выпить кофе. И не те помои, что делает Джиллиан.

Джиллиан Альперин, наша секретарша и офис-менеджер, была строгой веганкой и фанатичной «зеленой». Кофе, который она заказывала, был из экологически чистых зерен, выращенных маленьким кооперативом в Чьяпас, в Мексике, и ввозимых в Штаты контрабандой. Такое и заключенный в камере смертников, пожалуй, пить бы не стал.

— Смотри, какой привередливый, — сказала Дороти.

Зазвонил телефон — приглушенный звонок внутренней связи. Послышался голос Джиллиан:

— Звонит Маршалл Маркус.

— Тот самый Маршалл Маркус? — переспросила Дороти. — Самый богатый человек в Бостоне? Только попробуй и этого отшить, я тебя ремнем выдеру.

— Скорее всего, по личному делу. — Я взял трубку. — Маршалл. Давно не виделись.

— Ник, — сказал он, — мне нужна твоя помощь. Алекса пропала.

Маршалл Маркус жил на Северном берегу, минутах в сорока езды от Бостона, в своеобразном городке, который назывался Манчестер-у-моря. Дом у него был громадный и красивый — просторная каменная резиденция со множеством пристроек стояла на мысу, возвышавшемся над рваной линией морского берега. Маркус жил здесь со своей четвертой женой, Белиндой. Его единственный ребенок, дочь Алекса, училась в закрытой школе, а скоро должна была уехать в колледж и — судя по тому, что она мне как-то говорила о своей жизни дома — после этого вряд ли часто стала бы здесь появляться.

Маршалл Маркус вырос в бедности, в Маттапане, в старинном еврейском рабочем районе. Мальчишкой он выучился играть в блэкджек, довольно рано сообразил, что заведение всегда остается в выигрыше, и начал изобретать различные системы подсчета комбинаций. Потом получил полную стипендию в Массачусетском технологическом институте, где изучал «Фортран» на огромных старых IBM-704. Тогда он и изобрел хитрый способ при помощи компьютера повысить свои шансы в карточной игре.

По слухам, так он однажды выиграл в Рино десять тысяч баксов. Открыл брокерский счет и ко дню выпуска из колледжа стал миллионером, после того как разработал какие-то сложные инвестиционные схемы. Наконец он довел свои стратегии обогащения до совершенства, открыл хеджевый фонд и стал мультимиллиардером.

Моя мать, много лет проработавшая его личной помощницей, пыталась объяснить мне суть его дел, но я так ничего и не понял. Мне достаточно было знать, что Маршалл был добр к ней в трудные времена.

Когда мой отец исчез — ему намекнули, что его собираются арестовать, и он предпочел удариться в бега, — у нас не осталось ни денег, ни дома, ничего. Нам пришлось переехать к бабушке, маминой маме, в Малден, под Бостоном. Маме отчаянно нужны были деньги, и она устроилась офис-менеджером к Маршаллу, другу отца. Она проработала у него много лет, и он с ней всегда хорошо обращался.

Несмотря на то что Маршалл был другом отца, он мне нравился. Он был общительный, ласковый, веселый человек с большим аппетитом — любил еду, вино, сигары и женщин, и все это в больших количествах.

Дом Маршалла почти не изменился с тех пор, как я видел его в последний раз: все тот же теннисный корт и бассейн олимпийского размера. Единственное, что появилось нового — будка охранника. Узкий проезд перекрывал шлагбаум. Охранник вышел из будки, спросил мое имя и даже попросил показать водительские права. Это меня удивило. Маркус, несмотря на свое огромное богатство, никогда не жил как в тюрьме. Что-то явно изменилось.

Охранник впустил меня, я остановил машину возле дома, поднялся на крыльцо и позвонил. Примерно через минуту дверь открылась, и вышел Маршалл Маркус, протягивая ко мне руки.

— Никеле! — это было привычное ласковое прозвище, которым он всегда меня называл. Он крепко стиснул меня в объятиях. Когда я видел его в последний раз, макушка у него была уже почти лысая, а оставшиеся седые волосы он отращивал почти до плеч. Теперь он красил их в каштановый цвет, а макушка каким-то волшебным образом заросла снова. Не знаю, что это было — накладка или очень удачная пересадка волос. На нем был синий халат поверх пижамы, вид усталый.

Он выпустил меня из объятий и слегка отстранился, чтобы заглянуть мне в лицо.

— Погляди-ка на себя. Все хорошеешь и хорошеешь! Девчонок небось палкой гонять приходится. — Он приобнял меня за плечи своей пухлой рукой. — Спасибо, что приехал, Никеле, дружище. Спасибо.

— Как же иначе, — сказал я.

— Новая? — спросил он, кивая головой в сторону моей машины.

— Давно уже у меня.

Я приехал на «Лендровере-дефендер-110» — приземистом, как джип, и практически неубиваемом. Не очень-то комфортабельный автомобиль, и в салоне довольно шумно, когда скорость выше тридцати миль в час. Но при всем при том лучшей машины у меня еще не было.

— Замечательно. Замечательно. Я на такой ездил когда-то в Серенгети, на сафари. С Аннелизой и Алексой… — Улыбка у него тут же пропала, лицо вытянулось, словно не выдержав больше притворства. — Ооох, Ник, — прошептал он. — Я умираю от страха.

Мы сидели в большой Г-образной гостиной, совмещенной с кухней, в удобных креслах, затянутых неуместными грязно-белыми чехлами.

— Вчера вечером она поехала в Бостон.

— Когда именно? В котором часу вышла из дома?

— Вечером, довольно рано, по-моему. Я как раз ехал домой с работы. Когда приехал, она уже ушла.

— А что она делала в Бостоне?

Он длинно, тяжело вздохнул.

— Да знаешь — все по вечеринкам бегает.

— Она поехала на своей машине? Или ее кто-то из друзей подвез?

— Сама. Она любит водить.

— Она собиралась встретиться с подругами, или это было свидание?

— С подругой, наверное. Алекса не ходит на свидания. Пока что, во всяком случае.

Интересно, много ли Алекса рассказывала отцу о своей личной жизни. Вряд ли, я думаю.

— Она сказала, куда поехала?

— Просто сказала Белинде, что ей надо кое с кем встретиться. — Маркус покачал головой и прикрыл рукой глаза.

Я помолчал несколько секунд и мягко спросил:

— А где Белинда?

— Наверху, прилегла. Она просто больна из-за всего этого. Всю ночь не спала. Совершенно разбита. Она винит себя.

— За что?

— За то, что отпустила Алексу, не расспросила как следует — не знаю даже. Нелегко это, быть мачехой. Каждый раз, когда она пытается… ну, знаешь, ввести какие-то рамки, Алекса устраивает скандал. Она любит Алексу как родную. Правда. Души в ней не чает.

Я кивнул. Потом сказал:

— На мобильный вы ей, конечно, звонили.

— Тысячу раз.

— У вас есть основания думать, что с ней что-то случилось?

— Ну конечно же, случилось. Не могла же она вот так просто сбежать и никому не сказать!

— Маршалл, — сказал я, — понятно, что вы напуганы. Но не забывайте, за ней уже всякие выходки числятся.

— Это все в прошлом. Теперь она хорошая девочка.

— Может быть, — сказал я. — А может быть, и нет.

Несколько лет назад, когда Алекса была маленькой, ее похитили на парковке у «Чеснат-Хилл-молл», прямо на глазах у ее матери, Аннелизы, третьей жены Маркуса.

Ничего плохого ей не сделали. Повозили и через несколько часов высадили на другой парковке. Она уверяла, что никакого сексуального насилия не было. Они с ней даже не разговаривали.

Вся эта история так и осталась загадкой. Маркус был известным богачом — может быть, это была просто сорвавшаяся попытка похищения ради выкупа. Во всяком случае, таково было мое предположение. Потом мать Алексы, Аннелиза, ушла из дома, сказав, что не может больше жить с Маркусом. Может быть, это было связано с похищением дочери, с пониманием, насколько беззащитна она в браке с таким богатым человеком, как Маркус.

Кто знает, в чем была настоящая причина. Аннелиза умерла в прошлом году от рака груди, ее уже не спросишь. Но Алекса после того случая так и не пришла в себя окончательно. Она начала бунтовать — курила в школе, поздно приходила домой, всеми способами искала неприятностей на свою голову.

Однажды, через несколько месяцев после похищения, мне позвонила моя мать — я тогда работал в Вашингтоне в министерстве обороны — и попросила приехать к ней в Нью-Хэмпшир и заехать в Эксетер, поговорить с Алексой.

Разговаривать с ней было нелегко, но все-таки я был сыном Фрэнки Хеллера, и Алекса любила мою маму, и я не был ее отцом, так что в конце концов мне удалось до нее достучаться. Она все еще не могла пережить ужас после того похищения. Я сказал ей, что это совершенно нормально, что я бы, наоборот, забеспокоился, если бы она не перепугалась до смерти в тот день. Сказал — это замечательно, что она ведет себя так вызывающе. Она поглядела на меня недоверчиво, а затем подозрительно.

Я объяснил, что говорю совершенно серьезно. Вызов — это замечательно. Так мы учимся стоять за себя. Объяснил, что страх — это чрезвычайно полезная инстинктивная реакция, предупреждающий сигнал. Нужно к нему прислушиваться, использовать его. Я даже подарил ей книгу о «даре страха», хотя вряд ли она ее прочла.

У нас вошло в обычай непременно встречаться каждый раз, когда я приезжал в Бостон, если только она была дома на каникулах. И даже, хоть и не сразу, разговаривать.

Но она по-прежнему вытворяла такое, что явно грозило неприятностями: курила, пила и прочее, — и Маркусу пришлось отправить ее на год в какую-то исправительную школу. Может быть, это сказывалась травма после похищения. Может быть — реакция на побег матери. А может быть, просто-напросто переходный возраст.

— А с чего вдруг все эти предосторожности? — спросил я.

Маркус ответил не сразу:

— Времена изменились. Больше психов вокруг. И денег у меня больше.

— Вы получали какие-нибудь угрозы?

— Угрозы? Нет. Но я не буду ждать, пока до этого дойдет.

— Я просто хочу знать, не случалось ли чего-нибудь необычного, настораживающего: взлома, чего-нибудь еще, — такого, что побудило вас усилить охрану.

— Это я его заставила, — произнес женский голос.

В кухню вошла Белинда Маркус. Это была высокая стройная блондинка. Красивая. Лет, может быть, сорока. Она была вся в белом: белые брюки с разрезами внизу, белый шелковый топ с глубоким вырезом. Босиком. Ногти на ногах выкрашены в коралловый цвет.

— Я подумала — это просто безумие, что у Маршалла никакой охраны. У человека с таким состоянием, как у Маршалла Маркуса? Настолько известного? И после того, что случилось с Алексой?

— Они тогда поехали в магазин, Белинда. Это могло случиться, будь у меня дома хоть целый батальон вооруженной охраны.

— Ты не представил меня мистеру Хеллеру, — сказала Белинда. Подошла, протянула мне руку. Ногти на руках тоже были выкрашены в коралловый. Она была красива безжизненной красотой классической охотницы за богатыми мужьями, а ее томный тягучий выговор напоминал о Джорджии.

Я встал и представился:

— Ник.

Я знал о ней только то, что слышал от матери. Белинда Джексон-Маркус была когда-то стюардессой «Дельты» и познакомилась с Маркусом в баре в Ритц-Карлтоне, в Атланте.

— Извините, забыл о манерах, — сказал Маркус. — Правда, она великолепное создание? — Широкая улыбка — еще и коронки на зубы поставил. В придачу к новым волосам. Маркус никогда не заботился чересчур о своей внешности, и я предположил, что на все эти хлопоты он пошел из беспокойства — все-таки жена настолько моложе и такая красавица. А может, это она заставила его заняться собой.

Белинда спросила:

— Что, если я принесу вам кофе?

— Отлично.

Она подплыла к длинному черному острову со столешницей из мыльного камня и включила электрический чайник.

— Вообще-то я не мастерица варить кофе, — сказала она, — но у нас есть растворимый. И неплохой, надо сказать.

— Знаете, я передумал, — сказал я. — И так слишком много кофеина с утра.

Белинда вдруг обернулась.

— Ник, вы должны ее найти.

Я заметил — у нее свежий макияж. Непохоже, чтобы всю ночь не спала. В отличие от мужа выглядела она отдохнувшей. Это я точно могу сказать: люди только что с постели так не выглядят.

— Алекса не сказала вам, с кем встречается? — спросил я.

— Я не… она мне вообще ничего не говорила.

— И когда вернется, не сказала?

— Ну, я считала, должна вернуться к полуночи, может, попозже, но знаете, она не очень-то хорошо реагирует, когда я ее спрашиваю о таких вещах.

— А в полицию вы звонили? — спросил я.

— Нет, конечно, — ответил Маркус.

— Конечно?..

Белинда сказала:

— Полиция все равно ничего не сделает. Приедут, напишут рапорт, скажут, чтобы мы подождали, пока пройдет двадцать четыре часа, а потом примут заявление и забудут.

— Ей еще нет восемнадцати, — сказал я. — Когда пропадает подросток, там к этому относятся очень серьезно. Советую позвонить им сейчас же.

— Ник, — сказал Маркус, — мне нужно, чтобы ты сам взялся ее искать.

— А в больницы какие-нибудь вы звонили?

Они тревожно переглянулись, и Белинда ответила:

— Если бы с ней что-нибудь случилось, нам бы уже сообщили, правда?

— Необязательно, — сказал я. — Давайте начнем с этого. Просто чтобы исключить такую возможность. Мне нужен номер ее сотового телефона. Может быть, мой технический консультант найдет ее по нему. И я хочу, чтобы вы позвонили в полицию. Хорошо?

Маркус пожал плечами.

— Их такие мелочи не интересуют, но если ты настаиваешь…

Ни в одну из больниц от Манчестера до Бостона не поступало никого, совпадавшего по приметам с Алексой, но это, кажется, не вызвало у Маркуса и его жены ожидаемого облегчения.

Мне казалось, что они скрывают что-то важное, что-то зловещее. Наверное, именно это шестое чувство заставило меня отнестись к просьбе Маркуса серьезно. Что-то тут было очень сильно не так. Это было дурное предчувствие, и оно становилось все сильнее и сильнее.

Можно назвать это «даром страха».