Похищение в Тютюрлистане

Блошиный цирк

Уже в самом начале улицы, где за порядком смотрело несколько полицейских, шумели возбуждённые толпы горожан. Стрельчатые окна уходящих в небо узких домов были открыты настежь, и в них торчало множество голов.

Часть площади была огорожена канатом. Вдоль него, потирая руки, ходил цыган Нагнёток. В отдалении стоял фургон; там Друмля одевала блох в парадные платьица. Кляпон восседал на козлах, он пронзительно трубил и ударял в медные тарелки. Наверху, между двумя шестами, была натянута тонкая, как волос, бечёвка; она едва виднелась на фоне ветвей и неба.

В переднем ряду стояло несколько мягких кресел, в них сидели отцы города и сам бургомистр, он любовно поглаживал чёрную, как смоль, бороду.

Прежде чем цыган начал представление, бургомистр встал на кресло и, подняв обе руки вверх, воскликнул:

— Благородные сограждане! Помните о похищенной королевне, развлекайтесь без улыбки, ибо страшно подумать, что будет, если и впредь не будет…

На площади воцарилась тишина, и только сердца притаившихся в толпе друзей забились сильнее.

— Каждого, кто принесёт о ней какое-нибудь известие, король щедро наградит; добровольцев, желающих принять участие в поисках, он вооружит, даст им золото и коней; но неизвестно, где она скрыта, поэтому и во время забавы не закрывайте глаза, может быть, она пройдёт недалеко, может быть, приведут сюда украдкой. Присутствующий здесь маэстро Нагнёток дал показания, они много света на дело не проливают, но же я надеюсь, что похитители найдутся. Будьте бдительны! Будьте настороже!

Поклонившись, бургомистр сложил свои пухлые руки под траурно-чёрной бородой и, глядя на небо, уселся в кресло.

Наступила удручающая тишина. Но вот Нагнёток дал знак Кляпону, тот заиграл на трубе, ударил в тарелки, а Друмля выкатила маленькие клетки с нарядно одетыми блохами.

Цыган прошёлся по помосту и поднял решётки. Потягиваясь и зевая, из клеток стали выскакивать огромные блошищи. Сверкая острыми зубами, они бросали по сторонам алчные взгляды.

Толпа зароптала, многие отпрянули, потому что блохи смотрели на горожан так, словно выбирали, кто из них поаппетитней. Цыган поднял руку, успокаивая зрителей. Потом он щёлкнул бичом. Блохи подскочили несколько раз на месте.

И вот, подгоняемые взмахами свистящего хлыста, они бегут уже по две и по три в такт музыке.

Цыган поклонился. Все зааплодировали. Было за что его хвалить. Только железной дрессировкой и незаурядным мужеством можно было принудить к послушанию этих кровожадных тварей.

— А твои-то невинные ягнята, — шепнул петух на ухо Хитраске.

— Я дрожу при одной мысли, что они могли вырасти такими же, — ответила лиса.

Прыгая через зажжённые обручи, кувыркаясь и образовывая в воздухе пирамиды, блохи в разноцветных трико скользят легко и изящно.

Но это только так кажется, потому что две самые дерзкие из них уже крадутся в сторону, скаля на зрителей зубастую пасть. По толпе проходит дрожь, перепуганные ребятишки плача прижимаются к матерям. Но маэстро следит за всем внимательным взором. Он уже достал пистолет и выстрелил над головами хищников. Рассеялась горящая пакля; с опалёнными мордами, злобно урча, блохи вернулись в танцующий круг.

Прокатилась буря аплодисментов.

Нагнёток с изяществом поклонился. Согнав своих воспитанниц в кучу и следя за ними одним глазом, он с видом победителя улыбнулся публике и воскликнул:

— Милостивые господа! Теперь вы увидите номер, секрет которого переходит в нашей семье из поколения в поколение. Это великое искусство, шедевр дрессировки — блошиное пение, — достойное королевского уха.

Удивлённые зрители радостно закричали и захлопали в ладоши. Потом все смолкли. Налегая на верёвки и сопя, зеваки нетерпеливо вытянули шеи.

Поднялся усеянный вишнёвыми цветочками занавес, и выехала запряжённая шестернёй карета. Перед зрителями гарцуют в упряжке самые рослые, самые тупые и злые блохи, они украшены сверкающими золотом чепраками. Порой, громко рыча и брызгая пеной, блохи кусают друг друга в шею и мотают головами, потряхивая пучками страусовых перьев. Среди полной тишины, замутнённой лишь дыханием очарованной толпы, маленькая карета, постукивая, трижды делает круг, и блохи, переступая с ноги на ногу, останавливаются.

Тогда укротитель снимает лосиную перчатку, небрежно бросает на песок и засучивает левый рукав. Он бесстрашно протягивает блохам ладонь, хотя они приседают и ворчат. «Ну! Живо!» — кричит Нагиёток. Неожиданно вся упряжка берёт с места галопом и въезжает на обнажённую руку. Побледневшие лица зрителей застывают в неподвижности, потому что цыган, достав серебряную булавку, проколол в шести местах руку и кормит этих тварей в поощрение свежей кровью. Мороз подирает по коже от блошиного чавканья и причмокивания.

Потом настает минута тишины, и под абрикосовым небом безоблачного вечера кто-то начинает аплодировать. Словно проснувшись, все хлопают, и в вихре аплодисментов открываются дверцы кареты, и из выбегает в розовой юбочке, с гитарой подмышкой любимица цыгана, славная цирковая звезда — Блошинелли!

Она кланяется. Почти никем не замечаемая карета уезжает; блохи внизу становятся полукругом и урчат в ритм вальса. Вспорхнув словно бабочка, Блошинелли становится на туго натянутый шнур, уже совсем не видимый на фоне зеленеющего вечера. Балансируя гитарой, она приближается к середине и подаёт знак.

Снизу раздаются недружные голоса поющих блох, но вскоре уже можно различить знакомый мотив. Вверху, качаясь на тонкой, как волос, бечёвке, Блошинелли ударяет по струнам, и тихий голосок звенит:

Вздох восхищения пролетел по рынку.

— Боже мой, такая маленькая и такая умница, — сопит какая-то толстая дама.

За креслами членов магистрата Прыг многозначительно подталкивает Узелка: «Здорово?»

— Шикарно, почеши-ка мне спину, меня кто-то кусает!

— Радуйся, братец; может, это блоха? Мы откроем собственный цирк.

— Э, если б у нас была Блошинелли, тогда был бы расчёт, был бы расчёт, — бурчит Узелок, почёсывая спину о ручку кресла.

— Братец, а ведь это мысль! — стукнул Прыг приятеля по темени и внимательно посмотрел на затаившую дыхание толпу.

— Сейчас я стряхну, а ты подымай суматоху и лови в шапку. А там ноги в руки!

Прыг ловко протиснулся сквозь толпу зевак и опёрся о бамбуковый шест, отчего бечёвка чуть-чуть провисла, а потом внезапно отскочил, как будто от восторга. Упругое дерево отклонилось, бечёвка, как пружина, подбросила вверх поющую Блошинелли.

Все следили за ней, задрав головы, приветствуя это незаурядное искусство рёвом восхищения.

Восторженное дыхание толпы уносило блоху выше и выше, пока, наконец, она не стала планировать вниз, отчаянно размахивая гитарой.

Плясунья была еще видна на фоне темнеющего неба.

— Прыгай в мои объятия, — кричал в отчаянье цыган, но, видя, что относит ветерок, он, как разъярённый бык, ринулся в толпу.

Узелок визжал, словно поросёнок, которого режут; дети начали пищать и плакать.

Воспользовавшись всеобщим замешательством, блохи грызлись друг с другом и, наконец, освободившись от упряжки, разорвав пёстрые костюмы, поскакали в толпу, на середину площади, где уже стлался холодный вечерний туман.

Кровожадные насекомые набросились на самых толстых горожан; те попытались убежать, толпа заколыхалась, карманные воришки, призывая на помощь полицию, вытаскивали кошельки у перепуганных богачей.

Нагнётку показалось, что Блошинелли приземлилась на чёрной, как смоль, бороде бургомистра.

Цыган подскочил к почтенному горожанину, придавил его грудь коленом и, разделив густую бороду на две пряди, заглянул внутрь. Бургомистр только застонал, но цыган полз уже на четвереньках, высматривая любимицу на камнях, среди толстых икр трясущихся от страха горожан. То здесь, то там высовывалось его налитое кровью лицо и слышались отборные ругательства и вопли. Он был разорён. Друмля плача звала Блошинелли.

Зеваки в панике удирали. Кругом слышался треск закрываемых ворот, крики и стоны.

Перепуганный Мышибрат мчался вдоль стены; вдруг перед ним вырос разъярённый Нагнёток.

— Ах, наконец-то я поймал тебя, мошенник, — заорал он, схватив кота за горло.

К Мышибрату на помощь рванулся петух, но спасти друга было уже невозможно, — их разделил поток бегущих людей.

— Позаботься о Виолинке, — крикнула в ухо капралу Хитраска. Петух схватил девочку в крылья и вместе с бегущей толпой исчез в ближайшем переулке. Он уже не видел, как отбивался от полицейских Мышибрат, как под злобные крики его тащили в тюрьму.

— Это один из банды похитителей, — обвинял его Нагнёток. — Отвечай сейчас же, — где королевна?

— На виселицу его! — кричали вокруг. — Смерть похитителям детей!

Полицейские крепко держали арестованного, привычным движением вывернув ему лапки.

На площади было уже пусто. В густых сумерках рычали только вырвавшиеся на волю, жаждущие крови и одичавшие блохи.