Часть четвертая В снегах Подмосковья
«В начале ноября у меня состоялся не совсем приятный разговор по телефону с Верховным.
— Как ведет себя противник? — спросил И. В. Сталин.
— Заканчивает сосредоточение своих ударных группировок и, видимо, скоро перейдет в наступление.
— Где вы ожидаете главный удар?
— Из района Волоколамска. Танковая группа Гудериана, видимо, ударит в обход Тулы на Каширу.
— Мы с Шапошниковым считаем, что нужно сорвать готовящиеся удары противника своими упреждающими контрударами. Один контрудар надо нанести в районе Волоколамска, другой — из района Серпухова во фланг 4-й армии немцев. Видимо, там собираются крупные силы, чтобы ударить на Москву.
— Какими же силами, товарищ Верховный Главнокомандующий, мы будем наносить эти контрудары? Западный фронт свободных сил не имеет. У нас есть силы только для обороны.
— В районе Волоколамска используйте правофланговые соединения армии Рокоссовского, танковую дивизию и кавкорпус Доватора. В районе Серпухова используйте кавкорпус Белова, танковую дивизию Гетмана и часть сил 49-й армии.
— Считаю, что этого делать сейчас нельзя. Мы не можем бросать на контрудары, успех которых сомнителен, последние резервы фронта. Нам нечем будет тогда подкрепить оборону войск армий, когда противник перейдет в наступление своими ударными группировками.
— Ваш фронт имеет шесть армий. Разве этого мало?
— Но ведь линия обороны войск Западного фронта сильно растянулась; с изгибами она достигла в настоящее время более шестисот километров. У нас очень мало резервов в глубине, особенно в центре фронта.
— Вопрос о контрударах считайте решенным. План сообщите сегодня вечером, — недовольно отрезал И. В. Сталин».
Штаб Западного фронта разместился в небольшом населенном пункте Перхушково. Аккуратные домики скрыты среди старых высоких деревьев. Осеннюю глубокую тишину изредка нарушает звук работающего мотора или человеческий голос. Везде чистота, порядок. Не только командиры, но и рядовые красноармейцы — в новой подогнанной форме. Дежурный на контрольно-пропускном пункте, проверяя документы Белова, пренебрежительно скользнул взглядом по старой, потертой шинели генерала, по охотничьим, с отворотами, сапогам. Павел Алексеевич усмехнулся: где только умудряются коменданты находить для высоких штабов этаких рослых нагловатых красавцев?! Их бы в артиллерию заряжающими, пудовые снаряды таскать, а они с бумажками…
Посмотрел на часы — еще пятнадцать минут, можно размяться после долгой езды в машине. Под ногами поскрипывал нетронутый, свежий снежок. Первые дни ноября, а снег, похоже, улёгся по-настоящему. Новая забота — перековать по-зимнему лошадей… Ну, об этом после.
Точно в назначенное время Павел Алексеевич вошел в кабинет командующего.
— Товарищ генерал армии, генерал-майор Белов по вашему…
— Здравствуй! — Жуков шагнул навстречу, крепко стиснул руку. И сразу заговорил о деле, будто они только вчера расстались: — Семен Михайлович очень тебя хвалит. Оправдывай доверие. С общей обстановкой знаком? Октябрьское наступление противника нам удалось остановить. Бои продолжаются, но уже не с тем напряжением. Все данные за то, что немцы готовят новый бросок на Москву. Начать могут в любой день…
Слушая командующего, Павел Алексеевич думал: не так уж много лет пролетело с той поры когда разбросала их служба в разные стороны, а как изменился Георгий. Посолиднел, словно бы еще раздался в плечах. Тон и жесты решительные. Весь в напряжении, весь — сгусток энергии, воли.
Говорил Жуков быстро, не заглядывая в бумаги. Лишь один раз показал на карте город Серпухов и узкий перешеек, соединяющий Москву с окруженной Тулой. Немцы стремятся замкнуть кольцо, отрезать от столицы южный бастион, сковавший главные силы 2-й танковой армии Гудериана. А западнее и северо-западнее Серпухова немецких войск значительно меньше. Там лесные массивы, редкие населенные пункты. Там обороняется 49-я армия генерала Захаркина. В полосе этой армии начнет наступать группа войск генерала Белова… Да, да, группа войск. Основа ее — кавалерийский корпус. Кроме того, Белову придаются 415-я стрелковая и 112-я танковая дивизии, две танковые бригады и 15-й полк гвардейских минометов подполковника Дегтярева.
Задача: взломать оборону противника, отбросить ого на запад и направить в тыл врага крупные диверсионный отряды.
Замысел, в общих чертах, был ясен. Вот только цель операции казалась Павлу Алексеевичу какой-то неопределенной, расплывчатой. Для чего нужно наносить контрудар? Упредить наступление противника? Но Жуков говорит, что там у немцев всего одна дивизия… Оттянуть в тот район силы гитлеровцев?
По тону Жукова можно было понять — на вопросы он отвечать не намерен. Ну что же, ему виднее. У командования, возможно, более широкие замыслы, и оно не хочет раньше времени раскрывать все карты.
— Разрешите сегодня же выехать на рекогносцировку?
— Нет, нет! — быстро возразил Жуков. — Времени мало, план подготовить сейчас, в штабе. Никого к этому делу не привлекай, никто не должен знать… В нашем распоряжении пять часов. Данные о противнике получи в разведывательном отделе. Все, приступай.
Жуков куда-то торопился. Снял с вешалки шинель и, надевая ее, сказал вдруг не казенно, а грубовато-дружески:
— Толстеешь, что ли, Павел? Китель на спине ползет, штопка видна.
— Немец секанул.
— А ты бы поменьше бегал к нему спиной.
Шутка вышла тяжеловесная. Как и раньше бывало. Такой уж человек: хочет сказать смешное, веселое, а не получается.
— Я, Георгий Константинович, от немцев не бегал и без приказа не отступал. А почему противник за спиной у меня оказывался, других надо спросить.
— Смеюсь, Павел.
— Я понял…
Закрывшись в отведенной для него комнате, Белов познакомился с документами о положении 49-й армии. Войска ее были ослаблены, малочисленны и едва сдерживали натиск противника — вот что понял генерал из этих бумаг. Павел Алексеевич привык принимать решения, учитывая все детали обстановки. А тут лишь приблизительные, неполные сведения. Разве составишь по ним конкретный план? Так только, примерные действия.
Тревожило Белова еще одно обстоятельство. Ни танки, ни кавалеристы не приспособлены наступать в труднопроходимых лесных районах. Подвижные войска потеряют свое главное преимущество — маневр, скорость, внезапность. А противнику значительно легче обороняться в лесу, используя сравнительно небольшие силы.
Об этом и сказал Павел Алексеевич генералу Жукову, когда принес на утверждение свой план:
— Георгий Константинович, я исходил из того, что противник перед нами слабый. Надеюсь, пехота прорвет оборону, и тогда конно-механизированная группа разовьет успех.
Жуков кивнул. Ничего не исправив и не добавив, поставил свою подпись. Вид у него был усталый. Сидел за столом, опустив на руку тяжелый подбородок. Улыбнулся невесело:
— Вот и свиделись, значит, Паша… Евгения Казимировна где?
— В Шуе, на моей родине.
— Девочки с ней?
— Да, вместе, — ответил Павел Алексеевич и вдруг вспомнил, что Георгий-то здешний, из Подмосковья. Из Угодского Завода! Как раз оттуда, куда нацелено острие намеченного контрудара! Не этим ли вызвано включение в группу двух больших диверсионных отрядов, одним из которых командует полковник?
— Жора, — негромко спросил Павел Алексеевич, — мать там осталась?
— Боюсь за нее. — Голос Жукова дрогнул, и Павел Алексеевич от души посочувствовал ему: такая ответственность на человеке, а тут собственное горе давит.
Хотелось сказать что-то теплое, успокоительное, но Жуков уже справился с волнением. Встал. На лице — обычная строгость. Верхняя губа чуть выпячена, нижняя поджата — заметнее выделяется ямочка на подбородке. Произнес полувопросительно:
— Местность для контрудара не очень удачная.
— Я обратил внимание.
— Это инициатива товарища Сталина. Верховный считает, что так нужно…
Павел Алексеевич слегка наклонил голову: он все понял.
— Завтра или послезавтра поедем к товарищу Сталину вместе, — продолжал Жуков. — Возвращайся к себе и жди вызова.
Готовясь к встрече с Верховным Главнокомандующим, Павел Алексеевич обдумывал, как лучше доложить о состоянии корпуса. Пополнение прибыло, людей достаточно: почти пятнадцать тысяч. Хуже с оружием. Запасов нет, значительное количество орудий и пулеметов потеряно в боях. Некоторые маршевые эскадроны пришли без винтовок, без шашек. Плохо и с седлами. Кони прибыли малорослые. Среди них много неуков.
С обмундированием полный порядок. Павел Алексеевич даже улыбнулся, вспомнив об этом. Никогда еще так быстро не удовлетворялись заявки. Из Москвы прислали десятки грузовиков с шапками, валенками, меховыми безрукавками, ватными брюками. По указанию заместителя Наркома обороны Андрея Васильевича Хрулева для самого Белова спешно шилась в лучшем ателье традиционная кавалерийская бекеша. Даже растрогала такая забота.
Значит, если появится возможность, он будет просить у Верховного Главнокомандующего только самое необходимое: автоматы, пулеметы и седла…
Жуков позвонил заранее, назначил место и время встречи. День выдался пасмурный, промозглый. Улицы Москвы были пустынны. Лишь на перекрестках трудились люди: устанавливали противотанковые ежи, возводили баррикады. Зияли чернотой амбразуры дотов. Возле зенитных орудий толпились, согреваясь, дежурные батарейцы.
В 15 часов 45 минут «эмка» Белова подъехала к условленному месту на улице Фрунзе. Павел Алексеевич вышел на тротуар, осмотрелся. То ли туман, то ли ранние осенние сумерки опускались на город. Все было сырое, унылое, серое.
Из-за поворота появилась машина Жукова. Шофер затормозил, Георгий Константинович распахнул дверцу:
— Садись ко мне.
Поехали дальше. На этот раз командующий был не столь официален, как в служебном кабинете. И выглядел моложе, свежее. На секунду подумалось: нет войны, нет седых волос, нет давящей тревоги — оба они молодые, веселые, трясутся, как бывало, бок о бок в машине, едут на очередную инспекторскую проверку.
— Жора, — вырвалось у Белова. — Георгий, как мне там, у товарища Сталина?..
— Как обычно, — улыбка чуть тронула губы Жукова. — Будь готов к вопросам по корпусу. Самые разные могут быть вопросы.
— На это отвечу.
Машина, замедлив ход, въехала в Кремль через Боровицкие ворота. Дальше пошли пешком. Жуков шагал быстро и молча, лишь в одном месте вытянул руку, сказал коротко:
— Авиабомба.
Павел Алексеевич увидел круглую и глубокую воронку — такую могла оставить полутонная бомба.
Еще несколько десятков шагов, и Жуков открыл какую-то дверь. В лицо повеяло сухим теплом.
Лестница привела их в длинный коридор, застланный ковровой дорожкой. С одной стороны — стена. С другой — многочисленные двери, словно в купированном вагоне. Бесшумно ступали по ковру смуглые, черноволосые солдаты с пистолетами на ремнях.
В одной из комнат Павел Алексеевич снял шинель и фуражку. Посмотрел в зеркало. Да, вид не самый подходящий для такого приема. Гимнастерка хоть и новая, но не генеральская, а солдатская — не идти же к Верховному Главнокомандующему в штопаном кителе. Сапоги высокие, с отворотами. Не успел сменить, не привезли в корпус сапог. Только валенки везут навстречу зиме. А в этих, охотничьих, удобно ходить по грязи, по раскисшему чернозему… «Сделает замечание — так и скажу», — решил Павел Алексеевич.
Появился Поскребышев — секретарь Сталина. Поздоровавшись, предложил пойти с ним.
В самом конце длинного коридора Поскребышев отворил дверь в небольшую комнату — вероятно, помещение секретаря. Отсюда, через открытую дверь, видна была другая, просторная и ярко освещенная комната с письменным столом в дальнем углу. Посреди кабинета стоял Сталин с погасшей трубкой в руке.
Жуков представил генерала Белова. Верховный Главнокомандующий окинул его быстрым, оценивающим взглядом, поздоровался и опять повернулся к Жукову, продолжая разговор о реактивной установке, попавшей якобы к немцам.
Волнение, охватившее Павла Алексеевича, прошло. Ожидая своей очереди, он поглядывал на рябое нездоровое лицо Верховного Главнокомандующего. Последний раз Белов видел Сталина восемь, лет назад. Иосиф Виссарионович очень постарел, осунулся, стал вроде бы ниже ростом. В голосе нет прежней твердости. Говорил Сталин негромко и очень внимательно слушал Жукова…
Много раз вспоминал потом Павел Алексеевич об этой встрече. Всплывали какие-то подробности, по-новому осмысливались слова, фразы. Неизменной оставалась лишь торопливая дневниковая запись, сделанная им вечером, после беседы в Кремле.
10 ноября 1941 года. Был на приеме у тов. Сталина. Для меня это исторический прием. Товарищ Сталин значительно изменился. Меня поразило и в душе передернуло, когда увидел, что Жуков держится перед ним слишком независимо.
План операции группы моего имени был одобрен. Верховный Главнокомандующий добавил прикрытие с воздуха истребителями и помощь корпусу со стороны авиации для борьбы с наземными целями.
Я почувствовал, что моей группе придается большое значение. Товарищ Сталин сказал, что даже целая армия за успешную операцию может получить звание гвардейской, и многозначительно посмотрел на меня. Я держался молча. Отвечал только на поставленные вопросы.
Начало действий корпуса товарищ Сталин отложил на сутки с той целью, чтобы и армия Рокоссовского успела принять участие в операции фронта.
Я думал, что группа получает блестящую возможность для выполнения крупной операции. Из обстановки видно, что, если группа получит успех, это будет началом разгрома немцев под Москвой. А потом может наступить разгром противника и на всем советском фронте. «Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик, и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений», — вот на что ориентировал Сталин в своей недавней речи.
Мне кажется, что моя группа должна открыть путь к победе над сильным врагом. Этого более чем достаточно, чтобы я принял все меры к обеспечению успеха. «Или грудь в крестах, или голова в кустах!»
Товарищ Сталин затрагивал ряд вопросов. В числе этих вопросов было новое оружие. Я попросил дать для корпуса наших советских автоматов. Мотивировал эту просьбу тем, что во время боев в Бессарабии и на Украине немецкая пехота имела преимущество над спешенной конницей в автоматическом огне. Немецкие автоматчики просачивались через пашу оборону и навязывали вам ближний бой.
Каждый боец и офицер корпуса старался вооружиться трофейным автоматом, предпочитая его винтовке.
Товарищ Сталин спросил, как я предполагаю использовать автоматы в смысле организационно-тактическом. Я ответил, что считаю целесообразным вооружить автоматами три взвода в каждом пулеметном эскадроне кавалерийских полков. Исходил из тех соображений, что, во-первых, пулеметные эскадроны имеют по штату больше людей, чем сабельные эскадроны. Во-вторых, пулеметные эскадроны могут перевозить автоматчиков на тачанках, а это при спешивании даст больше людей для боя и меньше останется коноводами. В-третьих, мы много потеряли станковых пулеметов в предыдущих боях, и поэтому пулеметчики с винтовками часто использовались как стрелки. В-четвертых, командир кавалерийского полка мог бы использовать автоматчиков централизованно.
Верховный Главнокомандующий не дал оценки моему предложению, но, наведя справки по телефону у товарища Яковлева, обещал около полутора тысяч автоматов (ППД или ППШ). Затем он спросил, не хочу ли я получить новейшие 76-миллиметровые пушки. Я ответил: не знаю, что это за орудия.
Товарищ Сталин с оживлением сказал, что это новая советская пушка, равной которой нет в других армиях, и стал рассказывать о тактико-технических данных. Я ответил, что если пушки так хороши, то очень прошу дать мне их. Товарищ Сталин обещал две батареи.
14 ноября 49-я армия начала наступление. Редкие цепи, поднявшиеся в атаку, были сразу же остановлены плотным огнем немцев. В некоторых местах фашисты даже потеснили советскую пехоту. Наблюдая за боем, Белов понял: вражескую оборону армия не прорвет. Хоть бы рубежи свои удержала!
С раннего утра в полосе намеченного контрудара начали действовать передовые отряды кавалерийского корпуса, разъезды и группы разведчиков. Они изучали, прощупывали передний край, штурмовали небольшие деревни. Павел Алексеевич рассчитывал обнаружить участки, не занятые противником, и скрытно провести кавалерийские полки по лесным массивам на фланги и в тыл гитлеровцев. Но где бы ни появлялись конники, они повсюду встречали сильную, хорошо подготовленную оборону врага. У противника оказалось столько войск, что в двадцатикилометровой полосе не удалось обнаружить ни одной лазейки.
Тут, конечно, были не два и не три батальона фашистов, как утверждала сводка из штаба фронта. Только в деревне Екатериновке оборонялся пехотный полк гитлеровцев с танками и артиллерией. Павел Алексеевич связывался по телефону с командирами дивизий и передовых отрядов. Отовсюду получал схожие ответы:
— Немцев очень много!
— У противника в лесу сплошная линия обороны!
— Фашисты ведут сильный огонь из пулеметов и минометов!
Майор Кононенко, получивший наконец возможность вести разведку, доложил генералу: взяты «языки» от двух вражеских дивизий. По словам пленных, немцы ничего не знали о готовящемся контрударе. Зачем же в таком случае они стянули в этот район два полнокровных соединения?
Два-три батальона или две дивизии — разница ощутимая. Строго говоря, наносить контрудар уже не было смысла. Силы примерно равны, противник обороняется на выгодной местности. А ведь для успешного наступления требуется, по меньшей мере, трехкратное превосходство над врагом. Но приказ… Да и немцы не ждут решительного удара! Так что еще не все потеряно!
Прежде чем принять окончательное решение на завтрашний день, Павел Алексеевич отправился на передовую «подышать обстановкой». Пустив галопом Победителя, проскочил широкое поле, на котором время от времени вырастали султаны разрывов. Где-то вдали, скорей всего на вершине дерева, сидел немецкий наблюдатель и корректировал огонь батареи, не давая проехать машинам и повозкам.
Штаб 5-й Ставропольской имени Блинова дивизии разместился в селе, многие дома которого сгорели или еще продолжали гореть. Воздух наполнен был едким чадом. Жителей не видно. Виктор Кириллович Баранов сидел в избе возле полевого телефона, поглядывая на улицу через разбитое окно. Новая генеральская шинель распахнута, голос резкий и хриплый.
— Дела неважные, — сказал он. — Противник не только обороняется, но и отбрасывает мои передовые отряды. Хочу сам съездить.
— Вместе поедем.
Павел Алексеевич насторожился, услышав команду «Возду-у-ух!», долетевшую со двора. По звуку моторов определил: немецкие бомбардировщики. Посмотрел на Баранова, тот рукой махнул:
— Негде укрыться. Был погреб за домом, его прямым попаданием разнесло. Пятый раз за день налетают. От них главные потери… Мы как, Павел Алексеевич, в хате переждем или на улице?
— Пошли, пошли! Там хоть видно, куда бомба летит!
— Когда увидишь, прятаться поздно, — усмехнулся Баранов, застегивая шинель.
Остановились у плетня, глядя в мутное, серое небо. Из соседнего дома выскочил комиссар дивизии Нельзин, хорошо знакомый Павлу Алексеевичу — долгое время он исполнял обязанности комиссара корпуса. Нельзин в одной гимнастерке, без шапки. В руках — стопка бумаг. Крикнул кому-то, чтобы готовили коня.
— Комиссар, немец летит! — предупредил Баранов.
— Некогда мне, — рассеянно ответил тот и скрылся за дверью.
Мелкие бомбы рвались поодаль, в центре села и на огородах. Немцы бомбили бесприцельно, не снижаясь — опасались пулеметчиков. Следя за самолетами, которые разворачивались для нового захода, Павел Алексеевич вспомнил, как стоял летом с Родионом Яковлевичем Малиновским под немецкими бомбами. Тогда была бравада, было мальчишество, даже любопытство какое-то. А сейчас лишь одно желание — надежней укрыться… Об этом он и сказал Баранову.
— Воронка тут на месте погреба, — ответил Виктор Кириллович. — Большая. Пойдемте.
Резкий нарастающий визг бросил их на землю. И сразу — удар, пламя, дым! Генералов подкинуло. Сверху падали твердые комья земли.
Взрывы отдалились. Белов осторожно приподнялся. Почему-то болела грудь. Ощупал себя, отряхнул бекешу. Неподалеку дымились аккуратные черные ямки. Соседний дом накренился, осел на один бок.
— Комиссара убило! — закричал кто-то.
Баранов, хромая, побежал к дому.
Два бойца вынесли на крыльцо Нельзина. На ноге не было сапога, брюки почернели от крови.
— Жив? — склонился над ним Баранов.
— Кость раздроблена, кажется.
С ноги комиссара, с мокрых клочьев штанины падали на мерзлую землю красные капли.
— В медсандивизион! — распорядился Павел Алексеевич. — Везите быстрее!
Отправив Нельзина, они сели на коней и поскакали к лесу, плотной стеной возвышавшемуся западнее села. Чем дальше ехали по извилистой узкой дороге, тем громче становился треск выстрелов. Баранов вздыхал — жалел комиссара. И себя тоже, наверно. С Нельзиным они жили дружно… А Павел Алексеевич думал, что все меньше и меньше остается людей, с которыми он встретил войну. И они с Барановым тоже не заговоренные… Словно угадав его мысли, Виктор Кириллович сказал:
— Крепко, Павел Алексеевич, молится кто-то за нас.
— Побасенка такая есть, — улыбнулся Белов. — Смерть генералов оберегает. Генералы первые помощники в ее деле, самый большой урожай дают. Без них ей трудно. Хороших генералов, у которых потерь мало, она иной раз забирает. А уж плохих — ни-ни!
— Мне, значит, опасаться нечего? — настороженно произнес Баранов.
— Не разводи самокритику, Виктор Кириллович. Это к слову пришлось.
Они миновали старый лес. Начался густой ельник, в котором укрывались коноводы с лошадьми. Даже костерчики горели кое-где: бойцы обогревали раненых, кипятили чай и пекли картошку.
За ельником открылась деревня на пригорке посреди обширной поляны. Немцы с возвышенности простреливали все безлесное пространство. В бинокль видны были траншеи, проволочные заграждения. Деревня горела. Ветер гнал над поляной клочья дыма.
На опушке готовился к повторной атаке спешенный эскадрон. Ударила по немецким окопам батарея. Выползли из леса три танка. Стреляя на ходу, двинулись к деревне. За машинами бежали бойцы. Когда они приблизились к крайним сараям, огонь немцев резко усилился. Непрерывно хлестали пулеметы. Стрекотание автоматов слилось в сплошной треск.
Цепь залегла, не добежав до окопов. Танк, который шел впереди, начал было утюжить колючую проволоку, но подорвался на мине. Второй взял его на буксир, пытаясь вытянуть в безопасное место. Третий медленно отползал, прикрывая огнем товарищей.
— Нет, — сказал Баранов, — не справятся. Завтра общее наступление, а у меня эта деревушка поперек горла.
— Попробуйте обойти ночью. Ищите слабые места в обороне фашистов, свободные тропы и просеки.
— Будем искать, — согласился Баранов.
В штаб корпуса, стоявший в селе Верхнее Шахлово, Павел Алексеевич возвратился, когда стемнело. Умылся, перекусил наскоро и пригласил к себе ближайших помощников. Полковник Грецов и майор Кононенко сделали короткие сообщения. Противник перед группой сильный. Разведкой боем и разъездами не обнаружено на передовой ни одного участка, не занятого врагом.
День 17 ноября был особенно напряженным. С рассветом появились вражеские самолеты. Сотрясая воздух тяжким гулом моторов, шли они на восток, к Москве. Лишь немногие разворачивались над районом, где действовали кавалеристы. Зато орудия и минометы немцев грохотали не переставая. Враг усилил сопротивление, на некоторых участках даже контратаковал.
Несколько суток кавалеристы непрерывными действиями пытались измотать противника. Но измотались и сами.
Из штаба Западного фронта сообщили, что севернее и южнее группы Белова немцы перешли в наступление и что это, по всей вероятности, начало нового общего наступления на Москву.
Павел Алексеевич позвонил командирам дивизий — Баранову и Осликовскому, познакомил с обстановкой. Оба комдива доложили, что полки выдохлись, люди валятся с ног. Белов, поколебавшись, сузил задачу: в первую очередь подавить окруженные немецкие гарнизоны. Пять лесных сел взяли в кольцо конники, по меньшей мере, пять полков оборонялись там. Их и надо добить поскорее. Это кавалеристам по силам.
И Баранов и Осликовский ответили: противник ведет такой мощный огонь, что днем активные действия невозможны. Начнут выполнять приказ вечером.
Едва закончился этот разговор, генерала Белова вызвал к телефону Жуков. В последние дни, когда стало ясно, что контрудар не принес ожидаемого успеха, Жуков говорил с Беловым все резче и резче. Сейчас голос командующего звучал особенно раздраженно:
— Что ты там закопался? Боишься вперед идти?! Если к исходу дня задачу не выполнишь, пеняй на себя.
— Товарищ генерал армии…
— По всей строгости ответишь! Сам приеду! — В трубке раздался щелчок.
— Если нынче не прорвемся, отвечу по всей строгости. Он взвинчен. Он сам приедет, — негромко произнес Белов, отвечая на вопросительный взгляд Щелаковского. — А мы не прорвемся ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Есть вещи, которые выше наших возможностей.
— Ты прав, командир. Но если Жуков появится здесь, объяснять и разбираться будет поздно… Послушай меня, Павел Алексеевич, отправляйся на передовую.
— Это похоже на бегство.
— Оставь свое самолюбие, — перебил Щелаковский. — Дорог тебе корпус или нет?! Для того тебя партия растила, чтобы кто-то под горячую руку… Мы с тобой на равных правах, верно? Ты приказываешь, я даю согласие, подписываю. А теперь я тебе приказываю как комиссар и прошу как друг: отправляйся на сутки без всяких оговорок.
— А ты?
— Не беспокойся, — усмехнулся Алексей Варфоломеевич. — Если приедет Жуков, побеседую с ним по душам. Мы ведь еще в двадцать седьмом году рука об руку работали. Он был командиром-единоначальником в тридцать девятом кавполку седьмой Самарской дивизии, а я — секретарем партбюро. Фактически — комиссаром. Тогда еще приходилось холодной водичкой его поливать. Короче говоря, поезжай… Ты все равно ведь собирался.
— Нет, не все равно, — ответил Белов. — Но, пожалуй, ты прав.
Повернулся и медленно, чуть сутулясь, вышел из комнаты.
Подседланный Победитель ждал у коновязи. Тронув ладонью морду потянувшегося к нему коня, Павел Алексеевич вскочил в седло и выехал на улицу. Возле крайних домов его рысью догнал старший лейтенант Михайлов. Пристроился сзади и сопел сердито: обиделся — не позвал генерал…
К Баранову добрались засветло. Под старыми соснами стояла бревенчатая избушка в два оконца, с низким потолком. На пол набросаны еловые лапы. Поверх их расстелен ковер, на котором восседал угрюмый краснолицый Виктор Кириллович. Поднялся, шагнул навстречу Белову:
— Товарищ генерал, скажите мне, в каком уставе написано, чтобы конница на танки перла, чтобы лесные завалы штурмовала? У немцев на каждый мой пулемет — три пулемета, на каждую пушку — пять пушек, на каждого моего бойца с винтовкой — отделение автоматчиков. А мы — восемь атак в сутки. Лучших людей теряю. Каждый третий у меня убит или ранен. И ради чего? Возьму я сегодня эту проклятую деревню, а у немцев за ней еще десять таких же.
— Ты пьян, Виктор Кириллович?
— А это я нарочно, — невесело засмеялся Баранов. — С пьяного какой спрос? Вот велел командирам полков, чтобы они людей не гробили. Пригодятся нам еще люди. А меня пускай судят, если на то пошло. Один отвечу.
— Я вынужден буду назначить расследование, — тихо произнес генерал. Баранов хотел возразить, но Павел Алексеевич опередил его: — Лучше расследование назначу я, чем этим займутся сверху.
— Да уж точно, — кивнул Баранов, и в глазах его блеснула хитринка. — Только не сегодня. Обождите, пока бой кончится.
— Посмотрим. — Павел Алексеевич поднялся с ковра. В душе его не было осуждения. Формально Баранов нарушил порядок, совершил проступок, если не преступление. Но действительно, какой смысл бросать людей на непреодолимые укрепления?
Назначить расследование придется. Это долг командира. Однако доверить расследование надо людям не только принципиальным, но и понимающим, опаленным боями. Пусть займется Грецов. И начальник политотдела Милославский. Последний сам недавно комиссарил в 131-м Таманском полку, человек смелый, образованный, умный… Но какими бы ни были результаты расследования, Павел Алексеевич все равно станет защищать Баранова перед начальством. Если, конечно, самого сегодня не снимет с должности Жуков…
Командный пункт 9-й Крымской кавдивизии Павел Алексеевич разыскал, когда было уже совсем темно. Полковник Осликовский доложил, что конники ведут бой за населенный пункт Высокое. Там у фашистов мощный оборонительный узел, но наши подразделения обошли его, обложили со всех сторон.
Голос у Осликовского тоже простуженный, хриплый. Заикается он больше обычного. От усталости, наверно, от напряжения. Полковник, как всегда, строг, суховат, затянут ремнями. Шинель, шапка, осунувшееся лицо — все покрыто копотью, сажей.
— Высокое взять сегодня же! — распорядился Белов.
— Ночью вы-вы-вышвырнем немца, — сказал Осликовский и начал деловито докладывать, как подготовлен бой.
Подвезены снаряды и патроны. Удалось договориться с подполковником Дегтяревым — его полк гвардейских минометов даст залп. Подтянуты двенадцать танков из 145-й танковой бригады. Они пойдут в атаку вместе со спешенными конниками.
— Пусть артиллеристы катят орудия в боевых порядках наступающих и бьют по огневым точкам прямой наводкой, — посоветовал Павел Алексеевич.
Он дождался начала боя. Увидел, как полыхнули за лесом залпы «катюш» и пронеслись вдали яркие хвосты реактивных снарядов. Услышал нарастающий грохот орудий. Этот штурм лесного села, эта атака — они решат все и не решат ничего. Если Белов сообщит в штаб фронта, что Высокое взято и кавалеристы продвинулись вперед, гнев начальства будет самортизирован. Но за Высоким у немцев оборудован не менее мощный оборонительный узел, и дивизия Осликовского застрянет возле него…
У Павла Алексеевича болела голова, и вообще он чувствовал себя скверно. Подавленное состояние, вялость — он не способен был сейчас ясно мыслить и поступать решительно. Сказывались разговор с Жуковым и усталость. Ведь Белов тоже не спал почти трое суток. И самое необходимое — восстановить силы.
Землянка штаба дивизии, в которую он спустился, оказалась не очень уютной. Четырехугольная яма, накрытая бревнами. Потолок низкий, сгибаешься в три погибели. По углам ямы горят небольшие костры. Над каждым сделана в потолке вытяжная дыра, но дым не желал подниматься вверх. Он клубился в землянке, выжимая слезы из глаз. Лишь возле самого пола, на котором впокат спали люди, можно было дышать.
Генералу освободили место возле дальней стенки, на подстилке из еловых лап. В ногах костер. Возле головы — тоже. Приятно, тепло, однако лежать надо скорчившись. Если распрямишься, огонь лизнет или шапку, или сапоги.
При колеблющемся свете Павел Алексеевич видел начальника штаба дивизии полковника Баумштейна, отдававшего какие-то приказания по телефону. Баумштейн часто кашлял, наверное, от дыма, каждый раз аккуратно прикрывая трубку рукой. Лицо у него черное от копоти, белки глаз блестят.
Было обидно чувствовать себя бездомным беглецом. Зря послушался Щелаковского и уехал из штаба. Надо быть твердым до конца, чтобы никогда не мучила совесть. Ведь он, значит, все-таки испугался? И главное — не поборол свой страх. А чего ему бояться? Смерти? Павел Алексеевич усмехнулся: смерть поджидала его на каждом шагу. Только если уж погибнуть, то в бою, по-солдатски.
Он закончит свой путь честно, как подобает русскому воину. Если к утру Высокое не будет взято, сам поведет в атаку кавалерийский полк. И обязательно в бурке…
Помнится, он осуждал командующего Южным фронтом генерала Тюленева за то, что тот лично повел на штурм батальон, стремясь сбросить немцев с плацдарма в Днепр. Но бывают, значит, такие ситуации, когда генералу не остается ничего другого — лишь самому вести вперед роту, батальон или полк…
От приглушенных расстоянием взрывов со стены падали комочки земли. Когда открывалась дверь, по полу расползался холодный воздух. Павел Алексеевич вздыхал, кашлял, стараясь устроиться между двух костров, слушал телефонные разговоры полковника Баумштейна и никак не мог заснуть. А тут еще этот проклятый дым ест глаза, копоть оседает на лицо, на бекешу… Завтра, наверно, после боя эту землянку сделают братской могилой. Трудно долбить мерзлую землю, а тут готовая яма…
Если бы мог он тогда, усталый, измученный, оскорбленный, заглянуть на несколько лет вперед! Он увидел бы себя в сверкающем банкетном зале в Берлине на торжественном приеме в честь победителей-полководцев. Он услышал бы тост, поднятый за него маршалом Жуковым: «Вот Белов до сих пор обижается на меня за Серпухов, но его группа сорвала прорыв крупных сил немцев к Москве, а ведь это главное!»
Нет-нет, тогда, в задымленной тесной землянке, все это показалось бы ему сказочным сном. Ведь был еще только ноябрь 1941 года, еще немцы победно шли к советской столице, и на их пути, под их танками у безвестных деревень безвестно гибли русские люди, не думавшие о славе, мечтавшие лишь об одном: задержать, остановить вражескую лавину.
Что уж там — генеральский банкет в Берлине! Насколько легче и яснее стало бы Белову, перенесись он в этот вечер мысленно всего лишь на сто километров на запад, в штаб командующего 4-й полевой армией немцев фельдмаршала фон Клюге. Этот выдержанный, хладнокровный, холеный аристократ, казалось бы лишенный всяких эмоций, последние сутки заметно нервничал. Еще бы! Началось решающее наступление на Москву, начался последний бросок к русской столице, и те, кто первым придет к финишу, получат самые большие награды.
Немецкие войска быстро продвигались севернее Москвы. Генерал Гудериан вел свои войска к Оке. А перед фельдмаршалом фон Клюге лежал объяснительный документ, подготовленный штабом. Этот документ надо было подписать и отправить в Берлин.
«Командование 4-й армии докладывает, что оно, вследствие больших успехов, достигнутых противником на ее правом фланге, было вынуждено ввести в бой резервы, сосредоточенные в тылу для намеченного на завтра наступления, и поэтому не в состоянии перейти в наступление в районе между р. Москва и р. Ока».
Утро вечера мудренее — точно сказано в поговорке! Павел Алексеевич проснулся от громких голосов, от веселого шума. Посреди землянки стоял полковник Осликовский и, запрокинув голову, пил из кружки. Вытер рукавом шинели рот, шагнул к Белову:
— Т-т-товарищ ге-генерал! Крымская дивизия взяла Высокое! За-за-захвачен штабной немецкий офицер с важными бумагами.
— Спасибо, Николай Сергеевич! Спасибо! Где пленный?
— К-к-кононенко забрал. В штаб корпуса повезли.
— Михайлов, коня!
Пленный оказался капитаном из штаба 13-го армейского корпуса. Когда приехал Белов, Кононенко уже заканчивал допрос. Отвечал капитан очень подробно и многословно. Павел Алексеевич строго взглянул на Кононенко: почему такой разговорчивый гитлеровец? Однажды был случай — «поднажали» начальник разведки и переводчик на пленного, так припугнули, что немец всему поддакивал, со всем соглашался, наговорил черт знает что. Тогда Белов сделал внушение своему разведчику: ненависть к фашистам одно, а порядок, интересы службы — выше других эмоций. От «языка» нужны достоверные сведения, а не испуганная болтовня.
С тех пор Кононенко на допросах вел себя сдержанно, только глаза выдавали его: от одного взгляда пленные пятились, втягивая голову в плечи. Но с этим штабным офицером все иначе. Он не испуган. Наоборот, самоуверенный капитан просто не считал нужным скрывать что-либо. Уже сегодня его сведения устареют. В ближайшие дни немецкие войска возьмут Москву. Остальное не имеет значения.
У пленного нашли боевой приказ, из которого Павел Алексеевич узнал: только в первом эшелоне против его группы действовали три вражеские пехотные дивизии: 17, 137 и 260-я. Еще три спешили на усиление.
На душе сразу стало спокойней. Его группа хоть и не добилась заметного успеха, но сковала крупные силы противника. А это уж кое-что значило.
Пленного капитана и захваченные документы отправили в штаб Западного фронта. Одновременно Белов запросил разрешение перейти к обороне — слишком уж не в его пользу было соотношение сил.
Подсчитывались потери. Их было много. Больше трех тысяч бойцов и командиров выбыло из корпуса в серпуховских лесах. Столько же, вероятно, потеряли и немцы.
Генерал Жуков в корпус не приехал. По телефону говорил сдержанно, сухо. На запрос о прекращении наступления прислал ответ, начинавшийся словами: «В связи с невыполнением задачи группой Белова и положением на флангах фронта…» Формулировка, конечно, малоприятная. Да бог с ней, с этой формулировкой! Главное, что корпус, измотанный в неравных боях, получил отдых.
Кавалеристы начали передавать свой участок пехоте, но смена проходила медленно: у 49-й армии не хватало сил, чтобы надежно прикрыть освобождающуюся полосу. Павел Алексеевич несколько раз ездил к генералу Захаркину, просил поторопиться. До начала новых боев надо было обязательно перековать лошадей по-зимнему, на все четыре ноги. Летом достаточно передних, а теперь почва промерзла, покрылись льдом лужи, ручьи и реки. Кони скользили. Твердокаменная земля наминала подушку некованых ног. Лошади ступали осторожно и двигались медленнее, чем люди.
Генерал распорядился использовать для ковки и перековки малейшую возможность. Сам вместе с комиссаром отправился в части проверить, как идут дела. Выехали они верхом после обеда. Было холодно. Медленно ползли низкие тучи. Сыпался мелкий снежок, подбеливший поля и лесные прогалины.
Алексей Варфоломеевич еще утром возвратился из Политуправления фронта, но до сих пор они не имели возможности потолковать с глазу на глаз.
— Чем порадовали тебя? — спросил Белов.
— О Баранове и Осликовском разговор был. Соответствуют ли по морально-политическим качествам… О Баранове сложилось мнение не в его пользу. Якобы чудачества у него, панибратство с подчиненными. А главное — к зеленому змию привержен.
— Так, так, — покачал головой Белов. — Ну, это их слова. А твои?
— Ты как бы на моем месте? — повернулся в седле Щелаковский.
— Я бы сказал, что недостатки у Баранова есть. Мы взыскиваем с него, помогаем. А командир он хороший, дело свое знает. В дивизии его любят, конники его «батей» зовут. Это не панибратство, а уважение к старшему другу-товарищу.
— Тебе можно было ехать вместо меня, — усмехнулся Щелаковский. — Почти слово в слово.
— Для общей пользы стараемся.
— Ну? — весело прищурился Алексей Варфоломеевич. — Только и всего? А я, грешным делом, подумал, что это от сходства характеров.
— Нашел сходство! — хмыкнул Белов. — Я человек уравновешенный…
— Степенный, — подсказал комиссар.
— И степенный, если хочешь. А ты кто? Ты же холерик. Одного дня в штабе просидеть не можешь. Будто пружина в тебе. Да ты и вообще-то сидеть не способен. Даже на совещаниях из угла в угол бегаешь.
— Сидеть я способен, — серьезно возразил Щелаковский. — И даже очень. За столом, если закуска хорошая.
Павел Алексеевич засмеялся так громко, что с высокой сосны испуганно сорвалась ворона и закружилась над дорогой, недоуменно каркая.
— Уж если говорить про сходство, то оно в другом, — продолжал Алексей Варфоломеевич. — Ты сразу после школы определился в телеграфисты, и я в то же время в таком же возрасте, пятнадцати лет от роду, поступил учеником в почтово-телеграфную контору. Ты в Красной Армии с первых месяцев ее рождения, и я тоже. И в партию мы почти в одно время вступили. Трудно нам по-разному мыслить.
— Доводы веские, — согласился Белов.
— А насчет Осликовского вопрос был такой: полковник, командиром дивизии выдвинут, а беспартийный. Почему?
— Со своим особым мнением человек. Считает, что ему и по строевой линии руководителей вполне достаточно.
— А ему-то, Павел Алексеевич, с его трудным характером, особенно нужно в партию. Сподручней будет дивизией управлять. На коммунистов, на комсомольцев опора. Помогут ему товарищи резкие углы сгладить.
— Там на этот счет комиссар старается.
— И все же в партию ему нужно… А комиссар там правильно действует… Я так считаю, Павел Алексеевич, сейчас главная задача политработников — повышать авторитет командира. Может, странно слышать такое от комиссара, но я глубоко убежден — в армии необходимо единоначалие. Хорошо, когда командир и комиссар, как мы с тобой, понимают друг друга и не пикируются. Да ведь люди-то разные и по уму и по характеру. Ты знаешь: бывает, что командир в одну сторону тянет, а комиссар — в другую. Каждый из них сам по себе человек хороший, а делу — вред. Такого в армии не должно быть.
— Вся власть командиру? И вся ответственность?
— Уверен, что к этому мы придем. И чем скорее, тем лучше.
— А знаешь, комиссар, ты и вправду неплохой человек, если можешь вот так на собственную работу вроде бы со стороны посмотреть.
— Оценил? — улыбнулся Алексей Варфоломеевич. — Ну и радуйся дальше в индивидуальном порядке. Я направо, тылы Осликовского нагоню. А ты, разумеется, к любимцам своим?
— Нет у меня любимцев! — запротестовал Белов. — Все полки, как пальцы на руке. Какой ни тронь, одинаково больно.
— Верно, верно, — засмеялся Щелаковский, придерживая коня. — Только один палец большой, а другой мизинец… Ну, до свидания.
Павел Алексеевич усмехнулся в усы. Дотошный человек этот Щелаковский. За долгие годы службы Белов приучил себя без предвзятости относиться к подчиненным, никого не выделять, оценивать по делам, а не по речам, заверениям и обязательствам. Терпеть не мог тех, кто равнодушен к делу, кто трудится абы как. Таких он отсекал от себя раз и навсегда.
Старался быть объективным в оценках, в подходе к людям, к целым подразделениям. Но в сердце все равно теплились какие-то необъяснимые, не подвластные рассудку симпатии и антипатии. Они почти никогда не проявлялись, однако они были, и Алексей Варфоломеевич это заметил.
Что там греха таить, с особой охотой ездил Белов в 131-й Таманский полк, выделявшийся своей подтянутостью, особой кавалерийской культурой и строжайшей дисциплиной. Люди там лихие, отчаянные в бою. Нравился Белову командир таманцев Синицкий. А еще питал Павел Алексеевич слабость к командиру 160-го Камышинского полка подполковнику Князеву Аркадию Васильевичу. К Аркаше Князеву, как звали его офицеры. Командир камышинцев всегда полон энергии и веселого задора. Где Аркадий — там шутка, смех, дружеская подначка. Усы у него пышные, глаза озорные, смешливые.
Смекалистый и исполнительный, он охотно брался за любое дело, даже самое трудное. И добивался успеха без натуги, без жалоб. В бой ведь тоже идут по-разному. Одни думают о гибели и мрачностью своей давят на окружающих. А другой нацелен всем своим существом на успех, рядом с ним люди проникаются уверенностью. Таков Аркадий Князев. Поэтому, наверно, и не изменяет ему военное счастье.
Один эскадрон Камышинского полка расположился в небольшой, наполовину выгоревшей деревне. Были уже сумерки, когда Павел Алексеевич подъехал к старенькой покосившейся кузне, стоявшей чуть на отлете. Тут было особенно шумно и многолюдно. Бойцы растрясали тюки прессованного сена, охапками носили его к коновязи, сооруженной из длинных жердей. Богатырь старшина, раскладывавший на попоне сухари, так громко гаркнул «Смирно!», что у Белова в ушах зазвенело.
Возле кузни хозяйничал пожилой, цыганистого вида боец в длинном кожаном фартуке. Привычно брал на колено ногу коня, точными ударами вгонял гвозди в копыто. Павел Алексеевич засмотрелся: несколько ловких движений — и подкова на месте. В действиях бойца было столько уверенности и силы, что лошади, чувствуя бесполезность сопротивления, сразу подчинялись ему, лишь пофыркивали тревожно.
Через дверной проем кузни виден был горн, ярко рдевшие в полутьме угли. Там шла своя работа. Глухо бацал по раскаленной железной полосе молот, и дробно, весело тенькал маленький молоток. Приятно пахло дымком и окалиной.
Павел Алексеевич закурил, присел на чурбак, любуясь привычной картиной, и вдруг почувствовал, что теряет ощущение времени. Все это уже было, все это он видел много раз… И десять, и двадцать лет назад был такой же бивак, светился в полумраке кузнечный горн, и боец в кожаном фартуке ловко, умело ковал коней. А другие бойцы вот так же охапками носили сено, чистили лошадей, переругивались беззлобно. Такой же синий холодный вечер, такие же винтовки, шашки, голоса… Тьфу, чертовщина какая-то! Ведь это не Новочеркасск, не Майкоп.
Грянула война моторов, а современного вооружения у нас оказалось мало. Вот поэтому и сидит сейчас он в подмосковной деревне возле старой покосившейся кузницы… Будут, наверняка будут у нас танковые корпуса, а может, и целые танковые армии! А пока вот — кони, винтовки, тачанки. И запомнившиеся слова комиссара: «Ничего, хлопцы, мы и на лошадях выдержим! Недаром ведь мощность моторов лошадиными силами меряют!..»
К кузне галопом подскакал Князев. На ходу птицей слетел с седла. Павел Алексеевич предупреждающе поднял руку — тише! Люди на отдыхе. Спросил негромко:
— Откуда подковы? С неба свалились?
— Посылал своих людей в Серпухов на завод. Время к зиме, а интендантам не накланяешься.
— Ну а там что за самодеятельность у тебя? — кивнул генерал на кузню. — Что они мастерят?
— Вьючные седла для станковых пулеметов.
— Зачем? Объясни. — Павел Алексеевич говорил сухо, стараясь скрыть удовольствие, как всегда появившееся при виде Князева.
— Товарищ генерал, я не меньше других тачанку люблю. Чтобы четверка коней — вожжами не удержать! Чтобы первый номер из пулемета фамилию свою одной очередью выбивал! Выскочат на позиции, развернутся, полоснут огнем — сердце замрет!
— А вы без лирики, — подавил улыбку Белов.
— Слушаюсь, товарищ генерал. Пока мы в степях воевали, тачанка к месту была. А здесь леса и болота. С дороги не свернешь, по лесной тропе, по просеке не проедешь. Одна тачанка застряла, у другой ось полетела. Так и получается: сабельники бой ведут, а пулеметный эскадрон тачанки вытаскивает. Я приказал вьючные седла делать.
— А тачанки?
— Пока в обоз, боеприпасы возить. Выйдем на ровную местность, пулеметы на них вернем.
— Баранов знает?
— Я докладывал командиру дивизии. Не возражает. — Князев весело посмотрел на Белова и уточнил: — Морщится, но не возражает.
— Все правильно, подполковник, так и должно быть, — засмеялся Павел Алексеевич. — Давай посмотрим твои седла. Я к вам из других полков пулеметчиков пришлю, им покажешь…
На дороге появилась легковая машина. Павел Алексеевич узнал ее — из штаба корпуса. Наверняка — за ним. Значит, случилось что-то важное. Грецов не стал бы беспокоить по пустякам.
Офицер связи вручил Белову пакет. Ну, так и есть, Михаил Дмитриевич просит приехать безотлагательно. Поступило распоряжение командующего Западным фронтом: в связи с тем что резко осложнилась обстановка возле Венёва, корпусу надлежит немедленно начать форсированный марш и к исходу 25 ноября сосредоточиться в районе Кашира, Зарайск.
Вот тебе и ковка, вот и отдых после боев!
Павел Алексеевич сел в машину, поручив Победителя коноводу. Развернул на коленях карту. Офицер связи светил карманным фонариком. Автомобиль встряхивало на кочках, подбрасывало на ухабах. Слабый лучик прыгал по бумаге севернее голубой полоски Оки, между Серпуховом и Каширой.
Да что они там, в штабе фронта, расстояний не знают?! На форсированный марш дают сутки! Это же нереально! Потребуется время, чтобы все подготовить: найти целесообразные маршруты, распределить силы по колоннам, организовать управление и походное охранение, разработать приказ, доставить его всем командирам. Это непросто. Тем более что 9-я Крымская дивизия движется сейчас в район Лопасни. Ее придется повернуть назад, дать новый маршрут. Конникам Осликовского надо будет пройти сто пятьдесят километров. И на все только сутки?!
Ну, насчет знания расстояний — это он сгоряча. Вывод один: под Каширой из рук вон плохо, если командующий ставит корпусу задачу, теоретически невыполнимую.
В штабе корпуса это поняли не хуже генерала. Когда Белов приехал, подготовка к маршу была в полном разгаре. Полковник Грецов, на вид несколько флегматичный, любил именно такую работу: с полным напряжением, с максимальной нагрузкой. Другой начштаба растерялся бы перед массой разнообразных вопросов, которые надо было решать почти одновременно. А Грецов сразу схватывал главное. Быстро обдумывал, взвешивал, давал распоряжения и при этом еще шутить успевал.
До возвращения Белова он повернул на новый маршрут дивизию Осликовского и 15-й полк гвардейских минометов, оставшийся в корпусе. Они шли теперь к Зарайску. Генерал Баранов получил предварительное распоряжение о движении на Каширу.
Начальник оперативного отдела майор Шреер уже инструктировал группу офицеров, с которой намеревался выехать по намеченным дорогам: офицеры должны были направлять колонны по маршрутам и контролировать движение. Майор Вашурин готовил письменный приказ. Связисты пытались по радио и по проводам вызвать Тулу или Венёв — разыскивали командующего 50-й армией генерала Болдина.
А из штаба Западного фронта одно за другим поступали новые указания и уточнения, в каждом из которых повторялось подстегивающее, тревожное слово: скорей, скорей, скорей!
Ровно в полночь с севера въехала в Мордвес легковая автомашина. Медленно двигалась она по центральной улице, огибая свежие воронки. Старый маленький городок будто вымер. Ни огонька, ни человеческого голоса. Днем Мордвес бомбили немцы, окна многих домов зияли черными провалами. На перекрестке дотлевали остатки пожарища.
Старший лейтенант Михайлов весь в напряжении. Палец — на спусковом крючке автомата. Тишина обманчива, не наскочить бы на гитлеровцев!
В это же самое время в Мордвес с юга, со стороны Венёва, въехала другая автомашина, в которой находились два генерала: командующий 50-й армией Болдин и его предшественник на этом посту, только что сдавший свои дела. Как и было условлено, машины встретились в центре города.
Михайлов и адъютант Болдина пошли искать место, где можно поговорить. Ходили от дома к дому, стучали в окна — никто не отзывался. Наконец в небольшом домике им открыли дверь. У хозяйки нашлась керосиновая лампа. При ее тусклом свете генералы разложили на столе карты.
Болдин познакомил Белова с обстановкой. Вот уже месяц ударная группировка Гудериана топчется под Тулой, не может взять ее. Немцы подтянули резервы и изменили направление удара. Гудериан двинулся на северо-восток. Советские дивизии в районе Венёва сдержать вражеское наступление не смогли. Они отброшены и рассеяны, 50-я армия разрезана надвое. У Болдина осталась только охрана и группа связистов. С ними он намерен пробиваться к главным силам армии в полуокруженную Тулу.
Павел Алексеевич хорошо понимал, какую угрозу несет новый рывок Гудериана. Нет сомнений, что фашисты хотят выйти к Оке и захватить переправы через нее, чтобы наступать на Москву. Потерять Каширу — значит лишиться мощной ГРЭС, оставить Ожерельевский железнодорожный узел. А самое страшное — открыть фашистам прямую дорогу к столице: гитлеровцам останется пройти около ста километров по хорошему шоссе. И на всем этом направлении нет крупных сил Красной Армии, способных отразить удар танкового тарана!
Никаких сил, если не считать поредевший в боях кавкорпус генерала Белова. Только успеют ли конники, колонны которых растянулись по проселкам в лесных массивах между Серпуховом и Ступино, выйти к Кашире раньше немецких войск? Надежды почти нет. Путь слишком долог, а времени мало. Но даже если кавалеристы и успеют, что смогут сделать они в единоборстве с лавиной бронированных машин?
— Ну, Павел Алексеевич, ваши предложения? — Болдин с надеждой смотрел в усталое, землистое лицо кавалерийского генерала, о боевых делах которого был изрядно наслышан. Белов задумчиво поглаживал большим пальцем правой руки колючую щетку отраставших усов. Ответил негромко:
— Сейчас пошлю делегатов связи к командирам дивизий. Объясню обстановку и потребую использовать все средства, чтобы ускорить марш. Политработники расскажут людям, люди поймут… В первую очередь прикрою мосты через Оку. Это главное. С утра буду в Кашире. А сейчас — спать. Прошлую ночь я не ложился.
— Немцы близко, — предупредил Болдин. — Может появиться разведка.
— Утром появится, — ответил Павел Алексеевич. — По ночам они не воюют, если мы их не вынуждаем. Да и холодно, в избах сейчас отсиживаются. На всякий случай шофер подежурит во дворе возле машины.
— Останусь и я! — решился Болдин. — На ногах засыпаю, а день завтра трудный, ох и трудный! — вздохнул он.
Утром, напившись крепкого чая из хозяйского самовара, Павел Алексеевич вышел на улицу. До рассвета было еще далеко. Морозец настолько крепок, что перехватывало дыхание. Сыпался мелкий, едва приметный снежок, причем сыпался, наверно, давно — все вокруг было белым и чистым.
Генерал Болдин отправился на восток. Павел Алексеевич выехал в Каширу. После его отъезда не прошло и часа, как в Мордвес ворвались немецкие танки. Не задерживаясь в городе, они двинулись дальше. Дорога на север была совершенно пустынна. На свежем снегу виднелись только следы колес, оставленные машиной Белова.
Деревня Пятница вытянулась вдоль шоссе двумя рядами старых, почерневших от времени домов. Лишь немногие крыты жестью или дранкой, на остальных — черная, улежавшаяся солома. Гнулись под ветром гибкие ветви ветел. В овраге, куда полого сбегало шоссе, намело уже небольшие сугробы.
Павел Алексеевич вышел из машины, огляделся. Нет, здесь не особенно выгодное место для обороны. Да и до Каширы далековато: километров семь-восемь.
— Поехали дальше, — сказал он шоферу.
Было уже совсем светло. Справа вдали виднелась красная черепичная крыша в деревне Чернятино. Скорее всего — школа. Промелькнул небольшой голый лесок. Перевалили гребень, и дорога снова пошла вниз, спускаясь в просторную глубокую долину, промытую ручьем Мутенки.
«Препятствие для танков, — думал Павел Алексеевич. — Мост деревянный, взорвать или разрушить немедленно. Пусть повозятся фрицы. С северного ската хороший обзор и обстрел, далеко просматривается дорога. Окапываться надо вон там, чуть повыше. А Кашира за гребнем. Ока и мосты тоже. Немцам не видно… Тут и станем. А второй рубеж — на гребне…»
Машина поравнялась с приземистыми постройками, похожими на свинарники. Павел Алексеевич удовлетворенно хмыкнул: как раз в том месте, где он наметил первую линию, вправо и влево от дороги тянулись зигзаги окопов с ячейками для стрелков, с пулеметными площадками. Видны были даже несколько дзотов. Все запущено, присыпано снегом. Но главное — не нужно будет долбить мерзлую землю! Спасибо жителям — не зря потрудились!
Из-за построек выскочили пятеро в гражданской одежде, с винтовками. Пальто подпоясаны ремнями с подсумками. Противогазы через плечо. Парни молодые, допризывного возраста. Лишь командир постарше: высокий, с узким лицом — очень похож на учителя.
— Предъявите документы! — потребовал он.
Павел Алексеевич вытащил удостоверение. Учитель прочитал, моргнул удивленно несколько раз, козырнул неумело.
— Кто вы такие? — спросил Белов.
— Бойцы Каширско-Ступинского истребительного батальона, — сказал учитель и добавил не без гордости: — Все добровольцы!
— Регулярные части в городе есть?
— Не знаю… Зенитчики, кажется… Тюренков, что ты говорил о зенитчиках?
— Четыре пушки в садах стоят, сам видел.
Павел Алексеевич вырвал из блокнота лист, положил на планшет, написал приказание зенитчикам: немедленно выдвинуться к ручью Мутенки на городской оборонительный рубеж и приготовиться к отражению немецких танков. Мост уничтожить. Об исполнении донести генерал-майору Белову на Каширский почтамт не позже 10.30.
— Товарищ боец, — повернулся генерал к пареньку в мохнатой ушанке и больших растоптанных валенках, которого называли Тюренковым. — Быстро эту записку — зенитчикам!
— Сделаю! — У паренька перехватило от волнения голос. Глотнул воздуха: — Я пулей!
И помчался по целине, высоко вскидывая ноги. Белов пожалел его: перестарается, запалится парень. Кто-то из ребят напряженно засмеялся:
— Во нарезает Колька!
— Недаром лучший бегун в классе!
— Шапку не потерял бы. У младшего братишки шапку-то взял.
Садясь в машину, Павел Алексеевич придержал дверцу, спросил командира истребителей:
— Вы педагог?
— Да. Эти мальчики — из моего выпускного… А в чем дело? Не так что-нибудь? — встревожился тот.
— Нормально. Передайте комбату — всем благодарность за бдительное несение службы!
Произнес бодро-весело, по-генеральски, скрывая горечь. Разве можно посылать необученных людей, ребятишек-школьников навстречу кадровым, отлично вооруженным солдатам?! Появится немецкая разведка, и лягут трупами все пятеро, не причинив врагу никакого вреда… А педагог этот еще и беспокоится: может, не так что-нибудь… Эх, люди вы, люди, золото вы наше неоценимое!
— Остановись! — снова приказал Павел Алексеевич водителю. Они поднялись на гребень — самое лучшее место, чтобы осмотреть незнакомый город, уяснить особенности его расположения.
Кашира раскинулась по огромному косогору, спускавшемуся к Оке. Справа дымили вдали высокие трубы электростанции. Ближе — железнодорожные пути, мосты через замерзшую реку. Несколько церковных колоколен среди приземистых домов, заборов, голых садов.
Прямо перед собой видел Белов центральную улицу, бежавшую вниз. На ней больше кирпичных зданий. Особенно выделяется массивная соборная церковь. Почтамт где-то поблизости от нее…
Если немцы прорвутся вот сюда, на гребень, к крайним домам, Кашира будет потеряна. Враг сможет контролировать огнем весь город и переправы, будет господствовать над низким равнинным левобережьем. Значит, обязательно нужно удерживать рубеж на ручье Мутенки!
Чем удерживать?!
С надеждой смотрел Белов за Оку, на однообразно сиреневые массивы лесов — не покажется ли оттуда колонна войск? Нет, незачем предаваться иллюзиям. Реальность прежде всего.
Перед ним лежал пустынный город, затаившийся в тревожном ожидании. Что впереди? Кровопролитие, бой, пожары? Или наши уйдут, а на тихие родные улицы ворвутся чужие солдаты, насильники, грабители, убийцы, от которых не будет никакой защиты, никакого спасения…
Словно бы тысячами детских, женских, старческих глаз смотрел город на генерала, который стоял на гребне косогора. Нет, не он осматривал в бинокль монастырь за рекой и левобережные леса — это они: эти леса, поля, города Кашира и Ступино — с волнением и надеждой глядели на одинокую человеческую фигурку в длинной шинели. И наверно, сама Москва видела его издали, этого человека, стоявшего на последнем перед столицей выгодном рубеже, на последней водной преграде.
А что он мог?
По дороге, по которой он приехал, ползли следом за ним танки Гудериана. Может быть, пятьдесят. Может быть, восемьдесят или еще больше. А путь им преграждала одна зенитная батарея. И еще школьник Тюренков с тремя товарищами и со своим учителем…
Никогда еще не попадал Белов в такое трудное положение. Он был генералом без войск. Как в кошмарном сне! Видишь страшное чудовище, ползущее на тебя, а остановить не способен.
Время, время! Вот в чем вся суть! Как угодно, лишь бы выиграть часы до подхода кавалерийских полков!
Он поехал на почту — так было условлено с полковником Грецовым. Телефонная станция, к счастью, работала. Дежурили две женщины. Одна пожилая, степенная, по фамилии Козлова. Вторая, молоденькая, так робко назвала себя, что Павел Алексеевич не расслышал.
— Товарищ генерал! — обрадовалась Козлова. — Вы Белов?! Вам все время звонят, даже из Москвы. Сейчас я вас со Ступино соединю.
У Павла Алексеевича сердце дрогнуло, когда услышал в трубке спокойный голос Грецова. Не сдержался, крикнул обрадованно:
— Михаил Дмитриевич, вы здесь?!
— Прибыл с частью штаба, начал работать. Передовые полки подойдут вечером. В Кашире есть истребительный батальон.
— Знаю. Пусть возводит баррикады в черте города.
— Ясно, товарищ генерал… Я связался с командиром триста пятьдесят второго отдельного зенитного дивизиона майором Смирновым. Он прикрывает мосты.
— Достаточно там пока одной батареи. Все остальные орудия — на ручей Мутенки, на главный рубеж.
— Понятно. В Кашире, кроме того, школа младших лейтенантов сорок девятой армии и курсы сержантов. При электростанции есть инженерный батальон особого назначения. В селе Богословском стоит сто семьдесят третья стрелковая дивизия. Она московская, добровольческая, понесла большие потери и переформировывается. В ней три тысячи бойцов при одном орудии. Считаю, что все эти войска надо объединить. Этим может заняться Баранов.
— Он здесь?
— Только что прибыл.
— Пусть немедленно едет ко мне. На почте будет мой временный командный пункт.
Радость охватила Белова, когда в дверь коммутатора протиснулся громоздкий, раскрасневшийся на ветру генерал Баранов. Сбросил бурку, расправил мощные плечи, загремел густым басом. Павел Алексеевич прервал доклад, обнял комдива.
Нет, черт возьми, не зря столько раз отстаивал он Виктора Кирилловича перед начальством! Бросив в пути сломавшуюся «эмку», намного опередив свои полки, верхом прискакал в Каширу Баранов. Прискакал потому, что знал: там он позарез нужен своему командиру.
Пять минут понадобилось им, чтобы согласовать действия. Баранов — начальник гарнизона. Все части в Кашире и окрестностях подчинены ему. Всех поднять по тревоге и сразу — на рубеж Мутенки, в подготовленные окопы. Инженерный батальон — туда же. Пусть ставит мины. За час-два надо создать хоть жиденькую, но оборону. На улице рвались бомбы. Низко проносились немецкие самолеты. Баранов не стал ждать конца налета. Выскочил, даже не захватив бурку, побежал поднимать школу младших лейтенантов и курсы сержантов.
Из штаба Западного фронта пришла телефонограмма, подписанная Жуковым и Соколовским. Военный совет фронта возложил на генерала Белова персональную ответственность за удержание Каширы. Ему предписывалось действовать решительно и отбросить врага на юг.
Читая телефонограмму, Павел Алексеевич одновременно говорил с Зарайском, с майором Шреером, который должен был встретить там 9-ю танковую бригаду подполковника И. Ф. Кириченко, приданную корпусу. Но от танкистов не было до сих пор никаких известий.
С ревом проносились над крышей немецкие самолеты. Стлался по улице черный дым. Молодая телефонистка вздрагивала при разрывах. Неожиданно засигналили автомашины. Два грузовика с бойцами прошли мимо почты. Третий остановился возле самого дома. Замерзшие красноармейцы прыгали из кузова, хлопали рука об руку. У бойцов автоматы, пулеметы — настоящее воинское подразделение.
Кто-то вбежал в коридор, хлобыстнула дверь. Белов оглянулся, увидел большие сияющие глаза. Майор Кононенко звякнул шпорами, вскинул к ушанке руку, а сказал вдруг не по-уставному:
— Товарищ генерал, это я!
— Молодец, разведчик, молодец! Машины где взял?
— Грузовики мобилизовал под свою ответственность. Сюда спешил… Разведгруппу послал по шоссе в деревню Пятницу. Сейчас организую поиск на флангах.
Убежал Кононенко столь же стремительно, как и появился. Сел в машину и покатил со своими орлами в неизвестность, навстречу немцам, добывать о них сведения. А Павел Алексеевич подумал, что никогда не забудет трех боевых товарищей, оказавшихся рядом с ним в самые критические часы: Баранова, Грецова и Кононенко.
Почта качнулась от взрыва. Павел Алексеевич бросился в простенок. Новый удар — земляной столб взметнулся напротив, во дворе горсовета. Звон стекол, вонючий дым. Ахнув, упала в обморок молодая телефонистка. Козлова продолжала работать. Она вздрагивала, сутулилась при взрывах, но безошибочно, быстро соединяла Белова то с Грецовым, то с командирами местных воинских подразделений.
В полдень на рубеже ручья Мутенки завязалась перестрелка. Немецкие передовые отряды, встретив сопротивление, остановились и в свою очередь начали вести разведку. Даже этих отрядов было достаточно, чтобы прорвать жидкую цепочку обороняющихся. Но немцы пока не знали, кто противостоит им. А действовать они привыкли основательно, наверняка. Они вызвали авиацию, чтобы «обработать» рубеж, заговорила их артиллерия. А минуты бежали и бежали одна за другой.
У Павла Алексеевича истощилось терпение. Сел в машину и поехал навстречу кавалерийским полкам, чтобы самому поторопить их. Улица, делая зигзаг, так круто спускалась к Оке, что машина шла юзом, шофер напряженно вцепился в баранку. На этом обледенелом спуске будут скользить кони, буксовать грузовики. Сюда надо послать людей, чтобы посыпали песком или золой… Но это потом. Не для немцев же посыпать!
Головные части корпуса Павел Алексеевич рассчитывал встретить километрах в двадцати от города. Машина, миновав Оку, быстро понеслась по ровной дороге. И вдруг, проехав немного, шофер резко затормозил. Белов приподнялся на сиденье. Несколько мгновений он молча смотрел вперед, потом выпрыгнул из машины, с треском захлопнув дверцу.
Из-за леса, из-за поворота появилась колонна. Шел сабельный эскадрон. Люди вели коней в поводу. Павел Алексеевич сразу узнал — это же таманцы! 131-й кавалерийский полк! Обгоняя строй, грузно бежал к генералу подполковник Синицкий. Доложил громко и четко, а сам стоял, покачиваясь от смертельной усталости, часто мигая воспаленными глазами.
С трудом передвигая натруженные ноги, проходили мимо бойцы. При виде Белова подтягивались, выравнивали тройки-звенья. Те, кто опирался на палки, отбрасывали их.
Ряд за рядом шли шатающиеся, обмороженные, обвешанные оружием люди. Они тянули за собой в поводу измученных, ослабевших коней, набивших некованые ноги в долгом пути по твердой земле.
С гордостью и радостью смотрел на бойцов генерал. Они двигались двое суток без сна и почти без отдыха, делая лишь короткие привалы. Им было трудно, неимоверно трудно. Они знали, что впереди их ждет бой и, может быть, смерть. И все же они, настоящие солдаты, выполнили приказ!..
О многих подвигах, о многих славных боевых делах рассказывал впоследствии Павел Алексеевич автору этих строк. Но ни о чем другом не вспоминал он с таким волнением, как о встрече с таманцами.
— Я хорошо знаю, что такое массовый героизм, — говорил Павел Алексеевич. — Однако подобное видел раз в жизни. Полк пришел с артиллерией, с пулеметами, почти не имея отставших. Люди падали в снег, ползли, их поднимали товарищи… Таманцы совершили невероятное… К тому же полк был головным и задал темп всей Ставропольской дивизии…
131-й Таманский прибыл в Каширу на три часа раньше срока и в 15.00 занял оборону на самом опасном участке, перекрыв шоссе из Пятницы на Каширу. Бойцы залегли в окопах, установили пулеметы. В окраинных садах быстро занимали позиции артиллеристы. А из-за Оки втягивались в город все новые и новые подразделения.
Немцы тем временем закончили подготовку атаки. Их авиация отбомбила последний раз. Последний огневой палет произвели минометчики. В 16.00, на границе дня и ночи, гитлеровцы нанесли удар вдоль шоссе. На узком участке двинули вперед тридцать танков и батальон мотопехоты. Шли фашисты уверенно, не рассчитывая на сильное сопротивление.
Когда лавина танков спустилась к ручью Мутенки, загрохотала артиллерия Ставропольской имени Блинова дивизии. Снаряды ложились точно. Несколько танков остановилось, другие, сломав строй, начали расползаться в стороны, лавируя среди разрывов. Машина, выскочившая вперед, подорвалась возле свинарника на минном поле.
Немецкую пехоту прижал к земле густой, плотный огонь пулеметов. В Таманском полку пулеметчики были отличные.
Фашисты откатились, оставив шесть подбитых танков. Бой затих.
Павел Алексеевич с тревогой ждал, что предпримет противник. Ударит в другом месте? Или пропашет позиции таманцев снарядами, бомбами, а затем обрушится на этот участок более крупными силами?
Генерал прислушивался к звукам стрельбы. Перестрелка, хоть и без особого напряжения, велась по всей линии обороны. Артиллерия фашистов молчала. Ночь становилась все темнее, и, казалось, все ярче разгорались пожарища в городе.
Возможно, гитлеровцы, встретив отпор, решили не рисковать до утра? Им хватит, они продвинулись сегодня километров на тридцать, сорок. Они утомились. А у русских здесь оборонительный рубеж… Если так, то генерал мог поздравить себя: первый успех достигнут!
В тот день, 26 ноября, фашисты имели полную возможность с ходу захватить Каширу и переправы через Оку. Во всяком случае — полную возможность до подхода таманцев. Импровизированные заслоны, выставленные Беловым, не смогли бы отразить удар танков. Однако эти заслоны сыграли свою роль — они заставили немцев развернуться для боя, вести разведку и терять время.
Один день гитлеровцы упустили. И какой день! К городу успели подойти полки закаленного кавалерийского корпуса. Хотя противник по-прежнему имел над войсками Белова перевес в силах и средствах, обстановка все же несколько разрядилась.
Теперь Павел Алексеевич чувствовал себя более уверенно. Теперь ему, по крайней мере, было чем воевать.
Штаб корпуса обосновался за Окой, в деревне Суково, наладив оттуда прямую связь со штабом Западного фронта.
Эта маленькая неприметная деревушка, стоявшая в стороне от магистральных дорог, была выбрана не случайно. Вряд ли немецкие летчики будут искать «мозговой центр» обороны далеко от шоссе, на низком лесном левобережье.
В Кашире и Ступино, на железнодорожных станциях и в поселках бушевали пожары, яркое пламя оттесняло ночной мрак, окрестности залиты были тревожным багровым светом. Несмотря на позднее время, вражеская авиация продолжала бомбить узлы дорог. В пути Павлу Алексеевичу пришлось дважды останавливаться и пережидать налеты. Зато в Суково было темно и тихо. Офицеры штаба работали в спокойной обстановке.
Павел Алексеевич вспомнил, что с раннего утра ничего в рот не брал. Поужинал жареной картошкой с солеными огурцами, согрелся чаем и сел вместе с Грецовым и Щелаковским за карту: подумать о завтрашнем дне. В принципе все трое мыслили одинаково: скорее подтягивать части корпуса, действовать решительно и настойчиво. Но это только общая идея. Как именно действовать — в этом вся проблема. Тут первое слово за командиром.
Едва начал Павел Алексеевич выкладывать свои соображения — позвонили из Каширы: генерала Белова вызывает к прямому проводу Верховный Главнокомандующий. Для переговоров прибыть в городской комитет партии.
— Какое внимание нам, чувствуешь? — сказал комиссар. — Из штаба фронта то и дело запрашивают положение, Грецов отбиваться не успевает. А теперь сам товарищ Сталин…
— От Каширы до Москвы дорожка накатанная… Я здесь все выложу, а переправы не отдам.
— Верно, Павел Алексеевич. И людей так настраиваем. В зскадронах мысль одна: станем насмерть и фашистов к Москве не пустим.
— Этого недостаточно.
— Чего? — не понял комиссар.
— Стоять насмерть недостаточно. У немцев сил значительно больше. Они по нашим трупам пройдут и своего добьются… Вырвать у них инициативу — в этом наше спасение, это наша задача… Ты со мной в Каширу или останешься?
— Поезжай один. Я Грецову помогу. Очень уж много распоряжений сверху идет.
На этот раз Павел Алексеевич добрался до города без всякой задержки. Немецкие летчики отработали свои часы и теперь отдыхали. Меньше стало пожаров. На крутом подъеме от Оки к центру Каширы было многолюдно. Бойцы руками и плечами подталкивали скользившие, буксовавшие орудия и повозки, ругались хриплыми, сорванными голосами. Никто из красноармейцев не знал, где помещается горком партии. А местных жителей не найти: кроме главной улицы, везде темнота и выморочная тишина, люди сидели в подвалах, погребах и бомбоубежищах.
Старший лейтенант Михайлов с трудом разыскал какого-то мужчину. Тот даже удивился, услышав вопрос: уж не шутят ли товарищи военные? Вот горком партии, рукой подать, возле соборной церкви.
Белова ждали. У двери встретил его секретарь горкома Александр Егорович Егоров. В кабинете тускло горела керосиновая лампа, трудно было рассмотреть лица собравшихся. Подошел генерал Баранов, приглушив бас, сказал, что товарищ Сталин звонил десять минут назад. Обстановка в Кашире ему доложена, но Верховный Главнокомандующий ждет, телефон с Москвой остается неразъединенным. Павел Алексеевич взял трубку:
— У телефона генерал-майор Белов.
— У телефона Поскребышев. Передаю трубку товарищу Сталину.
Пауза. Потом негромкий, с характерным акцептом голос:
— Как ваше здоровье, товарищ Белов?
— Прекрасно, товарищ Сталин.
— Товарищ Белов, есть возможность послать вам для подкрепления два танковых батальона.
— Спасибо.
— Куда их направить?
— Мост через реку Оку у Каширы очень слаб и не выдержит тяжелых танков, поэтому прошу направить через Коломну в Зарайск. В Зарайске мой представитель встретит танковые батальоны.
— Не нужны ли вам еще автоматы ППШ?
— Очень прошу прислать.
— Не нужны ли вам две стрелковые бригады?
— Это было бы очень кстати. Прошу направить их прямо в Каширу.
— Я их пришлю. Это легкие бригады новой организации. Они укомплектованы отборными людьми и приспособлены для маневренных действий.
Верховный Главнокомандующий умолк. Молчал и Белов, не зная, о чем говорить. Пауза неприятно затягивалась. Почувствовав неловкость, Павел Алексеевич хотел попросить разрешения положить трубку, но Сталин заговорил снова:
— Товарищ Белов! Представьте свои кавалерийские дивизии к званию гвардейских. Надо было сделать это раньше: ваши дивизии отлично дрались на Украине и имели большие потери в тяжелых боях под Москвой.
— Завтра же представлю, товарищ Сталин!
— Желаю вам успеха.
— Спасибо.
В трубке раздался щелчок. Разъединили. Павел Алексеевич посмотрел на трубку, положил ее медленно, осторожно… Верховному Главнокомандующему хорошо известна обстановка. Он не приказывает, не требует. Он предлагает все, что имеется, чтобы помочь Белову удержать Каширу и переправы через Оку. Он хочет, чтобы Белов понял важность доверенного ему дела. Наверное, так…
— Ну, товарищи военные, сумеете защитить город? — спросил секретарь горкома. — Чувствую, драться тут будете. Посоветуйте, что делать с населением: эвакуировать или подождать?
В кабинете все смолкли. От слов Белова зависело сейчас многое. Разве мог он дать полную гарантию? Фашисты прошли от границы до самой Оки, захватив тысячи населенных пунктов. Будет ли Кашира тем городом, о который сломается острие вражеского тарана?
— Мы сделаем все возможное, — сказал Павел Алексеевич. — Но женщин, детей, стариков надо эвакуировать за Оку, чтобы избежать потерь от бомб и снарядов.
— А что делать с ГРЭС? — обратился к генералу председатель горсовета. — Часть оборудования мы вывезли. Электростанция пока работает, дает ток в Тулу и в Москву.
— Пусть работает. Защищаться будем до последней возможности. Так и объясните людям, чтобы не было других настроений. Теперь просьба, товарищи. Вы должны нам помочь. Надо посыпать подъем от Оки песком и золой. Лошади падают там.
— К утру будет готово. — Егоров сделал пометку в блокноте.
— На случай, если противник ворвется в Каширу, надо строить укрепления в самом городе. Этим займутся бойцы истребительного батальона и местные жители. Генерал Баранов сменит батальон с позиций.
— Начнем строительство через три часа.
— Нам, товарищи, позарез нужны подковы. Нельзя ли наладить их производство на предприятиях города?
— Это мы возьмем на себя, — ответил секретарь Ступинского горкома партии Золотухин, сидевший возле керосиновой лампы. Улыбнувшись, добавил: — Поможем по-соседски кащирянам. С утра начнем делать.
— Раз по-соседски, то попрошу еще вот что: организуйте в Ступино выпечку хлеба для войск. И горячую пищу готовить неплохо бы… В городской больнице помогите развернуть госпиталь.
— Будет сделано, — заверил Золотухин.
— Спать не придется сегодня.
— Какой уж тут сон! — махнул рукой Егоров. — Судьба решается…
Простившись с гражданскими товарищами, Павел Алексеевич поехал на южную окраину города, где оборудован был наблюдательный пункт. Там ждал генерала Кононенко. Разведчик сидел возле столика над картой и… негромко похрапывал — вымотался человек. Услышав голос Белова, вскочил, провел рукой по глазам. Секунда — и он, как всегда, бодр, собран, готов действовать.
— Докладывайте! — Павел Алексеевич опустился на скрипнувшую табуретку.
За день подчиненные Кононенко успели многое выяснить. Они определили силы врага, наступавшие непосредственно на Каширу. К вечеру в населенных пунктах Пятница, Барабаново, Зендиково, Мицкое сосредоточились части 17-й танковой дивизии гитлеровцев и отдельный танковый отряд СС под командованием полковника Эбербаха. Враг подтянул более ста танков и штурмовых орудий. Правее 17-й действует 4-я танковая дивизия фашистов, нацеленная против нашей 112-й танковой. Другие силы немцев пока не установлены.
— В штаб, — приказал генерал шоферу.
Откинулся на заднем сиденье, подняв воротник бекеши. Глаза полузакрыты. Будто дремлет. Но мозг работал четко и ясно. Павел Алексеевич знал: наступили минуты, когда он, определяя завтрашние событий, не может, не имеет права ошибиться.
Итак — общая обстановка. Враг продолжает наступление на Москву. Фашисты вышли к пригородам столицы с северо-запада.
А что под Каширой? Город обороняют кавалерийская дивизия генерала Баранова и объединенные им подразделения местного гарнизона. Танков нет, орудий немного. Справа 112-я танковая дивизия скована боями с сильным противником. Слева, в районе Озер, сосредоточивается 9-я кавалерийская дивизия Осликовского. В Зарайск должна прибыть 9-я танковая бригада. Это все. Дальше на восток наших войск нет почти до самой Рязани.
У немцев превосходство в воздухе. У них много танков, да и людей не меньше, чем у Белова. При таком соотношении сил вывод напрашивается сам собой: жесткой обороной остановить и измотать противника, выиграть время для подхода возможных резервов. Это классическое решение, оправданное обстановкой. Но что будет, если кавалеристы займут оборону?
Утром фашисты обрушат на наши позиции огонь артиллерии и минометов. Перепашут окопы авиационными бомбами. Потом пустят лавину бронированных машин. Уцелевшие бойцы будут драться героически, подобьют десять, пятнадцать, может двадцать танков. Остальные ворвутся в город… Немецкие генералы умеют воевать, умеют добиваться поставленной цели.
Гитлеровцам нет надобности искать новые методы. Они будут действовать по надежному, испытанному шаблону. Они уверены в своем превосходстве. И самое обидное, что они действительно достигнут успеха. Кавалеристы слишком слабы, чтобы задержать их.
Немецкие генералы сейчас отдыхают, отдав распоряжения. Спит, вероятно, и командующий 2-й танковой армией Гейнц Гудериан, человек хитрый, с большим практическим опытом. Один раз Белову удалось проучить этого выскочку, возомнившего себя танковым Наполеоном. Под Штеповкой кавалеристы основательно подпортили его репутацию. И он, конечно, помнит об этом. Он знает, какие войска сейчас противостоят ему.
Повторить Штеповку не удастся. Фашисты учли возможность неожиданной контратаки, прикрылись сильным охранением. А что еще может Белов? Только то, что сделал бы на его месте каждый, — отдать приказ о жесткой обороне. Но пассивной обороной город не удержать… Получается замкнутый круг.
А если отступить от известных, классических форм и принять решение, противоречащее логике? Очень рискованное решение, которое не способны предугадать немецкие генералы, привыкшие к действиям обоснованным, целесообразным, правильным. Что если быстро подготовить наступление и начать его на рассвете, опередив удар фашистов? Не наскок, а широкое фронтальное наступление, практически немыслимое при сложившейся обстановке.
Немцы, безусловно, будут удивлены, ошарашены, их планы нарушатся. Фашисты втянутся в бой с наступающими частями. А полковник Осликовский начнет тем временем обходить врага со стороны Озер, давить на открытый фланг.
Да, но дивизия Осликовского еще на марше, артиллерия ее отстала. 9-я танковая бригада не прибыла… Может, хоть часть этих войск подойдет за ночь? А если нет? Значит, Баранов будет наступать один. Гитлеровцы разберутся в обстановке, опрокинут кавалеристов танками и войдут в город… Но они захватят Каширу и во всех других случаях. А при наступлении есть надежда выиграть время.
Надо решиться! Пусть 112-я танковая дивизия сделает попытку атаковать на своем участке. 5-я кавалерийская ударит утром с ручья Мутенки. Вместе с ней пойдет 1313-й полк из 173-й стрелковой дивизии. Полком его назвать нельзя, но все-таки помощь. Поддержит их 15-й полк гвардейских минометов.
Риск огромен, зато есть и надежда. Самое скверное сейчас сидеть сложа руки, уступив врагу инициативу на поле боя.
Утром начнется атака. Будут убитые и раненые, будет радость и горе. Будут герои, которым вручат ордена и медали. Может, отметят и командира корпуса, если операция пройдет хорошо. Но никто не узнает, сколько седых волос прибавилось у генерала, когда он пытался мысленно выиграть завтрашний бой.
Алексея Варфоломеевича Щелаковского мучила застарелая болезнь почек. Он лежал на топчане, укрытый несколькими шинелями. Шутил, балагурил, но, когда никто не смотрел на него, губы комиссара кривились от боли. Лицо словно подернулось пеплом. Неподвижность — каторга для Щелаковского, тем более в столь напряженное время. Надо поехать в Ступино — пекут ли там хлеб для войск? Позарез нужно к Осликовскому: дивизия его третьи сутки в пути — как там люди, как с горячим питанием? Сотни вопросов, сотни дел, а комиссар обезножел!
Когда Белов сказал, что требуется немедленно писать представления на присвоение дивизиям гвардейских званий, Щелаковский не выдержал, поднялся. От возбуждения даже про боль забыл.
— Ну, Павел Алексеевич, наши орлы и так высоко летали, а если гвардию получат, в поднебесье взовьются!
— Летать не стоит. Мы уж как-нибудь к земле поближе. На лошади или пешком, по-пластунски.
Писать представления взялись сами, не отвлекая штабных офицеров, занятых разработкой решения о наступлении. Офицеры торопились закончить боевой приказ и от править его командирам частей. Предварительные указания уже были переданы по телефону.
Щелаковский принес пачку чистой бумаги, попросил у ординарца крепкого чая. Работали молча. В кратком документе следовало сказать об истории соединения, о боевых традициях, об успехах в борьбе с фашистами.
Павел Алексеевич писал представление на 5-ю Ставропольскую имени Блинова дивизию. За сухими, официальными фразами виделось ему многое. Чуть прикрыл глаза, и всплыла перед внутренним взором незабываемая картина: катится на слободу Бутурлиновку сквозь пулеметный ливень неудержимая кавалерийская лава. Лихой командир впереди — огнем вспыхивает над папахой клинок! Последняя атака отважного орденоносца Блинова, создателя дивизии, историю которой Павел Алексеевич старается изложить сейчас на нескольких листках бумаги.
— Не спишь, командир? — окликнул Щелаковский.
— Прошлое подступило.
— Ясно. Молчу.
В комнате опять стало тихо. Лишь ходики на стене отсчитывали минуты. И вдруг, распахнув дверь, стремительно ворвался Грецов. С порога сказал громко:
— Товарищ генерал! Только что по телеграфу поступил приказ: нашему корпусу присвоено звание гвардейского!
— Как? Мы еще представления пишем…
Щелаковский вскочил с табуретки, бросился обнимать генерала. Потом вихрем вылетел в соседнюю комнату, оттуда донесся его ликующий голос:
— Товарищи, ура! Мы — гвардейцы!
Полковник Грецов положил перед Павлом Алексеевичем текст полученного сообщения:
«О преобразовании 2-го и 3-го кавкорпусов и 78-й стрелковой дивизии в гвардейские части.
За проявленную отвагу в боях с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество и героизм личного состава 2-го и 3-го кавалерийских корпусов и 78-й стрелковой дивизии Ставкой Верховного Командования преобразованы:
а) 2-й кавалерийский корпус в 1-й гвардейский кавалерийский корпус. Командир корпуса генерал-майор Белов Павел Алексеевич.
б) 5-я кавалерийская дивизия в 1-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию. Командир дивизии генерал-майор Баранов Виктор Кириллович.
в) 9-я кавалерийская дивизия во 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию. Командир дивизии полковник Осликовский Николай Сергеевич…»
Дальше перечислялись войска Доватора и Панфилова, тоже удостоенные высокого звания, но Павел Алексеевич вновь и вновь возвращался к началу текста. Его родной корпус стал первым в Советской стране гвардейским кавалерийским соединением!
Над плечом Белова горячо дышал вернувшийся в комнату комиссар. Локтем Щелаковский легонько толкнул генерала:
— Теперь никак нельзя в грязь лицом. Я разошлю сейчас в полки, в эскадроны всех политработников, пусть до каждого бойца донесут новость, чтобы даже в боевом охранении знали.
— Точно, — кивнул Белов. — Офицеры, которые повезут в части приказ о наступлении, возьмут с собой текст постановления. Утром мы пойдем в атаку гвардейцами. Я возвращаюсь в Каширу, поздравлю Баранова. Если будет возможность, соберу небольшой митинг.
— Я к Осликовскому.
— Останься, комиссар. Куда ты со своими почками? Болезнь растрясешь.
— Раз в жизни такое бывает.
— Без тебя справимся, Алексей Варфоломеевич. Для будущего поберегись.
— Я все понимаю, — негромко ответил Щелаковский, и Павлу Алексеевичу подумалось, что комиссар смирился со своей участью.
Белова позвали к телеграфному аппарату. Командующий Западным фронтом потребовал доложить обстановку. Переговоры продолжались, наверное, минут десять. Когда Павел Алексеевич возвратился в комнату, Щелаковского там уже не было. Посмотрел на топчан, на вешалку — шинели его не видно.
— Дежурный, где бригадный комиссар?
Офицер с повязкой на рукаве сразу вырос в проеме двери:
— Бригадный комиссар поехал в дивизию Осликовского.
— Он же болен!
Дежурный чуть заметно пожал плечами: он тут ни при чем.
К утру окреп мороз. На командном пункте было так холодно, что Белов выходил на улицу: поразмяться и разогреться. В безветрии далеко разносился хруст шагов — ломались под сапогами сухие, твердые, как песок, снежинки. С резким скрипом ехали где-то внизу, в городе, подводы. Запахло теплым дымком — в каком-то доме хозяйка затопила печь. Война войной, а суп варить надо!
Сейчас немцы, наверно, встают. Поеживаясь, выбегают из хат, кутаются в шинели, в русские полушубки. Повара готовят кофе. Водители танков и автомашин отогревают горячей водой двигатели. А на артиллерийских позициях выкладывают возле орудий снаряды, расчеты готовятся открыть огонь. У немцев все расписано до минуты.
«Привычка к порядку, — усмехнулся Павел Алексеевич, взглянув на часы, — но порядка у них сегодня не будет. Пора начинать!»
Обвальный грохот смел предрассветную тишину. Батареи 1-й гвардейской кавдивизии ударили по целям, которые разведали за ночь. Снаряды сыпались на позиции немецких артиллеристов, на скопления автомашин, на пехоту возле кухонь, получавшую кофе.
Полчаса напряженно работали пушкари. Немецкие артиллеристы начали отвечать им. Дуэль усиливалась. И вдруг яркое пламя полыхнуло над городом, накрыло его багровым пологом. Это дали залп три дивизиона «катюш». Сразу стало тихо. Артиллерия смолкла. Ухо различало теперь отдаленный треск пулеметов, который после оглушительной канонады казался слабым и бесполезным.
Белов взял телефонную трубку:
— Ну, Виктор Кириллович?
— Двинулись! — возбужденно прохрипел Баранов. — Пошла наша гвардия!
По радостно-задорному голосу командира дивизии Павел Алексеевич понял, что Баранов находится в том приподнятом состоянии, когда человеку не страшны сложные ситуации. Сейчас Баранов в седле, в напряженной работе, в привычной стихии. Пусть действует.
— Михайлов! — позвал Павел Алексеевич.
— Здесь!
— Чайку неплохо бы сообразить. Есть время погреться, потом некогда будет.
— Завтрак готов.
— Давай.
Павел Алексеевич ел медленно, стараясь скоротать те томительные минуты, которые всегда бывают в начале операции. Весь войсковой организм приведен в действие, события нарастают, а результаты еще не ясны, еще рано делать выводы и принимать решения.
Прошел час, не принесший никаких новостей. Но вот к генералу стали поступать доклады и донесения из штаба Баранова, от командиров полков, от разведчиков и наблюдателей. Павел Алексеевич начал вживаться в развернувшийся бой.
Неожиданный огонь артиллерии и «катюш» на некоторое время ошеломил гитлеровцев. Этим воспользовались подполковники Данилин и Князев. Едва стихла артподготовка, они подняли своих людей, сами пошли впереди и бегом ворвались в деревню Мицкое. Немцы отошли.
Оба полка: 96-й Белозерский и 160-й Камышинский — попытались с ходу атаковать Пятницу, где фашисты сосредоточили основные свои силы. Однако спешенных кавалеристов остановила непроходимая огневая завеса: открыли беглый огонь сразу семь вражеских батарей. С окраины Пятницы, из деревень Верзилово и Дудылово строчили по наступающим десятки пулеметов. Полки залегли, укрылись в овражках.
Едва рассвело — появились немецкие самолеты. Белову нечем было отогнать их, фашистские пилоты действовали спокойно и нагло. Сверху им отчетливо видны были группы бойцов на фоне свежего снега. Высыпав бомбы, летчики бросали свои машины в пике, секли из пулеметов боевые порядки.
И все же эскадроны, хоть и медленно, продолжали продвигаться. Укрываясь среди кустов, в ложбинах, в промоинах, бойцы все ближе подходили к немецким позициям. Спешенных конников поддерживали минометчики и дивизионная артиллерия. Давление на противника не ослабевало. Враг вынужден был обороняться, а это главное.
Первая часть замысла удалась полностью. Карты противника спутаны. Немецким генералам нужно разобраться в обстановке, наметить новый план действий, отдать новый приказ. Однако Павел Алексеевич понимал: враг ошеломлен, но не ослаблен, сил у него много. Успеха при лобовом наступлении добиться невозможно. Удача может быть только на флангах. Но фланги не радовали. Справа, в районе Иваньково, 112-я танковая дивизия не смогла выполнить приказ о наступлении. Утром танкисты долго «раскачивались», и враг опередил их. Теперь они с трудом отражали атаки 4-й танковой дивизии немцев, не помышляя о том, чтобы идти вперед.
На левом фланге 2-я гвардейская кавдивизия Осликовского вступила в бой прямо с марша. Люди были утомлены. Отстала почти вся техника. И все же Осликовский давил на противника, отвлекая на себя часть его сил. Оставив у себя в тылу железнодорожный узел Ожерелье, кавалеристы оттеснили вражеский батальон с пятнадцатью танками.
А советских танков, выделенных в помощь корпусу, до сих пор не было. Застряли где-то в пути. Надо послать в Зарайск надежного энергичного человека, который сможет поторопить танковые подразделения и решительно использовать их. Кого направить туда? Самая подходящая кандидатура — полковник Грецов. У него хватит воли двинуть вперед людей, не спешивших в бой. Он сам участвовал в разработке плана операции, знает, как важен успех на фланге.
Разговор с Грецовым занял несколько минут. Михаил Дмитриевич понял все с первых же слов.
— Танкисты должны выступить сегодня, — напутствовал его генерал. — Хотя бы частью сил, но непременно сегодня!
Чтобы не терять времени, Грецов рискнул подняться в воздух на У-2. Летчик опытный, проскользнет низко над землей, ныряя в овраги.
Поглядывая в небо, где одна группа фашистских самолетов сменяла другую, Павел Алексеевич ругал себя — зачем разрешил?! Правильно говорит Баранов — война не последний день, никогда не следует горячку пороть.
И вдруг — звонок из Зарайска. Не прошло и двух часов, а Михаил Дмитриевич уже на месте, в курсе всех дел. Докладывал быстро и, как всегда, обстоятельно, с точными цифрами. Главная новость — на железнодорожную станцию прибыли два отдельных танковых батальона, которые обещал Верховный Главнокомандующий. Всего у них сорок шесть танков, но в строю пока восемнадцать легких машин. У КВ и Т-34 мелкие неисправности, их устраняют на месте.
— Кириченко подтянул машины?
— Еще нет.
— Михаил Дмитриевич, начинайте с тем, что у вас в руках. Подчините себе мотострелковый батальон — и немедленно вперед! Держите связь с Осликовским, усиливайте свой отряд за счет прибывающих и отремонтированных машин.
— Будет выполнено.
— Среди танкистов наверняка много новичков. И тех, кто только отступал. Они боятся, не знают своих сил и возможностей. Сломайте этот психический барьер. Для начала нужен успех. Хоть маленький, но обязательно. Вы поняли?
— Да, да! Все понял, понял! — звучал в трубке далекий голос Грецова.
Павел Алексеевич вытер платком лоб — жарко. В комнату то и дело входили офицеры связи. По телефонам поступали доклады из частей, ведущих бой. Непрерывным потоком лились сверху указания, распоряжения, запросы и уточнения. На столе быстро росла стопка бумаг. Теперь, когда улетел начальник штаба, весь поток информации направлялся непосредственно к Белову. На него обрушились десятки, сотни вопросов, хоть и важных, но в общем-то второстепенных, отвлекавших от главного, от управления боем.
— Товарищ генерал, вас Соколовский к прямому проводу!
— Генерал-майор Белов слушает.
— Товарищ Белов, чрезвычайное происшествие: осажденная Тула перестала получать ток с Каширской электростанции. Остановились заводы, дающие боеприпасы. Линия высокого напряжения между Тулой и Каширой не повреждена. Надо искать повреждение на самой станции. Из Москвы послана группа инженеров. Распорядитесь встретить их, организуйте охрану. Электростанция на вашей ответственности.
Еще одна забота! Надо побывать там самому. А на вокзал — грузовик и отделение автоматчиков.
Немцы не бомбили ГРЭС, видимо, берегли для себя. Даже странно. Поблизости грохочет бой, рвутся снаряды, бомбы, горят дома. А высоченные трубы станции дымят преспокойно.
Неподалеку от ГРЭС, возле какого-то оврага, на машину Белова спикировал самолет. Мелкие бомбы цепочкой легли впереди вдоль шоссе. От осколка или от камня треснуло ветровое стекло. Шофер затормозил. Павел Алексеевич прикрикнул:
— Не задерживаться! Только вперед! Скорее вперед! Возле станции безопаснее.
— Трубы им мешают бомбить, — попытался шутить шофер, с трудом разжав губы.
Возле проходной Белова встретили рабочие с винтовками. Проводили в котельное отделение. Там все в порядке, люди на местах. Сменные инженеры Фильченков и Каплан работали на распределительном щите. Сюда же пришел и директор ГРЭС Тараканов, с которым Павел Алексеевич виделся у секретаря горкома.
— Москвичи только что подъехали, — сказал директор. — Пойдемте обсудим положение вместе.
— Нет, ремонтом занимайтесь сами. Что вам требуется от меня?
— Надежная защита. И, если можно, саперы-специалисты.
— Пришлю стрелковую роту. За специалистами направьте представителя в инженерный батальон.
— Спасибо. У вас как?
— Каширу защищают гвардейцы.
— Мы уже знаем. Рады, что конная гвардия родилась в нашем городе.
Павел Алексеевич простился с директором и поспешил на командный пункт. Полтора часа был он в отъезде, за этот срок наметились ощутимые перемены.
В каждом сражении, в каждом бою обязательно окажется какое-то место, на котором сосредоточивается внимание враждующих сторон, возле которого разгораются особо горячие схватки. Обычно такими местами становятся господствующие высоты, перекрестки дорог, удобные для обороны населенные пункты. На подступах к Кашире такой точкой притяжения стала высота 211, что неподалеку от деревни Пятницы.
Утром 1313-й стрелковый полк, приданный гвардейцам Баранова, удачной атакой сбросил противника с этой высоты и начал закрепляться. Командир полка сообщил о трофеях, о захваченных танках. Павел Алексеевич одобрил его действия, а Баранова специально предупредил: «Виктор Кириллович, смотри, чтобы пехота не успокоилась. Пусть скорей зарывается в землю. Немцы высоту просто так не уступят».
Вскоре фашисты действительно открыли по высоте 211 шквальный огонь из орудий и минометов. Гвардейская артиллерия ответила, но гораздо слабее. Подавить батареи гитлеровцев пушкари не могли. К тому же немцы нацелили на высоту свою авиацию. Самолеты появлялись группами по двадцать — тридцать машин. Причем группы шли одна за другой, не давая защитникам высоты передышки. Черная, обугленная, она издали похожа была на дымящийся вулкан.
Просто чудо, что в этом кромешном аду уцелели люди. Когда немцы поднялись в атаку, на высоте зазвучали выстрелы. Короткими очередями, словно задыхаясь, застрочил станковый пулемет.
Фашистов было много: батальон пехоты и десять танков. Остановить их защитники высоты не могли. Подкрепления днем по открытой местности не подбросишь. Понимая это, Белов и Баранов начали заранее готовить контратаку. Ближе к высоте подтягивались резервные подразделения 1313-го стрелкового полка. Туда же выдвигался 11-й Саратовский кавполк майора Зубова. На базарной площади Каширы заняли позицию для нового залпа два дивизиона «катюш».
Немцы захватили высоту незадолго до темноты, когда затуманились, подернулись синевой дали. Еще час — и фашисты лишатся одного из своих преимуществ — авиации, которая в светлое время не позволяла гвардейцам маневрировать, от которой кавалеристы несли основные потери.
Воспользовавшись тем, что внимание врага привлечено к высоте 211, подполковники Князев и Данилин снова подняли в атаку свои полки. Спешенные кавалеристы ворвались в деревни Базарово и Чернятино. Немцы сразу же перенесли на эти деревни огонь своих батарей, и тут пошел в атаку 11-й Саратовский кавполк, еще не участвовавший в бою и сохранивший все силы. Меткий залп «катюш» расчистил ему дорогу.
Как продвигается Саратовский полк, Павел Алексеевич не видел. Было уже темно. По всему горизонту полыхали пожарища. То в одном, то в другом месте мелькали короткие яркие вспышки разрывов.
Баранов доложил по телефону: высота 211 снова наша! Туда выдвигается артиллерия на прямую наводку. Деревни Базарово и Чернятино полностью очищены от противника.
По карте хорошо было видно — гвардейцы все глубже охватывают Пятницу с северо-запада.
От полковника Гетмана, командира 112-й танковой дивизии, пришло сообщение: все атаки гитлеровцев отражены. Дивизия удержала свой рубеж.
Полковник Осликовский донес: 2-я гвардейская кавдивизия выбила передовые части фашистов из населенных пунктов Кокино и Ягодня.
Особенно порадовал Павла Алексеевича полковник Грецов. Штабной работник, связанный с бумагами человек, он оказался блестящим организатором и решительным командиром. Сколотив в Зарайске отряд из восемнадцати танков и мотострелкового батальона, Грецов начал наступать восточнее Осликовского, целясь на вражеские тылы. Разгромив несколько разведывательных групп противника, отряд Грецова атаковал и захватил два населенных пункта.
Итог закончившегося дня был в пользу Белова. Немцы не смогли продолжать наступление, не сумели захватить город и переправы через Оку. Больше того: они вынуждены были остановиться, попятиться. Корпус вырвал у противника инициативу.
Генерал армии Жуков поздно вечером сообщил Верховному Главнокомандующему: «Белов с утра начал действовать. Продвигается вперед. Против Белова действуют части прикрытия противника… По состоянию на 16.00 27.11 противник отошел на три-четыре километра. Захвачены пленные. Сегодня в бою танковые батальоны и танковая бригада не участвовали. Задержались в пути из-за мостов. Подойдут ночью и будут участвовать с утра. 112-я танковая дивизия на месте и ведет бой в 16 километрах юго-западнее Каширы».
…Ни командующий Западным фронтом, ни командир гвардейского кавкорпуса, ни «танковый бог» немцев Гудериан — никто еще не знал тогда, что эти четыре километра, потерянные фашистами, окажутся необратимыми. Это были самые первые победные километры на том огромном пути, который советским войскам предстояло пройти от Москвы до Берлина.
По всей линии соприкосновения с противником еще не завершился нынешний бой, а Белов жил уже завтрашним днем, продолжая мысленное сражение с вражескими генералами. Что думают высокомерные, уверенные в победе немцы о его контрударе? Для них это — агония умирающих войск, одна из последних яростных вспышек сопротивления. «Тем лучше, русские скорее выдохнутся».
Фашисты спокойны. Они даже не ввели в бой главные силы. Они берегут танки для броска на столицу. Генерал-полковник Гудериан тревожится сейчас, вероятно, лишь об одном — как бы не упустить лавры завоевателя Москвы! На некоторых участках фронта немцы подошли к городу на сорок километров. В бинокль окраины видно. А войска Гудериана топчутся под Тулой и под Каширой. Надо спешить, не то опоздаешь в гонке за славой.
И все же завтра Гудериан наступать не будет. Его войска заняли оборонительные боевые порядки, их трудно сразу поднять на новый бросок. Гудериан подождет еще сутки, постарается окончательно измотать атакующих.
Ну что же, Белов «поможет» ему. Дивизия Баранова с остатками стрелковых подразделений завтра продолжит наступление. Дело не в том, чтобы захватить одну-две деревни. Задача другая — непрерывно давить и давить на противника, сковывая его силы и обтекая Пятницу с запада.
Вражеские генералы, как и Белов, тоже смотрят сейчас на карту. Они тоже видят, что советские войска начинают обходить пятницкую группировку с запада и с востока. Это, наверно, волнует их. Гитлеровцы выделят дополнительные подразделения, чтобы надежно прикрыть фланги. Они, вероятно, уже поняли замысел Белова: удар в центре сочетается с более опасными ударами на флангах. Они должны быть довольны — разгадали маневр советского генерала. Вот и пускай радуются. У них свои заботы, а у Павла Алексеевича — свои.
За спиной у пятнццкой группировки только одна дорога, доступная для автомашин, — шоссе на Мордвес. Единственная тонкая ниточка среди заснеженных полей, единственная артерия, связывающая войска противника с тылом. И не это ли у врага самое уязвимое место?!
Карандаш легко заскользил по бумаге. Тремя стрелами обозначил на карте генерал суть своего замысла. А теперь — ехать в штаб. Разработать там план в деталях, подготовить приказ по корпусу.
И вот снова вечер, такой же, как и вчера, и снова машина движется по главной улице Каширы, по крутому спуску к Оке. Опять взметывается в разных местах пламя пожаров, а истоптанный снег кажется грязно-розовым в отсветах пламени. Но обстановка в городе уже иная. На перекрестках возведены баррикады. В кирпичных зданиях зияют пулеметные амбразуры. Возле костров и догорающих пожарищ греются конники и бойцы истребительного батальона. Повстречалась походная кухня: повар кашеварил на ходу, из топки сыпались мелкие искры.
Повсюду в укрытиях виднелись лошади. Их оставили тут с коноводами наступающие полки. Работали походные кузни. Подполковник Синицкий, к которому заехал Павел Алексеевич, доложил, что из Ступино привезли подковы.
— Это хорошо. Но не расслабляйтесь, угроза не миновала. У немцев сто танков. Если ударят разом, через час будут здесь.
— Встретим, товарищ генерал. У нас все готово, — заверил командир таманцев.
Ночью гвардейцы Баранова заняли еще несколько деревень. Однако утром фашисты показали, что пятиться они больше не намерены. Сопротивление резко возросло. Самолеты с крестами на крыльях непрерывно висели в воздухе. Грохотала артиллерия обеих сторон. Во многих местах вздымались клубы дыма: горели дома, сараи, стога сена, подбитые машины. Там, куда ложились залпы «катюш», горела даже сама земля.
Убедившись, что немцы скованы боем за Пятницу и о броске на Каширу пока не помышляют, Павел Алексеевич все свое внимание сосредоточил на флангах. Продвинуть вперед 112-ю танковую дивизию Гетмана он не надеялся. Хорошо хоть, что она сдерживает 4-ю танковую дивизию гитлеровцев.
Полковник Осликовский медленно теснил фашистов на своем участке. Немцы там не только упорно сопротивлялись, но и пытались контратаковать 2-ю гвардейскую кавдивизию. Это говорило о том, что противник вполне оценил угрозу, нависшую над Пятницей с востока.
Имей сейчас Белов две стрелковые бригады, которые обещал по телефону Сталин, пятницкую группировку можно было бы окружить. Но о стрелковых бригадах речь больше не заходила, а напоминать Верховному о его обещании Павел Алексеевич считал неудобным. Не прибыло подкрепление, значит, есть серьезные на то причины…
Увлеченные боем, фашисты не замечали, как постепенно, исподволь начинает осуществляться главная идея Белова — идея двойного охвата. 2-я и 1-я гвардейские кавдивизии обтекали Пятницу на глазах у противника, создавая реальную, понятную немцам угрозу. А полковник Грецов действовал тем временем вдали от основных сил. За ночь он укрепил свой отряд, который насчитывал теперь семь танков Т-34 и пятнадцать легких Т-60. Посадив на броню мотострелковый батальон, Грецов в полдень начал стремительное наступление.
Для немцев появление в их тылу танкового отряда было столь же неожиданным, как гром с зимнего ясного неба. Не встретив серьезного сопротивления, танкисты захватили населенные пункты Наумовское и Барабаново, что на дороге из Мордвеса в Каширу. По дороге шли неприятельские обозы, машины с горючим и боеприпасами, маршировали резервные подразделения. Попав под огонь танкистов, фашисты бросились кто куда.
Единственная вражеская артерия была рассечена. Прекратился приток свежей крови в пятницкую группировку. А Грецов, зная замысел операции, повел отряд еще дальше, к населенному пункту Жижелна. Там он ударил в тыл 4-й танковой дивизии гитлеровцев, которая вела бой со 112-й дивизией Гетмана.
У немцев порвалась связь, нарушилось управление войсками. Началась неразбериха — преддверие паники. Враг снимал с передовой свои части, поворачивал их против Грецова. На Барабаново была перенацелена вся вражеская авиация. Грецову пришлось туго. Он рассредоточил танки и прекратил активные действия. Зато легче стало гвардейцам Баранова. Едва исчезла вражеская авиация, они овладели деревней Умрыщенки. 112-я танковая дивизия тоже пошла вперед. Фашисты с трудом затыкали теперь бреши, возникавшие то в одном, то в другом месте. Павел Алексеевич чувствовал; враг растерян, враг не может понять, что случилось, он торопится, ошибается. Теперь — ни малейшего послабления. Теперь надо бить и бить, не жалея ни сил, ни средств!
Белов не удивился, когда узнал, что фашисты вновь захватили Барабаново, вытеснив оттуда заслон, оставленный Грецовым. Это естественно. Немцы задохнутся без единственной своей артерии. Они стянули в Барабаново сорок танков и полк мотопехоты — все, что у них было свободного. Теперь все силы противника введены в бой, резервы задействованы. И смотрят немцы не вперед, на Каширу, а назад, в свой тыл. Барабаново им удалось вернуть, но они не знают, что туда подошли уже подразделения Осликовского, что генерал Белов не спешит с решающим ударом только потому, что ждет темноты.
Когда ночь согнала с неба фашистскую авиацию, полковник Грецов повернул назад свой отряд и атаковал Барабаново с запада. А 2-я гвардейская кавдивизия — с востока. Гитлеровцы оказались между молотом и наковальней. Бросив технику, они хлынули по дороге на Мордвес. Танки Грецова ворвались в населенный пункт.
Дождавшись этого момента, Белов отдал несколько коротких распоряжений. Грецову — всеми силами удерживать Барабаново. Осликовскому — наступать на Пятницу с востока и юго-востока. Баранову — взять Пятницу ночным штурмом.
У врага значительные потери, он частично деморализован. Не очень уверенно чувствует себя солдат, слыша стрельбу и справа, и слева, и за спиной. Фашисты измотаны боем и неопределенностью. Их генералы не знают, что предпринять.
Плод созрел, пришло время сорвать его.
В телефонной трубке звучал взволнованный голос Милославского:
— Товарищ генерал, прошу приехать в Ступино. Комиссару плохо, а от госпиталя отказывается.
Павел Алексеевич колебался: начальника штаба нет, все нити управления в одних руках… Но там боевой товарищ…
— Машину мне! — приказал генерал.
Ночная поездка по эскадронам не прошла для Щелаковского бесследно. Он лежал под шинелями осунувшийся, с запекшимися губами. Белова встретил смущенной улыбкой:
— Извини, в самое неподходящее время из седла вылетел. Еще день-другой — и встану.
— Всерьез лечиться надо, Алексей Варфоломеевич.
— Потом, когда на фронте полегчает.
— Разговаривай поменьше, вредно тебе. Немедленно поедешь в Москву. Машина готова.
— Я и здесь, Павел Алексеевич…
— Нет! — Голос Белова звучал сухо и резко. — Никаких возражений! Дело — прежде всего. В Москве специалисты.
Щелаковский вздохнул, покосился на санитаров, державших носилки, протянул генералу мягкую горячую руку:
— До встречи, командир!
Когда тронулась с места и исчезла в ночной мгле крытая автомашина, Павел Алексеевич почувствовал себя одиноким. Не было рядом двух надежных товарищей, с которыми можно посоветоваться, поделиться тревогами и сомнениями.
Возле генерала остановился Милославский. Теперь он замещает комиссара. Кровь горячая — холод его не берет. Шинель внакидку, сдвинутая на затылок шапка открывает большой, с залысинами лоб.
— Оденьтесь, — строго сказал Белов. — Недостает еще, чтобы и вы слегли.
— Хочу к Баранову поехать.
— А здесь что, дел мало?
— Там сегодня главное. Деревня Пятница…
— Правильно, однако вам лучше остаться на месте. Для общей пользы. А туда пошлите опытного политработника. Чтобы вместе с бойцами — на штурм.
— У меня сейчас помощник начальника политотдела по комсомолу из блиновской дивизии.
— Его и отправьте.
— Кошевой! — позвал Милославский.
Из соседней комнаты появился старший политрук: невысокого роста, крепко сбитый, в длинной шинели, полы которой почти закрывали каблуки сапог.
— Слушаю!
— Баранов готовит штурм Пятницы. Поезжай сейчас же туда.
— Я готов,
— С комсомольцами поговори перед боем. Проверь, как патроны, гранаты. Если что — сразу докладывай в дивизию и сюда. Поможем.
— Будет выполнено.
— Ну, Коля, удачи тебе! — напутствовал старшего политрука Милославский…
Для ночного штурма генерал Баранов выделил три эскадрона автоматчиков. Люди поспали несколько часов, получили горячий приварок. Патронов и гранат — без ограничения.
Пользуясь темнотой, бойцы скрытно приблизились к окраинам Пятницы. Фашисты, как выяснилось потом, отдыхали в избах, оставив на морозе лишь усиленное боевое охранение.
Незадолго до полуночи взвились в черное небо ракеты. Сразу застучали сотни автоматов. Поливая свинцом избы, бойцы с трех сторон ворвались в деревню. Полетели гранаты. Их бросали в окна домов, в погреба и сараи. Очумевшие со сна фашисты толпами валили на улицу, под автоматные очереди. Визжали от ужаса, падали, метались. Но их было много, гораздо больше, чем гвардейцев.
Баранов докладывал: в Пятнице рукопашный бой. Немцы отходят к центру деревни. Там у них танки, там скопилась сильная группа.
— Перекрывай дорогу на Мордвес! Они туда бросятся. И усиливай нажим с фронта. Вводи все резервы, Виктор Кириллович! Еще немного, и они побегут!
— Я сам чую! — басил в трубку Баранов. — Князева посылаю! Князев им жару подсыпет!
Павел Алексеевич вышел на улицу. Ночь морозная, с ветерком. Потоптался у входа на КП, прислушиваясь к стрельбе. Трудно определить что-либо по звукам. Но стрельба отдалялась, это точно.
Белов старался подавить в себе радостное возбуждение. Рано еще ликовать, рано! Мало ли что он чувствует, предугадывает… Вот доложат командиры дивизий, тогда будет ясно. А сейчас бой еще в разгаре, хотя развязка приближается неотвратимо.
Фашисты, сосредоточившись в центре Пятницы, попытались пробиться на юг. Всей массой устремились они по дороге на Мордвес. Но гвардейцы уже подтянули станковые пулеметы, поставили на прямую наводку орудия. И началось избиение! Пулеметчики выкашивали бегущих. Лишь небольшой группе гитлеровцев удалось вырваться из огневого мешка. Сотни немцев сдались в плен, разбежались по окрестным полям.
Невелика деревня Пятница. Всего-то в ней домов шестьдесят. Но осталось в этой деревне больше семисот трупов и десять разбитых танков.
Генерал Баранов посадил один полк на отдохнувших, подкованных лошадей и послал вслед за гитлеровцами. Пленяя отставших, уничтожая тех, кто сопротивлялся, гвардейцы в конном строю ворвались в населенные пункты Тимирязево и Стародуб. А танковый отряд Грецова установил возле Жижелны локтевую связь со 112-й танковой дивизией.
С пятницкой группировкой гитлеровцев было покопчено. Остатки ее беспорядочно отходили к городу Мордвесу.
Утром Павел Алексеевич выслушал подробные доклады генерал-майора Баранова и полковника Осликовского. Голоса у обоих уверенные, радостные. Поздравив комдивов с успехом, Белов предупредил: ни малейшего зазнайства! У врага много сил. Для преследования отступающих выделить специальные отряды. Остальным бойцам — сутки полного отдыха. Сон вволю. Хозяйственникам — работать. Пополнить до нормы все запасы. Продолжить ковку коней. Ну а командирам дивизий прибыть на товарищеский обед.
— Не то что у вас — консервы да колбаса целыми педелями. Даже горячий борщ будет! — весело пообещал Белов.
Надев бекешу, Павел Алексеевич вышел с КП. На улице было непривычно тихо. Ни выстрелов, ни гула авиационных моторов. Чуть дымились догоравшие пожарища. Прошли женщины в валенках и теплых платках. Двое ребятишек съезжали с горки на санках.
Минуло ровно трое суток, как Павел Алексеевич приехал в этот город, казавшийся тогда беззащитным, вымершим. Положение Каширы было почти безнадежным. Где находились бы сейчас немецкие танки, если бы им удалось захватить переправы через Оку? Может, на окраине столицы?
В ночь на 5 декабря температура упала до 25 градусов.
Режущий ветер перехватывал дыхание. Поземка заносила, заравнивала дороги.
Стрелять без рукавиц было невозможно — пальцы примерзали к металлу.
В такой холод нос из избы высунуть страшно, а генерал Белов приказал кавалеристам: наступать непрерывно, гнать немцев из теплых домов, не давать им отсиживаться у печек. Нам плохо, а им еще хуже!
Бойцы на холоде, на ночных дорогах, под мертвящим дыханием ветра — и генералу не пристало греть руки над огоньком. Павел Алексеевич выехал к Мордвесу на вездеходе.
Обледеневшее шоссе в низинах замело снегом. Даже вездеход застревал — о колесных машинах и речи нет. В белесой мгле темнели брошенные фашистами тяжелые грузовики.
С интересом глядел Белов на колонны пленных. С гитлеровцев слетела спесь. Лица черные, помороженные. Одеты фантастично. На одном — красноармейская шинель, на другом — женское пальто, перехваченное ремнем. «В моде» платки и шали: почти все пленные повязались ими поверх пилоток. Вот уж действительно самая настоящая грабьармия!
Мороз одинаков для всех. Но на наших бойцов любо-дорого посмотреть. Валенки, ватные брюки, ватная стеганка, шапка-ушанка. И тепло, и удобно. Страна заботится о своих солдатах.
Деревни, через которые проезжал генерал, были почти стерты с лица земли. Лишь немногие постройки сохранились. Кое-где прямо, казалось, из глубины земли струился дым и летели искры. Там, значит, погреб или блиндаж, бойцы и уцелевшие жители отдыхают и обогреваются возле печурки.
Полковника Осликовского генерал нашел в кирпичном, наполовину сгоревшем доме. Окна забиты досками и фанерой. На стенах — седая изморозь. При мерцающем свете коптилки вспыхивает холодными фиолетовыми искрами иней.
Развернули карту. Николай Сергеевич, чуть заикаясь, начал докладывать обстановку. 2-я гвардейская кавдивизия обходит Мордвес с востока. Баранов — с запада. Коридор, оставшийся у врага, невелик, но у немцев много артиллерии, танков.
И чем теснее полукольцо, тем яростней отбивается враг. Прогрызать его оборону — значит нести большие потери при малых успехах.
— Что же вы предлагаете?
— Двойной охват. К-к-как под Каширой. Посажу на танки спешенных к-к-кавалеристов и пошлю фрицам в тыл. Перехватят коммуникации вот здесь.
Белов кивнул. Действительно, обстановка схожа с каширской. Из Мордвеса одна дорога — на Венёв. Перерезать ее — оборона врага сразу потеряет устойчивость. Хорошо, что инициатива на этот раз исходит от молодого командира дивизии.
— Правильное решение, — сказал Павел Алексеевич. — К тому же учтите: немцы чувствуют себя неуверенно. Под Тулой у них ничего не вышло. На нашем участке — тоже. Немцы колеблются: штурмовать Тулу или повернуть главные силы против нас? Или перейти к обороне? Пока они соображают, мы будем действовать. Собирайте все танки и отправляйте десант.
— Слушаюсь! Т-т-тракт на Венёв перехватим завтра вечером. Одновременно начну общую атаку.
— Баранов поддержит… Ну, а это вам лично, Николай Сергеевич, — генерал протянул объемистый пакет, — Принимайте поздравления с присвоением гвардейского звания. Вчера разбирали в штабе поздравительную корреспонденцию — вам больше всех. Из киностудии, от режиссеров, от журналистов.
— К-к-коллеги пишут! — улыбнулся Осликовский. — Киношники — народ острый, раньше всех новости узнают! Спасибо, т-т-товарищ генерал. Приятно чувствовать, что в тылу о нас помнят.
— О нас сейчас не только киношники вспоминают, — засмеялся Белов. — В самых высоких штабах о нас думают. Вот он, крепкий орешек, — генерал карандашом показал на Мордвес, окруженный подковами синих и красных пометок. — Разгрызем его — большое дело сделаем. Поздравлений, может, и не будет, зато замок в гудериановский тыл отомкнем!
6 декабря 1941 года свершился перелом, которого так долго ждала Красная Армия, ждал весь народ. Измотав врага в оборонительных боях под Москвой, войска Западного фронта повсюду перешли в решительное контрнаступление.
К этому времени кавкорпус Белова, начавший громить противника на десять суток раньше своих соседей, отбросил фашистов на тридцать пять километров от Каширы. Была уже решена участь вражеской группировки в Мордвесе.
Танковый десант, посланный в тыл гитлеровцев полковником Осликовским, вечером перерезал тракт на Венёв. Немцы не выдержали. Боясь полного окружения, они начали отходить на юг. Но на шоссе их встретил заслон из двадцати советских танков.
Бросив всю технику, фашисты мелкими группами устремились в разные стороны. Они блуждали в морозной тьме по мертвым лесам и полям, по заметенным проселкам. Выбившиеся из сил, падали и замерзали.
В Мордвес с трех сторон ворвались в конном строю сабельные эскадроны. Всадники носились среди домов, рубили бегущих, забрасывали гранатами вражеские огневые точки.
К утру все было кончено. Гвардейские эскадроны без отдыха устремились вслед за гитлеровцами — на Венёв!
Для вручения гвардейского Знамени в корпус прибыл бригадный комиссар Смирнов. Конечно, хорошо было бы собрать на торжественную церемонию все войска, но они в этот день вели напряженный бой. Поэтому каждая кавалерийская дивизий выслала по одному сводному эскадрону из лучших бойцов и командиров. Прибыли представители артиллеристов, связистов и саперов.
В полдень эскадроны выстроились на окраине поселка Ожерелье. Павел Алексеевич прошел вдоль шеренг, здороваясь с красноармейцами. Многих он знал в лицо. Это были ветераны, проделавшие с ним весь долгий путь от границы до Подмосковья. Были тут пожилые солдаты, служившие еще в старой российской гвардии. Рядом со степенными усачами стояли юноши, отличившиеся в последних боях.
Вот перед строем появились верхом трубачи, заиграли протяжный сигнал. Бригадный комиссар Смирнов поднялся на небольшую возвышенность. Речь его была краткой: он поздравил гвардейцев и пожелал им новых успехов, новых побед.
В торжественной тишине генерал-майор Белов опустился на колено и поцеловал край Знамени, ставшего отныне святыней корпуса.
— От имени всего личного состава я благодарю нашу партию и правительство за оказанную нам честь! Клянусь, что под этим Знаменем мы с удесятеренной силой будем громить фашистских оккупантов до полного их уничтожения! Будем беспощадно преследовать врага! За Родину, вперед, товарищи!
Снова вскинули трубачи свои сверкающие трубы. В звонком морозном воздухе разнеслись звуки сигнала, хорошо знакомого кавалеристам:
Рысью размашистой, но не распущенной,
Для сбе-ре-жень-я ко-ней!
Все-е-е исполняйте-е-е!
Повинуясь команде, шеренги эскадронов сломались, бойцы привычно перестраивались во взводные колонны. Торжественным маршем ряд за рядом проезжали они мимо Знамени и сворачивали на дорогу, убегавшую в сторону Мордвеса. Сводные эскадроны возвращались в свои дивизии, ведущие бой.
Едва последние звенья всадников миновали поворот, в голове колонны вспыхнула песня. Сперва звучала она неуверенно, потом все громче, сильней. Любитель кавалерийских песен, Павел Алексеевич сразу определил: новая. Мотив не ахти какой, но ничего…
Он вслушивался, стараясь разобрать слова. А когда разобрал, кровь прихлынула к лицу от неожиданности, от смущения:
Гнали фрицев конники Белова,
Орудийный гром не умолкал,
От Каширы до ворот Венёва
Гудериан все танки растерял!
Мчались фрицы, пятками сверкая,
Удирала вшивая орда.
А гвардейцы-конники Белова
Занимали села-города…
В сотни голосов, с лихим посвистом вели эскадроны доморощенную песню. А Павел Алексеевич стоял обрадованный и растерянный. Неудобно же так — все время его фамилия…
— Юрий Дмитриевич, — негромко сказал он комиссару. — Вы уж, пожалуйста, наведите порядок. Это по вашей части. Чтобы без Белова там было…
У Милославского глаза веселые, плутоватые. Развел руками:
— Ничем не могу помочь! Песня возникла в массах, все в ней верно. Нет у меня ни прав, ни возможности ее запретить. Да и желания такого нет. Правильная песня. Пусть поют!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги