Поход без привала

Часть седьмая Через линию фронта

Занятый текущими делами, решая ежедневно десятки неотложных вопросов, Павел Алексеевич неотступно думал о главном — о будущем. В короткие часы отдыха, просыпаясь среди ночи, он снова и снова пытался мысленно заглянуть вперед.

Его группа войск занимала выгодный плацдарм, с которого можно двигаться на запад. Для фашистов это — опасная, болезненная заноза, вонзившаяся глубоко в ткань гитлеровских армий. На четыреста километров протянулась вокруг освобожденных районов линия фронта. Комиссар Щелаковский утверждал, что на такой территории может поместиться целое государство — Голландия, например. И, конечно, враг не пожалеет сил, чтобы вытащить «занозу», высвободить свои соединения для летних наступательных операций.

Почти четыре месяца прошло с тех пор, как генерал Белов привел в немецкий тыл свои дивизии. Потом было много крупных и мелких боев, многие воины пали смертью храбрых на заметенных снегом полях. При всем том группа войск не только не уменьшилась, а значительно выросла. Около тридцати тысяч человек насчитывалось в ней к середине мая.

По существу, у Белова была целая армия, очень пестрая по своему составу. Основу ее составляли 1-я и 2-я гвардейские кавалерийские дивизии и 4-й воздушно-десантный корпус генерала Казанкина. 329-я стрелковая дивизия быстро восстанавливала свои подразделения и надежно прикрывала группу со стороны Вязьмы. Этой дивизии помогал 1-й отдельный партизанский полк майора Жабо. Завершено было формирование 1-й и 2-й партизанских дивизий, они превратились в полноценные соединения. Кроме того, в распоряжении Белова имелся батальон противотанковых ружей, танкисты, саперы и различные специальные подразделения.

Силы немалые. Но и фронт огромен. Надо распределить войска так, чтобы на любом направлении противник всегда встретил решительный отпор. У немцев базы, аэродромы, резервы — под рукой. А у Белова ни складов, ни запасов, все «на основе самодеятельности», как говорил Щелаковский.

Войска устраивали завалы на лесных дорогах, минировали танкоопасные направления, сооружали оборонительные рубежи. Однако Павлу Алексеевичу было ясно: когда немцы начнут решительное наступление, группа не сможет продержаться долго. Да и вообще, какой смысл сохранять во вражеском тылу плацдарм, не используя его для активных действий?

Надо наступать самим, надо бить противника, согласуя удары с тыла и фронтальные атаки наших войск. Эта истина понятна была всем, но лишь немногие офицеры знали о том предложении, с каким обратились в Военный совет фронта генерал Белов, комиссар Щелаковский и пачштаба Вашурин. Выдвинув смелый, хорошо продуманный план, они рассчитывали осуществить его в основном своими силами.

Когда конница ушла в рейд, за Варшавским шоссе осталась почти вся дивизионная артиллерия, дивизионные тылы, некоторые боевые подразделения и даже один кавалерийский полк. Их отвели в район Калуги. Туда направлялись маршевые эскадроны, возвращались из госпиталей вылечившиеся воины. Поступала техника, положенная по штату.

Еще в декабре Белов неоднократно просил включить в корпус третью по счету кавалерийскую дивизию или хотя бы бригаду, чтобы у командира всегда был надежный резерв. И вот с марта в состав его соединения вошла 7-я гвардейская кавалерийская дивизия, которая тоже прибыла под Калугу. Там образовался второй состав корпуса. Он был сильнее первого, состоял из трех полностью укомплектованных гвардейских кавалерийских дивизий с приданной техникой и насчитывал около двадцати пяти тысяч солдат и офицеров. Командовали вторым составом заместители Белова: сначала генерал И. А. Плиев, затем генерал М. Д. Борисов.

Это и учитывал Павел Алексеевич, выдвигая предложение о решительном наступлении. Операция представлялась ему так. 50-я армия генерала Болдина, отдохнувшая и пополненная, захватывает наконец отрезок Варшавского шоссе и прочно удерживает его. Через образовавшийся коридор на освобожденную территорию вводится весь второй состав корпуса. Вместе с ним — механизированные войска и несколько стрелковых дивизий. Этот мощный кулак обрушится на Ярцево и выполнит задачу, поставленную перед Западным фронтом еще в январе: отрежет всю ржевско-вяземскую группировку противника.

План был настолько реален, что не вызывал никаких возражений Жукова. Речь шла лишь о сроках, о тех силах, которые нужно привлечь к операции.

Белов просил принять окончательное решение как можно скорее, чтобы упредить наступление гитлеровцев. Разведка сообщала, что количество вражеских войск увеличивается с угрожающей быстротой. Немцы создавали ударную группировку возле районного центра Всходы, как раз там, где расстояние между беловцами и 50-й армией было самым коротким.

В ночь на 9 мая Павел Алексеевич опять приехал на аэродром, чтобы встретить посланца Жукова — начальника оперативного отдела штаба Западного фронта генерал-майора С. В. Голушкевича. Представители с Большой земли появлялись в тылу врага не часто, старались поскорей закончить дела и вернуться обратно. С непривычки очень уж неуютно чувствовали себя за линией фронта. Павел Алексеевич относился к подобным посетителям с насмешливой иронией. Но тут — человек от Жукова. И не кто-нибудь, а заместитель начальника штаба фронта.

С Голушкевичем генерал Белов не был знаком, хотя немало слышал о нем, как об умелом и самостоятельном штабном работнике. Встретил его возле самолета, едва приземлился грузный ТБ-3. Обстановка была не очень приятная. Недавно прошел мокрый снег с дождем. Холодно, скользко. Ночь темная. Стонут раненые, привезенные — для эвакуации. За лесом багровые всплески. — там догорает «Дуглас», сбитый немецкими истребителями. Для Павла Алексеевича все это привычно, а каково новому человеку, который попал сюда прямо из тихого кабинета?!

Голушкевич, зябко поводя плечами, шагал по мокрому полю. Шумно втянул носом воздух.

— Запах какой неприятный.

— Днем немцы с воздуха горючей жидкостью аэродром поливали.

— Ясно, — сказал Голушкевич и усмехнулся: — Впрочем, у вас тут, вероятно, всегда паленым пахнет?

— Да уж, место бойкое, — весело ответил Белов, проникаясь симпатией к штабнику, явно не лишенному чувства юмора.

В маленькой, полной тараканов избушке лесника Голушкевич неторопливо осмотрелся, снял шинель и повесил ее на гвоздь. Зачерпнул ковшом воды из ушата, напился и сел к столу.

— Дел у нас, Павел Алексеевич, много, разговор большой. Начну с конца. Товарищ Жуков меня два часа инструктировал перед полетом. Что надо передать, что узнать, что согласовать. А когда убедился, что задачу я уяснил, добавил в завершение: как прилетишь, скажи Белову — привет от Жоры. Он поймет.

— Спасибо. Приятно; когда человек помнит прошлые времена.

— Учтите, Павел Алексеевич, — полушутя продолжал Голушкевич. — Сколько я знаю товарища Жукова, он никого такой чести не удостаивал. По радио вас ругает, а в штабе в пример ставит. Он говорит: от Белова я могу требовать невозможного.

— Хлопотно, знаете ли, иметь такую репутацию.

— Но, согласитесь, все же приятно. А теперь, Павел Алексеевич, о главном, — посерьезнел Голушкевич. — Рад сообщить, что ваше предложение положено в основу нового замысла по окружению и разгрому противника на Западном стратегическом направлении. Выделяются резервы — артиллерия и авиация. Вам будут приданы механизированные войска. Пятидесятая армия начнет наступление не позже пятого июня.

— Хорошо, что появилась чёткая перспектива, — сказал Белов. — Но опасаюсь — немцы могут нанести удар раньше нас.

— Даже в этом случае операция не будет отложена. Подготовка к ней идет полным ходом. Московское направление по-прежнему остается решающим. И ваша главная задача — любой ценой удерживать освобожденную территорию, пока Болдин начнет наступление. Затем в дело будут введены крупные силы двух смежных фронтов, и мы добьемся того, что не могли сделать зимой. Ваш плацдарм в тылу врага — один из залогов успеха. Товарищ Жуков уверен, что еще месяц вы сможете продержаться.

— И все-таки чем скорее, тем лучше. Земля подсыхает, ночи стали короткими. Для немцев самое благоприятное время. Все данные говорят о том, что они начнут атаки в ближайшие дни.

Павел Алексеевич «ехал в свое удовольствие», как он говаривал. Выносливый умный конь, непыльная дорога, на душе светло и спокойно. Лучший отдых. Давно, еще будучи командиром эскадрона, любил он скакать по просторной степи, словно бы лететь над волнующимся разнотравьем. И всаднику и коню приятно. С годами «ездить в свое удовольствие» доводилось все реже. Не было свободного времени, да и не всегда удобно раскатывать по полям и весям ни с того ни с сего, без определенной цели. Тем радостней было вырваться наконец куда-нибудь на пустынный проселок, скакать, слившись воедино с конем. Груз забот сваливался в такие минуты, и сил прибавлялось, и думалось лучше.

В тылу врага у него впервые, пожалуй, появилась возможность проехать без спешки, любуясь весной. Вчера он много и хорошо поработал: инспектировал партизанскую дивизию, осмотрел машинно-тракторную станцию, где восстанавливали танки. Потом обстоятельно беседовал с заместителем председателя Смоленского облисполкома, который специально прилетел с Большой земли на освобожденную территорию, чтобы руководить весенне-полевыми работами.

Белов был доволен. Перспективы в общих чертах ясны, подготовка к летним боям идет полным ходом. Неприятностей и забот войска причиняют врагу много… Ну и денек выдался, редкий для нынешнего хмурого мая: с утра сияло горячее солнце, ярко зеленела трава, глянцевито блестели молодые листья деревьев. Луг пестрел цветными узорами, словно большой ковер.

До штаба корпуса, куда возвращался Павел Алексеевич, было километров тридцать. Он пускал коня полным махом, пересекая открытые опасные места. Когда ж дорога вилась вдоль опушки или углублялась в лес, давал Победителю отдохнуть. Конь шел легко, словно не чувствовал седока. Оно и верно: без зимних доспехов всадник полегче. Да и кони окрепли на сочной траве. Недаром говорят в народе, что майская роса — лучше овса. Испокон веков Никола-теплый считается праздником конюхов. Лошади на подножном корму. И ребятишкам удовольствие — в ночное ездят…

Впереди рысил полувзвод охраны. Бойцы весело переговаривались, радуясь теплому дню и легкой дороге. На опушке затихли, прислушиваясь к птичьим голосам. Невообразимый гомон стоял в гуще листвы. Писк, щелканье, треск, обрывки рулад, горловой клекот и даже вроде бы кудахтанье доносились оттуда.

— Во прорва какая налетела! — восторженно сказал кто-то. — Вечером петь начнут — растаешь!

Павлу Алексеевичу эти хаотичные — вразнобой — звуки напомнили оркестр перед началом концерта, когда музыканты пробуют инструменты. Короткая соловьиная трель — словно смычком по скрипке…

— Товарищ генерал, может, влево возьмем? — предложил начальник особого отдела, скакавший на полкорпуса сзади.

— Почему так?

— Да вон женщины в поле работают. И красноармейцы с ними. Лишние глаза.

Павел Алексеевич на секунду заколебался. И сам он, и все сопровождавшие его люди одеты одинаково: пилотки и плащ-палатки. Знаков различия не видно…

— Товарищ генерал, лицо ваше многим известно. — За год, проведенный вместе, особист без слов привык понимать Белова. — А вчера опять лазутчиков взяли. С радиостанцией. Признались — на вас были направлены.

— Что, цену немцы надбавили? — усмехнулся Павел Алексеевич.

— Сотня гектаров земли, десять коров и десять пудов соли за вашу голову. А за живого приплата деньгами. До ста тысяч подняли.

— И много желающих?

— Желающие всегда найдутся, — хмуро ответил особист. Этот медлительный украинец за время рейда сильно переменился. Осунулся, стал энергичней, подвижней. Дел у него тут, в тылу врага, много. Павел Алексеевич считал особиста хорошим работником. Видимо, и непосредственное начальство придерживалось такого же мнения: недавно его произвели в подполковники.

Особист не любил дальних поездок, предпочитал оставаться в штабе, но теперь, в мае, повсюду следовал за Беловым, хотя и с явной неохотой, всем своим видом показывая: служба, дескать, велит.

Павел Алексеевич знал: это с Большой земли тревожат подполковника, заставляют лично оберегать генерала. Начальники особиста, сидевшие в глубоком спокойном тылу, не могли, наверно, уяснить: что же это такое происходит в группе Белова? Сколько частей в начале войны попало в окружение, не всем удалось вырваться, некоторые были рассеяны, а Белов давно во вражеском кольце и не только не разгромлен, но и в несколько раз увеличил свои силы. Что это? Удачное стечение обстоятельств? Выдающиеся способности?.. Как отнестись к такому необычному факту, что генерал Белов планирует удары по немцам, предлагает ввести на освобожденную территорию дополнительные войска? Над всем этим следует думать и думать…

Сегодня подполковник хмурился больше обычного. Ни яркий денек, ни поездка не радовали его.

Белов придержал Победителя, поехал стремя в стремя. Спросил:

— Скверные новости?

— Не у нас, — негромко ответил подполковник. Оглянулся. Адъютант отстал: не слезая с коня, ломал ветки цветущей черемухи. Полувзвод шел метров на сто впереди. Никто не мог их услышать. — Ориентировка получена: под Ленинградом вторая ударная армия в тяжелом положении оказалась.

— Отступает?

— В мешке. Много пленных фашисты взяли…

У Павла Алексеевича дрогнули плечи. Плен — самое страшное, хуже смерти. А в тылу врага столько непредвиденных случайностей… Даже ложась спать, Павел Алексеевич не расставался с маленьким пистолетом. Удобная игрушка легко помещалась в кармане. Всего три патрона, зато бой безотказный. С близкого расстояния — наверняка…

— Хотел, чтобы вы знали, — пояснил подполковник.

— Действительно, очень плохая новость. И для вас, и для меня.

— Надо бы дислокацию штаба сменить, товарищ генерал, а? Трое суток в одной деревне. Боюсь, засекла агентура.

— И погода летная. Пробомбить могут неожиданно, как под Первое мая было, — согласился Белов.

Пришпорив коня, их нагнал улыбающийся адъютант с букетом черемухи. Подполковник умолк, придержал свою лошадь и поехал следом за генералом.

Выполнив боевое задание, взвод парашютистов 8-й воздушно-десантной бригады возвращался в свою часть. Двигались лесом. Не переставал нудный дождик, с деревьев капало. Усталые промокшие люди торопились добраться до теплых сухих землянок. И вдруг — остановка. На одной из полян десантники обнаружили большой вооруженный отряд. Вроде бы партизаны. Командир взвода оставил парашютистов в зарослях кустарника, а сам пошел выяснить, что это за отряд. Потребовал, чтобы его провели к начальству. Возле небольшого шалаша увидел пожилого человека, назвавшегося полковником Рогожиным. Командир взвода представился и доложил, куда направляется. Спросил:

— Разрешите узнать, что вы здесь делаете?

— Выполняем особое задание генерала Белова, — ответил Рогожин.

Разговаривая, командир взвода прикинул, сколько бойцов на поляне. Никак не меньше трехсот. Форма почему-то новенькая, недавно со склада. И странная: курсантские мундиры со стоячими воротниками, с одним рядом светлых пуговиц. На головах — каски, за спиной у многих ранцы. Словно училище на занятие в лес вышло. Такой формы нет ни у кавалеристов, ни у десантников, ни у партизан.

«Не обмялись еще. Наверно, недавно прибыли к нам», — подумал командир взвода. Возвратился к парашютистам, и десантники двинулись дальше по узкой лесной тропинке.

Вскоре из кустов появился запыхавшийся старшина с треугольниками на петлицах. Озираясь, жестом подозвал командира.

— В чем дело? — спросил тот.

Старшина произнес быстрым шепотом:

— Вы знаете, с кем разговаривали на поляне? Это — белогвардейский полковник. Он ведет диверсантов. Завтра немцы начнут наступление, а диверсионный отряд должен захватить в плен Белова и уничтожить его штаб. Я советую вот что. Можно незаметно подобраться к поляне с другой стороны. У вас ручной пулемет, автоматы. Как только откроете огонь, все разбегутся, я уверен. Люди набраны в лагерях военнопленных, пошли к Рогожину, чтобы не умереть с голоду. А против своих воевать не станут…

Силы были неравными. Отряд Рогожина раз в двадцать больше. К тому же командир взвода опасался ловушки. Однако искренний тон старшины внушал доверие. Взводный решился напасть на диверсантов, но сперва отправил командиру бригады подробное донесение, в котором просил прислать подкрепление.

Маскируясь среди кустов, парашютисты незаметно заняли позицию на краю поляны. Старшина указал главные цели: самого полковника, двух немецких офицеров, переодетых в советскую форму, и других начальников из вражеского отряда.

Парашютисты открыли дружный огонь. Ошеломленные диверсанты бросились врассыпную. Бойцы начали вылавливать их. А вскоре к месту боя подоспели две роты, присланные командиром бригады. Они прочесали лес. Почти все диверсанты были пойманы или уничтожены.

Выяснилось, что полковник Рогожин вел свой отряд к деревне Подлипки, где, по его сведениям, размещался штаб Белова. Только сведения эти давно устарели. Наученный горьким опытом, Павел Алексеевич часто переезжал из одной деревни в другую.

Кроме отряда Рогожина немцы заслали на освобожденную территорию еще несколько крупных диверсионных групп. Задание у всех одно: громить советские штабы в тот день, когда фашисты начнут наступление, нарушать связь, сеять панику.

Взятые в плен гитлеровские офицеры дали на допросах ценные сведения. Они сообщили, что в ближайшее время по войскам Белова нанесут удары два немецких корпуса, которые имеют в своем составе танковые дивизии. Со стороны Дорогобужа будут действовать части, сформированные из советских военнопленных. Боеспособность их невелика, они используются для того, чтобы отвлечь внимание Белова от главного направления.

Первая цель фашистов — раздробить группу советских войск, отрезать от главных сил воздушно-десантный корпус и покончить с ним. После этого всей массой обрушиться на гвардейские и партизанские дивизии.

Войска Белова должны быть уничтожены — такова задача, поставленная высшим немецким командованием.

Среди помощников полковника Рогожина был опознан некто Богатов Алексей Матвеевич. Имея майорское звание, он до недавних пор служил в 160-й стрелковой дивизии, входившей в группу генерала Ефремова. Когда положение группы стало критическим, Богатов переметнулся к гитлеровцам, согласился служить им. Немцы без промедления посадили майора в самолет и отправили в разведцентр куда-то под Кенигсберг. Там он получил соответствующий инструктаж и через сутки был доставлен обратно.

Захватив радиостанцию, Богатов отправился в тот район, где еще сражалась группа Ефремова. Немцы очень хотели взять в плен советского генерал-лейтенанта и надеялись, что Богатов поможет им. Действительно, предатель разыскал лесную деревушку, в которой находился Ефремов, и связался по радио с гитлеровцами. Немцы сразу направили туда крупные силы. Отряд командарма был взят в кольцо…

Так узнал Павел Алексеевич еще одну подробность гибели старого друга. Такую же участь, вероятно, фашисты готовили и ему самому.

Штаб фронта приказал доставить майора Богатова на Большую землю. Там он понес бы заслуженное наказание. Но судьба распорядилась иначе. Охранял Богатова тот самый старшина, который помог разоблачить диверсантов. И вот через несколько суток, ночью, когда воздушно-десантный корпус пробивался из окружения, вспыхнул короткий жестокий бой в лесу. Парашютисты бросились в атаку. Вражеская пуля сразила старшину. А предатель скрылся, воспользовавшись темнотой и неразберихой.

На рассвете 24 мая Павел Алексеевич проснулся от далекого приглушенного грохота. Подумал — гроза. Но грохот повторялся снова и снова, размеренно и все с той же силой.

Охваченный тревогой, генерал снял телефонную трубку:

— Зубов? Это у вас?

— Так точно, товарищ сорок пятый. Артиллерийская подготовка. Массированный огонь из орудий и минометов по переднему краю.

Зазуммерил другой телефон.

— Докладывает майор Жабо. На участке моего полка враг начал артиллерийскую подготовку.

Появился заспанный адъютант. Молча положил перед генералом радиограмму. Командир воздушно-десантного корпуса, державшего оборону восточнее реки Угры, сообщил, что противник ведет сильный артиллерийский огонь.

Накинув плащ-палатку, Белов вышел на улицу. Утро начиналось мокрое, хмурое. Низко ползли серые тучи. Сеял мелкий холодный дождь.

«Хорошо, — поежившись, подумал Павел Алексеевич. — Немцы не смогут поднять авиацию».

Холод успокаивал, ровней билось сердце, начало утихать возбуждение. Ничего сверхъестественного, собственно, не произошло. Разве не ожидал он вражеского наступления? Только вчера беседовал об этом со Щелаковским, и комиссар сказал: «Да, Павел Алексеевич, многих мы выручали, многим помогали, а кто нам помогать будет?!»

Была надежда, что немцы затянут сроки, ожидая хорошей погоды. Но они, значит, решили не ждать. А 50-я армия ударит по противнику лишь через десять дней. Если вообще ударит. Есть сведения, что из ее состава изъяты несколько дивизий для переброски на юг…

Павел Алексеевич не торопясь, по-будничному позавтракал и выпил чай. Он знал, что на него смотрят сейчас подчиненные, его настроение передается им: он просто обязан подавить в себе ту напряженность, ту тревогу, которые появляются даже у самых опытных военачальников, когда враг переходит в наступление, когда нет точных сведений о развитии событий и общая обстановка еще не ясна. Чем скорее восстановится в каждом человеке, во всем штабе деловой, спокойный настрой, тем лучше.

К полудню начала вырисовываться картина развернувшегося сражения. Как и предполагал Белов, главный удар фашисты нанесли возле райцентра Всходы. После артиллерийской подготовки двинулись в атаку густые цепи пехоты с большим количеством танков — они ползли среди атакующих группами по пятнадцать — двадцать машин. Вся эта лавина обрушилась на 6-й партизанский полк, занимавший первую линию обороны. Полк не выдержал, отступил, рассеялся в лесу. Командир и комиссар погибли.

Начало оказалось удачным для гитлеровцев. И все же, несмотря на подавляющее превосходство, решающего успеха фашисты добиться не смогли. Они продвинулись на несколько километров и оказались перед главной линией обороны, которую занимал 8-й гвардейский кавалерийский полк подполковника Высоцкого. Здесь немцы вынуждены были остановиться, снова готовить атаку.

Белов не надеялся на то, что Высоцкий сможет долго оборонять свой рубеж. Слишком велика разница в силах. Немцы, конечно, и завтра будут добиваться победы именно здесь, на всходском направлении. Но за ночь туда подойдут и наши резервы.

Однако события развивались стремительней и хуже, чем предполагал генерал. К вечеру фашисты не только не ослабили натиск, а ввели в бой новые части. Незадолго до сумерек они еще раз атаковали село Всходы, выдвинув вперед таран из тридцати танков с десантом на броне. Несколько вражеских машин подожгли из своих длинноствольных ружей бойцы противотанковой роты, несколько машин было подбито гранатами, и все-таки отразить натиск не удалось. Полк Высоцкого оставил районный центр и отошел за Угру. Преследуя кавалеристов, немцы переправились через реку и повели наступление на разъезд Дебрянский, отсекая от главных сил группы воздушно-десантный корпус.

Генерал Казанкин одну за другой слал Белову радиограммы, доносил: положение десантников все более осложняется.

Поздно вечером Павел Алексеевич приказал отправить на помощь Казанкину два гвардейских кавалерийских полка. За ночь окончить создание нового оборонительного рубежа с центром в деревне Мытищино.

Навстречу прорвавшимся гитлеровцам были брошены лучшие силы: кавалерийский полк Князева, усиленный танками старшего лейтенанта Кошелева.

Аркадий Князев как должное воспринимал, что его всегда посылают на самое трудное дело. Ему даже нравилось это. Доверие начальства укрепляло веру в собственные силы. И по характеру своему не мог он держаться в стороне от главных событий.

В кругу друзей любил Аркадий порассуждать о жизни. «Главное не закисать, ряской не покрываться, — говорил он. — Ровной дороги не жди, чем труднее, тем интереснее. Тебя гнут, а ты выпрямляйся. Горечь кипит, а ты тряхни чубом, дай плясовую. Смерть в глаза, а ты смейся. Тогда ты мужчина. А так — кисель овсяной: и вид невзрачный, и оскомина от кислятины».

Во всем корпусе он один, наверно, почти всю зиму щеголял в хромовых сапогах со шпорами, обувал валенки лишь в самые трескучие морозы. Товарищи подшучивали: «Ты что же, Аркадий, спасовал, значит?! Где твои хромовые?» Он отвечал серьезно: «В тепле сапоги держу, чтобы кожа не перемерзла. Потрескается, где другие возьму?!»

Об этом он вспомнил почему-то сейчас, по дороге к передовой. С улыбкой покосился на сапоги: можно смотреться в них, словно в зеркало. Все кругом тусклое, серое, а сапоги так и светятся.

Утро наступало холодное, но без дождя. Кое-где среди облаков виднелись голубые просветы. Значит, жди авиацию. Правда, летчики просыпаются не вместе с солнцем. Пока встанут, пока позавтракают… Впереди еще два или три спокойных часа. За это время полк спешится, примет боевой порядок, сблизится с противником. Тогда и авиация будет менее опасна.

И вдруг на опушке — выстрелы! Князев пришпорил коня, галопом проскочил лес. Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить обстановку. У развилки дорог головная походная застава столкнулась с немцами. Фашистов было человек двести. Они так и стояли колонной: тот, кто командовал ими, еще колебался — развертываться для боя или продолжать марш?

Князева разозлило спокойствие гитлеровцев: идут, сволочи, как на прогулке, как по своей земле — даже дозорных не выслали! Ну тем хуже для них!

Полк уже выдвинулся на опушку. Сабельные эскадроны быстро развертывались по краю леса. Лошади пофыркивали, тревожно прядали ушами, слыша близкие выстрелы.

«Успею! Рискну!» — думал Князев.

Торжественным, ликующим голосом, словно любимый запев, взметнул он команду:

— Направление атаки на отдельный сарай! Направляющий эскадрон второй; третий уступом влево; четвертый во втором эшелоне за первым!.. Шашки к бою! Рысью ма-а-рш!

Сам не сдержался, поскакал со вторым эскадроном, разыскивая глазами немцев: вон они, уже заметили конницу, разворачиваются в цепь, падают.

— Вперед! — крикнул он, выхватив клинок и пуская коня в карьер. Слышал за собой грозный гул катящейся лавы, видел шарахавшуюся толпу немцев и уже чувствовал, понимал: это победа! Радость вспыхнула в нем, и он, задыхаясь от встречного ветра, от счастья, готов был всю оставшуюся жизнь отдать за минуту такого полета!

Немец-унтер знал, как укрыться от шашки: присел, двумя руками вскинув над головой винтовку. Но конь, воедино слитый с всадником, сбил немца грудью, крутнулся на месте, и Князев, свесившись с седла, рубанул гитлеровца вдоль спины: кровяная полоса перечеркнула серый мундир.

Фашисты метались, не оказывая сопротивления. Всадники настигали их среди кустов. Слышался лошадиный храп, вопли, редкие выстрелы.

Князев, остывая, выругал себя: зачем так увлекся?! Галопом погнал коня на возвышенность, к опушке. Оттуда и без бинокля видна была длинная колонна гитлеровцев, выползавшая из-за поворота дороги километрах в трех от леса. Головные подразделения фашистов уже рассыпались в цепь.

— К пешему бою, слезай! — закричал Князев. Команду его подхватили несколько голосов, она покатилась все дальше и дальше. На взмыленной лошади пронесся мимо старший лейтенант Валерий Стефанов — совсем еще юный, восторженный, быстрый. Его эскадрон спешивался тут, на возвышенности. Коноводы уводили в лес лошадей.

На поле не осталось всадников. Только трупы валялись среди кустов. Множество серых трупов на молодой яркой траве. Возле дороги вскидывалась, пытаясь подняться, раненая лошадь. Князев болезненно поморщился, показал глазами бойцу. Тот поднял карабин, прицелился, выстрелил. Лошадь затихла.

Немцы приближались. За их цепью появились черные, с большими крестами на башнях, машины.

— Товарищ подполковник, танки!

— Ну и что?! — процедил Князев. — Где представитель наших танкистов? Ага, тут! Лесной мысок видишь перед оврагом? Выдвигайся по просеке, за мыском фрицы тебя не увидят. Замаскируйся и жди. Как подставят борта — не зевай!

Танкист убежал к машинам, а Князев пошел к артиллеристам, сам показал, где развернуть батарею.

Немцы не торопились, готовя атаку, чтобы сразу нанести решающий удар. Вероятно, они не рассчитывали на сильное сопротивление. Опушка леса была пуста, гвардейцы отвечали редким огнем. Покружился над позициями полка двухфюзеляжный разведчик и тоже ничего примечательного не обнаружил. Даже траншей не было на этом участке.

Фашисты действовали тем же способом, что и вчера. Пустили вперед две группы танков, по десять штук в каждой. Следом валила пехота. По танкам открыла огонь полковая батарея. Снаряды ее не пробивали лобовую броню. Машины с лязгом неслись к опушке. Отстала только одна, у которой распласталась гусеница.

Но вот из леса, клином выпиравшего в поле, ударили советские танки. Они били с места, хорошо видя цель. Сразу вспыхнули две вражеские машины на левом фланге. Еще одна сбавила ход и начала вилять из стороны в сторону, будто слепая. Четвертая с полного разбега замерла на месте, над ней взметнулся черно-багровый столб пламени.

За несколько минут фашисты потеряли восемь боевых машин. Остальные разом повернули обратно. Немецкая артиллерия, прикрывая их отход, принялась молотить по чем попало — танковую засаду враг так и не обнаружил.

— Ничего, неплохо денек начался, — сказал Князев, глядя на истекающие дымом немецкие танки. — Теперь фрицы крепко почешутся, прежде чем снова в атаку полезут!

…Удачные действия подполковника Князева, который неожиданно для врага появился на фланге наступающей группировки, заставили немцев не только остановиться, но и попятиться назад, к селу Всходы. Испугались фашисты — как бы не отсекли их на западном берегу Угры.

За три дня боев с войсками Белова гитлеровцы потеряли семьдесят танков. Урон был ощутимый, напор врага заметно ослаб. Воздушно-десантный корпус с помощью гвардейцев вырвался из уготованного ему кольца и присоединился к главным силам. Все войска вновь были вместе. Подавшись немного на запад, группа Белова опять имела сплошной фронт обороны и хорошо подготовленные рубежи в тылу.

Больше того: Белов еще не ввел в бой свои основные резервы. Ожидая приказа, укрывалась в лесах 1-я гвардейская кавалерийская дивизия, имевшая четыре с половиной тысячи человек. В полной готовности находились шесть тысяч парашютистов и две тысячи бойцов 1-й партизанской дивизии. Павел Алексеевич, берег эти соединения для главного, решающего момента.

Атаковать продолжали немцы, хотя общая обстановка в районе группы Белова складывалась в пользу советских войск. 4-й и 43-й немецкие пехотные корпуса, наступавшие на освобожденную беловцами и партизанами территорию, повернулись фронтом на север и северо-запад, оставив против 50-й армии только заслоны. Генерал Болдин вполне мог бы раздробить их. А Белов ударил бы ему навстречу, бросив в бой свои сильные резервы. Немцы оказались бы между молотом и наковальней.

Однако день проходил за днем, но о наступлении 50-й армии никто больше не вспоминал. Павел Алексеевич довольно скоро понял, в чем дело. На юге, в районе Харькова, немцы добились большого успеха. Туда, естественно, было приковано внимание Ставки, туда отправлялись резервы… Тем более, казалось, надо воспользоваться шансами на успех и нанести врагу поражение здесь, на Западном фронте. Однако у высшего командования были какие-то свои соображения. Может, оно не хотело перемещать центр боевых действий ближе к Москве? Во всяком случае на запросы об оперативных перспективах штаб фронта не отвечал. Стало ясно, что планировавшаяся наступательная операция проводиться не будет.

Продолжать дальнейшую борьбу в тылу врага не было смысла. И думать теперь следовало не о разгроме фашистов, а о том, как спасти собственные войска.

— Зря терзаешься, командир, — сказал Щелаковский, уловивший перемену его настроения. — Не тебе рассказывать, сколько неприятностей причинили мы гитлеровцам, сколько вражеских сил на себя оттягивали и продолжаем оттягивать. Ради этого стоило перенести все трудности.

— Не спорю. Но мы можем сделать гораздо больше, — ответил Белов. — Могли бы сделать, — поправился он.

Начальник генерального штаба германских сухопутных сил генерал Гальдер записывал в служебном дневнике:

У Павла Алексеевича не было сомнений в том, что немцы решили полностью уничтожить его группу. Свой замысел гитлеровцы осуществляли планомерно и методично. Четыре фашистские дивизии, вместе с охранными и вспомогательными частями, образовали вокруг освобожденной территории сплошной фронт, перекрыв все дороги, укрепившись на господствующих высотах. Эти войска упорно теснили беловцев, постепенно сжимая кольцо. И в то же время специальная группировка из трех вражеских дивизий наносила удар за ударом, стремясь разрезать на части освобожденную территорию, раздробить силы Белова.

Имея большой перевес, гитлеровцы все же продвигались медленно. За восемь суток боев на главном направлении фашисты прошли всего двадцать километров. Но, не добившись решительного перелома, немцы достигли другого непрерывными ударами авиации, танков и артиллерии и значительно обескровили советские войска, измотали резервы.

Павел Алексеевич с тревогой думал о том, что еще неделя таких боев — и все будет кончено. Вступал в силу простой и безжалостный закон войны — закон численного превосходства.

Батальон десантников окопался в поле, перекрыв большак на совхоз Алексино. Бойцы хорошо замаскировали позиции ветками и травой. За спиной парашютистов стояли в перелеске семь танков старшего лейтенанта Кошелева.

Танкисты отдыхали после ночного марша. Сам Кошелев дремал, прислонившись к стволу березы. Ждал, когда вернется разведка.

Заместитель комбата инженер Гамбург вылез из танка и остановился рядом со старшим лейтенантом, глядя на его лицо. Похудел Василий Матвеевич за последние дни, щеки ввалились, заметнее стало, какой большой у него рот…

По плечу Кошелева полз рыжий муравей. Доберется до шеи — укусит. Гамбург снял его. От легкого прикосновения старший лейтенант вздрогнул, открыл глаза:

— Что? Разведка?

— Нет еще. Муравей хотел тебя цапнуть. Да ты не вставай.

— Хватит, взбодрился уже. Пойду на большак, посмотрю, что там, — вскочил на ноги Кошелев.

С раннего утра по дороге отступали подразделения кавалеристов. Сначала прошли обозы, потом потянулись небольшие группы легко раненных бойцов. Не задерживаясь, проследовала мимо танкистов батарея с пустыми зарядными ящиками. И вот к полудню дорога совсем обезлюдела. Быстро приближалась стрельба.

С башни своего КВ смотрел Кошелев на лес, из которого выбегал большак. Там мельтешили всадники. Появились разведчики-мотоциклисты. Над ними взвилась красная ракета.

— По машинам! — скомандовал Кошелев и наклонился над люком, — Немецкие танки! Сейчас пойдем.

Внизу, в недрах стальной громадины, зарычал двигатель.

От леса, преследуя отступающих, приближалась цепь немецких солдат. Парашютисты открыли по ней огонь. Но на краю леса развертывалась уже вторая цепь: фашисты выстраивались повзводно небольшими клиньями — одно отделение впереди, два справа и слева уступом назад.

Вытянувшись в боевую линию, выдвинулись на поле десять вражеских танков. За ними потекла-побежала пехота.

— Вперед! — скомандовал Кошелев и закрыл люк.

Могучий КВ с ревом пополз через кусты на открытое место. Кошелев не торопил водителя. Танк делал остановки. С места лучше стрелять, тем более что снарядов немного.

По КВ били немецкие танки, била артиллерийская батарея — он был неуязвим. Снаряды отскакивали от брони, рикошетили, рвались рядом, осыпая машину землей. Ствол КВ медленно шевелился, словно принюхивался, разыскивая цель. Выстрел — и вражеский танк замер, покосившись на левый бок. Еще выстрел — задымила другая машина.

Гитлеровская пехота залегла. Полным ходом удирали к лесу танки. Машины Кошелева подавляли огнем вражескую артиллерию. Казалось, бой близится к удачному завершению.

Не страшны были фашистские снаряды для лобовой брони могучего КВ. Но когда Кошелев проходил мимо подбитого вражеского танка, ожила, повернулась черная башня с крестом. Хлестнул выстрел. Промазать гитлеровцу было трудно, расстояние не превышало ста метров. Вражеский снаряд пронзил борт КВ.

Инженер Гамбург видел, как вспыхнуло над танком комбата яркое пламя и заклубился густой маслянистый дым. Спасать Кошелева было поздно. И все же Гамбург поспешил к нему. И еще несколько танков направились к машине комбата, развернувшись и подставив немецкой артиллерии свои борта.

Вражеский снаряд вышиб у машины Гамбурга каток с правой стороны. Танк почти потерял способность передвигаться. Механик осторожно повел его назад, к лесу.

А бой продолжался. Немцы снова пошли в атаку. Батальон парашютистов вынужден был отступить.

Старший лейтенант. Василий Матвеевич Кошелев сгорел в танке вместе со всем экипажем и был похоронен близ деревни Волочек. Лишь много времени спустя жители совхоза Алексино перезахоронили останки погибших героев в братской могиле.

4 июня Белов и Щелаковский еще раз обсудили сложившееся положение и пришли к выводу: продолжать борьбу в тылу противника нет смысла, группа войск обречена на разгром.

Подполковник Вашурин подготовил радиограмму в штаб Западного фронта. Командир и комиссар скрепили ее своими подписями.

«Настало время просить вашего совета. Оценка обстановки: три дивизии противника с громадным превосходством танков и авиации успешно продвигаются, ломая героическое сопротивление войск группы, не считаясь со своими большими потерями, подводя резервы.

За 12 суток тяжелых боев противник овладел большей половиной ранее занимавшегося группой района. Еще сутки боя — и возможен прорыв противника в центр группы и разъединение наших сил. Дальнейший бой грозит уничтожением живой силы наших войск.

В целях сохранения живой силы; качественно высокой боеспособности просим разрешения на выход из окружения при условии продолжения упорных оборонительных боев.

План: прорваться восточнее Ельни в район 5-го партизанского стрелкового полка. В дальнейшем прорываться в направлении на Киров для соединения с войсками фронта.

Просим срочных мер помощи и совета».

Прорываться возле Ельни… Павла Алексеевича очень беспокоило, как отнесутся в штабе фронта к этому предложению. На первый взгляд, казалось нелепым: группа войск движется не на восток, не к линии фронта, а на юго-запад, в тыл гитлеровцев. Однако Белов все обдумал и взвесил, прежде чем предложить такой необычный маршрут.

Враг ожидает, что войска Белова пойдут к своим по кратчайшему пути. Это самое простое, элементарное решение. Так, кстати, действовал в свое время генерал Ефремов. Учитывая это, фашисты сосредоточили в предполагаемом районе прорыва, вдоль Варшавского шоссе, особо крупные силы, в том числе танковые. На этом участке 50-я армия с самого февраля раз за разом пыталась пробить коридор к Белову, да так и не смогла. Там фашисты готовы были к отпору и к контрудару. А возле Ельни кольцо окружения значительно слабее. В этом месте враг прорыва не ждет. К тому же в том направлении простираются лесные массивы, находящиеся под контролем партизан. Немцы в эти леса нос не совали.

Вырвавшись на оперативный простор, Павел Алексеевич намеревался круто повернуть к линии фронта, используя благоприятную местность. Путь гораздо длиннее, зато больше шансов выйти к своим…

Ответ из штаба поступил на следующий день. Командующий разрешил Белову выходить на Большую землю. Не возражая, по существу, против намеченного плана, он предложил еще два варианта прорыва: на север, к главным силам Калининского фронта, или на Мосальск, навстречу наступающей группировке противника.

Оба эти варианта были отвергнуты Беловым, Щелаковским и Вашуриным. По пути на север предстояло форсировать Днепр. Как? На чем? Затем — пересечь железную дорогу и автостраду Минск — Вязьма. Эти важнейшие коммуникации охранялись противником особенно тщательно. Ну, а идти на Мосальск, вступать в сражение с основными силами наступающей вражеской группировки, тем более не было смысла. Если войска Белова и пробьются, то лишь ценой огромных жертв.

Окончательно решили двигаться в юго-западном направлении.

— Ты знаешь, чего я больше всего опасаюсь? — сказал Павел Алексеевич комиссару. — Потерять управление, вот что. Мы пойдем через леса и болота, войска рассеются в дебрях, радиосвязи между частями нет. Вместо мощного одновременного удара по немецкой обороне — разрозненные толчки. Сейчас особенно нужны организованность и понимание общей задачи. Поэтому предлагаю собрать завтра командиров и комиссаров соединений, поговорить, чтобы людям все было ясно.

— Оголим дивизии в напряженное время.

— Алексей Варфоломеевич, я не люблю совещаний. Но тут — нужно. Напомним командирам, что группа — это единое целое и каждый из нас несет свою долю ответственности за общий успех. И пусть доведут эту мысль сверху донизу, до каждого бойца.

— Хорошо, — сказал Щелаковский. — Я вызову политработников…

Для последнего совещания была выбрана небольшая деревушка юго-западнее Дорогобужа. Командиры и комиссары соединений прибыли туда в указанный срок. Неподалеку, постепенно приближаясь, грохотал бой. Отчетливо слышны были орудийные выстрелы, доносился даже треск пулеметов. Комендантский эскадрон окопался за околицей на случай, если к деревне прорвутся танки.

Глядя на спокойные лица офицеров, Павел Алексеевич подумал: насколько же привыкли люди к необычной обстановке. Она стала их повседневностью, их бытом. Нервная система приспособилась к непрерывному напряжению, которое гораздо сильней, чем в обычных фронтовых условиях на передовой, не говоря уж о сравнительно безопасном тыле.

Вот он сам выступает сейчас перед командирами, рассказывает о плане прорыва, а слух его привычно отмечает каждое изменение в шуме боя, мозг почти бесстрастно фиксирует: в воздухе «юнкерсы», проходят над деревней. Это не опасно, летят по прямой, дальше. А вот на севере участилась артиллерийская пальба: значит, немцы снова начинают атаку, и наши могут не выдержать.

Никогда раньше не доводилось Белову сообщать своим подчиненным сразу столько неприятного. И ни одной хорошей, ободряющей новости. Даже сводки Совинформбюро — и те были последние дни скверные. О всех заботах и бедах говорил Павел Алексеевич напрямик, ничего не утаивая и не смягчая. Офицеры слушали его сосредоточенно, деловито, не выражая эмоций. Недовольство проявилось только тогда, когда Белов прочитал короткий список командиров и комиссаров, которых наметили вывезти на Большую землю последними рейсами самолетов.

— Это что, товарищ генерал, недоверие нам?

— Нет. Мы хотим свести до минимума потери старшего комсостава. Те, кто улетает, должны организовать взаимодействие прорывающихся частей с войсками десятой армии. У вас, товарищи, будет много работы.

— А как с ранеными? — пробасил генерал Баранов.

— Тяжелых оставим у партизан в лесных госпиталях. Тех, кто может передвигаться, надо сосредоточить в своих дивизиях, свести их в одно подразделение во главе с медиками.

— Мы формируем дивизион раненых, — сказал Баранов. — Никто не хочет оставаться здесь. Ни тяжелые, ни врачи. Медперсонал правдами и неправдами добывает лошадей и повозки.

Виктор Кириллович смотрел вопросительно, ждал ответа. Что сказать ему? Конечно, обозы с ранеными будут обузой войскам. Но как оставить людей, вопреки их желанию, в немецком тылу?!

— Пусть, — подавил вздох Белов, — пусть медики решают сами, товарищи.

В конце длинной улицы, которая просматривалась из окна, взметнулся высокий и узкий фонтан земли. Рядом — другой. Жалобно зазвенели стекла. Выстрелы танковых пушек ухали километрах в двух, не дальше. Генерал глазами показал полковнику Зубову на дверь. Тот вышел.

— Еще одно, — вновь заговорил Белов. — Получена директива штаба фронта, которая запрещает нам брать с собой партизанские части. Партизаны останутся в лесах и разделятся на отряды численностью от пятидесяти до четырехсот человек.

— Разрешите, товарищ генерал! У нас в партизанской дивизии много комсостава из регулярных войск. Нам как?

— А военнослужащие из числа окружеицев?

— Я понимаю, товарищи, насколько все это сложно. Старший комсостав мы отзовем, уже готово распоряжение. А вот бойцы и командиры из окруженцев… — Павел Алексеевич развел руками. — Теперь они считаются партизанами. Им, конечно, трудно привыкать к партизанской тактике, трудно оставаться на занятой врагом территории. Нарушать директиву мы не имеем права. Но те, кто очень хочет идти с нами, пускай идут.

Совещание закончилось. В деревне все чаще рвались снаряды. Однако люди не спешили разъехаться. Начинался в их общей судьбе новый трудный этап. И, наверно, многим из участников совещания никогда больше не суждено будет встретиться.

Командиры подходили к Белову, выслушивали последнее напутствие, обменивались рукопожатиями. Генералу Баранову, склонному к риску, Павел Алексеевич посоветовал:

— Осторожней будьте, Виктор Кириллович, берегите себя. Не оставляйте дивизию без головы. Поменьше на лошади, побольше пешком. Так надежней.

— Ничего, — пробасил Баранов. — Я в тыл к немцам на коне въехал, из тыла тоже на коне выеду!

Простившись со всеми, Павел Алексеевич задержал только командира 1-й Смоленской партизанской дивизии. С ним предстоял разговор о том, как обмануть немцев.

Стрельба перекипала у самой околицы, оставаться в деревне было уже невозможно. Штабные офицеры сели на коней и поехали по просеке в сторону Дорогобужа. Павел Алексеевич на ходу говорил о той задаче, которая доверялась партизанскому соединению…

На ночь штаб остановился в маленьком поселке лесорубов. Вдоль ручья тянулась поляна с пятью избами да тремя пустовавшими бараками. Глухомань такая, что местные жители за восемь месяцев оккупации не видели ни одного немца. И все же Павел Алексеевич не занял из предосторожности лучший, конторский дом, а устроился в неприметной кособокой хатенке.

Вечером усталость разом свалила его, крепко уснул на прохладной нетопленой печке. Перед рассветом разбудили блохи. В избе было душно, на лавках и на полу похрапывали сослуживцы. Захотелось глотнуть чистого воздуха. Павел Алексеевич натянул сапоги.

Утро наступило росистое, но не туманное. Солнца еще не было, оно лишь подсвечивало снизу кучевые облака, пылавшие ярким пламенем разных оттенков. На земле это пламя отражалось в каплях росы — будто мириады крохотных бриллиантов вспыхивали и гасли на поляне и на опушке.

Идиллическую мирную картину нарушал отдаленный грохот канонады — бои на западе не прекращались всю ночь.

Повернув за угол, Павел Алексеевич увидел кряжистый дуб с крупной, литой листвой. Десяток лошадей у коновязи. Оттуда навстречу генералу шагнул сержант из комендантского эскадрона. Левой рукой он придерживал на груди «шмайссер», из широкого раструба трофейного сапога торчал, как у немца, запасной магазин с патронами. Пожилой и высокий, сержант не по-военному сутулился, но движения его были скупы и точны, угадывалась в нем собранность, ловкость бывалого кавалериста. Лицо темное, с глубоко врезанными морщинами. Горбатый нос и узкие, будто в постоянном прищуре, глаза придавали ему какое-то диковатое выражение. Виски и усы выбелены сединой. Лет сержанту, пожалуй, больше, чем Павлу Алексеевичу. При штабе, в тыловых подразделениях и даже в разведывательном дивизионе немало таких ветеранов.

— Сон не идет? — улыбнулся Белов.

— Отделение мое в карауле. Проверяю. Ребята молодые, как бы не разморило.

Закурили возле коновязи. Лошади недовольно фыркали от едкого махорочного дыма.

Лучи солнца, прорвавшись сквозь островерхий частокол темного ельника, косо легли на поляну. Ярче зазеленела трава, рубиновой россыпью проступил дикий клевер, засветились пунцовые купы цветущего шиповника.

— Красота-то какая! — не сдержался Белов.

— Душе очищение, — ответил сержант.

«Верующий, что ли?» — подумал Павел Алексеевич. Поинтересовался:

— Давно в корпусе?

С ноября. Маршевым эскадроном прибыл. По первости в Таманском полку служил, а после ранения при штабе обретаюсь.

— Сам-то откуда?

— Издалека, — не очень охотно ответил сержант. И, поколебавшись, добавил: — Вас я, товарищ генерал, давно знаю. С Новочеркасска, с запасного полка.

— Да ну?! — обрадовался Белов. — Когда вы там были?

— Весной двадцатого года. Недолго, месяц всего… На пополнение нас отправили в Конную армию Буденного. А вы бандитов в степи гоняли.

— Сколько лет-то прошло! — Павел Алексеевич даже заволновался. — Теперь ведь это история, особенно для молодежи.

— Оно вроде бы так, — неопределенно хмыкнул сержант, — времени много минуло, а до сих пор старые раны знать себя дают. Особенно к непогоде. Или когда вспоминать начинаю… Дюже хочется мне, товарищ генерал, еще хоть разок в Новочеркасске побывать. Я ведь оттуда — донской рожак. Самый что ни есть закоренелый казуня. Жереховы мы. — Помолчал, подкрутил усы. — Жереховым Григорием меня кличут. Книга еще про меня есть, «Тихий Дон» называется.

— Про Мелехова?!

— Это писатель небось заячий скидок сделал, чтобы не напрямую вышло, чтобы знакомый народ не цеплялся. И очень правильно поступил, а то пришлось бы мне самому фамилию переиначивать.

— Вы что же, в донском восстании дивизией командовали? — недоверчиво спросил Павел Алексеевич.

— Ну, дивизией не дивизией, а сотню водил.

— Та-ак… А после? Книга-то на самом интересном моменте оборвана. Вернулся Григорий в хутор…

— Все верно. И точка в нужном месте стоит, потому как дальше моя жизнь наперекос пошла. Взяла меня Дончека за загривок и притиснула по всем правилам классовой борьбы. Однако сразу решку не навели, припомнил следователь, что я не только за белых рубился, но и с товарищем Буденным по всему польскому фронту аж до самого Львова проколесил. Стали взвешивать-перевешивать, куда гири потянут: к стенке меня или за решетку. А мне такое скучное ожидание во как осточертело. Станичник один помог — из конвойных. Тоже с грешком был — мы с ним на пару в Сибирь и подались, счастья искать. А она большая, Сибирь-то, на людей голод. Пурга следы заметает… Лет пять мы в дальней тайге со старателями ковырялись. Но не пофартило. Уехали в Кузбасс, уголек добывать. Работа основательная, уважительная. Меня там в стахановцах числили. От конского запаха отвык. А в степь все равно тянуло…

— Страшно было домой-то вернуться?

— А чего мне на рожон лезть?! — холодно блеснули узкие глаза сержанта. — Нешто я сам себе враг?!

— Что же ты к немцам не переметнулся? Они таких с радостью… Мне пулю в спину — и к ним за наградой.

— В спину только трусы стреляют, а я трусом отроду не был. И насчет немцев лишнее слово… Я как на исповеди говорю. У меня за ту войну два Георгия, еще тогда на германцах шашку испробовал, Россию не продавал. А промеж собой в гражданскую схлестнулись — так это дело наше, семейное. Иной раз в родной избе драка бывает… И теперь я не за тебя, красного генерала, добровольцем на фронт пришел. — Жерехов резко повысил голос. — За Россию кому хочешь глотку перегрызу. Главное, Россию не загубить, а всяких властей и всяких партий я на своем веку нагляделся — пальцев не хватит сосчитать.

— Для меня Родина и партия неотделимы, — сказал Белов.

— Это уж ваше дело…

В голосе, в позе сержанта чувствовалось напряжение. Наверное, жалеет теперь, что открылся перед генералом. А жалеть нечего. Надежный он человек, этот опаленный жизнью старый вояка. Ему можно верить, не подведет.

Белов протянул кисет, спросил:

— На эскадрон пойдешь?

В глазах сержанта — удивление.

— На эскадрон?

— Плохо у нас с комсоставом. Повыбивало, сам знаешь.

— Да я же…

— Решай.

— Нет, не пойду! — отрубил Жерехов.

— Не справишься?

— А чего там справляться! Только зачем мне? Тут я на своем месте, воюю исправно, не хуже других. Орден вот заслужил. А в эскадроне на виду, там в один момент прошлое вспомнят. Пусть уж юнцы желторотые командуют, — в голосе сержанта Белов уловил обиду, — которые перед властью чистенькие.

— А ты грязный?

— Я про себя так не считаю, а другие по-всякому думать могут. На кой ляд муть со дна поднимать!

— Зачем же ты мне рассказал?

— Для души, — строго ответил Жерехов. — На душе теперь легко будет. Груз давил. На прорыв пойдем, многие головы сложат. Не угадаешь, кому что выпадет. Новых грехов у меня вроде нету, а со старым помирать неохота. Вот и скинул при случае.

— А не боишься?

— Нет, вы человек понимающий, я ведь вижу. Да и нечего мне бояться, все страсти повидал. Совесть у меня спокойная. А если сам не казнишься, то никакой суд не страшен.

9 июня все регулярные части группы одновременно покинули оборонительные рубежи и совершили стремительный марш по лесам в район Ельни. Партизанские подразделения, оставленные на позициях, вели по гитлеровцам такой интенсивный огонь, что те не сразу обнаружили общий отход советских войск.

Вечером войска сосредоточились в десяти — пятнадцати километрах от Ельни. Ночная атака началась дружно. Из лесов хлынули на немецкие окопы густые цепи спешенных кавалеристов и парашютистов. Враг был сметен. Но неожиданно ударили немецкие минометы. Заглушая их, загрохотали три артиллерийские батареи — двенадцать фашистских орудий.

Разведка сообщила: со стороны Ельни движутся три десятка немецких танков и батальон мотопехоты. Обстановка быстро ухудшалась. И тогда генерал Баранов подскакал к одному из своих полков, вздыбил коня, крутнул над головой шашку:

— Ребята, за мной, марш-марш!

Полк в конном строю устремился через поле навстречу ослепительным вспышкам орудийных выстрелов. Яростная лава вырвалась из ночного мрака на позиции немецкого дивизиона. Артиллеристы кинулись в разные стороны. Конники спешивались, разворачивали орудия, открывали огонь по бегущей фашистской пехоте.

Танки, появившиеся от Ельни, были встречены бойцами противотанковой роты, которую заранее выслал на фланг генерал Белов. Потеряв шесть машин, немцы не выдержали напряжения ночного боя и откатились назад.

Из воспоминаний майора в отставке М. П. Мельничука.

К рассвету все было кончено. Группа Белова прорвала вражеское кольцо и ушла на юг, в болотистые леса. На месте боя остались подбитые танки, брошенные повозки и трупы. Немецкие генералы решили, что прорвались какие-то небольшие отряды. Ведь не могли же за несколько часов уйти из кольца многие тысячи людей с боевой техникой, лошадьми, обозами?!

Гитлеровцы провели разведку боем и убедились, что русские по-прежнему упорно обороняют рубежи в районе Ельни. Это успокоило фашистов. Свои войска, стянутые к месту ночного боя, они решили использовать для того, чтобы отбросить беловцев на север.

В полдень началось наступление. Командиры немецких частей доносили об успешном продвижении, о том, что русские с боями отходят к Дорогобужу.

Так продолжалось двое суток. Фашисты предвкушали победу. Они считали, что Дорогобуж — последнее прибежище генерала Белова. И вдруг случилось непонятное. За ночь советские войска словно бы растворились, исчезли неизвестно куда.

Павел Алексеевич мог в свое удовольствие посмеяться над одураченным противником. Фашисты клюнули на подсунутую им приманку и попались на крючок так крепко, что оправдались все надежды Белова. Оставленную на оборонительных рубежах партизанскую дивизию они приняли за главные силы группы. Дивизия начала отходить к Дорогобужу, и немцы устремились за ней.

Выполнив свою задачу, 1-я партизанская дивизия ночью переправилась через Днепр и рассеялась среди лесов, разбившись на отдельные подразделения. Искать их было бессмысленно.

Поняв ошибку, немцы принялись спешно перегруппировывать свои части, перебрасывать их на юг. Но наверстать потерянное время было не просто.

Кольцо окружения Белов разорвал. Однако фашисты имели возможность взять реванш. На пути советских войск было еще два трудных рубежа. Им предстояло перейти Варшавское шоссе, а затем пробиться через линию фронта.

В каком районе Белов намерен форсировать шоссе? Успеют ли заслоны выйти туда раньше русских? — вот что интересовало теперь гитлеровское командование. Чтобы затормозить движение группы Белова, фашисты нацелили на нее авиацию со всех ближайших аэродромов.

Из воспоминаний А. Ф. Юденкова — комиссара партизанского полка имени Сергея Лазо, действовавшего в районе Ельни.

Приказ генерала партизанский полк имени Сергея Лазо выполнил добросовестно. Несколько суток вели партизаны непрерывные бои с немцами, прикрывая тыл отходящих войск. Почти семьсот человек потеряли лазовцы в горячих схватках. И только после этого остатки полка покинули свой рубеж и укрылись в лесах.

За несколько недель до присвоения офицерского звания юнкерам старшего курса Кенигсбергского авиационного училища было объявлено о дополнительной практике. Вместе со своими инструкторами они сели в самолеты и перебазировались на большой, хорошо оборудованный аэродром. Отсюда самолеты отправлялись бомбить советские войска, двигавшиеся через леса южнее Ельни.

Погода держалась безоблачная, видимость была превосходная. Практиканты бомбили даже ночью, предварительно сбрасывая на парашютах осветительные ракеты — «люстры».

Дивизии Белова шли через лесной массив, огромный и болотистый, протянувшийся иа десятки километров. До войны через эти болота пробирались только лесники да охотники. Но осенью минувшего года, во время боев за Ельню, советские саперы проложили через лес временную дорогу — лежневку. В некоторых местах бревна и жерди успели погрузиться в зыбкую жижу, кое-где гать была разбита еще при осенних бомбежках.

Лежневка кратчайшим путем выводила Белова к Варшавскому шоссе. Саперы на скорую руку восстанавливали разрушенный путь. И все же идти было трудно. Люди скользили и падали в грязь. Лошади ломали ноги, застревавшие между бревен. А тут еще авиация!

При появлении самолетов люди шарахались с настила в лес. Повозки и кони оставались на дороге. Свернуть с лежневки нельзя — топь затянула бы их.

На повозках находились раненые бойцы. В один из налетов, когда бомбы взметывали столбы грязной болотной воды, когда с шумом валились старые березы, из разбитой телеги выполз раненый красноармеец с перевязанной головой и забинтованными ногами. Матерясь и плача от боли, волочил он за собой тяжелое противотанковое ружьё. Кое-как пристроив ружье на развилке сучьев, боец поднялся на колени и послал пулю в гудевший над ним самолет. Силой отдачи бойца свалило на землю, но он, стоная, поднялся снова.

У бронебойщика было всего четыре патрона. И когда он выстрелил третий раз в брюхо вражеской машины, свершилось чудо — громадная птица задымила и бессильно клюнула носом вниз.

Бомбардировщик рухнул в болото, оставив в небе яркие, медленно опускавшиеся парашюты.

Два немецких летчика угодили на вершины деревьев и были смертельно ранены. Третий оказался совершенно здоров, но настолько обалдел от неожиданности, что не понимал вопросов, с которыми обращался к нему переводчик.

Это был двадцатилетий светловолосый юнкер-практикант. Шок его довольно быстро прошел, но ему все время казалось, что он видит кошмарный сон.

Юнкера посадили на лошадь и повезли по грязному бревенчатому настилу. Ноги лошади скользили, она испуганно всхрапывала и делала такие рывки, что летчик едва удерживался в седле.

Ехали быстро, обгоняя пехотинцев и кавалеристов, которые шли пешком, ведя коней в поводу. Среди людей было много раненых, которые тоже шли в общем строю.

Валялись разбитые повозки и мертвые лошади, виднелись заполненные водой воронки от бомб. Проезжая такие места, юнкер испуганно съеживался, виновато косясь на русских.

На небольшой сухой поляне ему приказали спешиться. Два офицера подвели летчика к какому-то начальнику, сидевшему на пне возле раскладного походного стола. Как и все русские, начальник был одет плохо. Плащ заштопан черными нитками. Ноги до колен в болотной грязи. Лицо серое, изможденное. Стрелки густых рыжеватых усов закручены кверху. Веки набрякшие, тяжелые. А взгляд неожиданно резкий и властный. Юнкер вздрогнул, вытянул руки по швам.

Начальник, делая пометки на карте, быстро задавал вопросы. Подчиняясь его требовательному голосу, летчик отвечал, как преподавателям на экзамене, стараясь не ошибиться. Видел ли он с воздуха передовые отряды русских? Да, конечно, они приближаются к Варшавскому шоссе. Видел ли большие колонны немецких войск? Куда они направляются?

Юнкер попросил карту, отметил карандашом: немецкие колонны с двух сторон движутся наперерез русским, чтобы встретить их на шоссе.

Не идут ли немцы вслед за конницей по лесной дороге? Нет, этого летчик не видел. Никто не вступит на эту дорогу в ад.

Услышав от переводчика такой ответ, Павел Алексеевич с интересом взглянул на пленного. Усмехнулся:

— Для кого как. Кому в ад, кому в рай… Скажите юнцу, чтобы нанес на карту все, что видел и знает. Александр Константинович!

— Я! — отозвался Кононенко.

— Проследите.

Юнкер привык точно выполнять приказания. К тому же он боялся, что его убьют, если заподозрят во лжи. Он добросовестно потрудился над картой, а потом поставил внизу дату и свою подпись. Эта карта помогла Белову лучше оценить обстановку.

Летчика приказано было вести с собой на Большую землю. Но дорога через болотистый лес действительно оказалась для него дорогой в ад. Судьба заставила юнкера пережить все, что переживали люди, на головы которых сыпал он недавно свои бомбы.

Путь по скользкой, чавкающей, расползающейся, гати длился бесконечно. Со страхом прислушивался летчик к гулу авиационных моторов. И удивлялся спокойствию, выдержке русских.

Перед ним шла деревенская женщина в длинной широкой юбке. За спиной у нее была котомка, на руках — маленький ребенок. Когда ребенок начинал плакать, женщина давала ему сухую коричневую грудь. Молока в груди не было. Ребенок чмокал, потом принимался кричать еще громче. Женщина совала ему в рот смоченный водой кусок обсосанного сухаря, и ребенок стихал.

Рядом с женщиной, держась за нее левой рукой, неотступно шагал высокий солдат, может быть ее муж. У него не было пилотки и ремня на гимнастерке. На лице струпья ожогов, вместо глаз зияли черные провалы.

Он не просто шел, этот слепой. Он нес два цинковых ящика с патронами, которые были связаны толстой веревкой. Спотыкался на бревнах, ноги его срывались в грязь. Он горбился под тяжестью ящиков и упорно шагал вслед за женщиной. Иногда он даже улыбался, слыша голос ребенка. Летчику почему-то страшно становилось от этой улыбки. И еще он боялся, как бы при очередном налете бомба не убила эту женщину и ее малыша.

При четвертой бомбежке кто-то из товарищей юнкера по училищу получил, вероятно, удовольствие, точно сбросив смертоносный груз на лесную дорогу. Юнкеру оторвало взрывом обе ступни.

Во второй половине дня, по настойчивой просьбе Белова, с Большой земли прилетели истребители. Они появлялись группами через небольшие промежутки времени и очистили небо от гитлеровских самолетов. Воспользовавшись этим, войска Белова начали выходить к Варшавскому шоссе и занимать отведенные им рубежи на краю леса.

Разведка сообщила, что немцы успели подтянуть к месту намеченного прорыва полк пехоты с десятью танками и артиллерией. Это был авангард, основные силы противника быстро приближались с двух сторон по шоссе. Утром они будут здесь. А утро в июне начинается рано.

К полуночи вся группа изготовилась для решительного броска. Впереди стояли самые полнокровные части генерала Баранова: 1-й Саратовский, 3-й Белозерский, 5-й Таманский и 6-й Камышинский гвардейские кавалерийские полки. В затылок им выстроилась 2-я гвардейская кавалерийская дивизия полковника Зубова, понесшая большие потери в предыдущих боях.

Гвардейские части составляли левую колонну. А в правой колонне главной ударной силой был воздушно-десантный корпус, объединявший остатки четырех воздушно-десантных бригад. Вслед за корпусом стояла еще одна бригада — 8-я воздушно-десантная. 329-я стрелковая дивизия, имевшая около тысячи бойцов и командиров, замыкала колонну. Чтобы во тьме не спутать своих с немцами, каждый воин повязал левую руку либо бинтом, либо полоской от разорванного белья.

Всю уцелевшую артиллерию, все минометы и противотанковые ружья Белов приказал выставить на флангах прорыва.

Подготовка закончилась. Павел Алексеевич сделал все, что мог. Остальное зависело от тех командиров, которые будут непосредственно вести бой, — труднейший бой с противником, который находился не только впереди, но и справа и слева, силы которого возрастали с каждым часом.

Атака началась без артиллерийской подготовки. Передовые отряды гвардейских полков внезапным броском из леса вырвались на шоссе, оттеснив гитлеровцев в поле. Немцы спешно окапывались там, ведя непрерывный пулеметный огонь. А на флангах прорыва развертывались вражеские батареи, подошли первые танковые подразделения.

Немцы с обеих сторон простреливали двухкилометровый отрезок шоссе, захваченный гвардейцами. Участок этот был похож на светящийся коридор, там хлестал ливень трассирующих пуль и снарядов, вспыхивали яркие, ослепляющие разрывы.

Особенно сильно били гитлеровцы слева, из села Шуи. Туда фашисты подтянули зенитный дивизион, поставили его на прямую наводку и теперь без передышки лупили из скорострельных орудий и крупнокалиберных пулеметов. Павел Алексеевич находился неподалеку от этого села вместе с фланговым прикрытием. Здесь был самый ответственный участок.

Белов лежал среди кочек. Рядом — Зубов и несколько офицеров. Оборудовать наблюдательный пункт нет времени. Да и зачем? Этот бой — лишь до рассвета. Или прорыв, или отход в глубь леса, в болотистые дебри, — днем возле шоссе не удержишься.

Было сыро и холодно. На животе промокла гимнастерка. Пахло тиной, гнилью. В верхушках деревьев рвались малокалиберные зенитные снаряды. Опадала молодая листва. Кто-то стонал. При вспышках огня видны были люди, перебегавшие ближе к шоссе.

Неясная обстановка, невозможность влиять на ход боя, холод, оглушающий грохот и треск разрывов — все это угнетающе действовало на Павла Алексеевича. Сказались и бессонные ночи, и сверхчеловеческое нервное напряжение. Он почувствовал, что дошел до предела. Не осталось ни душевных, ни физических сил.

Он никогда не был суеверным, но сейчас ему казалось, что погибнет именно здесь, поблизости от этого места. Родился в городе Шуе, и вот через много лет привела его судьба долгим кружным путем к селу Шуи. Один такой город и, пожалуй, одно такое село во всей России… Да и вообще — слишком много осколков и пуль пронеслось мимо него, не может так длиться до бесконечности.

— Сержант, — позвал он знакомого бойца, лежавшего неподалеку. — Жерехов, если меня… Вынеси тогда на сухое место.

— Понял, — ответил сержант, — только вы зря накликаете…

— Вынеси, — повторил Павел Алексеевич, — и родным сообщи. Самолично.

Сержант не ответил, но Павел Алексеевич понял: старый служака, если уцелеет, сделает все, что нужно…

Между тем развитие событий словно бы приостановилось. Огневой бой усиливался, но никакого продвижения вперед не было. Подразделения, пересекшие шоссе, вели в поле перестрелку с вражескими заслонами. А остальные войска все еще находились в лесу, не рискуя ринуться на шоссе, простреливаемое с двух сторон. Немцы же били, не жалея боеприпасов. Им нужно было задержать советские части до рассвета, когда подойдут резервы, появится авиация.

Павел Алексеевич послал связного поторопить Баранова, а сам пополз ближе к огненному коридору. Через шоссе группами перебегали бойцы. Некоторые падали на обочине и на самой дороге. Некоторые, испугавшись, шарахались назад, в лес.

И вдруг в темноте раздался могучий бас, перекрывший грохот стрельбы.

— За мной, ребята! — кричал генерал Баранов. — Гвардейцы, вперед! Марш-марш!

Вместе с офицерами штаба верхом вырвался Баранов на шоссе. Все конники поскакали дальше, в поле, один только генерал остался посреди дороги. Вздыбливая коня, гарцевал он среди разрывов, под ярким переплетением разноцветных огненных трасс. Крутил над головой шашку, командовал, звал:

— Гвардейцы, за мной! Ура, ребята! Ура-а-а!

На знакомый голос, повинуясь призыву, устремились к генералу ближайшие эскадроны, увлекая за собой соседей. По кустам, по изрытой воронками опушке скакали всадники, бежали пешие, неслись вскачь повозки.

Четыре тысячи кавалеристов и три тысячи парашютистов хлынули на шоссе. Громкое «ура» из конца в конец перекатывалось над людским потоком, заглушая крики и стоны. Немецкий полк, оказавшийся на пути этой неудержимой лавы, был захлестнут и уничтожен.

Генерал Баранов поскакал дальше, ведя за собой людей. А на шоссе, под градом пуль и осколков, гарцевал другой всадник в развевающейся плащ-палатке: звал отставших, ругался, командовал. Десятки бойцов падали замертво возле него, сотни перебегали дорогу и скрывались в спасительной темноте.

Но вот вздыбился конь, рванулся в сторону, и всадник, будто неумелый наездник, не удержался в седле. Упал на разбитый асфальт Аркадий Князев, лихой командир 6-го гвардейского кавполка. Упал и не шелохнулся больше. Спрыгнул с лошади, склонился над командиром молодой комэск Валерий Стефанов, рванул окровавленную гимнастерку Князева, прижался ухом к груди. Сердце не билось.

Стефанов сбросил бурку, положил на нее тело Князева. Взялись за края бурки гвардейцы и понесли своего командира. Несли, как живого, стараясь ступать в ногу, чтобы не тряхнуть, не причинить боли. Несли и плакали. А следом, прихрамывая, ковылял верный конь.

Когда войска ринулись через шоссе, артиллеристы и минометчики открыли ураганный огонь по немцам на флангах. Били минут пятнадцать, пока не иссякли боеприпасы. На какое-то время они заставили фашистов почти прекратить стрельбу. Но едва кончился артналет, гитлеровские пушки и пулеметы ударили с новой силой. На шоссе светло стало от взрывов, ракет, горящих деревьев.

Первый эшелон целиком прорвался через дорогу и теперь уходил на юго-восток. А второй эшелон только выдвинулся из глубины леса к шоссе. Предстоял новый рывок, но второй эшелон был слабей первого. К тому же заслоны на флангах израсходовали боеприпасы и не могли хотя бы на короткое время подавить вражеские огневые точки. А к гитлеровцам подошли танки. Павел Алексеевич слышал, как гудят на окраине села Шуи танковые моторы.

Через шоссе перебегали наиболее смелые бойцы. Проскакивали повозки, отдельные группы всадников. Но поднимать на прорыв массу людей было теперь бессмысленно. Немцы скосят их ураганным огнем, двинут на них танки.

— Петр Иванович, — сказал генерал Зубову. — Отводите своих назад, в лес.

— А вы?

— Быстрее! — поторопил Белов.

Что ответить полковнику? Павел Алексеевич мог еще подняться и рискнуть — перебежать через шоссе. Он, пожалуй, даже обязан был сделать это. Ведь за шоссе ушли самые боеспособные силы: 1-я гвардейская кавдивизия и почти весь воздушно-десантный корпус. Он должен был объединить их и провести через последнюю преграду, через линию фронта.

Но там — два опытных генерала: Баранов и Казанкин. Они сумеют найти выход из трудного положения. Там крепкие, спаянные подразделения, и перед ними только одна преграда. А тем, кто не пробился через шоссе, будет теперь вдвойне трудно. Им нужно уходить в лес, искать новое место для прорыва. На них обрушатся крупные силы немцев. Одинокими, брошенными на произвол судьбы будут они чувствовать себя, оставшись без командования. Им особенно необходимо твердое руководство, они должны знать, что генерал, с которым пять месяцев сражались в тылу врага, и теперь находится с ними.

Если Белов уйдет в прорыв, — это будет правильное решение. Но честно ли это?

А ему хотелось, очень хотелось перебежать через проклятое шоссе, догнать Баранова и повести свои лучшие полки. Еще сутки-другие, и он будет за линией фронта. Кончится нервное напряжение, исчезнет мучительная боязнь попасть в плен. Он выспится, оденется в чистое.

Грохотали разрывы. Гудели танки. Яркими факелами пылали деревья. Казалось, даже асфальт горит на шоссе. Оставались минуты, чтобы решить окончательно: вперед или назад?

В ветвях с треском разорвалась серия зенитных снарядов. Жикнул осколок. Белов выковырнул его из сырой земли: он был мокрым, но еще жег пальцы. Неподалеку, среди кустов, лязгали гусеницы танков. «Пора!» — решил Павел Алексеевич и с облегчением подумал, что село Шуи, пожалуй, не последняя для него точка на карте.

Полки, прорвавшиеся через шоссе, уходили к реке Снопоть, к линии фронта. Началось утро, наступил день, но немцы не преследовали гвардейцев и парашютистов. Гитлеровцы еще не разобрались, кто ушел, кто остался, кто продолжает вести бой в лесу, где генерал Белов со своим штабом.

В полдень на прорвавшиеся войска фашисты бросили авиацию. План их был ясен — остановить уходивших, задержать до тех пор, пока догонят немецкие части, выделенные для преследования. Однако генерал Баранов приказал не останавливаться. Эскадронам рассредоточиться на отделения и продолжать путь.

Немецкие летчики видели с высоты, как на большом пространстве движутся по полям и перелескам мелкие группы всадников и пеших солдат, отдельные повозки и орудия. Их много, да бомбить трудно. Слишком малые цели.

Возвращаясь на аэродромы, летчики докладывали, что русские части рассеяны, распылены и не представляют серьезной угрозы. Так, вероятно, считали и немецкие генералы. Они не учли, что имеют дело с войсками гибкими, маневренными, легкоуправляемыми.

Вечером гвардейцы и парашютисты услышали впереди канонаду. Проводники из партизанской дивизии, помогавшие регулярным частям, сообщили: войска 10-й армии нанесли удар по врагу, чтобы облегчить прорвавшимся полкам переход через линию фронта…

Сам командующий 10-й армией Василий Степанович Попов, донской казак, много лет прослужил в коннице и был неравнодушен к этому роду войск. В глубине души он считал себя прежде всего кавалеристом.

С Павлом Алексеевичем Беловым генерал Попов был давно знаком и, когда узнал, что на его участке будет выходить из рейда гвардейский кавкорпус, сделал все возможное, чтобы помочь конникам. Но армия его оборонялась на второстепенном направлении и была малочисленной.

Там, где пехота нанесла удар по немецким позициям, всю ночь переходили линию фронта группы парашютистов. Вышел в расположение армии генерал Казанкин. А от Баранова не было ни слуху ни духу.

На рассвете поднялась вдруг сильная стрельба в тылу фашистов на участке, который считался пассивным. Немцев там было немного. Они загородились минными полями, рядами колючей проволоки и спокойно отсиживались в окопах. Именно здесь и появились гвардейцы Баранова. Атакой с тыла они прорвали вражеский рубеж и устремились к своим. Командир советского стрелкового батальона прикрыл огнем фланги кавалеристов, послал солдат снимать мины и резать колючую проволоку. Но разве успеешь!

Рассвело. Видны были сотни бойцов, пеших и конных, торопившихся пересечь линию траншей. Люди падали под огнем, некоторые взрывались на минах. Рубили, растаскивали колючую проволоку.

Пешие скатывались в траншею, всадники скакали дальше. А очутившись в безопасности, ложились на землю и сразу засыпали мертвым, непробудным сном. Их переносили в блиндажи или просто накрывали шинелями.

Появилась на поле группа всадников, среди которых выделялся богатырь в черной косматой бурке, ехавший на высоком коне. Измученные лошади плелись шагом. Всадник-богатырь спрыгнул с пошатнувшегося коня. Сказал подбежавшему комбату:

— Я генерал Баранов. Но ты меня не видел! О людях моих позаботься. А я буду спать сутки.

Гвардейцы отдыхали, а в это время между штабом Западного фронта и штабом 10-й армии шли непрерывные телеграфные переговоры. Командующий фронтом запрашивал, какие части прорвались, когда, где, кто руководит ими. Генерал Попов отвечал: в расположение армии вышло несколько тысяч бойцов и командиров, сосчитать их пока невозможно. Прибыли с оружием, многие сохранили коней.

Командующий требовал установить: где Баранов, где Белов? Кто же возглавил прорыв?

В конце концов генерала Баранова разыскали в землянке комбата. Но, когда попытались его разбудить, он послал всех куда подальше и продолжал спать.

На следующее утро генерал-лейтенант Попов сам отправился к Баранову. Ехал верхом по лесной дороге. И вдруг на опушке, километрах в трех от линии фронта, заметил людей, выстроившихся длинными шеренгами. На правом фланге трепетало под ветром Красное знамя.

Подъехав к строю, увидел истощенных бойцов в лохмотьях, лошадей с выпирающими, как обручи, ребрами. К Попову подбежал офицер, щелкнул каблуками разбитых сапог:

— Товарищ генерал, первый гвардейский кавалерийский полк выстроен для проверки личного состава.

— Сколько у вас человек?

— Восемьсот шестьдесят. И двести пятнадцать коней. Полк боеспособен. Нет только орудий, пулеметов и боеприпасов.

— Кто вывез Знамя?

— Знамя первого гвардейского кавалерийского полка вывез на груди под гимнастеркой командир полка майор Фактор. Знамя первой гвардейской кавалерийской дивизии вынесли в противогазной сумке!

Василий Степанович Попов подъехал к середине строя, остановил коня и заговорил совсем не по-генеральски:

— Низкий поклон вам, дорогие герои! Сердечное спасибо от старого кавалериста…

И, сняв фуражку, поклонился гвардейцам.

Ожесточенные неудачами, немцы решились на небывалое — вошли в болотистые леса, оставив на Варшавском шоссе технику. Однако в сырых дебрях боевой пыл гитлеровцев быстро угас. Преследование отступавших беловцев почти прекратилось.

Люди были утомлены до крайности. Павел Алексеевич приказал дать бойцам целый день отдыха. Сам поспал четыре часа и почувствовал, что силы и решительность вернулись к нему. Нелепыми казались теперь ночные предчувствия там, на болоте. Только сердце ныло чуть-чуть, когда вспоминал об этом.

До села Шуи и теперь не очень далеко. Ну и что же?! Он полон энергии, мысли спокойные, ясные. Вокруг немцы, но разве такое положение в новинку?! Если есть противник, значит, есть кого бить. Тревожился о Баранове да Казанкине — радист никак не мог установить с ними связь.

Штаб корпуса разместился на сухом холме близ маленького хутора, через который бежала летняя, едва приметная дорога. По этой дороге подошли неожиданно гитлеровцы.

Их было не очень много. Вероятно, батальон. Десантники, несшие боевое охранение, проворонили их. Наверно, дремали в мелких окопчиках посреди цветущей поляны, разморенные теплом и тишиной.

Уничтожив в короткой стычке охранение, фашисты ринулись на холм, однако были встречены огнем штабных подразделений и залегли. Павел Алексеевич участия в перестрелке не принимал. В такой обстановке не до острых ощущений. Надо по мере возможности беречь себя — сейчас его некому заменить, люди верили ему, верили, что Белов найдет выход из любых положений. На этой вере держалось многое.

А фашистов он все же проучил. Пока они вели бой со штабными подразделениями, Белов подтянул к флангам вражеского батальона десантников и пехоту. Нажали дружно с трех сторон. Немцы бросились назад, к хутору. Из огневого мешка выбраться удалось немногим.

Эпизод сам по себе обычный, не генеральского размаха. Но людей эта победа приободрила, у штабных офицеров заметно улучшилось настроение. Гитлеровцам-то всыпали, а потерь в штабе почти не было. Только переводчику Дорфману пуля попала прямо в лоб, в звездочку на пилотке. Звездочка так вся и врезалась в кость, без хирурга не могли ее вытащить.

— Ну и дела! — удивлялся видавший виды Кононенко. — Это счастье, что пуля разрывная, на осколочки разлетелась. От простой пули сразу конец: в мозг вдавила бы звездочку. А теперь отлежится в госпитале, только пятиконечный знак до самой смерти останется.

— В госпиталь еще попасть надо, — ответил кто-то. — На Большой земле госпиталь.

— Думаю, самолеты пришлют за ранеными.

Перевязанного переводчика положили в штабную повозку.

Между тем Павел Алексеевич, не дожидаясь, пока противник подбросит к хутору резервы, отдал распоряжение уходить дальше на юго-запад. Раздалась команда: «По коням!»

Надо было посоветоваться с ближайшими помощниками, наметить новые планы. Тут как раз вернулся комиссар, последние сутки находившийся в стрелковой дивизии. Явились вызванные генералом полковник Зубов и подполковник Вашурин. Поехали тесной группой, обсуждая положение.

Сперва подвели итоги. Через Варшавское шоссе не смогла прорваться 2-я гвардейская кавдивизия. Остались в лесах 8-я воздушно-десантная бригада и 329-я стрелковая дивизия. С ней — значительная часть обозов группы, большое количество раненых.

Людей насчитывалось примерно столько же, сколько ушло с Барановым. Однако в частях не было боеприпасов. Артиллеристы и минометчики, израсходовав все снаряды и мины, бросали бесполезную теперь технику среди болот. Все войска, находившиеся с Беловым, не могли бы сейчас вести бой даже с одной немецкой дивизией. А противник имел, по меньшей мере, четыре. Значит, силой через Варшавское шоссе не пробиться.

— Что для нас главное? — спросил комиссар, похлестывая веткой по голенищу. — Главное спасти людей, вывести к своим. А раз так, раз вместе пробиться нельзя, надо просачиваться мелкими группами. Народ у нас опытный.

— Это правильно, — ответил Белов. — Только не следует дробить части на мелкие группы. Через шоссе таким способом просочиться легче, не спорю. Но впереди сплошная линия фронта. Там придется прорывать немецкие позиции, а мелким отрядам это не под силу.

— И управлять ими невозможно, анархия получится, — вставил начштаба Вашурин. — Лучше сохранить части во главе с командирами.

— Четыре группы, — сказал Павел Алексеевич. — Каждое паше соединение — это группа. И все они движутся по разным маршрутам.

— У нас три соединения, — возразил Щелаковский. — Конногвардейцы, десантники, пехота.

— И штаб, — уточнил генерал. — В управлении корпуса вместе с разведдивизионом, комендантским эскадроном и другими подразделениями сейчас больше пятисот человек. Это будет четвертая группа. Задача такая: рассредоточиться на широком пространстве, найти слабые места в боевых порядках противника и прорваться через Варшавское шоссе в район третьей партизанской дивизии. Там все группы воссоединяются, и мы решаем, как и где пробиваться через линию фронта.

— Ох, нелегко будет! — вздохнул Алексей Варфоломеевич. — Немцы знают, куда мы стремимся. У них авиация, танки.

Белов рассеянно кивал, соглашаясь, и вдруг засмеялся так весело и так неуместно, что комиссар осуждающе и даже с обидой посмотрел на него.

— Что такое?

— Не беспокойтесь, товарищи, я с ума не сошел, — улыбаясь, ответил генерал. — Вспомнилась одна веселая история о прусских порядках. Еще в ту войну ее слышал. Не знаю, насколько она правдива… Расскажу, если вы не против.

— Конечно, нет!

— Рассказывайте, товарищ генерал, — оживились офицеры, давно не слышавшие новых анекдотов и шутливых побасенок.

Кони шли спокойно, мягко шлепая копытами по дороге. Павел Алексеевич заговорил, покачиваясь в такт шагам Победителя:

— Однажды король Фридрих Второй выразил недовольство устройством солдатских штанов. Слишком много пуговиц и завязок. Много времени тратится на одевание и снимание, от этого страдает боеготовность. Ну, как принято в таких случаях, был объявлен конкурс на конструирование штанов нового покроя. Главное требование — быстрота застегивания и расстегивания. Бо-о-о-льшие умы над этим думали… Наконец лучший образец был отобран, и комиссия распорядилась сшить первую партию на роту солдат. Обучить роту было поручено старому служаке, бравому фельдфебелю. Тот применил испытанный способ — отработку приемов по разделениям. «Штаны спустить! Делай — раз! Делай — два! Делай — три!» По команде «Раз!» солдат должен был найти кольцо на конце тесьмы. «Два!» — дернуть за кольцо. При этом пояс штанов раскрывался и штаны свободно сваливались на сапоги. По команде «Три!» солдаты делали приседание и справляли соответствующую надобность… Короче говоря, за педелю все приемы были отработаны до полного автоматизма, солдаты тратили на расстегивание и застегивание штанов несколько секунд.

— Явный прогресс в боевой подготовке, — улыбнулся Щелаковский.

— Во всяком случае фельдфебель предвкушал полный успех. В день, назначенный для смотра, солдат до отвала накормили густым и жирным гороховым супом. А через три часа — построение. Прибыли на плац полковники и генералы. Возглавлял комиссию главный интендант. Все были радостно возбуждены, рассчитывая на королевские награды за усердие… Ну, солдаты выстроились двумя шеренгами. Стояли по струнке, хоть и бурчало у них в животах. Наконец фельдфебель доложил генералу, что все готово. А тот поднял руку и сам соизволил произнести торжественную команду: «Для комиссии, садись! Оправиться!» Механическое устройство не отказало ни у одного из солдат. Члены комиссии следили за временем. Все шло превосходно. Генерал приказал: «Встать! Застегнуться!» И вот шеренги опять в безупречном порядке. Члены комиссии спустились с помоста и пошли вдоль рядов. Их удивило, что на земле не было никаких следов выполненного учения, а от солдат несло таким запахом, что полковники и генералы поспешили ретироваться на свой помост. «Ты что же, мерзавец! — накинулся главный интендант на фельдфебеля. — Тебе какой приказ был?!» — «Обучить солдат снимать и надевать новые штаны!» — «А ты, сукин сын, что наделал?! Почему у тебя солдаты в подштанниках?!» — «Не могу знать, ваше превосходительство! Насчет новых штанов приказ был, а насчет подштанников никаких приказов не поступало!»

Офицеры слушали, посмеиваясь. Вашурин сказал:

— С приказами у них строго. «От» и «до» без всяких отклонений. В этом их сила.

— И слабость, — добавил Кононенко.

— Ты к чему такую побасенку рассказал? — поинтересовался Щелаковский. — Со смыслом побасенка?

— Кононенко, кажется, понял. Давайте попробуем обратить силу противника в его слабость.

Немецкий пехотный батальон готовился к наступлению. Перед ним — лежало поле, поросшее редким кустарником. Метрах в шестистах, по опушке леса, оборонялись русские. Посреди поля, между позициями, виляла проселочная дорога.

В полдень на проселке появились два всадника. Немец-наблюдатель доложил о них офицеру. Тот приказал не стрелять, подпустить ближе. Русские ехали неторопливо. Впереди командир на хорошем коне, с пистолетом на ремне. У второго всадника конь был похуже. За спиной — автомат.

В бинокль офицер видел беззаботные лица русских. Те смеялись, разговаривали, не догадываясь об опасности. Офицер приказал захватить их там, где дорога выгибалась дугой к немецким позициям.

Всадников заметили не только немцы. Советские солдаты тоже увидели их. На опушке взвилась ракета, раздались предупредительные выстрелы. Всадники остановились.

— Огонь! — приказал офицер.

Конь русского командира, согнув колени, ткнулся мордой в землю, всадник вылетел из седла и шлепнулся на траву. Второй кавалерист, пригнувшись, мчался среди кустов и скоро исчез за деревьями.

В бинокль хорошо было видно, как дернулся конь и затих, перестав сучить ногами. Русский, вылетевший из седла, долго лежал неподвижно, словно мертвый. А потом вдруг вскочил и, прихрамывая, побежал к своим. Гитлеровцы снова начали стрельбу. Русские ударили в ответ из двух пулеметов. Разгорелся огневой бой.

Случай, в общем-то, ничего особенного не представлял. Советские разведчики или связисты напоролись неожиданно на противника. В лесу при маневренных действиях подобное бывало нередко. Но фашистов насторожило, что русские солдаты под прикрытием пулеметов дважды пытались подобраться к убитой лошади. Однако лежала она на открытом месте, подходы хорошо простреливались, русские оба раза вынуждены были отступить в мелколесье.

Вскоре батальон поднялся в атаку и выбил советских солдат с опушки. Командиру батальона доложили, что убитая лошадь подседлана хорошим седлом, а в кобуре седла найдена легкая полевая сумка, какие носят обычно русские офицеры.

Документы, обнаруженные в полевой сумке, были отправлены в штаб полка. Не прошло и часа, как оттуда посыпались запросы: где, при каких обстоятельствах захвачены присланные бумаги? Еще через час, доставленные специальным самолетом, бумаги эти лежали перед командующим 4-й немецкой армией. Среди документов был приказ, подписанный Беловым, Щелаковским и Вашуриным. Подлинность его не вызывала сомнений — все три подписи фашистам были известны.

Согласно приказу, войска Белова поворачивали теперь на юго-запад, чтобы выйти по лесам в район Рославля и там пересечь Варшавское шоссе. С точки зрения русских, замысел был вполне разумным. В случае неудачи они могли укрыться в Брянских лесах, где действовали внушительные партизанские силы.

На многочисленных картах в больших и малых немецких штабах наносились новые пометки. Немецкое командование немедленно приняло надлежащие меры. Из четырех дивизий, преграждавших путь Белову, две были сняты с позиций и форсированным маршем отправлены к Рославлю.

И невдомек было фашистам, что убитого коня собственными руками подседлал начальник разведки корпуса подполковник Кононенко, не пожалевший для этой операции одного из лучших коней. А всадниками были двое бойцов, добровольно вызвавшихся на рискованную прогулку. Отчаянные ребята — ехали навстречу смерти, а сами балагурили и смеялись.

К счастью, обошлось без жертв. Операцию разыграли четко. Как только со стороны немцев раздались выстрелы, наш снайпер первой же пулей сразил коня. Разведчик, сидевший на нем, ушиб при падении ногу, но это был такой пустяк, о котором не стоило и вспоминать.

Наблюдатель, оставленный при отходе на дереве, видел, как немцы вытащили из кобуры седла полевую сумку. Об этом он и сообщил, вернувшись ночью к своим.

Александр Константинович Кононенко улыбался, подкручивая черные густые усы. Был доволен: задание генерала Белова разведчики выполнили отлично.

На четыре группы разбил Павел Алексеевич оставшиеся с ним войска, четыре маршрута были проложены через Варшавское шоссе. Один из них, самый западный, был наиболее трудным. Кто-то должен пойти в том направлении, которое указано было в ложном приказе, должен увлечь за собой преследователей. Иначе фашисты быстро поймут обман.

Самый длинный, самый трудный, самый опасный маршрут генерал взял для своего отряда. Павел Алексеевич рассуждал так: он, наиболее старший и опытный среди командиров, скорее найдет правильное решение в критической ситуации. Во всяком случае — должен найти. С ним штаб, много офицеров, отборные бойцы, разведчики. Людей меньше, чем в других группах, но это к лучшему: легче уйти от преследования. К тому же — все на конях.

Комиссар Щелаковский одобрил замысел Белова. Риск, конечно, большой, зато и дело важное. Штабной отряд увлечет немцев на запад, а конногвардейцы, парашютисты и пехота с обозом перейдут шоссе на тех участках, где фашисты оставят лишь легкие заслоны.

Следовало позаботиться и о том, чтобы противник «не прозевал» отход отряда Белова. Поэтому Павел Алексеевич приказал начать движение засветло, пока летают вражеские разведывательные самолеты. Фашисты забеспокоятся, пойдут вслед за Беловым. А остальные группы в это время затаятся в лесах.

Штабной отряд двигался пешком без дорог, выдерживая направление по компасу. В конце колонны коноводы вели лошадей. После полуночи попали в низину, затопленную водой. Она доходила до щиколоток, а кое-где до колен. Деревья здесь стояли редкие и кривые. Люди проваливались в ямы. Пришлось вытянуться цепочкой по одному. Павел Алексеевич шлепал по воде и думал, что в его планах многое зависит от быстроты, от выносливости бойцов. Но где критерий? Вероятно, ориентироваться надо на свои силы. Если он выдержит нагрузку, ее выдержат и другие. Ведь почти все солдаты и офицеры намного моложе генерала.

Близился рассвет, когда отряд выбрался на сухое место. Впереди проселок, который нужно пересечь. Кононенко уже побывал там и доложил: дорога завалена спиленными деревьями и минирована. Вероятно, поработали партизаны. Севернее, в полутора километрах, расположился в деревне полк гитлеровцев. Противник не спит. На окраине деревни устанавливают артиллерию. Слышен гул танковых моторов. Соседство опасное.

— Все равно будем делать привал, — распорядился Белов. — Люди выдохлись. Отстал Вашурин с группой бойцов.

— Опасно, — повторил Кононенко.

— Подождем Вашурина. Я думаю, фашисты не будут рыскать в лесу. Они смотрят на дорогу, ждут крупные силы наших войск.

Павел Алексеевич вылил из сапог воду, нашел местечко посуше и лег, завернувшись в бурку. Засыпая, успел подумать: бойцам хуже, у них только шинели…

Разбудила его беспорядочная стрельба. Вскочил стремительно, нащупал рукой пистолет. Осмотрелся. Утро было серое, накрапывал дождь. Стрельба доносилась с дороги.

Натягивая мокрые сапоги, Павел Алексеевич слушал доклад адъютанта Михайлова. Оказывается, полевой караул вступил в бой с вражескими саперами, начавшими разминировать дорогу.

— Отряд, поэскадронно, становись! — скомандовал Белов. Офицеры и солдаты быстро занимали места в строю. — Кононенко, бери разведчиков, прикрой нас со стороны деревни. Отойдете последними.

— Слушаюсь! — на каблуках повернулся подполковник.

Отправив вперед дозор, Павел Алексеевич повел отряд к дороге. Метрах в трехстах за деревьями увидел черный танк. Из ствола пушки раз за разом вылетали острые язычки пламени. Танк бил вдоль проселка. Но к вражеской машине уже подбирались разведчики.

— За мной! — скомандовал Белов и первым, прыгая через поваленные стволы, перебежал дорогу.

Быстро пошел по кустарнику и вскоре оказался на берегу озера, заросшего кувшинками. Озеро тянулось далеко, суживаясь лишь в одном месте — там, где пересекал его деревянный мостик у мельницы.

Сзади приближалась стрельба. Подбежал запыхавшийся Кононенко:

— Товарищ генерал, лучше обогнуть озеро справа. На мельнице кто-то есть. Может, засада!

Обходить озеро — терять время. Водоему не видно конца. А фашисты совсем близко.

— Атакуем мельницу! Я веду первый взвод!

Выхватил у кого-то винтовку, бросился вперед. Сержант Бобылев обогнал его. Бойцы топали рядом.

Мельница молчала. Вот сейчас немецкий пулеметчик резанет в упор, скосит взвод… Но справа набегает подполковник Билых с людьми. Кто-нибудь успеет ворваться!

Прикладами выбили дверь, несколько человек заскочили в ветхое строение, раздался крик:

— Хенде хох!

— Ты чаво это, сынок, а? — поднялась с лавки заспанная старуха. Приставила к уху ладонь, глядя на разгоряченных солдат. — Чаво говоришь, голубь?

— Тьфу! — сплюнул Белов, испытывая неловкость. Больно уж геройски вел взвод на штурм мельницы. Отличился, можно сказать!

Повернулся и пошел в густой старый лес. Следом, сконфуженно улыбаясь, поспевал Кононенко.

Под деревьями бойцов нагнали коноводы. Люди садились на лошадей и быстро исчезали за поворотом дороги. Павел Алексеевич не торопился. Еще теплилась надежда, что догонит Вашурин.

Вот уже разобрали коней разведчики, прикрывавшие отход. Появились за озером немецкие танки, начали бить из пушек по краю леса. Павел Алексеевич вскочил в седло и ласково потрепал ладонью шею Победителя. Умный конь с места пошел галопом.

Выигран еще один бой, но радости Белов не чувствовал. Жаль было Вашурина, с которым прошли вместе столько трудных дорог. Теперь начальник штаба уже не догонит отряд, теперь между Беловым и Вашуриным — немецкая пехота, немецкие танки…

Ветер разогнал тучи, и горячее июньское солнце быстро взяло свое. Высохли капли воды на листьях и траве, прогрелся воздух. На большом привале в глубине леса бойцы развесили для просушки одежду и обувь. Спали раздетые. Белов приказал дневальным оттаскивать людей с солнцепека в тень.

Не отдыхали только разведчики. По три-четыре человека уезжали они на задания: прощупывали деревни, соседние лесные массивы, наблюдали за дорогами.

Вечером Павел Алексеевич суммировал полученные сведения, и картина получилась неутешительная. Отряд оказался в самой гуще вражеских войск. Все населенные пункты окрест были заполнены немецкими солдатами. По всем дорогам двигались фашистские колонны, направляющиеся к Рославлю. Свободным был лишь путь дальше на запад.

— Ничего себе! — Комиссар Щелаковский даже присвистнул, взглянув на карту. — Тот самый маршрут, который указан в ложном приказе. Мы, Павел Алексеевич, сами над собой топор занесли!

— Зато всех остальных вывели из-под удара.

— А мы, что же, так и пойдем по пути, который гитлеровцам подсказали? Прямо в пасть? Нате, мол, ешьте?

— Другого маршрута нет, комиссар. Немцы готовятся к большой операции, а мы постараемся проскользнуть втихомолку, без боя.

— Таким большим отрядом?

— Нет. Разделим отряд на два сводных эскадрона. В первый войдут офицеры штаба и политотдела, комендантский эскадрон, разведывательный дивизион и радисты с двумя станциями. Около двухсот пятидесяти человек. Командиром сводного эскадрона назначаю себя. Ты — комиссар. Не возражаешь?

— Согласен.

— Во втором эскадроне — все остальные бойцы и командиры. Поведет их подполковник Билых. Он пойдет параллельно с нами, но на значительном удалении. Внимание немцев будет раздвоено.

— И запутаются фашисты, где Белов, где Билых! — кивнул комиссар. — Попотеют переводчики на допросе, если «языка» возьмут. Фрицам теперь всюду Белов мерещится.

— Это тоже делу не помешает, — сказал Павел Алексеевич.

Ночью эскадрон Белова вышел к разрушенному мосту. Берег был обрывистый. Люди переправлялись через реку по уцелевшим бревнам, а коноводов с лошадьми генерал направил выше по течению, где имелся брод. Отвечал за лошадей лейтенант Брехов — связист.

Сам Павел Алексеевич перебежал по бревнам одним из первых и не без любопытства смотрел, как переходят люди. Разведчики проскочили без всякой задержки. А среди офицеров штаба и политотдела немало нашлось таких, которые боялись бежать над шумящим потоком. Перебирались по бревнам на мягком месте, крепко держась руками, тормозили движение. А тут еще неподалеку, возле деревни, началась стрельба: дозор столкнулся с немецким патрулем.

— Вырвемся к своим, всему штабу тренировку устрою, — ворчал Белов. — Засиделись, отвыкли от брусьев, от бума. Мешки с овсом, а не кавалеристы.

— Зря свирепствуешь, Павел Алексеевич, — посмеивался комиссар. — У нас из запаса людей много, товарищи в возрасте.

— Все равно учить будем.

— Что-то коноводы задерживаются.

— У них крюк большой. Брехов маршрут знает, догонит. Пока пешком пойдем.

Эскадрон миновал обширный луг, пересек поле и втянулся в лес, а коноводов все не было. Павел Алексеевич приказал остановиться и ждать.

Наконец появился лейтенант Брехов с коноводами, все пешие.

— В чем дело? — кинулся к ним Белов.

— Товарищ генерал, лошадей мы оставили…

— Лошадей? Бросили?

— Товарищ генерал, там немцы…

— Двести лошадей?! Фашистам! — Белов надвигался на лейтенанта, бледнея от ярости. Рука скользнула к кобуре пистолета. — Победителя моего бросил?! Я на нем с первого дня!

Щелаковский сзади крепко схватил его руку. Лейтенант пятился, икая от страха. Коноводы исчезли среди деревьев.

Белов старался освободить руку, но комиссар держал крепко. Крикнул в ухо:

— Если бы там твоего Победителя не было, тогда как?

— Что? — не понял Белов.

— Если бы Победитель твой тут находился, все равно бы стрелял?

— Под суд его! Весь эскадрон обезножил!

— Суд пускай и решит, — отступил на шаг комиссар. — А у тебя, Павел Алексеевич, руки чистые, совесть чистая. Ты солдат, не палач…

— Кононенко! — В глазах Белова появилась надежда. Александр Константинович, пошли за реку лучших разведчиков. И этого лейтенанта. Может, отобьют коней!

— Бесполезно, — сказал подполковник. — Вернулось наше прикрытие. Немцы контролируют весь берег.

— Ну вот… Вот мы и стали пехотой, — с болью произнес Павел Алексеевич и неуверенно, как слепой, пошел в гущу леса, задевая плечами деревья…

Лишившись коней, эскадрон не смог за ночь добраться до намеченного района. Остановились на дневку в овражистом поле среди высокого кустарника.

Если раньше Белов стремился привлечь к своему отряду внимание противника, то теперь, наоборот, заботился о скрытности. Дело сделано, главные силы немцев оттянуты на ложное направление. Надо подумать и о себе.

Погода снова испортилась, заморосил дождь. Все продовольствие осталось в переметных сумах на лошадях. Голодные мокрые люди сбивались в тесные кучки, пытаясь согреться. Павел Алексеевич разрешил развести небольшие бездымные костры из сухого хвороста. Троих бойцов послал в деревню: пусть скажутся партизанами, попросят хлеба и молока.

— Михайлов, ты хорошо в грибах разбираешься?

— Сносно, товарищ генерал.

— Подберезовик отличишь от поганки?

— Вполне.

— Тогда собирай грибы. И людям скажи.

Подберезовиков оказалось так много, что адъютант быстро набрал полную фуражку с верхом. Вдвоем почистили их, отварили.

— Это на первое, — поучал Павел Алексеевич. — Крупные грибы нанизывай на шомпол и попытайся поджарить. Вот и обед.

Запах съестного тревожил голодных бойцов. Поднимались даже самые усталые, шарили в кустах, среди молодых березок. Белов пошел, посмотрел. Нет, так не годится. Солдат-армянин одних поганок набрал. Сержант-радист умудрился разыскать самый ядовитый гриб — бледную поганку. Из степей парень, не знает. Павел Алексеевич поспешил отдать приказ: грибы не варить, пока их не осмотрит комиссия. Врач, Михайлов и двое сержантов, назвавшихся знатоками, пошли от группы к группе, тщательно проверяя собранное.

Вернулись из деревни бойцы, принесли несколько ковриг хлеба и бидон молока. Хлеба досталось людям по тонкому ломтику, грамм по пятьдесят. Был он черствый, с отрубями, но все же хлеб! С ним грибы показались особенно вкусными.

Павел Алексеевич ждал разведчиков, посланных по прямой к Варшавскому шоссе. Истекло установленное время, прошел еще час, потом другой, близились сумерки, а разведчиков все не было. Значит, нарвались где-то на врага, и нужно менять маршрут. Белов, Щелаковский и Кононенко снова взялись за карту.

— Лучше идти не лесом, а полем, — предложил Александр Константинович.

— По открытому месту? — удивленно взглянул на него комиссар. — Зачем?

— Ночь прикроет. Через поля путь короче.

— Верно, — поддержал разведчика Белов. — К тому же гитлеровцы привыкли, что мы используем лесные массивы, держат возле лесов главные силы. А мы — через открытый густонаселенный район, где нас меньше всего ждут. Немцы там чувствуют себя уверенно, спят спокойно и крепко. Мы на сей раз постараемся не потревожить их. А за Варшавским шоссе обозначен лес, в котором укроемся на день. Как, комиссар?

— Резон есть. Только расстояние велико, больше тридцати километров. Успеем ли за ночь? Самые короткие ночи сейчас.

— А мы рискнем, — сказал Павел Алексеевич. — Люди отдохнули, начнем движение еще засветло. Поднимайте эскадрон, Александр Константинович.

До наступления темноты успели выйти к обширному полю. Опять начал накрапывать опостылевший дождь, но сейчас он был на руку беловцам, загонял в дома немецких солдат.

Павел Алексеевич шел впереди вместе с Кононенко, поглядывал на светящуюся стрелку компаса. Несколько раз меняли направление, огибая деревни, удлиняя свой путь. А тут еще проклятые ракеты. Они взлетали над деревнями целыми гроздьями, озаряли окрестности. При вспышках света люди падали, укрывались среди травы. Генерал приказал по цепочке: ложиться лишь в том случае, если ракеты взлетают ближе чем за полкилометра.

Давно не ходил Павел Алексеевич по азимуту таким сложным маршрутом. Но его подстраховывал Кононенко. Следили за своими компасами командиры сводных взводов — майоры и подполковники. Поэтому к Варшавскому шоссе вышли точно: в ста метрах от небольшого моста через ручей.

Все было спокойно вокруг. Двое часовых на мосту беспечно курили и переговаривались. Их можно было снять без шума, но Белов запретил — надо пересечь шоссе, не оставив за собой никаких следов.

Люди по одному перебегали дорогу. Павел Алексеевич чуть задержался на мокром, разбитом гусеницами асфальте. Сейчас оно останется позади, это шоссе, с которым так много связано в его жизни. Черная асфальтированная полоса отсечет, отодвинет в прошлое те события, те радости и то горе, которые были пережиты за пять месяцев в тылу врага. Никогда еще конница не совершала таких длительных рейдов, никогда еще регулярные войска не сражались за линией фронта так долго и так упорно…

Белов догнал эскадрон, пошел с замыкающими бойцами и почувствовал вдруг усталость. Он как-то расслабился весь, наверно потому, что цель, к которой стремился, была почти достигнута. Вокруг — все такие же пустые поля. Такая же сырость, дождь! Но ведь Варшавское-то шоссе уже за спиной!

Эскадрон шел быстро. Приободрилась молодежь. А Павел Алексеевич натер ногу заскорузлым, давно не просыхавшим сапогом. Шагать становилось все труднее, резче делалась боль. Но остановиться или отстать он не мог, не имел права. Он задержал бы других, а до рассвета было уже совсем немного.

Хромая, сдерживая стон, Белов шагал и шагал вместе со всеми. Кто-то сунул ему в руку палку. Идти стало легче. Он посмотрел — почти все бойцы опирались на палки.

Их отделяло от шоссе пятнадцать километров, а леса все не было. Занялось туманное утро, медленно раздвинулся горизонт, и Павел Алексеевич понял: довоенные карты просто устарели. Лес здесь сведен, вырублен, на его месте остались только пни да кустарник.

Укрыться было негде. И они шли: по оврагам, по редкому березняку, по вспаханному полю, где тяжелыми подушками прилипала к ногам земля. Белову казалось, что еще немного — и он упадет, потеряет сознание. Он автоматически переставлял одеревеневшие ноги, почти не чувствуя их.

Лишь после полудня добрался наконец эскадрон до большого лесного массива. Но лес этот стоял на болоте, повсюду блестели лужи, чавкала мутная жижа. И все-таки это было спасение. В такой лес немцы не ходоки. Люди группами по три-четыре человека разместились на бугорках и на кочках. Только отдых мог восстановить их силы.

Вот так в каком-то болотистом лесу восточнее Рославля сидел на мокрой земле генерал с растертыми в кровь ногами; борясь со сном, думал, в какую сторону теперь идти, как накормить людей?! А тем временем имя его многократно повторялось на разных языках и поблизости, и вдали.

Радисты штаба Западного фронта искали Белова в эфире. Десятки тысяч немецких солдат разыскивали на земле. Выполняя приказ генерала, шли по вражеским тылам к линии фронта кавалеристы 2-й гвардейской дивизии и парашютисты 8-й воздушно-десантной бригады. Осторожно, оберегая обозы и раненых, шла 329-я стрелковая дивизия.

В уютном доме под Калугой писал отчет о рейде генерал Баранов. Наскоро подлечившийся в госпитале генерал Казанкин приводил в порядок свой воздушно-десантный корпус. У них все было хорошо.

Нервничало немецкое командование, не понимая, куда исчезли основные силы группы Белова во главе со всем руководством. Начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал Гальдер записывал в своем дневнике:

…Семь дивизий, не считая еще четырех, которые находились на сковывающих направлениях, — вот сколько фашистских войск привязала к себе импровизированная группа, созданная энергией и волей Павла Алексеевича Белова. Больше ста тысяч немецких солдат и офицеров, сотни танков, много артиллерии и авиации вынуждены были немцы использовать для боевых действий в своем тылу, вместо того чтобы бросить их в наступление на фронте, где в жестоких боях решалась судьба второй летней кампании.

В авангарде шли разведчики, их вел сам Кононенко. Двигались лесом по старой просеке. Здесь когда-то была дорога, по ней давно не ездили, колея заросла травой.

— Немцы! — сказал вдруг сержант Жерехов. — Ложись!

Кононенко, падая, успел рассмотреть группу людей в немецкой форме. За считанные секунды наметанный глаз уловил многое: идут без строя, некоторые без головных уборов, солдат впереди — с русской винтовкой.

— Не стрелять! — скомандовал подполковник. Если вспыхнет бой, разбираться поздно.

Те, в немецкой форме, тоже легли, не открывая огня. От них долетел крик:

— Эй, ребята, вы чьи?

— А ты чей?

— Мы партизаны! А вы беловские?

— Мы советские!

— Тогда вылезай! Командира вперед!

Кононенко поправил кобуру с пистолетом и решительно пошел по дороге. Навстречу ему выступил из-за деревьев пожилой человек в выцветшей гимнастерке, напоминавший выправкой старшину-сверхсрочника.

С первых слов Кононенко понял — свои. Разномастная одежда, оружие и наше, и трофейное. Один боец совсем еще мальчик…

Прихрамывая, подошел Белов. Кононенко взглядом указал на него. Партизанский командир подобрался, вскинул ладонь к виску. Наверное, дыхание перехватило от волнения. Шумно втянув воздух, доложил:

— Товарищ генерал, хозяйственный взвод идет в деревню для заготовки продуктов!

— От Галюги?

— Так точно, товарищ генерал, из третьей партизанской дивизии. Ваши парашютисты и кавалеристы уже были у нас. Все командиры предупреждены, что сам генерал Белов на подходе.

— Вот я и подошел, — улыбнулся Павел Алексеевич. — Принимайте гостей, угощайте, чем можете.

— Так точно, товарищ генерал, угостим. Мои ребята доведут вас до деревни, там поедите и сядете на подводы. Четыре телеги у меня.

— Немцев много вокруг?

— Есть немец, — сказал партизан, — Раньше не густо было, а в последние дни валом валит. Вслед за вами подходит. Мы его по Десне держим. Можете не беспокоиться, доставим вас в штаб в лучшем виде.

— Спасибо, — поблагодарил Белов.

Партизаны двинулись по своему маршруту. Павел Алексеевич, опираясь на суковатую палку, зашагал дальше, следом за проводниками.

Майор Галюга — кадровый офицер. Обмундирование хорошо подогнано по его плотной фигуре. Манеры уверенные, говорит неторопливо, спокойно, обдуманно. Еще до встречи с ним Павел Алексеевич понял, что в 3-й партизанской дивизии порядки крепкие. На Десне Белова встретили партизаны с лодками, надежно прикрыли огнем, пока эскадрон переправлялся через реку.

По восточному берегу Десны тянулась почти сплошная линия траншей. Имелись доты и дзоты, в том числе даже артиллерийские. Здесь шли позиционные бои по всем правилам современной тактики.

В деревне Марьинке жители уже приготовились встретить беловцев. Посреди улицы в большом котле варился обед — целую корову выделили крестьяне для эскадрона. Напекли свежего хлеба вдоволь. И что особенно тронуло Павла Алексеевича — в доме, отведенном для генерала и комиссара, были приготовлены сапоги. Хоть и не новые, но крепкие, хорошо смазанные. И свежие портянки в них. До чего приятно было вымыть наконец стертые ноги и переобуться в сухое, мягкое, теплое.

Сам майор Галюга приехал в деревню верхом. От него узнал Павел Алексеевич много новостей. Оказывается, в район партизанской дивизии вышла вся 8-я воздушно-десантная бригада. На сутки раньше Белова переправился через Десну подполковник Билых со вторым сводным эскадроном. Имелась радиосвязь с подполковником Вашуриным. Начальник штаба объединил большую группу отставших бойцов и теперь вел их к линии фронта.

К прорыву через фронт готовились 2-я гвардейская кавдивизия и 329-я стрелковая. Все шло почти так, как было намечено.

Генералы Баранов и Казанкин, пересекшие район партизанской дивизии, оставили здесь много раненых. Теперь тех, кому требовалась срочная операция, переправляли через фронт самолетами. Остальных укрыли в лесных деревнях.

Это были хорошие новости. Но Галюга не скрыл и своей тревоги. В последние дни к Десне вышло большое количество фашистских войск. А разведка сообщала: вслед за Беловым движутся еще две вражеские дивизии.

— Что же вы намерены делать? — спросил Павел Алексеевич.

— У меня есть приказ удерживать территорию, пока подойдут все ваши войска, а затем прикрыть ваш отход. Будем стоять, сколько сможем.

— Много вам от нас неприятностей.

— Полагаю, товарищ генерал, что немцам неприятностей во много раз больше, — рассудительно ответил Галюга. — Ну, а мы, когда будет невмоготу, уйдем в лес. Или через линию фронта. От нас по прямой — сорок километров.

— Радиосвязь надежная?

— Вполне. Со штабом армии и даже со штабом фронта.

Павел Алексеевич вырвал лист из школьной тетради и написал радиограмму генералу Жукову. Сообщил, что находится у Галюги и с наступлением темноты намерен двигаться дальше, к линии фронта.

Ответ поступил незамедлительно. Командующий приказал Белову, Щелаковскому и всем старшим офицерам сегодня же ночью вылететь на Большую землю. Для этой цели на партизанский аэродром будут посланы пятнадцать самолетов У-2, каждый из которых совершит два рейса.

— Значит, там мы нужнее, — сказал Щелаковский, прочитав радиограмму. — Кого оставишь вместо себя, командир? Кто поведет через фронт штабной эскадрон?

— Подполковник Кононенко, — без колебаний ответил генерал.

Работы нашлось сразу столько, что Павел Алексеевич опасался: успеет ли управиться до темноты? Надо было отобрать людей для эвакуации, подготовить распоряжения Зубову, Вашурину, воздушным десантникам, проинструктировать остающихся офицеров.

День промелькнул — как один час. И вот вечером 24 июня Павел Алексеевич приехал на аэродром. Здесь, на обширной поляне, было спокойно. Пели птицы. Их не пугало громыхание канонады, доносившееся от Десны, не тревожило зарево, поднявшееся над черным лесом.

Майор Галюга, приехавший проститься, доложил, что немцы пытаются форсировать реку. А севернее пробивается на партизанскую территорию 2-я гвардейская кавдивизия.

— Очень трудная обстановка, — сдержанно произнес Галюга, и слова эти глубокой тревогой отозвались в сердце Павла Алексеевича.

— Ты что? — негромко спросил Щелаковский, заметив, как изменилось лицо Белова.

— Остаться мне надо, комиссар… Лети один.

— Ты приказ получил? Изволь выполнять. Тебя целый корпус ждет.

— Корпус пока в резерве.

— Ты меня удивляешь, Павел Алексеевич! С каких это пор в армии обсуждают приказы?!

Белов махнул рукой и пошел к У-2.

Мотор самолета долго не заводился. Галюга предложил генералу пересесть в другую машину, но тут, словно испугавшись, мотор вдруг затрещал и взревел с такой силой, что заглушил все остальные звуки. Самолет качнулся и мягко двинулся вперед, быстро ускоряя свой бег.

Вокруг была черная пустота. Только звезды мерцали над головой. Потом красноватые звездочки замелькали внизу. Самолет приближался к ним. Отчетливо стали видны вспышки разрывов, сверкание выстрелов.

Огненная полоса, протянувшаяся с юга на север, медленно проплыла под крылом самолета и ушла вдаль. Линия фронта осталась позади.

Несколько раз пытался потом Павел Алексеевич узнать о судьбе майора Галюги. Сведения были расплывчатые. 3-я партизанская дивизия несколько суток вела бои с немецкими соединениями. Встретив наконец обороняющегося противника, фашисты обрушили на партизан всю ярость, вызванную многочисленными неудачами.

Партизанская дивизия понесла очень большие потери. Остатки ее, разбившись на мелкие группы, ушли в другой район. Эти группы стали костяком знаменитой впоследствии Рогнединской партизанской бригады. О майоре Галюге было известно только одно: он получил несколько ранений, в том числе и тяжелое. Его считали погибшим.

Кончится война, пройдет еще год, пока однажды командующего Северо-Кавказским военным округом генерал-полковника Белова вызовет по прямому проводу министр обороны.

— Павел Алексеевич, — недоумевающе спросит он, — знаете ли вы такую фамилию: майор Галюга?

— Да, безусловно.

— Он вернулся из плена. Немцы почему-то держали его в группе командиров дивизий. И сам Галюга утверждает, что командовал дивизией.

— Да, — скажет Белов. — Третьей партизанской дивизией. Она существовала недолго, но сделала много. Летом сорок второго она помогла нам пробиться к фронту и приняла на себя массированный удар преследователей.

— Хорошо. Раз вы знакомы, направляю Галюгу к вам. Конечно, не дивизией командовать, — засмеется министр, — хотя проверку он прошел.

Павел Алексеевич с трудом узнает Галюгу — так изменят его годы. Это будет усталый, болезненный человек. Тихим ровным голосом расскажет он о последнем бое, о своем ранении, о мытарствах по лагерям. Лишь один раз сорвется голос майора и боль прозвучит в нем.

— Вот как судьба играет, — скажет он. — Зачем я тогда согласился партизан возглавлять? Искал, где труднее. И нашел… А ведь я считался перспективным офицером. Мои товарищи полковниками, генералами стали… Лучше бы совсем меня тогда…

— Не надо! — положит Павел Алексеевич руку на его вздрагивающее плечо. — Вы сделали очень много не для себя, для людей. И давайте-ка лучше подумаем, как жить дальше.

— Мне бы, товарищ генерал, где поспокойней. С нервами совсем плохо, и здоровье подводит.

— Есть свободная должность командира отдельного строительного батальона. Он сейчас на севере, в лесах, заготавливает строительный материал.

— Спасибо, товарищ генерал, это как раз то, что мне нужно.

И они расстанутся навсегда.

Сколько раз там, в немецком тылу, мечтали Белов и Щелаковский лечь на чистые простыни и выспаться по-настоящему, всласть, за все бессонные ночи. А вот появилась такая возможность — и не заснули. Командир авиационного полка приготовил для них хорошую комнату с двумя кроватями. Белов и Щелаковский помылись, поели, легли, — но сна не было.

Мешала тишина. Они привыкли к постоянной опасности, их нервы чутко реагировали на каждый звук. А тут — глубокая, удивительная тишина: забытая, сказочная, как в мирное время. Казалось, что этого просто не может быть, что тишина эта того гляди оборвется внезапно стрельбой, взрывами…

Они ворочались, разговаривали, курили. А когда взошло солнце — поняли: лежать бесполезно. Умылись холодной водой и начали бриться.

Командир авиационного полка, еще не ложившийся спать, принес неприятную новость: второй рейс У-2 сделать не смогли. Через два часа после вылета Белова партизанский аэродром был захвачен противником.

Командир и комиссар молча переглянулись.

В тот же день Белов и Щелаковский вылетели в штаб Западного фронта. Готовясь к докладу Военному совету, они почистили сапоги, подшили подворотнички к своим истрепанным гимнастеркам. Павел Алексеевич достал из полевой сумки и прикрепил два ордена Ленина, которыми очень гордился.

Генерал армии Жуков и член Военного совета Булганин не заставили ждать приема. Поднялись навстречу, поздоровались. Жуков предложил сесть, спросил:

— Что, окруженец, вернулся?!

Давно знал Белов, что шутки у Георгия Константиновича тяжелые, грубоватые. Обижаться на них не следовало. Но тут не выдержал. Вскочил, худой, злой, одернул гимнастерку с такой силой, что лопнул шов:

— Товарищ генерал армии, вверенная мне группа войск выполняла в тылу противника ваш боевой приказ и вышла к своим по вашему же приказу! Мы прорвались со своими знаменами, сохранили свою честь, партийные билеты и ордена!

— Ну, не обижайся, не обижайся, я ведь так… — успокаивающе произнес Жуков. — Садись, Павел Алексеевич, рассказывай по порядку.

Комиссар Щелаковский заговорил первым, давая Белову время остыть. Он стал рассказывать о боевых делах гвардейцев, о помощи населению.

Членов Военного совета интересовало многое: какова обстановка в немецком тылу, какое настроение у населения, как действуют партизаны? Беседа тянулась долго. Постепенно сгладилось напряжение первых минут, и разговор пошел деловой, спокойный.

Жуков предложил всем встать и собственноручно привинтил к гимнастерке Белова новую награду — орден Красного Знамени.

— А теперь — какие просьбы у вас?

— Просьбы есть, — сказал Павел Алексеевич. — Все пять месяцев в рейде люди не получали денежное содержание.

— Выдать за весь срок.

— Бойцы и командиры в лохмотьях, надо полностью переобмундировать их.

— Еще.

— Измотались люди, Георгий Константинович. Бои, голод, переутомление. Прошу дать личному составу отпуск на трое суток, не считая дороги. А кому некуда ехать — отпуск при части.

— Дадим, — чуть поколебавшись, решил Жуков. — Вам со Щелаковским тоже. Вызывай, Павел Алексеевич, семью в Архангельское. Отдохни там, пока можно. Семью — на месяц. Тебе — неделя.

— Спасибо.

На следующий день командир и комиссар вылетели в Калугу, возле которой находился теперь штаб 1-го гвардейского кавалерийского корпуса. Там встретили их заместитель Белова генерал Борисов и соратник по рейду Михаил Иосифович Глинский. Он недавно стал генералом и командовал 7-й гвардейской кавдивизией, включенной в состав корпуса.

Виктор Кириллович Баранов на радостях так стиснул Белова в своих медвежьих объятиях, что Павел Алексеевич чуть было не задохнулся.

— Фу, — весело сказал он. — Ну и силища! Вот, оказывается, где подстерегала меня главная опасность! Впредь осторожней буду!

Хорошего коня приготовили генералу. Выносливый красавец дончак даже внешне похож был на Победителя. И все же — чужой. Иногда, забывшись, Павел Алексеевич трогал ладонью его шею, как любил Победитель. Тот всегда вздрагивал от ласки благодарно и радостно. А этот, новый, не понимал…

С утра Павел Алексеевич инспектировал артиллерийский дивизион и остался доволен. Батареи полностью укомплектованы, техника новая, люди дело свое знают хорошо. Смотрел на них: веселых, здоровых, ловких, а мыслями переносился за линию фронта, где еще пробивались через вражеские заслоны дорогие его гвардейцы.

Обрадовался, когда увидел на окраине деревни, среди сараев, группы бойцов в старом, выцветшем обмундировании. Сразу узнал: это свои, из рейда!

Спрыгнул с коня, люди бросились к нему, как к отцу. Он смеялся, жал руки, отвечал на десятки вопросов, сам расспрашивал о последних схватках с немцами, о знакомых бойцах.

А потом удивился — почему кавалеристы не переодеты, почему живут в сараях, а не в домах? Солдаты стушевались, умолкли, и Павел Алексеевич понял: что-то не так.

Гвардейцы расступились, давая дорогу командиру полка подполковнику Борщову. Тот ковылял медленно: нога забинтована, рука перевязана, на голове бинт. Доложил по форме: люди отдыхают, в наличии столько-то.

— Не понимаю, — сказал Белов. — Полк выстроен в деревне для встречи, я туда еду. А вы — здесь?

— Лишние мы в своем полку, вот что, — с обидой вырвалось у Борщова. — Там похоронили нас всех давно. Полк укомплектован, командир новый, а мы — сверх штата.

— Да-а-а, — протянул Белов, чувствуя, что краснеет. — И в других полках так?

— Еще хуже, — махнул Борщов здоровой рукой. — Нас хоть кормят, а другие сами кое-как перебиваются. Мы же без продовольственных аттестатов пришли.

— Ладно, разберусь, — сказал генерал, стараясь выглядеть спокойным. — А пока могу сказать лишь одно: все, кто был в рейде, получают отпуск домой!..

Он инспектировал потом полк и видел, что это вполне подготовленная гвардейская часть. Даже ветераны корпуса были здесь из числа тех, кто прислан из госпиталей. Все, в общем-то, было нормально, однако Павел Алексеевич нервничал, возвращаясь мыслями к тем своим бойцам, которым сейчас трудно. Вероятно, ему действительно нужен был отдых — слишком уж стал впечатлительным и вспыльчивым.

Вернувшись в штаб, решил он поговорить с комиссаром. У Щелаковского дел — непочатый край. Приехал Алексей Николаевич Толстой, чтобы написать о гвардейцах. В ближайшие дни из Монгольской Народной Республики должен прибыть товарищ Чойбалсан. Он вроде бы шеф корпуса. Много подарков прислали зимой из Монголии, в том числе хорошие теплые полушубки. А теперь надо встретить представителя братского народа по достоинству. Торжественное заседание, парад…

— Подожди, комиссар, — сказал Павел Алексеевич, — вся эта праздничная текучка главное заслонила, людей на второй план отодвинула. Радуемся, что корпус без нас до нормы пополнился. И хорошо, что полнокровное соединение в наших руках. А вот про кадровых бойцов, про самую основу корпуса, — про них забыли. Сверх штата они.

— Знаю, командир. Взыскать надо с виновных.

— А кто виноват? Я в первую очередь, ну и ты, конечно.

— Если по большому счету…

— А какой еще может быть счет, комиссар, когда о наших боевых друзьях речь идет?! Ну, чего улыбаешься? Не прав я?

— Прав, Павел Алексеевич. А улыбаюсь вот почему. Известно, что глупый человек при неудаче, при ошибке ищет, кто виноват. А умный прежде всего думает, не допустил ли сам какого-нибудь промаха, в чем сам напортачил и что можно исправить.

— Ты кого же в умники-то записываешь: одного меня или нас обоих?

— Соображай, командир.

— Я и соображаю: век живи, век учись, как народ говорит. Давай подготовим приказ по корпусу. Благодарность и поощрение всем, кто был в рейде. А главное, вот что: все бойцы и командиры, возвратившиеся из рейда, немедленно зачисляются в свои полки на те должности, которые занимали в немецком тылу. Это будет наш первый приказ на Большой земле.

— Справедливо, Павел Алексеевич. Но поторапливайся. Тебя вызывают в штаб фронта. Самолет уже ждет.

Генерал Жуков — сразу о деле:

— Ну, поздравляю с повышением. Принимай шестьдесят первую армию.

— Так неожиданно!

— Почему неожиданно? Тебя еще в прошлом году на армию сватали, верно? Малиновскому отдали вместо тебя, он теперь в гору пошел. Южным фронтом командует. Завидуешь?

— Нет! Я сроднился с корпусом. Прошу оставить… Жуков прервал его движением руки, повысил голос: — Хватит! Один раз отказался, больше не выйдет.

У нас людей нет, а он — корпус… Вопрос решен бесповоротно. Твоя армия готовит частное отвлекающее наступление, а твой предшественник заболел. Прихватило его не вовремя!

— А отпуск? Семья уже в Архангельском…

— Отпуск пока отменяю. — Жуков помолчал, подумал. — Семья без тебя отдохнет. Разрешаю вызвать на фронт жену. На трое суток. Все. До свидания.

Вечером Павел Алексеевич вылетел в город Белёв, где располагался командный пункт 61-й армии.