Похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

— Но мне кажется, что без дуэли уже все-таки...

— Да, да! Конечно! Дуэль непременно состоится. Но... можно сделать так, чтобы не пролилась кровь. Подумайте до вечера...

С пяти до шести часов Квачи палил в тире — изрешетил все мишени. Подосланный соглядатай убедил барона, что афганский принц и впрямь стреляет без промахай

Вечером Бесо сказал барону:

— Принц дает честное благородное слово и клянется святым именем Магомеда, что не прольет вашу кровь, если... если мы дого­воримся.

— К делу. Сколько вы хотите?

— Ваша жизнь бесценна. А ваш капитал ценится в десять мил­лионов. Нам довольно и одного.

— Мне проще сегодня же исчезнуть из Вены.

— От позора никуда не скроетесь. Мы на всю Европу растру­бим о вашей трусости.

— Евреи никогда не хвастались смелостью и никогда не плати­ли так дорого за сомнительную славу дуэлянта.

— Не забывайте, что вы австрийский барон.

— Сто тысяч. И кончим на этом.

— Девятьсот тысяч с кровью и восемьсот без крови.

— Не понимаю.

— Вы легко раните принца и выйдете из дуэли победителем. Как мы это устроим? Это уже наше дело.

Идея дуэли с кровью барону понравилась.

— Если дуэль кончится ранением принца — двести.

— Восемьсот!

— К двумстам не прибавлю ни пфенига.

Сошлись на полмиллиона и половину тут же получили.

В день дуэли поутру Бесо расцарапал Квачи левую руку, нало­жил легкую повязку и повез в Шенбурнский лес, где дожидались барон и его секунданты.

— Что ж, начинайте... Раз... два... три!

Барон и Квачи, не целясь, пальнули друг в друга.

Квачи уронил пистолет, схватился за левую руку и, пока док­тор подбежал к нему, сорвал повязку с раны.

— Ничего, ничего... Пустяки! Рана легкая, за три дня заживет!— успокаивал доктор.

Барон напыжился и заважничал. То и дело повторял:

— Я ранил на дуэли афганского принца... В левую руку... Научил молодца вежливости!

В тот же вечер Квачи с бароном окончательно рассчитались, и в том же клубе отметили свое примирение. Барон и там ходил гого­лем и хорохорился:

— Я благодарю Бога за то, что мой друг принц так легко отде­лался. Принц, выпьемте на брудершафт! Ты счастливчик!.. Да, да, поверьте — он счастливчик: ведь сначала я целился ему в сердце, но пожалел такого молодого и красивого...

Квачи улыбался, пил и дружески похлопывал барона по плечу...

Прошло немного времени. "Афганский принц" и эти деньги пу­стил по ветру — прокутил и профукал.

Туго ему пришлось, очень туго! А как приперло, опять взыграла творческая жилка. Он маялся, тужился, буквально как роженица, и произвел на свет премилую комбинацию. Она была так хороша, что Квачи проявил особое старание: тщательно сплел силки, завязал уз­лы — все привел в надлежащий порядок и затем явился к директо­ру одного крупного банка:

— Позвольте представиться: я от фирмы Патте. Мне нужно снять ограбление банка для синема. Не буду долго занимать ваше внимание, сейчас вы все поймете: банк ваш, а артисты наши. Вы с сотрудниками также примете участие в съемках и навсегда оста­нетесь на экране. К тому же неплохо заработаете.

Директор расплылся в улыбке.

— Спасибо, что остановили выбор на нашем банке...

Собрал сотрудников и сообщил новость. Все оживились.

— Мы приедем завтра, каждому разъясним мизансцену и про­ведем репетицию...— говорил Квачи: — Да, вот еще что: дайте знать полиции! Впрочем, я и сам договорюсь с ними.

Bce так же улыбаясь, директор взялся за телефон.

— Алло! Мсье Град, это вы? Сообщаю, что завтра наш банк будет ограблен.

— Что? Кто?! Что вы такое говорите?!

— Успокойтесь, мой друг, успокойтесь! Это собираются снимать картину для экрана. Да-да, и вас тоже снимут. К вам сейчас же заедет режиссер от Патте...

На следующий день Квачи и полицмейстер обошли полицейских в окрестностях банка. Полицмейстер предупредил каждого.

— Этот человек будет снимать для синематографа ограбление банка. В самом банке и на подступах разыграют суматоху, поднимут крик. И тебя тоже снимут. Но пока вот этот человек не даст указа­ний, ни во что не вмешивайся. Понял?.. Передай остальным!

Затем Квачи и его свита с аппаратом заявилигь в банк.

— Итак, все по местам! Работайте, как ни в чем не бывало. Когда ворвутся бандиты, вы испугаетесь. Вот вы полезете под стол... Вы броситесь к директору... Да, да, именно так... Вы не успели за­крыть кассу, подняли руки вверх и с перепугу разинули рот. Поши­ре чтоб было посмешней... И все! В этой сцене больше ничего. По­гоню за бандой снимем на улице... Итак, по местам!..

Разъяснив мизансцену клеркам, Квачи зашел к директору.

— Вот этот бандит ворвется к вам и станет угрожать револьве­ром. Вы окаменеете от страха и не сможете шелохнуться. Вот этот перережет телефон и...

— Револьвер случайно не заряжен?

— Ну что вы! Можете не волноваться... Начнем, пожалуй.

Чипунтирадзе ворвался в кабинет директора и в самом деле пе­ререзал телефон. Оператор во всю крутил ручку аппарата:

— Сцена с директором снята! Отлично! Переходим в кассу...

"Артисты" вышли в общий зал и вынесли аппарат.

— По местам! Сначала снимем кассу, а уже после остальных... Второй и четвертый бандиты, начинайте!

Чипунтирадзе и Бесо Шикия ворвались в кассу.

Квачи носится и командует:

— Руки вверх! Вверх!.. А вы раскройте рот пошире! Не улы­баться, испортите! Отвернитесь, отвернитесь! Бесо. шуруй! Чипи, сметай все! И дуйте, братцы, со всех ног! Кассир, можете повер­нуться!

Пока Квачи командовал, оператор крутил ручку аппарата, а кас­сиры изображали из себя артистов, "бандиты" и впрямь смели все из касс и сейфов и исчезли.

Директор и несколько служащих как-то насторожились, в их души закралось сомнение: деньги-то и впрямь унесли...

Оператор направил аппарат на встревоженных служащих, вос­хищенный естественностью их игры. Квачи кричал:

— Именно так! Замечательно! Гениально! От артистов никогда не добиться такой подлинности!.. Теперь снимем сцену на улипе!

Директор бросился к перерезанному телефону, остальные погна­лись за Квачи.

— Помогите! — завопили кассиры.— Банк ограбили! Ловите!

— Знаем, знаем! — посмеивались в усы полицейские и не дви­гались с места.— Это все для кино...

— Да говорят вам, ограбили!

Не скоро удалось убедить полицейских ринуться в погоню, но...

Режиссера от Патте разыскивают по сей день.

Дурные деньги, также дурно утекали из рук. Приходилось пле­сти и раскидывать все новые силки и сети.

Но тут грянул гром и европейский Эдем поразила молния — на­чалась мировая война.

И Квачи мгновенно сменил фронт: изобрел новые капканы, ло­вушки, обрядился в соответствующие времени доспехи.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Сказ о тайном обязательстве

Берлинская биржа походила на сумасшедший дом. Одни связали судьбу и свое состояние с войной, другие — ставили на мир: крутил­ся поистине неистовый вихрь из акций, облигаций и тысяч ценных бумаг, а также бумаг, не представляющих ни малейшей ценности; одни в течение дня взлетали на немыслимую высоту, другие низвер­гались в бездну.

Квачи поставил на войну и, соответственно, положил глаз на ак­ции рудников, сталелитейных концернов и оружия. Воспользовавшись ситуацией, вступил в сговор с игравшими на понижение и скупил акции Шнейдер-Крезо, Шкоды, Армстронга и Круппа. Вложил в эту операцию все, оставшись почти без наличности.

Затем, подхватив лозунги толпы, стал вопить на улицах, в газе­тах, в кафе и салонах:

— Нах Пари! Нах Москау! — На Париж! На Москву!

Через несколько дней из Германии проник во Францию и там тоже сорвал голос:

— А Берлин! А Берлин! — На Берлин!

Позже, вернувшись в Россию, надрывался, где только мог:

— На Берлин! На Константинополь!..

Прошло время. Искра, высеченная в Сараево, ярким пламенем охватила весь мир. Выстрел Принципа отозвался эхом, гром которого достиг небес. Капля крови, пролитая в Сербии, сперва превратилась в реку, а затем разлилась неоглядным морем. Миллионы обученных воинов яростно ринулись друг на друга. Остальные подперли тылы и стали служить кровавому Марсу, одинаково страстно утверждая: "С нами Бог!" И крестились окровавленными пальцами, и молили Властителя Душ о поддержке, видя в нем военного союзника.

Враг рода человеческого сперва ступил в кровь по щиколотку, затем вошел по колени, погрузился по пояс в кровавую запруду, а под конец саженками вплыл в кровавый омут и целых пять лет бул­тыхался в нем.

Поднебесье и преисподняя захлебнулись слезами и кровью, ог­лохли и ослепли от плача, причитаний и стонов.

Только Квачи Квачантирадзе с подручными точно зубастая щука шнырял по морю крови, носился по гудящему мировому пожарищу и, обезумев от свалившейся удачи, сражался на всех фронтах:

— Акции Шнейдер-Крезо продать!.. Круппа купить!.. Армстронга заложить!.. Шкоду выбросить!.. Сахаром запастись!..

Но вот к нему зажился французский закон в фуражке с козырь­ком:

— Квачи, на фронт!

Квачи на фронт? То есть, на войну? В Верден или в Ардены?.. Спя­тили они, что ли? А вдруг рядом разорвется снаряд и прольется кровь? И какая кровь — князя Квачантирадзе, афганского принца, грузинско­го Багратиона!..

И поскольку Лондон все еще был опасен для него -— уж очень он там наквачил и проквачился во время своего пребывания, Квачи с товарищами вынырнул в Манчестере.

Прошло немного времени, и тот же закон настиг его в Англии:

— Тотальная мобилизация! Все на фронт!

— Бесо, видать и туточки свихнулись! Айда в Рим...

В Риме повторилось то же самое.

И только в Женеве Квачи достиг мирного берега. Забрался повы­ше в Альпы и с тихой своей кочки, с безмятежного островка погляды­вал на полыхающий пожар войны.

Там, на островке, его нашло письмо Распутина. Учитель писал:

"Брат мой Аполончик!

Чаво виляйся~то по иропе паганой? Воротись суды, ато скушно биз тибя да дилов очинъ много. Здеся будит у тибе мир, покой, сла­ва, деньги и благодать Божия. Да тащи суды илену и таню. Так хочу я! Да, я! Григорий! Мотри, не опоздай. Да, Григрий!"

Напуганный и обрадованный этим письмом российский посол обеспечил Квачи комфортабельное путешествие по суху и по морю и просительно скуксился на прощание:

— Уж замолвите за меня пару слов перед святым старцем...

Бесо разыскал где-то Елену. Прихватили и ее с собой.

Кто знает — чьей-то волею, или же волею судеб случилось то, что случилось: при погрузке на корабль на пристани Квачи лицом к лицу столкнулся с Ребеккой. Ни Квачи, ни Ребекка не вспоминали историю расставания.

Из трюма на палубу вылез Исаак Одельсон. Захныкал:

— Разорился! Еду в Питер к моему дяде... Гинцу...

— Гинцу? Гинц ваш дядя? Что же вы раньше не говорили?..

Квачи несколько раз прижимал Ребекку в темных пароходных закутках, но Реби упрямо твердила:

— Нет, нет... Только не здесь... Не будь таким нетерпеливым...

Пароход в сопровождении крейсеров прибыл в Берген. Пересели в поезд, пересекли Норвегию, добрались до Стокгольма.

Едва Квачи успел переодеться в гостинице, как к нему заявились Одельсон с каким-то немцем. Осмотрели номер, заперли дверь, уса­дили Квачи и зашушукались, то и дело выглядывая в коридор и ози­раясь. Шушукались долго, часа два. Наконец сговорились и встали с каменными лицами. Выходя из номера, Одельсон обернулся:

— С этой минуты мы не знакомы. Вы знаете только Ребекку, у которой берете уроки французского. Связь через нее. Прощайте!..

Кое-что Исаак передал в тот же вечер. Целой ночи не хватило на то, чтобы выслушать Реби и самому высказаться.

Наутро Квачи нашли какие-то грузины, тоже заперлись с ним и зашептали:

— Нам выгодней, чтобы победила Германия: поработайте на нем­цев с той стороны. В случае их победы, мы, как Польша, хотя бы получим автономию...

— Грузии ни к чему автономия.

— Ради чего же мы проливаем кровь?

— Ради великой России! Ее победа — и наша победа! А все ос­тальное — язык, национальная культура, политические права — химе­ра! Чего вы вцепились в эту Грузию — горсточку народа на крохотной земле! Окиньте взглядом Россию — шестая часть Земли! Если у вас есть силы, расправьте крылья и парите по этому бескрайнему про­стору!

Но земляки не отступились, и Квачи решил дать им расплывчатые обещания — вдруг из них удастся вытопить жирок.

Вернувшись в Петербург он за две недели раскинул ажурную сеть, прорыл осыпавшиеся канавы, протоптал заросшие тропки и навел новые мостки.

Избежав воинской повинности, вырядился в форму "земгусара", навинтил на сапоги лихие шпоры, приделал кокарду к военной фу­ражке, на плечи — золотые эполеты, не забыл и аксельбант, и бравый блестящий князь вернулся к проспектам, ресторанам, клубам и при­дворным красавицам, коих за прошедшие годы развелось больше, чем прежде.

Сказ о "Добром самаритянине" и новом успехе Квачи

В один прекрасный день на Невском проспекте открылась кон­тора с вывеской золотыми буквами: "Общество помощи инвалидам и жертвам войны "Добрый самаритянин".

Председатель и фактический хозяин общества — Квачи Квачан­тирадзе; на него работают девять секретарш, столько же адъютантов и до двухсот служащих — из отборных "земгусаров". Среди множе­ства смазливых машинисток особым расположением хозяина поль­зуется золотоволосая Ребекка Одельсон.

Квачи собрал под своим крылом всех старых друзей, кроме Габо и Седрака, призванных в армию и брошенных на Стамбул. Пришлось хлопотать и вызволять обоих, поскольку они были незаменимы в многотрудном "патриотическом" начинании; Квачи ждал их со дня на день.

Наконец они прибыли.

— Ва-а, книаз, да ты генералом заделался!

Обнялись крепко, и шумно отметили в "Аркадии" возрождение былого товарищества.

Квачи отдавал в день десятки распоряжений:

— Второму корпусу — тысячу лошадей!.. Третьей армии — сто ва­гонов овса!.. В Варшаву — двести вагонов муки!.. Пятой армии — де­сять тысяч пар белья!..

Он прямо-таки разбухал от доходов.— чуть ли не каждую неделю к его текущему счету приписывался очередной ноль. Время от вре­мени, вызвав Ребеку, тайно передавал кое-какие сведения, зашифро­ванные и записанные на папиросной бумаге; Ребекка прикалывала ее шпилькой к своей высокой прическе и уходила.

Днем Квачи работал, а вечера проводил с Гришкой и важными тузами.

Гришка сильно изменился: стал невеселый, молился чаще и жар­че, сокрушенно вздыхал и рвал на груди рубаху.

— Святой учитель! Что тебя мучает, какая тревога гнетет? — спро­сил однажды Квачи.

— Брат мой Аполончик! Сердце чует беду. Не угодна Боху эта война, не благославляет он нас. Мы проиграем и рухнем. Господи, спаси и сохрани! Аполончик! Когда зачиналась эта война, я бросился в ноги царю-батюшке и слезно просил: "Николаша, не воюй! Народ загубишь. Расею разрушишь, трон потеряешь, сам погибнешь и нас погубишь!" Не прислушался. Малоумные и нечистые одолели. Я и отошел в сторонку, дабы избежать опалы царской. А теперь свою бестолковость и поражение на нас валют. Сам сатана устроил союз святой Руси с греховной Францией. Что у нас общего с этим наро­дишком? Ни в Бога они не веруют, ни стыда не знают, ни царя у них нету. Пустой и развратный народ, сам сказывал. Вчера цельную ночь простоял я пред иконою. Все время плачет моя икона, Аполон­чик, плачет! А это значит, что гибнет Расея... Запомни мои слова: ежели мы сейчас же не выйдем из войны, погибнем...

Квачи согласился с Гришкой и пообещал всячески способство­вать примирению, хотя видел и чувствовал, что действовать в этом направлении небезопасно: шелудивая и вострозубая сука-война нашла много сторонников среди властьимущих, готовых на все в слепом рвении.

Гришка переселился на Английскую набережную и, хоть скулил и жаловался, что его никто не слушает, чувствовалось — его влияние нисколько не ослабло, а даже усилилось. Он показал Квачи телеграм­му от царицы, полученную в Сибири: государыня писала, что не мо­жет прожить без Гришки ни дня: с нею постоянные обмороки и нервические припадки, а у царевича участились кровотечения, лучшие доктора бессильны.

Вернувшись из Сибири, Гришка успокоил царицу, а приведенный им тибетский лекарь Бадмаев остановил царевичу кровотечение.

С того дня царь с царицей не расставались с ним.

Гришкины враги попытались еще раз свалить его. В ответ Рас­путин явился во дворец и пригрозил:

— Лютые враги роют мне могилу. Если послушаетесь их, а меня удалите, через шесть месяцев лишитесь и престола, и наследника!

Царица пала перед ним на колени и воздела руки:

— Мы не можем удалить тебя, святой отец! Ты наш единствен­ный заступник. О милости молим тебя! О милости!..

Отныне Гришке ни в чем не было отказа. Он многое решал и приказывал, не спрашиваясь у царя; что же до Николая, то без ведо­ма старца тот не решал даже простейших дел.

Однажды Распутин сказал Квачи:

— Наши враги уверяют Францию, будто я жалаю прекращения войны. Это правда, моя вера такая. Но папа с мамой хочут, чтобы я успокоил хранцузского посла. Чичас я напишу яму письмо, а ты отнесешь...

Сел, поднапрягся и накарябал:

"Дай Бох по примеру жить рассии а не укоризной страны на­пример нечтожества сей минуты свит бох евленье силу увидите рать силу небес победа свами и вас распутин".

Этот мистический бред Квачи вручил послу Франции Морису Па­леологу. Ни сам Квачи, ни посол и никто другой не мог уразуметь смысла послания.

Через несколько дней Гришка с Квачи навестили с подарками один из великокняжеских дворцов, отданый под военный госпиталь, и там встретили французского посла.

Гришка вдруг покраснел, заволновался:

— Очень хотел тебя видеть!.. Аполончик, переведи: Россия ру­шится! Народ муки крестные спытывает. Пора кончать... Не то, если мы не покончим с войной, народ покончит с нами. Да, пора! Это го­ворю я, Гришка Распутин! — он вдруг обнял Палеолога и, не дожи­даясь ответа, бросился к выходу, размахивая руками и крича на бегу:

— Какая там палитика! Я мужик и люблю мужицкую правду. Не время для политики, когда народ готов забить нас камнями. Мир! Ско­рее мир, иначе всем погибель!

Сказ о крупнейшем военном "деле"

Шло время. Квачи стал частым гостем военного министра Сухом­линова, поскольку "Добрый самаритянин" был тесно связан с воен­ным ведомством, а великолепно изданная благотворительным обще­ством биография министра и общий друг Распутин окончательно побратали генерала с Квачи.

Квачи, как и прежде, держал в руках поводья нескольких газет, по пустяшному поводу и даже без повода превозносивших его и во­енного министра.

В знак признательности и особого доверия Сухомлинов наградил Квачи двумя крестами и сказал:

— Наполеон Аполлоныч! Хочу поручить вам дело государствен­ной важности — отправить в Америку с заказами на вооружение и боеприпасы... Согласны?

— Не ко времени, генерал, очень не ко времени. Но от служения родине не отказываюсь. Приказывайте!

— Помните: дело величайшей важности. И секретности!..

— Мотри у мине, Аполончик! — прибавил Распутин и погрозил пальцем перед носом Квачи.

Через несколько дней оснащенный директивами, деньгами и тол­стыми запечатанными пакетами Квачи отбыл в Америку.

На Стокгольмском вокзале его встретил знакомый генерал:

— Вы направляетесь с секретным заданием в Америку...

Они зашушукались. Спорили долго — торговались. Затем за сек­ретные пакеты взялись немецкие каллиграфы и так переписали, что никакой эксперт не отличил бы от подлинника; в переписанное внес­ли лишь незначительные поправки — изменили цифры. На следующий день вручили Квачи запечатанный, как прежде, пакет, а также чек, пожелали счастливого пути, а сами поспешили в Берлин.

Через неделю английский крейсер доставил Квачи в Нью-Йорк.

Военный атташе России немедленно собрал промышленников. По­торговались, договорились.

Подписав договора и получив еще один чек, Квачи облегченно вздохнул и занялся своими делами.

По дешевке скупил с десяток судов, набил их дешевым продо­вольствием и военным имуществом и отправил в Архангельск — за счет военного ведомства. А сам поехал по крупнейшим городам, всю­ду "провернул" по паре комбинаций, огорошил тамошних холоднова­тых дам грузинской горячностью; затем пересек всю Америку, загля­нул в Японию, поякшался с гейшами, отведал этот экзотический плод и бесконечными сибирскими дорогами воротился в Петербург.

Гришке, Елене, друзьям и тузам из военного ведомства привез до­рогие подарки.

Генералу Сухомлинову доложил:

— Орудий и снарядов нужного калибра оказалось в избытке. Пришлось переплатить, но зато половина на подходе, а остальные прибудут через три месяца...

Отправленное из Америки гнилье, не проверяя, оплатило военное ведомство.

Через две недели Квачи вызвали в Царское Село.

Государь и государыня в присутствии Сухомлинова, Распутина, Фредерикса и многих министров поблагодарили его за службу, наз­начили камер-юнкером и навесили на грудь еще три креста.

За обедом государь посадил Квачи рядом с собой и милостиво расспросил о поездке. Квачи слегка понизил голос:

— Я знал, что вашему величеству будет интересно узнать мне­ние выдающихся американцев об этой страшной войне...

— Да, да... И что же?

— Как лицо официальное ни один из них не стал бы высказывать своего истинного отношения, поэтому я виделся приватно — с Рузвельтом, Вильсоном, Юзом, Эдисоном, Морганом, Рокфеллером и другими. Скажу кратко: все желают нам победы, но...

— Но?

— Но... Не смею ничего скрывать от моего государя, считаю свя­тым долгом сказать правду, даже если она неприятна. Почти все ут­верждают, что война продлится еще года два...

— О, Боже...

— Победа непременно останется за нашим союзом... Но если Россия... Россия не продержится до конца...

Все за столом примолкли и нахмурились, Гришка же ободряюще подмигнул Квачи.

Царь глубоко задумался. Поник головой и не ел и не пил. Насту­пило тягостное молчание.

Затем все без слов поднялись. Царица с благодарностью взглянула на Квачи и протянула ему свою изящную руку, к которой жадно при­пал слегка оробевший Квачи.

— Молодца, Аполончик, молодца! — похвалил Гришка.— Теперь тебе в самую пору Георгиевский крест получить... Жаль расставать­ся, но что поделаешь! Прогуляйся на недельку на фронт и воротись георгиевским кавалером. Что скажешь?

Что мог сказать Квачи? Он понимал, что если Гришка с Сухомли­новым пожелают, для получения Георгия ему достаточно разок паль­нуть из винтовки, причем, хоть за сто верст от фронта.

— Не боись, Аполончик!—успокаивал его Распутин.— Генерал Сухомлинов напишет главнокомандующему, чтоб берег тебя пуще собственного ока. Да и ты не суйся, держись поодаль, пальни разок из ружья и вертайся...

Пожалуй, на таких условиях Квачи рискнет съездить за георгиев­ским крестом...

И единственный сын, надежда и гордость Силибистро из Самтредии двинулся на юг, по направлению к Грузии.

Сказ о фантастическом превращении Квачи и победе в проигранном сражении

Через десять дней Квачи прибыл в Турцию и явился в штаб.

Опытные штабисты сразу раскусили, что за птица к ним залетела, и о цели двухнедельного вояжа догадались.

Первая неделя прошла в кутежах: начальник штаба и Квачи быстро нашли общий язык.

Затем столичную штучку вручили одному из командиров диви­зии — пьянице генералу и отправили на фронт. Квачи повез три те­леги с вином, водкой, коньяком и разными деликатесами. Телеги со­провождали надежные люди — Габо Чхубишвили, Лади Чикинджиладзе и пятеро русских солдат.

Два дня двигались верхом на лошадях.

Дорога запружена фургонами, телегами, кавалерией и пехотой, пушками и ящиками со снарядами, ранеными и больными. Тащатся вяло, устало, то и дело останавливаются.

К вечеру вступили в сожженный и разрушенный городок.

В штабе работали до ночи — выслушивали донесения, составляли дислокацию.

Затем сошлись у накрытого стола. Понемножку разогрелись, за­тянули "Мравалжамиэр", "Аллаверды, Господь с тобою", "Послед­ний нонешний денечек". Распаляясь, грозили кулаками невидимым туркам, без особого, впрочем, азарта выкрикивая угрозы в их адрес.

Когда перевалило за полночь, генерал неожиданно объявил:

— Теперь, друзья, спать! Спать! Невыспавшемуся вояке — цена копейка. Пью последних! тост — за завтрашнюю победу! Ура-а-а!

— Ура-а-а! — не слишком дружно подхватили господа офицеры, переколотили стаканы и рюмки и разошлись.

Квачи лег не раздеваясь. Закрыл глаза, вообразил себе завтраш­ний бой. И словно какой-то бес закрался ему в душу.

"Завтра будет бой... прольется кровь... перекалечат друг друга... Может случиться, что раскаленный осколок разворотит мне внутрен­ности... или проткнут штыком...— он и впрямь почувствовал боль от штыка в боку, и раскаленный осколок в животе.— Ох, бедовая моя го­ловушка! Тебя бы на месте привязать. Пригвоздить к Питеру. Чего тебе не доставало? Денег выше головы, женщин без счета, мундир камер-юнкерский, титул — княжеский. Чего еще?.. Сытая коза волка бодает — это обо мне сказано! А еще говорят — Квачи не дурак. Как же не дурак, если бросил сладкую жизнь и головой рискую ради какого-то креста, которому рубль — красная цена! Гришка с Сухомли­новым божились, что даже выстрела не услышу, а тут в пекло броси­ли, как пушечное мясо". Боль в развороченном осколком животе не проходила. Голова пылала. Квачи, как в смоле, ворочался в жаркой постели, потом вскочил и выбежал на балкон.

В развалинах и на пожарищах сожженного городка жутко выли собаки. Из-под горы доносились лошадиное ржание, скрип телег и арб, лязг оружия. Лагерь пробуждался.

Вдруг где-то щелкнул ружейный выстрел. За ним другой.

— Что такое? — бросился Квачи к сопровождавшим его русским солдатам.— Что случилось?!

— Ничего-о,— успокоил один из них.— Тута в развалинах полно бездомных собак. Днем они прячутся, а по ночам вылезают и трево­жат нашего брата, трупы неубранные пожирают. А солдаты в них и постреливают. Ничего.

Рассвело. Лагерь поднялся и тронулся в путь.

За ним последовал штаб.

Где-то далеко громыхнула пушка; грохот прокатился по всему ущелью и несколько раз, затихая, отозвался в горах.

— Началось! — сказал кто-то.

И опять в душу Квачи закрался бесенок страха. Он огляделся. Все были спокойны, кое-кто даже улыбался. Солдаты брели так беспечно, словно возвращались домой с полевых работ.

— Может, война — это не так уж и страшно? — обернулся Ква­чи к Чхубишвили.

— Держись молодцом, парень! Эти чертовы турки выкусят у нас! — подбодрил его Габо. — Уж я-то знаю, что говорю.

Поднялись на обширное плоскогорье и перед глазами открылось поле будущего сражения.

По всему нагорью петляли траншеи, окопы и укрытия. В склад­ках гор на северной стороне хребта укрывалась русская армия. Тяну­щаяся через плоскогорье пыльная дорога была забита войсками.

Вдоль горной реки, по дну глубокого провала черным потоком извивалась конница и, сворачивая куда-то вправо, пропадала из вида. По крутосклону лошади и солдаты с трудом вкатывали пушки. В раз­ных направлениях галопом скакали посыльные.

Параллельно первому хребту, вдали, окутанная утренним тума­ном, тянулась другая гряда, голая и каменистая. Между двумя хреб­тами пролегла изрезанная балками долина с несколькими спаленными селами и остатками садов и рошиц. На склонах второго хребта Квачи увидел в бинокль копошащегося, как муравейник, противника.

Вдруг в воздухе послышался комариный писк; в одну секунду писк превратился в странное жужжание, и тут же на гору точно об­рушился удар молнии, перед которой все склонили головы; кто едва кивнул, кто согнулся, а кто и пал ниц.

Квачи невольно распластался на земле. Снаряд разорвался, взмет­нув в небо столп дыма, огня и камней.

Вокруг одни посмеивались, другие испуганно озирались.

Квачи с трудом поднялся. У него кружилась голова. Он потерян­но пялился по сторонам и лопотал:

— Будь око неладно... Чуть не испугался... Чуть не погиб. А?..

— Первая чарка всегда плохо идет, — обнадежил его Габо.— Это только "здрасти".

— Если от случайною снаряда такое, что же прицельный натво­рит! — бормотал Квачи.

— Начинайте! — приказал, командующий.

Поскакали посыльные. Задребезжали телефоны связи.

Маленькая горная пушка тявкает, как комнатная собачонка.

Полевая — ревет и грохочет.

Мортира — гремит и рыкает.

Гаубица — рокочет.

Пулемет — кудахчет курицей.

Винтовки стучат вразнобой, точно град по листьям.

Небо клубится белыми, желтыми и розовыми клубами шрапнели. Долина между двух хребтов полнится громом и грохотом, шипеньем и воем, стонами и воплями, хрипами и проклятиями, топотом копыт и сапог, ржанием, свистом и криком. Противники то схлестываются насмерть, то с полпути сворачивают в стороны и растекаются по ов­рагам и балкам...

Миновал полдень.

Уставший от криков и ругани дивизионный генерал обедает в те­ни под скалой. Остальные офицеры тоже подкрепляются.

— Позиция Демир-Тепе испытывает большие трудности,— доло­жил дежурный по штабу.— Четвертая бригада почти уничтожена.

— Пошлите третью,— коротко бросил генерал.

— И она располовинена.

— Подкрепите двумя полками и передайте, что судьба сражения решается на склонах Демир-Тепе!

В центре сражение затихло, а на правом фланге заполыхало ярост­ней и жарче. С Демир-Тепе слышится непрерывный, слившийся во­едино грохот.

Вдруг складки гор на противоположной стороне долины выплес­нули несколько черных волн.

— Атакуют! Кавалерия пошла! Кавалерия!..

Все схватились за бинокли, Выползшие из укрытий черные змеи соединились посреди поля, слились воедино, превратившись в одного громадного дракона.

— Прекратить пальбу! — приказал генерал, восхищенно глядя на дракона, ползущего через долину и вырастающего на глазах.

Пушки, пулеметы и винтовки смолкли. Командиры хлопотали, соединяя разрозненные ряды и готовясь встретить противника.

А черный дракон то растягивался, то сжимался и разворачивался, напрягая когтистые лапы для решающего броска.

Дежурный по штабу опять доложил командующему.

— Демир-Тепе в отчаянном положении!

Генерал указал рукой на поле:

— Вот что нам грозит! Отсюда я не могу снять ни одного челове­ка. Выдвиньте вперед резервы, а на Демир-Тепе передайте: приказы­ваю стоять насмерть! — он отвернулся от дежурного, глядя на ата­кующую османскую кавалерию и, не удержавшись, закричал: — Мо­лодцы, турки! Вот это зрелище! Вот высочайшее искусство!.. Все рав­но через полчаса мы уничтожим вас! Но вы мне нравитесь, невер­ные! — он, размахивал руками, грозил неприятелю кулаком, затем отрывочно скомандовал: — Изо всех орудий! Картечью! Подпустить поближе! Пока не приблизятся, чтоб ни одна винтовка не стреляла!..

Турецкая конница развернулась для решающей атаки: в середи­не скакали арабы в белых бурнусах и курды с повязками на головах. Страшный утробный вздох и рев дракона потряс воздух:— Алла иль Алла-а-а!!..

И пошли переходя на галоп, и вот уже понеслись ветром; на вет­ру трепетали зеленые стяги; сверкали на солнце кривые ятаганы; зад­ние ряды исчезли в вихре пыли. Земля дрогнула под тысячами копыт.

— Алла иль Алла-а-а!!..

Грянули русские пушки. Клубы дыма, столбы земли и взметнув­шихся камней окутали дракона. Он слегка смешался, стал закручи­ваться, извиваться и замедлил бег. Затем перешагнул через повержен­ных, выступил из дыма и двинулся дальше.

Грохот орудий, пулеметные очереди и тысячи ружейных залпов слились в один непрерывный раскат. Казалось, небо обрушилось под страшным ударом грома и грянуло оземь.

Дракон с разгона взлетел на пригорки и дотянулся до передних траншей.

— Бей! Руби! Коли!

— Алла иль Алла-а-а-а!

Все смешалось: пушки и ружья, меч и штык, пехота и кавалерия, друг и враг.

— Спасайся, кто может! — ошалевший от ужаса Квачи носился в поисках спасения и не находил ни коня, ни дороги. Он то лез в кус­ты, то падал в окоп, то отбивался от янычар.

— Князь Квачантирадзе! — в самое ухо одеревеневшему от стра­ха Квачи крикнул генерал.— Видите вон ту гору? Это Демир-Тепе. Там ключ к победе! Если ее уступим, из этого ада не вырвется никто. Свя­зи нет, телефоны молчат. Судьба армии в ваших руках, князь! Спе­шите!

Квачи с трудом отыскал своих спутников. Сели на коней и пос­какали.

Издали приметили несущихся навстречу всадников.

— Нас отрезали! Это турки! Скачем направо!

Повернули коней. В ущелье наткнулись на лазарет. Военные вра­чи, засучив рукава, ножами и пилами кромсали раненых.

От вида крови Квачи сделалось дурно. Он пришпорил коня; ска­кал не разбирая дороги, а гром и грохот битвы катился следом.

На всем скаку завернул за каменистый выступ и — оказался в гу­ще турок! Неожиданное появление в тылу русских переполошило врага. Справа скалистая круча, слева — бездонный провал; турки в панике прижались к скале, открывая путь Квачи, и не враз вскинули ружья.

"Поскачу вперед — погибну, отступлю — тоже гибель!"— про­мелькнуло в голове у Квачи, и он вдруг с такой силой потянул коня за узду, что тот взвился на дыбы, оседая на задние ноги. Квачи выхва­тил наган и оглянулся. Из-за скалы, на полном галопе, показались его люди.

— Стой! — громовым голосом крикнул им Квачи.— Первый эскад­рон остается за скалой! Второй заходит сверху и соединяется с тре­тьим! — и по-французски обратился к турецкому офицеру: — Если б ваша смелость и готовность пролить кровь имела хоть малейший смысл... Но вы же видите, что попали в капкан. Сдайте оружие!

— Да, мы в западне,— ответил турок.— Против трех эскадронов я бессилен. Вы так хитро устроили засаду, что даже не знаешь, отку­да ждать нападения.— И бросил оружие на землю.

Янычары последовали примеру командира.

— Габо, бери русских ребят и веди этих! А мы с тобой, Лади, при­кроем с тыла... Эфенди, командуйте своими молодцами!

— Да... Но где... где же ваши эскадроны?

— Будь у меня три эскадрона, я взял бы в плен не вас, а весь ваш корпус...

— Ай, шайтан! — вскричал турецкий офицер и схватился за голо­ву.— Шайтан, капитан!..

Тут из-за леска показалась бегущая под гору расхристанная толпа солдат.

— Обошли!! — вопили они — Отрезали!! Спасайтесь!!

Из толпы, пошатываясь, выступил незнакомый генерал с перебин­тованной головой и обратился к Квачи:

— Капитан, выручайте! На Демир-Тепе турки. Штаб перебит. Уце­лел я один. Если мы не вернем высоту, армия окажется в мешке. Вся надежда на вас. Вспомните родину, капитан, вспомните государя и ваш долг!..— и раненый генерал рухнул в пыль, на землю.

Что произошло в ту минуту с Квачи? Кто преобразил его столь неожиданно? Этого никто никогда не узнал.

— Стойте!! Стойте, вам говорят! Трусы! — закричал он и напра­вил своего коня против обезумевшей отары.

— Нас обошли! Спасайтесь!..

— Стойте, я сказал, не то...— он уставил дуло револьвера в грудь солдату, бежавшему во главе толпы.

Случилось нечто непостижимое: прежний Квачи исчез и на свет явился другой — решительный и мужественный, как Леонид Фермо­пильский, как Александр Македонский, как Ираклий Кахетинский, или же Наполеон Аркольский. Вместо лукавого и робкого сердечка в его груди забилось львиное сердце, словно сам князь тьмы вытес­нил из него суетную душонку. Рослый Квачи вырос чуть не на целую пядь и, испепеляя огненными очами перепуганную отару, оглушил ее громом голоса:

— Сто-я-ать!! Все — сюда!!

Обезумевшие от страха солдаты продолжали бежать. Квачи пришпорил коня, орлом облетел поле и семью выстрелами уложил се­мерых. Затем выпрямился в седле, окинул взором оторопевшее воин­ство и бросил громокипящие слова:

— Братья! Судьба армии в ваших руках! Путь отрезан. Мы все сгнием в плену и от стыда никогда не поднимем глаз. Братья! Товари­щи по оружию! Царь и отечество смотрят на вас и ждут подвига! Ис­полните свой долг! Среди нас нет трусов. Кто изменит и побежит, раз­делит судьбу этих ничтожеств, которых я убил собственной рукой. Я поведу вас, а уж вы не отставайте! Исполним наш долг, братья!

— Веди нас! — прогремело в ответ из тысяч глоток.— Веди!

— Унтер-офицеры — вперед! Произвожу вас в офицеры! Стройте солдат повзводно и разворачивайтесь кругом!.. За мной!..— и Квачи неторопливым шагом пошел в гору.— Смело! Дружно! В ногу!

Лади Чикинджиладзе возглавил левый фланг, Габо Чхубишвили — правый. За ними двигалась колышущаяся, колючая н несгибаемая сте­на штыков.

— Стройнее, братцы! Смелей!

На высоте заволновались, раздались одиночные выстрелы, за ни­ми залпы. Железную цепь осыпало градом пуль. Но ни один солдат не остановился, не отстал и не выстрелил в ответ.

Марш в полном молчании вызвал у турок панику; кровь стыла в жилах, бледные аскеры шептали:

— Шайтан гели ер! Алла иль Алла! — и дрожащими руками па­лили в воздух.

Квачи, высокий и стройный, не сгибаясь, вел стальную колышу­щуюся стену, изредка оглядываясь и взмахивая саблей:

— Дружней, братцы! Не отставать!

Железная стена молча подступила к горе, вползла на нее и обру­шилась на турок.

— Бей! Руби! Коли! — кричит Квачи, охваченный общим безуми­ем и мечется в гуще битвы. Его сабля сверкает, как молния, его очи извергают огонь.

Бои был короткий и жестокий. Сражались мечами, штыками, кин­жалами, прикладами, руками, зубами.

— Аскам! Сдаемся! — слышатся испуганные голоса аскеров.

— Наша взяла! — гремит Квачи. — Ура! Победа!!

Сказ о ссоре в верхах

Бледный, разъяренный Сухомлинов кричит с пеной на губах:

— Что это такое, князь?! В надежде на ваши снаряды мы начали большое сражение. А снаряды оказались не того калибра. Сражение проиграно. Потери неисчислимые. Теперь мы отступаем, отбиваясь ду­бинками н прикладами. Я вас спрашиваю, что все это значит?!

— Не знаю. Я не разбираюсь в артиллерии,— спокойно отвечает Квачи и поигрывает Георгиевским крестом на груди.

— Тут пахнет изменой, князь! Я вас арестую! Расстреляю!

Квачи вытянулся, надменно откинул голову.

— Осторожней, генерал!

Между Квачи и генералом встрял Гришка, успокаивая обоих.

Квачи погрозил пальцем перед носом генерала:

— Не будь вы министром нашего государя, я бы силой впихнул вам в глотку эти слова. Когда вас уволят, советую не попадаться мне на глаза! — ив гневе хлопнул дверью.

Однако дело осложнилось.

Военный прокурор вызвал Квачи на допрос.

Что такое? Князь Квачантирадзе передал секретные документы немцам? В Стокгольме? Что за бред! Дичь какая-то! В Стокгольме Ква­чи никого не видел и ни с кем не встречался. Ха-ха-ха! Смешно, да и только! Что? Пусть Квачи не отшучивается и не смеется?.. Да нет, не Квачи, а господин прокурор изволит шутить. С такими документами на руках вам не удастся погубить Квачи!

Прокурор составил протокол допроса:

— При столь серьезных обвинениях мы сажаем подозреваемого в тюрьму. Но вы, из уважения к отцу Григорию, покамест остаетесь на воле. Подпишите обязательство о невыезде.

Квачи подписал, вышел. Бросился к Гришке.

— Святой учитель, похоже, они не шутят... Помогите, не то ка­ши враги сначала изведут меня, а потом примутся за вас,

Гришка захныкал:

— Слушай, Аполончик! Ты мой названный брат. Я делал все, что ты просил... Но времечко переменилось. Нет уж у Гришки прежней силы. Одолевают вороги. У всей страны на устах твое имя — винят тебя в поражениях. Кто прав, кто виноват — выяснит суд. Сколько мог, я тебе помогал. Пока не добудут новых документов, тебя не тро­нут. Отойди от дел, затихни, уйди в тень — вот мой совет...

Квачи и впрямь засел дома. На всякий случай "Доброго самари­тянина" и разнообразную недвижимость продал Гинцу, а вырученную наличность припрятал у Силибистро.

Несколько газет проехалось по его адресу, не слишком вежливо упомянув удачливого князя. Квачи послал в "свои" газеты отповеди клеветникам, три газеты их напечатали — с сокращениями, остальные отказали.

В новостях, принесенных биржевыми агентами, тоже не было ни­чего утешительного.

— Дела идут неважно,— коротко суммировал Бесо.

— Смывайся,— посоветовал Чикинджиладзе.

— Э, нет, дела еще не так плохи,— ответил Квачи и решил еще разок испытать судьбу: объехал знакомых министров и вельмож.

Всюду ответ был короткий:

— Не изволят быть дома.

Или:

— Больны.

Или того хуже:

— Заняты.

Гришка повторил то же, что и в последний раз:

— Больше я ничего не могу...

Все отступились, все закрыли перед ним двери и умыли руки.

— Смывайся,— опять посоветовал Лади. Его поддержал и Бесо.

— Ни за что! — отрезал Квачи.— Скоро увидим, кто к кому пой­дет на поклон...

Но когда на другой день вбежавший в его кабинет Чипунтирадзе испуганно выдохнул:

— Все пропало! Одельсонов арестовали...

Квачи встал и изрек:

— Вот теперь и впрямь пора! — сорвал с плеч эполеты, с груди кресты, швырнул их и зашумел, распаляя себя:

— Хватит, сколько несправедливостей я натерпелся! Довольно! Пора расквитаться с этими мироедами!..

И в тот же день развернул фронт на сто восемьдесят градусов.

Сказ о пророчестве Квачи, а также о ловушке

Однажды вечером Елена через Бесо передала Квачи: "Немедлен­но приходи. Может, удастся тебе помочь".

Спустя полчаса Квачи был уже у нее.

Елена представила его чернобородому и лысому Пуришкевичу.

Квачи удивился, обрадовался. Подумал: вдруг и правда этот помо­жет. Обнюхали друг друга, прикинули, кто чего стоит, и долго шу­шукались.

На следующий день Пуришкевич представил Квачи великому кня­зю Дмитрию, князю Феликсу Юсупову, капитану Сухотину и доктору Лазоверту. Ужин растянулся до рассвета. Обо всем условились, выра­ботали план действий, поклялись в верности и расстались.

Воротившись домой, Квачи с ядовитой улыбкой на губах делился своими мыслями с друзьями.

— Спятили, дурачье! Сами себя пожирают, пилят ветку, на кото­рой сидят! Рыба гниет с головы, вот в чем беда. Ха-ха, перворот-то сверху задуман! Просят: мы, говорят, извести себя решили, помоги­те!.. Пожалуйста, господа! В таком благом деле охотно помогу!.. А то­го не ведают, недоумки, что первая капля крови обернется потоком, в котором раньше других сами же и утонут. Иисус учит: помоги в беде ближнему своему. И мой человеческий долг диктует мне то же самое. Ха-ха-ха! Да, господа, да! Я охотно и радостно приду вам на по­мощь — и он погрозил пальцем кому-то в пространстве, пророчество­вал, точно вещий ворон: — Погодите! Придет время и вы горько по­жалеете! Станете биться головой о стену, пить свою кровь и есть свое мясо, но всю вину на вас же и возложат! — Квачи выпрямился и опять стал выше ростом, как некогда на Демир-Тепе. Голос его звенел, и глаза сверкали: — Товарищи! Запомните мои слова и, если я погибну, передайте их миру и истории. Я — Квачи Силибистрович Квачантирадзе 27 декабря 1916 года заявляю, что Россия, вступив в мировую войну, подписала свой смертный приговор. Это раз. На днях несколько вель­мож подрубят столп России, точнее — матицу, что держит кровлю. Это два. Еще через несколько месяцев эта же группа поддержит не­довольные и тайные силы и вместе с ними разрушит плотину перед бездонной запрудой, копившейся тысячу лет — это три. Хлынувший поток первым делом смоет нынешнюю власть — это четыре. Затем он наберет силу, взвихрит бурю, с треском и грохотом сметет новую власть и снесет головы тем, кто сейчас растаскивает плотину и пилит матицу собственного дома — это пятое, и последнее. — Квачи вещал словно охваченный медиумическим трансом.— Товарищи! У меня мно­го врагов. Я знаю — они постараются затушевать мои заслуги. Но и верных друзей, вроде вас, у меня немало. Быть может, мне суждено погибнуть, но вы не позволите историкам вышвырнуть мое имя на свалку забвения...

Еще долго витийствовал новоявленный пророк, но его друзья не запомнили ничего, кроме вышеприведенных слов и лишили историков бесценного клада.

Однажды я уже высказал свое мнение — сплетница-история как правило врет. Эту истину подтверждает судьба нашего героя. Книг о России, написанных в последовавшее за предсказанными событиями десятилетие, не уместить и на двухстах арбах. Но вот она, человече­ская неблагодарность — нигде в них вы не найдете имени Квачи! Дру­гие поделили его славу. Однако — благодарение Всевышнему! — в жи­вых остались свидетели его деяний: хотя бы те же Бесарион Шикия и Джалил Эмин-оглы. Как же им не поверить!

Сказ о благодарности и искажении истории

На следующий день Квачи, Пуришкевич, Юсупов и другие собра­лись еще раз.

— Застрелить! — предложил один.

— Отравить! — посоветовал другой.

— Задушить! — вокликнул третий.

— Наша задача,— внушительно и со значением сказал Квачи,— перерубить ось, на которой вертится сегодняшняя Россия.

Столь образное мышление всех привело в восторг:

— Верно! — закричали, перебивая друг друга.— Перерубить!

Затем обсудили предложенный Квачи план.

— Учитель! — говорил Квачи в тот же вечер Распутину. — Святой отец! Ты так пекся обо мне, позволь хоть в малой степени отблагода­рить... Если ты в настроении, пять красавиц хотят с тобой в баньку... — и шепнул на ухо еще несколько слов.

Гришка расплылся.

— Где? Когда?

— Этой ночью, у князя Юсупова...

— Красивые, говоришь?

— Красавицы из красавиц!

Гришка не дал договорить и, растроганный, обнял своего благо­дарного ученика и надежного защитника.

Примерно в полночь Юсупов с Квачи подъехали на автомобиле к дому Гришки и стали подниматься по лестнице.

— Нет, не могу! — вдруг прошептал побледневший Феликс и при­слонился к стене.— Это низко, неблагородно! Я готов застрелить его здесь, но заманить в свой дом и... В этом что-то нечестное.

— Надо было думать раньше! — заметил Квачи.

— Вы правы! — Феликс собрался с духом.

Взбежали по лестнице, постучались в дверь и обнялись с расфран­ченным Гришкой.

Квачи с деланным смехом поддел старца:

— Ну, святой отец, отправимся во святые места!

Гришку словно куснуло подозрение:

— С поцелуем Иуды схожи твои лобзания, Аполончик! — и оки­нул взглядом обоих. В глазах мелькнул огонек недоверия.

Квачи с Юсуповым прикрылись шутками и смехом.

— Аполончик! Мы с тобой клялись друг другу в верности до гроба... Много я тебе сделал хорошего... Если у вас зло задумано, вспомни Господа и удались от меня.

— Учитель! Святой отец! Ты, верно, шутишь!.. — Квачи восклик­нул это с таким искренним укором, что погасил вспыхнувшее в Гриш­ке сомнение.

— Чудной ты, право, шуток не понимаешь! — осклабился старец. Но потом еще разок заглянул в глаза и пригрозил: — Мотри у мине!

Минут через двадцать все были в юсуповском дворце.

Квачи с Феликсом пили шампанское и потчевали старца.

— Святой отец, вот ваша любимая марсала. Почему не пьете?..

С верхнего этажа доносились звуки граммофона.

— Гости еще не разъехались...— неловко объяснил Феликс.— Сей­час разъедутся и... Красотки уже здесь...

Гришка выпил бокал марсалы, заел двумя пирожными.

— Почто енто не едите? — подвинул пирожное князю.

Квачи с Юсуповым переглянулись.

— Спасибо, святой отец... Я не любитель...

— Для вас приготовлены, святой отец... Ваши любимые...

Пирожные были отравлены так же, как и марсала.

Квачи и Феликс с замиранием сердца ждут действия яда и, всмат­риваясь в Гришку, думают: "Не подыхает! Ну и живучий, пес..."

Гришка захмелел, выпил подряд два бокала и заел пирожными. По­веселел. Ждет красоток, ржет, как жеребец, и нетерпеливо бьет ко­пытом.

— Наливай ишо!

Еще два стакана. И опять ничего!..

"Столько яду стадо буйволов свалило бы"...— волнуется Квачи и косится на Феликса.

— Я... Я сейчас вернусь... Сейчас... — лепечет тот и выбегает из комнаты.

Этажом выше Пуришкевич, великий князь Дмитрий, капитан Су­хотин и доктор Лазоверт ждут конца. Все четверо бледны и взволно­ванны. Феликс вбегает в комнату и кричит истерически:

— Не могу!.. Не могу!..

— В чем дело?.. Что там у вас?

— Яд не берет его... Съел с десяток пирожных, выпил бутылку вина и хоть бы что!

— Не может быть,— бормочет доктор Лазоверт.

— Феликс! Возвращайтесь и скажите князю Квачантирадзе, что теперь его черед. А это положите в карман...

Феликс положил револьвер в карман и сбежал вниз.

— Князь, ваш черед...

Прекрасно! Квачи выполнит свой долг...

Он обернулся к Распутину.

— Святой отец! Учитель! Мои женщины скромны и стыдливы, не станут кутить с нами. Мы с Феликсом уйдем... А баня тут недалеко... Если понадобится, только кликните... — и оба вышли.

К Гришке, скромно потупясь, вошли женщины, все ангельски хо­роши собой. Сбиваясь и смущаясь, завели беседу. Гришка распалился, сел на любимого конька; бия себя кулаком в грудь, стал кричать:

— Я — святой!.. Ко мне не пристает грязь. Я не знаю похоти! Хошь, докажу!.. Показать? Айдате со мной! — и повел их в натоплен­ную баню.— Хошь на меня ложись, хучь сбоку подваливай... Во, види­те? По мне ничего не заметно... Валяетесь подле меня, что чурки... Ни­чего не чувствую... И кровь не закипает, и сердце молчит, и... Убеди­лись? А вот теперь, теперь святой дух меня покинул, теперь я опять мужик... Теперь, давай... зачнем!

Перепуганные женщины выскочили из бани и заложили на крюк дубовую дверь.

Озверевший бугаина с разгона налетел на нее — раз, другой, тре­тий; после четвертого удара дубовая дверь слетела с петель и голый

Гришка с ревом вырвался из клубящейся бани. Он бежал, согнувшись чуть не вдвое. Сшибая двери, ворвался в одну из комнат.

Феликс Юсупов встал у него на пути и трижды выстрелил из ре­вольвера. Гришка застонал и рухнул.

"Убит!" — решили все. И сошлись в соседней комнате, обговорить, как быть дальше.

Погодя Квачи вернулся, присмотрелся к лежащему на полу Гриш­ке: наклонился, взял за руку. Вдруг рука убитого вывернулась и же­лезным обручем обхватила Квачи.

— На помощь! — завопил он, пытаясь вырваться.

Распутин отпустил его, приподнялся и выбежал в коридор. Заговор­щики бросились следом. В руках у Феликса и Квачи сверкнуло ору­жие.

Григорий уже был в саду.

Квачи, как голодный тигр, шел по следу. За ним бежал смертель­но бледный Юсупов.

Наступал рассвет. Дорожка сада едва проступала из тьмы. Старец исчез. За спиной Квачи послышался слабый стон: Феликс, хватая ру­ками воздух, повалился на землю.

Со стороны дворца спешил Пуришкевич.

— Помогите ему! Это обморок...— Пуришкевич забрал у Феликса револьвер и бросился следом за Квачи: — Где он?.. В какую сторону побежал?

Тень пересекла заснеженную дорожку.

— Уходит!.. Быстрее!..

Квачи прицелился, выстрелил.

— И ты, Аполончик! — простонал Гришка.

В два прыжка Квачи подлетел к нему и выстрелил в упор. Распу­тин опустился на колени, повалился в снег. Потом опять приподнялся и полз на четвереньках.

— Перевешаю...— хрипел он — Сволочи!..

— Стреляйте еще! — подбежавший Пуришкевич едва переводил дух.— Стреляйте, скорее!..

Загремели выстрелы и десяток пуль изрешетили тело старца.

Гришка зубами хватался за жизнь: корчился, дергался и что-то хрипел. Он сумел было еще раз привстать на одно колено. Но тут по­доспел собравшийся с силами Феликс и обрушил на голову умираю­щего бронзовый канделябр. Он размозжил Гришке голову и вымарал­ся в крови. Квачи и Пуришкевич с трудом оторвали обезумевшего Феликса от трупа.

— Довольно, князь! Хватит!.. Он мертв. Пойдемте. В такую стынь недолго и простудиться.

— Пустите! Дайте ударить еще! — кричал князь и рвался к не­движному телу. Затем вдруг умолк и обмяк: — Надо сбросить эту па­даль в Неву!

На Распутина набросили тулуп, натянули галоши, втиснули в ав­томобиль. Усадили на заднее сидение: с одной стороны его подпер Квачи, с другой — Лазоверт.

— Гони! — кричит Квачи капитану Сухотину.— Быстрей!

Несется по мертвому городу фантастический автомобиль и мчит коченеющую опору самодержавия. В лицо свистит ледяной ветер. Квачи ежится, все ниже наклоняет голову. Застрявшая за спинкой си­дения рука Гришки вдруг срывается от тряски и падает ему на шею. Квачи пытается поднять эту руку, но она словно одеревенела. А сам Гришка кренится в его сторону, наваливается и страшно хрипит. Ква­чи судорожно пытается выбраться из-под него, но не может — тело слишком тяжело.

— Помогите... Задушил...

Шофер не слышит. Автомобиль несется, как ветер.

На Крестовском острове остановились неподалеку от Малого мо­ста и сбросили труп в прорубь.

На краю проруби осталась Гришкина галоша.

На третий день труп Гришки обнаружили. Весть об этом облетела Россию. Петербург бурлил.

Пуришкевич, Лазоверт и Сухотин благоразумно подались на фронт; великого князя Дмитрия отправили туда же; князя Юсупова выслали в его имение.

Квачи прятался у Силибистро.

Телом Гришки завладела царица. Велела перенести его в Чесму и поручила заботам знакомой Распутина — монахини Акилины. Его жена и дочери пожелали проститься с убиенным, но по приказанию царицы к нему никого не подпускали.

Акилина обмыла тело, смазала раны благовониями, упокоила во гробе, на грудь возложила большой крест, а в руку вложила письмена, начертанные рукой царицы.

"Мой дорогой Великомученик! Удостой меня благословения Сво­его, дабы было оно порукой на тернистом пути, что предстоит пройти мне в этом мире, и помяни меня на небесах.

Александра".

На другой день, в то самое время, когда Россия славила героев, в чесменской часовенке, у гроба разбухшего от невской воды Гришки стояли государыня и ее подруга — статс-дама Вырубова и всем серд­цем оплакивали святого старца — свою надежду, опору, друга и спа­сителя страны.

Обессилев от слез и молитв, они взяли окровавленные одежды и унесли. Тот хитон, словно святыню и защиту семьи, царица преврати­ла в икону для поклонения.

Между тем, Квачи скрывался на Елагинском острове.

— Нет худа без добра, — улыбался довольный Силибистро, — не случись это дело, я бы еще десять лет тебя не увидел.

— Сынок, Квачи,— говорила Пупи.— Очень уж ты важный сде­лался, прямо не дотянуться... Что тебе до какого-то Распутина, на кой он сдался? Теперь все за тобой гоняются, хотят поймать.

Поймать Квачи? Ну уж нет! Дудки!..

Бесо каждый день приносил новости и свежие газеты.

— Весь город толкует об убийстве Распутина,— говорил он.— И газеты пишут. Имена заговорщиков названы, но о тебе ни слова,

— Вот они — козни моих врагов! — отвечал задетый этим сооб­щением Квачи.— Решили убить меня молчанием. Но еще посмотрим, что из этого получится. Не может быть, чтобы кто-нибудь не описал моих подвигов...

Нам остается с удивлением признать справедливость этих слов.

Сказ о том, как Квачи угодил в капкан и выбрался из петли, а также о крушении государства

Однажды переодетый и подгримированный Квачи отправился в район Охты — повидать членов синклита и дать указания.

Там по обыкновению сели за стол. И пошло веселье.

На исходе ночи Квачи вещал:

— Товарищи! Через три дня рванет! Кто знает, может, и мы ока­жемся погребенными под развалинами. Может быть, сегодня в послед­ний раз вместе кутим. Что бы ни случилось, одно вы должны помнить твердо: через три дня утром вы найдете меня на этой квартире. Знай­те — если не приду, значит Квачи Квачантирадзе мертв.

— Придешь! Придешь! — зашумели друзья.

— Да. Если буду жив. Если же нет, идите прямехонько в церковь и справьте по мне панихиду... Ну, до свиданья, друзья! — Он обнял и расцеловал каждого и вышел.

Предчувствие беды не обмануло Квачи — по пути к дому его за­держал полицейский агент — выследил-таки и опознал.

Квачи попытался откупиться. Пока торговались, оказались возле жандармского управления. Тут их нагнала коляска и послышался ве­селый голос:

— A-а, князю Квачантирадзе наше почтение! Как поживаете? — и из коляски выпрыгнул жандарм Павлов.— Что с вами? Язык про­глотили? Ничего, заговорите! — Павлов крепко взял Квачи под руку.

Что же до агента, тот, скрипя зубами от досады, трусил следом.

Квачи сидел перед Павловым и лихорадочно искал лазейку.

— Надо же, какая встреча!—Павлов предложил чай и папи­росы.— Десять лет назад в Одессе мы были друзьями, а теперь...

— Теперь...— повторил Квачи и заглянул Павлову в глаза.— Раз­ве мы не могли бы возобновить дружбу?

— Нет, это невозможно,— ледяным тоном отрезал Павлов.

— А мне кажется, что наша дружба могла бы стать во сто крат крепче.

— Во сто крат? Хм! Понимаю, но... Не стану вводить вас в заб­луждение— это исключено. О вашем деле знают во дворце. Кроме того, обнаружились документы, которые дают основания считать воп­рос решенным. Ну-с, приступим... Советую не упрямиться. Итак...

Начали и долго тянули жилы друг из друга.

Квачи уперся и позабыл все слова, кроме "нет".

Тогда Павлов приказал:

— Приведите Исаака Одельсона и его жену!

Квачи с замиранием сердца ждал появления Одельсонов. Десять минут показались ему десятью часами.

Вошли Исаак и Ребекка. Квачи с трудом узнал золотоволосую красавицу. Одельсоны понуро прошли мимо и сели.

— Вы знакомы? — спросил Павлов.

— И очень близко! — твердым голосом отвечал Квачи: — Мы с Одельсоном давние враги. А его супруга в прошлом моя любовница, за измену отвергнутая мной,— и мигом сочинил такую увлекательную историю, что минут пять все слушали его, разинув рты.— Помните Париж? — спрашивал Квачи Одельсонов.— Неужели забыли? Реби, ведь ты была моей любовницей! Признайся, не то я сумею доказать...

— Да... была... была, но...— лепетала Ребекка, озираясь на мужа. Исаак еще больше поблек и постарел.

— Уведите их! — рявкнул наконец Павлов.

Очная ставка не дала результатов.

Вечером Павлов опять вызвал Квачи: то уговаривал, льстил и улы­бался, то опять нападал, топал ногами и грозил виселицей, но Квачи повторял только "нет" и "не знаю", начисто позабыв о слове "да".

— Ладно, будь по вашему! — сдался Павлов.— Ступайте. Все рав­но, послезавтра утром мы вас вздернем.

— Послезавтра утром? — улыбнулся Квачи.— Послезавтра? От­лично. Посмотрим, кто кого вздернет послезавтра.

— Вы еще грозите?! На что вы надеетесь?

— Об этом — послезавтра. Вы только раньше меня не удавите. — И с улыбкой ка губах вернулся в камеру.

На следующий день его не допрашивали. А на третий день, в пол­ночь все трое предстали пред военным судом.

Быстренько зачитали обвинительное заключение. Спросили:

— Признаете свою вину?

— Никогда,— отрезал Квачи.

— Кто встречал вас на Стокгольмском вокзале по прибытии из Петрограда? — спросил судья.

— Никто.

— От кого на следующий день вы получили чек за № 137429 на один миллион крон?

— Ни от кого.

— Вот чек с вашей подписью. Советуем сознаться,— и предъяви­ли фотографическую копию чека.

Квачи смешался, но все-таки решительно повторил:

— Это фальшивка!

Через полчаса все было кончено. Председательствовавший на су­де беззубый генерал, шамкая, зачитал приговор:

— Князь Квачантирадзе, Исаак и Ребекка Одельсон приговари­ваются к конфискации всего имущества и казни через повешенье.

Ребекка вскрикнула и упала в обморок. Исаак не издал ни звука. Квачантирадзе побледнел, но бодро оглядел зал суда и улыбнулся сво­ей ватаге:

— До встречи, друзья! Увидимся послезавтра утром!..

Квачи бросили в сырой каземат Петропавловской крепости.

Незаметно, в тревоге и думах прошли первые сутки после объяв­ления приговора. Подходила к концу вторая ночь.

Что прошамкал этот беззубый генерал? Князя Квачантирадзе по­весить? Кого? Сына Силибистро — Квачико?! Квачиньку?! Ах, глупо­сти все это!..

И все-таки бесенок сомнения закрался в душу.

— Думаешь, не посмеют?

— Кого повесят? Меня?! Крестника государя, опору трона!

— Хи-хи-хи! — зашелся бесенок: — Будь, наконец, правдив — хо­тя бы перед собой. Тут-то кому врешь? Ну! Смелее!.. Открой свое свернувшееся в кольцо, замкнутое сердце. Это ты-то крестник госуда­ря? Ты служил ему верой и правдой?

— А Демир-Тепе? Кто спас тысячи солдат!

— Я! Я их спас! Вспомни: плоть была твоя, а дух мой. Ты дрожал от страха и бежал в панике. Я вошел в твое сердце и поднял тебя на вершину Демир-Тепе. Всех поразило такое геройство, ибо тебя доста­точно знали. Больше других твой поступок изумил тебя самого.

— Да кто ты такой, чтобы присваивать мою славу?

— Хи-хи-хи! До сих пор не понял? Прошу любить и жаловать: я Квачи Квачантирадзе, сынок Силибистро из Самтредии.

— Не мели ерунды! Это я — Квачи.

— Я тоже Квачи. Причем не ашордиевский дворянин, и не фаль­шивый князь, не камер-юнкер по случаю, не мошенник, не альфонс и не предатель. Подлинный Квачи — это я!

— Что ты привязался? Чего тебе надо?

— Хочу хотя бы раз услышать от тебя правду. Скоро тебя пове­сят, хотя бы перед смертью сними личину.

— На кой шут тебе правда? Правда — удел дураков, дикарей и младенцев.

— А как же искренность? Верность? Преданность?

— Кому преданность?! Гришке и Николаю? Я еще не спятил!

— Что-то ты переменился — в который уж раз...

— Убирайся отсюда! — и Квачи в сердцах бросился на своего двой­ника. Но лишь пустоту хватали его руки.

— Хи-хи-хи! — захихикал бесенок и прошмыгнул в узенькую щель под дверью.

Квачи бросился к дверям и стал колотить обеими руками.

— Чаво тебе? Чаво стучишь?

— Папиросу! Хоть одну папиросу!

Сторож без слов зашаркал куда-то.

Квачи повернулся. И увидел перед собой окровавленного Распу­тина. Святой укоризненно покачивал головой:

— Так-то ты отблагодарил меня!..

Побледневший Квачи отшатнулся, потом бросился к святому, но опять лишь пустота осталась в его руках.

Из глубины каземата, словно светящееся пятно, выступила Вера Сидорова; за ней высунулась седая голова старухи Волковой из Ку­таиси; за старухой показалась Таня и множество знакомых и незна­комых жертв Квачи. Они плевали ему в лицо и вопили:

— Так тебе и надо! Сегодня тебя вздернут! Прекрасно!

Квачи вертелся волчком, отбивался, размахивая руками:

— Пустите!.. Помогите!!.

— Не кричи,— откликнулся из-за двери сторож и спокойно посо­ветовал.— Потерпи еще часок, и все кончится.

От этих слов вздыбленная душа Квачи постепенно угомонилась. Он опять подумал:

— Значит, меня повесят? Не может быть! Верно, пугают, хотят сломить... А, может быть, уже ставят виселицу. Господи Всевышний!..

И только упомянул Всевышнего, в душу впорхнул кто-то незри­мый: "Настал час искупленья. Покайся, ибо скоро предстанешь пред Господом..."

Квачи замер, затих. Он вдруг понял, что через несколько часов умрет... Перейдет в небытие... Там не будет ни тьмы, ни времени, ни пространства... Что же там будет?.. Небытие. Значит, что-то все-таки существует, раз там будет небытие... Значит, я буду жить в этом не­бытии, в этом ничто... Какая-то бессмыслица: Квачи будет в небытии?!.

"Будешь! — шепчет незримый.— Молись, и получишь прощение.. Толпитесь — и отверзется".

— Отче наш, иже еси на небесех! — с трепетом сердечным про­шептал Квачи.— Да святится имя твое, да будет воля твоя...

Вдруг он прервал молитву. Размякшее сердце опять затвердело, как кремень.

— Ах, глупости все это! — пробормотал Квачи, как зверь заметал­ся по камере и бросился на дверь:

— Папиросу! Проси чего хочешь за одну папиросу!

— Чичас,— отозвался сторож и неспеша пошаркал куда-то.

Минут через десять железный засов лязгнул и заскрипела око­ванная дверь. Полуслепой старик, держал в одной руке папиросы, а в другой — клещи. Он задвигал черной воронкой рта и вышамкал:

— Сперва дай зуб.

— Что?

— Я сказал, дай зуб.

Квачи оглядел камеру.

— Зуб? Какой зуб?

— Твой зуб. Твой золотой зуб.

— Да ты, никак, спятил!

— Я-то? Не, я в своем уме...— и его рот воронкой скривился, вро­де как в ухмылке, а маленькие серые глаза хитро сощурились.— Ты арестант новый, а потому не понимаешь. На что тебе золотой зуб? Все равно с собой унесешь.

— Ну..

— Вот я и говорю — на что золотой зуб? На том-то свете... И-и, кто сосчитает, сколько я зубов надергал вот этими клещами. Понача­лу все дивятся, шумят, а потом ничего...

— Так дорого за одну папиросу?

— Кому папироса, а у кого последнее письмо беру для передачи.

— Берешь и, верно, рвешь? Все равно никто не узнает!

— Ни-ни-ни! — со страхом прошамкал старик и перекрестился: — Боже упаси! Последнее письмо — это святое...

— Значит, и мое письмо отправишь?

— А как же! Как только тебя похороним, перво-наперво зайду в церковь, помолюсь за тебя, а опосля отправлю письмо.

У Квачи заблестели глаза: в его возбужденном мозгу с лихора­дочной быстротой заработала мысль.

— Хорошо... Надо бы и мне написать. Отцу. А ты потом отпра­вишь... Принеси-ка перо и бумагу.

— Чичас... чичас... — зашлепал губами старик.

Квачи лег на железные нары и затих.

Старик вернулся с карандашом и листом бумаги.

— Положи на стол,— беспечно сказал Квачи.

Старик вошел в камеру и зашаркал в угол, где был прикреплен к стене железный откидной столик.

В то же мгновение с тахты прыгнул тигр. В камере раздался ко­роткий хрип. Квачи забросил старика за спину, закинув левую руку, зажал его горло, а правой рукой схватил дрыгающиеся ноги. Некото­рое время он стоял, согнувшись, и на спине у него дергался удушен­ный старик.

Через пять минут, переодетый в одежду сторожа, он осторожно подошел к воротам крепости. В углу двора, расставив деревянные но­ги, чернела виселица. "Моя..."— подумал сынок Силибистро, и дрожь пробежала по его спине.

Светало.

Во двор крепости въехал автомобиль. Остановился, урча мотором, посигналил. Из машины спрыгнул военный в тулупе и вошел в канце­лярию тюрьмы. Затем автомобиль стал разворачиваться и, когда раз­вернулся, шофер тоже вылез из него и зашел в казарму.

Квачи наклонил голову и бегом пересек двор.

Через минуту автомобиль двинулся к воротам. Заспанный часо­вой сперва открыл ворота и только после этого протер глаза.

Во дворе поднялась суматоха. Шофер, размахивая руками, с воп­лями бежал из казармы:

— Держи! Стреляй!..

Автомобиль в мгновение ока одолел Троицкий мост, затем стре­лой пересек Марсово поле, въехал в ближние улицы и остановился на одном из углов. Квачи выскочил, бросился со всех ног, петляя по проулкам и проходным дворам и наконец ворвался в квартиру своих дружков.

— Братья, вставайте! Живо!..

Оторопевшие от неожиданности дружки обступили Квачи.

— Я исполнил свое обещание и в назначенный час явился в на­значенное место!

Это случилось 26 февраля 1917 года.

В тот день на трухлявую, прогнившую империю обрушился гром беспримерной силы. Гигантское здание, возведенное за тысячу лет кровью и потом сотен миллионов людей, пошатнулось и с грохотом рухнуло, погребая под собой своих жильцов, защитников и стражей.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Сказ о создании новой партии и наведении нового моста

Утром 27 февраля Квачи поудобней устроился в кресле и взялся за телефон.

Двое суток не отрывался он от этого кресла и телефона. Его спо­движники наблюдали крушение мира то из подворотни, то из окна, то высовывали нос на улицу, а порой осторожно добегали до перекрест­ка, расспрашивали прохожих, принюхивались и сообщали новости сво­ему вожаку.

Чипунтирадзе рвал на себе волосы:

— Погибли!.. Спасайтесь!..

Бесо со спокойной улыбкой уточнял:

— Не горячись, Чипи! Все идет нормально.

Джалил не отходил от окна и изредка оповещал:

— Силина минога салдат ходит. Увисе смеются. Я так думил — у падишах сависем пилехо дела.

— Ва-а, кончится когда-нибудь эта заваруха?! — злился Седрак.— Я так перетрусил, что никакая знахарка не отмолит!

На третий день Бесо обежал рысью полгорода, вернулся и до­ложил:

— Все кончилось.

Квачи поделился с дружками тщательно обмозгованным планом. Затем встал и повел за собой вооруженную до зубов дружину.

— Итак, мы начинаем!..

Впереди с огромным и странным знаменем в руках шагал Джа­лил. За ним твердо печатали шаг его товарищи.

— Граждане, присоединяйтесь! Следуйте за нами! Исполните свой долг! Долой рабство и тиранию!

Среди примкнувших к отряду Квачи приметил того самого аген­та, который дней пять назад арестовал его. Они пожали друг другу руки, как лучшие друзья. Агент громче других выкрикивал лозунги.

Через час к Таврическому дворцу подошла толпа в две тысячи человек. Им преградила дорогу охрана, но товарищи гаркнули, загре­мели оружием, защелкали затворами, помянули волю революционно­го народа и грозно вступили в Белый зал.

Квачи с товарищами заняли в Таврическом дворце пять больших комнат, ткнув пальцы в чернила, намалевали: "Общество защиты Ре­волюции. Прием членов и пожертвований". На дверях большого каби­нета появилась надпись "Председатель совета", над столом Шикия — "Отдел мандатов", а в разных местах на стенах аршинными буквами: "Центральный Комитет партии Независимых Социалистов".

Седрак сел за кассу, Чипунтирадзе взял на себя зондаж общест­венного мнения, Чикинджиладзе записывал в партию новых членов, Габо Чхубишвили предпочел должность заведующего складом, что же до Джалила, то он, увешанный оружием, встал у кабинета Квачи.

Работа закипела; едва успевали выписывать мандаты и прини­мать пожертвования.

Недоступные для большинства смертных двери различных мини­стерств для Квачи всегда открыты; он без спроса вваливается к тузам Временного правительства, усаживается в кресло, закидывает ногу за ногу и небрежно, через губу вещает:

— Общество защиты и поддержки Революции, а также партия независимых социалистов, к слову сказать, насчитывающая до двух миллионов членов, день и ночь не смыкает глаз на страже народного счастья. Но нам не хватает одежды, продуктов питания и денег. Пар­тия настоятельно требует, гражданин министр, чтобы вы...— с этими словами он кладет на стол докладную и так внушительно растягивает свое "требует", так смотрит на министра огненными глазами народ­ного трибуна, что власть имущий, не читая пишет поверх доклада; "Выдать!"

И товариществу Квачи изо дня в день воздается, доход их плодит­ся и множится. Партия набрала силу, ее численность выросла "до пя­ти миллионов", в канцелярии секретариата теперь работало шестьде­сят человек, а на складах — двести. Возле кассы петляла длинная оче­редь, у входа в отдел мандатов в иные дни скапливались толпы.

Постепенно партия Квачи так оперилась и расправила крылья, что ее правое крыло распростерлось до Архангельска, левое — до Тби­лиси, клюв уперся в Вислу, а хвост трепыхался у Владивостока. Со всех концов страны потекли ручейки взносов и пожертвований, слив­шиеся в могучие реки; реки сошлись в Петербурге и столь бурным потоком хлынули в кассу Квачи, что чуть не снесли его вместе с со­ратниками.

Во время этих событий объявился жандарм Павлов. Оказалось, что он угодил в ту самую камеру, где Квачи провел жуткую и неза­бываемую ночь. От цего удалось узнать кое-что новое об Одельсонах. В частности, выяснилось, что Квачи выдали вовсе не супруги, а бан­кир по фамилии Ганус, которого Квачи обогатил туркестанской кон­цессией.

— Этот старик числился немецким агентом в Петербурге,— ска­зал Павлов.— И в то же время был нашим агентом: частенько ездил в Стокгольм, передавал неприятелю ложные сведения. Одельсонов то­же выдал Ганус. А уж ваше имя из супругов вытянули мы. Но в этом нет большой вины: я сломал бы их даже будь они из железа...

В те же дни старая лиса Гинц влез в кабинет Квачи и залебезил:

— Кто старое помянет, тому глаз вон. Помиримся, князь!

— Помиримся! — с улыбкой согласился Квачи.— Садитесь, мой старый друг, и скажите, что привело вас? Ведь без повода вы бы обо мне не вспомнили.

— Конечно, конечно! Бедняга Гинц бегает только по делам. Ты сам знаешь, какой ты теперь большой человек. Очень большой!

— Да неужели?

— Как будто он не знает?! Больше, чем в прежние времена, будь оно проклято все прошлое и старое!.. Есть одно дельце. Хотя, по­годи, сперва кое-что покажу,— и он положил на стол еженедельный иллюстрированный журнал.

Во всю обложку красовался портрет Квачи с надписью: "Верный страж и защитник Революции Н. А. Квачантирадзе"! Там же на двух листах была напечатана его биография.

Квачи просмотрел очерк и усмехнулся. Во-первых, в нем не было ни слова ни о княжеском происхождении, ни о камер-юнкерстве, ни о Григории Распутине и прочих "заслугах", могущих сегодня по­вредить ему. Во-вторых, приоткрывалось "революционное прошлое" Квачи, по причине которого он вынужден был "бежать за границу". В-третьих, отмечалось, что вернувшись из-за границы Квачи немедля приступил к подпольной деятельности — основал социалистическую партию, вследствие чего был приговорен к повешенью; но "кавказ­ский лев" пробил казематы Петропавловской крепости, вырвался на свободу и в решающий час пришел на помощь Революции.

— Очерк неплох,— заметил Квачи.— Чей это журнал?

— Мой. Но отныне станет нашим. Ты дашь мне свое имя и имя своей организации, я же...

— А ты дашь мне половину дохода. Так?

— Ты меня понял. Договорились. Отныне на журнале будет на­писано: "Орган Независимой Социалистической партии и Общества защиты Революции".

Дня не проходило без того, чтобы к Квачи не являлся кто-нибудь из бывших — министры, иерархи, вельможи: они кланялись в пояс и просили помощи и покровительства.

Квачи вспомнил, как он, высунув язык, метался между ними и все двери закрывались для него: "Заняты-с", "Нету дома-с", "Нездоровы-с" Вспомнил — и "забывчивых" обложил таким налогом "в пользу революции", что одни чуть не пошли по миру, а другие были вынуждены заложить в ломбарде даже собственных жен.

Тем временем над рухнувшим зданием хлопотали маленькие че­ловечки; они без толку суетились, ходили на руках, думали ногами и, в сущности, пальцами подпирали пошатнувшийся Казбек. Но гора не желала стоять; не тянуло ее и вправо: упрямо и неудержимо она за­валивалась на левый бок. Вздорное дитя — история — словно бы не замечала ни взбаломученного людского моря, ни гор трупов, ни пото­ков крови. Слепо и глухо она шагала в непроглядную темень. В чер­ный, как смоль, мрак, и никто не понимал зловещей тайны ее пути.

Квачи чутьем угадывал, что правительство и история двигались в противоположных направлениях, что они враждовали друг с другом и что эта вражда кончится гибелью человечков. Квачи предчувство­вал неизбежный исход событий и время от времени так обращался к своим сподвижникам:

— Товарищи! Сумасшедший, хватающийся за сумасшедшего, свихнется сам. Цепляющийся за мертвечину наполовину мертв. Спа­сающий утопающего утонет. Мамзель Керенский несколько месяцев потрепыхается и повизжит, а затем сверзится в яму, уготованную ему историей. Нынешняя власть обречена. А то, что она пытается сделать, все равно, что носом продырявить кавказский хребет. Хребет она не одолеет, а нос своротит точно... Однако крах мамзели еще не так близок, чтобы сегодня переметнуться к новым. Когда приспеет, я ска­жу. Но знайте, что Россия беременна двойней. Февральский мальчон­ка родился хилым и слабеньким, не сегодня-завтра протянет ножки и его мамаша произведет на свет второго, который так ворочается в утробе, что кажется, готов выскочить недоношенным...

Случилось так, что к этому времени Квачи несколько раз обра­щался к одному из министров с требованием выделить для Общества защитников революции продовольствие и двадцать миллионов день­гами. Министр был не в настроении и сократил заявку вдвое.

Мог ли Квачи, столько сделавший для Революции, стерпеть такое унижение!

С этим совпало другое — Квачи добивался должности генерал-гу­бернатора Финляндии или Грузии; даже предложил правительству проект о предоставлении автономии окраинам России. Свой ход он растолковал так:

— Дело тактики! Этим мы ослабим Временное правительство и свергнем его, а потом...

В тот самый день, когда министр вдвое сократил заявку, Квачи узнал, что и генерал-губернаторство лопнуло.

— Ла-адно! — пригрозил оскорбленный в лучших чувствах защит­ник революции.— Я вам это припомню!..

И вечером отправился на собрание, твердя про себя: "Падающего подтолкни! Обреченного — задуши! Доброе дело зачтется..."

Подоспел июль. Нарождающийся младенец буйствовал в материн­ской утробе. Воздух был перенасыщен грозой. Небо обложили свин­цовые тучи, набухшие потопам. Россия погрузилась во мглу. То тут, то там погромыхивало и молнии стегали небо.

Когда гремело на улицах Петербурга, Квачи с дружиною скры­вался в укромном доме: гадали в чет-и-нечет, кто победит — мамзель Керенский или большевики.

Чипи Чипунтирадзе, как всегда, паниковал:

— Пропали, братцы! Надо спасаться! Пока не поздно, берем вле­во! Нет, нет. Я ошибся — надо вправо! Вправо!..

— Не горячись, Чипи! — успокаивал Квачи.— Мы в любом случае выиграем. Одной ногой я в левом лагере, другой — в правом. Много времени не надо — стереть с рожи белую краску и наляпать красную. Вот и все!

Вечером появился Бесо Шикия и объявил:

— Керенский победил!

— Что я говорил!—воскликнул Квачи и встал:—Что ж, товари­щи! Задача и цели вам известны. Каждый знает свое место!

Дружина разделилась на три группы и тремя разными путями дви­нулась к Зимнему дворцу.

— Граждане! — кричали они и сгоняли прохожих с тротуаров на мостовую.— Граждане! Поддержим Временное правительство! Присединяйтесь к нам! Исполним свой гражданский долг!

Люди присоединялись к громогласным группам и вливались в об­щий поток. Ручьи слились с ручьями, реки — с реками, и вокруг Зим­него дворца разлилось людское море. Посреди бушующего моря ост­ровком возвышался Квачи Квачантирадзе, реяло знамя его общества, и гремел голос:

— Граждане! Отныне вы можете спать спокойно! Ваш сон бди­тельно охраняют Общество защиты Революции и Независимая социа­листическая партия, нынче защитившая вас от красных бандитов в принявшая на себя грозящую всем опасность. Граждане! Наше обще­ство и партия и впредь готовы пролить кровь на жертвеннике революции! Надеемся, вы проявите заботу о своих заступниках и в меру сил поможете нам. Граждане! — закончил Квачи свою огненную речь: — Мы заранее благодарим вас за пожертвования, которые будут приниматься ежедневно в Таврическом дворце.

Сподвижники подхватили Квачи на руки и площадь оглушило громоподобное "ура".

Через десять минут запыхавшийся Квачи был во дворце; пере­прыгивая через ступени, взбежал по лестнице, ворвался в кабинет министров и крикнул:

— Поздравляю с победой! Ура-а-а!

Присутствующие встретили его возгласами восторга. Председатель произнес спич, в котором назвал Квачи одним из спасителей револю­ции, а все остальные, сияя улыбками, благодарили его.

Сказ о покраснении товарищества и подготовке Октября

— Товарищи! — наставлял Квачи своих дружков в преддверии октябрьских перемен.— Политика сильно смахивает на корову: одни ее пасут, тогда как другие доят и уплетают смегану и масло. Умный человек не станет в поте лица гоняться за коровой. Пусть дурачье бе­гает за ней и косит для нее. Мы же будем доить и уплетать масло. Доить корову вовсе не трудно: надо ее приласкать и похлопать по крупу. Вот и вся политика. Не важно, какого цвета корова — белая, красная или черная. Обращайтесь со всеми одинаково: не сердите, иначе лягнет и не подпустит к вымени. Если другие станут бить коро­ву палкой, отойдите в сторону, переждите и останетесь в выигрыше...

В канун октября Квачи приказал Седраку обратить в золото все имущество товарищества, что и было сделано в считанные дни. Тогда же он навестил Елену, и у нее лицом к лицу столкнулся с Павловым.

— А-а, Наполеон Аполлоныч! Мое почтение!

Изумленный Квачи с ног до головы оглядел человека, чуть было не погубившего его, и непроизвольно протянул ему руку.

— Кто вас выпустил из тюрьмы?

— Революция, мой друг, революция!.. Вот, видите, я в партикуляр­ном платье, но работаю все там же да с повышением.

— Разве февральская революция сменила только форму старого режима? — спросил Квачи.

— Мне в высшей степени начихать и на февраль, и на март, на то, что было и что будет. По моему глубокому убежению, нас может спасти только Вильгельм. Только его унтер-офицерство способно при­нести нам мир, хлеб и порядок! — изрек Павлов.

— Порядок, хлеб и рабство,— поправил Квачи.

— Пожалуй, порядок, хлеб и рабство у Вильгельма лучше ны­нешнего голода и беззакония! — вмешалась Елена.

— А если Вильгельм не придет? — спросил Квачи.

— В таком случае уж лучше большевики,— ответила Елена. И Павлов кивком головы поддержал ее.

— Да, кстати, вы не знаете, где теперь Одельсоны? — спросил Квачи у Павлова.

— Из-за вашего побега их казнь отложили, это и спасло им жизнь — в тот день в России произошел переворот.

— Я вижу, что от переворота вы тоже не очень пострадали,— поддел Павлова Квачи.

— Я не пострадал, а вы и вовсе преуспели... Думаете, что я с пи­сан в тираж, а между тем я все о вас знаю. Вот, к примеру...— и пе­ресказал Квачи события последних недель его жизни.

— Я не подтверждаю и не опровергаю ваших сведений. Хотел бы только узнать: если они верны, почему меня не арестуют?

— Потому что... Причина вам должна быть ясна. Зачем? Ради че­го, или ради кого? Кому это доставит удовольствие? У России нет больше хозяина. Зачем же мне делать из вас врага? Кто знает, где еще нам суждено свидеться и как мы можем пригодиться друг другу!..

— Умный человек не делает глупостей. Хоть вы и заслуживаете виселицы, но за это добро я вас когда-нибудь отблагодарю.

— Отблагодарите сейчас.

— Я слушаю...

— Вы бываете в Смольном у Иванова.

— Да, не отрицаю.

— Передайте ему, что этой ночью я намерен арестовать двенад­цать большевиков. Адреса их конспиративных квартир у меня в кар­мане — перепишите список. Если исполните мою просьбу и скажете Иванову обо мне несколько добрых слов, считайте, что мы в расчете... Для Иванова у меня и в дальнейшем будут ценные сведения, поэтому было бы прекрасно, если бы вы устроили нам встречу.

Квачи переписал конспиративный список, но в душе решил: "Встречи с Ивановым не будет. Лучше я послужу связующим зве­ном — в таком случае вы оба будете у меня в руках..."

Павлов ушел.

Елена приняла Квачи прохладно: их связь с годами ослабла; Ква­чи так увлекся наведением новых мостов и связей, что раз в месяц едва выкраивал время для старой приятельницы.

— Елена, ты давно знаешь Павлова?

— Месяцев шесть.

— Он твой сердечный друт?

— А тебе что за дело?

— Неужели я потерял право даже на такой вопрос?

— Ты сам от него отказался.

— Ты права. Я вижу тебя раз в месяц, да и то не всегда. Что по­делаешь, так обернулась наша судьба...— Квачи глянул на часы.— Собственно, я заехал дать тебе один совет: все, что имеешь — распро­дай. Не сегодня-завтра грянет буря и все потеряешь.

— Давно распродала.

— Вот и умница. Что ж, прощай, моя хорошая...

На улице он подозвал извозчика и через полчаса подкатил к шта­бу красных.

— Здравствуйте, товарищ! — гаркнул он и протянул руку бородатому Иванову в кожанке и пенсне. — У меня к вам дело особой важ­ности. Надеюсь, здесь нет посторонних? Отлично! Так слушайте: вот список, ночью этих людей должны арестовать... Откуда мне это из­вестно? Вот этого не могу сказать. Убедитесь сами, верны ли мои све­дения. А теперь примите меры. Свой долг перед революцией я выпол­нил. Прощайте!

И отправился на нелегальное собрание, где который день болта­ли без конца одно и то же, и произнес там речь, ласкавшую слух бе­жавшим с фронтов дезертирам:

— Товарищи! Терпение русского мужика лопнуло! Он сам начал отбирать у помещиков землю и делить ее. Запомните, товарищи, и передайте другим: тот, кто опоздает, останется без надела. Так долой же проклятый фронт! Бросайте оружие и возвращайтесь к своим семьям и к матушке-кормилице русского мужика, не то опоздаете и останетесь без земли! Да здравствует наш новьсй лозунг: "Домой! К земле!"

— Домой! К земле! — откликнулись изголодавшиеся по крестьян­скому труду, измученные войной солдаты и вскипающей волной об­ступили красное знамя и транспаранты, на которых вкривь и вкось было начертано: "Мира и хлеба! Мир хижинам, война дворцам! Земля крестьянам! Власть Советам!"

Донесение Квачи подтвердилось: ночью ищейки Павлова обыска­ли конспиративные квартиры, но никого не обнаружили. Этим по­ступком Квачи снискал себе полное доверие в глазах красных.

В канун Октября он сказал своему отцу Силибистро:

— Отец, тут не сегодня-завтра такое начнется — сам черт отсюда не выберется. Лучше вам, не откладывая, рвануть в Грузию,— усадил родителей в поезд и отправил восвояси.

Сказ о делах сомнительных

"Общество защитников Революции" еще больше расширилось. Только теперь оно называлось "Общество защитников Красной Рево­люции". Новой власти недосуг было ревизовать их, поэтому в логове Квачи все шло прежней квачиевской дорожкой.

Однако со временем обстановка стала проясняться и в Смольном вспомнили о героическом обществе.

Квачи понял степень опасности, и дал следующие указания:

— Теперь нам быстро шеи своротят. Пора разобрать гнездышко по жердочке. Пришло время послужить, прикрыться должностью. У нынешнего мандата такая сила, что ради него я готов и без оклада служить...

Сказано — сделано. За неделю Квачи всех рассадил на новые места. Себя определил в банк — комиссаром; Хавлабряна устроил там же кассиром; Чхубишвили протащил на склад общества Красного Креста; Чикинджиладзе — на монетный двор, а Чипи Чипунтирадзе и Павлова бросил на сыск и разведку.

Ежедневно в полдень Квачи звонил Бесо Шикия:

— Бесо, ты?.. Сегодня напишешь пять миллионов.

— Ладно... — И через часок в банк поступала заявка на пять миллионов от "Общества защитников Красной революции".

Вечером друзья собирались у Квачи, делились новостями, подби­вали бабки, раскидывали новые силки и придумывали капканы...

А небо пылало от пожаров, мир обливался кровью, улицы пол­нились стонами, и земля содрогалась от канонады.

Квачи с друзьями навострились, так и зыркали по сторонам, дей­ствовали ловко, споро. Добычу добывали, упавшее подбирали, пав­шего обирали, в щель пролезали, бесхозное прибирали к рукам, а порой умудрялись урвать и у живых хозяев.

Павлов энергично вступил в новые обязанности и чувствовал се­бя, как в собственном доме; скоро он сделался правой рукой Квачи: дня не проходило, чтобы не подал новую идею или не сообщил цен­ную информацию.

Квачи отдал по отряду приказ:

— Будьте готовы в любую минуту покинуть город.

Правительство переехало в Москву, — Квача намеревался последовать за ним, но задержался, поскольку оставались "недопровернутымй" несколько делишек.

Но тучи над их головами сгустились. Запахло грозой.

Раза два в отдалений сверкнула молния. Наконец в один из ве­черов Чипунтирадзе ворвался в дом с выпученными глазами и заве­рещал:

— Все пропало!.. Все узнали!.. Читайте!..

Раскрыли вечернюю газету и прочитали:

"К революции примазался также небезызвестный князь Квачантирадзе — дружок Распутина, верный приспешник царя, который..."

Вслед за Чипи пришел Павлов и коротко доложил:

— Все раскрыто до подробностей. Надо немедленно уходить. Завтра будет поздно.

— В таком случаем встречаемся на вокзале! — приказал Квачи.

Через час товарищество собралось на вокзале.

— Пропали! —завопил опять Чипи.— Поезда не ходят!..

— Не вопи! — успокоил Квачи взъерошенного дружка.— Бесо, ступай и раздобудь поезд. Плати любые деньги.

Бесо вернулся через десять минут.

— Сейчас подадут два вагона. Сто золотых не слишком дорого?

— Не дорого,— согласился Квачи.

Через полчаса поезд из двух вагонов мчался в сторону Москвы. В салон-вагоне сидели девять "Членов правления Общества защитни­ков Красной революции" с особым заданием "навести революцион­ный порядок на поездах, перевозящих революционных солдат".

— А такой мандат примут? — робея, с дрожью в голосе спросил Седрак.— Не подведет?

— Примут, да еще как! Такой мандат все дороги нам откроет! — ответил Лади Чикинджйладзе.

-— Ну, братцы, давайте ужинать!

Через полчаса грузинская "Мравалжамиэр" заглушила стук ко­лес и лязг сцеплений, за "Мравалжамиэр" последовали джалиловские баяты, а за баятами — "Вниз по матушке, по Волге"...

Утром поезд подошел к небольшой станции. Друзья умывались после сна, потягивались и собирались завтракать.

Усеянный серыми шинелями перрон встрепенулся, как пчелиный улей, и взвыл:

— Идет!.. Идет!!

Как только поезд встал у платформы, толпа энергично ринулась к нему:

— Давай!.. Лезь!.. Гони в шею!..

Вооруженные и нагруженные мешками, тюками и рюкзаками солдаты в мгновение ока заполнили коротенький состав, с матом и угрозами ворвались в вагоны и расположились там. Кто врывался в двери, кто лез через окна, кто карабкался на крышу.

— Товарищи! — кричали Квачи и его друзья.— Стойте, товарищи! Сюда нельзя! Это поезд для правительственной делегации! Нам пору­чено навести революционный порядок!.. Вот мандат!..

Но никто не желал ни видеть мандат, ни узнавать его содержание. Квачины вопли встречали смехом и угрозами. Кто-то крикнул:

— Братва! Хватит, сколько они пмли нашу кровь! В окно их!

И Квачи с командой побросали через окна на станцию, сопровож­дая руганью, хохотом и угрозами.

— Спасайте багаж! — приказал Квачи.— Быстрее!

Они долго кружились вокруг вагонов — упрашивали впустить хоть на минуту; обещали денег и водки, но им не дали даже прибли­зиться.

Наконец поезд с солдатами на крышах и подножках вагонов за­пыхтел и двинулся дальше, увозя все имущество товарищества — деньги, драгоценности, их прошлые труды и будущие надежды.

Дружки собрались в станционном зале.

— Все погибло! — скулил со слезами на глазах Чипи.— Что нам теперь делать?..

— Вот где настигла Божья кара! — вздыхал Габо.

— Вот типер наши дела сависем пилёхо, Аллах, сависем! — качал Головой Джалил.

Бесо ломал пальцы, Лади кусал губы и задыхался в папиросном дььму. И только потрясенный, но не побежденный Квачи носился по залу, как зверь в клетке, и время от времени потирал наморщенный лоб. Постепенно все смолкли и уставились на вожака.

— Что у нас в этом саквояже? — спросил Квачи.

— Ерунда... Печати и штампы.

— И это по-твоему ерунда?! Считай, что вы все спасли! — Ква­чи расправил складки на лбу и окрепшим голосом подбодрил друж­ков.— Не унывайте, товарищи! Мы вернем потерянное. Если судьба не изменит мне и Господь не прогневается... Ну, вставайте! Бодрей! И — за мною!

Сказ о Самтредидзе

В губкоме шла напряженная работа.

Трое решительно направились в кабинет председателя.

Дорогу им преградил часовой.

— Нельзя! Комитет заседает...

Глава тройки одной рукой отстранил часового, другой открыл дверь и вошел. Спутники последовали за ним. Заседание прервалось. Выступавший смолк, все уставились на вошедших.

— Извините, товарищи! — строго и внушительно начал Квачантирадзе.— Я член реввоенсовета Павле Самтредидзе. Это члены моего штаба — Попов и Шикиянц,— и указал на Павлова и Шикия.

Все поднялись и почтительно вытянулись.

Квачи прибавил на лице мужественной суровости и продолжал:

— В вашем городе творятся возмутительные дела. А вы заседае­те тут и разводите бюрократическую говорильню. Вот, например: я со своим штабом ехал спецпоездом... В дороге нам сообщили, что бежав­шие из Петербурга буржуи пытаются вывезти за границу золото и драгоценности. Мы обыскивали поезд. Сведения подтвердились. Разу­меется, мы отобрали награбленное у трудового народа, а самих рас­стреляли на месте. Но у вас под носом, на вашей станции поезд ата­ковали солдаты, превратившиеся в настоящих бандитов, вытолкали нас из вагона, отняли все и на нашем поезде поехали дальше. Что вы на это скажете, товарищи?

Товарищи возмутились. Поднялся шум, беготня, кручение теле­фонных ручек, звонки и гудки автомобилей.

— Вы председатель чека? — спросил Квачи одного из заседав­ших.— Нас девять человек. Я останусь здесь, остальных можете взять с собой. Сейчас же отбейте телеграмму, чтобы наш поезд на ближай­шей станции задержали и отцепили паровоз, иначе солдаты силой за­ставят ехать. Вы поняли мой план?

— Понятно, товарищ!

— Действуйте! Желаю успеха!.. Да, вот наши мандаты,— и Квачи Квачантирадзе развернул пять длинных мандатов.

Перед грозным видом сих бумаг с печатями и подписями все за­робели и встали навытяжку. Никто не посмел даже взять их в руки. Так и не дождавшись, Квачи убрал мандаты в карман и сказал:

— К делу, товарищи! До свидания! — затем отвел в сторону Бе­со.— Ну, Бесо, наши жизни в твоих руках. Пока вы вернетесь, я попотрошу здешних ротозеев...

В кабинете остались только двое: грозный Квачи и ловящий каж­дое его слово председатель губкома.

— Сядьте, товарищ, — разрешил Квачи. — Сядьте и доложите, как обстоят дела в вашей губернии.

Председатель губкома утомился — так долго отчитывался о поли­тической обстановке и работе новых органов власти. Квачи был вы­нужден прервать его.

— Скажите, а каковы ваши запасы зерна, картофеля, сахара? — и, получив ответ, продолжил: — У купцов товары конфисковали?

— Частично.

— Золото и драгоценности реквизировали?

— Покамест нет.

— Отстаете от столицы, как я погляжу. Ничего, я вам помогу. Бу­дем работать вместе. Теперь слушайте меня внимательно. Мне нужно помещение, телефон, автомобиль, пишущая машинка, канцелярские принадлежности и мебель. Распорядитесь обеспечить.

Через два часа из большого дома на главной улице выселили три семьи и доложили Квачи:

— Помещение готово. К вечеру будет телефон и все остальное. А теперь надо бы и перекусить. Просим к нам, товарищ!

Квачи уважил председателя губкома и отведал его хлеба-соли. За­тем прилег в его комнате на диван и заснул.

Заходило солнце, когда его разбудили Бесо с Джалилом.

— Вставай, Квачи, мы все вернули! Ни одна булавка не пропала. Но вино и водку солдаты выдули.

— И на здоровье!

— Силино умный чалавек окасался Бесо, силино! — похвалил Джалил своего напарника.

— Молодцы, товарищи! — и Квачи по-братски расцеловал обоих.— А я ведь тоже не сидел сложа руки. У меня все на мази...

— Не надо, Квачи, брось! Мы вернули такое богатство, на что нам больше? Давай лучше завтра же уедем... Риска много...

— Поедем, киняз, поедем сикоро, а то Аллах будит сиридиться!

— Мои дорогие Бесико и Джалил, вы до сих пор не поняли меня! Провернем настоящее мужское дело — и баста! На кой черт без этого все богатство! Сказано: "Лучшая добыча — это слава!"

— Расстреляют, Квачи!

— Кто? Они?! Если до этого дойдет, скорей я их расстреляю — горемык тутошних...

И Квачи со штабом обосновался в новом помещении.

В тот же день Павлов получил распоряжение:

— Возвращайся в Петербург, наладь разведку и в случае опасности дай телеграмму. Седрак, ты поедешь в Москву, а ты, Лади, в Смоленск. К вам будут поступать вагоны с провиантом и указания. Бесо, раздай мандаты и проинструктируй. В случае провала встретимся в Ростове...

...И вот Квачи опять восседает в хорошо обставленном кабинете. Его канцелярия занимает три комнаты. У дверей стоят часовые и де­журят посыльные. На голове Джалила, как и у всех остальных, ворон­кообразный шлем со звездой. Стрекочет пишущая машинка. Дребез­жит телефон. Народу идет много. Ведающий канцелярией Бесо всех регистрирует, Чипунтирадзе и Чхубишвили крутятся среди состоятель­ных горожан, нашаривают покупателей.

Дело, начатое на голом месте, за неделю набрало силу. Квачи, как паук, обосновался в городе, где паутиной сходятся пять железных до­рог. Движение повсюду нарушено, дороги парализованы, вагоны рас­хватаны так же, как хлеб. Каждый вагон дается ценою крови. Квачи на это и сделал ставку — вагоны и продукты. Время от времени он вызы­вает местное руководство:

— Вот, прочитайте!

Руководители читают депешу:

"Члену Реввоенсовета Самтредидзе. Срочно вышлите пять ваго­нов муки, пять вагонов капусты и столько же картофеля".

— Когда будете готовы?

— Через три дня.

— Отправкой займусь сам. Заготовить и доложить!

Нагруженный поезд отправляется в Петербург или в Москву и там попадает в свои руки. Из Смоленска так же время от времени посту­пают продукты и в считанные дни обращаются в золото.

Чуть ли не ежедневно Квачи разыгрывает простейшую комби­нацию. К нему приводят какого-нибудь купца Шкуродерова.

— Позарез — пяток вагонов из Москвы!

— Пятьсот золотых...

По рукам, и Квачи пишет справку-приказ: "Сей мандат выдан. и пр. и пр... А также удостоверяю, что пятой дивизии выделяется пять вагонов провианта вне очереди".

На следующий день поезд с продовольствием купца Шкуродерова отправляется в Москву. Вместе с вагонами едет сам Шкуродеров с подписанным Квачи внушительным мандатом. По этому мандату в Москве отгружают его продукты, которые с помощью Хавлабряна в два счета реализуются. Затем по тем же мандатам и с помощью того же Седрака из Москвы отправляется нагруженный состав, со­держимое которого реализуется с помощью Квачи.

Квачантирадзе-Самтредидзе и местные власти то и дело получа­ют строгие директивы: "Провести реквизицию золота и драгоценно­стей (или тканей, или чего угодно другого) под руководством члена реввоенсовета Самтредидзе. Ему же обеспечить доставку реквизиро­ванных ценностей в Москву". В такие дни вопли купцов и бывших богатеев разносятся по городу, а все собранное отправляется в Моск­ву, где его нетерпеливо дожидаются Седрак и Павлов.

Квачи и на станции устроил небольшую ловушку, которой не ми­новал ни один проходящий поезд: его люди обходили вагоны с обыс­ком и отбирали все запрещенное для перевозки — как продукты, так и предметы. С утра и до утра на станции стоял плач и стон; брань ограбленных пассажиров смешивалась с угрозами, просьбами и моль­бой. Но на Квачиных молодцов ничего не действовало, поскольку мольбы и проклятия уносил ветер, у них же в руках оставалось зо­лото; все вокруг рушится, и плач придавленных обвалом людей среди этого светопреставления звучит не громче кошачьего писка.

— Хватит, Квачи! — предупреждает Бесо.— Довольно!

— Погоди малость! — отмахивается тот и без устали грабит, рвет, хапает.

Несколько раз Квачи сам прошел по пассажирскому поезду. И в один из таких проходов напоролся на настоящих "товарищей". Сре­ди них увидел Иванова из Смольного — близорукого, рассеянного и забывчивого. В первое мгновение Квачи чуть удар не расшиб. Но, присмотревшись, понял, что Иванов его не узнал.

— Товарищ! — вежливо, но твердо обратился к нему Квачи.— Не везете ли вы чего запрещенного?

— Нет,— ответил один.— Только бутылку коньяка... — "Товари­щи" собрались закусить: на столике перед ними лежала буханка хле­ба, маринованные огурцы, пахучая рыба и холодная картошка, стояла бутылка старого коньяка.

— Коньяк нельзя,— сказал Квачи и потянулся за бутылкой.

— Товарищ, но мы же еще не выпили, — осклабился первый.

— Не будьте таким строгим! — попросил другой.

— Забирайте! — сказал третий и протянул бутылку,— Закон есть закон!

— Молодец, товарищ! — похвалил его четвертый.— Декрет наш, нам и пример подавать.

Иванов всматривался в Квачи, тер лоб и рассеянно думал: "Где я видел этого человека?"

Поезд тронулся. Товарищи долго обсуждали строгость проверя­ющего, хвалили за принципиальность.

— Жаль, мы не спросили фамилию,— сказал один.— Такой идей­ный и решительный человек не должен гнить в дыре.

— Я знаю этого человека... знаю, но...— пробормотал Иванов,— никак не вспомню, где мы познакомились.

Вплоть до Москвы он тер свой наморщенный лоб и вспоминал. Поезд подходил к вокзалу, когда Иванов вдруг хлопнул себя по лбу и вскричал:

— Вспомнил!

— Что? Что случилось? — переполошились товарищи.

— Вспомнил! Скорее — бумагу! Не медля — телеграмму! Поймать этого негодяя! Не то он всех облапошит! Быстрее!

— Иван Иваныч, кто облапошит? Кого ловить?

— Того... Того, кто отобрал коньяк! Его фамилия Квачантирадзе. У него одних имен с полдюжины: Квачи, Аполлон, Наполеон и черт знает как еще... Быстрее бумагу! Я вспомнил!

Поздно вспомнил.

Сказ про Карапета Шулаврянца

Через четверть часа Иванов составлял грозную телеграмму по линии, а стоявший за его спиной Бесо Шикия читал ее и исподтишка улыбался. Затем Бесо сдал и свою телеграмму — на имя Павлова — и сел в поезд, где его ждал Квачи с друзьями.

— Иванов послал телеграмму с требованием поймать нас,— ска­зал он.— Сам прочитал...

— Опоздал Иван Иваныч! — рассмеялся Квачи.— Опоздал! Ищи ветра в поле! Седрак, прочитай-ка вот это! — и протянул длинный мандат, в котором Карапету Минасовичу Шулаврянцу и товарищам (перечислялись фамилии) предписывалось арестовать контрреволю­ционера, саботажника и бандита Квачи Квачантирадзе (он же Анаподистэ, он же Аполлон, он же Наполеон, он же Павле Самтредидзе).

— Ва-а-а! — Седрак от изумления разинул рот.— Выходит, ты сам себя ловишь?!

Квачи Квачантирадзе ловит сам себя. Прибыв в город, является к революционным властям, предъявляет внушительный мандат и спра­шивает:

— Не видели ли в ваших краях этого человека (то есть Квачан­тирадзе)?..— затем требует помещение, телефон, авто и начинает ис­кать щель, через которую можно проскочить.

Все дороги перекрыты. Южные города переходят от белых к красным и опять к белым. Кровавая кадриль не останавливается.

Скоро Квачи "обнаружил" свой след: чекисты шли за ним по пя­там; то настигали, то забегали вперед. Несколько раз он попытался перейти линию фронта, но наткнулся на ловушки.

— Эфенди, Джалил плохой сон видел: весь ночь в крови плавал. Как бы тибе не поймали...

— Не бойся, Джалил! Аллах не даст нас в обиду.

Аллах и впрямь был за них, но похоже, что на минутку и он сомкнул вежды.

В то самое время, когда в очередной раз нацеливаясь проскочить линию фронта, они отдыхали в пустой хате, поднялся крик:

— Квачи, вставай! Вставай быстрее! — Квачи вскочил.

— Пропа­ли!! Теперь уж точно пропали! — вопил Чипунтирадзе и рвал на себе волосы.— Нашли нас!! Накрыли!!

— В чем дело? Что случилось?

— Идут! Идут!

— Кто идет? Откуда? Сколько?

— Человек сорок всадников. Крадутся по балкам.

— Ну-ка, все быстро во двор! — и Квачи выскочил из хаты. Ог­ляделся, оценил положение.— Что ж, друзья! Настал наш судный день. Гибель в бою лучше расстрела у стенки. Павлов и Лади — возь­мите под обстрел дорогу! Отсюда им не подойти. Берите пулемет. Остальные за мной! Боеприпасы беречь. Стрелять прицельно!

Двое укрылись за полуобвалившейся стенкой, остальные залег­ли у плетня и взяли под прицел просторный луг и овраг.

Красные оставили коней в овраге, сами же цепочкой крались по тропинке: Квачи насчитал тридцать человек.

— Эгей, эй! Ка-ча-ти-разе! Сдавайся, бандит!

Квачи улыбнулся, прицелился. Раздался выстрел. Красноармеец вскинул руки и упал на спину. В то же мгновение из оврага громых­нули три десятка ружей — забор словно горохом обсыпали.

И грянул бой, жестокий и жаркий.

— В воздух не палить! — то и дело напоминает Квачи.— Целиться точней!

— Эй, копа оглы, донгуз! Кирмиз шайтан! — бормочет Джалил.

— Еще одного уложил.— Радуется Чхубишвили.

— О-ох! — вдруг послышалось с правого фланга.

Квачи оглянулся: Седрак согнулся в три погибели, уткнувшись носом в землю и одной рукой словно сметал снег. А Чипи, втянув го­лову в плечи, не глядя, палил в небо.

— Чипи! — крикнул Квачи. — Ты в кого стреляешь? Целься!

Чипи распластался на земле, но в ту же минуту застонал и опро­кинулся навзничь.

— Джалил! — позвал Квачи.— Давай сюда их ружья и боеприпа­сы! Моя винтовка раскалилась, аж руки жжет.

Красные вдруг поднялись и с криком "ура" пошли в атаку.

Ну, Квачи, стой твердо! Не показывай врагу спину, иначе и ты, и друзья, и добыча — все пропало!

— Братцы! — взывает к друзьям Квачи.— Огонь, братцы!

— Ко-ко-ко-ко! Ко-ко-ко! — кудахчет пулемет Габо.

— Трах-тара-рах! Атрах-тах! — вразнобой трещат ружья.

Жидкое "ура" смолкло у плетня. Красные неожиданно поверну­лись и побежали, оставив на пригорке с десяток убитых. И в то же время смолк стрекот пулемета. Квачи оглянулся: Габо Чхубишвили бездыханный припал к пулемету. Он как женщину обнимал раскален­ное оружие.

Белый, как снег, Бесо Шикия перевязывал себе рану.

Чипи Чипунтирадзе исчез.

— Джалил, помоги Бесо!

Лади Чикинджиладзе лежал на спине. Квачи прижался ухом к его груди, осмотрел рану. Мертв! Бросился к Павлову — этот еще ды­шал. Жив, жив!.. Втащил его в хату. Джалил ввел прихрамывающего Бесо.

— Алла иль Алла! Кирасный бандиты ушили, Квачи-бег! Мы по­бедили!

Бесо кривился от боли. Квачи же сидел понурясь, оплакивал по­гибших друзей. Никогда они не вернутся к своим родным и близким! Бедный Лади! Бедный Чипи! Несчастный Седрак! Габо! Для вас все кончилось! Больше никогда они не сядут за стол в тени орехов, не искупаются в чистых водах Лиахви и Алазани, не обнимут ясногла­зых девушек. Их с замиранием сердца ждут дома престарелые роди­тели и, не чуя беды, пишут слезные письма...

— Джалил! — вздыхает Квачи.— Надо вырыть могилу...

Он еще раз оглядел погибших и только теперь вспомнил, что сре­ди них нету Чипи: в пылу боя тот упал, как тяжело раненый, а теперь... Квачи осмотрел место, где упал Чипи, и не обнаружил ни капли крови.

— Чипи! Где ты, Чипи!

Нет ответа.

Квачи царапнуло сомнение. Он вбежал в хату, бросился к сакво­яжу. Драгоценности исчезли!

Тут на хутор ворвался отряд белых. Только теперь Квачи понял, почему красные так неожиданно отступили — заметили приближаю­щийся отряд и предпочли не ввязываться в бой.

— Что тут произошло? — спросил у Квачи казачий хорунжий.

— Сражаемся за великую Россию!

О возвращении на родину с одним гробом

Четырех оставшихся в живых друзей перевезли в городок. Квачи и Джалил поселились в гостинице; Павлова и Бесо уложили в гос­питаль.

Квачи жаловался на безденежье и поминал недобрым словом ко­варного Чипунтирадзе.

— Бесо! Джалил! — частенько повторял он.— Запомните мое сло­во: я не успокоюсь, пока мать Чипи не будет плакать на его могиле!

Шло время. Бесо с Павловым выписались из госпиталя.

Вчетвером добрались до Одессы.

Квачи вспомнил далекое прошлое, незабываемые дни юности, два беспечальных года, капитана Сидорова, его дочь Веру... Воспомина­ния водили его по городу, но не мешали присматриваться и принюхи­ваться. Однако действовал он без размаха, ибо не имел даже карман­ных денег.

Однажды, когда в полном отчаянии Квачи грыз ногти, к нему подсел Бесо: вытащил из кармана платок, развязал, и лица друзей разом озарились: в складках платка сверкали бриллианты размером с воробьиные яйца.

— Берег на черный день,— скромно пояснил Бесо.

— Бесо! Бесико! — Квачи вскочил и обнял верного друга.— Не будь я Квачи, я хотел бы стать Бесо! Дорогой ты мой!..— от радости он словно впал в детство и, смеясь, бегал по гостиничному номеру.

Угомонившись, отправился в штаб к белым и завел такой разговор:

— Красные — наши общие враги. Сегодня одолеют вас, завтра черед дойдет до Грузии. Мы союзники по несчастью.

— Это правда! — подтвердили в штабе.

— Вам нужны нефть и оружие, нам мука и продовольствие. Из этого следует...

Военачальники сперва поинтересовались, с кем имеют честь; а наведя справки, сговорились.

Дожидаясь окончательного выздоровления Бесо, Квачи с утра до вечера бродил по знакомым улицам, обедал в ресторанах, отдыхал в кафе, интересовался судьбой старых знакомых. Хофштейн по-прежнему служил страховым инспектором, капитан Сидоров — капитанил, а его дочь Вера...

Однажды вечером Квачи встретил на Дерибасовской женщину в платье сестры милосердия, невысокую, ладненькую — Вера! Рядом с ней шагал смуглый черноволосый мальчик лет десяти. Вылитый Квачико!.. Квачи втянул голову в плечи и с бьющимся сердцем шмыгнул в магазин.

Прошло несколько дней. Друзья укладывались в дорогу — даль­ше на юг, в Грузию.

Квачи был один в номере гостиницы, когда дверь приоткрылась и показалась голова Чипи и рука Джалила, державшая его за шкирку. Чипи упирался, цеплялся за косяк, но рука влепила ему увесистую затрещину, и перепуганный Чипи вылетел на середину комнаты. Джа­лил неторопясь запер дверь:

— Квачи-ага, вот пиривел. Ты сам его цена положил.

— Чипи!! — заорал Квачи и в два прыжка оказался радом.

— Квачи! — пропищал Чипи и затрепетал, как осиновый лист. Я... Я виноват. Но у меня ничего... ничего не осталось... Бог свидетель, все отняли... все... Я... тебя...

— Я тоже узнал, чито у него висе отняли, но висе равно Чипи донгуз — свинья, а потому... — и Джалил засучил рукава.

Руки Квачи вскинулись сами собой и обхватили шею Чипи.

Минут через пять Чипи с вылезшими из орбит глазами, вытянув­шись, лежал на полу,

— Надо повизти в Гурджистан,— сказал Джалил.— Ты клятва давал Аллаху — его мама на его магила будит плакать. Патаму над а...

— Знаю. Замотай во что-нибудь. Отвезем...

Через день Квачи, Джалил и Бесо поднялись на борт "Пушкина", развернувшегося кормой в сторону Грузии.

Капитан Сидоров и Квачи сделали вид, что не узнали друг друга.

А еще неделю спустя, ночью, пароход причалил к пирсу Батум­ского порта.

Квачи, Джалил и Бесо стояли на палубе и смотрели на линию светящихся огней. Квачи вспомнил вечер двенадцатилетней давности, когда молодой, стоя на корме корабля, он плыл на север.

Чего только не перевидал он за эти двенадцать лет! Сколько стран объездил! Ловил и упускал снисходительную к нему фортуну! Десятки раз он мог победителем вернуться на свою маленькую, бед­ную родину, где без труда оказался бы на первых ролях. Но предпо­чел быть вторым среди чужих — вечно рисковать, преследовать ми­ражи, ловить несуществующее... Ах, почему Квачи не поверил пять лет назад Габо и Седраку! Почему не обуздал зарвавшуюся судьбину! Почему не вернулся тогда — богатый и полный сил в свой маленький дом! Кто знает, как повернулось бы дальше колесо судьбы — его и его друзей... которые сейчас лежат где-то в сырой земле... А Квачи возвращается уставший и посрамленный, с пустыми руками... Двенад­цать лет назад, когда он плыл по этому морю, звезда судьбы улыба­лась ему и обещала победу. Сейчас же она поблескивает тускло, едва заметная на небесном своде...