Похождения червонного валета

I

Это происходило на берегах Гаронны. В старом, полуразрушенном замке юный владелец поместья принимал гостей. Кругом все говорило о неповитой бедности, но гасконец хвастун по природе, и повсюду виднелись старания придать этой бедности лишь вид почтительно культивируемой старины.

В теплый июльский вечер тысяча пятьсот семьдесят второго года в громадном зале старого замка собрались трое друзей, из которых старшему было не более тридцати лет, а младшему не было и девятнадцати. Последним был сам хозяин.

Они сидели вокруг стола, покрытого старой, вытертой скатертью, и занимались игрой в карты. В качестве истинных гасконцев они положили около себя свои кошельки, вместо того чтобы высыпать их содержимое на стол. Около играющих виднелись две большие, пузатые, но — увы! — пустые бутылки.

— Однако, господа, — воскликнул один из гостей, — я хочу пить! Вина, дворецкий!

К столу подошел крестьянин, наряженный в желтый казакин, и шепнул на ухо хозяину, что в погребе нет больше ни одной бутылки.

— Господа! — сказал хозяин дома. — Пандриль спрашивает, какого именно вина желаете вы?

— Ну вот еще! — ответил другой гость. — Да самого лучшего, разумеется!

— Да видите ли, в чем дело, — ответил хозяин, не моргнув и глазом, — вам очень хочется пить, но… Пандриль, друг мой, — обратился он к крестьянину, довольно неуклюже разыгрывавшему роль дворецкого, — вели оседлать сейчас же мою лучшую лошадь…

— Какую? — наивно спросил Пандриль. — Черную или белую?

Владелец замка грозно и надменно посмотрел на недогадливого слугу.

— Дурак! — ответил он. — Ты должен знать, что Вельзевул черен как ночь! Ну-с, вели, значит, оседлать лучшую лошадь, то есть Вельзевула, и отправляйся на клосскую ферму. Скажи фермеру, что я приказал дать тебе бурдюк сенжакского вина, которое мой предок вывез из Испании… ну, того самого, которое еще ему подарил император Карл Пятый!

Хозяин кинул на слугу такой многозначительный взгляд, что несчастный Пандриль выскочил стремглав из комнаты, не осмелившись заметить, что о знаменитом сенжакском вине он слыхал так же мало, как и об императоре Карле Пятом, и что клосска: ферма на самом деле представляет собою полуразрушенную и необитаемую хижину, стоящую среди клочка виноградников.

Когда слуга ушел, хозяин продолжал:

— Дорогие друзья, наступили тяжелые времена для нас, дворян. У самих королей не осталось ни кола ни двора, а религиозные распри разорили самые знатные дома Франции и Наварры.

— Кому ты говоришь это, Гектор! — воскликнул один из игроков.

— По счастью, у нас имеется то, что у нас не может отнять никто, а именно наше происхождение! — отозвался третий, которого звали Лагир.

— Ты прав, клянусь прахом своих предков! — ответил хозяин дома. — И знаете что, друзья? Чтобы убить как-нибудь ожидание в течение того времени, которое понадобится Пандрилю для доставки сюда вина, не поговорим ли мы немного о наших генеалогиях? В наше время, когда развелось много всяких проходимцев и выскочек, истинным дворянам полезно восстановить памяти свое родословное древо!

— Вот это — блестящая идея, черт возьми! — воскликнул Лагир. — Что же, начнем хоть с меня, господа! Ведь вы, конечно, знаете, времена заставили моих предков жить в качестве простых дворян, но на самом деле мы заслуживаем лучшей участи. Ведь меня зовут Лагир, и я происхожу от Валета червей!

— Как же! — ответил хозяин дома. — Лагир, спутник Жанны д'Арк, или Валет червей, был большим другом моего предка Гектора де Галяра, Валета бубен.

— Истинная правда! — подтвердил потомок спутника Орлеанской девы.

— Ну, а я, господа, — сказал третий, — происхожу из более древнего рода, чем вы оба!

— Еще чего! — сказал Гектор.

— Поди ты! — буркнул Лагир.

— А вот судите сами. Меня зовут Ожье де Левис, и мои предки были в родстве с самой Богородицей. Первый из моих предков, о котором у нас имеются хоть какие-либо точные сведения, был шталмейстером царя Давида, а потом другом и поверенным царя Соломона, который дал ему прозвище Валета пик. А ну тебя к черту! — крикнул Гектор де Галяр. — Ты хватил через край, голубчик!

— Да нисколько! — скромно ответил Ожье де Левис.

— Но ведь карты были изобретены всего только в царствование короля Карла Шестого.

— Извини, пожалуйста, — невозмутимо ответил Ожье, — карты изобрел Саул.

— Ты думаешь?

— Я знаю это! За тридцать девять лет и шесть месяцев до Рождества Христова карты вышли из употребления, и к ним вернулись лишь в царствование короля, о котором ты говорил.

— А, ну это другое дело! — важно ответил Лагир. — Значит, ты происходишь от Пикового валета?

— Как ты от Валета червей!

В тот момент когда молодые люди обменивались последними фразами, дверь в зал раскрылась и в комнату вошел юный и красивый кавалер. Это был наш старый знакомый Амори де Ноэ. Он был в ботфортах, покрытых, как и платье, толстым слоем пыли.

— В таком случае, друг Ожье, — сказал Ноэ, — в сравнении со мной ты все же ничтожный дворянчик, а Гектор и Лагир просто и в счет не идут!

— От кого же ты происходишь, Амори? — совершенно бесстрастно спросил Гектор.

— Но ты можешь сам видеть это из моего имени! — ответил тот. — Я происхожу от самого патриарха Ноя! Первый из моих предков — Иафет — царствовал на берегах Ганга. Один из его потомков, по имени Ланселот, сопровождал в походах Александра Макендонского, который дал ему прозвище Валет треф.

— Позволь, — сказал Ожье де Левис, — разве ты забыл, что в ту эпоху карты вышли из употребления?

— Вышли, но не в Македонии, где не переставали играть в карты! — отпарировал потомок патриарха Ноя, а затем уселся и сказал: — Ну, а теперь, господа, когда мы припомнили свои родословные, угостите-ка меня стаканчиком вина, потому что я умираю от жажды!

— Погоди немного, — сказал Гектор, — мой дворецкий отправился в погреб.

— А так как этот погреб находится довольно далеко отсюда, то ему пришлось сесть на лошадь, — прибавил Лагир.

Амори де Ноэ улыбнулся, взял графин с водой, налил себе стакан этого бесхитростного напитка и сказал со вздохом:

— Это ли не насмешка судьбы! Мой предок Ной первый извлек из виноградной лозы ее сладостный сок, а его потомку приходится довольствоваться простой водой, да еще проскакав двое суток без отдыха!

— Вот как? — сказал Гектор. — Откуда же ты?

— Из Парижа, и приехал специально, чтобы повидать вас, друзья мои!

— Да полно тебе!

Ноэ сразу принял серьезный вид, и это отразилось также и из выражении лиц остальных.

— Господа, — сказал Ноэ, — я примчался из Парижа, где раздаются сдержанный ропот, мрачное потрескивание и похороный звон. Этот ропот — ропот народа, не видящего перед собой светлого будущего. Это потрескивание — потрескивание трона Валуа, медленно, но верно идущего к разрушению и развалу. Этот похоронный звон гудит о смерти трех принцев, из которых младшему двадцать лет, а старшему — двадцать четыре, что не мешает им всем троим носить на своем челе печать близкой смерти!

Трое гасконцев уже не смеялись. Они с серьезным интересом смотрели на оратора, ожидая продолжения. И Ноэ заговорил:

— Религиозные распри ускорили дело разрушения. Гугеноты обращают взоры к электору Палатинскому, католики призывают к себе на помощь лотарингских принцев и Испанию. Ни у кого нет патриотической сознательности!

Последняя фраза вызвала взрыв негодования у слушателей.

— Клянусь вечным спасением, — крикнул Ожье де Левис, — в качестве родственника Богородицы я добрый католик, но я стану гугенотом, если испанцы перешагнут через Пиренеи!

— И я тоже, — сказал Лагир.

— Черт возьми! — сказал Гектор. — Я гугенот, но лучше стану католиком, чем допущу этого тевтонского болвана электора вмешиваться в дела Франции!

— Да благословенно будет имя Божие! — торжественно отозвался Ноэ. — Я не ошибся в вас, и вы действительно те люди, которые мне нужны!

— Для чего?

— Выслушайте меня! Мы гасконцы, мы беарнцы, мы дети рыцарской страны, где когда-то носилась шпага самого Роланда! В наших горах нет золота, но зато воздух, которым мы дышим, закаляет сердца, делая их недоступными для страха. Нас только горсточка, но короли старой Франции старались привлечь эту горсточку в свою армию, говоря, что шпага беарнца стоит сотни пик, а рапира гасконца — сотни аркебуз!

— Да в чем дело-то, куда ты клонишь? — спросили хором молодые люди.

— Слушайте, только слушайте! — Ноэ встал, его жесты и звук голоса стали еще торжественнее, еще многозначительнее. — Это было около месяца тому назад. Ночью на балконе Лувра стояли двое людей, любуясь видом гигантского Парижа. Оба они были молоды, оба верили в свое будущее. Одетые в простые камзолы, они мечтали о парче. Положив руки на эфесы своих рапир, они мечтали о том, чтобы командовать целыми армиями. Один из них поднял взор к облачному ночному небу; в клочке потемневшей лазури горела одна звезда, и человек, внимательно и долго посмотрев на нее, перевел взор снова к Парижу, и его губы пробормотали: «Как знать? Быть может, когда-нибудь я все-таки буду королем Франции!» Этот человек — сын наших гор; это юный принц, который не раз спал под открытым небом с голубым эфиром нашей страны вместо покрова и с камнем под головой вместо подушки. Это — король нашей бедной страны, где властно и разгульно носится чистый ветер свободы! Этот человек — шляпы долой, господа! — этот человек Генрих Наваррский, ставший королем с тех пор, как королева Екатерина Медичи приказала отравить Жанну д'Альбрэ, его мать и нашу государыню!

— Да здравствует наваррский король! — крикнули трое молодых людей.

— Да здравствует Генрих Наваррский, король Франции! — ответил Амори де Ноэ. — Да, господа, это он, наш обожаемый монарх! А другой молодой человек — это я сам, господа! И вот тогда я вспомнил о вас и подумал: если четыре беарнца, четыре гасконца, храбрые, как Роланд, благородные, как король, обяжутся клятвой отдать не Наварру Франции, а Францию — Наварре, то сам Бог не сможет помешать им в этом!

Молодые люди вскочили со стульев и клятвенно подняли руки кверху. В этот момент дверь открылась, и в комнату вошел Пандриль.

— Ах, ваша честь! — жалобно сказал он, обращаясь к хозяину. — Какое несчастье! Я очень торопился и нечаянно проткнул бурдюк шпорой! Все вино и вылилось на дорогу!

— Господа! — смеясь, сказал Гектор. — Господь принял нашу клятву и дал нам знак большим чудом: он просветил ум Пандриля!