Похорони меня ложью

Глава 4

Десять дней.

Двести сорок часов.

Четырнадцать тысяч четыреста минут.

Вот как долго я здесь торчу. Запертая в этой адской дыре, которая должна исцелить меня. Она делает все остальное, кроме восстановления. После моей первой встречи с доктором Астер все только ухудшилось. В первые три дня она приходила со своими дурацкими седыми волосами, собранными в пучок, и пыталась заставить меня поговорить о Мэдисон. Когда я отказывалась, она провоцировала меня на разговор с гневом.

Она бы упомянула, что мое место здесь.

Что все действительно считают меня сумасшедшей после всего случившегося.

Эти слова всегда задевали меня за живое, и она это знала. Всего за три дня мне показалось, что она знает мои мысли лучше, чем я, и это пугало. Во время наших встреч она пыталась убедить меня, что Мэдисон, которая приходит ко мне, не моя сестра. А мое воображение. Это мое горе подкрадывается ко мне. Она говорила, что видела это много раз в других случаях, но дело в том, что я была не просто еще одним случаем. Я знала, что Мэдисон мертва, но я также знала, что это была она. Она была настоящей. Я чувствовала ее. Другого объяснения нет. И я отказывалась верить, что все это моя голова, потому что тогда это означало, что моя сестра… это означало, что ее действительно нет. Во всех отношениях.

С каждым движением моей челюсти, нахмуренным лбом и учащением дыханием, казалось, доктор Астер знала, о чем я думаю, или, скорее, чувствую, даже раньше, чем я. И этот дурацкий чертов блокнот.

Боже, как я ненавидела это.

Она записывала в него каждую мелочь. Если она войдет в палату и скажет: «Доброе утро», а я не отвечу? Это записывалось в блокнот. Если я произносила хотя бы одно слово, оно записывалось. Все, что касалось меня, было в этом чертовом блокноте, и мне хотелось швырнуть его в стену, вырвать каждый лист, бросить и поджечь.

Я устала.

Мне надоели одни и те же лица.

Мне надоело видеть одних и тех же людей и делать одно и то же.

Меня тошнило от этого места.

Я скучала по своим друзьям.

Я скучала по сестре.

Но больше всего я скучала по Базу. И ненавидела себя за это. Я ненавидела, сколько места он занимал в моих мыслях. Как мне не хватало его прикосновений, его улыбки, его объятий.

Руки, которые сделали Бог знает что с Мэдисон.

Моя грудь тревожно сжимается от боли. Она отдается эхом в моем теле, сжимая сердце в тиски и затрудняет дыхание. Я не могу не оглядываться назад на то время, что мы провели вместе, и гадать, в какой именно момент он решил, что будет продолжать тянуть меня за свою больную уловку.

Он убил бы и меня?

И если да, то когда?

Каков был их план?

Все ошибки, которые я совершила в наших «отношениях», внезапно показались мне переломами в костях. Именно из-за них я и оказалась здесь, калекой в постели.

Я вырываюсь из этих мыслей, когда дверь в эту дерьмовую палату открывается и входят те же две чертовы медсестры, а за ними доктор Астер. Ииии, как вы уже догадались, с блокнотом и ручкой в руке и наготове. Она останавливается на пороге, склоняет голову набок и, глядя на меня, потирает губы. Как будто у нее вдруг появились ответы, в которых она нуждается, она начинает что-то писать на открытой странице блокнота, и я разочарованно вздыхаю.

— Господи, что я сделала на этот раз? Что могло заставить вас что-то записывать, когда я буквально просто сижу?

Она приподнимает бровь, ее голова наклоняется еще выше, и она неодобрительно поджимает губы, записывая что-то еще.

Сжав губы, я сдерживаю все, что хочу сказать, но знаю, что не должна. Словно почувствовав мою сдержанность и одобрив ее, губы доктора Астер дергаются, словно хотят превратиться в улыбку. Это я тоже презираю.

— Как вы себя чувствуете сегодня, Маккензи?

Я делаю вид, что смотрю на свое забинтованное и сломанное тело в постели.

— Так же, как и вчера. Мне все еще кажется, что меня сбил чертов грузовик.

— Этого и следовало ожидать. Вы съехали с обрыва на своей машине. Наши тела могут выдержать только это.

В ее ответе нет язвительности, но в тоне слышится скрытое неодобрение. Оно всегда там. Она не говорит прямо, что считает меня ненормальной, но это видно по ее глазам, по тому, как она смотрит на меня и как говорит со мной. Это я тоже презираю.

От одного упоминания о машине у меня сводит живот. Я опускаю взгляд на кровать, осматривая свои ноги в фиксаторе и гипсе, и каждый сантиметр моего тела, который забинтован. Мне сказали, что моя правая нога должна быть в гипсе только в течение следующих двух недель, прежде чем его снимут. Я заработала перелом голени, который должен быстро зажить, так как я не активна. Хотя, по словам доктора, я могу прожить остаток жизни, испытывая дискомфорт от перелома. А вот моя левая нога совсем другое дело. Каким-то образом во время аварии я раздробила коленную чашечку и сломала верхнюю часть бедра. У меня также перелом лодыжки, который, по мнению доктора, был получен, когда я вылезала из искореженной машины. Вся левая сторона моей ноги скреплена металлическими прутьями для бедренной кости.

Я еще не видела шрамов на теле, но знаю, что они есть. Я чувствую их, тепло, исходящее от ран. Медсестра приходит несколько раз в день, меняя повязку вокруг моего живота, и я все еще не нашла в себе сил посмотреть. Я знаю, что как только я увижу, то не смогу не увидеть, и это меня пугает. Когда я была моложе, я не очень заботилась о внешности, но став старше, все изменилось. Мне больно признавать, что иногда мне кажется, что без своей внешности я была бы никем. Возможно, я и не самая красивая девушка на свете, но я знаю свои достоинства. А если кто-то заберёт эти достоинства, я не чувствую, что какая-либо часть меня будет достойной. Мне больше нечего предложить.

— Если вы готовы, я хотела бы устроить вам сегодня экскурсию, чтобы вы могли поближе познакомиться со всеми присутствующими. Но сначала Стефани поможет привести вас в порядок.

Она подаёт знак медсестре, стоящей рядом. Я испускаю легкий вздох облегчения, что, по крайней мере, мужчина не будет приводить меня в порядок. Медсестра, которая обычно перевязывает мои раны, взрослая женщина лет сорока. Она милая, но мало говорит, поэтому я никогда по-настоящему не чувствую себя неловко рядом с ней. Глядя на другую медсестру, я жду, что это чувство подкрадется, но, к моему удивлению, этого не происходит. Я уже на самом дне, поэтому боюсь, что если я окажусь еще ниже, то у меня не будет ни малейшего шанса найти путь наверх.

— Стефани, доложи нам, когда вы будете готовы.

С этими словами доктор Астер выходит из палаты, а врач, которого я видела больше раз, чем хотелось бы, остается, но не делает ни малейшего движения, чтобы помочь. Я думаю, он здесь только в качестве прикрытия на случай, если я действительно решу вести себя как сумасшедшая.

Стефани помогает мне подняться с кровати, особенно заботясь о моих ранах. Хотя она может и не выглядит так, но она намного сильнее, чем я ожидала. С загорелой кожей и волосами, которые темнее даже моих, она миниатюрная дама, но, очевидно, внешность может быть обманчивой, потому что, когда мы идем в ванную, она практически несет меня, принимая на себя основной мой вес. Металлические прутья, прикрепленные к ноге, звенят при каждом движении, и я вздрагиваю от шума.

Она опускает меня на больничный табурет. Это одна из табуреток, которыми обычно пользуются пожилые люди. Она помогает мне снять одно из многих простых платьев, в которых я была с тех пор, как приехала сюда.

— Я знаю, что оно неудобное, но обещаю, что постараюсь быть быстрой.

— Спасибо, — бормочу я. — Уверена, что необходимость кого-то мыть это не только единороги и радуги для вас.

Она делает паузу, пока готовит теплую воду и мочалку.

— Вы не похожи на других пациентов.

Я не могу не усмехнуться.

— Да, это потому, что мне здесь не место.

Ее губы кривятся.

— Если подумать, может, и так. Я слышу это по меньшей мере тридцать раз на дню.

Я закатываю глаза, даже не потрудившись ответить. Уверена, что если еще что-нибудь сорвется с моих губ, они снова привяжут меня к койке, которую выдают за кровать.

— Кстати, где мы?

— В Напе.

Я чувствую, как мои глаза расширяются.

— Как в больнице штата Напа? Господи Иисусе, это место для душевнобольных преступников!

Она поднимает бровь, намыливая мочалку мылом.

— Все не так плохо, как раньше. Количество нападений значительно сократилось.

Мои глаза сужаются.

— Сколько вам платят за такие слова?

Она ухмыляется и опускает руку под струи воды, проверяя ее температуру.

— Вы действительно не похожи на других пациентов.

— Вы, ребята, хотите поселить меня с другими пациентами? Вы в своём уме? Эти люди убивали и признавались в безумии, чтобы попасть сюда и избежать тюремного заключения. Самое большее, что я когда-либо делала, это красила волосы и разговаривала со своей мертвой сестрой.

Стефани замолкает.

— Так вот почему вы здесь?

Она, кажется, в шоке, ведь она думала, что я здесь из-за гораздо худшего.

— Ну, может быть, это еще не все. Я действительно лгала своему парню и пыталась посадить его друзей в тюрьму. Значит, я определенно не ангел, но и не психопатка и убийца.

Все, еще странно глядя на меня, она качает головой, отмахиваясь.

— В больнице разные уровни. Палата, в которой вас держат, довольно милая. Шансы на то, что вас переведут в общую зону, невелики. Доктор Астер позволяет только тогда, когда ее пациенты показывают прогресс и…

— Я вообще не продвинулась.

И теперь я рада, что не облегчила задачу доктору. Я бы предпочла остаться одной, чем жить в палате с соседом, который может попытаться убить меня во сне.

— Думаю, она просто хочет дать вам почувствовать это место. Дать вам что-то, чего вы с нетерпением ждете, когда у вас появится прогресс.

— Поверьте мне, прогресса не будет. Я знаю свою правду. Знаю, что видела. Большинство людей, возможно, не в состоянии понять это, но я понимаю.

Она грустно улыбается мне и принимается за работу. Мне хочется свернуться калачиком, пока она меня моет. Потому что какая женщина нуждается в помощи другой? Это просто унизительно, и с каждым днем, как я застряла здесь, я ненавижу своих родителей еще больше. Они не пришли навестить меня. Не знаю, было ли это их решение или доктора. Несмотря на это, я чувствую себя брошенной. Даже Мэдисон бросила меня. Она всегда исчезает, когда я нуждаюсь в ней больше всего.

Следуя инструкциям доктора, Стефани сообщает ей, как только мы готовы. Я держу глаза закрытыми в течение всего процесса, отказываясь смотреть на себя, или, скорее, смотреть вокруг, как медсестра смывает грязь с моего тела.

Доктор Астер вновь появляется в палате со своей раздражающей улыбкой и этим дурацким блокнотом, рассматривая мою чистую кожу и дерьмовое настроение, которое у меня все еще есть. Она подаёт знак медсестрам и идет впереди, другой врач шагает рядом с ней. Стефани сажает меня в инвалидном кресле, заставляя почувствовать себя еще большим инвалидом, чем я уже есть, а другой доктор следует за нами, как охрана.

Я внутренне закатываю глаза. Неужели я действительно так сильно рискую падением?

Даже если они хотят, чтобы все остальные считали это место безопасным, оно явно не безопасное. Ей не нужно было бы ходить с тремя охранниками, если бы больница была безопасной, и я отказываюсь верить, что вся охрана из-за меня. Я в таком состоянии, что едва могу бросить в кого-нибудь камешек, не говоря уже о нападении.

— Все это крыло, по которому мы идем, считается медпунктом. Он облегчает доступ для врачей и медицинской команды. Поскольку вы находитесь не в лучшем состоянии, мы будем держать вас здесь, пока вы не сможете ходить самостоятельно. Это даст вашему телу и мыслям необходимое время для восстановления.

Коридор длинный и мрачный. С полами из линолеума не совсем белого серого цвета и ослепительно белыми стенами. Все здесь такое… простое. Такое бесцветное и пресное. Это разительный контраст с живостью Лос-Анджелеса, яркой зеленью деревьев в Ферндейле и шумом Нью-Йорка. Быть в этом месте — это как шок для системы, будто из твоей жизни выкачали все краски. Как только мы приближаемся к концу коридора, он обрывается, и вы можете пойти либо налево, либо направо.

— Сзади, это место, где объект разветвляется на центр групповой активности, и сюда, — говорит она, щелкая пальцами, приказывая нам следовать. — Это общая зона, а дальше по коридору мастерская. Если бы мы пошли в противоположную сторону, по другую сторону коридора, мы бы вошли в большую часть корпуса для пациентов. У нас здесь все скоординировано по крыльям и уровням. Например, в зависимости от их поведения и того, в каком наблюдении они нуждаются, все это принимается во внимание, когда пациент помещается на определенный этаж.

Она оглядывается на меня, и несколько секунд мы смотрим друг на друга, не произнося ни слова. Трудно понять, что творится у нее в голове. Похоже, доктор Астер овладела способностью скрывать свои мысли от пациентов. Она приходит в себя и продолжает свою речь.

— Как я уже говорила, пациенты здесь могут смотреть телевизор, играть в игры и заниматься групповыми занятиями. Если они достаточно стабильны, чтобы быть рядом с другими, — быстро добавляет она, словно пытается не оправдать моих надежд.

На самом деле мне все равно. Последнее, что я хочу делать, это подружиться с кем-нибудь здесь.

— Это важный шаг в процессе реабилитации разума. Работа с другими людьми и пребывание рядом с ними делает что-то волшебное для мыслей и души. Даже если вы еще не совсем готовы к этому, я верю, что, когда вы откроетесь мне, все изменится для вас, Маккензи. Вот увидите.

Я усмехаюсь, и мои глаза закатываются.

Для меня это звучит как кусок дерьма.

Доктор Астер прочищает горло, эффективно игнорируя меня, и снова погружается в свою болтовню. Она все болтает и болтает обо всех удивительных мероприятиях и программах, которые у них имеются, но я не обращаю внимания. Вместо этого мой взгляд прикован к толпам пациентов, мимо которых мы проезжаем. Если раньше я не была уверена, то теперь уверена. Мне действительно здесь не место. Думая о психиатрической лечебнице, я уверена, что вы представляете себе пациентов, одетых в бесцветную и безжизненную одежду, которые разговаривают сами с собой, и, честно говоря, то, на что я сейчас смотрю, не так уж и отличается.

Реальность моего нового затруднительного положения — это пощечина. Это то, что я должна с нетерпением ждать на данный момент?

Некоторые женщины смотрят на меня так, словно я их чем-то обидела, а другие даже не замечают. Большинство из них машут и улыбаются, в то время как другие смеются над моим сломанным телом, будто они никогда не видели гипса. Некоторые из них пытаются остановиться и поговорить с нами, как со старыми друзьями. Я чувствую себя новым заключенным, только что вышедшей на тюремный двор.

Свежее мясо.

На секунду, клянусь, я даже вижу, что Лолли из Orange Is the New Black. Вот откуда я знаю, что действительно схожу с ума. Эта чертова дыра оказывается влияние на меня. Дерьмо, она вымышленный персонаж.

Оставшуюся часть экскурсии я стараюсь не обращать внимания на пристальные взгляды и дискомфорт от того, что нахожусь в центре внимания, разъезжая в этой инвалидной коляске, в то время как все мое тело в гипсе, но это нелегко. Я ловлю себя на том, что опускаю глаза, избегая их взглядов.

Мой взгляд случайно натыкается на пару сердитых зеленых глаз. Цвет резкий, просто требующий внимания. Верхняя губа женщины кривится в оскале, и, клянусь, даже с другого конца помещения я слышу ее рычание. Я мысленно отмечаю, что, если меня когда-нибудь выпустят, пока она рядом, мне нужно держаться от нее подальше.

Уходя отсюда, мне показывают столовую что-то вроде кафетерия. Он также не выглядит многообещающим. Я думаю, тюремная столовая не так уж сильно отличается от этой. Как только мы выходим из кафетерия и направляемся в другое крыло, мы проходим мимо главной зоны посещения, и мой взгляд натыкается на черную форму. Я оглядываюсь через левое плечо, и все волосы на моем теле встают дыбом. Тело со спины выглядит знакомым. Очень знакомым. Мои глаза округляются, когда человек исчезает за углом, но не раньше, чем один раз оглянуться через плечо.

Я чувствую, как вокруг меня рушатся стены.

Я хватаюсь за ручки инвалидной коляски, пытаясь удержаться.

Мое сердце колотится в груди, дыхание прерывистое, пока я пытаюсь понять, кого я только что видела. Или, по крайней мере, кого я, кажется, увидела. Нет, этого не может быть.

Что он здесь делает? Он ведь не может знать, что я здесь пациент, не так ли? Это невозможно. Я отказываюсь верить, что он пошел бы на все это, чтобы найти меня.

Я закрываю глаза и трясу головой, пытаясь взять себя в руки. При этом мой разум автоматически воспроизводит увиденное.

Там, в самой ясной картине в моем сознании, находится один из Дикарей. Во плоти. Это он. Я знаю, что так оно и было. В ту же секунду, как я увидела его спину, у меня возникло такое чувство, но когда он повернул за угол и я увидела его профиль, я не могла ошибиться ни в плоскостях его лица, ни в уверенности в его широких плечах.

Это не могло быть простым совпадением, не так ли?

Может, у меня… галлюцинации? Я имею в виду, что они держат меня на большом количестве наркотиков, так что это возможно, но это выглядело так реально. Черт, это было так реально.

Даже если это он, я пытаюсь понять, что он здесь делал. Я могу представить себе только одну причину, и от одной мысли об этом у меня по спине пробегает дрожь ужаса. Он вернулся, чтобы закончить начатое. Это должно быть причиной.

Я трясу головой, отгоняя эту мысль. Я списываю это на то, что сошла с ума.

Это не реально.

Это был не он.

Я должна в это поверить, иначе я действительно начну сходить с ума. Может, я была так сосредоточена на той ночи, о которой шла речь, что начала кое-что видеть.

Боже, я надеялась, что нет.

Остальная часть экскурсии почти такая же, и, честно говоря, она не внушает особого доверия. Я все еще не чувствую себя здесь в безопасности, и чертовски уверена, что мне здесь не место. Есть очевидная разница между пациентами и мной здесь, в этом учреждении.

Почему это вижу только я?

Я пытаюсь выбросить из головы мысли о Дикарях и возможном двойнике, но это невозможно. Каждый раз, когда мы поворачиваем, мне кажется, что за мной наблюдают, но оглядываясь вокруг, я никого не вижу. Я параноик, я знаю это. Просто не знаю, как заставить это исчезнуть.

Все, что я знаю, это то, что мне нужно как можно скорее найти выход из этой ада.