Мужчина подошел к зеркалу, висевшему на стене. Прищурился, пристально разглядывая свое отражение, бережно поправил корону на голове, медленно повернул голову влево, затем вправо.

– Посмотри! – позвал он кого-то, находившегося в квартире. – Сидит как влитая!

Никто не отозвался. Мужчина продолжил:

– Знаешь, у нас есть предание, что эта корона может быть впору только наследникам королевского рода. Выходит, не все легенды врут.

Тишина. Мужчина пожал плечами, с удовольствием продолжая рассматривать свое отражение. Что и говорить, было на что взглянуть.

В зеркале отражался высокий стройный человек в изысканном вечернем костюме. Прямые иссиня-черные волосы полукружием обрамляли высокий лоб и красиво опускались к плечам. Широкие темные брови низко нависали над яркими серыми глазами, которые от этого контраста сверкали еще сильнее, еще пронзительнее. Тонкий крючковатый нос был похож на ястребиный клюв и придавал лицу какое-то хищное обаяние. Придирчивый ценитель мужской красоты мог бы счесть рот слишком тонким, но привычка сжимать губы в жесткую прямую линию компенсировала этот недостаток. Одним словом, перед зеркалом стоял редкий красавец.

Корона придавала облику мужчины какую-то странную суровую завершенность. Казалось, в сочетании с современным вечерним костюмом атрибут царской власти должен был выглядеть нелепо. Возможно. На ком угодно, только не на этом человеке.

– Ты слышишь меня? – повысил голос мужчина.

Из соседней комнаты послышались шаги.

– Ну слава богу! Зову, зову, а ответа нет. Тебе нравится? – Он повернулся лицом к своему визави, но тот лишь молча пожал плечами. – По-моему, она мне идет, – продолжил мужчина, так и не дождавшись комплимента.

Он снял корону, покрутил в руках. Тускло блеснуло старое золото, заиграли грани многочисленных драгоценных камней.

– Даже жаль продавать, – задумчиво продолжал мужчина. – А придется. Зато потом – никаких проблем! Домик на Карибах, яхта, девушки, путешествия… Все, что угодно моему величеству!

Он засмеялся. Ему снова никто не ответил, мужчина с раздражением спросил:

– Да что с тобой сегодня?! Не в настроении? Господи, на тебя не угодишь! Продумали все до мелочей, даже выбрали жертвенную овцу! Кстати, тебе ее не жаль? Мне – нет. По-моему, она достаточно пожила в свое удовольствие. Ох, тяжелая… Почти три килограмма чистого золота и редчайших драгоценных камней. Даже подумать страшно, сколько она сейчас стоит! Начнем, пожалуй, со ста миллионов. Да, на меньшее я не согласен!

Мысль о деньгах привела мужчину в состояние эйфории. Он схватил со стола чашку кофе, сделал большой глоток и тут же скривился:

– Фу, какая гадость! Сколько раз просил: не покупай растворимый! Неужели так трудно сварить настоящий кофе? Я же тебя научил…

Мужчина вдруг неожиданно замолчал. Его глаза расширились от страха.

«Что это?» – спросил он самого себя, прислушиваясь к каким-то внутренним ощущениям. Поднял голову, посмотрел на человека, стоящего напротив, и повторил уже для него:

– Что это?..

Тишина. Не отрывая испуганного взгляда от своего визави, мужчина сделал шаг вперед. Его губы внезапно посинели, в глазах мелькнула ярость.

– Иуда… – с трудом прошептал он.

Чашка выпала из его пальцев, упала на толстый ковер. Черная жидкость выплеснулась на бледно-зеленый ворс и моментально впиталась, оставив после себя грязное коричневое пятно.

Мужчина сделал еще шаг вперед, покачнулся в последней попытке сохранить равновесие, вцепился в плечи человека, стоявшего напротив. Тот не сделал ни малейшей попытки помочь: застыл в молчаливом ожидании, не отрывая взгляда от лица умирающего. Мужчина с усилием выпрямился. Густые брови сошлись над переносицей.

– Проклинаю, – четко произнес он. – Не видать тебе красивой жизни. Пойдешь за мной ровно через месяц. Пусть дьявол рассудит…

Из посиневших губ выползла пена, мужчина застонал от боли и упал на ковер. Глаза его остались полуоткрытыми.

Убийца переступил через тело, подошел к дивану. В тишине комнаты прозвучал запоздалый ответ мертвецу:

– А по-моему, мне она подойдет гораздо больше.

Отравитель поднял корону, аккуратно возложил ее на голову. Но корона не обхватила чужой лоб и затылок плотным золотым кольцом. Тяжелый обруч съехал со лба и больно ударил его по носу. Убийца чертыхнулся, пытаясь выровнять корону. Но все напрасно: тяжелый золотой обруч никак не хотел венчать самозванца. Корона то заваливалась набок, то, соскользнув со лба, била по носу. Он снова чертыхнулся, раздраженно сдернул корону и отшвырнул ее прочь. Золотой обруч прочертил в воздухе ровную линию, упал на ковер, прокатился немного и замер, покачиваясь, возле скрюченных пальцев мертвеца. Взгляд покойного, казалось, остановился на огромном изумруде в центре трезубца.

Убийцу пробрала нервная дрожь. Трясущейся ладонью он вытер мокрый лоб и невнятно пробормотал:

– Глупости! Просто совпадение…

Он наклонился, с опаской взглянул на отравленного. И то ли так легли вечерние тени, то ли нечистая совесть сыграла с убийцей мрачную шутку, но ему показалось, будто мертвые синие губы дрогнули в злой усмешке.

Тишину прорезал короткий отчаянный крик убийцы. Он подхватил корону и бросился прочь из комнаты. Ранние осенние сумерки распахнули ему свои холодные объятия.

Мертвец остался лежать на ковре.


Я сидела на набережной и куталась в шаль. Теплый сентябрьский день сменялся прохладным вечером. Как и было обещано симпатичной девушкой из Гидрометцентра, арктический воздух все же прорвал теплый фронт и напомнил жителям средней полосы о том, что лето кончилось.

Кончилось. А жаль.

Я вздохнула, поправила шаль на плечах. Нужно брать с собой свитер. Или шерстяную кофту. Ажурная шаль и от холодного воздуха не спасает.

– Как дела? Что-нибудь продала?

Я подняла голову. Это был мой коллега Иван Сергеевич Тепляков. В просторечии – Ванек.

Мои картины, построенные в ровную шеренгу у парапета набережной, напоминали роту образцово-показательных солдат: начищенные, вылизанные, аккуратные.

– Потерь нет, – ответила я по-военному четко.

Ванек оттаял. Ничто так не радует ранимое сердце художника, как весть о чужих неудачах.

– Да, мать, не повезло. А я сегодня лубок продал. Ну, помнишь, то «лоскутное одеяло». Говорю тебе: кончай копировать классиков, – посоветовал Ванек. – Народ тяготеет к авангарду. Непонятно, но здорово. И объяснять ничего не нужно – любуйся цветовыми пятнами, пока не окосеешь.

– Вань, ты ведь знаешь, мне нравится классика.

– Догадываюсь, – усмехнулся он, окидывая мои копии презрительным взглядом. – Только главное, мать, не то, что тебе нравится, а то, что нравится народу. Если, конечно, хочешь заработать. А что касается копий… – Ванек пожал плечами. – Понятия не имею, какого хрена они тебе сдались? У тебя же дома на каждой стенке по оригиналу! И по какому!..

Черная зависть сверкнула в голубых Ванюшиных глазках.

– Кстати, не надумала продавать Айвазовского? Помнишь, я говорил, что у меня есть покупатель? Он готов добавить…

– Вань, вопрос закрыт, – оборвала я. – Картины не продаются.

– У тебя же еще много останется!

Я повторила, повысив голос, что вопрос закрыт.

Ванек вздохнул, черты его правильного лица омрачились. Интересно, какие комиссионные посулил ему покупатель? Судя по неподдельному огорчению коллеги, не хилые.

– Ну как хочешь, – недовольно сказал Ванек. – Сиди тут как пришпиленная. А могла бы продать пару нетленок и всю жизнь отдыхать на Гавайях.

– Мне климат там не подходит.

Ванек похлопал ресницами, не сводя с меня изумленных глаз, поежился под порывом холодного северного ветра и уточнил:

– А этот подходит?

– Этот подходит.

– Ну, мать, такой дуры, как ты, прости господи… – Однако тут же оборвал сам себя и сменил тон на приветливый: – А, Паша! Привет! Я тут говорю твоей жене, что климат на Гавайях в сто раз лучше, чем в Москве!

– Не знаю, не был, – коротко ответил мой муж. Наклонился с высоты своего двухметрового роста и чмокнул меня в щеку. Мужа я нежно люблю. Понимаю, что звучит почти неприлично, но что делать? Правда есть правда!

Немного оправдывает меня тот факт, что женаты мы всего полгода. Можно сказать, находимся в фазе седьмого медового месяца. Хотя знаю я Пашку давно. Еще со времен учебы в Суриковском училище.

– Я ненадолго, – сказал муж и покосился на Ваньку, который торчал возле нас и ловил каждое слово.

– Ванек, изыди, – сказала я.

Ванек обиделся, но послушался. Сунул руки в карманы и пошел вдоль набережной походкой независимого человека, заработавшего за день двести баксов. Как минимум.

– Есть успехи? – спросил муж.

– Не любит народ классику, – пожаловалась я. – Охладел. Почти до абсолютного нуля.

– Не все охладели, – утешил меня Пашка. – Мой подзащитный спит и видит, как бы украсить свою камеру твоим Левитаном.

– Который подзащитный? – уточнила я. – Нефтяник?

Как вы уже, наверное, догадались, мой муж по профессии адвокат. Причем адвокат грамотный и востребованный, специалист по налогам и корпоративному праву. Деньги он зарабатывает вполне приличные, а иначе… Иначе даже не знаю, на что бы мы жили. Я за прошедший август продала только одну копию. И то за смешную цену. Просила сто пятьдесят долларов, отдала за пятьдесят. Можно сказать, окупила стоимость рамы.

– Сколько предлагает? – поинтересовалась я.

– Сколько попросишь. А ты разве надумала расстаться со своей картинной галереей? – удивился Пашка.

Я засмеялась:

– Да нет! Это я так, из любопытства. Слушай, а зачем твоему клиенту Левитан? Ему же еще несколько месяцев дожидаться апелляции!

– В камере повесит, – ответил муж.

– В камере?! Зачем?! – опешила я.

– Ну, не знаю. У него там приличные люди бывают. Надо соответствовать.

В камере?.. Приличные люди?.. Разве визитерам позволено посещать камеры? Никогда не привыкну к реалиям нынешнего времени. Оно мне напоминает картину Малевича: может, и здорово, но непонятно. То ли дело социалистическое государство: все четко, ясно, помпезно. Как мишки в шишкинском лесу! Наверное, все дело в том, что лучшая часть моей жизни прошла под бодрые марши советских времен. Крушение Союза я до сих пор воспринимаю как гибель Атлантиды, а людей, которые этому факту радуются, считаю предателями.

Впрочем, возможно, что это психология неудачника. Я давно заметила, что люди, добившиеся успеха, охотно закрывают глаза на пороки современного общества. А люди вроде меня, оставшиеся за бортом, цепляются за воспоминания о прошлом, как за спасательный круг.

Впрочем, не будем спорить. История, которую я хочу рассказать, не имеет никакого отношения к политике. Так что расслабьтесь и устройтесь поудобнее.

– Малыш, я пришел попрощаться на месяц, – сказал муж. – Нужно смотаться в Нефтеюганск по делу нефтяника. Будь он неладен!

Я вздохнула, поправила узел галстука на безукоризненно отглаженной рубашке мужа.

– Ну, если нужно… А раньше освободиться не получится?

– Я постараюсь, – пообещал Пашка. – Не знаю, может, и получится. Но на всякий случай говорю крайний срок.

Я сунула руки в карманы и с тоской оглядела широкоплечую фигуру мужа. Когда я остаюсь одна, то ощущаю себя брошенной болонкой. Не привыкла быть одна. Совсем не привыкла. Когда ты единственная дочка у мамы и когда мама – оперная прима, говорить о самостоятельности не приходится. Надо мной всегда трясся целый штат нянек, домработниц и частных учителей. С самого раннего детства я шагу не могла сделать, не поставив в известность десяток взрослых. Вот и выросла из меня малахольная кисейная барышня, которую я сама терпеть не могу. Проклятое оранжерейное воспитание!

– Целый месяц, – повторила я уныло.

– Продержишься? Деньги в итальянской вазе. Оставил немного, пятьсот долларов. Мне не жалко, просто боюсь, что у тебя их кто-нибудь обязательно выпросит. Как в прошлый раз.

Муж неодобрительно посмотрел на меня. Я покраснела. Уезжая в командировку два месяца назад, Пашка оставил мне целую тысячу долларов. Через два дня после его отъезда зашла соседка и, всхлипывая, поведала страшную историю о племяннице, которой срочно нужна дорогостоящая операция. Естественно, я тут же отдала ей все деньги. Правда, впоследствии выяснилось, что никакой племянницы у соседки нет, а деньги пошли на покупку модного норкового полушубка.

Пашка был очень недоволен моей глупостью, напомнив, что деньги эти ему нелегко даются. Я тогда честно пообещала: больше такое не повторится.

– Ладно, не бери в голову. Я поехал. Самолет в девять.

– Как? – вскрикнула я. – Уже?! А вещи?

– В машине. И не забывай ставить квартиру на сигнализацию, – продолжал муж. – Не пей много кофе. Не сиди на холодном воздухе в легкой кофточке. Не…

– …пей сырую воду, – договорила я. – Паш, я помню.

Муж кивнул, еще раз посверлил меня испытующим взглядом. Так сказать, для профилактики.

– И самое главное: не знакомься с посторонними людьми! – напомнил он внушительно. – Даже не разговаривай с ними! Поняла? – Пашка наклонился и чмокнул меня в щеку. – Все, я поехал. Позвоню.

– Счастливо, – сказала я, изо всех сил сдерживая слезы. Господи, как я не люблю оставаться одна!

Муж пошел к машине, оставленной у дороги, открыл дверцу. Обернулся и помахал мне. Я ответила ему вялым жестом. «Опель» медленно тронулся с места, набрал скорость и влился в поток машин на набережной.

– Славный у тебя муж, – заметил Ванек.

Я быстро обернулась и отругала его за то, что напугал. Несмотря на солидную комплекцию, бороду и усы, Ванек часто напоминает мне школьника.

– Злая ты, мать. Нечуткая.

Но мне уже и так стало стыдно.

– Прости. Настроение на нуле. Осталась одна на целый месяц.

Ванек встрепенулся:

– Пашка отбыл в командировку? Ну и чего ты печалишься? Подумаешь, Ярославна на сторожевой башне! У тебя есть отличная возможность пожить в свое удовольствие! Например, пригласить меня в гости и угостить хорошим кофе!

Мне стало смешно. Странные у Ваньки представления о моих удовольствиях. Но сидеть целый вечер одной в огромной пустой квартире еще хуже, чем сидеть там в обществе Ваньки. К тому же у него есть машина. Немолодая потрепанная «Газель» с кузовом, в который так хорошо помещаются картины. По крайней мере доеду до дома со всеми удобствами.

– Договорились, – сказала я. – Собирай манатки.

– О! – обрадовался Ванек. – Незапланированный банкет! А пожрать что-нибудь дашь?

Хозяйка я никудышная, поэтому содержимое своих закромов помню плохо.

– Не знаю. Найдется что-нибудь. Пашка дня три назад ездил в «Ашан», наверное, еще не все съели.

– Понятно, – резюмировал Ванек. – Ну и жена из тебя! Я бы уже давно такую выгнал. Интересно, почему тебя муж терпит? Надо полагать, из-за Левитана.

Ванек рассмеялся, довольный плоской остротой. Меня передернуло.

– Как ты смеешь?!

– Пошутил, пошутил, – сдался Ванек. – Не закипай. Ладно, я сегодня при деньгах. Заедем в магазин, купим продукты. Я еще тебя накормлю, заморыш! Давай собирай барахло.


Картины были уложены в кузов и накрыты брезентом. Через двадцать минут мы с Ванькой уже пили кофе из термоса в теплом салоне «Газели».

– Нет, ты подумай! – возмущался Ванек. – Начало сентября! А холод такой, будто конец октября!

От теплого кофе меня потянуло в сон. Хотелось поскорее добраться до дома, сесть в уютное мамино кресло, укрыться стареньким пушистым пледом и закрыть глаза.

– Ну что? – спросил Ванек. – В магазин? Я тебе не Пашка! Духовностью не питаюсь!

Я с трудом подавила раздражение. Нет, ну сколько можно напоминать даме, что хозяйка она отвратительная?!

– Хорошо, поехали. Только давай побыстрей. Я домой хочу.

– Это я понимаю. В такой дом я бы тоже возвращался с удовольствием. Я другого не понимаю. Какого черта ты сидишь на набережной со своими… – Ванек вовремя спохватился и закончил вполне приличным словом: – копиями?

Я потерла уголок рта. Обидеться, нет? Решила не обижаться.

– Понимаешь, Вань, нормальному человеку нужно работать.

– Зачем?

– Чтобы не превратиться в обезьяну. Я же получила хорошее образование.

– И что? Я получил такое же образование!

– Если мы не станем работать, то для чего мы учились? Зачем время тратили?

Ванек помолчал, переваривая столь серьезную информацию.

– Нет, это, конечно, правильно, – начал он неуверенно. – Я другого не понимаю. Работают для чего? Чтобы денег заработать! А на моей памяти ты это сделала всего два раза. Одну картинку продала за пятьдесят долларов, вторую за восемьдесят. Хороший навар за два месяца! В метро больше насобираешь!

– Я этому не училась, – ответила я холодно.

– Да ладно тебе выпендриваться! Училась, не училась… Жизнь сейчас другая! На коммерческой основе! Не продал – не поел! Вот так! Хотя… – Ванек пожал плечами. – У тебя муж хорошо зарабатывает. В случае чего прокормит.

Я почувствовала скромную гордость за Пашку и подтвердила, что мой муж прокормит.

– Вот я и говорю: какого хрена ты сидишь на этом ветру? – Ванек затормозил возле супермаркета. – Сиди здесь, – велел он. – Следи за картинами. Я быстро.

Я откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Ну вот, Пашка уехал, я осталась одна. Не люблю это состояние. Квартира превращается в огромный необитаемый остров, а сутки начинают тянуться как резина. Ни в одну свою командировку дольше чем на неделю Пашка пока не уезжал. А до того как мы поженились…

Я устроилась поудобнее, плотнее запахнула шаль. Кажется, уже побаливает горло. Так, на чем это я остановилась… Ах да!

Так вот. До того как мы с Пашкой поженились, я жила в окружении «придворных». Так моя подруга Катька называла наших многочисленных домашних работников. Мама часто уезжала на гастроли, поэтому ее я помню смутно. Можно сказать, почти не помню. Зато в гостиной висит ее великолепный портрет, выполненный известным художником. Мама там вышла необыкновенной красавицей с холодным выражением гордого лица. На ней костюм принцессы Эболи из «Дона Карлоса», и мама напоминает Снежную королеву. Не люблю этот портрет, но снять со стены рука не поднимается.

Мама умерла внезапно: прямо после концерта, в гримерной. Оторвался тромб. Врачи предупреждали маму о том, что такое возможно. Уговаривали бросить пение и заняться чем-нибудь другим. Мама всегда смеялась, слушая подобные советы. Действительно, чем могла заняться оперная певица в пятьдесят лет? Пледы вязать? Устраивать благотворительные базары? Вышивать крестиком?

В общем, после смерти мамы я осталась одна – глупая девица с опытом домашнего котенка. Гулять по жизни самостоятельно мне никогда не доводилось, поэтому столкновение с реальностью оказалось сокрушительным событием. Штат домашней прислуги мгновенно разбежался, причем после их ухода я недосчиталась серебряных столовых приборов и позолоченных конфетниц. Нужно было заняться организацией похорон, а я не знала, как это делается. Если бы не Катька и не Пашка, даже не представляю, что бы со мной было.

После похорон возникла необходимость как-то зарабатывать себе на жизнь. Несмотря на огромное количество ценностей, вроде ювелирных украшений, дорогой посуды, мебели, современной техники и тому подобного барахла, денег после мамы почти не осталось. Не мудрено. Мы всегда вели рассеянно-богемный образ жизни, и я как-то не задумывалась над тем, что будет дальше.

Несколько робких попыток устроиться на работу не увенчались успехом. Зарабатывать деньги с дипломом Суриковского училища оказалось не так-то просто. Я отнесла в скупку одно из многих маминых украшений и какое-то время продержалась на полученные деньги. Потом ко мне пришла Катька и сурово спросила:

– Так и будешь продавать семейные цацки?

– Не знаю. Наверное, буду.

– А когда все продашь? – поинтересовалась она. – Тогда что? За картины примешься?

И этот вопрос меня просто убил. Картины – для меня святое. Продавать их – все равно что продавать свою душу.

– Никогда!

– Тогда думай, как на жизнь заработать, – приказала Катька. – Рисуй на продажу. Авось, что-нибудь получится. Или выходи замуж.

– За кого?! – опешила я.

Катька нетерпеливо передернула плечами.

– Ну, не знаю… Да хоть за Пашку! А что? Парень со специальностью, прилично зарабатывает, давно в тебя влюблен.

– Влюблен в меня?! – не поверила я. – Пашка?! Ты с ума сошла! Мы ведь дружим!

Катька только вздохнула и покрутила пальцем у виска, сказав наставительно, что надо взрослеть, что просто неприлично в моем возрасте быть такой дурой.

Я запаниковала. Пашка мне очень нравился, знала я его давно, но до сих пор все наше общение сводилось к совместным культпоходам в театр и на выставки. Разговоры мы вели сугубо интеллектуальные, обсуждая книги Мураками и последние переводы Переса-Реверте.

– Ты не ошибаешься? – на всякий случай спросила я. – А почему он мне ничего не сказал?

Катька пожала плечами, будто разговаривала с душевнобольной.

– Тебе скажешь, как же… Можно подумать, ты ему давала такую возможность! Небось, как только наступала многозначительная пауза, ты тут же начинала трещать о малых голландцах.

– Неправда!

– Ну, не о голландцах, так об импрессионистах. В общем, не важно. Ты мне скажи: Пашка тебе нравится?

Я прикусила губу и молча посмотрела на Катьку.

– Ясно, – сделала вывод подруга. – Нравится. Ладно, сиди дома, никуда не уходи, я скоро вернусь. Поняла?

– Поняла, – ответила я послушно.

С детства я привыкла получать четкие указания и всегда точно им следовать.

Подруга покинула меня примерно на час и вернулась с радостной вестью:

– Пашка приедет вечером, после работы.

– Зачем?

– Делать предложение, – невозмутимо объяснила Катька. – Я съездила к нему в офис, провела подготовительную работу. Сказала, что ты хочешь выйти за него замуж.

– Так и сказала?! – ужаснулась я и вскочила с кресла. – Боже, какой стыд! Как ты могла!..

– Сядь! – велела Катька железным тоном, и я покорно шлепнулась обратно. – Должен же кто-то за тобой присматривать. Почему не Пашка? Ты не против, он не против, чего зря время терять? И так уже восемь лет за тобой таскается по культурным центрам, пожалей парня! Ты же не памятник!

Я промолчала. Катька вышла из комнаты, обследовала кухню, вернулась обратно и проинформировала меня:

– В доме шаром покати. Чем ты питаешься, мать, святым духом?

– Кефиром. И пельменями.

Подруга резко отмела мой продуктовый ассортимент, объяснив, что Пашка достоин лучшего. Велела мне стереть быстренько пыль в квартире и побежала в магазин.

Одним словом, Катька устроила мою судьбу. И за это я ей безумно благодарна. Впрочем, подруга всегда спасала меня в критических ситуациях. Просто не знаю, что бы я делала, не будь ее рядом…

На этом мои воспоминания оборвались. Ванек открыл дверцу, потянуло сквозняком, и я вернулась из прошлого в реальность. Большой пакет с продуктами уже стоял между нашими сиденьями. И Ванек строго сказал, чтобы я придерживала его локтем, мол, там стеклянная тара.

Я укоризненно зацокала языком. Тепляков тут же кинулся в атаку:

– Всего одна бутылка вискаря! Хороший вискарь, не паленый! Ну, мать, не ломайся! Нужно же отметить день освобождения от мужа!

Через полчаса мы притормозили возле моего дома.

– Я пока найду, где приткнуть машину, а ты иди вперед и включай чайник, – велел Ванек.

Я буквально выпрыгнула из салона. Ура! Не пришлось просить Ваньку ждать на лестнице, пока я сниму квартиру с сигнализации! Я покрепче ухватила пакет с продуктами за длинные ручки и поволокла его к подъезду.

Мы живем в большом доме старой сталинской постройки. Такие дома очень ценятся из-за удобной планировки комнат, высоких потолков и отличной звукоизоляции. Последнее качество было особенно важным для моей мамы, репетировавшей дома несколько часов в день. Свое раннее детство я провела под роялем: сидела и слушала, как мама громко распевает красивую музыку на красивом, но непонятном языке. Пряталась я потому, что мама не любила моего присутствия на репетициях: она считала, что я ей мешаю.

А может, она не любила меня?

Я тихо вздохнула. Все возможно. Нет, пожаловаться не на что: меня всегда модно одевали, вкусно кормили, хорошо обучали и возили отдыхать к морю. Но все это делали какие-то посторонние люди, без душевного тепла. Люди, получавшие зарплату за заботу обо мне. Мама в моей жизни появлялась редко, можно сказать, наездами. Иногда открывалась дверь моей комнаты, и в нее входила целая делегация с мамой во главе. Помнится, мама почему-то всегда была окружена множеством людей.

Она подходила ко мне, целовала в лоб, задавала какие-то дежурные вопросы: как дела в школе, как отдохнула, что ела?.. А я во все глаза рассматривала красивую, нарядную женщину, от которой пахло чудесными духами и у которой были холодные чужие глаза.

Да, вполне возможно, что мама меня не любила. Наверное, я напоминала ей о каком-то мужчине, которого она хотела забыть раз и навсегда. Как-то раз я набралась храбрости и спросила об отце. Мама побледнела, ответила тотчас, не раздумывая:

– Забудь о нем. – И вышла из комнаты.

Продолжить расспросы я не осмелилась. И до сих пор не знаю, чья же я дочь. Обидно? Конечно.

Я дошла до подъезда, достала ключи, приложила электронный кругляш к домофону. Проиграла веселая трель, дверь распахнулась. Я подняла пакет, вошла в прохладный полутемный подъезд. Возле почтовых ящиков стояла моя соседка Нина Ивановна.

– Здрасьте, Нина Ивановна.

– А я тебя только что видела, – похвастала соседка.

– Когда? – не поняла я.

– Да минут десять назад! Ты в подъезд входила! Забыла, что ли, чего, назад вернулась?

Я удивилась:

– Да нет. Я только что приехала.

– Не может быть! – не поверила Нина Ивановна.

Сняла очки, протерла их, нацепила на нос и уставилась на меня.

– Ну да, – сказала она. – Та же шаль, те же волосы… Слушай, у меня что, галлюцинации начались? Я же своими глазами видела, как десять минут назад ты вошла в подъезд!

Я терпеливо ответила, что Нине Ивановне показалось. А про себя подумала: старость не радость. Стукнет мне семьдесят лет, и у меня глюки начнутся.

– Нет, ну ладно шаль! – не отставала соседка. – Но волосы!.. Такие волосы не часто увидишь. Только у тебя сейчас пучок на затылке, а десять минут назад были распущенные.

Мне надоело пререкаться, тяжелый пакет с продуктами оттягивал руки. И я, можно сказать, невежливо оборвала соседку на полуслове:

– Простите, я тороплюсь. Гостей жду.

Нина Ивановна ничего не ответила. Только проводила меня до лифта удивленным взглядом.

Добравшись до дверей квартиры, я опустила пакет на пол, выложенный плиткой, забренчала тяжелой связкой ключей. Дверь у нас универсальная, со множеством хитростей. Неудивительно, если вспомнить, сколько материальных ценностей хранится в квартире.

Я отперла все замки, ввалилась в коридор, быстро прошлепала к телефону. Набрала заветный номер, сказала заветное слово. В общем, сняла квартиру с сигнализации.

После чего вернулась назад, переобулась в теплые мягкие тапочки и потащила пакет на кухню. Взгромоздила его на стул и принялась выгружать содержимое: ветчина, сыр, лапша «Доширак», фрукты, бутылка виски, коробка конфет, овощи, пачка сигарет. Полный джентльменский набор.

Я спрятала пустой пакет в шкаф и прикинула, как сервировать стол.

Что и говорить, не дом, а мечта взломщика!

В кухонных ящичках – серебряные столовые приборы, в стеклянных горках – мейсенский фарфор и драгоценное богемское стекло. Обыкновенной посуды мама в доме не держала из принципа. Ей нравилось, когда трапеза превращалась в церемонию, а не была тупым поеданием пищи.

Еще в нашей квартире много хорошей бытовой техники. Ну, это уже заслуга моя. Мама технику не жаловала, даже телевизор смотрела редко. Про бытовые приборы, вроде стиральной машины или электромясорубки, я не говорю. О существовании подобных вещей в природе мама не догадывалась! Видеомагнитофон, привезенный из ФРГ в восемьдесят втором году, включала, только когда хотела послушать запись хорошего оперного спектакля. Тогда же мама привезла целый чемодан кассет с записями мировых оперных постановок.

Зазвонил домофон. Я вышла в коридор и сняла трубку.

– Маш, я припарковался у торца дома, – отрапортовал Ванек. – Претензий нет? А ты чайник включила?

– Конечно! – соврала я с благородным негодованием.

Положив трубку, я отперла дверь и оставила ее полуотворенной. Побежала на кухню, включила в сеть электрочайник. Господи, а заварка-то у нас есть? Я похолодела. Кинулась к шкафчику, обшарила его небогатое содержимое. Слава богу, заварка нашлась. И даже пакет с хорошим кофе оказался на месте. Вот и славненько, не ударим лицом в грязь…

– Маш, я не знаю, как дверь закрыть! – позвал Ванька из прихожей.

– Просто захлопни, и все. Там английский замок, сам защелкнется. Тапки в шкафчике под вешалкой! Нашел?

– Нашел, – ответил Ванек, появляясь на кухне. – Что ты орешь, как тюлениха?

Я не ответила на оскорбительный выпад. Достала из шкафчика большую овальную тарелку, велела:

– Нарежь ветчину и сыр. Только руки вымой.

Ванек принял тарелку обеими руками. Немного подержал ее на весу, благоговейно рассматривая неяркую роспись.

– Мейсен? – прошептал он.

– Мейсен, Мейсен! Давай иди в ванную и начинай работать ножом.

– И ты ешь с мейсенского фарфора? – не поверил Ванек.

– И я ем, и муж. А что с ним делать, солить, что ли?

– Ну, Машка… – Ванек окинул завистливым взглядом просторную кухню, мгновенно подсчитал стоимость богемского стекла и драгоценного фарфора на полках за стеклом и тяжело вздохнул.

– Не завидуй, – заметила я. – Желчь разольется.

– Да уж такой удар по печени, как сейчас, мне дорого обойдется. Раскладывать магазинную ветчину на мейсенском фарфоре – охренеть можно!.. Вы что, не догадались купить обыкновенную посуду?

– А чем тебя эта не устраивает?

Продолжать прения Ванек не стал. Осторожно поставил тарелку на скатерть и удалился в ванную.

* * *

Через пятнадцать минут мы сидели за накрытым столом и угощались Ванькиными деликатесами. Уложить магазинные дары на мейсенский фарфор Ванек так и не решился: пришлось сервировку взять на себя. Так же испуганно Ванек шарахнулся от переливающейся темной синевой стопки богемского стекла.

– Ты что? – сказал он. – А если разобью?

Я разлила виски по стопкам и ответила:

– Тогда, Тепляков, мы тебя задушим.

– Кто это «мы»?

– Мы – это я.

– Раздвоение личности, мать, это серьезная душевная болезнь, – сделал Ванек ценное замечание и с опаской взял стопку. Осторожно поднес ее к губам и так же осторожно опрокинул в себя содержимое. Скривился, затряс головой, что означало: «Здорово!»

Я сделала маленький глоток. Виски наждаком проехалось по пищеводу и обожгло желудок.

Ванек подцепил кусок ветчины, откусил половину.

– Ничего, свежак, – довел он до моего сведения.

Меня невольно передернуло:

– Не говори так. Пашка называет «свежаком» неразложившиеся трупы.

Ванек раскатисто захохотал. Подхватил бумажную салфетку, откинулся на спинку стула, вытер пальцы. Бросил салфетку на скатерть и с интересом спросил:

– Слушай, вот, наверное, здорово, когда муж адвокат? Ну, в смысле, есть о чем поговорить. Приходит мужик с работы и давай жене рассказывать про трупы, экспертизы, эксгумации… И все это за чашечкой кофе! – Ванек снова заржал.

– У тебя примитивное представление о профессии адвоката.

– Да ладно, пошутил, – отмахнулся Ванек. – Я уверен, что вы беседуете только об искусстве.

– Вот ты, например, о чем с женой беседуешь? – перевела я стрелки.

Ванек удивился и задумался.

– Ты знаешь, а ни о чем не беседую. Вот уже года полтора-два.

Мне стало интересно. Я подперла щеку ладонью, поставила локоть на стол.

– А сколько вы женаты?

– Ужас! Нормальные люди столько не живут! Восемь лет!

– И уже не о чем говорить? – удивилась я.

– Нет, почему… Она спрашивает, я отвечаю.

– И что она у тебя спрашивает?

– Да одно и то же: где деньги, где деньги?.. А я отвечаю: какие?

Я сняла локоть со стола, откинулась на спинку стула и со вздохом констатировала:

– Грустная история.

– Обыкновенная, – не согласился Ванек. – Житейская история. И тебя, мать, ждет то же самое.

– Через восемь лет?

– А это у всех по-разному, – утешил Ванек. – Может, вы с Пашкой дольше продержитесь.

– Вот спасибо! Добрый ты, Тепляков!

Ванек плеснул себе щедрую порцию виски. Я быстро накрыла свою стопку ладонью.

– Мне не нужно.

– Как хочешь, – не стал он уговаривать. – Мне больше достанется.

Зазвонил телефон. Опередив меня на секунду, Ванек поднял трубку.

– Слушаю вас!

Я вырвала у него трубку. Господи, неужели Пашка? Что он про меня подумает?! Но, услышав знакомый голос, перевела дух. Это была Катька, моя лучшая и единственная подруга.

– Мария, в чем дело?! Что за хмырь у тебя сидит? – бушевала Катька.

– Это не хмырь. Это Тепляков.

– Придурок! Он что, решил устроить тебе развод?

– Да нет, – ответила я, наблюдая за Ванькой, который резво опрокидывал стопку за стопкой. – Просто он уже ничего не соображает.

– Пьяный, что ли? И чего ты его дома держишь?

– Сейчас допьет свою бутылку и уйдет.

Ванька ухмыльнулся и пообещал:

– Щас! И не мечтай! Я у тебя ночевать останусь. Лягу в зале, под Левитаном.

– Где Пашка? – потребовала отчета Катя и, узнав, что в командировке, резюмировала: – Ну понятно! Муж в дверь, а жена в Тверь!

– Кать, не говори глупости. Лучше приезжай в гости. Сейчас Тепляков окончательно окосеет, и я с ним не справлюсь. Он у меня в гостиной ночевать собирается. Под картиной Левитана.

– Скажи Теплякову, чтобы губу не раскатывал. Ночевать он будет у себя на диване под собственным лубочным шедевром «Москва пряничная».

– Не получится, – ответила я. – Шедевр сегодня продали.

– Отлично! – обрадовалась Катерина. – Выходит, Тепляков при деньгах? Держи его крепко! Он мне до сих пор две тысячи должен! С прошлого года, представляешь?! Все, еду.

– Тепляков, сейчас нагрянет Катерина, и тебе придется расплачиваться.

– За что? – не понял уже изрядно окосевший Ванек.

– За все! Ты почему ей долг не отдал? С прошлого года зажулил, крохобор! Какие-то две тысячи!

Ванек хитро прищурил один глаз, шепотом сообщил:

– А я и теперь не отдам! Оставлю деньги себе! На память!

Он сцапал бутылку и вытряс остатки виски в синюю стопку. Уже без всякого почтения подхватил творение богемских стеклодувов и опрокинул виски в рот. Крякнул, вытер губы тыльной стороной ладони и подцепил последний кусок ветчины. Я молча наблюдала за действиями коллеги.

Все, Ванек почти готов. Бутылка небольшая, но Теплякову много не нужно. Тем паче закуска более чем скромная. Хорошо, что Катерина пообещала приехать. Одной мне выставить его не удастся.

– Угощайся, мать, – предложил гостеприимный Тепляков, икнул и не извинился; ясно – добрал нужный градус. – Слушай, организуй мне чашечку кофе, – попросил он и неожиданно признался: – Катьку боюсь. Подруга у тебя, прямо скажем, термоядерная. Налетит, как цепная реакция, я без последнего гроша останусь.

– Ты можешь умотать до ее прихода, – предложила я.

Ванек съежился, в сомнении глядя на дверь. Надо же, он Катьку и впрямь боится!

– Знаешь, мать, я пожалуй воспользуюсь парадным выходом, – решил он. – Не хочется лететь из окна седьмого этажа.

Я обрадовалась, подхватила Теплякова под мышку и поволокла в прихожую. Надела ему кроссовки, завязала шнурки, подала куртку и потребовала:

– Давай!

– Чего? – не понял Ванек. – Чаевые?

– Ключи от машины давай, придурок! Ты что, думаешь, я тебя в таком виде за руль пущу?

Ванек икнул. Почесал затылок, осведомился:

– А на чем я домой поеду?

– На городском транспорте.

– Вот еще!

– Езжай на такси.

– Денег нет! В магазине потратился!

Я только вздохнула. Пьяный-пьяный, а выгоду свою ни на минуту из виду не выпустит!

Я пошла в комнату, открыла зеркальную дверцу серванта. В самом нижнем отделении переливалась красным стеклом роскошная итальянская ваза в виде ладьи. На дне ее уютно покоились пять сотенных долларовых купюр. Я подцепила одну, вернулась в коридор, протянула деньги Теплякову.

– Вот спасибо, мать. – Ванек цепко схватил бумажку и даже поблагодарил. – Я все свои трудовые в магазине оставил!

– Давай топай, – сказала я, открывая дверь.

Ванек послушно встал, но на пороге затормозил и спросил:

– Ё-моё, а картины? В машине остались три мои картины!

– И пять моих, – напомнила я.

– Ну, твои каракули, предположим, никому не нужны… А мои народом востребованы. Я свой хлеб на ночь во дворе не оставлю.

Я мученически вздохнула. Желание поскорее отвязаться от Теплякова было настолько велико, что я добровольно впряглась в ярмо:

– Хорошо, хорошо! Я твои картины на ночь домой занесу!

– Не забудешь? Смотри! – пригрозил Ванек. – Добро денег стоит! Восемьсот баксов, не меньше! Так что несешь полную ответственность.

Застраховав таким образом свое имущество, мой приятель, довольный собой, икнул, переступил порог квартиры и направился к лифту. Я мысленно поблагодарила Господа за то, что легко отделалась, и закрыла дверь.

Я вернулась на кухню и принялась убирать со стола, раздумывая о мнимой неприсобленности художников к реальной жизни.

Возьмем, к примеру, моего коллегу по искусству Ивана Сергеевича Теплякова. Кроме жалоб на жизнь и безденежье, я из его уст ничего не слышала. При этом на моей памяти человек дважды поменял машины. Причем обмен происходил по возрастающей; от старого «жигуля» к подержанной «Газели». Недавно он проговорился, что достроил дачу в Домодедово и решил сделать ремонт в квартире. Если Ванек проявляет гуманизм и жертвует личными накоплениями в пользу голодного коллеги, то эти деньги всегда с избытком возвращает. Вот сегодня: потратил в магазине рублей шестьсот, сам же все выпил и съел и удалился с хорошим наваром в кармане. Я имею в виду сто долларов, которые я добровольно выдала, лишь бы он отвалил.

Не дай бог, кто-нибудь утащит хотя бы одну его картинку!..

Я облилась холодным потом при этой мысли. Сомнений нет: придется возмещать коллеге убыток, и возмещать его с процентами. Нет, нужно поскорее перетащить тепляковские шедевры в дом.

Я быстро домыла посуду, вытерла руки и рванула в коридор. Влезла в растоптанные кроссовки, открыла дверь, выскочила на площадку. Орудовать ключами не стала; достаточно автоматического английского замка. Все равно через десять минут вернусь обратно.

Я не стала дожидаться лифта и понеслась вниз со скоростью метеора. Нужно вернуться до Катькиного прихода. Подруге на дорогу потребуется не больше двадцати минут. Это в случае, если Катерина не задумает вначале навести марафет. А если задумает, то не меньше часа.

Я выскочила на улицу, огляделась по сторонам. Ванек сказал, что припарковал машину у торца дома. Теперь нужно выяснить, с какого именно торца. Минут десять я потратила на то, чтобы обежать дом и найти «Газель», спрятанную между двумя джипами. Открыла дверцу кузова, влезла внутрь. Отыскала тепляковские шедевры, выволокла их наружу.

Уф… Прямо камень с души. А мои жалкие копии пускай остаются. Все равно завтра поедем на набережную. Я захлопнула дверцу, закрыла ее на замок. Подхватила картины и потопала домой.

Катька ждала меня на лестничной площадке. В руке у нее была сигарета, у ног приткнулся большой пакет с продуктами.

– Ничего себе! – сказала подруга, оглядев меня, увешанную картинами. – Ты чего, нанялась работать рекламным «бутербродом»?

Я засмеялась. Опустила на пол тепляковские шедевры и ответила:

– Пока нет. Но я об этом думаю. Там наверняка больше заработаю, чем на набережной.

Через десять минут мы сидели на кухне и пили вино. Катька притащила свой пакет, разложила содержимое на столе, быстренько приготовила ужин.

– Ты что, вообще ничего не ешь? – спросила она недовольным тоном. – Морда уже треугольная стала!

Я пожала плечами. Что делать? Какая есть, такая есть!

– Ух, устала. Вроде уже сутки в отгуле, а все равно толком не отдохнула. – Катерина тяжело вздохнула. – Следующий рейс через неделю, в Стокгольм.

– Здорово! – позавидовала я.

Катька равнодушно пожала плечами:

– Ты же знаешь: я, кроме аэропортовской гостиницы, ничего не вижу.

Катерина работает стюардессой на международных линиях. Имея диплом института иностранных языков, она вполне могла рассчитывать на лучшее. Например, на научную карьеру. Почему Катька решила стать стюардессой, я не знаю, но догадываюсь: там лучше платят. Надеяться в этой жизни Катерине не на кого, да и не привыкла она на кого-то надеяться. Сколько ее помню, подруга всегда была особой самостоятельной. В отличие от меня.

Катерина сделала глоток чая, огляделась и вспомнила про Теплякова:

– Где он? Надрался и дрыхнет под картиной Левитана?

Мне стало стыдно. Из чистого эгоизма отправила этого стервеца с глаз долой и лишила подругу возможности вернуть свои деньги.

– Кать, ты прости, я его выперла.

– Выперла? – не поверила Катька. – Как это выперла? А мои деньги?

Я просто не знала, куда глаза девать.

– Прости, – повторила я пристыжено. – Как-то не сообразила у него сначала деньги забрать.

Катька широко раскрыла глаза и минуту молча изучала мою покрасневшую физиономию.

– Не сообразила, – повторила она вполголоса. – Ну конечно, не сообразила! Да ты наверняка ему еще свои отдала! Что, неправда? Выходит, этот проходимец потратил триста рублей на вискарь и сам же его выжрал!

Я поторопилась уточнить:

– Закуску тоже он купил! Ветчину, сыр, коробку конфет, лапшу…

– Лапшу, – повторила Катька насмешливо. – Лапшу он купил. На уши тебе вешать. Дура ты, Мария, прости господи, непонятно только, в кого. Мамаша твоя была женщина трезвая, царство ей небесное…

– Наверное, в папашу, – предположила я смиренно.

Подруга сразу замолчала. Что-что, а бить лежачего не в ее духе.

– Кать, ты прости меня, глупую, – покаялась я. – Деньги я тебе отдам. Прямо сейчас отдам. Правда, у меня только доллары, но это не страшно, правда? Дам тебе стольник…

– Заглохни! Слушать тошно! Блеешь, как овца! Ваньке тоже стольник сунула? Одну глупость уже совершила, зачем со второй торопиться? Деньги небось Пашкины?

Я прикусила губу. Господи, ну почему я такая несуразная? Почему я такая дура? Почему?!

– Кать, не ругайся! Знаю, что я бестолковая. Умоляю, не напоминай лишний раз!

Катерина отчаянно махнула рукой:

– Да ладно! Думаешь, я из-за себя переживаю? Мне тебя жалко! Сил нет смотреть, как ты в копирку сворачиваешься!

– Я исправлюсь, только не ругайся. Ладно?

Она вздохнула. Характер вспыльчивый, но отходчивый. Зла она долго не помнит.

– Как у вас дела? – спросила Катя. – Пашка надолго уехал?

– На месяц, в Нефтеюганск.

– Нашел тоже, где месяц проводить! Потеплее местечка не мог выбрать?

– Он же не отдыхать, а работать поехал, – объяснила я. – Клиент перспективный. Один нефтяник. Его осудили на пять лет, кажется, за неуплату налогов, он подал на апелляцию. Вот Пашка и поехал на место преступления, так сказать…

– Клиент-нефтяник? – задумчиво переспросила Катя. – Это, случайно, не Яганов?

– Яганов. А ты его знаешь?

Катерина хмуро улыбнулась:

– Мне ли Яганова не знать! Он, считай, каждые выходные в Ниццу мотался! На Лазурный берег! Его у нас каждая девочка на линии знает! Большой шалун этот Пашкин клиент. Представляешь, как-то раз он нас с Томкой домой зазвал.

– Томка – это которая «мисс Самара»? – уточнила я, заинтригованная новостями.

– Она, она. Хорошенькая девочка, просто картинка. Ну, про себя не говорю, и так понятно. – Катерина небрежно поправила короткие золотистые волосы.

– И зачем он вас зазвал? – спросила я.

Катька коротко взглянула на меня, и я невольно покраснела.

– Извини. Понятно.

– Ничего тебе не понятно! – отрезала подруга. – Мы с Томкой в гости-то зашли, коньячку попили да тут же свалили. Нефтяник и обломался.

Я смущенно хмыкнула. Такая независимость кажется мне чересчур рискованной. Впрочем, возможно, что рискованная она только для дур вроде меня. А для настоящих женщин, как Катька, это нормальный стиль жизни.

Я поторопилась сменить тему и рассказала, что этот Пашкин потерпевший предлагал мне Левитана продать.

– Да? – с интересом спросила Катя. – А ему зачем?

Я пожала плечами и предположила, что, может, он любит искусство.

– Любит, – подтвердила Катька. – У него в доме сплошняком статуи понаставлены. В основном копии греческих богинь. Естественно, в натуральном виде. Ошеломительное зрелище. Такое ощущение, будто попала в женскую баню. Вот я и не понимаю, зачем ему картина Левитана? Там же ни одной бабы нет, даже одетой!

– Пейзаж в чистом виде. Безлюдный, – подтвердила я и добавила: – Пашка говорил, что нефтяник хочет повесить картину в камере. У него там солидные посетители бывают, надо соответствовать.

– А-а-а, если в камере, тогда понятно, – согласилась Катька. – Даже приятно. Смотришь на пейзаж, свободу вспоминаешь… Да, если в камеру, то может купить. И что? Ты согласилась?

– Еще чего! – возмутилась я. – Что ж ты думаешь, я Левитана отправлю в тюрьму?

– Тоже верно. На фиг ему такой сокамерник, как Яганов?

– Кать, умоляю, не говори пошлости!

– Нежная у тебя душа, Мария. Просто сплошной трепет. И как у тебя это получается в наше-то время?

– Так воспитали, – вздохнула я.

– Ну да, ну да… Вот ты мне скажи: какого черта лепить из ребенка нечто возвышенное, если все эти воздушные идеалы несовместимы с реальной жизнью? Какого черта делать из человека святого, когда жизнь требует обратного? Почему не сказать ребенку правду? Почему не научить его быть сильным, стойким, изворотливым, жестким, хитрым…

Катька задохнулась от возмущения. Молчала и я, так как не знала, что ответить подруге.

Катька нахмурила красивые брови и сосредоточенно уставилась в скатерть. Наконец вздохнула и первая прервала затянувшееся молчание:

– Понесло меня… Прости, Машка, что-то я сегодня не в духе. Ты наелась? Тогда пошли в комнату, – предложила Катька. – Полюбуемся Левитаном и Айвазовским. Кстати, мне твой Айвазовский нравится больше Левитана! Если бы у меня были деньги, я бы его купила!

Я промолчала, но мне снова стало неловко перед подругой. Я все время испытываю тягостное чувство, когда Катька напоминает о нашем социальном неравенстве. Честное слово, я бы ей эту картину подарила! Ведь Катьку я знаю с детства, нежно люблю, и останавливает меня только одно: Катерина такой подарок не примет. Сочтет шубой, брошенной с барского плеча, оскорбится – нашей дружбе конец. И что я тогда буду делать? Разве я умею жить самостоятельно?

Мы вошли в гостиную, и Катькино внимание переключилось на парадный мамин портрет, встречавший входящих холодным гордым взглядом. Катерина остановилась у картины, задрала голову.

– Да, красивая была женщина Елизавета Петровна, царствие ей небесное… И сильная. Петрова дочь, иначе не скажешь. Сколько ей было лет, когда она умерла?

– Пятьдесят, – ответила я.

– Значит, тебя она родила в двадцать один год?

– Ну да! Мне сейчас тридцать…

– Студенткой была, – продолжила Катя. – Представляешь? Это же сумасшедшая нагрузка! Ей кто-нибудь помогал?

Я покачала головой. Помогать было некому. Бабушка с дедом умерли, когда маме исполнилось восемнадцать. Она сама пробивалась. Слава богу, был талант, голос, характер.

Катя еще раз задрала голову, посмотрела маме прямо в лицо.

– Уважаю, – призналась подруга. – Мало таких женщин в жизни видела.

Я отошла от портрета, села в кресло, взяла из вазы яблоко.

– Веришь, я ее тоже мало видела, – сказала я с грустной улыбкой. – Мы с мамой почти не общались. Я даже не знаю, какая она была. Ну, то есть помню нечто царственное, богиню, снизошедшую к смертным, а больше ничего.

Катерина оторвалась от созерцания маминого портрета, подошла ко мне и плюхнулась на диван.

– Зато я своих предков часто лицезрею, – сказала она сердито. – Так часто, что выть хочется. Как деньги на водку понадобятся, так сразу вспоминают, что у них дочка есть. Алкаши проклятые! Ненавижу!

– Кать, может, их полечить? – предложила я неловко. – Есть же хорошие клиники.

– Ага! – Катька покрутила пальцем у виска. – Ты чего, с дуба упала? Да разве они согласятся?! Разве они добровольно откажутся от такого удовольствия?!

– Можно отдать их на принудительное лечение. Давай посоветуемся с Пашкой…

– Прекрати! – перебила Катя.

Она выбрала яблоко, повертела его в пальцах и вдруг раздраженно швырнула в сторону. Закрыла лицо ладонями и просидела в этой позе целую минуту. Я испуганно застыла в кресле, не зная, что сказать. Да и надо ли что-то говорить в такой ситуации?

– Прости, – встрепенулась Катя, отрывая ладони от лица. – Что-то я совсем расклеилась. Не стану я ими заниматься. Мне бабка квартиру оставила, и спасибо ей за это. Хоть небольшая квартирка, но все же моя. А эти уроды пускай живут как хотят! Не желаю вмешиваться!..

Тут подруга прервала сама себя. Помолчала и вдруг решительно сказала:

– Мария, нужно выпить. Иначе я за себя не ручаюсь. Упаду, забьюсь в истерике. Тебе это надо?

Я вскочила с дивана. Катька приподнялась, поймала меня за руку и усадила рядом.

– Не мельтеши! Я принесла бутылку виски. Думала дома напиться. Давай, Машка, тащи бутылку и рюмки. И конфеты прихвати, которые купил этот жлоб Тепляков. С паршивой овцы хоть шерсти клок… И лед тащи.

Катерина откинулась назад, положила голову на изголовье дивана, закрыла глаза. Я с сочувствием смотрела на ее бледное лицо. Подруга выглядела очень усталой.

Я бросилась на кухню. Быстренько собрала все на большой расписной поднос. Катька сидела в прежней позе: голова запрокинута назад, глаза закрыты, губы твердо сжаты. Лицо у подруги было бледное и какое-то неживое.

Я опустила поднос на журнальный столик, осторожно дотронулась до Катькиного плеча.

– Катерина!

Подруга не ответила. Я испугалась и, вцепившись в ее плечи обеими руками, хорошенько встряхнула.

– Голову оторвешь! – резко остановила меня подруга.

– Слава богу! А мне показалось, что ты не дышишь!

– Не дождешься!

Катька открыла глаза, осмотрела принесенный мной поднос. Отлепилась от спинки дивана, расставила стопки, открутила крышку бутылки. Разлила виски, взяла стопку за короткую толстенькую ножку и выпила единым духом, молча, без тоста. Поставила стопку на стол, выбрала конфету.

– Ничего себе! – удивилась я. – Даже тоста не произнесла! Прямо как на поминках.

– Ты давай, давай, пей! – напомнила Катька. – Мне одной как-то не «комильфо».

Я послушно поднесла стопку к губам. Спиртное не люблю, у меня от него желудок болит. Да и выпила я уже с Ванькой. Мне одной стопки вполне достаточно.

Я сделала малюсенький глоток и уже хотела поставить стопку, но у моих губ ее твердо придержала Катька. И мне пришлось допить все до последней капли. Огненный столб прошелся по пищеводу, на глаза навернулись слезы. Я схватила салфетку, приложила к ресницам, всхлипнула.

Катька убежала на кухню. Вернулась она через пару минут с пакетом апельсинового сока и большим хрустальным бокалом. Плеснула щедрую порцию оранжевой жидкости. Я схватила бокал, сделала несколько судорожных глотков. Слава богу, пожар удалось затушить в самом начале.

– Полегчало? – спросила Катька.

Я кивнула. Поставила бокал на стол и проскрипела, что не умею пить.

– Пора учиться, девочка моя. Иногда это просто необходимо. Надо же как-то стресс лечить. Вот ты чем лечишься? Хотя какие у тебя стрессы… – пробормотала Катька и громко велела наливать по второй. – Будешь, будешь! Вот мы виски соком разбавим, даже не почувствуешь, – приговаривала Катька, словно не замечая моего «больше не буду» и разливая виски по стопкам.

Мою порцию налила в стакан с остатками сока, бросила туда несколько кубиков льда. Накрыла бокал ладонью, энергично встряхнула.

– Пей. Это коктейль. Ничего с тобой не случится.

Мне стало страшно, и я взмолилась:

– Катюша, я же не умею пить…

– Ты это уже говорила! Учись!

Я взяла бокал, нерешительно заглянула в желтую глубину с плавающими льдинками. Закрыла глаза и влила в себя порцию коктейля, проглотила. Задержала дыхание, почмокала языком. А что? Ничего! Я удивилась. Сделала второй глоток, побольше. Тоже ничего страшного не ощутила. Приятный вкус, кисловато-горьковатый, с перчинкой, но совсем не обжигает.

Я осмелела. Взяла бокал двумя руками, допила все до капли и лихо впечатала его в столик.

– Молодец! – одобрила Катерина.

Она взяла свою стопку, опрокинула ее в рот единым махом. Даже не поморщилась, только потянулась за надкушенной конфетой. Тут мою голову начал обволакивать теплый туман, настроение явно улучшалось.

– Катюша, я пьяная, – не то похвасталась, не то пожаловалась я.

– И что? Тебе это не нравится? – поинтересовалась Катька, снова разливая виски по бокалам и разбавляя мою порцию соком.

– Знаешь, по-моему, нравится.

– Тогда давай выпьем, – пригласила Катя.

И понеслось. Последнее, что я помню, – это Катькино лицо, склонившееся надо мной, и голос подруги:

– Не вставай, я захлопну дверь.

Я ничего не ответила. Язык налился теплой тяжестью, веки сомкнулись. Комната завертелась в водовороте, и меня потащило в мутную глубину.


Не знаю, сколько продлилось мое пребывание во хмелю, но когда я открыла глаза, за окном была ночь. Я нащупала над головой кнопку светильника, нажала на нее. Комната залилась неярким светом. Знакомый интерьер. Все как обычно, ничего примечательного.

Одно гадко: во рту такая сухость, словно я целый день бродила по Сахаре без глотка воды. Язык присох к гортани, а десны приклеились к щекам. Мерзкое ощущение. Я нашла взглядом часы, висевшие на стене. Прищурилась, сфокусировала зрение, насколько это было возможно.

Половина второго ночи?

Я с трудом провела кончиком языка по губам. Губы сухие, растрескавшиеся… Противно. Ужасно противно.

Откинула плед и увидела, что лежу на неразобранной кровати в полном облачении: в джинсах, свитере, носках. Видимо, у Катерины не хватило сил меня раздеть. Интересно, сама-то Катька как? Добралась благополучно? Надо было сказать, чтобы она осталась у меня ночевать. Невероятно, скоро утро, а я в таком состоянии, как будто меня разобрали на запчасти!

Я села на кровати, повернула шею налево, потом направо. Нет, голова не болит. Странно.

Я встала, но покачнулась. Ухватилась за спинку кровати, удержала равновесие. Немного постояла, привыкая к частичной потере координации, и пошла на кухню. Так сказать, на водопой.

– Господи, видел бы меня Пашка! – сказала я вслух и засмеялась.

Голос прозвучал в полутемной квартире как-то удивительно громко. Я отчего-то испугалась. Добралась до гостиной, включила свет. На журнальном столе валялись скомканные бумажные салфетки, надкушенные шоколадные конфеты и огрызки яблок. Пустая бутылка из-под виски покоилась на полу, рядом с пакетом сока.

– Неужели мы все выпили? – пробормотала я себе под нос и покачала головой.

Мама взирала на все это безобразие с холодной брезгливостью. Я только на одно мгновение встретилась с ней взглядом и тут же потупилась. Представляю, что бы она сказала. Хотя нет, даже представить себе этого не могу.

Я отлепилась от стены, дошла до столика, подняла пакет с соком. Пустой. Аккуратно поставила пакет на стол и отправилась в дальнейшее странствие. На кухню.

Темный коридор казался гигантским капканом, молчаливой мышеловкой, ждущей меня с нетерпением и жадностью. По коже побежали ледяные мурашки, я невольно поторопила себя.

Миновала коридор, ведущий к кухонной двери. Слава богу, почти пришла. Справа на стене есть выключатель. Сейчас я до него дотянусь, и все будет в поря…

Додумать не получилось. Потому что я за что-то зацепилась ногой, ойкнула и упала.

Удивительно, но удара я не ощутила. Похоже, что лежу на чем-то большом и мягком. Что же это такое? Я зашарила в темноте дрожащими от страха руками. И тут мои пальцы запутались в чьих-то волосах. Я замерла.

– Катька?

Мне никто не ответил.

Я резко отдернула руку. Неужели подруга лежит на кухонном полу? Почему? Напилась и потеряла сознание? Глупости, Катерина никогда не напивается до бесчувствия! Может, ей стало плохо?

«Да включи же свет, дура!» – сердито приказал внутренний голос.

Да, точно. Я забарахталась, пытаясь подняться на ноги. Со второй попытки мне это удалось. На вибрирующих коленях я добралась до стены, с трудом выпрямилась. Нашарила выключатель и нажала пластмассовую клавишу.

Оглянулась я не сразу: отчего-то мне было очень страшно. Мысленно посчитала до пяти, медленно повернулась… И тут же обеими ладонями зажала рот, заглушая рвущийся наружу крик!

На полу моей кухни лежал совершенно незнакомый мужчина в черном вечернем костюме. Галстук-бабочка сбился набок, ворот белоснежной рубашки неряшливо расстегнулся. Губы мужчины были странного синего цвета, в уголках рта запеклось что-то белое. Полуоткрытые глаза с остановившимися серыми зрачками, казалось, смотрели на меня с какой-то затаенной злорадной насмешкой.

Я захрипела и медленно сползла по стенке вниз, не отрывая взгляда от жуткого зрелища.

Прошла минута. Я сидела и пялилась на мертвеца, лежавшего на чистом полу моей собственной кухни. Откуда я знала, что этот человек мертв? Честное слово, если бы вы его видели, то подобных вопросов не задавали бы!

Часы на стене отсчитали шестьдесят секунд. Каждая из них делала меня старше, наверное, на год. И когда я наконец встала, то была не цветущей молодой женщиной, а дряхлой напуганной бабкой.

На трясущихся ногах я подошла ближе к мужчине и буквально свалилась рядом, больно стукнувшись коленями о керамическую плитку. Протянула дрожащую руку, коснулась щеки незнакомца. Зачем? Не знаю!

Пальцы ощутили холод мертвой человеческой плоти.

Я уронила руку на колено и еще минуту просидела неподвижно. Мыслей никаких не было. Чувств не было. Сил не было. Ничего не было. Только шок.

Наконец я заставила себя встать и оглядела накрытый стол. Хорошо помню посуду, которая там стояла. После ухода Теплякова я успела прибраться, и Катька достала из шкафчика две чистые тарелки: для себя и для меня.

Тарелки стояли на своих местах. Но теперь рядом появилась еще одна. Третья. Это было похоже на детскую игру «найдите десять отличий». Я увидела еще одну рюмку, наполненную желтоватой жидкостью, еще одну чашку с остатками кофе, столовые приборы, положенные возле третьей тарелки, шоколадную плитку, надкушенную с краю. Отчетливый след зубов наводил на мысль о каком-то «слепке». Кажется, слепок зубов снимают при проведении экспертизы. Интересно, при чем тут экспертиза?..

Я дотронулась рукой до лба и ощутила холодные капли пота.

А экспертиза тут вот при чем, моя дорогая. В твоей кухне находится труп. Как сказал бы мой Пашка, «свежак».

При мысли о муже у меня снова подкосились колени, и я чуть не упала. Господи, как я объясню Пашке наличие в нашей квартире свеженького трупа?! Как?! Как?!

Я тихо застонала и с силой стукнулась головой об стенку. Как ни странно, боль немедленно отрезвила меня и помогла собраться с мыслями. Я хрустнула пальцами и начала размышлять.

Будем логичны. Мужчину этого я не знаю, никогда раньше его не видела и понятия не имею, как он сюда попал.

«Интересно, кто в это поверит?» – ехидно поинтересовался внутренний голос.

Да, действительно. Никто не поверит. Я сама не поверила бы, если б это произошло с кем-то другим. Но это произошло со мной. Что делать, что делать, что делать?..

Я взялась руками за голову и стала медленно раскачиваться.

Спокойно, Маша, спокойно! Продолжай рассуждать. Значит, так: вечером я напилась до бесчувствия и отключилась. Катерина была в адекватном состоянии, потому что уложила меня в кровать и укрыла пледом. Еще она сказала, что захлопнет входную дверь. Там стоит английский замок, он должен сам защелкнуться… Ну-ка проверим.

Я отправилась в жутковатое путешествие по темному коридору. Добралась до входной двери, нашла ручку в форме львиной головы, потянула ее на себя. Послышался едва уловимый скрипучий звук, и дверь открылась.

Не заперто. Заходи кто хочет.

Я поспешно толкнула ручку от себя. Щелкнул замок.

Что же получается? Получается, Катька забыла захлопнуть дверь? Или захлопнула ее недостаточно сильно, вот замок и не защелкнулся! И что дальше? Какой-то человек увидел открытую дверь, вошел и прямиком на кухню… Я пошла обратно, следуя предполагаемым маршрутом незнакомца. Он снова достал посуду, сел за стол, поужинал. А потом упал и умер. Почему умер? Я уставилась на мертвеца. Почему умер, почему умер?.. Вскрытие покажет! Может, сердце больное, может, еще что-то. Интересно другое: зачем он сюда зашел? Вот вопрос!

Вдруг пришло простое объяснение, и я тихо ахнула.

Картины! Этот человек – квартирный вор! Он зашел сюда для того, чтобы меня ограбить! Я сорвалась с места и добежала до зала, оглядела стены. Все на месте. Интересно, а деньги целы?

Открыла дверцу серванта. На дне итальянской вазы лежали четыре сотенные долларовые купюры. Ничего не понимаю!

Я разом обессилела и плюхнулась в кресло.

Если это грабитель, почему он в вечернем костюме? Да еще этот галстук-бабочка! По принципу «на работу, как на праздник»? Бред какой-то.

Тут мой взгляд упал на телефон, стоявший на рояле. Я сняла трубку и набрала Катькин номер.

Почти пять минут мне в ухо неслись длинные ровные гудки. Потом гудки прекратились, и сонная Катька вяло произнесла:

– Чтоб вы провалились, сволочи! Денег нет и не будет.

– Катя, – позвала я дрожащим голосом.

Несколько секунд царило молчание. Потом она откашлялась и спросила:

– Маш, ты? А то я уж подумала, что мои проклятые предки на опохмелку собирают. Тебе чего нужно в такое время? Опохмелиться не на что?

– Кать, – сказала я, не обращая внимания на ее хмурый тон, – ко мне вечером кто-нибудь приходил?

– В каком смысле?

– Ну, когда я уснула, приходил какой-нибудь мужчина?

Катька удивилась, затем раздраженно сказала:

– Маш, давай утром поговорим.

– Приходил или нет?! – закричала я. – Ты никого в квартиру не впускала?

Катька встревожилась. Голос в трубке был уже громкий и четкий:

– Маш, ты чего, с ума сошла? Кого я могу пустить в твою квартиру? Я тебя уложила в кровать и ушла. Со стола убирать не стала, уж извини…

– Дверь захлопнула? – перебила я.

Катька помолчала и ответила, что захлопнула, но как-то не очень уверенно.

– Точно захлопнула?!

Катька вспоминала. Наконец она спросила совершенно трезвым ясным голосом:

– Мария, что произошло?

– Приезжай ко мне. Немедленно!

– Ты с ума сошла?

– Быстро! Это вопрос жизни и смерти!

Секундная пауза. И Катя ответила по-военному коротко и четко:

– Еду.

Я закрыла лицо руками. Что мне делать? Вызвать милицию? Наверное, именно так я и должна поступить. Но что я им расскажу? Правду! Кто поверит в такую правду?

И самое главное: что я расскажу своему мужу? Этот вопрос меня добил.


Услышав стук, я насторожилась. Прислушалась, может, померещилось? Стук повторился. Я встала, подошла к двери и тихо спросила:

– Кать, ты?

Услышав тихое «Угу», я открыла дверь. Подруга стояла такая же собранная и деловитая, как обычно. Из-под полы короткого плаща торчал край ночной рубашки, на ногах тапочки. В чем была, в том и прилетела. Настоящий товарищ.

Катька вошла в коридор, потянулась к выключателю, но я перехватила ее руку, покачала головой.

– Что произошло? – спросила Катерина шепотом.

Я закрыла дверь и кивнула в сторону кухни. Говорить не могла: не было сил.

Катька направилась к повороту коридорной кишки. А я вернулась в гостиную и упала на диван. Последовать за подругой не хватило мужества. Несколько минут стояла мертвая тишина. Потом послышалась Катины шаги. Она была страшно бледная. Подошла ко мне, села рядом, сложив руки на коленях.

Минуту мы молчали. Потом Катя спросила:

– Кто это?

Я разомкнула плотно стиснутые губы и ответила, что не знаю.

– Он мертвый, ты в курсе?

Я кивнула. Катерина бросила на меня странный взгляд и снова уставилась в пол.

– Как он сюда попал?

Я пожала плечами:

– Понятия не имею! Проснулась ночью, встала, чтобы воды выпить. Дошла до кухни, а там темно. Не успела свет включить, споткнулась и упала прямо на него…

Меня передернуло при этом воспоминании. Катька успокаивающе положила холодную руку мне на колено.

– Милицию не вызвала? – спросила она. – Почему?

Я взглянула подруге в глаза.

– А что я им скажу? Они, наверное, поинтересуются, как он сюда попал. И что я им отвечу? Извините, понятия не имею, как он тут оказался!

– Правда, что ли?

Я горько усмехнулась:

– Даже ты мне не веришь! Неужели посторонние поверят? А главное, Пашка…

У меня сдавило горло. Молчание повисло между нами как тот пресловутый меч. Если бы мою проблему можно было решить так же просто, как в легенде! Разрубить узел, и все!

«Ничего не получится», – напомнил внутренний голос.

«Без тебя знаю!» – огрызнулась я.

– Там на столе третий прибор, – сказала Катя. – И рюмка.

– Я заметила.

– Получается, он поужинал, прежде чем умер?

– Получается, так, – согласилась я.

Катька снова бросила на меня быстрый взгляд.

– И ты ничего не слышала?

Я покачала головой. Безнадежная ситуация. Деваться мне некуда: впереди тюрьма.

Катерина сгорбилась, поставила локти на колени, обхватила ладонями щеки.

Я посмотрела на подругу. В гортани стоял комок слез, страха, ярости и бессилия.

– Кать, ты мне веришь?

Подруга медленно повернула голову. Я увидела незнакомые мрачные глаза и испугалась. Впрочем, Катька тут же оторвала руки от лица, выпрямилась и твердо ответила, что верит.

– Не реви, – сказала она. – Лучше давай подумаем, как в твоей квартире мог оказаться незнакомый мужчина. Либо он вошел, когда ты спала, либо… но я его не впускала, клянусь тебе! Ты мне веришь?

– Верю, – ответила я так же твердо, как Катерина минуту назад.

– Значит, он сам открыл замок, – продолжила вслух размышлять Катька. – Хотя… Не могу точно сказать, захлопнула я дверь или нет. По-моему, захлопнула, а может, и нет. – Катька виновато пожала плечами. – Нет, не помню. Пьяная была. Прости, Маш.

Я вытерла ладонями мокрые щеки.

– Даже если ты ее захлопнула, открыть этот замок можно ногтем. Пол-оборота, и все.

– Да, – согласилась Катька. – Не вовремя мы с тобой расслабились. Ой, не вовремя!

Она хлопнула себя по коленям и решительно встала.

– Милицию вызывать не станешь? Надо действовать, время не ждет.

Я в ужасе затрясла головой. Катька критически поджала губы.

– Чего ты боишься? Я подтвержу все, что ты скажешь!

Я безнадежно усмехнулась:

– Да кто мне поверит?

– Муж!

– Пашка не поверит в первую очередь. Он решит… Ну, не знаю. Например, решит, что это мой любовник. Или подумает, что я по собственной дурости познакомилась с кем-то и привела его в дом. А он меня предупреждал перед отъездом, чтобы я с незнакомыми людьми в разговоры не вступала.

– Маш, я расскажу Пашке, как было. Неужели он мне не поверит?

Я посмотрела на Катерину. Она и вправду такая наивная или притворяется?

– Кать, ты же моя подруга.

– Ну и что? – не поняла Катя и тут же хлопнула себя по лбу. – Ах да! Он решит, что я тебя покрываю.

Я опустила голову. Ситуация представлялась мне тупиковой. Либо тюрьма, либо развод с мужем, либо то и другое, вместе взятое. Дивная перспектива, иначе не скажешь!

– Значит, мы должны отвезти его подальше от дома и где-нибудь спрятать, – вдруг предложила Катька.

Я поразилась до такой степени, что даже не сразу нашлась, что ей ответить. А подруга стала развивать свою мысль:

– Это очень просто. Ты же сказала, что Тепляков оставил тебе ключи от машины.

Я захлопала ресницами. Катька схватила меня за плечи и с силой встряхнула.

– Приди в себя! – потребовала она жестко. – Одной мне не справиться! Где машина?

Я постаралась взять себя в руки и объяснить, как найти машину с обратной стороны дома.

– Слушай, а как мы его туда донесем?

– Очень просто, – ответила Катька сквозь зубы. – Я подгоню машину к подъезду, потом мы возьмем его с двух сторон, как пьяного, и дотащим. Понятно?

Я молча кивнула. Слезы высохли, но зубы начали выбивать нервную дробь.

– Дай мне какую-нибудь одежду, – продолжала распоряжаться Катя. – Ночью на дорогах полно патрулей, не могу же я перед милиционерами разгуливать в рубашке.

При мысли о патрулях и милиционерах мои ноги снова подкосились, и я шлепнулась на диван. Катерина злобно прищурилась, разглядывая мое зареванное лицо, и предупредила вполголоса:

– Я тебе сейчас ударю.

Я мгновенно вскочила и понеслась в спальню.

Раскрыла створки гардероба, вывалила на пол содержимое полок. Достала чистые джинсы, носки, свитер и кроссовки. Вернулась в комнату, протянула Кате вещи.

– Времени в обрез. Сколько уже? – спросила она, быстро переодеваясь.

Я взглянула на часы.

– Половина третьего.

– Вот видишь, скоро утро. Мы должны управиться до рассвета. Давай ключи от машины. Жди. – Катя открыла дверь и бесшумно растворилась в полутемном подъезде.

Я осталась одна. Точнее, один на один с трупом, лежавшим на полу в кухне. Громко тикали напольные часы, и этот звук заставлял сердце совершать дикие прыжки от желудка до самого горла. Я не выдержала испытание страхом, вышла на лестничную клетку и остановилась, придерживая дверь открытой.

Вот так гораздо спокойнее. С двух сторон квартиры соседей, если что, начну кричать «Пожар!», как учат психологи… А что, собственно, может произойти? Труп оживет? Я потрясла головой, отгоняя наваждение. То, что днем кажется смешным, ночью способно довести до инфаркта.

Внизу хлопнула подъездная дверь, загудел лифт. Я задержала дыхание, была напряжена.

Кабина доехала до нашего этажа, распахнулась дверь, Катька на цыпочках вышла на площадку.

– Ты чего здесь стоишь? – спросила она шепотом и подтолкнула меня к дверям. Я ввалилась в темный коридор и замерла. Катя похлопала меня по плечу, кивнула в сторону кухни. Ну и работенка нам сейчас предстоит!

– Иди вперед, – шепотом попросила я.

Подруга пожала плечами и двинулась на кухню, а я потащилась следом, как больная собака.

– Так, – сказала Катька, оглядев мертвого мужчину еще раз. – Сейчас поднимаем его и тащим в машину. Как пьяного, понятно? Если нас увидят, не паникуй. Просто молчи и делай каменную морду. Говорить буду я. Ясно? Ну, с богом!

Катерина вошла на кухню, присела рядом с мертвецом. Ухватила его за плечи, попыталась усадить. Я видела только руки мужчины, болтавшиеся в воздухе как плети.

– Помоги, – велела Катька.

Я послушно обхватила руками широкие мужские плечи. Мертвый холод просачивался даже сквозь рубашку и пиджак, леденя мои пальцы. Белое лицо с полуоткрытыми серыми глазами оказалось прямо перед моим. Я зажмурилась и, выполняя приказ Катерины, подхватила труп под руку. Труп оказался гораздо тяжелее, чем могло показаться на первый взгляд. К тому же он начал коченеть, а это создавало дополнительные трудности. После долгих усилий нам все-таки удалось поднять его с пола.

– Клади его руку себе на плечо, – продолжала командовать Катя.

Кажется, так вытаскивают раненых с поля боя. Вот и хорошо. Представим, что этот человек не мертвый, а раненый. Нам нужно донести его до санитарной машины. Спасем его и получим медаль «За отвагу».

Мы вышли из квартиры, Катя ногой захлопнула дверь. Щелкнул английский замок, но, честное слово, мне было на это наплевать. Даже если бы он не защелкнулся, я бы пальцем не пошевелила. Сейчас мне было наплевать на все: на картины великих художников, на дорогой фарфор, на столовое серебро, на деньги, на ювелирные украшения в сейфе… на все!

Я хотела только одного: отвезти мертвеца подальше от моего дома и забыть о нем, как о страшном сне!

Мы спустились вниз на лифте. В ночном подъезде порадовала пустота и тишина. Соседи спали, как полагается всем порядочным людям, и не интересовались, каким способом я избавляюсь от трупа. И на улице ни одного позднего или раннего собачника, ни одного бомжа, ни одного пьяного на лавке. Тишина, спокойствие, беспробудный сон. Как говорится, «в Багдаде все спокойно».

Мы дотащили мужчину до машины, и здесь наши мнения разошлись.

– Куда ты его тащишь? – зашипела Катька и приказала: – Давай сажай его в кабину.

– А в кабине труп не обнаружат? – попыталась отбиться я.

– А в кабине будет не труп, а пьяный человек! – втолковывала Катька хриплым шепотом. – Посадим его так, будто он спит, и все!

Ничего не соображая, я помогла подруге взгромоздить тело на высокое сиденье. Мертвец как-то странно скрючился и застыл в неестественной позе: огромная неуклюжая кукла, вызывающая отвращение.

Катька оглядела его со стороны и осталась недовольна.

– Нет, так у него неживой вид. Давай садись рядом.

– Рядом с ним?! – не поверила я.

– Ну да! А ты как полагала, в кузове доехать?

Я молча села в салон. Мы образовали живописную группу: две симпатичные девушки, а между ними труп.

Катя грубо встряхнула мертвеца. Задвинула его ноги под приборную доску, придала телу наклон и велела мне выпрямиться. Не успела я опомниться, как голова мертвеца упала прямо мне на плечо!

Я подскочила и чуть не заорала. Зашарила по стенке дверцы в поисках ручки, но Катерина цепко перехватила мою ладонь.

– Сидеть! Только твоей истерики сейчас не хватало!

– Катя, он холодный!

– Не нравится?

Подруга коротко рассмеялась, не разжимая губ. Мне стало так жутко от этого смеха, что я перестала биться и затихла на сиденье.

– Если тебе что-то не нравится – справляйся сама, – предложила Катя. – А я домой поеду. Не хочешь? – догадалась Катя, взглянув на меня. – Боишься не справиться? Ну тогда заткнись и делай, что тебе велено! Ясно?

– Ясно! – быстро ответила я.

– Истерика кончилась? Можно ехать?

Катерина внимательно оглядела меня, удовлетворенно шмыгнула носом. Воткнула ключ зажигания в гнездо, повернула вправо. Машина заурчала сиплым голодным звуком.

– Ты деньги взяла? – вдруг спросила Катя.

– Какие деньги? – не поняла я; зубы выбивали отчетливую дробь то ли холода, то ли страха.

Катя вздохнула:

– Ладно, проехали. У меня с собой двести долларов, надеюсь, хватит.

Катерина тронула педаль газа, выкрутила тяжелый руль. Машина неохотно развернулась и поползла к дороге. Голова мертвеца запрыгала у меня на плече.

«Картина Гойи!» – подумала я и закрыла глаза, чтобы не видеть того, что происходит. Ехать с закрытыми глазами было значительно удобнее. Во-первых, я не видела в сантиметре от себя заострившегося носа мертвеца. Во-вторых, не замечала, куда мы едем. И даже не поинтересовалась у Катерины, каков наш маршрут. Ей лучше знать, решила я мудро и положилась на подругу так, как привыкла это делать всегда.

Немного пугали фары встречных машин. Даже сквозь плотно стиснутые веки я замечала впереди источник света и тут же съеживалась в диком животном страхе. Только бы не патруль, только бы не патруль! И накликала.

Впереди замаячил очередной проблеск света. Катька негромко чертыхнулась, и я открыла глаза. На обочине дороги приткнулась постовая машина, а рядом с ней стоял гаишник в ярком жилете. Полосатый жезл, вытянутый горизонтально, мало напоминал шлагбаум, но Катька послушно затормозила, словно не могла проехать мимо.

Гаишник неторопливо направился к нам, помахивая жезлом. Катька отворила дверцу и обольстительно улыбнулась.

– Документики прошу, – сказал гаишник, даже не подумав представиться.

Его глаза цепко обежали нас двоих. Вернее, троих, хотя одному из пассажиров было уже наплевать на любого представителя власти.

Катерина извлекла из внутреннего кармана плаща паспорт.

– Пожалуйста!

«Надо же, – отметила я, – одеваться не стала, а документ не забыла! Молодец, что тут еще скажешь!»

Постовой изучил паспорт, вернул его и попросил документы на машину.

Катерина снова обольстительно улыбнулась:

– Видите ли, это не наша машина.

– Так, – ответил гаишник, оживляясь. – А чья?

Катька небрежно кивнула на мертвеца:

– Вот этого придурка. Наш знакомый. Упился, скотина, вусмерть… и дал храпака, – продолжала Катерина как ни в чем не бывало. – Пришлось нам с подругой тащить его домой.

Постовой открыл дверцу пошире, заглянул в лицо мертвецу. Вернее, попытался это сделать, так как ему был виден только затылок.

– Тряхните его! – потребовал гаишник.

Катерина схватила труп за плечо и потрясла.

– Ванька! – позвала она громко. – Очнись, придурок, проверка документов!

Я не смогла сдержаться и громко лязгнула трясущейся челюстью. Мертвец, как и следовало, остался неподвижен и нем.

– Бесполезно, – сказала Катька с сожалением. – Если хотите – будите его сами. Только из машины вытащите. Придурка тут же тошнить начнет, он вам всю обувь заблюет.

Такая перспектива, видимо, гаишника не вдохновила. Он поджал губы и в нерешительности уставился на затылок мертвеца.

– Маш, открой бардачок, – сказала Катька. – Посмотри, может, он там документы держит.

Я послушно открыла пластмассовую крышку, надеясь, что в полутьме не видно, как у меня трясутся руки.

– Точно! – сказала Катя. – Вон справа лежат, в уголке. Да вот они, не видишь, что ли?

Она раздраженно отбросила в сторону аудиокассету и схватила кожаную корочку, лежавшую под ней. При этом успела незаметно так ущипнуть меня за руку, что я чуть не вскрикнула.

– Вот, – сказала Катька, вручая гаишнику права. – Тепляков Иван Сергеевич, если он нам опять не соврал.

Постовой принял документ, изучил его, но как-то без особого восторга.

– Где доверенность? – спросил он.

– Какая? – прикинулась дурой Катька.

– На вождение чужого автомобиля!

– Да какой же он нам чужой? – снова удивилась Катька. – Родной брат, можно сказать!

– А права у вас имеются? – продолжал наступать гаишник. – Предъявите!

Катерина вздохнула, смиряясь с неизбежными финансовыми потерями. Выпрыгнула из кабины, взяла гаишника под руку, отвела его куда-то назад, за машину. Оттуда тут же послышалось глухое гудение голосов, изредка прерываемое игривым смехом Катерины и редкими междометиями постового.

Я сидела, закрыв глаза и поручив свою душу богу. Мысленно я уже видела себя в наручниках, а Катьку… Господи, Катька тут совершенно ни при чем! Нужно ее как-то вытаскивать. Что бы мне такое придумать? О! Скажу, что обманула подругу. Она понятия не имела, что везет мертвого человека! Нет, это неуклюжая версия. Просто смехотворная. Нет, не годится… Тогда нужно…

На этом месте мои мысли прервались и разлетелись в стороны, как стая непуганых ворон. Потому что дверца распахнулась и Катька шумно плюхнулась на сиденье. Осмотрев то, что от меня осталось, она поинтересовалась, жива ли я.

– Не знаю, – ответила я шепотом.

Тут в мое окошко кто-то стукнул, мы одновременно заорали и подскочили на месте.

Удивленный гаишник стоял рядом с моей дверцей и хлопал глазами. Я нашарила ручку, немного опустила стекло. Голова мертвеца по-прежнему лежала на моем плече.

– Какие вы нервные! – усмехнулся гаишник.

Я растянула резиновые губы в не поддающейся описанию улыбке. Гаишник поморщился. Наверное, моя улыбка ему не понравилась.

– Ночью все нервные, – нашлась Катерина, наклоняясь к окну рядом со мной.

– Да какая ночь?! Уже утро! – успокоил нас постовой. – Половина пятого.

Сердце у меня упало в пятки. Ночь кончается! Скоро станет светло, а мы до сих пор не избавились от трупа!

– Сколько-сколько? – в отчаянии переспросила я.

– Половина пятого, – повторил гаишник и подозрительно уставился на меня.

– Господи, Ванькина жена уже обзванивает морги! – пришла на выручку Катерина. – Мы поедем, а? А то она ваших коллег изнасилует!

– А она симпатичная? – поинтересовался гаишник игриво.

Катька неопределенно пожала плечами, и постовой быстро сориентировался:

– Понятно. Тогда не надо. Ладно, поезжайте. Я что хотел сказать… Там впереди еще один пост, если остановят, скажите, что Самойленко вас проверил.

– Спасибо, – сказала Катька и кокетливо повела бровями.

Гаишник обошел машину. Катерина приоткрыла свою дверь.

– Значит, как договорились? – спросил он многозначительно. – Завтра в пять?

Катерина что-то ответила, а что, я уже не разобрала. Только услышала, как дверца наконец захлопнулась, и ухмыляющийся постовой отошел назад.

– Господи, неужели пронесло? – вырвалось у меня.

Катерина смотрела вперед не отрываясь. Улыбка сползла с ее лица, и оно мгновенно стало измученным и хмурым.

– Не пронесло, – ответила она. – Все выдоил, скотина. До последнего цента.

– Я возмещу.

– Это само собой, – сказала Катерина сквозь зубы и мрачно ухмыльнулась.

Несколько секунд я молчала, потом робко поинтересовалась:

– Куда мы его везем?

– За город, – ответила Катерина. – Доедем до Немчиновки, там видно будет. Была в Немчиновке? Нет? Сейчас побываешь, – пообещала подруга и с силой надавила на педаль газа.


Мы выехали за кольцевую. Катерина сбросила скорость, свернула на узкую проселочную дорогу. Машина поползла по неровным ухабам.

– Я здесь когда-то была, – объяснила Катя, не отрывая взгляда от лобового стекла. – Давно. Года два назад. Насколько я помню, недалеко должен быть пруд. Если, конечно, его еще не засыпали.

Я немного пришла в себя и сделала то, что давно хотела: подняла безжизненную голову со своего плеча и уложила ее на изголовье сиденья. Мне сразу стало намного легче.

– Зачем нам пруд? – спросила я.

– А ты не понимаешь?

Я посмотрела на Катьку. Катька посмотрела на меня. Мне стало страшно.

– А что с ним еще делать? – прочитав мои мысли, огрызнулась подруга. – Предлагаешь оставить прямо под кустиком? Чтобы его обнаружил любой деревенский пацан через пару часиков? Ну, тогда к тебе большая просьба: побудь дома, никуда не уходи. За тобой приедут.

– Откуда милиция узнает? – захныкала я, но Катька перебила меня яростным возгласом:

– От верблюда! Да приди ты в себя хоть ненадолго, идиотка! Нас только что остановил постовой! Ты думаешь, он не сможет узнать мужчину в вечернем костюме с галстуком-бабочкой? Он на труп полчаса пялился! К тому же описать нас – пара пустяков! Нет, милая моя, нам его оставлять на видном месте никак нельзя.

Я посмотрела на мертвеца. Бледные рассветные лучи замерцали в стекляшках глаз. Я содрогнулась.

– Катя, я не смогу.

– Еще раз это скажешь, выйду из машины, поймаю тачку и уеду домой, – пообещала подруга. – Я для кого тут стараюсь?! Для себя, что ли?!

Я отвернулась и стала смотреть в окно. Асфальтированная городская местность закончилась, вокруг нас живописно раскинулись пригорки и рощи деревни Немчиновка.

– Слава богу, пруд на месте, – вздохнула Катерина.

Я посмотрела в лобовое стекло. Впереди маячили берега обширного пруда. Водоем, как и полагается, был очень мутным, очень грязным и очень заболоченным. Катерина подвела «Газель» почти вплотную к берегу и остановилась.

– Все, – сказала она. – Дальше придется как-то приспосабливаться.

Подруга открыла дверцу, спрыгнула вниз. Негромко выругалась, предупредила, что после дождя здесь грязно до ужаса. Я открыла свою дверцу, оглядела размытую влажную почву. Ну, была не была… Я перекрестилась и прыгнула вниз.

Катерина уже бродила вдоль берега, что-то разыскивала на земле. Нашла большой увесистый камень, подняла его, вернулась к машине.

– Вот, – сказала она, не глядя на меня. – Веревка нужна. Иначе всплывет.

Я молчала. Подруга бросила камень на землю, посмотрела на меня:

– Ты в сознании?

– К сожалению, да, – ответила я, обретая голос.

– Тогда подумай, где нам взять веревку.

Я приложила руку к голове, сосредоточилась на поставленной задаче. Не нужно думать для чего понадобилась веревка, нужно подумать, где ее взять. Так… Веревка, веревка, веревка… Вспомнила!

– В кузове! Я свои картины перевязывала, прежде чем уложить. Только не знаю, насколько она прочная.

Но Катерина меня уже не слушала. Рванула к кузову, распахнула дверцы, нырнула вглубь.

Я огляделась. Кругом было безлюдно, но ночь уже не казалась такой непроглядной. Небеса на горизонте приняли неприятный пепельный оттенок. К Москве приближался рассвет.

Катерина вернулась, на ходу разматывая веревку. Ее новый немецкий плащ избороздили грязные разводы, кроссовки потерялись в налипшей на них грязи.

– Машину придется помыть, – сказала я.

Катька подняла на меня взгляд:

– Чего? А-а-а… Машину помыть… – Она обернулась, осмотрела заляпанную «Газель», одобрительно кивнула: – Здравая мысль. Только мыть ее будем в городе, ладно?

Я не ответила, так как меня уже волновала новая проблема.

– Кать, а как мы его… – я проглотила слюну и с трудом договорила: – утопим?

– Очень просто, камень на шею, и в воду.

– Да, но не у берега же…

– Конечно, не у берега. Нужно дотащить его до середины пруда.

– Нет!

– Ты это мужчинам почаще говори, – посоветовала Катька. – А мне не надо. Значит, так. Раздеваемся, берем покойника с двух сторон, тащим в пруд. Доплываем до середины пруда, отпускаем покойника, плывем обратно. План ясен?

– Я не смогу!

Катька пожала плечами, бросила веревку и демонстративно пошла к дороге.

– Стой! Я согласна.

Катерина вернулась и, не замечая, как меня всю колотит, приказала:

– Торопись. Скоро в деревне жизнь начнется. Если нас увидят – всё.

Я присела и быстро расшнуровала грязные кроссовки. Неловко стащила их вместе с носками, взялась за край свитера.

Кожу словно обожгло холодным предутренним воздухом. Я поежилась. Если воздух такой холодный, то вода… Нет, об этом лучше не думать. Иначе я с ума сойду. Стараясь не трястись, сняла с себя свитер, стянула джинсы, босиком прошлепала к машине и уложила вещи на водительское сиденье. Катерина возилась рядом с мертвецом. Что она делала, я не видела, но догадаться было не сложно: вязала петлю с камнем вокруг его шеи.

Мы вытащили покойника из машины. Он изрядно окоченел, поэтому тащить его стало значительно труднее. Руки трупа не желали складываться, голова не желала пригибаться, ноги растопыривались в разные стороны, как у сломанной куклы, и весь он был холодный, омерзительный…

Сейчас мне кажется, будто происходило это не со мной, а с какой-то другой, незнакомой женщиной. Я бы не смогла затащить труп незнакомого человека в деревенский пруд. Я бы не смогла раздеться до трусов холодным сентябрьским утром. Я бы не смогла шлепать босыми ногами по грязной размытой земле. Я бы не смогла нырнуть в ледяную мутную воду, не выпуская из рук чужой мертвой ладони. И я никогда бы не доплыла до середины пруда, даже налегке… Так что скорее всего это была не я. Это была другая, не вполне нормальная женщина. Нормальному человеку проделать нечто подобное просто не под силу.

Холодная мокрая ладонь тронула мое плечо, и я в ужасе отшатнулась. Мне показалось, что мертвец выплыл из мутной глубины, выбрался на грязный берег и схватил меня, чтобы утащить за собой.

– Ты чего? – спросила Катя, отряхивая ноги от налипшей грязи.

– Ни… ничего.

– Тогда одевайся. А то вся уже синяя.

Подруга побрела к машине. Я двинулась за ней как сомнамбула.

– Не дрейфь, – сказала Катька, натягивая свитер. – Все позади. Сейчас вернемся в город, первым делом помоем машину. Потом вычистим квартиру. Приборы, которыми пользовался этот… потерпевший… Так вот, приборы, которыми пользовался потерпевший, лучше выбросить. Пожертвуешь богемским стеклом и мейсенскими тарелками?

Я кивнула. Зубы стучали так сильно, что говорить не было никакой возможности.

– Потом переберем продукты, – продолжала Катька. – От них тоже лучше избавиться. Потому что его скорее всего отравили.

– Отравили?

– Мария, ты не горное эхо. Да, я думаю, его отравили, – подтвердила Катька. – Видела пену в уголках рта? И губы синие. Ну, губы, предположим, у мертвых всегда синие, а вот пена…

– Хватит! – не выдержала я.

– Ладно. Садись в машину, – велела Катька. – Поехали домой.

На негнущихся ногах я обошла тепляковскую «Газель», взгромоздилась на сиденье. Оно было холодным, словно мертвая кожа покойника. Господи, ну почему меня преследует этот образ?!

Катерина захлопнула дверцу, повернула в замке ключ зажигания.

– Сейчас, немного прогреем кабину, – сказала она и сунула руки под мышки. Я последовала ее примеру.

Катерина помолчала еще минуту и вдруг спросила, есть ли у меня дома яды. Я даже перестала стучать зубами.

– С ума сошла! Откуда?!

– Ну, не знаю. Ты же художник, а художники иногда пользуются химикатами. Белилами, сурьмой…

– Ничего подобного у меня нет!

– А у Павла?

Я испуганно уставилась на Катьку. Подруга сосредоточенно смотрела прямо перед собой. Мне показалось, что она избегает моего взгляда.

– У Павла? Зачем ему яды?

– Не знаю, – повторила Катька все тем же двусмысленным неопределенным тоном, который мне страшно не нравился. – Не знаю. Может, с работы принес. Из адвокатской конторы. Или клиент попросил взять на хранение.

– Прекрати! – сказала я. – Порешь всякую чушь, противно слушать!

Катька поджала губы. Нехотя повернулась ко мне и встретилась со мной взглядом.

– Но чем-то же он отравился…

Я замерла. Что же это получается? Получается, что в моих шкафчиках хранится ядовитое вещество? Причем хранится рядом с продуктами? Или в продуктах?.. Стоп, стоп! Я провела трясущейся рукой по щекам.

Не может этого быть. Кофе я вчера пила, причем пила не одна, вместе с Ванькой. Катерина заваривала чай, и его мы тоже пили. Значит, кофе и чай чистые. А что может быть отравленным? Что?! Да нет, ерунда. Кому понадобится подсовывать мне отраву? Кто заинтересован в моей смерти? Пашка?.. Не верю. А кроме мужа, никаких родственников и наследников у меня нет.

– Поехали домой, – попросила я дрожащим голосом.

Катька вынула руки из-под мышек, взялась за руль. Через двадцать минут мы выползли из поселковой грязи на ровную асфальтовую дорогу и прибавили скорость.

Городские многоэтажки уже вырисовывались на горизонте, а я все еще сидела неподвижно, придавленная страшными сомнениями.

Неужели кто-то мог желать моей смерти?

Кто?.. За что?..

Ответа не было.

* * *

Мы доехали до центра города, и небо окончательно прояснилось.

– Смотри, – сказала Катька, пригибая голову и выглядывая в окно, – солнышко!

– Кать, как мы машину-то мыть будем? – заволновалась я. – Уже без пяти шесть. Народ выползать начнет! Кто на работу, кто с собаками погулять. И что? На виду у всех начнем с колес грязь счищать? Да и негде во дворе, там машин полно, соседи ругаться будут…

– Да. Ты права, – вздохнула Катька и решила: – Ну, делать нечего. Давай искать автомойку. Есть же круглосуточные.

Прошло не меньше часа, прежде чем мы нашли работающую мойку. Заспанный рабочий, зевая, оглядел нашу «Газель», облепленную грязью по самые уши, и заломил двойную таксу. Я тут же согласилась.

А Катерина подтолкнула меня в бок и прошипела:

– Деньги откуда возьмем? Я свои гаишнику отдала!

– Значит, так: сиди на месте и следи, чтобы машину хорошенько отмыли. – Я быстро сориентировалась в ситуации. – А я смотаюсь домой за баксами. Если есть круглосуточные мойки, то есть и круглосуточные обменники. В любом случае выбора у нас нет. Я поехала?

– Давай. Только побыстрей, а то что я ему скажу?

И Катька кивнула на рабочего, приступившего к своим обязанностям.

Я чмокнула ее в щеку, выскочила на обочину и замахала руками. Поймала раннего таксиста, быстренько объяснила ситуацию. Водитель заколебался, подозрительно осматривая мой внешний вид, но я пообещала чаевые в баксах, и шофер дрогнул.

– Ладно, давай садись, – сказал он, распахивая дверцу, но, увидев мои ноги, по колено обляпанные грязью, сморщился: – Подожди, сначала газетку постелю. И где тебя носило с утра пораньше?

Я, как вы понимаете, ничего ему не ответила.

До дома мы доехали быстро. Полупустые утренние дороги не мешали нам развивать предельную для города скорость. Шофер въехал во двор, остановил машину, подозрительно поинтересовался:

– А черный ход тут есть?

– Нет, – ответила я. – Хотите, можете со мной пойти.

– Ладно, дождусь. Только ты побыстрее.

Я нырнула в подъезд, взлетела на седьмой этаж, молясь только об одном: чтобы меня никто не увидел. И на этот раз боженька смилостивился и не стал посылать навстречу соседей.

Я открыла дверь, скинула кроссовки в оболочке из глины. Подбежала к серванту, вытащила из вазы оставшиеся четыреста долларов. Сунула их в карман джинсов, вернулась в прихожую. Немного поколебалась и направилась в ванную. Мертвый холод намертво застрял в моих ладонях, и мне хотелось поскорее смыть это ощущение. Я схватила кусок мыла и вдруг остолбенела.

На туалетной полочке лежали мужские часы. Дорогие часы, кажется, «Ролекс».

Я уронила мыло в раковину, двумя пальцами взялась за ремешок, приподняла часы с полки. Действительно, «Ролекс». Выходит, покойник, прежде чем сесть за стол, вымыл руки, как и полагается приличному человеку. Снял часы, чтобы не намочить, и забыл их на полке.

Я на секунду прикрыла глаза, но времени на мои дамские слабости уже не оставалось. Во дворе томился ожиданием шофер, на автомойке страдала Катерина.

Я бросила часы под ванну. Вот так. Пусть полежат пока. Потом сообразим, что делать дальше.

Я вышла из ванной, погасила свет. Вспомнила, что так и не вымыла руки, но возвращаться не захотела. Достала из обувного шкафчика старые кеды, обулась, постояла в раздумье: ставить квартиру на сигнализацию или не надо?

Решила, что лишние свидетели раннего ухода мне не нужны, и не стала звонить на пульт. Вышла из квартиры на цыпочках, бесшумно прикрыла за собой дверь.

На этот раз я не поленилась, тщательно закрыла дом на все замки. Выдернула ключ, обернулась и встретилась взглядом с Ниной Ивановной.

Она неприлично таращилась во все глаза на мой бомжовый прикид.

– Боже, в каком ты виде! – возмутилась Нина Ивановна, рассматривая разводы грязи на джинсах.

– Я машину мою, – сказала я и стукнула по кнопке вызова лифта. Тут же подумала: «Дура, зачем это сказала?» Но было уже поздно.

– Машину? – не поняла соседка. – Какую машину? Пашину? А почему…

Договорить она не успела. Я прыгнула в кабину лифта и попрощалась. Двери захлопнулись прямо перед изумленной соседкой, и только тут я сообразила, что она тоже собиралась спуститься вниз.

Я нервно засмеялась. Одним свидетелем стало больше. Не убрать ли и Нину Ивановну? Как говорится, аппетит приходит во время еды!

Я выскочила из подъезда. Увидев меня, пожилой таксист заметно обрадовался.

– В обменник! – сказала я, едва захлопнув за собой дверцу. – Вы не знаете, тут поблизости круглосуточного нет?

– Должен быть! – ответил шофер, трогая машину с места. – Здесь центр! Тут все должно быть!

И не ошибся. Еще через десять минут мы уже летели обратно к автомойке, на которой томилась моя подруга.

– Успела? – крикнула я, выскакивая из машины.

Катька обернулась и сообщила, что рабочий уже пошел выписывать счет.

– Кузов мыть не стали, – сказала Катя. – Изнутри, я имею в виду. Там не грязно. Внутри вымыли только салон. Слушай, ты не догадалась захватить мне что-нибудь на ноги? Сама-то переобулась!

– Кать, это последние ботинки, – оправдывалась я. – Остались только туфли на шпильках. На носок не влезут.

Катька еще раз осмотрела свою обувь и решила:

– Ладно. В носках поеду. Не пачкать же педали!

Машин на дороге изрядно прибавилось, скорость пришлось сбросить до сорока километров в час.

– Я сейчас умру, – сказала Катька и широко зевнула. – От недосыпания!

– Не вздумай!

– Что, испугалась? Сама-то машину водить не умеешь!

– Я не поэтому, – тихо ответила я. – Кать, не умирай, пожалуйста. Я без тебя не смогу.

Катерина посмотрела мне в глаза. Тут же отвела взгляд, нахмурилась и за оставшееся время не произнесла ни слова.

Мы припарковали «Газель» возле подъезда. Соседи разъехались по своим рабочим делам, и двор опустел.

– Надеюсь, этот кретин заберет машину до вечера, – сказала Катерина. – А то вернутся обитатели дома, скандал устроят.

Я отперла замки, и мы ввалились в коридор. Катерина швырнула на пол кроссовки, которые несла в руках, потянулась, разминая косточки.

– Все, – сказала она. – Слава богу, вот и все.

– Носки тоже лучше снять, – посоветовала я. – Подъезд у нас далеко не стерильный.

Катерина стащила с себя носки, бросила их на измазанную обувь. Я подошла к подруге, крепко обняла ее за шею. Катька замерла в неудобной позе, но сама до меня так и не дотронулась.

– Ты чего? – Она мягко оторвала мои руки, отодвинулась в сторону.

– Кать, я этого никогда не забуду…

– Зря.

– Нет, ты не поняла. Я не забуду, как ты мне помогла…

– Хватит! – перебила Катерина.

Мне показалось, она сердится. Вот глупая! За что сердиться? За мою бесконечную благодарность?

Тем не менее спорить я не стала. Я просто не умела спорить с подругой. Достала из кармана две помятые бумажки по сто долларов, протянула Катьке.

– Вот. Должок! Ты же расплатилась с гаишником! – напомнила я.

Катерина потянулась к деньгам, но тут же отдернула руку и с подозрением спросила, осталось ли у меня на жизнь.

– У меня еще есть, – заверила я подругу. – Мне хватит.

Я выгребла из кармана остатки наличности. В обменнике я разменяла сто долларов. Получила две тысячи семьсот рублей. Почти тысяча рублей ушла на помывку «Газели». Еще восемьсот – таксисту. Значит, у меня осталось девятьсот рублей и сто долларов.

Катерина постучала пальцем по моей голове.

– На целый месяц? Приди в себя, подруга! Тебе этого хватит на две недели!

– Перебьюсь, – ответила я упрямо.

Катерина с жалостью посмотрела на меня, но спорить не стала. И на том спасибо.

– Давай поделимся, – предложила она. – Сто долларов я заберу, у меня с деньгами напряженка, а сто ты себе оставишь.

Я разозлилась, но не на подругу, а на себя. Что же я за создание такое? Вечный балласт на шее у родных и близких! Когда это кончится?!

– Нет! – отрубила я. – Деньги ты возьмешь! Без разговоров! Свои материальные проблемы я буду решать самостоятельно! Я взрослый человек! Понятно?!

Катька молча сгребла с моей ладони двести баксов и сунула их в карман плаща. Я немного успокоилась.

– Вот так. Извини, что наорала: я не на тебя, я на себя злюсь.

Катерина кивнула с какой-то странной полуулыбкой. Похоже, ее насмешила моя претензия стать самостоятельным человеком.

Я поспешила перевести разговор на другую тему:

– Ладно, займемся уборкой. Или ты устала? Хочешь, пойди прими душ. А я пока посуду соберу. На выброс…

Катерина оглядела себя и неожиданно согласилась, заметив при этом, что мне тоже не мешало бы потом принять душ.

– Я после тебя.

– Ладно. Давай полотенце.

Через две минуты Катька закрылась в ванной, а я пошла на кухню наводить порядок.


Я села за стол, оглядела остатки пиршества.

На тарелке незваного гостя лежали нетронутый кусок сыра, огрызок яблока и сигаретный бычок. Фу, какая мерзость! Ненавижу застоявшийся запах табака!

Я уже было хотела выкинуть окурок, но… Нет. Нельзя ни к чему прикасаться. Надо надеть резиновые перчатки, собрать посуду, которой пользовался незнакомец, сложить ее в отдельный пакет и вынести на улицу. А перед тем как бросить в мусорный бак, хлопнуть пакетом о его железную стенку, чтобы посуда разбилась. Иначе это будет выглядеть более чем подозрительно: нетронутый мейсенский фарфор и богемское стекло на помойке!

Я осмотрела тарелку, которую мне предстояло разбить и выбросить. Хорошая тарелка. Это из сервиза на двенадцать персон. Сервиз практически целый, не хватает одной десертной тарелки. Теперь не будет хватать еще одной: обеденной. Ну и что? Подумаешь, трагедия!

А вот стопку очень жалко.

Я наклонила голову, оглядела сине-золотую стопку на толстой слоновьей ножке, в которой плескались остатки жидкости. Приблизила нос к хрустальному краю, осторожно принюхалась.

Кажется, виски. Ну да, виски! Ничего другого у меня вчера не было. Мы с Пашкой алкоголь дома не держим: если есть повод, покупаем бутылку вина и выпиваем ее за один вечер.

«Да, рюмку жалко, – продолжила я ход своих рассуждений. – У меня таких всего шесть. Если эту выкинуть, останется пять. Жалко. Рюмки красивые, уж не говоря о том, сколько они стоят! Может, не выбрасывать?..»

Я воровато оглянулась на ванную, из которой доносился шум льющейся воды.

Припрятать рюмочку, пока Катька не видит? Сейчас быстренько выплесну остатки виски в раковину, вымою стопку какой-нибудь «Досей» и поставлю в шкаф. Да, так я и сделаю.

Но тут шум воды в ванной стих. Я замерла, словно воришка, пойманный на месте преступления.

Поздно. Сейчас Катька появится на кухне и намылит мне шею. Действительно, чего я жадничаю? Все преступники погорают из-за этой отвратительной черты! А если в рюмке находится отрава? Смыть следы до конца не удастся, и дома останется улика против…

Против кого?

Я рухнула на стул. Страшные сомнения, обуревавшие меня часом раньше, снова вернулись.

Неужели у меня дома хранилась какая-то отрава? Чушь, не может этого быть. Может, Катерина права, Пашка принес домой какую-то дрянь по просьбе клиента? На время… Опять-таки полная чушь. Не станет мой муж выполнять подобные идиотские просьбы. А если он не знал, что это отрава?

Я подумала и решительно покачала головой.

Нет, Пашка – человек ответственный и осторожный. Хранить дома неизвестные пакеты не в его духе. Нет, не верю, что он притащил домой какую-нибудь гадость и не знал, что это такое.

– А если знал? – спросила я вслух.

Сказала – и сама испугалась. Что же это получается? Мой муж хотел меня отравить?

Катерина появилась в моем банном халате, с накрученным на мокрые волосы полотенцем. Она обвела взглядом разгромленный стол, который я так и не убрала.

– Кать, я не хочу выбрасывать эту стопку, – начала оправдываться я. – Нельзя ее оставить?

– Нельзя. Пойми, глупая, это в твоих интересах! В доме не должно остаться никаких следов… хм… потерпевшего. Просекаешь?

Тут мой взгляд упал на стол, и я так громко вскрикнула, что Катька подпрыгнула и схватилась за сердце. Я вытянула дрожащую руку и указала на кружку, стоявшую между тарелками и стопками.

– Это не моя… Это не моя посуда! – повторила я. – У меня такой никогда не было! Понимаешь?

Кружка выглядела слишком дешевой, чтобы моя мама согласилась принести ее в дом. Обычный керамический ширпотреб, который продается в любом универсаме, разрисованный цветочками, с толстой ручкой… Ничего особенного.

Внутри кружка была покрыта грязными темными разводами, похожими на кофейные.

– Точно не твоя? – потребовала ответа Катерина. – Ручаешься?

– Стопроцентно!

– Может, Пашка купил, а ты не заметила?

– Не может, – ответила я твердо. – Пашке нравилась наша посуда. Он бы не стал покупать такую дешевку.

Катерина задумчиво кивнула. Наклонилась к кружке, принюхалась.

– Кажется, кофе. Что же это получается? – спросила она. – Выходит, этот… потерпевший явился в твой дом со своей кружкой? И при этом на нем был вечерний костюм с галстуком-бабочкой?.. Полный маразм!

Я плюхнулась на стул, яростно растерла ладонями лицо. Голова, уставшая от недосыпания и постоянного стресса, гудела как колокол.

Минуту мы сидели молча и, ничего не понимая, растерянно пялились друг на друга. Тут тишину разодрал громкий звонок в дверь, и мы с подругой, не сговариваясь, подпрыгнули на стульях.

– Господи! – произнесла я.

А Катька добавила:

– Совсем плохие стали.

Звонок повторился. Требовательный, настойчивый звонок, вызывающий желание вытянуться по швам и замереть.

– Может, не открывать? – спросила Катька.

– А если милиция? – возразила я.

– Не могли они так быстро нас вычислить!

– А если смогли?

Чья-то властная рука нажала на звонок и не отпускала его целую минуту. Я встала. Катька перехватила мою ладонь.

– Не открывай!

– Дверь выломают, – сказала я.

– Пускай ломают!

– Ну да! Мало Пашке из-за меня неприятностей, еще и дверь менять придется! Нет уж, мать, пойду открою.

Катька побледнела. Я сжала ее пальцы и тихо попросила:

– Ни о чем не беспокойся. Ты тут вообще ни при чем. Я сама разберусь.

Звонок заголосил как ненормальный. Мне даже показалось, что звук стал громче, чем обычно. Милиция. Как пить дать милиция. А у меня улики на столе… Да ладно, плевать! Скорее бы все кончилось!

Я подошла к дверям комнаты, окинула прощальным взглядом все ее великолепие. Наверное, меня сразу заберут и я всего этого еще долго не увижу. Лет восемь как минимум.

Я встретилась взглядом с мамой на портрете. Мама смотрела на меня со стены, и глаза ее были мрачными.

Я помахала ей рукой, тихо сказала:

– Вот такая я дура. Прости меня, ладно?

Повернулась к входной двери, отперла замок и, увидев посетителя, тут же плавно съехала вниз по стеночке: настолько неожиданным и огромным было облегчение.

На площадке стоял мой заклятый друг и коллега Тепляков.

– Привет! – загрохотал Ванек, жизнерадостно перешагивая через меня, как через труп. – Ты чего не открываешь? Оглохла? Или любовника в окно выбрасывала? А?..

И Тепляков захохотал, довольный своим плоским юмором.

Я с трудом забарахталась, пытаясь встать. Выпрямилась, схватилась за ручку двери. Почему-то меня ноги не держали.

– Сволочь ты! – сказала я с чувством. – Чего явился с утра пораньше?

– Как это? – удивился Ванек. – За машиной! У тебя моя машина осталась, ты не забыла?

Ванек снял куртку и повесил ее на вешалку. Ясно. Он у меня еще и позавтракать собирается. Доесть лапшу «Доширак», до которой вчера очередь не дошла. Имеет право! Как говорится, за все уплачено!

– А картины? – продолжал перечислять Ванек. – Три шикарные картины в шикарных рамах! Надеюсь, ты их забрала на ночь в дом?

– Забрала, забрала. Вот они, твои шикарные в шикарных рамах.

Я кивнула на картины, прислоненные к стене.

– На пол бросила! – возмутился Ванек.

– Не бросила, а поставила!

Ванек крякнул, выставил вперед толстую руку и с наслаждением принялся подсчитывать убытки:

– Ну, мать, я не знаю, что тебе сказать. Поцарапала – раз. – Он загнул мясистый палец, похожий на баварскую колбаску. – Пыль на краски натащила – два. Ты же грамотный человек, должна понимать, что…

Тут Тепляков неожиданно заглох, как отработавший мотор. Я обернулась и увидела Катерину. Она прислонилась к стене, сложила руки на груди и с интересом прислушивалась к нашему содержательному диалогу.

Увидев мою подругу, Тепляков как-то сразу усох и стал меньше ростом. Я бы даже сказала, что он съежился, выискивая пути к бегству. Но я уже сориентировалась и вытащила из двери ключ. Ванек смирился с поражением и тяжело вздохнул.

– Что ж ты меня вчера не дождался? – осведомилась Катерина задушевным тоном, которым, как я думаю, она обращается к своим пассажирам.

– Я… это… торопился…

– Куда? – удивилась Катя. – Куда тебе торопиться, Тепляков? Твои поезда давно ушли! Да я смотрю, ты мне совсем не рад, – огорчилась она.

– Почему? Рад, – отозвался Ванек, но как-то не очень убедительно.

– Это приятно. А уж как я рада!..

Катька не договорила и широко развела руками, словно собиралась заключить Теплякова в объятия. Наверное, Ванек подумал то же самое, потому что быстро попятился в гостиную.

– Ты куда пошел? – закричала я. – В грязной обуви!

Ванек замер на месте, тяжело дыша. Его глазки забегали по сторонам. Он уже понял, что удрать без потерь не удастся, и теперь судорожно прикидывал, как вырваться с наименьшим уроном.

– Я слышала, ты вчера картинку продал, – продолжала Катерина, надвигаясь на Теплякова, как предвестник цунами.

– П-продал… За пятьдесят баксов!

– Мне сказал – за двести, – уличила я.

– Пошутил, – быстро открестился Тепляков.

– А вот мы сейчас проверим, – сказала Катька.

Прежде чем Тепляков что-то сообразил, она запустила руку во внутренний карман его куртки и выудила бумажник.

– Не смей! – заверещал Тепляков. Дернулся с места, но я быстро подставила ему ногу, и коллега с грохотом растянулся на полу.

– Растешь на глазах! – похвалила меня Катерина. – Просто не узнаю!

Я скромно потупилась. Да уж, заслужила комплимент. Сама себя не узнаю. Подруга расстегнула толстый бумажник, пересчитала купюры.

– Ты смотри, как хорошо живут нищие художники, – удивилась она. – В рублях… раз, два, три, четыре… пять тысяч. А в долларах… почти семьсот. Тепляков, ты котируешься не хуже Рембрандта!

– Это на стройматериалы, – хмуро ответил Ванек. – Я дома ремонт начинаю. Будь человеком, не трогай, я тебе все завтра отдам.

– Ай-яй-яй! – укорила Катерина. – Как не стыдно так нагло врать! Про то, что ты мне завтра отдашь, я слышу с прошлого года! Тепляков, неужели трудно придумать что-нибудь другое? Ну, например, что тебе предстоит операция по смене пола. Или что на тебя наехал художник Шилов, ревнующий к славе и таланту… А, Тепляков? Слабо?

Ванек не ответил. Он сидел на полу и хмурился, потирая толстую ногу.

– Ушибся? – догадалась Катерина. – Бедняжка. Ну ничего, до старости заживет. В общем, так: свои две тысячи я забираю. Ты не против? Кстати, сколько ты у этой дурочки вчера увел? Сотню баксов?

Катерина достала из бумажника стодолларовую бумажку и протянула мне. Я сунула деньги в задний карман брюк.

– Не смей! – взревел Ванек. – Она мне сама отдала! Я на продукты потратился! Один вискарь четыреста рублей стоил!

– Ваня, ты сам его и выпил, – напомнила я.

– Ну и что?! Все равно непорядочно!..

Договорить он не успел. Катерина вынула из бумажника еще одну стодолларовую бумажку и задумчиво пошелестела ею в воздухе. Ванек умолк, испуганно глядя на Катьку.

– Вань, одолжи сотню, – попросила Катерина. – Я завтра отдам.

– Не могу!

– Почему? Я тебе одалживала!

– А я не могу!

Я снова пришла на помощь подруге:

– А мы твою машину помыли! А тебе все некогда.

Тепляков смотрел на нас, подозревая новый подвох, однако все же поблагодарил.

– И все? – удивилась Катерина. – А чаевые?

– Отдай кошелек! – взревел Ванек, доведенный до белого каления.

Катерина засмеялась, сунула сотню в его бумажник, бросила Ваньке.

– Жадный ты, Тепляков, – сказала она. – Жадность тебя и погубит.

Получив бумажник, Ванек сразу успокоился. Достал купюры, тщательно пересчитал их, шевеля губами. С сожалением вздохнул, поднялся с пола. Поразительно, но он мгновенно заулыбался и расцвел, словно ничего не произошло!

– Ладно, кровососы, мы в расчете. Завтраком угостите рабочего человека?

– И не подумаем! – отрезала Катька. – Забирай свое барахло и топай отсюда. Кстати, а с чего ты решил называться рабочим человеком?

– Работаю много! – объяснил Тепляков. – Рисую и рисую… По восемь часов в день! Рука отваливается!

Загрузка...