Поклонники Сильвии

Глава IX. Главный гарпунер

Несколько дней спустя фермер Робсон отправился покупать лошадь; он вышел из дома спозаранку, ведь путь был неблизкий. У Сильвии и Белл было много работы по дому, и ранний зимний вечер едва не застал их врасплох. Даже в наши дни стоит только сумеркам сгуститься, как сельские жители собираются всей семьей в одной комнате и принимаются за какую-нибудь сидячую работу; во времена же, о коих повествует моя история, когда свечи стоили гораздо дороже, чем сегодня, и когда зачастую одну свечу зажигали для нужд всей семьи, это было еще больше в обычае.

Усевшись, мать с дочерью почти не разговаривали. Веселое постукивание вязальных спиц создавало ощущение домашнего уюта; в те же моменты, когда мать впадала в дремоту, Сильвия вслушивалась в шум волн, разбивавшихся о подножия скал далеко внизу, ведь благодаря рельефу лощины Хэйтерсбэнк сердитый рокот прилива доносился далеко вглубь суши. Около восьми – хотя из-за монотонности вечера могло бы показаться, что было уже гораздо позднее, – девушка услышала тяжелую поступь отца на усыпанной галькой дорожке. Необычным было то, что он беседовал с каким-то спутником.

Охваченная любопытством и готовая тут же откликнуться на любое событие, способное нарушить монотонность, которая уже начинала вгонять ее в уныние, Сильвия метнулась к двери и распахнула ее. Одного взгляда в серую тьму ей было достаточно, чтобы внезапно ощутить смущение; девушка отступила за только что открытую дверь, в которую вот-вот должны были войти ее отец и Кинрейд.

Дэниел Робсон был радостным и громогласным. Довольный своей покупкой, он отметил ее, пропустив пару стаканчиков. Приехав в Монксхэйвен на недавно купленной кобыле, Дэниел оставил ее до утра у кузнеца, дабы тот ее подковал. По пути из города Робсон встретил Кинрейда, заплутавшего в поисках фермы Хэйтерсбэнк, поэтому путь они продолжили вместе и вскоре уже сидели у Дэниела дома в ожидании хлеба, сыра и прочей снеди, которую собиралась предложить им хозяйка.

Для Сильвии внезапная веселая суета, начавшаяся после появления ее отца и главного гарпунера, напоминала ту, что начинается, когда человек зимним вечером входит в комнату, где в очаге тлеют угли; стоит пошевелить их кочергой, и комната, только что казавшаяся такой темной, сумрачной и одинокой, наполняется жизнью, светом и теплом.

Девушка радостно хлопотала по хозяйству, исполняя любое пожелание отца. Кинрейд провожал ее взглядом всякий раз, когда она проходила с задней кухни в кладовую и обратно, то и дело на мгновение выныривая из тени и давая ему возможность запомнить ее черты. В тот день пышные золотисто-каштановые волосы Сильвии венчал высокий льняной чепец с синей лентой, который не только не скрывал, но и подчеркивал их красоту. По шее девушки, заднюю часть которой скрывал платок в горошек, аккуратно пришпиленный к поясу коричневого шерстяного платья, с двух сторон спадали длинные локоны.

Как же хорошо, думала Сильвия, что она сняла свою рабочую блузу и сермяжную нижнюю юбку и нарядилась в шерстяное платье, прежде чем сесть за работу вместе с матерью.

К тому времени, когда девушка снова села, отец с Кинрейдом, наполнив стаканы, обсуждали достоинства различных видов спиртного – беседа, со временем переросшая в разговор о контрабанде и уловках, к которым они сами или их приятели прибегали для того, чтобы одурачить власти. Цепочки из людей, переправлявших по ночам товары на сушу; бочонки с бренди, которые находили фермеры, гонявшие по ночам лошадей на такие расстояния, что с утра животные не могли работать; хитрости, на которые пускались женщины, проносившие запрещенные товары… Если женщина решала заняться контрабандой, она начисто забывала о морали и изобретательностью, хитростью и наглостью превосходила любого мужчину. Вероятно, одним из важнейших свидетельств прогресса является то, что в торговле, трапезах и прочих делах мы руководствуемся заветами своей религии в гораздо большей мере, чем наши деды. Сильвия же, как и ее мать, была человеком своего времени. Обе с восхищением слушали рассказы о хитрых трюках, притворстве и лжи, словно все это было верхом благородства. Впрочем, будь Сильвия в повседневной жизни хоть на одну десятую такой же обманщицей, это разбило бы ее матери сердце. И все же когда налог на соль начал неуклонно и безжалостно увеличиваться, когда уголовным преступлением стало подобрать несколько выброшенных с солеварни на дорогу грубых грязных комьев, когда оный налог сделал цену на этот товар первой необходимости столь высокой, что соль превратилась в роскошь – причем порой совершенно непозволительную, – правительство нанесло удар по честности людей, по их нравственности, и вред этот был слишком серьезен, чтобы его можно было исправить проповедями. Многие другие налоги, пусть и в меньшей степени, приводили к таким же последствиям. Вам может показаться странной подобная попытка связать людскую честность с налогообложением, однако не думаю, что эта идея так уж далека от истины.

С похождений контрабандистов разговор сам собой перешел на рассказы о приключениях Робсона, в юности бороздившего Гренландское море, и Кинрейда, бывшего лучшим из гарпунеров на побережье в те дни, о которых повествует наша история.

– Бояться нужно трех вещей, – произнес Робсон со знанием дела. – Льдов, скверной погоды, которая еще подлее льдов, и, в первую очередь, самих китов, ведь они хуже всего. Во всяком случае, так было в мое время. Возможно, с тех пор треклятые твари научились хорошим манерам. Когда я был молод, они никак не позволяли себя загарпунить, не начав барахтаться и не колотя хвостом и плавниками до тех пор, пока их полностью не окутывала пена, а люди в лодках не промокали насквозь, что в тех широтах совсем уж некстати.

– Манерам, как вы выражаетесь, киты так и не научились, – отозвался Кинрейд. – Но и ко льдам я не стал бы относиться легкомысленно. Однажды я шел из Халла на корабле «Иоанн»; мы преследовали китов в славных зеленых водах; под ветром на скуле примерно в миле от нас был огромный серый айсберг, выглядевший совершенно безобидно; казалось, он находился там со времен Адама, и создавалось впечатление, будто он переживет последнего человека на земле; все говорило о том, что айсберг целые тысячелетия не увеличивался и не уменьшался в размерах. Вельботы погнались за китом, а я был гарпунером на одном из них; нам так хотелось догнать рыбину, что мы не заметили, как нас относит в глубокую тень айсберга. Мы не отставали от кита, и наконец я его загарпунил; как только ему пришел конец, мы сцепили его плавники и за хвост привязали к своей лодке; переведя дыхание, мы огляделись; другие вельботы были неподалеку от нас, борясь еще с двумя рыбинами, которые в любой момент могли сорваться, ведь для того, чтобы оказаться лучшим гарпунером на «Иоанне», особых навыков не требовалось. «Парни, – сказал я тогда, – пускай один из вас останется в лодке рядом с этим китом (плавники которого, как уже было сказано, я лично сцепил канатом, и теперь рыбина была мертва, как Ноев прадед), а остальные помогут другим вельботам». Дело в том, что рядом с нами была еще одна лодка для траления[32]. Полагаю, в ваше время рыбин тоже тралили, господин?

– Ага! – ответил Робсон. – Одна лодка с закрепленным на ней концом линя стоит неподвижно, а вторая плавает вокруг рыбины.

– Что ж, к счастью, у нас была вторая лодка, и мы все в нее сели; в вельботе не осталось никого. «Но кто же приглядит за убитым китом?» – спросил я. Никто не ответил, ведь все они хотели прийти на помощь товарищам не меньше, чем я; мы рассудили, что вернемся к нашей рыбине, после того как поможем товарищам, а вельбот послужит нам буем. Итак, мы дружно налегли на весла и поплыли из черной тени айсберга, казавшегося таким же неподвижным, как полярная звезда. И что бы вы думали? Не отплыли мы и на дюжину саженей, как что-то с грохотом обрушилось и, окатив нас тучей брызг, пошло на дно; когда мы протерли глаза и пришли в себя от ужаса, ни от вельбота, ни от блестящего брюха нашего здоровенного кита не осталось и следа; а вот айсберг был на месте; неподвижный и мрачный, он выглядел так, словно от него откололось не меньше сотни тонн льда, утащив и вельбот, и рыбину в глубины, которые в тех широтах доходят, наверное, до самого центра земли. Так что теперь на наш славный вельбот наткнутся разве что углекопы из окрестностей Ньюкасла, если вгрызутся в землю достаточно глубоко, иначе не видать его больше никому из живущих. А ведь я оставил там лучший складной нож из тех, что мне попадались.

– Какое счастье, что в вельботе не осталось людей! – произнесла Белл.

– Что ж, хозяюшка, полагаю, когда-нибудь мы все умрем, и как по мне – так в морских глубинах лежать ничуть не хуже, чем в могиле.

– Но ведь там должно быть так холодно, – сказала Сильвия, содрогаясь и шевеля кочергой угли, чтобы согреть свое воображение.

– Холодно! – отозвался ее отец. – Что вы, домоседки, знаете о холоде, чего не знаю я? Вот побывали бы вы хоть раз на восемьдесят первом градусе северной широты в такой холод, какого отродясь не видывали и какой стоит там даже в июне, что уж говорить о зиме; мы тогда заприметили кита и погнались за ним на лодке… Эта невоспитанная тварь, едва мы ее загарпунили, подняла свой неуклюжий хвост и двинула им по корме так, что я полетел в воду. Вот это был холод, скажу я вам! Сперва меня обожгло как огнем, так, будто с меня разом содрали всю кожу; потом каждая кость в моем теле заныла, словно больной зуб; затем в ушах зашумело, а в глазах – потемнело; мне бросали из лодки весла, а я пытался схватиться за них, но не мог их увидеть, потому что почти ослеп от холода. Решив, что вот-вот окажусь в Царствие Небесном, я попытался вспомнить Символ веры[33], чтобы умереть как христианин, но в голову лез лишь катехизис. И когда я уже собирался испустить последний вздох, меня затащили в лодку. Но вот незадача: в ней осталось только одно весло – остальные побросали мне; так что, как вы уже, наверное, поняли, прошло порядочно времени, прежде чем мы смогли добраться до корабля; мне потом говорили, что я представлял собой ужасное зрелище: с намертво примерзшей к телу одеждой и волосами, превратившимися в такую же льдину, как тот айсберг, о котором он рассказывал; меня растирали так же, как женушка вчера натирала окорока, и поили бренди, но, несмотря на растирания и все бренди, выпитое с тех пор, я так и не смог согреть свои кости. А вы говорите «холод»! Много вы, женщины, о нем знаете!

– Но есть и жаркие места, – заметил Кинрейд. – Как-то раз я ходил на американском китобойце. Они обычно направляются в южные широты, где снова становится холодно, и, если нужно, остаются там по три года кряду, зимуя на каком-нибудь из тихоокеанских островов. В общем, мы ходили по южным морям, ища хорошее место для охоты на китов; недалеко от левого траверза[34] виднелась огромная ледяная стена высотой не менее шестидесяти футов. Наш капитан, самый смелый человек, какого только видел свет, сказал: «В той темной серой стене будет разлом, и я пройду сквозь него, даже если мне придется плыть вдоль нее до самого Судного дня». Лед, вздымавшийся из колышущегося моря, казалось, доходил до самой небесной тверди. Мы плыли так долго, что я потерял счет дням. Наш капитан был странным, отчаянным типом, но даже он слегка побледнел, когда, выйдя после сна на палубу, увидел прямо по траверзу серо-зеленую льдину. Многие из нас решили, что его слова заколдовали корабль; все говорили только шепотом и по вечерам читали молитвы; воздух наполняла мертвая тишина, а наши голоса казались чужими. Мы все плыли и плыли. И вот однажды внезапно раздался крик вахтенного: он увидел разлом во льдах, которые, как нам казалось, никогда не закончатся; мы все собрались на носу, а капитан приказал рулевому «Так держать!» и, подняв голову, принялся расхаживать по квартердеку шагом, вновь ставшим уверенным. Наконец мы подошли к разлому в длинной унылой ледяной стене, чьи края были не рваными, а уходили в пенившиеся воды под идеально прямым углом. Однако нам лишь мельком удалось увидеть то, что было в этом проломе; громко воззвав к Богу, капитан приказал рулевому плыть на север, прочь от адских врат. Мы все видели собственными глазами, что за той жуткой ледяной стеной, которая, как любой из нас мог бы поклясться, составляла в длину семьдесят миль, горело пламя – красно-желтое и неестественно жаркое; его языки вздымались прямо из морских вод еще выше ледяной стены, которая совсем не плавилась, хотя алый свет был поистине ослепительным. Люди потом говорили, что некоторые из стоявших рядом с капитаном видели черных чертей, мелькавших то тут, то там еще быстрее, чем языки огня; но главное, что капитан сам их видел. И поскольку он знал, что взглянуть на ужасы, запретные для взоров живущих, ему довелось по причине собственной дерзости, он начал чахнуть на глазах и умер еще до того, как мы успели взять хотя бы одного кита, так что командование принял на себя первый помощник. Плавание оказалось очень успешным; и все же я никогда больше не стану плавать ни в тех морях, ни на борту американских судов.

– Ох, милый! Ужасно думать, что сидишь рядом с человеком, видевшим врата ада, – произнесла охваченная страхом Белл.

Бросив работу, Сильвия таращилась на Кинрейда с восторгом и изумлением.

Слегка раздосадованный восхищением, которое рассказ главного гарпунера вызвал у его жены и дочери, Дэниел произнес:

– Эге. Будь у меня язык хорошо подвешен, вы бы ценили меня больше. Я ведь тоже много чего повидал и совершил.

– Расскажи, отец! – с придыханием попросила Сильвия, жадная до новых историй.

– Кое о чем рассказывать негоже, – ответствовал Дэниел, – а о чем-то лучше и вовсе не спрашивать, ведь это может причинить человеку неприятности. Но, как я и сказал, если бы я вздумал поведать вам обо всем, что мне довелось пережить, у вас бы волосы на голове встали дыбом и чепцы поднялись бы не меньше, чем на дюйм. Твоя мать, девочка, слышала парочку таких историй. Помнишь о том, как мне довелось прокатиться на спине у кита, Белл? Парень должен понимать, насколько это опасно. Ну как, я рассказывал тебе об этом?

– Да, – отозвалась Белл. – Но это было давно, когда ты за мной ухаживал.

– А ухаживал я за ней еще до рождения этой девчушки, которая теперь уже почти взрослая. С тех пор у меня появилось слишком много забот, и мне стало некогда развлекать жену историями, так что, уверен, и эту она позабыла; а поскольку Сильвия ее вообще не слышала, наполняй свой стакан, Кинрейд, и послушай тоже.

– Я и сам был главным гарпунером, – начал Робсон, – однако затем, так сказать, направил свои таланты в контрабандистское русло; в то время я ходил из Уитби[35] на китобойном судне «Эйнвелл». В один из сезонов мы стояли на якоре у побережья Гренландии с грузом из семи китов; но капитан наш был парнем глазастым, готовым взяться за любую работу; едва завидев кита, он сиганул в лодку и стал грести к нему, сделав знак мне и еще одному гарпунеру, с которым мы собирались отправиться на берег в увольнительную на другой лодке, немедленно следовать за ним. Что ж, к тому времени как мы добрались до капитана, он уже загарпунил кита. «Готовься, Робсон! – сказал он мне. – Как всплывет – ударь его еще раз». В общем, стою я, выставив правую ногу вперед и готовясь метнуть гарпун при виде рыбины, но ее все нет. И ничего удивительного, ведь она находилась прямо под моей лодкой; когда эта огромная уродливая тварь решила подняться на поверхность, она стала всплывать головой вперед – а головы у китов крепкие, как чугун, – и врезалась в дно лодки. Меня, как мячик, подбросило вместе с линем и гарпуном. Я оказался в воздухе вместе с огромными кусками дерева и многими славными парнями – впрочем, думал я в ту минуту только о себе, ведь все шло к тому, что я вновь окажусь в соленой воде, прежде чем успею сказать «Джек Робисон»; однако вместо этого я плюхнулся на спину киту. И не смотри на меня так, сударь: именно там я и оказался. Какой же скользкой была эта спина! В общем, вонзил я в нее свой гарпун, уперся ногами покрепче и огляделся вокруг; от вида волн меня замутило, и я стал молиться, чтобы кит не нырнул, причем молился не хуже, чем святые отцы в монксхэйвенской церкви. Что ж, полагаю, мои молитвы были услышаны, ведь я все еще видел северные небеса; кит не дергался, а я изо всех сил пытался устоять на ногах – что, впрочем, было не так уж и сложно, ведь я запутался в лине. Капитан кричал мне, чтобы я перерезал линь; но беда в том, что кричать легко, а вот вытащить из кармана штанов нож, когда другой рукой пытаешься удержаться на спине у рыбины, плывущей со скоростью четырнадцать узлов в час, совсем непросто. Наконец я подумал, что не смогу выпутаться из линя, привязанного к торчащему из кита гарпуну; что этот здоровенный червяк может уйти на глубину в любой момент, когда ему вздумается; что вода холодная и что тонуть мне в ней совсем не хочется; и что, раз достать из кармана нож, дабы перерезать опутавший меня линь, привязанный к гарпуну, я не могу, даже если капитан назовет это бунтом, – надо проверить, как крепко гарпун засел в ките. Я изо всех сил стал его тянуть; киту это явно не понравилось: он ударил хвостом и окатил меня водой, холодной как лед; я все тянул и тянул, боясь лишь одного: что загарпуненный кит уйдет под воду; наконец гарпун сломался – как раз вовремя, ведь кит, полагаю, устав от того, что я возился у него на спине, ушел под воду; добраться до ближайшей лодки оказалось непросто: рыбина была скользкой, вода – холодной, а меня еще и опутывал линь с куском гарпуна; в общем, повезло тебе, женушка, что ты не осталась в старых девах.

– Не то слово! – ответила Белл. – Прекрасно помню, как ты рассказывал мне эту историю! Это было в октябре, двадцать четыре года тому назад. Я тогда еще подумала, что во всем мире не сыскать другого такого человека, который оседлал бы кита!

– Учись, как нужно завоевывать женщин, – подмигнул Дэниел главному гарпунеру.

Кинрейд тут же взглянул на Сильвию. Он сделал это неосознанно, подобно тому, как человек открывает глаза, пробудившись ото сна; но девушка от этого внезапного взгляда покраснела, словно роза, – так сильно, что гарпунер больше не смотрел на нее до тех пор, пока, как ему показалось, она не пришла в себя. Впрочем, наслаждаться ее видом ему довелось недолго, ведь Белл принялась его выпроваживать, заявив, что уже поздно, что хозяин устал, что на завтра у них много работы, что Эллен Корни из-за них до сих пор не ложилась, что они явно перебрали спиртного и что она самым глупым образом поверила в их истории, которые явно были выдумками. Никто так и не понял, что истинной причиной ее негостеприимной спешки стал внезапно обуявший Белл страх, что гарпунер и Сильвия друг другу «приглянутся». Ранее вечером Кинрейд сказал, что пришел поблагодарить миссис Робсон за колбасы, прежде чем отправиться к себе домой, в окрестности Ньюкасла. Однако теперь в ответ на приглашение Дэниела Робсона гарпунер заявил, что скоро заглянет снова, чтобы еще послушать его стариковские байки.

Дэниел выпил уже достаточно, чтобы прийти в чрезвычайно благостное расположение духа, иначе его жена не осмелилась бы поступить так, как она поступила; в своем сентиментальном дружелюбии он провозгласил, что Кинрейд может приходить в Хэйтерсбэнк так часто, как только захочет, гостить у них на ферме всякий раз, как окажется в этих краях, да и вообще может оставаться здесь насовсем; поток его красноречия иссяк лишь тогда, когда Белл закрыла дверь и заперла ее еще до того, как главный гарпунер успел хотя бы на шаг отойти от дома.

Сильвии всю ночь снились пылающие вулканы среди ледяных южных морей. Но, поскольку их пламя, как и в рассказе гарпунера, населяли демоны, обратить внимание на кого-то конкретного в этой причудливой сцене, где она была лишь зрительницей, а не участницей, девушка не могла. Со светом дня на смену чудесному сну пришли обыденные вопросы. Действительно ли Кинрейд уедет насовсем? Был ли он возлюбленным Молли Корни? Сильвия все спорила с собой, никак не находя ответов на свои вопросы. Наконец девушка решила, что не сможет получить их до тех пор, пока опять не встретится с Молли; с огромным усилием она приняла решение больше не думать о гарпунере и пообещала себе вспоминать лишь об описанных им чудесах. Возможно, Сильвия действительно размышляла о них, когда тихо пряла вечером у очага или, выйдя из дома в сумерки, чтобы загнать скот на дойку, неторопливо шла следом за животными; быть может, эти чудеса занимали ее мысли и летом, когда она по привычке выходила с вязанием из дома и, овеваемая свежим морским бризом, спускалась с уступа на уступ по возвышавшимся над синим морем скалам в не слишком безопасную с виду маленькую бухту, служившую девушке убежищем с тех самых пор, как ее родители перебрались в Хэйтерсбэнк. Из этой бухты Сильвия часто видела проходившие вдалеке корабли, и их быстрое, но в то же время спокойное движение наполняло ее какой-то ленивой удовлетворенностью, однако не вызывало мыслей о том, куда они идут и в каких странных местах успеют побывать, прежде чем вернутся домой.