Покорение высоты

МЕЖПЛАНЕТНЫЙ БИЛЬЯРД

В вагоне было душно. За окном поливал дождь. Потоки воды наплывами текли по стеклу вагона, искажая пейзаж. Поезд приближался к Новосибирску, к дому, и Николай прилип к стеклу, радуясь щемящей счастливой боли в груди. Дождь разошелся быстро и щедро, но так же быстро истощился и пошел на убыль. Громоздкие тучи, освобождая небо, поползли в сторону леса.

На перроне вокзала поезд уже встречало солнце. Густой банный пар поднимался от мокрых досок перрона. Николай поискал в толпе встречающих кого-нибудь из своих, но не нашел. «Может быть, телеграмму не получили или испугались дождя», — решил он, выходя на площадь. Покачивая своим десятницким портфелем, он двинулся к себе на Обдорскую, стараясь придумать на ходу какую-нибудь шалость в отместку родным за то, что не встретили. Сворачивая на Нерчинскую улицу, он столкнулся с незнакомцем в синей форменной фуражке и с клочковатой бородой. Оба одновременно извинились, и каждый пошел своим путем дальше. Неожиданно бородач вернулся, обогнал Николая, пробормотал что-то на бегу и заторопился назад. Видно, забыл что-то, а натолкнувшись на прохожего, вспомнил. Николай машинально поглядел ему вслед и вдруг застыл на месте, не веря своим глазам: такая спина, такая походка могли быть только у одного человека на свете.

— Книжник! Книжник, подожди меня! — закричал они пустился вдогонку. Николай обнимал своего друга, сронив с его головы фуражку, гладил его седые волосы и бормотал несвязные слова. Бородач виновато щурил глаза и робко улыбался. — Где ты так долго был? Почему не искал меня? Как я рад, что ты жив!

Книжник продолжал загадочно улыбаться и не отвечал.

— Я только сейчас с поезда. Идем скорее к нам. Вот наши обрадуются!

Николай подобрал с земли фуражку, стукнул ею о колено и протянул Книжнику. Тот тихо сказал «спасибо», и холод сомнения вдруг окатил Никитина. За десять, нет — больше, за двенадцать лет Книжник сильно помолодел и голос его стал каким-то юношески ломким, каким никогда прежде не был. Лишь проседь в кудлатой шевелюре и в бороде проступила явственнее, чем прежде.

— Мне жалко разочаровывать вас, — сказал бородач совсем уж незнакомым голосом, — но вы ошиблись. Книжник — это фамилия или прозвище?

Николай понуро молчал.

— Моя фамилия Кондратюк. Зовут Юрий Васильевич. Можно без отчества — просто Юрий. А вы?

Бородач протянул руку, они познакомились. Николай смущенно пробормотал:

— Извините ради бога, но вы так похожи! Никитин заторопился, но случайный знакомый не хотел отпускать его, не услыша хотя бы нескольких слов о том, кто такой Книжник. Николай пожимал плечами, не зная, не находя нужных слов.

— Он самый обыкновенный… каторжник. Очень хороший человек, — произнес Николай, окончательно сбив с толку бородача. Но так или иначе первые слова о Книжнике были сказаны, а дальше Николай мог говорить о нем без конца. Однако поразительное внешнее сходство продолжало смущать его. Вскоре Кондратюк его перебил:

— Я сейчас спешу на службу, а вечером я свободен. Живу вот здесь, — он указал на дом с зеленой крышей, — приходите ко мне. Я в этом городе человек новый, друзьями обзавестись не успел. Так что приходите. Мне приятно, что я напомнил вам хорошего человека.

Впоследствии они часто вспоминали свое столкновение на перекрестке и признавались друг другу, что с первой минуты оба почувствовали взаимное притяжение. Седовласый бородач оказался всего десятью годами старше Никитина. Он представлял собой странное сочетание юношески порывистого характера и рано постаревшего, начинающего сдавать загнанного тела, мудрого взгляда на мир и почти детского восторга жизни.

Судьба редко была к нему ласкова, но ничего не могла сделать с порывистым, неукротимым его духом.

Ю.В. Кондратюк. 1929 г.

Родился Юрий Васильевич Кондратюк вдалеке от сибирской земли, в Липецкой губернии, детство провел в нежной и теплой Полтаве. Отец его был мелким чиновником, а мать — учительницей. Родители пророчили сыну блистательную будущность, так как с детских лет Юрий Кондратюк удивлял преподавателей гимназии своими математическими способностями. Контрольные задачи преподаватель математики отдельно писал для него на доске. Другим его увлечением была механика, и не столько теоретическая, сколько практическая. Он не хотел и не мог ждать, пока яблоко упадет ему на голову. В своей комнате Юрий Кондратюк оборудовал электромеханическую мастерскую, где по собственным схемам конструировал хитроумные двигатели и не отступал до той поры, пока не заставлял их работать. Любой интересовавший его раздел науки он брал настойчивым приступом. Самостоятельно изучил основы математического анализа, освоил многие разделы астрономии, но механика была его страстью.

Продолжить образование после гимназии ему не пришлось, помешала гражданская война, во время которой он остался без родителей — их расстреляли петлюровцы.

В одном из частных писем Никитин писал о своем друге: «У Ю. В. Кондратюка я научился глядеть в корень всякого дела и начинать его с проникновения в самую суть вопроса. Он иногда увлекался оригинальностью решения задачи, особенно если оно укладывалось в ясную математическую формулировку. Ю. В. Кондратюк был великолепным конструктором-изобретателем. Добрый человек с большим чувством юмора, без зазнайства и самонадеянности. Анахорет. Голод, холод и одиночество — вечные его спутники».

Не имея специального образования, механик-самоучка взялся за практическое решение острейшей проблемы, возникшей перед истощенной в гражданской войне страной: как сберечь скудный хлеб, добытый с запущенных, неухоженных полей. В Сибири эта проблема была особенно острой. Из Полтавы до Новосибирска дошел слух о восходящем светиле элеваторной техники. Слух, как и большинство слухов, был сильно преувеличен. Инженеры Новосибирского крайкомхоза с большим вниманием принялись изучать проект высотного элеватора, гарантирующего надежную сохранность зерна. Но проект Кондратюка для многих оказался неожиданным, а принцип действия сушильных агрегатов просто непонятным. Но сомнениями проблемы не решить, и после долгих раздумий постановили: привлечь в новосибирский трест Союзхлебстрой автора пугающих новинок и на месте убедиться, можно ли этому человеку доверять.

Из-за отсутствия диплома Юрия Васильевича Кондратюка смогли зачислить в трест лишь механиком, хотя по роду работы он был скорее главным инженером Союзхлебстроя. В одном лице он соединял в себе главного конструктора, главного механика и руководителя строительных работ. Редко строил он похожие друг на друга элеваторы. Часто в процессе строительства он находил смелые конструктивные решения, настойчиво внедрял их, ни на кого не перекладывая ответственности. Руководители треста радовались, что не ошиблись в нем, но не мешать ему было выше их сил. Выбив нужные строительные материалы, Кондратюк торопился затеряться на дальней стройплощадке где-нибудь в Алтайских степях.

Более десятка важных изобретений запатентовал Кондратюк, возводя элеваторы по всей Центральной Сибири. Знаменитый ковш для засыпки и просушивания зерна получил название «ковш Кондратюка». Он строил элеваторы в Новосибирской, Омской, Томской областях, на Алтае, ведя бивуачную жизнь в землянках и балках. Грязь и нервотрепка строительных площадок среди голых полей не удручали его, он всегда умел найти интересное для рабочих дело, увлечь их новизной, оригинальностью задачи.

Многое роднило Кондратюка с Никитиным: оба они с детства зажглись идеями, порожденными научной фантастикой, и порознь определили себе одинаковую цель — лишить фантастику сказочности.

Кумиром Кондратюка долгое время был герой романа Бернхарда Келлермана «Туннель» инженер Мак-Аллан. Под его влиянием Юрий Кондратюк начал работать над проектом сверхглубокого тоннеля, задумав вывести на поверхность земли тепловую энергию ядра планеты. Он определил параметры оптимального ствола тоннеля, решил проблему извлечения грунта на поверхность, рассчитал этапы и глубину проходки. Ему потребовалось изучить маркшейдерское дело, и он изучил его, чтобы определить плотность залегания различных пород в мантии Земли… Он оставил вожделенный свой труд лишь тогда, когда убедился, что современные механизмы не в состоянии обеспечить проходку скважины на нужные глубины.

Но даже эти юношеские поиски не прошли для него бесследно: когда Кондратюк вместе с Никитиным взяли подряд на конструирование шахтного копра в скользящей опалубке, Юрий Васильевич открыл своему юному другу такое многообразие знаний о глубинных слоях недр, что их оказалось больше чем достаточно, чтобы они во весь период работы не отвлекались ни на какие побочные проблемы, кроме конструкторских. Казалось, Кондратюк знал все: на каких глубинах какая температура, какое давление, какая влажность. Все, что нужно знать конструктору, намертво закрепила его память. Знание, обретенное в опытах юности, он в любую минуту умел извлекать на поверхность и заставлял его служить, вгонял его в конструктивную схему новых изобретений.

Прошла юность, но всесильная тяга к изобретательству толкала его на новые подвиги. Не сумев пробиться к ядру Земли современными ему средствами, он решил сам создать их и начал изобретать сверхмощные электродвигатели. Электромеханика не могла удовлетворить его запросов, и Кондратюк, для того чтобы обеспечить нужную ему энерговооруженность скоростной глубинной проходки, начинает конструировать ракетный двигатель. И тогда его мысль из глубин Земли перенеслась в открытый космос.

С 1919 года Юрий Кондратюк не расставался с коленкоровой тетрадью, в которой формулировал свои отправные принципы полетов на Луну. Он искал эти принципы на стыке двух наук: космической механики, которую еще предстояло вывести из сферы концептуальных, чисто абстрактных понятий в сферу практических задач, и астрономии, которую также надо было приспособить для практических целей. Доморощенный умелец-конструктор упрямо выращивал в себе теоретика и пионера-практика межпланетных сообщений. Много лет спустя после его смерти время показало, что ему это удалось. Но как? С исступленной жадностью вгрызался он в трудные, недоступные человеческому опыту сферы, изучая «космогонические теории Коперника, Лапласа, Ньютона, Кеплера, Кука, препарируя их догадки, подчиняя умозрительные суждения практической идее — создать надежные космические летательные аппараты.

Ко времени знакомства с Никитиным он уже определил наиболее выгодные траектории межпланетных полетов. Ему первому открылась счастливая мысль — использовать силы притяжения небесных тел, включив в конструкторские идеи тяготение планет, заставить тяготение работать на человека, дерзнувшего построить космический корабль. Помимо правильной ориентации в космосе эта идея давала богатейшую возможность уменьшить вес корабля за счет экономии ракетного топлива. Эта идея Кондратюка получила в мировой космической механике название «межпланетный бильярд».

Но больше всего надежд возлагал Юрий Кондратюк на свой проект многоступенчатого космического корабля, у которого ступени по мере сгорания топлива могли отпочковываться от корабля.

Все добытое богатство знаний обрушил Кондратюк на Николая Никитина. Вежливый Никитин не выдержал напора и, вооружившись удобным скепсисом знатока инженерных расчетов, приготовился разоблачать космические идеи своего друга. А Кондратюк словно бы ждал, чтобы Никитин опроверг его расчеты. Николай вцепился в доморощенные формулы и выводы, но, переводя их на строгий язык математического анализа, начал догадываться, что Кондратюку удалось открыть нечто настоящее, но совсем уж невиданное и у этого «нечто» может случиться звездная судьба. Так волей случая Никитин стал первым рецензентом его работы. Неизвестная Никитину область постепенно становилась близкой. Описанные языком математических символов, вырисовывались контуры орбитальных космических станций, одетых в сверхпрочный панцирь. Иногда это напоминало ему детские фантазии, которым он когда-то предавался вместе с Книжником, но теперь это были реальные шаги к великой мечте. Никитин требовал от Кондратюка академической строгости расчетов и не отставал от него, пока не добивался предельной ясности.

Николай Никитин в каждом их споре убеждался, что Юрий Кондратюк, обладая чудодейственной интуицией, владеет, большим, чем он, багажом знаний в области электротехники, термодинамики, не говоря уже о совсем неведомой Никитину космической технике. К этому убеждению он пришел не сразу, потому что идеи Кондратюка были поначалу опутаны плевелами домыслов — сказывалось отсутствие строгой математической школы. Но однажды Николая поразила догадка: если бы Кондратюк не добирался до своих вдохновляющих истин самостоятельно, если бы не было нужды каждый раз придумывать новые способы продвижения к цели, включая свой «нестрогий» математический аппарат, которым он даже несколько гордился, и если бы не был он так одинок, то порох его фантазии сгорел бы давным-давно. Кондратюк крепко привязал своего молодого друга к себе, к своим идеям и планам, без конца поражая его цепкой и гибкой изобретательностью ума, легкостью, с какой он разрушал ложные мосты между полюсами идей, и упорством, с каким наводил новые; спокойствием и уверенностью веяло от него, когда он приступал к разработке захватывающих дух находок.

Десять лет жизни отдал Кондратюк, чтобы укрепить надежность своих гипотез, превратить их в рабочий план осуществления межпланетных сообщений. Ему пришлось осваивать даже нейрофизиологию человека, для того чтобы понять, что космонавт должен стартовать в лежачем положении, что и было реализовано на первом этапе освоения космоса. Кондратюк первым обосновал многое из того, что стало действительностью спустя десятилетия. Далеко в будущее забежал этот человек, сжигаемый неугомонной страстью к открытиям.

Кондратюк доверил своему юному другу самые сокровенные плоды своих трудных поисков. Они ошеломили Никитина, но двадцатилетнему студенту строительного факультета, увлеченному бетонными конструкциями, трудно было оторваться от своих балок и монолитных фундаментов, чтобы отправиться вслед за новым другом в холодные, необжитые сферы. Но Кондратюк был настойчив и упрям, он властно увлекал Никитина за собой, а добился лишь того, что разбудил в нем интерес к высотным сооружениям типа элеваторов, которые сам проектировал и строил. Никитина привлекало то, что крепко стоит на земле.

Во многом сходились их принципы: для обоих лишь та фантазия считалась бредом, которую нельзя обосновать математически. «Не надо спорить, давайте считать», — любил повторять Никитин слова Лейбница. Но они продолжали спорить, спорить и считать. Один из них был порывист и страстен, другой рассудителен и как будто осторожен. При различии характеров они уравновешивали и дополняли друг друга, составляя единое целое.

Когда Николай приехал домой перед дипломной практикой, Кондратюк подарил ему свою только что выпущенную книгу «Завоевание межпланетных пространств». Юрий Васильевич Кондратюк издал ее на свои деньги, оторванные от зарплаты. За год, что не виделись они, Кондратюк сильно постарел: измотали бесконечные командировки по сельской местности, потрепали нервы неурядицы с книгой, но на усталом лице его отразились торжество и надежда, что его теперь услышат, поймут и позовут к себе самые умные люди, отвечающие за будущее.

Книга была издана в частной новосибирской типографии всего двухтысячным тиражом на плотной оберточной бумаге, она выглядела совсем не так празднично, как ее автор. Кондратюк ворошил свою и без того взъерошенную шевелюру, дергал себя за бороду и наивно улыбался.

Он разослал свою книгу в институты и научные центры, в высокие академические инстанции, но его время было где-то далеко впереди, и до этого времени вряд ли могла дотянуться его трудная жизнь.

Удрученный, Юрий Кондратюк счел свою задачу выполненной: ведь все, что можно было сделать в лаборатории собственной мысли, в сплетении озарений и тягостных поисков, он сделал. Мастерские, оборудованные по последнему слову техники, аэродинамические лаборатории, испытательные стенды — все, что почти наяву представлял он, осталось для него недоступным. Он не знал, что много времени спустя люди, спохватившись, назовут его именем тихую зеленую улицу столицы, ведущую на Аллею космонавтов. Космос, скрепивший его дружбу с Никитиным, отодвинулся на второй план. Жизнь накрепко привязала Кондратюка к строительству элеваторов, отняв его у мира звезд.

Юрий Васильевич Кондратюк, попадая в Томск, останавливался у Никитина в его большой светлой комнате с высоким окном, выходящим в сад. Он неизменно заваливал Николая вопросами по своим строительным делам, в которых не чувствовал себя уверенно. Никитин благодаря успехам в исследовательской работе стал к тому времени любимцем многих ведущих профессоров Томского политехнического института и теперь незаметно забирал лидерство в их творческой дружбе. Доброй была эта дружба, украшенная щедростью душ и ясностью ума.

Кондратюк был наделен великолепным знанием возможностей, способностей и особенностей людей, с которыми ему приходилось сталкиваться. Он умел определить творческий потенциал человека чуть ли не с первого взгляда, и это был главный критерий, по которому он оценивал людей. Однако во встрече с сокурсницей Николая Никитина голубоглазой Ниной Пирожковой первый взгляд подвел его. Кондратюку и в голову не могло прийти, что это нежное существо наделено мощным инженерным талантом и неутомимой работоспособностью.

Перед выпуском из института. Н. Никитин, А. Пирожкова, А. Полянский. 1930 г.

К середине пятого курса они подошли к финалу в своей коллективной дипломной работе, которую, не дождавшись окончания, начали внедрять у себя строители Кузнецкого металлургического комбината. Их методика расчета железобетонных деталей промышленных сооружений стала, по существу, методикой конструирования.

Защита диплома проходила шумно и торжественно. Профессор Молотилов чувствовал себя именинником вместе со своими питомцами. Кондратюк приехал разделить с ними радость торжества. Николай Иванович Молотилов открылся тогда друзьям еще с одной, новой стороны. У заслуженного профессора оказалось неожиданное хобби — многие годы посвятил он собиранию чертежей, копий и рисунков оригинальных сибирских деревянных построек от землянок и скитов до теремов и церквей. Особенно гордился он сторожевыми башнями. В его коллекции было более тысячи чертежей и рисунков башен, срубленных первопроходцами из России в диких дебрях Сибири и Аляски. Сколько фантазии, ремесленной хитрости и смелости мысли вложили служилые люди в эти постройки; каким богатством вымысла и игрой ума были наделены они, если с помощью одного лишь топора сумели возвести дозорные и оборонительные башни, поражающие не только долговечностью, но и красотой.

Демонстрируя свои альбомы с зарисовками, Николай Иванович рассказывал, какие хитрые, замысловатые переплетения венцов придумывали первопроходцы, чтобы их башни не смогли раскатить по бревнышку воинственные туземцы. Профессор советовал почаще заглядывать в прошлое, ибо в нем не менее половины будущего.

Выпускное свидетельство Н. Никитина

Антонина Пирожкова бесповоротно решила ехать в Кузбасс, а Никитин заколебался. Кондратюк уговаривал его вернуться в Новосибирск и поработать вместе, к тому же Никитин торопился поддержать родителей, которым, знал он, было без его помощи трудно. Сыновние чувства победили, и Антонина уехала без него. Всю жизнь Никитин будет переживать эту потерю, заглушая горечь утраты лихорадкой творческой работы.

Когда Николай Никитин вернулся в Новосибирск с дипломом инженера, у их дружбы с Кондратюком открылись новые горизонты — Никитин получил направление в отдел капитального строительства областного крайкомхоза. Теперь друзья работали в одном ведомстве. Николай часто бывал угрюм и задумчив, и лишь один Кондратюк знал, как его расшевелить: самое трудное — заставить Никитина разговориться, настроить его на поисковую волну. Но сначала надо заинтересовать, взбодрить мысль, дать ей импульс и направленное течение. Кондратюк, не стесняясь, взваливал на Никитина свои элеваторные проблемы, зная, что Николаю доставляет удовольствие помочь другу. Острый глаз Кондратюка уже угадывал в молодом инженере не столько строителя, сколько изобретателя новых конструктивных форм, с помощью которых люди расширяют свое жизненное пространство за счет открытия для себя небесных этажей.

Первая самостоятельная конструкторская работа Н. Никитина — здание Сибирского крайисполкома. 1931 г.

На новой работе судьба подготовила Никитину не совсем то, к чему он стремился. Крайкомхозу нужен был архитектор, и выпускник строительного факультета, знаток бетонных строительных конструкций был росчерком пера произведен в зодчие по чисто формальному признаку — ведь он закончил архитектурное отделение. Все предусмотренные этой должностью атрибуты власти достались ему без усилий, но оказались в надежных руках. Николай Никитин чувствовал силу и весомую тяжесть власти архитекторов на тогдашней стройке и быстро научился не сгибаться под этой тяжестью.

Кроме архитектурного надзора за ходом строительства в городе и области, в которой, как любят говорить в Сибири, насчитывается десять Бельгии и три Франции, Никитин сразу взялся за самостоятельный архитектурный проект. В крайкомхозе долго лежала заявка на разработку комплексного проекта техникума-общежития на Красном проспекте в центре Новосибирска.

Пристрастие к железобетону не оставило Никитина, тем более что он органически не мог повторять традиционных построек. Более полугода потратил Никитин на свой проект, использовав в нем все, на что способен был в то время железобетон. Он спроектировал четырехэтажный дом большой протяженности с оригинальным единым железобетонным каркасом, который поставил на монолитный фундамент. Специальные формы для изготовления железобетонных блоков и балок, которые стали ключом к осуществлению постройки, он приложил к своему проекту, что совсем не входило в его обязанности архитектора. Никитин сумел доказать руководству крайкомхоза, что такой дом удобен в эксплуатации, обладает надежной прочностью и, главное, стоит намного дешевле по сравнению с традиционным кирпичным сооружением. Построек с таким каркасом не было тогда не только в Сибири, но и во всей стране. И тем не менее Николаю Никитину доверили ее возвести. Ему нравилось чувствовать себя хозяином стройки, воплощать наяву свои выношенные идеи. Он помогал прорабу и мастерам разобраться в технологии железобетона, в хитросплетениях железной арматурной сетки — скелете блоков и балок. Здание техникума стало первой его победой, хотя он и не уложился в смету расходов, как обещал. Уже в самом разгаре строительства он на ходу заменял целые узлы, которые казались ему недостаточно современными с точки зрения новаторской конструктивной мысли.

Никитин на строительстве своего первого дома с сборным каркасом. Новосибирск. 1932 г.

Внешне здание не отличается выразительностью форм, и хотелось бы, чтобы первенец сборного строительства выглядел более привлекательным. Вот что рассказывал Николай Васильевич Никитин об этом своем первом самостоятельном архитектурно-конструкторском опыте: «Сметой были предусмотрены размеры здания, его назначение и этажность. В остальном меня никто не ограничивал. Я подверг анализу все способы возведения подобных зданий, какие существовали в практике, не сомневаясь в том, что нет такого дела, в котором хоть что-нибудь нельзя было бы улучшить. Тогда и родилась мысль изготовлять детали каркаса фабрично-заводским методом, а на стройку привозить их в порядке очередности этапов возведения. Вот и вся идея». Но именно эта идея, впоследствии развернутая в пространстве и во времени, позволила сделать стройку индустриальной, вывести ее на промышленные рельсы.

На старом кирпичном заводе за речкой Каменкой Никитин организовал и наладил полукустарное производство железобетонных опор, балок и ферм. По его чертежам рабочие завода изготовляли прямо с листа специальные формы для производства железобетонных изделий различного профиля. Отсюда детали дома шли в строгом порядке прямо на стройку. Так здание техникума на Красном проспекте в Новосибирске стало первым смелым шагом всей строительной отрасли на пути индустриализации стройки. Четверть века спустя будет признано первенство молодого инженера в закладке основ советского сборного строительства.

Не успел Николай Васильевич Никитин осмыслить содеянное, как из столицы прибыл величественный своей помпезностью проект Новосибирского вокзала. Старый вокзал, построенный еще в XIX веке, был тесен и неказист. Никитина срочно перебросили на новый объект. На его беду, он не успел еще привыкнуть к жестким законам архитектуры, по которым объект, вычерченный на бумаге и утвержденный в высоких инстанциях, пересмотру не подлежит. Каждый кирпич и каждая балка должны быть на однажды установленном в чертежах месте. Никитин смутно догадывался, что переиначивать проект нельзя, но искушение было слишком велико. Проект вокзала казался ему недостаточно современным, тяжеловесным и по-купечески претенциозным. Совместно с новосибирскими архитекторами Б. А. Гордеевым и С. П. Тургеневым начал Никитин преобразовывать проект, чтобы он отвечал духу времени смелых, торопящих будущее людей.

Никитин с строителями Новосибирского вокзала. 1932 г.

Новые большепролетные конструкции в виде высоких арок Никитин решил запроектировать в монолитном железобетоне. Это решение повлекло за собой полное изменение конструктивной схемы столичного проекта. Здание поднялось в росте, наполнилось светом и воздухом. Крайкомхоз согласился с этим решением, потому что руководителям крайкомхоза тоже хотелось внести свой вклад в проект вокзала, который обещал стать гордостью города.

Стройка между тем торопила, сроки на возведение вокзала не предусматривали переделку проекта, а согласовывать свои нововведения никому из «преобразователей» и в голову не пришло. В напряженной обстановке, когда Никитину приходилось на ходу конструировать приспособления для отливки в бетоне высоких арок, к нему часто на помощь приходил Кондратюк. Не столько в строительной инженерии, сколько в поддержании смелых замыслов друга видел свою задачу Юрий Кондратюк. Каждое нововведение Никитин обсуждал с другом, смело полагаясь на смекалку и творческую интуицию Кондратюка. От Юрия Васильевича перешло к Никитину неписаное правило: не восторгаться, если нашел что-то путное, а, пока не остыла разгоряченная мысль, искать пути продвинуть идею вперед, испробовать новые подходы, извлечь неявные следствия.

Так уж оба они были устроены — только небывалое достойно воплощения. Сам изобрел — сам и построю, а вторичные проекты пусть осуществляют другие.

Никитину повезло: где-то в высоких столичных мастерских задремал архитектурный надзор, не успев воспрепятствовать осуществлению никитинских конструктивных разработок. Здание вокзала было возведено в предусмотренные проектом сроки. Тогда прибыла высокая комиссия, и… грянул гром.

Большинство тогдашних архитекторов не вышли еще из-под очарования барокко, классический модерн казался им чересчур смелым, что уж говорить о новых формах, которым еще нет даже названия. Хорошим тоном считалось тогда вежливое, но упорное сопротивление всякому проникновению на стройку железобетона. А тут вдруг в центре цивилизованной Сибири величественный дворец-вокзал, который обещал прославить имена авторов проекта на всю страну, волею новоиспеченного инженера оказался гимном железобетону.

Сколько справедливых и несправедливых разносов пришлось тогда выдержать Николаю Никитину. Высокие должностные лица всерьез задались целью «поставить на место скороспелого выскочку».

Крайкомхоз, заняв внешне нейтральную позицию, осторожно, но настойчиво защищал Никитина, призывая смириться с фактом существования действительно красивого здания, созданного из «некрасивого» железобетона. Никому в голову не приходило отвергать достоинства нового вокзала, но требований крепко и примерно наказать было много. Жизнь Никитина тягостно ползла теперь от одного специального «разбора» до другого. Его главные аргументы в самозащите — красиво, прочно и экономично — тонули в сомнениях и волоките.

В самый разгар полыхания страстей Никитин неожиданно успокоился: ему открылась иная сторона всего нового, что пробивается к жизни. Он увидел у самого процесса созидания две грани, два полюса. Суть дела в самом разрушительном процессе, который вместе с созиданием несет с собой каждое новшество: новое рушит привычные удобные представления, обесценивает знание и опыт целых поколений, колеблет авторитет часто хороших и вполне заслуженных людей. Новое чуждо и страшно своей неизбежностью… Додумав эти мысли до конца, Никитин поежился от одних только представлений, какое будущее он себе избрал, и со всей неотвратимостью увидел, что отступить он уже не сможет.

Между тем шум вокруг нового вокзала стал постепенно утихать. Видимо, его оппоненты устали от брани. Подписав акт о сдаче объекта в эксплуатацию, высокие гости разъехались, позабыв о наказаниях, заготовленных для молодого инженера.

Так было признано внедрение крупнопролетных конструкций из сборного железобетона в строительство общественных зданий. Тут Никитин столкнулся еще с одной неожиданностью: когда новое признано, оно теряет аромат новизны для самого новатора, оно отчуждается от него и становится всеобщим достоянием, в том числе и тех, кто стоял на пригорке и ждал, чем кончится борьба.

Несмотря на грустный опыт, который вынес Никитин из «вокзальной эпопеи», она принесла ему славу знаменитости регионального масштаба и талантливого специалиста. С таким наследством вступил он в свое двадцатипятилетие.

Шел 1932 год. Этим годом отмечено событие, которое перевернуло судьбу Николая Никитина и вывело его на новые орбиты, — он попал в среду главных специалистов страны, решающих судьбы строительной отрасли.

У истоков нового творческого этапа в жизни конструктора стоял Григорий Константинович Орджоникидзе. Произошло это так. Ранней весной по настоянию врачей нарком тяжелой промышленности и энергетики прибыл в Крым для лечения. Вечерами вся Большая Ялта погружалась во тьму, лишь фонари на мачтах рыбацких фелюг да крупные зерна южных звезд светили в ночи. Не хватало энергии даже для работы кинопередвижек. При встрече с местными руководителями Серго Орджоникидзе велел им подумать об улучшении энергоснабжения Южного берега Крыма, но те, как оказалось, уже все продумали от начала до конца и ни к чему не пришли. Они даже не знали, какой помощи можно ожидать от счастливой встречи с наркомом: уголь Донбасса без остатка поглощала металлургия, просить его для своих тепловых станций, которых нет и в проекте, бессмысленно. Рек в Крыму, как известно, нет, а водопад Учан-Су — это далеко не Ниагара, гидроэлектростанции на нем не построишь. О сверхдальних линиях электропередач только начинали мечтать.

Выслушивая эти жалобы, Серго Орджоникидзе задумчиво смотрел на вершину Ай-Петри, где вечно гуляет ветер. На следующий день он организовал производственное совещание с одним вопросом на повестке: а нельзя ли для освещения всеми любимой здравницы использовать даровую силу ветра? Если можно, то как?

Ветроэлектростанции, или попросту ветряки, небыли в то время новостью, но в большинстве своем они были маломощными, с грехом пополам оправдывали производственные и эксплуатационные расходы, казались допотопными и совсем не эстетичными на вид. Здесь же нужен был ветряк, способный озарить весь курортный берег, и в довершение к этому он должен стать украшением крымского пейзажа.

По возвращении в Москву Орджоникидзе предписал объявить конкурс на проект ветровой электростанции для Южного берега Крыма.

С объявлением об этом конкурсе, напечатанным в «Известиях», пришел к Никитину в гости Юрий Васильевич Кондратюк. Сообщение о конкурсе ничуть не вдохновило Никитина, но, как он ни старался убедить друга, что ввязываться в общесоюзный конкурс — бесполезная трата времени, Юрий Васильевич стоял на своем.

— А я думал, что ты обрадуешься. Мне кажется, я почти уверен — это наш с тобой выигрышный шанс. Ты спроектируешь бетонный ствол башни, а я повешу на него ветроэлектростанцию моей новой конструкции. Кое-какие дельные мысли у меня уже есть. Вместе мы обставим кого угодно, вот увидишь!

Никитин бесповоротно отказался.

— Если тебе мало твоего космоса, то с меня довольно моего вокзала. Теперь я буду делать только то, что требует от меня заказчик. Ни на какую самодеятельность я больше не согласен.

Николай уверял Кондратюка, что к конкурсу наверняка привлекут академиков, высокопоставленных ученых и даже целые институты. Кто же там обратит внимание на неизвестного инженера и практика-самоучку? Кондратюк не обиделся, но и не отступил. Для него вопрос участия в конкурсе был давно решен. Но он понимал, что в одиночку ему ветроэлектростанцию не поднять. Юрию Васильевичу нужен был для этой работы Никитин и только Никитин с его конструкторскими способностями и изобретательской фантазией. Кондратюк не стал тратить лишних слов. Он взял лист картона и начал чертить, а Никитин ходил вокруг него и с любопытством заглядывал через плечо. Кондратюк чертил до той поры, пока Николай не сказал ему:

— Прежде чем чертить, нужно найти конструктивную идею, а у тебя ее нет! Ствол башни и двигатель должны взаимно уравновешивать друг друга, поэтому стволу надо придать избыточную жесткость. Из этих условий и должна произрасти идея сооружения.

— Ты знаешь эту идею?

— Мне кажется, знаю.

— Вот и давай ее.

Башня должна быть мощной, как Форосский маяк. Это условие выполнить несложно. Однако она должна вращаться вместе с машинным залом, то есть вместе с самим двигателем, поворачивать его лопастями к ветру. Вот тебе идея: монолитная башня должна вращаться!.. Но ты знаешь, что если мы выполним это условие, то мы можем нагружать башню как нам заблагорассудится. Ты чувствуешь, чем наша идея способна разродиться?

Н. Никитин в период работы с Ю. Кондратюком над проектом Крымской ветроэлектростанции

В тот же вечер друзья сели за расчеты. Никитин позволил увлечь себя вращающейся башней высотой 165 метров. Конструкция вела изобретателей за собой. Три стальные растяжки на подвижном воротнике страховали ствол башни. Специальное устройство, приводимое в движение мотовозом, обеспечивало вращение всей ветроэлектростанции. О том, в чем состояла главная победная идея, Николай Васильевич Никитин позже рассказывал: «С самого начала мы заготовили сюрприз для наших конкурентов. На том же железобетонном стволе, ниже растяжек, был вкомпонован второй, подобный верхнему ветроэлектрический агрегат. Мощность станции удваивалась!»

Но теперь сюрпризов следовало ожидать с другой стороны: в то время вопрос влияния ветра на строительные сооружения был совершенно не разработан. Никитин отправился в поиски от очевидного тезиса: конструкция тогда устойчива и долговечна, когда она способна гармонировать с ветровыми потоками. Но ветроэлектростанция была на редкость неудобной постройкой: ведь ее задачей было не обтекать, а, наоборот, собирать ветер. Сорокаметровые лопасти двух ветроагрегатов составляли площадь, в период вращения противодействующую напору ветра более чем в 10 тысяч квадратных метров. Ни одна высотная конструкция в мире не могла выдержать такого напора, да никто и не осмеливался ставить подобных задач перед высотным сооружением. Чтобы снизить давление ветра и извлечь из него максимальную пользу, конструкторы решили отказаться от принятых для ветряков плоскостных лопастей и придать им профиль пропеллера, но тогда появилась другая задача: как удержать станцию на земле, как не дать ей взлететь? Это и был тот самый двухмоторный бетонный самолет, повернутый из горизонтали в вертикаль, назначение которого было не летать, а парить над Крымом и освещать его лазурный берег.

Богатство светлых мыслей, которые много лет спустя назовут идеями, родилось из этой безнадежной, как сначала думалось Никитину, затеи. В проекте впервые была сформулирована идея применения скользящей опалубки на строительстве высотного сооружения и дан первый выверенный расчет на пластичность армированных бетонных конструкций.

Кондратюк тем временем доводил свои электроагрегаты до мощности 5 тысяч киловатт каждый. В них все было поставлено с ног на голову, но изготовленные модели надежно работали. Юрий Васильевич Кондратюк строил свои двигатели на основе никитинского расчета гармонии ветровых нагрузок.

Когда Кондратюк представил на суд Николая Никитина готовую модель своего двигателя, тот долго крутил ее в руках и вдруг предложил заменить четыре лопасти одной с противовесом. Даже Кондратюк с его космической фантазией опешил: пропеллер с одной лопастью?! Они лихорадочно принялись за расчеты, и у обоих получилось, что при достаточно сильном напоре ветра крутящий момент не уменьшается, а быстро вырастает до критических для всей конструкции пределов… Но вскоре восторг сменился унынием: где взять сверхпрочный не устающий материал, как усилить прочность бетонного ствола башни? Ведь агрегаты, а за ними и вся станция могут пойти вразнос! «Нет! Эта идея слишком безумна!» — решил Кондратюк. Никитин не стал настаивать, срок сдачи проекта был уже недалек, и на коренную переделку всей работы просто не оставалось времени.

Между тем от служебных обязанностей их никто не освобождал. Днем Кондратюк проектировал элеваторы, Никитин конструировал бетонные балки, а по ночам в сизом тумане табачного дыма они вычерчивали узлы ветроэлектростанции, описывали принципы ее работы, составляли техническое задание для строителей, которым, может быть, придется строить их ветряк на Ай-Петри.

По условиям конкурса проект следовало отправить под девизом, и они выбрали себе одно имя на двоих — Икар. Ценная бандероль ушла в Москву. Никитин сразу забыл о ней, а Кондратюк уехал в срочную командировку. Не было напряженных ожиданий, не было и горячих надежд. Но осталось доброе чувство единения двух раскрепощенных, озаренных творчеством умов.

Проект Крымской ветроэлектростанции на Ай-Петри. 1932 г.

Каково же было их удивление, когда вместо ответа они получили срочный вызов в Москву. О том, что на конкурсе их проект получил первое место, в вызове упоминалось вскользь, как будто это разумелось само собой. Их вызывал к себе председатель экспертной комиссии ВСНХ академик Борис Григорьевич Галеркин.

Для Кондратюка вопроса, ехать или не ехать, просто не существовало, в то время как для Никитина, тесными узами связанного со своей семьей, сняться с насиженного места было делом нелегким. Семья его бедствовала многие годы и теперь с его помощью начала чуть-чуть выкарабкиваться из нужды. Никитины еще не успели привыкнуть к тому, что не надо разрываться между тем, чтобы сменить мешковатое, с отцовского плеча пальто, которое донашивал Николай Никитин, или закупить на зиму впрок дров и капусты.

Все решило материнское слово Ольги Николаевны. Несмотря на усиленные возражения отца, с которым она чаще всего торопилась соглашаться, мать на этот раз потребовала от Николая быть предельно честным перед самим собой, отбросить все суетное и мелкое, ответить самому себе: чувствуешь ли ты, что твоя судьба там? Есть ли надежда, что в Москве ты будешь счастлив?

Николай угрюмо молчал.

— Я вижу, что ты боишься думать о себе одном. А ты подумай; не ставить на первое место долг перед нами, я понимаю, тебе трудно. Но когда-то это надо делать. Мы прожили, а твоя жизнь, может быть, еще и не началась. Нам бы с отцом не хотелось мешать твоей судьбе. Ты хочешь поехать? — Николай кивнул, не поднимая глаз. — Поезжай. Живи с легким сердцем. С нами Валентина останется, да и сами мы еще крепкие. — И мать обняла сына за плечи.

Вечером пришел Юрий Васильевич, и друзья надолго заперлись в комнате Николая. Кондратюк посоветовал взять с собой чертежи конструкций, над которыми в последнее время работал Никитин. Новые конструкции предназначались для здания Новокузнецкого крайисполкома. Это Антонина Пирожкова, ставшая строителем первой кузнецкой домны, прислала ему заявку разработать конструктивную основу главного общественного здания молодого города. Видимо, в ней еще теплилась надежда привлечь Никитина к великой сибирской стройке.

Архитектор этого объекта А. Д. Крячков был бесконечно благодарен Никитину за то, что конструктор бережно сохранил архитектурное решение проекта и сумел с помощью железобетона не перегрузить, а облегчить креатуру административного здания.

Кондратюк настоял и на том, чтобы Никитин взял с собой эскизы проекта Новосибирского вокзала, о котором Николай даже не хотел вспоминать.

Немалые надежды возлагал Кондратюк на их проект шахтного копра, выполненного в скользящей опалубке, которая позволяла сделать процесс бетонирования ствола шахты непрерывным, скоростным и экономичным.

Когда они укладывали чертежи в случайную папку из-под нот, ни тому ни другому не приходило в голову, как много преуспели они в своем изобретательстве. Но даже если бы знали они, что все плоды их прокуренных и таких плодотворных ночей останутся лишь потенцией, отнесенной во времени на три десятка лет, что Кондратюку не удастся дожить до свершения хотя бы одной из своих идей и прижизненными его творениями останутся разбросанные по всей Сибири элеваторы да заросший травой бетонный фундамент на Ай-Петри, то и тогда они, наверное, отправились бы в свой путь хотя бы затем, чтобы мир живой мысли, заставляющий людей на разных континентах биться над одними и теми же проблемами и независимо друг от друга совершать одни и те же открытия, чтобы этот мир включил в золотой фонд идей плоды их инженерной мысли.

В старинном здании Российской академии наук им показалось, что жизнь, которой жила суетливая и горластая Москва, замерла. В мраморных коридорах было почти холодно, хотя на дворе стоял июль.

Они сидели в плюшевых креслах с лоснящимися подлокотниками и мучились от желания выбраться на улицу покурить. Прыткий молодой человек с проясняющейся в пушистых волосах ранней плешью выбегал к ним каждые пять минут из-за дубовой двери и, вкладывая в голос всю сердечность, на какую был способен, просил их не удаляться, что вот сейчас… Но это «сейчас» все длилось и длилось. И когда дверь притворилась в очередной раз, они встали и на цыпочках вышли из приемной. Никитин предложил уйти совсем, да и Кондратюк не горел желанием дальше испытывать свое терпение.

Ослепительное солнце ярилось в небе, источая из политой клумбы белый пар. Розы разливали густой женственный запах. Покуривая, они глядели по сторонам, соображая, куда бы им направиться. Но дверь раскрылась, к ним выбежал беспокойный секретарь и стал хватать их за руки.

— Ну, что же вы, товарищи! Что же вы не сказали, что ограничены временем? Мы с академиком как-нибудь передвинули бы дела.

— Если вы хотите снова засадить нас в приемную — ничего не выйдет! — сказал Кондратюк, неторопливо докуривая папиросу.

Войдя в кабинет академика Галеркина, Николай почувствовал угрызения совести. Этот человек с утомленным взглядом провидца мог себе позволить подержать в приемной птиц и поважней, чем они с Кондратюком. Академик попросил у них позволения позвонить по телефону, сказал, что куда-то он сегодня не придет, и вышел из-за стола, чтобы пожать им руки и как следует разглядеть.

— Вот вы какие, сибирские Ползуновы! Наделали вы у нас шуму своим проектом. Хитро, надо сказать, задумано, хитро!

Академик достал красивую папку, в которой оказались их чертежи, и попросил рассказать, как они себе в реальности представляют осуществление проекта Крымской ветроэлектростанции.

Кондратюк заговорил об этапах строительных работ, но академик остановил его. Техническое задание, приложенное к проекту, он достаточно изучил, но до сих пор не представляет себе, как могут серьезные люди, умеющие строить элеваторы и вокзалы, закладывать в проект чуть ли не двухсотметровую бетонную башню да еще навешивать на нее многотонные агрегаты.

Не прошло и десяти минут, как вежливая беседа превратилась в жаркое сражение. Академик доказывал, что башня обязательно упадет еще до того момента, как ветроколеса придут в движение, а если вдруг устоит каким-то чудом, то самые малые перебои во вращении сорокаметровых лопастей покроют бетон сетью трещин, и весь ствол башни рассыплется в прах.

Понаблюдав за течением спора и не найдя возможности вставить свое слово, Никитин громко произнес свою излюбленную фразу:

— Не надо спорить, давайте лучше считать!

Спор затих, несмотря на то что Кондратюку и Галеркину явно нравилось пикироваться и парировать обоюдоострые суждения.

Никитин попросил лист бумаги и написал в один столбец несколько формул, с помощью которых он производил расчеты тела башни на прочность. Потом отдельно привел укрупненные расчеты на устойчивость, до которых додумался в поезде по дороге в Москву. Сведи эти формулы в стройные математические ряды, Никитин показал, как он учитывал отклонения эксцентриситетов, вызываемых напором ветра.

Академик Галеркин сосредоточенно тер пальцами лоб. На его глазах родилась новая теория, которая, если вдруг не окажется ложной, даст зарождающейся строительной индустрии новый инструмент универсальной ориентации строителей на большой высоте. Расчет башни ветроэлектростанции был произведен с учетом разнообразных форм колебаний на принципиально новой основе, как будто не ветер производил давление на башню, а наоборот: сопротивляясь ветру, башня сама меняла свой эксцентриситет, используя собственный запас прочности, образующийся при центральном сжатии. Башня наделена была способностью манипулировать собственной жесткостью и весом, превращать их из недостатка в достоинства. Острый глаз академика увидел в этом инженерном математическом аппарате блистательный пример учебы конструктора у природы — от гибких травинок до гигантских секвой. Физическая основа башни давала ей возможность адекватно реагировать на самые разнообразные по силе и ритму воздушные потоки: все они были заложены как ответная реакция на ветер в смелой конструкции бетонного ствола. Взаимосвязанное сочетание узлов жесткости в стволе башни сообщало ей неподвластную любому ветру упругость.

Магическое действие произвела на академика убедительность инженерных расчетов. Он еще какое-то время пытался найти изъян в цепи логических следствий, но, не найдя его, сказал:

— Довольно, допустим, башня стоит. Займемся электроагрегатами. Почему обмотка якоря у вас здесь? Почему в двигателе все шиворот-навыворот?

Кондратюк не спеша извлек из портфеля действующую модель, выдернул вилку большой настольной лампы из розетки и подключил свой ветровой двигатель. Академик Галеркин попросил у Кондратюка отвертку и разобрал двигатель. Делал он это сосредоточенно и с явным наслаждением. Изучив хитрости устройства, он без лишних расспросов точно собрал модель и вернул ее хозяину.

— Ну те-с, что прикажете с вами делать?! — сказал академик и весело взглянул на них. Чувствовалось, что он все более склоняется к убеждению, что этим сибирским умельцам можно доверять стройку ветроэлектростанции. Они беспечно сидели перед ним и счастливо улыбались.

— Вот что, молодые люди, — сказал Борис Григорьевич Галеркин, — я ведь, знаете ли, сам больше инженер, чем теоретик, и представляю, каково это не дать инженеру самостоятельно соорудить свое детище. И вот что я по вашему поводу думаю: нечего вам с вашими способностями в своей Сибири делать. Ваше место здесь! Но предупреждаю, что, несмотря на мое заступничество, без которого вы здесь просто пропадете, вам нужно крепко запомнить, что здесь у нас не сибирские просторы; полет вашей фантазии, каким бы высоким он ни был, постараются заземлить, а то и в землю вогнать. Здесь место под солнцем стоит гораздо дороже, зато и возможности достаточно широки… Наука, должен вам сказать, дама чрезвычайно капризная, она любит только лидеров. У нее есть и другая особенность, о которой всегда нужно помнить: хотя таких светлых голов, как ваши, науке всегда будет не хватать, она никого никогда не торопится признавать, потому что ей нельзя спешить. Инженерам — можно и даже нужно, а ученым торопиться нельзя, иначе под личиной таланта полезет конъюнктура. Вооружайтесь верой в собственные силы, учитесь драться за право изобретать. Далеко не всем выпадает доля одаривать человечество плодами своего ума. Одолейте науку, взнуздайте ее, и она верно будет служить вам всю жизнь… а вы — ей.

Получив столь странное напутствие, Кондратюк и Никитин направились в Центроэнергострой, куда был передан их проект. Более трех лет продолжалась доводка проекта и составление рабочих чертежей по возведению Крымской ветроэлектростанции. Сам нарком следил за ходом этой работы, в процессе которой авторам проекта пришлось решить невероятное количество инженерных задач. Никитин черпал новые знания в таких областях, о которых он прежде знал только понаслышке: ему пришлось основательно изучить неизвестные прежде разделы теоретической и прикладной механики, электротехнику и даже баллистику. В этих областях наука сделала за последние годы семимильные шаги.

Теперь Николай Никитин четко видел перед собой весь путь инженерной мысли от основополагающих идей конструкции Крымской ветроэлектростанции до детальнейших подробностей ее возведения. Все, что прежде приходилось ему строить, додумывалось на ходу. Решения зачастую принимались прямо на стройплощадке. В проекте же ветроэлектростанции был обоснован не только каждый этап строительства, но и учтены особенности монтажа, хотя в горной местности сооружений такой высоты еще никто не возводил. Наконец Крымская ветроэлектростанция потребовала воплощения в материале.

Ранней весной 1937 года на самой верхней точке Крымской гряды был заложен мощный фундамент — бетонный пень ветроэлектростанции. Кондратюк с Никитиным приготовились взять инженерное руководство строительством в свои руки, со дня на день ожидая высокого назначения, но вместо этого получили приказ об увольнении из Центроэнергостроя, в котором говорилось, что строительство продолжать нецелесообразно, так как проект признан неудачным.

От этой новости им долго не удавалось прийти в себя. А чуть позже им стало известно, что ушел из жизни нарком энергетики Г. К. Орджоникидзе, покровитель и защитник первой мощной ветроэлектростанции страны.

С той поры пути Никитина и Кондратюка разошлись, чтобы никогда больше не встретиться. Однако дружба между ними сохранилась до самых последних дней, когда в октябре 1941 года Юрий Васильевич Кондратюк с отрядом Московского ополчения отправился на Волоколамское шоссе. Он погиб в первом же бою.

Его теория космических полетов нашла свое подтверждение много лет спустя, когда инженерная мысль нашей страны билась над практическими проблемами освоения ближнего космоса. В галерее пионеров космоса, выставленной в Музее К. Э. Циолковского, есть и его портрет.