Покорение высоты

БИТВА ЗА БАШНЮ

От первого эскиза башни до первого телесигнала, который она направила в эфир, пролегла дистанция длиной в десять лет.

Николай Васильевич не намеревался тратить на башню более чем два года, но судьба распорядилась по-иному.

Могла ли башня подняться не за десять лет, а быстрее? И да, и нет… Это, пожалуй, самый трудный вопрос, в котором предстоит разобраться.

Строительство башни осуществляли более сорока строительных организаций самой различной специализации: строители дымовых промышленных труб и сантехники, электромонтажники и бетонщики-универсалы, инженеры-исследователи самых различных областей необъятной строительной науки. И никому из них не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. К башне нелегко было подступиться не только потому, что это был уникальный объект. Строители привыкли выступать в роли первооткрывателей. Днепрогэс и домны Кузнецка тоже были уникальными для своего времени. Но башня, с точки зрения строителей, обгоняла на несколько порядков все, что прежде возводили строители на земле. Она была уникальна каждым своим узлом. Это было инженерное сооружение высшей категории сложности, высший и до времени недостижимый пилотаж строительного мастерства. Советским строителям предстояло открыть всему миру недосягаемую дотоле высоту. Открывая ее, они должны были открыть нечто более высокое, чем обладали прежде, открыть новые возможности в самих себе. Это неопределенное нечто — новый сплав смелости и мастерства — не могло сложиться сразу. Должен был появиться новый потолок производственной культуры не у одиночек, а у большого и обязательно дружного коллектива сильных людей, бесконечно доверяющих друг другу и убежденных в правильности каждой буквы инженерного проекта.

Решимость и вера должны были созреть. Творческий потенциал конструктора Никитина, реализованный в проекте, и научно-техническая культура строителей медленно подвигались навстречу друг другу, проникаясь общим доверием и убежденностью в надежности башни. Так постепенно выковывалась решимость воздвигнуть ее. Нет ничего в том удивительного, что башня сначала испугала строителей. Не высота сама по себе заставила их усомниться в реальности проекта, а прежде всего отсутствие привычного для высотного сооружения фундамента глубокого заложения. Основание толщиной всего 3 с половиной метра! Даже для дымовой трубы фундамент заглублялся не меньше чем на 5 метров. И не только в самих метрах заглубления было дело. Фундамент всегда выступал своеобразным противовесом наземной части всякого сооружения, а здесь роль фундамента почему-то исполняла наземная нижняя часть башни — ее шлем. Именно это труднее всего укладывалось в сознание. То, что весь весовой пресс башни конструктор заставил работать на устойчивость сооружения, казалось невероятным. Слишком, слишком все было необычно в этой красивой и рискованной башне. Строители, как народ бывалый и разумно консервативный (привыкли ведь строить на века), отождествили необычность конструкции башни с… ненадежностью. И более всего сомнений вызвал у них мелкий фундамент.

С него-то все и началось. Экспертная комиссия, собранная Министерством строительства, признала фундамент «легкомысленным» и потребовала сделать шлем башни монолитным, без арочных проемов. Заложить в основание мощную фундаментную плиту и вместо четырех опор-ног придать основанию башни сплошное кольцевание, тогда — решила комиссия — основание не разъедется.

Предмет гордости Николая Васильевича Никитина — идея превратить четыре опорные ноги башни в своеобразные когти, которыми башня вцепится в упругий суглинок грунта. Так когти орла вонзаются в добычу и намертво держат ее. Сухожилия стальных канатов заставляют каждую опору вжиматься в землю с такой силой, что опоры никогда не расползутся под гигантским давлением бетонного ствола башни. Стальные канаты организуют работу опор и связывают в единую систему всю конструкцию башни. И если даже найдутся силы, способные покачнуть, накренить ствол — например, ураган цунами, — то и тогда башня после нескольких глубоких колебаний устремится занять свою вертикаль, как кукла-неваляшка.

Такой принцип вообще не применялся в вертикальных строительных конструкциях даже малой высоты. И вдруг сразу, с пустого в теории строительства места этот принцип должен был открыть дорогу в высоту, какой раньше строители не достигали никогда и нигде.

В никитинских расчетах на динамические ветровые нагрузки, которые придется испытывать стволу-стеблю башни, никто не осмеливался сомневаться. Здесь Никитин был признанным лидером, творцом теории и организатором практики строительства на основе расчетов динамических нагрузок. Но конструктивное решение основания с поверхностным залеганием фундамента, вырванное из целостной органической системы конструктивного решения башни, никак не хотело укладываться в сознании экспертов из Министерства строительства. Не подействовал ни авторитет конструктора, ни обоснованность его расчетов. Основание вызывало протест. Это было обидно вдвойне, потому что работы на башне уже начались: строители освоили площадку, подвели дороги, сварили арматуру фундаментов и первые кубометры бетона легли в основание.

Николай Васильевич увидел, что наткнулся на стену непонимания, что из-за неверия в конструкцию основания может не состояться вся постройка. В конечном счете Министерству строительства решать — быть башне или не быть.

На очередном заседании комиссии по возведению башни, а они в начале шестидесятого года проходили по два-три раза в месяц, Николай Васильевич попросил пригласить на следующее заседание прорабов и строителей-технологов, которые заняты сейчас на объекте. С линейными организаторами строительного процесса он всегда находил общий язык и с их помощью решил повлиять на ученые умы представителей высокой комиссии. Но оказалось, что те полевые инженеры стройки, что начали возведение фундамента, давно переведены на другие объекты, а фундамент башни «заморожен», как ненадежный.

Иногда на заседаниях комиссии присутствовал профессор Петр Леонтьевич Пастернак — заведующий кафедрой строительных конструкций Московского инженерно-строительного института имени В. В. Куйбышева, который всегда с доверием относился к конструктору Никитину и не называл его иначе, как «инженер милостью божьей».

По его просьбам Николай Васильевич не раз консультировал аспирантов профессора, занимался с его дипломниками. Частыми и долгими были задушевные беседы Никитина с профессором Пастернаком о строительных конструкциях будущего, и профессор искренне восхищался творческим предвидением Николая Васильевича. Была у профессора мечта — передать Никитину свою кафедру, сделать его своим наследником, и для этого Петр Леонтьевич прививал конструктору вкус к педагогической работе, знакомил с учебным процессом. Однако Никитину в силу постоянной занятости не всегда удавалось находить время для работы со студентами. В пору раздумий и расчетов конструкции башни Николаю Васильевичу было не до студентов, он почти перестал бывать в МИСИ, ни минуты не сомневаясь в надежности установленных за долгие годы контактов с профессором П. Л. Пастернаком.

Когда они встретились на заседании, оба были рады видеть друг друга, и радушие их было неподдельным.

На первом мартовском заседании 1961 года Никитин в последний раз попытался убедить экспертов в надежности конструктивного решения оснований башни. Он придал своему выступлению всю убедительность, на какую был способен, говорил увлеченно, с какой-то страстью… и неожиданно услышал смех. Ему показалось, что он ошибся. В недоумении оглядел присутствующих, и холод сомнения сменился холодным гневом. О, как помогли Никитину его сдержанность, его умение ровным тихим голосом говорить со своими противниками!

Над его доводами смеялся профессор Пастернак. Следом за профессором раздались и другие смешки, но первый ранил всего острее.

Никитин попросил контрдоводов, а не эмоций. Он требовал доказательств, что проект башни несостоятелен. Но члены комиссии неизменно оперировали лишь общими умозрительными соображениями.

— Такого решения основания для долговечного сооружения не примет никакая наука, потому что нет такой науки, которая была бы способна принять это! — громко проговорил профессор, ткнув пальцем в макет.

— Но и такой башни нет. И я подозреваю, что эксперты заинтересованы, чтобы этой башни никогда не было, — упавшим голосом произнес Никитин и закрыл папку с расчетами. «Кто не хочет слышать, тот не услышит, как ты его ни зови», — решил Николай Васильевич и сошел с кафедры в зал.

Видимо, члены экспертной комиссии почувствовали, что никитинская разработка не заслуживает, чтобы попросту сбросить ее со счетов. Смысл последующих выступлений сводился к тому, что «пусть проект в чем-то и неудачен, но он вовсе не безнадежен. Это решение Никитина — вывести арматурные канаты из недр железобетонного тела башни действительно открытие, которое сулит громадные возможности для высотных сооружений из преднапряженного бетона. Наша задача помочь конструктору довести проект, сделать его пригодным для реализации в материале».

Николай Васильевич отлично понимал, что ученые члены комиссии, собранные Министерством строительства для нового, невесть уже какого по счету обсуждения, идут вслед за опасениями, за сомнениями, обуявшими строителей на первом же шаге, который успела сделать стройка. Он корил себя за то, что слишком рано успокоился и, пустив стройку на самотек, редко бывал на стройплощадке, чтобы подсказать, приободрить рабочих и мастеров, помочь прорабам разобраться в сложных узлах основания башни. Ведь не кто другой, как он сам, настойчиво повторял старинное правило, почерпнутое из руководства древнерусских зодчих: «На устройство подошвы и поддела ни трудов, ни иждивения жалеть не должно». А вот внимания и заботы, которые вселяют в строителей уверенность, конструктор дал им явно недостаточно. Ведь труд им предстоял долгий, непривычный, поэтому они должны были постоянно чувствовать присутствие человека, который реально бы представлял победный результат их работы. То, что было сделано на площадке, соответствовало и чертежам и расчетам, но в редкие свои наезды в Останкино Никитин замечал, что на стройке нет того уверенного и бодрого ритма, которым отличается всякое удачное начинание. Но конструктор успокаивал себя тем, что строители вскоре сами проникнутся высокой идеей башни, зажгутся точностью ее конструктивного решения и тогда заработают с привычным огоньком.

Почему, почему те, кто всегда были его друзьями и соратниками, потеряли веру? Никитин казнил себя этим вопросом, мучительно отыскивая выход из создавшейся обстановки неверия строителей в проект. Задача вставала во всей своей неразрешимой сложности. Раз мастера строительного дела споткнулись на первом же шаге, то одними лишь цифрами расчетов их уже не убедишь. Необходимы какие-то новые невероятные шаги, чтобы не только вернуть их веру и расположение, но, главное, сделать соратниками. Каждая стройка — это большой, хотя и мирный, бой. А может быть, позволить им стать деятельными участниками улучшения проекта? Не бывает так, чтобы в проекте не нашлось ничего, что могло бы быть улучшено. Но сколько ни бился он над этими поисками, они оставались безрезультатными. Проект был выполнен на самом высоком взлете его конструкторского вдохновения, и каждое нововведение уводило башню в сторону примитивизма, нарушало ее гармоническую цельность, утяжеляло ее. Чего стоило одно только требование строителей закрыть железобетоном просторные проемы арок, превратить основание в монолитный колпак наподобие опрокинутой воронки. Другое требование — подвести под основание мощную железобетонную плиту — мало его пугало. Плита будет заглублена в грунт и облику конструкции не повредит.

Но было еще одно непреклонное требование, которое повергало конструктора в смятение. В постановлении комиссии было записано: «Учитывая уникальный характер и особые требования к долговечности сооружения, наиболее правильным было бы основать телевизионную башню на глубоких опорах, опирающихся на скалу». Это требование было равносильно тому, чтобы «закопать» башню на глубину 40 метров, где начинался скальный массив.

Никитин стал искать, искать истово и упрямо, как по-новому решить конструкцию основания, как удовлетворить строителей и не нарушить целостной конструкции башни. Эти новые, кажущиеся бессмысленными поиски привели Никитина… в больницу.

Почти сорок лет укус змеи не давал о себе знать. Николай Васильевич чуть прихрамывал при ходьбе, и это, пожалуй, были все последствия трагического похода в таежный сибирский лес. Не от напряженности работы, к которой он привык, а от нервного непреходящего волнения за судьбу башни на месте старых рубцов открылась на ноге язва и стала с катастрофической скоростью увеличиваться.

В письме на родину от 10 июня 1961 года он сообщал: «Нахожусь в больнице уже второй месяц. Отвратительное состояние от полного безделья… Апатия какая-то. Делать ничего не хочется… Рану лечат всякими мазями, ваннами, кварцем… Дни идут долго, а недели незаметно… Говорят, дали мне Большую золотую медаль на выставке за башню».

В письме чувствуется, что эта награда была конструктором воспринята как запоздалая весточка из недавнего прошлого. Где-то еще остались люди, которые беззаветно верили в нее или просто-напросто не знали, что обсуждение проекта зашло в тупик.

В том же письме из больницы Никитин признается: «Установил, что меня очень терзает это осложнение с башней. Ни на чем другом не могу сосредоточить свое внимание… У меня нет и тени сомнения в правильности проекта. А когда разбор идет без меня, то дело вообще обрекается на провал…»

Заседания комиссии между тем шли одно за другим. Принимались новые заключения и постановления, которые, несмотря на умозрительный характер аргументов, требовали категорических мер, вплоть до того, что… «на виновных наложить взыскание».

Комиссия Министерства строительства закончила свою работу итоговым заключением, в котором проекту был вынесен убийственный приговор. Однако что должно за этим последовать, никто не знал. Более того, осталось ощущение не только нерешенности вопросов, но и какой-то несправедливости. Уж больно настойчиво конструктор и архитекторы, создавшие проект, отстаивали свою непогрешимость и никак не хотели признавать своих ошибок.

Тогда Государственный комитет по делам строительства предложил Академии строительства и архитектуры создать новую комиссию, в которую помимо строителей были бы включены архитекторы и ученые, работающие в области железобетонных конструкций. Академия строительства и архитектуры проявила инициативу, создав не комиссию, а постоянный совет по прочности воздвигаемых сооружений.

А в это время все громче высказывались суждения, что строители убоялись возводить это сложное сооружение, поэтому и провалили проект башни, который приняли прежде. Дело, видимо, обстояло так: приступили к работе, думали, что справятся с ней привычными методами и средствами, а когда поняли всю тяжесть пятисотметровой высоты, отступились.

Соответствовало ли это действительности? И на этот вопрос не найти однозначного ответа. К своей железобетонной башне конструктор Никитин подошел всем ходом событий в развитии инженерной строительной мысли.

Никитин утверждал, что «весь спор сводится к тому, что мои оппоненты считают башню уникальным сооружением и с какими-то особыми требованиями по долговечности, а я считаю ее обычным сооружением, которое можно проектировать по нормам с не очень большими дополнительными запасами».

Николай Васильевич не раз говорил: «Уникальная — согласен. Но если расчеты фундамента правильны, то не все ли равно земле, как назовут стоящее на ней сооружение, уникальным или не уникальным?»

Стиль конструкторского мышления Никитина не складывался в одночасье. Еще в 1955 году, когда сборный железобетон едва начал утверждать себя по всей стране, Никитин писал: «…то, что сейчас делается в жилье, действительно ужасающе бездарно… Вот интересная цифра: на один квадратный метр жилой площади в современном доме идет кубометр железобетона!»

Никитин всегда возражал против суждений типа: укрепить бы нужно фундаменты, а то как бы чего не вышло. Всю жизнь конструктор требовал творческого отношения к этому материалу. Легкость изготовления и низкая себестоимость железобетона не должны, не имели права затушевывать его удивительные, но скрытые возможности, которые Никитин умел подчинить своим целям. Но сложившаяся практика (маслом каши не испортишь) оставалась живучей.

В тех вопросах строительного дела, где не было для большинства строителей абсолютной ясности, где возникали сомнения: выдержит — не выдержит, строители спешили удвоить, утроить толщу бетонного пласта.

И словно бы специально потворствуя этой практике, которая лишала сооружения из бетона всякой связи со строительной эстетикой, не кто другой, как Академия строительства и архитектуры, создает совет по прочности воздвигаемых сооружений. Ни для кого не было секретом, что этот орган с предвзятых позиций отнесется к проекту железобетонной телевизионной башни.

Первое заседание совета было назначено на 17 июня 1961 года. Именно к этому времени конструктор предполагал завершение строительства, которое толком еще и не развернулось.

Нарушив свой больничный режим, Николай Васильевич выезжает в Академию строительства и архитектуры, в свою академию, где он состоит членом-корреспондентом.

В глубине души теплится надежда, что в академической аудитории он найдет достаточное число сторонников своего проекта, который совсем недавно так дружно был одобрен здесь в этих стенах, где царит атмосфера согласия между двумя началами зодчества — художественным и инженерным. Но продолжало смущать название совета, заданность этого названия — прочность. Значит, об этом предстоит разговор и ни о чем другом.

Увидев членов совета, Николай Васильевич воспрянул духом. Здесь были признанные мастера строительного искусства, архитекторы и ученые, лидеры и авторитеты высотного строительства.

Заседание было назначено на 9 часов, но все заблаговременно уже собрались здесь — чувствовалась общая заинтересованность в судьбе башни. Никитин смело подошел к профессору Пастернаку, справился о самочувствии и, услышав в ответ: «Спасибо. А вы?» — сказал:

— В моей истории болезни будет записано, что вы ее виновник. — Профессор, пожав плечами, отошел. Тут последовало приглашение в зал заседаний. Николай Васильевич вошел последним.

За длинным прямоугольным столом, накрытым традиционным зеленым сукном, уже расселись члены совета. Николай Васильевич оглядел присутствующих и, поймав на себе множество острых, любопытных взглядов, понял, что именно сегодня состоится главное сражение за башню.

Председательствовал академик архитектуры Всеволод Николаевич Насонов, которого Никитин знал как одного из авторов проекта МГУ, Дворца культуры и науки в Варшаве, спортивного комплекса в Лужниках. С первых же слов Насонова Николай Васильевич почувствовал, что председатель совета не на его стороне. Но это обстоятельство заставило его еще больше сосредоточиться, сконцентрировать внимание и собрать силы на борьбу.

В самом начале было зачитано заключение строительной комиссии с уже известным выводом: проект башни требует коренной переработки, главные претензии предъявлялись к фундаменту.

Слово предоставлено Никитину, но он не торопится говорить, не спешит убеждать в своей правоте, он пишет на доске цепочки формул, приводит расчеты и лишь потом приступает к пояснениям.

Оказалось, что все время, проведенное им в больнице, конструктор невольно «прокручивал» в сознании все те условия, которые могли бы привести башню к опрокидыванию, или кручению, как принято говорить у строителей. И именно находясь в больнице, он нашел новые аргументы, которые решил продемонстрировать здесь. Обозначив крутящий момент башни как постоянную величину, Никитин начинает обстраивать этот момент силами сопротивления, которые он заложил в узлы фундамента, шлема-основания, во всю конструкцию башни. Но коль скоро жало критики было направлено отдельно на фундамент, конструктор выделил его как основной узел, замыкающий на себе все связи конструктивной системы башни. Никитин раскрыл особые качества фундамента и убедительно доказал, что его фундамент надежнее всякой другой конструкции. Соединив результирующие силы работающего на сжатие фундамента, конструктор показал, что беспокойство строителей о кручении фундамента под тяжестью башни весом 30 тысяч тонн не обоснованно. Фундамент способен выдержать значительно большие нагрузки. У него почти двойной запас прочности.

Конструктор предельно корректен, ясен и краток в своих объяснениях, но его голос становится настойчивым, когда он переходит к выводам. Никитин просит членов совета воздержаться от умозрительных оценок, он настоятельно требует технически аргументированной критики, а не общих интуитивных соображений.

И здесь впервые до слуха Никитина доходит слово, которое много раз готово было сорваться с его языка, и это слово произносит не он сам, а профессор А. Р. Ржаницин: «Перестраховка».

После Ржаницина выступил строитель мостов и тоннелей профессор А. Ф. Смирнов. Своим выступлением он резко отбрасывает обсуждение в сторону и настолько усугубляет положение, что Никитину уже кажется напрасной даже малая надежда на успех. Профессор Смирнов долго говорит о том, что, чем больше мы строим мостов, тем строже предъявляем к ним требования. Вместе с приобретением опыта расчетов мостовых конструкций мы постоянно сталкиваемся с расширяющейся областью неизвестного. Он призывает к особой осторожности. Это главный мотив его выступления. Математические выкладки и доказательства Никитина как будто не имеют для него никакого значения. Профессор Смирнов заключает: «Нужно фундамент поставить на скалу. Рыть опускные колодцы на глубину 40 метров, ставить железобетонные столбы да еще заделывать их в скальный грунт. Интуиция подсказывает мне, что конструкция фундамента ненадежна».

Профессор А. В. Геммерлинг, который прежде не соглашался с Никитиным, неожиданно принимает его сторону. Он горячо доказывает, что в проекте все сделано правильно, что ставить башню на скалу равносильно тому, чтобы на 40 метров врыть ее в землю. Если же ставить сооружение на бетонные столбы, то куда девать поперечную силу, которая пустит эти столбы на излом. «Если уж вам досаждает кручение, которого я, признаться, не вижу, то основания можно усилить сверх расчетного. Не сбрасывайте этого со счетов!» — сказал он, указывая на испещренную цифрами доску.

Так и чередовались выступления «за» и «против», но у всех негативных выступлений был один явный изъян — выступающие против естественного основания башни в подтверждение своих доводов не могли предложить ничего, кроме своего авторитета и интуиции.

Известно, как высоко ценил Николай Васильевич инженерную интуицию. Он считал ее основой замысла, полем, на котором зреют идеи. Но когда идея уже предстала в виде готового к реализации проекта, одной интуиции было уже недостаточно, чтобы повалить «выстроенное» проектом и обоснованное математическим расчетом сооружение. После расчета может быть лишь контрольный расчет, проведенный другими методами. И если результаты расчетов не совпадут, тогда придет пора искать ошибки. У Никитина была методика расчетов, у его оппонентов таковой не было. Никто не отваживался на контрольный расчет. Опровергнуть доводы Никитина было нечем, кроме сомнений.

Наступила пора выступать профессору П. Л. Пастернаку: «Фундамент никуда не годится. Плита высотой в два метра — в двести пятьдесят раз ниже башни. Это никуда не годно. Проем в основании по 20 метров! Недопустимо! Нужен тяжелый бетонный фундамент, весь расчет никуда не годится. Вы все увидите, что я прав, мной руководит конструктивное чутье». И профессор Пастернак снова призвал на помощь чутье — ту же интуицию.

Больше всего помогло Никитину заключение профессора К. Е. Егорова, который неторопливо рассказал об исследованиях, проведенных в Научно-исследовательском институте оснований. Специальные расчеты показали, что осадка заложенного фундамента в норме и его конструкция у исследователей не вызывает сомнений. Снова чаша весов наклонилась на сторону Никитина. Напряженность возросла до предела. Николай Васильевич чувствовал, что перевес его очень зыбок. Академик Насонов снова предоставляет слово Никитину. Николай Васильевич начинает с того, что резко отвергает всякие интуитивные соображения, считает их безосновательными. Но тем не менее он подробно разбирает каждое предложение, внесенное оппонентами. Никитину не хочется отступать, но уж слишком явна необходимость научиться уступчивости. Слишком долго говорил он свое упрямое «нет», но так и не увеличил число своих сторонников. В заключение он говорит: «Мы не согласны с мнением большинства, но мы подчиняемся ему. Просим определить дальнейший порядок прохождения проекта».

Академик Насонов похвалил выступление Никитина и признал в своем итоговом слове, что лично он теперь считает сооружение башни вполне конструктивным, предлагает фундаменты оставить на естественном основании, но усилить их и обеспечить трещиностойкость. Вокруг будущей башни установить на всякий случай охранную зону и не производить в ней больших строительных работ.

Возвратившись в больницу после совещания, Николай Васильевич сразу сел за расчеты. Его увлек курьезный вопрос: что произойдет с башней, если в 100 метрах от нее будет вырыт котлован двадцатиметровой глубины для высотного здания? (Фундамент более глубокого заложения строители пока не делают.) Упадет ли башня, если из-под нее «вытечет» весь песок, который залегает под слоем моренного суглинка?

Наиболее сложным оказался расчет деформации грунта, но Никитин решил не отступать. Ни справочников, ни подсобной литературы под рукой не было, однако конструктор давно научился обходиться без них. Даже дома он не держал технической литературы. «Если тебе нужна какая-нибудь формула, то возьми и выведи ее сам. Ты же знаешь исходные данные? А если не знаешь, значит, нет у тебя представления о природе явления. Изучи природу явления, а потом начинай математический анализ» — так впоследствии говорил он своему сыну, так привык действовать и сам. Формулы были его инструментом, и он, как хороший мастер, инструмент свой умел изготовлять сам.

Когда наступил час отбоя, расчет был завершен. Никитин думал: «Если какой-то чудак решит строить высотное сооружение в непосредственной близости от башни, то ему придется много раз рыть свой котлован. Тяжелый весовой пресс башни выдавит подвижные грунты и заполнит вырытый котлован. А что же башня? Может ли быть катастрофа? Нет! Ничего угрожающего для конструкции не произойдет. Она даст крен, но, покачнувшись, выпрямится снова. Пик накренится всего лишь на 1 градус, то есть на 5 метров, а расчетный крен на случай урагана допускает отклонение в 14 метров». Вооружась этими результатами, Николай Васильевич задумал продемонстрировать эту критическую ситуацию на макете. Может быть, тогда сомнения оппонентов будут наконец развеяны.

Следующий удар по проекту башни последовал с совершенно неожиданной стороны. Когда решение совета по прочности воздвигаемых сооружений Академии строительства и архитектуры было подготовлено, его направили на утверждение во все союзные строительные министерства. Их было пять. Четыре министра согласились с решением совета и лишь Министерство транспортного строительства, которое к высотному строительству вообще не имело отношения, высказало свое особое мнение. Специалисты по строительству железнодорожных мостов и тоннелей потребовали поставить башню на сваи.

Может быть, к этому требованию и не стали бы прислушиваться всерьез, если бы вдруг умами строителей не завладела машина французской фирмы «Беното». Это был самоходный агрегат, предназначенный для проходки глубоких вертикальных скважин. Скважины глубиной до 70 метров и диаметром более метра эта машина делала за три дня.

«Если бы не эта машина, — писал Никитин, — осталось бы естественное основание, которым я очень гордился, но которое всех поголовно пугало… Сегодня (11.Х.1961 г.) я вздохнул с облегчением, но не потому, что основание башни будет более надежным, а потому, что мне смертельно надоело убеждать всех в надежности сделанного фундамента». Четвертый год борьбы за башню подходил к концу. Строители ждали чудодейственной машины. Ждал ее прихода и Николай Васильевич Никитин.

Критики проекта успокаивали конструктора: «Вот придет настоящая чудо-техника, и ваша башня быстренько пойдет вверх!» Но Никитину пассивно ждать машину «Беното» не приходилось. Дело в том, что сваи сорокаметровой глубины нельзя было подводить под тот фундамент, который уже был изготовлен. Сваи сами по себе предполагали кольцевой монолитный фундамент, под который требовалось подвести довольно много свай, а сколько точно — никто не знал. Это можно было выяснить лишь в результате строгого полевого испытания.

Одно было ясно — с изящным четырехарочным основанием придется расстаться, надо проектировать и рассчитывать новый шлем башни, а какой — тоже никто не знал.

В период восхваления французской машины Никитин позволил себе попасть под ее влияние, тем более что он во время экскурсионной поездки во Францию видел опытный образец машины, изучил ее возможности и принципы работы.

Машина «Беното» ему понравилась, вот и все! Понравилась на его беду. Ведь мало же, это он понимал и раньше, мало же отрыть скважину: надо — и это главное — создать надежную железобетонную сваю. Она будет бетонироваться на глубине, в невыгодных условиях повышенной влажности на разных глубинах. Больше того, надежность и крепость железобетонного блока сваи почти невозможно будет проверить, исправить ошибки, от которых никто не застрахован. Хуже всего то, что неотступно будет преследовать сомнение: а надежно ли свайное основание?

Но эти опасения отодвинулись на «потом», и конструктор успокаивал себя: что-нибудь придумается, найдем способ проверки прочности, найдем. Неотложной задачей стало усиление фундамента, изменение его конфигурации, а это вело к полной перестройке основания башни.

Много лет спустя Никитин будет вспоминать: «По первоначальному проекту коническое основание опиралось на четыре мощные опоры-ноги сложного очертания. Это интересное в архитектурном отношении решение не удалось осуществить, так как оно встретило категорическое возражение со стороны экспертизы».

Но с требованием экспертов сделать основание монолитным он тоже не хотел соглашаться. И тогда Николай Васильевич предлагает компромиссное решение, которое одно лишь способно было сохранить «стремительную легкость очертаний» башни. Вместо четырех высоких прочных проемов в шлеме башни он предлагает сделать десять. Соответственно будет у башни и десять опор-устоев, или, как их называют строители, десять ног. Для разработки архитектурной части нового варианта башни на помощь архитектору Л. И. Баталову приходит его коллега Д. И. Бурдин. Новый облик основания, который стал строже, но конструктивней, потребовал изменения очертаний надстроек башни для служб связи и высотного ресторана, площадок обзора и решетчатых обстроек для контроля за работой башни. Шлем башни с десятью устоями опирался на мощную железобетонную плиту «в виде кольцевого десятиугольника со средним диаметром 60 метров». Вся эта «реконструкция» проекта производилась затем, чтобы основание башни можно было соединить с опорными сорокаметровыми сваями.

И снова расчеты, снова поиски оптимального сопряжения ствола и основания, основания и фундамента, фундамента и свай, которые висели над конструктором большим и опасным вопросительным знаком.

Николай Васильевич писал: «Но, в конце концов, важно и то, что теперь все поголовно будут верить в надежность основания, а раньше они в этом убеждались с помощью логики. Вера-то она надежнее разума, когда речь идет о непонятном предмете — теории деформаций грунта. То, что это нападение на фундамент было сделано с таким опозданием и таким шумом и настойчивостью, вызывает у меня подозрение в заинтересованности строителей в оттяжке сроков. Летом почти все воскресенья я занимался расчетами. Всякое нападение вызывало в Моспроекте панику. Трудная была борьба».

До победного конца путь был совсем не близок. Вскоре события сложились так, что конструктор Никитин стал атакующей стороной. Новый этап борьбы он развязал сам, по собственной инициативе. Это было совершенно не свойственно его натуре, но этого потребовали от него убежденность в правоте и научная принципиальность.

Ожидая прихода машины, которая должна была поступить со дня на день (и так на протяжении полугода), Никитин стал подбирать техническую иностранную литературу, обобщающую опыт применения свайных фундаментов глубокого заложения.

Он собирал чужой опыт по крупицам, но этот опыт никак не складывался в четкую программу работ, которые ждали его на башне. И вот конструктор получает перевод статьи А. Лоссье «К вопросу об авариях с монолитными сваями». Вот почему так бедна информация об этом новшестве! Автор статьи писал, что уж не так плохи эти сваи, как некоторые считают. Их нужно, оказывается, очень тщательно делать и умственно проектировать. А конкретно, как это «умственно проектировать», автор так и не сказал. Однако признал, что в целом ряде случаев эти монолитные сваи крепко подвели строителей. Возмущениям Никитина не было предела. Перестраховка оппонентов могла привести к вопиющему головотяпству.

Председатель Мосгорисполкома Николай Александрович Дыгай рассказал Никитину такую историю. Вице-президент Академии строительства и архитектуры т. Овсянкин снова начал разговор об уникальности сооружения и выбрал такой аргумент: «Вот когда строился МГУ, фундаменты заложили на глубину 15 метров и из котлована вынули столько земли, сколько весит все здание, а высота его 240 метров. У башни высотой в 520 метров фундамент заглублен всего на 4,6 метра. Решение явно легкомысленное». Выслушав оппонента, председатель Мосгорисполкома Н. А. Дыгай позволил себе дать справку: «Автор фундаментов МГУ и башни — тот же Никитин».

Московский городской Совет депутатов трудящихся на протяжении всей борьбы с теми, кто не верил в башню, ставшую теперь одной из главных достопримечательностей столицы, с завидным упорством постоянно помогал конструктору. Это председатель исполкома Н. А. Дыгай подсказал редактору «Известий» интересную тему, которая ожидает корреспондентов в Останкине.

21 января 1962 года в воскресном выпуске газеты «Известия» появилась яркая статья Евгения Кригера «О романтике, экспертизах и здравом смысле».

Не было, пожалуй, такого москвича, который не слышал бы об этой статье. О судьбе башни говорили в автобусах, в метро. Со всех концов Москвы приезжали на стройплощадку люди, причастные и непричастные к строительству. Даже пятиклассника Колю Никитина спрашивали в школе: «Это про твоего папу статья в «Известиях»?»— «Нет, это, наверное, однофамилец», — отвечал мальчик.

А в статье страстным пером публициста была обрисована печальная картина:

«…Уложен фундамент, смонтирован бетонный завод-автомат, построены подсобные службы и мастерские, бетонные площадки для укрупненной сборки элементов конструкций, подкрановые пути и многое другое.

Грустно смотреть на все это и на исполинский кран, которому не дают здесь работы.

— Укрепить бы нужно фундаменты. А то как бы чего не вышло! — говорят оппоненты Никитина».

Евгений Кригер точно попадает в социально-психологическое ядро проблемы: «Следуя формуле бесконечной осторожности, люди строили бы столь прочные и тяжелые самолеты, что они уже не смогли бы подняться с земли».

Здесь же приведено высказывание конструктора Никитина, что за надежность фундамента в случае применения свай он просто не может ручаться: в глубоких скважинах трудно обеспечить контроль за укладкой бетона.

«Не пора ли покончить с перманентными экспертизами? — спрашивал автор, завершая статью. — Романтика открытий конструктора может усилиями экспертов развеяться».

Статья статьей, но Никитину долго еще было не до романтики.

В Министерстве строительства по-своему отреагировали на статью. Авторам проекта забракованной металлической башни было предложено в месячный срок подновить свою восьмиугольную конструкцию и подготовиться к строительству.

В самом деле, металлическую башню было гораздо проще собрать, чем строить никитинскую. Основная часть работы падала здесь не на строителей, а на металлургов-прокатчиков сложных профилей и кузнецов-штамповщиков.

Монтажникам линий электропередач можно будет поручить сборку и сварку узлов металлической башни, и тогда разом закончатся все разговоры вокруг незнакомой бетонной стрелы, которая неизвестно еще как себя поведет, да и как строить ее — тоже неизвестно. «В Париже стоит ведь стальная башня, и для целей телевидения ее сумели приспособить. Пусть и у нас такая же будет», — рассуждали в Минстрое, позабыв о том, что Густав Эйфель был прежде всего архитектором, а уж потом инженером-металлистом. И в той и в другой своих ипостасях он оставался истинным художником, никому и ни в чем не уступившим ни одной позиции в защите своего изначального художественного образа башни, украсившей романтический Париж. Именно поэтому даже сегодня никому не удается превзойти его сооружение ни в пластике, ни в эстетике…

Минстрой всерьез настроился «пробить» металлическую башню. Узнав об этом, Никитин больше не сомневался, откуда пошли нападки на фундамент, а потом и на всю его башню. Министерство строительства не хотело брать на себя ответственность, не хотело лишних хлопот. Организовав нападение на фундамент, оно решило похоронить проект, отодвинув его из первого ряда неотложных дел, а потом «забыть». Но слишком много людей было теперь обеспокоено судьбой телебашни, такой башни, какой нет ни у кого и нигде в мире. Сильного соратника обрел конструктор в лице главного заказчика башни — министра связи СССР Николая Демьяновича Псурцева, который, осознав преимущества никитинской башни, настойчиво требовал возобновить строительство. Николай Демьянович Псурцев, поближе узнав Никитина, на всю жизнь остался его другом. Они вместе проводили досуг, обменивались книгами, до которых оба были страстные охотники. Псурцев не раз восторгался упорством Николая Васильевича, но больше всего министра привлекало гражданское, социальное начало его конструкторского таланта, умение приблизить к сердцу главные заботы сегодняшнего дня.

Разбираясь в тонкостях конструкции башни, министр узнал, что «изящество тонкого стана башни» не было, оказывается, самоцелью. Архитектурная пластика конструкции органично сплелась с утилитарным назначением башни — «надежно служить телевидению, к которому она приписана». Тонкий ствол антенн верхнего яруса должен был гармонировать с нижними ярусами стебля башни и с плавной линией перехода шлема в ствол. Конструкция же антенн была технически задана условиями передачи телерадиосигналов.

На министра связи возлагалась задача обеспечить уверенный прием телепрограмм в городах Московской области, отстоящих от столицы на расстояние до 140 километров.

Известно, что телевизионная волна может распространяться только по прямой линии, огибать возвышенности она не способна, а на дальние расстояния может передаваться только через вышки-ретрансляторы или через спутники связи. Оба эти способа передачи телесигналов очень дорого стоят. Телебашня в Останкине способна была заменить более 200 ретрансляционных станций. Ее бетонное тело не ржавело, не уставало, как металл, не поддавалось коррозии. Министр связи не хотел никакой другой башни, кроме никитинской, и как мог помогал конструктору отстоять ее.

Под давлением общественности в Минстрое наконец подписывают технический проект на строительство башни, но ставят свои условия: убрать ресторан, вместо четырех лифтов оставить два, алюминий в обстройке заменить на сталь, гранит в отделке снять и оставить бетон. Но теперь Никитин дает себе слово не отступать ни на шаг. По рекомендации Госстроя он создает новую комиссию, причем состав комиссии подбирает сам. Эта комиссия действовала на протяжении всего периода строительства башни. Она получила неофициальное название — «Комитет восемнадцати». Позиции «Комитета восемнадцати» высказал Никитин: «Вопрос будет стоять так: либо башня строится, как запроектирована, либо вообще не строится. Ни столбов, ни шпунтов я не признаю и проектировать их отказываюсь».

В этом столкновении ведомственного покоя и устремлений конструкторов и ученых на помощь никитинской комиссии приходят Московский городской комитет партии и Моссовет. Моссовет согласен взять строительство башни на себя, поручить его своей организации — Главмосстрою.

19 марта 1963 года на совещании в Московском городском комитете КПСС принимается постановление: «Развернуть строительство башни. Выдать рабочие чертежи». «Комитет восемнадцати» давно ждал этого дня и уже был готов к нему. В рекордно короткий срок, всего за семь месяцев, был полностью разработан технический проект башни: 20 томов рабочих чертежей и 20 подрамников с детальным описанием предстоящего хода работ.

Но противники башни уже вошли во вкус, они продолжают искать в башне слабые места, но, не находя таковых, все сеют и сеют зерна сомнений, надеясь, что хоть одно да прорастет.

27 мая новое совещание и новая резолюция: «Прекратить всякие дискуссии о башне. Развернуть строительство полным ходом».

МГК КПСС и исполком Моссовета установили на стройплощадке телебашни в Останкине постоянный пост помощи строительству. Все, чем могла помочь стройке Москва, поступало на площадку без промедления. Столица строила свою башню, каждое утро следя за шагами ее роста.

Стальной каркас опор телебашни. 1964 г.

Москвичи знали, что в Останкине находится уникальнейшая строительная площадка, которая требует от каждого работающего там человека не отчаянного одномоментного подвига, а грамотного и виртуозного трудового подвига, которым поднимается в небо невиданный на планете колосс.

Шлем башни почти готов.1965 г.

Непреклонная воля Московской городской партийной организации, усилия Моссовета подняли строителей на этот долгий и трудный подвиг, в котором каждый рабочий день был связан с предельным напряжением больше духовных, чем физических, сил, хотя и физических тоже не в последнюю очередь.

Самоподъемный агрегат по укладке бетонных звеньев башни, изобретенный инженером Л. Н. Щипакиным, лазерный визир, направляющий по точному лучу вертикаль башни, и множество других невиданных агрегатов и приспособлений вызвала к жизни эта феерическая башня. Более 100 изобретений, рожденных на этой удивительной стройке, были запатентованы как выдающиеся достижения. Рабочие и инженеры с энтузиазмом включились в эту стройку-поиск, стройку-новатор, стройку, открывающую дорогу на небесные этажи.

МГК КПСС ни на день не позволял стройке остановиться в ее благотворном творческом подъеме. Даже не задержка, а малая заминка из-за недостатка спецматериалов или какого-либо стройинвентаря моментально вызывала реакцию горкома — и хозяйственные службы города уже доставляли все, что требовала башня. Нашлись и гранит, и мрамор, и цветные металлы.

Моссовет вместе с партийными органами сохранял и заботливо поддерживал творческий ритм стройки. Газета «Московская правда» комментировала ход строительства, била по недостаткам со всей силой, на какую способно печатное слово. Это были не только победные репортажи о бодром марше по ступеням стройки, но и профессиональные отчеты с предельно объективным рассказом о трудностях и преодолениях, о тех потолках мастерства, до которых прежде строители не отваживались дотянуться.

Строители взяли эту никитинскую высоту. Три Звезды Героя Социалистического Труда вручила страна рабочим, возводившим башню. Орденов и медалей за трудовую доблесть удостоились сотни строителей.

Стебель башни устремился в высоту. 1966 г.

Если арматурные узлы плохо стыковались или не поддавались монтажу с помощью обычных приемов, строители прибегали к прямой помощи конструктора Никитина, прекрасно владеющего технологией монтажных и бетонных работ. А когда свалился от инфаркта главный инженер стройки, испытанный друг и соратник Никитина — Борис Алексеевич Злобин, то Николаю Васильевичу пришлось занять его место, потому что включиться в такую работу сразу никто, кроме него, не мог. Оставить даже на время другие свои посты — главного конструктора и заместителя директора Института зрелищных зданий и спортивных сооружений — Никитин тоже не мог: шло проектирование мемориала в Ульяновске и множество других ответственных объектов.

Главный инженер строительства телебашни Б. Злобин поздравляет Н. Никитина с присуждением ему степени доктора технических наук

Николай Васильевич Никитин отдавал башне все богатство своей души. Он всегда с радостью ехал на стройку, хотя чаще всего вызывали его из-за неурядиц и неполадок. Бодрящий дух стройки всегда поднимал настроение. Он торопился на площадку, чтобы порадоваться стремительному росту своего трудного детища и помочь ему в этом росте.

Бетонный стебель достиг отметки 385 м

Когда строители вышли на отметку 385 метров и закончили монолитную часть башенного ствола, над Москвой проносились сентябрьские ветры 1966 года. Верхняя площадка ходила под ногами, как палуба сейнера при сильной качке. Настала пора натянуть канаты. Едва к внутренней стене ствола башни с невероятным усилием прижались стальные семипрядевые канаты, для сохранности покрытые пушечным салом, — башня замерла как по команде «смирно!» и с той поры стоит, как главный часовой Москвы.

Телебашня в полный рост

Панорама столицы

Поклон парижанки. Рис. Ж. Эффеля. 1967 г.