Покорители крыш

3

Мисс Элиот не одобряла ни Чарльза, ни Софи. Ей не нравилось, что Чарльз слишком легкомысленно относился к деньгам и вечно опаздывал на ужин.

Ей не нравилось, что Софи всегда пытливо смотрит по сторонам и внимательно все слушает.

– Это неестественно! Она же еще маленькая!

Она терпеть не могла их привычку писать друг другу записки на обоях в коридоре.

– Это ненормально! – воскликнула она, записывая что-то в блокнот. – Это нездоро́во!

– Напротив, – ответил Чарльз. – Чем больше в доме слов, тем лучше, мисс Элиот.

Мисс Элиот не нравились ни перепачканные чернилами руки Чарльза, ни его шляпа с истрепавшимися полями. Ей не нравилась и одежда Софи.

Чарльз не умел ходить по магазинам. Однажды он целый день провел на Бонд-стрит[1], а потом вернулся с кучей мальчишеских рубашек. Мисс Элиот вышла из себя.

– Не может же она это носить, – сказала она. – Люди решат, что она отсталая.

Софи взглянула на себя и пощупала ткань. Ей казалось, что рубашка вполне нормальная – в магазине она немного слежалась, но в остальном была прекрасна.

– Как понять, что эта рубашка не для девочек? – спросила она.

– Рубашки для мальчиков застегиваются слева направо. Блузки – запомни, пожалуйста, они называются блузками – застегиваются справа налево. Меня удивляет, что ты этого не знаешь.

Чарльз отложил газету, за которой прятался.

– Вас удивляет, что она не знает ничего о пуговицах? Пуговицы редко играют ключевые роли на международной арене.

– Простите?

– Понимаете, она знает важные вещи. Не все, конечно, она ведь еще ребенок. Но многое.

Мисс Элиот фыркнула.

– Вы уж извините меня, быть может, я старомодна, но я полагаю, что пуговицы очень важны.

– Софи знает столицы всех стран мира, – заметил Чарльз.

– Почти, – стоя в дверях, шепнула Софи.

– Она умеет читать и рисовать. Она знает разницу между морской черепахой и сухопутной. Она умеет различать деревья и лазить по ним. Не далее как сегодня утром она сообщила мне, как называется группа лошадей.

– Табун, – сказала Софи. – Табун лошадей.

– А еще она умеет свистеть. Надо быть поразительно невежественным человеком, чтобы не заметить, что Софи свистит необычным образом. Поразительно невежественным – или глухим.

Чарльз мог бы ничего не говорить. Мисс Элиот махнула на него рукой.

– Ей нужны новые рубашки, мистер Максим. Женские рубашки. Боже, а эти брюки!

Софи не видела проблемы. Брюки были все равно что юбки, просто сшитые сложнее.

– Мне они нужны, – сказала она. – Прошу вас, разрешите мне их оставить. В юбке лазить не получится. А если получится, то все увидят мои трусы, но это ведь будет только хуже?

Мисс Элиот нахмурилась. Она была не из тех, кто готов признать, что носит трусы.

– Носи пока что. Ты еще ребенок. Но это не может продолжаться вечно.

– Что? Почему? – Софи коснулась пальцами книжного шкафа, желая себе удачи. – Конечно, может. Почему бы и нет?

– Само собой, нет. В Англии не место невоспитанным женщинам.

Но больше всего мисс Элиот не нравилось желание Чарльза брать Софи с собой, когда он отправлялся на неожиданные прогулки. В Лондоне полно грязи, говорила она. Софи подхватит микробы и вредные привычки.

В возможный девятый день рождения Софи Чарльз поставил ее на стул, чтобы почистить ей ботинки, пока она одной в одной руке держала бутерброд, а в другой – раскрытую книгу. Страницы она переворачивала зубами. На бумаге оставались крошки и слюни, но других проблем не возникало.

Они уже готовы были отправиться на концерт, когда в дом влетела мисс Элиот.

– Не можете же вы вывести ее в таком виде! Она грязная! И не сутулься, Софи.

Чарльз с интересом оглядел макушку Софи.

– Грязная?

– Мистер Максим! – рявкнула мисс Элиот. – Девочка вся перемазалась джемом!

– Ну и что? – Чарльз с искренним недоумением посмотрел на мисс Элиот. – Какая разница?

Затем, увидев, как мисс Элиот потянулась к своему блокноту, он взял тряпку и вытер Софи – так осторожно, словно она была картиной.

– Еще на рукаве осталось, – фыркнула мисс Элиот.

– Остальное смоет дождь. Сегодня ее день рождения.

– Грязь бывает и в дни рождения! Вы ведь не в зоопарк ее ведете.

– Понимаю. Вы бы предпочли, чтобы я повел ее в зоопарк? – Чарльз наклонил голову набок. Софи подумала, что он кажется особенно благовоспитанным отцом. – Возможно, я еще успею поменять билеты.

– Дело не в этом! Она вас опозорит. Мне было бы стыдно с ней выходить.

Чарльз посмотрел на мисс Элиот. Мисс Элиот первой отвела глаза.

– У нее блестят ботинки и блестят глаза, – сказал Чарльз. – Этого вполне достаточно. – Он протянул Софи билеты. – С днем рождения, дитя мое.

Он поцеловал ее в лоб – он целовал ее один раз в год, только на день рождения, – и помог ей спуститься со стула.

Софи знала, что помочь человеку спуститься со стула можно разными способами. И очень показательно, какой именно способ ты выбираешь. Мисс Элиот, например, подтолкнула бы ее деревянной ложкой. Чарльз коснулся ее осторожно, самыми кончиками пальцев, словно ведя в танце, а когда они вышли на улицу, принялся насвистывать партию струнных из оперы «Так поступают все».

– Музыка, Софи! Музыка безумна и удивительна!

– Да! – Чарльз не рассказывал ей о планах на день рождения, но его волнение было заразительно. Софи бежала рядом с ним. – Какая будет музыка?

– Классическая, Софи. – Его лицо светилось от счастья, а пальцы так и подергивались. – Прекрасная, сложная музыка.

– О, это… чудесно. – Софи плохо умела врать. – Будет здорово.

На самом деле она подумала, что лучше бы они пошли в зоопарк. Софи почти не слышала классической музыки и не очень стремилась это изменить. Ей нравились народные песни и музыка, под которую можно танцевать. Должно быть, мало из тех, кому только исполнилось девять лет, думала она, может сказать, что любит классическую музыку, не покривив при этом душой.

По мнению Софи, представление началось не слишком интересно. Фортепианная пьеса была очень длинной. Усатый пианист так кривлялся, что Софи казалось, будто у него ужасно чешется нос.

– Чарльз?

Софи повернулась к Чарльзу и увидела, что он приоткрыл рот и изогнул губы, растворившись в музыке.

– Чарльз?

– Да, Софи? Постарайся говорить шепотом.

– Чарльз, сколько они будут играть? Не то чтобы мне не нравилось, – Софи скрестила пальцы за спиной, – просто мне… интересно.

– Всего час, дитя мое. Увы! Я готов жить здесь, в этом кресле. А ты?

– Целый час?

Софи пыталась сидеть смирно, но это было сложно. Она покусывала кончик косы. Шевелила пальцами ног. Безуспешно пыталась не грызть ноготь. Ее начало клонить ко сну, но тут на сцене появились три скрипки, виолончель и альт в сопровождении своих музыкантов.

Когда они заиграли, зазвучала другая музыка. Она была приятнее и веселее. Софи села прямо и подвинулась вперед, на самый краешек стула. Музыка была так красива, что Софи едва дышала. Если музыка и может сиять, думала она, то эта музыка точно сияла. Казалось, все голоса всех хоров всего города слились в единую мелодию. Софи переполняли чувства.

– Чарльз, это как восемь тысяч птиц! Чарльз? Разве ты не слышишь восемь тысяч птиц?

– Слышу! Не шуми, Софи.

Мелодия ускорилась, и сердце Софи забилось в унисон. Музыка казалась одновременно знакомой и совершенно новой. От нее у Софи покалывало подошвы и пальцы.

Ноги Софи не могли устоять на месте, и она подогнула их под себя. Чуть погодя она рискнула шепнуть:

– Чарльз! Послушай! Чарльз, виолончель поет!

Когда музыка стихла, Софи принялась громко хлопать, пока аплодисменты не стихли, а ее ладошки не погорячели и не покрылись красными пятнами. Она хлопала, пока все не повернулись к маленькой девочке с волосами цвета молнии и стрелкой на чулке, к той девочке, глаза и туфли которой озаряли своим блеском весь второй ряд.

В этой музыке Софи услышала что-то знакомое.

– Кажется, будто я дома, – сказала она Чарльзу. – Понимаешь? Это как глоток свежего воздуха.

– Правда? В таком случае, – ответил Чарльз, – надо купить тебе виолончель.

Виолончель, которую они купили, была небольшой, но играть на ней в спальне все равно было тесно. Чарльз сумел открыть давно заклинившее слуховое окно на чердаке, и в погожие дни Софи вылезала на крышу и играла на виолончели среди жухлых листьев и голубей.

Когда музыка получалась, она очищала мир от тягот и тревог и заставляла его сиять. Несколько часов спустя, потягиваясь, моргая и откладывая смычок, Софи чувствовала, что стала отважнее и смелее. Ей казалось, это все равно что наесться сливок вперемежку с лунным светом. Когда ничего не выходило, музыка превращалась в обязанность, как чистка зубов. Софи заметила, что хороших и плохих дней было поровну. И это того стоило.

На крыше ее никто не беспокоил. Это была плоская серая площадка, которую опоясывала каменная балюстрада. Балюстрада доходила Софи до подбородка, поэтому люди внизу, задирая голову, видели лишь копну ярких волос да порхающий вслед за смычком локоть.

– Я люблю небо, – однажды вечером, не подумав, сказала Софи за ужином. И тут же прикусила язычок, ведь другие девчонки обсмеяли бы ее, услышав такие вещи.

Но Чарльз лишь положил на Библию кусок пирога со свининой и кивнул.

– Я рад, – сказал он, добавил немного горчицы и протянул книгу Софи. – Одни глупцы не любят небо.

Едва научившись ходить, Софи научилась и лазить. Сначала она лазила по деревьям, которые были кратчайшим путем на небо. Чарльз ходил вместе с ней. Он был не из тех, кто вечно твердит: «Нет-нет, держись крепче!» Он стоял на земле и кричал:

– Давай, Софи! Еще выше! Браво! Смотри на птиц! Снизу они выглядят просто чудесно!