Покрывало Майи, или Сказки для Невротиков

В этой части автор поведет речь о триадическом архетипе, структурно чуть более сложном, чем диадический, но не менее важном и универсальном. Он состоит из трех архетипов: синтетического, качественного и предметного.

Так же, как и другие высшие архетипы, синтетический, качественный и предметный архетипы гораздо чаще отражаются в подсознании человека, нежели непосредственно регистрируются сознанием, и их проще всего заметить, обращая внимание на специфические для них модальности, используемые в речи и невербальном поведении.

Синтетическому, качественному и предметному архетипу соответствует трехуровневый взгляд на объект.

На синтетическом уровне объект воспринимается как единое нерасчленимое и бескачественное целое: он представлен абстрактной идеей, именем или иным символом, который воплощает его целиком, не размениваясь на аспекты и частности. На синтетическом уровне объект представлен тотально, во всей его полноте — но его конкретные качества сейчас лишь подразумеваются, они не проявлены, как бы завуалированы и могут проявиться лишь на более плотных уровнях (качественном и предметном).

На качественном уровне объект уже более конкретен — о нем можно что-то сказать, как-то его описать и охарактеризовать — но не вдаваясь в детали, которые будут видны и существенны лишь на третьем (предметном) уровне.

Что же видно на качественном уровне? Здесь объект по-прежнему мыслится (видится) целиком, но в том или ином аспекте своего бытия; в нем вычленяются и специфицируются определенные качества, не поддающиеся на данном уровне количественному описанию (последнее возможно лишь на предметном уровне). Например, на качественном уровне объект может быть коротким, длинным или длинноватым, легким или тяжелым, светло-серым, длинношеим, короткохвостым — но не может иметь определенной формы, отдельно взятой шеи или хвоста.

И, наконец, предметный уровень описания объекта означает лишение его единства и выделение в нем элементов или частей, которые сами по себе могут рассматриваться как объекты. При переходе с синтетического на предметный уровень рассмотрения объекта происходит своеобразное переворачивание перспективы: на предметном уровне сам объект (и его качества) уже не видны прямо, а лишь подразумеваются, а в центре внимания находится определенный фрагмент (элемент, часть) объекта, имеющий как бы независимое бытие.

Полноценное описание объекта предполагает сочетание всех трех уровней его видения: и синтетического, и качественного, и предметного, причем видения, достаточно разработанного как на качественном, так и на предметном уровнях. Другими словами, ясное и объемное представление об объекте можно получить, видя его как целое, обладая достаточным списком его свойств и качеств и представляя себе его устройство в смысле составляющих его элементов и связей между ними. Однако взгляд наблюдателя нередко имеет отчетливую акцентуацию на одном из трех этих уровней в ущерб остальным двум, и тогда возникает определенное искажение перспективы, которое наблюдатель интуитивно чувствует, но не всегда понимает, в чем тут дело и как можно исправить положение.

Так, человек, регулярно использующий синтетический уровень рассмотрения в ущерб качественному и предметному, рискует прослыть верхоглядом и любителем звонких лозунгов, за которыми ничего не стоит; он будет излишне доверчив к людям, которые производят на него положительное первое впечатление, долгое время прощая или как бы не замечая их откровенно отрицательных черт и поступков.

Человек, систематически предпочитающий качественный уровень рассмотрения в ущерб синтетическому и предметному, рискует совершенно потеряться в море неопределенных качеств без отчетливых границ; ему очень трудно быть конкретным и выносить окончательные суждения, не повергая их тут же ревизии — как вывод, так и его предпосылки.

И, наконец, человек, регулярно предпочитающий предметный уровень рассмотрения синтетическому и качественному, будет вечно теряться в несущественных подробностях, пытаясь найти в них значение и смысл, которые заведомо находятся не только в другом месте, но и на совершенно ином плане бытия.

Впрочем, тему систематического предпочтения человеком одного из трех уровней синтетического архетипа автор рассмотрит ниже, а пока приведет некоторые примеры ситуаций, в которых естественно возникает синтетический архетип, и все три его уровня проявляются весьма различно.

Религиозная парадигма. Синтетический взгляд на Бога заключается в том, что Он есть Высшее Существо, во всех смыслах этих слов, причем никакая конкретизация здесь не уместна, а возможны лишь различные имена (Иегова, Аллах, Брахман, Кришна, Нараяна) или универсальные эпитеты: Единый, Абсолютный. К богопознанию на синтетическом уровне стремится джнани-йога, использующая апофатический метод (путь отрицания), когда ищущий Бога в тех или иных формах или атрибутах постоянно их превосходит, говоря «не то, не то», — пока, не отвергнув самые тонкие и тончайшие слои проявленного мира, не обнаруживает Того, Который стоит за ними.

На синтетическом взгляде на Бога настаивает и иудаизм, утверждая, что Он невидим, и запрещая его изображать — хотя, с другой стороны, Он может являться избранным Им пророкам в любой удобный для Него форме — например, в виде огненного куста или в ночных видениях.

Но, конечно, представление о бесформенном и бескачественном Боге, стоящем как бы за чувственным опытом в качестве чистой непроявленной потенциальности, апеллирует к религиозному сознанию лишь истинных мудрецов, и во многих отношениях нагляднее качественный уровень богопознания.

Качественный взгляд на Бога предполагает, если угодно, феноменологическое Его видение, когда Он предстает для человека в своих различных ипостасях, обладая определенными качествами или атрибутами. При этом Он не сводится к набору своих качеств, а является по отношению к ним чем-то более тонким, но этот Его, так сказать, цельный облик, стоящий за видимыми качественными манифестациями, никак не воспринимается и не обсуждается: как бы не человеческого ума это дело.

С другой стороны, качества Бога не суть его части, а представляют собой как бы Его ипостаси, то есть весь Он целиком любит, гневается, творит, хитрит, разрушает и т. д. Кришна в Бхагавад-Гите рассказывает Арджуне о Себе так: «Да, Я поведаю тебе о своих блистательных проявлениях, о Арджуна, но не о всех, а лишь о главных, ибо Мое могущество беспредельно. Из светил Я — лучезарное солнце, и среди звезд Я — луна, из водоемов Я — океан, среди рыб Я — акула, Я — Ганг среди рек, среди логиков Я — окончательная истина; Я также — неисчерпаемое время, всепожирающая смерть и творящий все, чему быть. Среди женщин Я — слава, удача, изящная речь, память, рассудительность, верность и терпение».

Традиционные атрибуты Бога суть Любовь, Истина, Власть, Добро, Свет, Радость, Могущество; однако во многих религиях встречаются и не такие положительные Божественные качества и ипостаси (например, Шива-разрушитель мира, зловещая окровавленная Кали в ожерелье из человеческих черепов и т. д.). Разница между монотеизмом и политеизмом, или язычеством, заключается в весьма тонком моменте: интуитивном ощущении монотеистом единой (хотя и невидимой) Божественной фигуры за всевозможными явленными Его ипостасями, в отличие от язычника, поклоняющегося различным богам или идолам, которые никак друг с другом не связаны и легко могут быть заменены (в качестве объекта поклонения) один на другого.

В этом смысле монотеизм как последовательное поклонение единому, а потому неизбежно бескачественному (неатрибутивному) Богу, не имеющему к тому же определенной формы, есть факт гораздо более психологического, нежели конфессионального значения. Другими словами, монотеист всегда видит или, лучше сказать, ощущает неполноту любого явленного Божественного образа или качества и прозревает за ним Единое Начало, порождающее и все остальные Божественные образы и качества; в противоположность этому язычник сужает Божественное начало до конкретного явленного ему в данный момент образа или качества, наивно полагая, что все остальные образы и качества лишены Божественного Начала. Но кто же всерьез бросит камень в его сторону? Может быть, лишь человек, ни разу в жизни не испытавший состояния острой влюбленности, когда данный отдельно взятый индивид кажется несравнимо прекраснее всех остальных?

Не будем, однако, пока говорить о слишком конкретных вещах. Как мы помним, на качественном уровне Бог рассматривается как явленный нам в одном из своих атрибутов. Говоря о разнице между монотеизмом и политеизмом, поневоле приходится счесть политеистами, пусть в широком смысле этого слова, людей, которые объявляют Божественным лишь одно из Его качеств, игнорируя остальные. Когда человек говорит: «Бог есть Любовь», — ему трудно возражать, но в то же время Бог есть Истина, а также Бог есть Структура, а также Бог есть Форма, Бог есть Творение, Бог есть Первопричина и Бог есть Разрушение. Человек, который не признает Божественной хотя бы одну из этих характеристик и настаивает на какой-либо одной уже, тем самым, становится, в мягком смысле этого слова, язычником, или, может быть, правильнее сказать, политеистом, потому что он поневоле будет допускать в какие-то моменты своей жизни для Бога одни характеристики, а в другие моменты — совершенно иные, и не будет ощущать связи между ними, осуществляющиеся через более тонкую Единую Субстанцию или Единое Начало.

Предметный взгляд на Бога свойственен людям, которые ощущают Божественное присутствие в конкретных реалиях, предметах и обстоятельствах внешнего мира. Официальное название подобной религиозной философии — это пантеизм, то есть видение Бога в любом объекте внешнего мира, ощущение того, что Бог — это и есть мир. Однако истинный пантеизм, в том виде, как он обозначен этими словами, доступен очень малому количеству людей. Подавляющее большинство видит и ощущает Бога все-таки не в каждом явлении и части мира, а во вполне определенных вещах, явлениях и объектах, в которых Бог им себя открывает, или, говоря другими словами, в тех частях мира, которые для данного человека ближе, которые он лучше видит, лучше воспринимает, лучше постигает, больше любит. Если качественный взгляд на Божественную природу свойственен, например, ученым, которые видят Божественный промысел в законах, которые управляют этим миром, то предметный взгляд характерен для поэтов, способных воспевать маленькую росинку на листочке травы или любые подробности своей внешней и внутренней жизни.

Итак, предметный взгляд на Бога — это способность отождествлять Его с какой-нибудь частью мира, каким-то фрагментом пространства и времени. Он не исключает монотеизма, но при этом человек должен видеть за этой частицей Единого Бога, проявлениями которого и является весь остальной мир. Следует заметить, что предметный взгляд исключает взгляд качественный, потому что Божественные качества распространяются на все пространство-время, на всю Вселенную, а предметный взгляд предполагает рассмотрение данного конкретного островка, корпускулы, росинки, в которой отразилось Божественное Солнце и которая вследствие этого сама стала Солнцем, а соседние росинки в этот момент Солнца не отражают и поэтому таковыми не являются. Крайняя ступень предметного взгляда на Бога — это поклонение тому или иному предмету или объекту как Богу. Обычно это называется идолопоклонством, но психологически к подобному взгляду предрасположены очень многие люди; сами о себе они скажут, что они мыслят и чувствуют конкретно. Качественный взгляд на Бога такому человеку покажется чересчур абстрактным, для него поклонение Богу, сотворившему или поддерживающему этот мир, или Богу Любви, или Богу Истины будет чересчур абстрактным; ему нужен какой-то предмет, в котором он увидит воплощение своего Бога и тогда он сможет этому предмету поклоняться. И практика показывает, (это обстоятельство иногда называют онтологическим доказательством бытия Божьего), что в качестве представителя Бога, при предметном взгляде на него, может выступать совершенно любой предмет. Если взять камень и некоторое время должным образом ему поклоняться, то он начинает творить чудеса.

С точки зрения предметного уровня, качественный уровень религиозности беспредметен, чересчур абстрактен и неопределенен. Человек с предметной религиозностью скажет, что гораздо легче любить человечество в целом, чем данное конкретное человеческое существо в отдельности, — но это именно точка зрения предметного уровня. Человек, который прошел по пути любви достаточно длинный путь, может в ответ заметить, что бывает и наоборот: гораздо труднее любить человечество в целом, чем его отдельного представителя, и в этом тоже заключена большая доля правды. Таким образом, вопрос здесь заключается не в истине, а в позиции: если вы находитесь на предметном уровне, у вас одно мироощущение (в том числе и религиозное), а если вы находитесь на уровне синтетическом или качественном, то мироощущение у вас совершенно другое и сравнивать их не следует (по крайней мере, судить о том, какое лучше, а какое — хуже). Они разные, и лишь человек, который ощущает свою религиозность на всех трех уровнях, может считаться истинно верующим.

Говоря о религиозном пути, нельзя заранее сказать, где ему следует начинаться и где и на каком уровне он будет заканчиваться. Здесь, в зависимости от психологии и конкретных обстоятельств внутренней жизни человека, возможны все варианты, то есть совершенно дремучему в религиозном отношении человеку Бог вполне может явиться на синтетическом уровне. Это называется чудом веры. Может Он явиться ему и на качественном уровне, когда человек вдруг ощутит определенное качество как Божественное проявление. Может Он явиться ему и на предметном уровне, причем, увидев Бога в каком-нибудь предмете, человеке или явлении, индивид может не разобраться и не понять, что это было, и потом по-своему спрофанировать и объяснить все на атеистическом языке, однако его первичное переживание будет иметь совершенно четко религиозный характер, и в момент переживания это будет для человека совершенно ясно и даже если впоследствии такое переживание будет вытеснено, в случае, если оно повторится или случится похожим образом, воспоминания о происшедшем может оказать ему большую помощь.

Синтаксическая парадигма. Любой высокий архетип обязательно находит свое отражение в языке. Что касается триадического архетипа, то он проявляется, и очень отчетливо, в синтаксическом строении фразы. Простейшая фраза языка содержит подлежащее, сказуемое и прямое дополнение. В качестве подлежащего, как правило, выступает имя и местоимение, которое находится на синтетическом уровне. Далее следует сказуемое, которое относится к качественному уровню и прямое дополнение, которое относится к предметному уровню. Пример:

Иван Пафнутьевич пьет чай.

В данном случае подлежащее Иван Пафнутьевич относится к синтетическому уровню, сказуемое пьет — к качественному, а прямое дополнение чай — к предметному. Возьмем теперь фразу, синтаксически более сложную:

Утомленный дневными заботами Иван Пафнутьевич с наслаждением пьет на веранде горячий зеленый чай.

Синтаксический анализ в данном случае также совершенно ясен: все, что относится к нашему герою, а именно утомленный дневными заботами Иван Пафнутьевич, относится к синтетическому уровню; все, что относится к его действиям — с наслаждением пьет на веранде есть качественный уровень, а все, что относится к объекту воздействия — горячий зеленый чай — предметный уровень. Здесь читатель может заметить, что само по себе выражение утомленный дневными заботами Иван Пафнутьевич не является синтетическим объектом, поскольку в этом словосочетании представлены разнообразные атрибуты: человека зовут Иван, его отца звали Пафнутий, он обладает качеством, а именно он утомлен; однако для того, чтобы воспринять фразу, читатель должен объединить эти понятия в некоторый единый образ, и только тогда фраза будет ему понятна. Этот единый образ сработает в следующей фразе, в которой он будет заменен личным местоимением третьего лица:

Он радуется каждому глотку, вкушая его несравненный аромат.

Читателю предлагается провести синтаксический анализ этой фразы самостоятельно.

Такого рода синтаксический анализ в значительной степени помогает понять психологию человека в том, что касается весьма интимных частей его подсознания. Когда вы читаете стихи, слушаете чьи-то рассказы, посмотрите, на какие именно части предложений вы обращаете наибольшее внимание. Есть люди, у которых прекрасная память на имена; можно заподозрить, что у них есть сильный акцент на синтетическом уровне; есть люди, которые, читая текст, имен совершенно не запоминают, но зато у них в памяти остаются существенные глаголы, выражающие действия — это заставляет предположить акцентуацию качественного уровня; и наконец, есть люди, чье внимание в наибольшей степени привлекает предметный уровень — конкретное содержание текста, выражаемое в первую очередь существительными в роли прямых дополнений, которые, с точки зрения этих людей, представляют собой наиболее информативную часть текста. В качестве примера читателю предлагается прочитать следующую фразу и, оторвав взгляд от страницы, повторить ее на память, записав то, что запомнилось, на листке бумаги. Слова какого уровня запомнятся вам в наибольшей степени?

Иван Пафнутьевич, Федор Селиверстович, Василий Корнеевич, Федот Юсупович, Василий Никитич и Порфирий Никанорович были с детства большими друзьями и все любили делать вместе: ходить по горам, долам, рекам, озерам, болотам, перелескам, мхам и лишайникам, радоваться жизни, цвести, выпендриваться, развлекаться, шуметь, кричать, бражничать, задираться и получать от всего этого огромное удовольствие, петь и плясать на свадьбах и именинах, плакать на поминках и встречаться при каждом удобном и неудобном случае.

Если читатель восстановил фразу полностью, автор поздравляет его с незаурядной памятью; если же читатель что-то забыл, то ему следует произвести синтаксический анализ записанной фразы и обратить внимание на то, слова какого уровня оказались в ней представленными в наибольшей и, наоборот, в наименьшей степени.

Следующее психологическое упражнение заключается в том, что вы внимательно слушаете речь ваших друзей или телевизионных дикторов и обращаете внимание на то, какие слова получают в их речи наибольшее логическое ударение, то есть наиболее значимы для них, и какие — для вас. Особенно ярко акцентуация синтетического, качественного или предметного уровня в тексте проявляется при художественном чтении поэзии; попробуйте, например, трижды прочитать вслух следующий стихотворный отрывок, акцентируя в нем сначала слова синтетического уровня, затем качественного и наконец предметного.

Отсутствие в последнем четверостишии подлежащего придает ему особый оттенок, который можно воспринять как мистический или незавершенный, поскольку подлежащее, вокруг которого происходит синтез предложения, в данном случае отсутствует, а точнее — находится в предыдущем предложении.

Троичное строение государства. Веками испытанная схема государственного правления выглядит следующим образом: царь — министры — подданные. В данном случае ясно, что царь относится к синтетическому уровню, министры — к качественному, а подданные — к предметному. Царь традиционно представлялся в качестве верховного жреца, обладающего особой харизмой, способной удерживать царство в единении и равновесии; министры представляли качества, или, как мы говорим, у них были определенные сферы ответственности, а подданные делали царствование предметным, то есть материализовывали абстрактную идею власти, воплощенную в царе, и качества (атрибуты) царствования, представляемые министрами.

В наше время подобная схема представлена в структуре фирмы, где президент находится на синтетическом уровне, совет директоров — на качественном, а прочие сотрудники (исполнители низших и средних звеньев) — на предметном. Президент фирмы символизирует общую и достаточно абстрактную идею, воплощением которой является данная фирма, директора отвечают за различные сферы деятельности фирмы, и наконец сотрудники занимаются исполнением конкретных работ.

Говоря об устройстве человеческого тела, можно заметить нашу триаду, выраженную в цепочке: голова (синтетический уровень) — туловище (качественный уровень) — конечности (предметный уровень). Голова олицетворяет синтез всего человека, туловище содержит в себе внутренние органы, которые отвечают за различные аспекты физиологии, и, наконец, конечности, то есть руки и ноги, дают человеку возможность предметного осуществления себя в мире: например, с помощью ног он перемещается в пространстве, а с помощью рук оперирует с ним. Интересно, что анатомически наша триада распространяется и на части человеческого тела: в руке можно выделить плечо (синтетический уровень), предплечье (качественный уровень) и кисть (предметный). При движении рукой движение плечом задает основную идею, движение предплечьем уточняет эту идею, дает ей определенные качества, и наконец кистью совершается уже конкретное действие, например, захват предмета.

Аналогично, в кровеносной системе ясно выделяются на синтетическом уровне сердце, на качественном — сосудистая система, то есть артерии и вены, и на предметном уровне — капиллярная система. В нервной системе можно выделить головной и спинной мозг на синтетическом уровне, нервные стволы на качественном уровне и нервные окончания — на предметном.

Трехуровневая модель личности человека. Здесь на синтетическом уровне находится высшее, или глубинное, или истинное «я» человека, тот таинственный, смутно осознаваемый и труднопостижимый объект, поисками которого заняты все люди, которые говорят, что они ищут себя. Это глубинное «я» иногда представляется как личный Бог человека, или его высшее предназначение, жизненная миссия или тихий внутренний голос, который направляет человека по его жизненному пути.

На качественном уровне находятся различные ипостаси, или образы «я», которыми человек пользуется в разные моменты своей жизни. Эти образы «я» можно представлять себе с одной стороны, как поддерживающие внешнее поведение человека, то есть это определенные роли, в которых он выступает (например, роль Послушного Подчиненного, Строгого Родителя, Сурового, Но Справедливого Начальника и т. д.). С другой стороны, образы «я» существуют и во внутреннем мире человека — это те психологические одежды, в которые он одевается в своих внутренних путешествиях; иными словами, это внутренние роли, которые человек берет на себя и использует во внутренней работе при формировании и проживании внутренних сюжетов. Обычно этим внутренним ролям соответствуют определенного рода жизненные позиции, которые формируют соответствующие внутренние сюжеты и реализуются в них. Примеры внутренних ролей (костюмов): Угрюмый Исследователь, Радостный Потребитель, Несгибаемый Путешественник, Бесприютный Циник.

Таким образом, образы «я» проявляются двояко: с одной стороны, во внутреннем мире в виде различных жизненных позиций и умонастроений, а с другой стороны, во внешнем мире как совокупности определенного рода манер и модальностей, которые человек использует в общении с окружающим миром; сюда могут относиться также форма одежды, особенности внешнего вида, прически, походки и осанки; в целом все это может быть названо словом «стиль», который обязательно соответствует каждому внешнему «я». Этот стиль может быть разработан больше или меньше, но как правило узнаваем — как человеком, так и окружающими.

И, наконец, на предметном уровне находится конкретное поведение человека, набор событий, происходящих в его внешней и внутренней жизни, и поступков, которые он совершает.

В зависимости от того, какова акцентуация синтетического, качественного и предметного уровней в жизни данного человека, он обращает наибольшее внимание или на свое глубинное «я» (так, как он его понимает и воспринимает), или на свои образы «я», или на свое конкретное поведение во внешнем или внутреннем мире. При этом человек с акцентуацией предметного уровня будет обращать максимальное внимание на то, что он называет фактами, и на конкретные поступки (свои и других людей), в гораздо меньшей степени беспокоясь о том, что за ними стоит, например, с каким умонастроением и в какой модальности совершаются поступки. Наоборот, человек с акцентуацией качественного уровня всегда озабочен тем, что стоит за данным поступком, в каком настроении, во имя чего, в какой модальности он был совершен и насколько его устраивает или не устраивает тот образ «я», который стоит за поведением его самого или другого человека. Если же для человека наиболее важным является синтетический уровень, то он будет как правило говорить о сути, существе дела; в отношениях с другими людьми он будет принимать или не принимать их в целом, как таковых, а конкретные их проявления и качества будут волновать его гораздо меньше. Если он принимает данного человека, он принимает его целиком, не обращая внимания на отдельные (всегда незначительные и потому простительные) недостатки; если же он человека не принимает, то никакие положительные черты и поступки ему не помогут.

Для проявлений глубинного «я», образов «я» и конкретного поведения человека существует определенная терминология, традиционно принятая в гуманитарных текстах, где говорится о духовной, душевной и непосредственной жизни человека. Под духовной жизнью иногда понимается чисто религиозный аспект человеческого бытия, но, видимо, не следует отождествлять духовность и религиозность: последняя, как правило, привязана к той или иной религиозной конфессии, а духовная жизнь есть жизнь внутреннего, глубинного «я», которое представляет собой как бы человека в целом и не связано напрямую ни с душевными, ни с конкретно-жизненными обстоятельствами. Энергия духовной жизни является энергией тотальной трансформации, то есть духовные перемены — это такие перемены, которые затрагивают самую сердцевину, истинную глубинную сущность человека, и они настолько тотальны, что отражаются на всех аспектах душевной жизни и дают новое освещение и окраску всем событиям непосредственной жизни. В то же время совершенно конкретно обозначить и назвать элементы, обстоятельства, события духовной жизни человека не представляется возможным, поскольку она переживается интуитивно и тотально. Для духовных переживаний характерно ощущение полноты бытия и собственного существования, когда ничто в жизни не кажется лишним, посторонним, когда жизнь видится интегрированной вокруг некоторого центра, который определенным образом развивается, и это развитие предполагает последующие изменения на всех уровнях и во всех сферах человеческого бытия. Кроме того, синтетичность духовной жизни означает ее вневременной характер: то, что происходит, неожиданным образом связывает воедино все прошлое, настоящее и проблематичное будущее, которое конкретизируется и модифицируется — и то же происходит с прошлым: те его части, которые, казалось, доминируют, имея над человеком неодолимую власть, неожиданно ее теряют, и наоборот, получают неожиданное значение совершенно другие прошлые факты и переживания. Кроме того, для духовных переживаний характерны, с одной стороны, ощущения уникальности себя самого, своей судьбы и бытия, а с другой стороны — чувство растворенности себя в мире, в пространственной и социальной судьбе и бытии. Восточная традиция говорит о переживании волны в океане — человек ощущает себя волной, которая, с одной стороны, является уникальной частью океана, а с другой — тождественна с ним.

Сюжеты душевной жизни, в отличие от духовной, может быть, не столь тотальны и захватывающи, но для индивидуальной судьбы ничуть не менее важны; более того, можно с уверенностью сказать, что, не развернув душевную жизнь, вести духовную жизнь в чистом виде практически невозможно. Если ключевое понятие для духовной энергии — это тотальная трансформация, то для душевной энергии характерны повороты и смены акцентуации, то есть перемены акцентов на ценности того или иного образа «я», тех или иных качеств, свойственных человеку, которые он стремится в себе подавить или, наоборот, развить. Для душевной жизни характерно отсутствие заинтересованности в конкретных жизненных обстоятельствах и проявлениях; если духовный (синтетический) уровень ставит определенную, но достаточно абстрактную цель, то на уровне душевной жизни человек вырабатывает стратегию ее достижения и соответствующую тактику внутреннего и внешнего поведения, направленные на достижение этой цели. При этом абстрактная духовная цель на уровне душевной жизни начинает раскрываться, обозначая качества и аспекты, которые должен проявить и развить человек для того, чтобы этой цели достичь. Также, что очень важно, на уровне душевной жизни возникает определенное напряжение, вызванное противоречиями или несовместимостью различных сфер и направлений внутренней жизни, чего не наблюдается на синтетическом (духовном) уровне. В то же время, хотя в душевной жизни есть определенные напряжения, в ней нет объектов, которые олицетворяют эти напряжения: напомним, что мы находимся на качественном уровне, на котором нет никаких изолированных объектов, а есть лишь взаимодействие между качествами, существующими, так сказать, в чистом виде. Например, здесь есть удовольствие, но нет объектов, приносящих его; здесь, возможно, есть добро и зло, но нет их носителей; здесь есть цвета, но нет красок.

Ключевые слова для душевной жизни — поворот и переакцентировка, выработка отношения к прошлому и будущему, распределение важности различных качеств или аспектов бытия; при этом само бытие в его непосредственном понимании появляется лишь на предметном уровне конкретной жизни, а здесь этой жизни еще не существует. Находясь на качественном уровне, человек будет говорить, что его волнует то-то, или что он озабочен тем-то, но назовет то, что его волнует и чем он озабочен, лишь в общем, не опускаясь до конкретных событий и обстоятельств, которые сегодня возникают, а завтра пропадают, поскольку душевная жизнь относится к достаточно длительным процессам, переживаниям и периодам, измеряющимся годами и десятилетиями. Если для синтетического уровня характерен вопрос: «Что есть я?», то для качественного уровня типичны вопросы: «Каков я?», «Каким я могу быть?», — то есть, описывая уровень душевной жизни, человек употребляет достаточно абстрактные понятия и атрибуты и не опускается до уровня своих конкретных проявлений.

И, наконец, на предметном уровне находится конкретная жизнь человека, то, что называется словом «события» здесь осуществляются конкретные жизненные выборы, волевые акты, здесь царствует не этика, а бытовая мораль, которая может сильно отличаться от этики душевной жизни, здесь появляются несовместимые друг с другом жизненные обстоятельства, в связи с которыми перед человеком встает дилемма или-или, здесь возникают носители полярностей, например, конкретные носители добра и зла, здесь появляются конкретные желания, которые можно исполнять или не исполнять. То, что на уровне душевной жизни формируется как определенная стратегия, на уровне конкретной жизни выражается в соответствующей тактике, определяющей конкретные выборы и действия человека. Что характерно для предметного уровня — здесь нет места абстракциям, здесь нет зла как такового, но есть злодей, черт, который занимается своими проделками, здесь нет абстрактного добра, но есть конкретные поступки или обстоятельства, которые помогают человеку жить и реализовывать свои планы. В каком-то смысле здесь нет цветов — голубого, желтого, зеленого, но есть краски — масляные или гуашь, работая с которыми, можно добиваться определенных эффектов. Для предметного уровня жизни характерна чрезвычайная фрагментарность и противоречивость, часто несовместимость различных событий, что безусловно связано с рассогласованием и противоречивостью душевного уровня, но противоречия здесь носят совершенно другой характер: если в области душевной жизни отчетливой конфронтации нет и быть не может, то есть совершенно противоположные ценности и по-видимому несовместимые качества могут существовать в душевной жизни человека неопределенно долгое время, может быть, как-то его мучая, но не прекращая его бытия, то на событийном уровне события часто ставят человека перед альтернативой, то есть выбором типа исключающего «или»: или он работает на данной фирме, или он из нее увольняется и переходит на другую. Конкретная жизнь иногда представлена гораздо ярче душевной и совершенно предметна, но она всегда имеет окраску, которую ей дает душевная жизнь, и некоторый тонкий привкус, идущий от духовного уровня, то есть от внутреннего «я»; однако почувствовать последний в каждом конкретном событии может быть очень нелегко.

В каком-то смысле найти самого себя означает научиться видеть синтетичность духовного уровня в событиях непосредственной жизни, то есть видеть не только ценностную окраску событий, которую дает качественный (душевный) уровень, но и их духовный смысл, который является проявлением синтетического уровня, то есть голосом внутреннего «я» или личного Бога. Однако это очень непросто, поскольку эти уровни находятся на чрезвычайном расстоянии друг от друга; даже просто цепочка событий далеко не всегда бывает отмечена качествами, аспектами или ценностями душевной жизни: почему, в самом деле, сегодня утром такая погода, а вечером такая, и я так на это реагирую, почему у меня вымокла левая нога, а правая осталась сухой? На эти вопросы не так легко получить ответ, или толкование достаточно произвольно. Тем не менее, даже у обычных людей бывают, хотя и редко, такие состояния, когда вся без исключения практическая жизнь вдруг видится как имеющая духовный смысл.

Если говорить об освоении той или иной профессии, то к предметному уровню относятся чисто технические навыки, умение совершать определенные действия, например, держать в руках кисть или стамеску, а к качественному уровню относится способность, говоря на психологическом языке, достигать определенных состояний сознания, или, если воспользоваться языком мистики, умение призывать различных волшебных помощников — ангелов, духов, даймонов, муз, которые помогают человеку творить не на уровне ремесла, а, как говорится, со вдохновением. При этом наиболее мучительным и сложным для творческого человека является не непосредственное воплощение своего замысла в предметном мире, а предшествующая этому процессу стадия выяснения отношений со своими волшебными помощниками и укрепление одного из них — того, который должен помочь человеку осуществить его замысел. Этого волшебного помощника надо сначала усердно призывать, тратить на него свое время и душевные силы, потом вступать с ним в диалог, получать его согласие на определенную деятельность в целом, и обеспечивать ему защиту от конкурирующих с ним духов и ангелов, которые на время его деятельности остаются как бы без работы, против чего они как правило активно возражают. Когда человек говорит: «Я бы с удовольствием сделал это, но мне не хватает времени», — он выставляет аргумент предметного уровня, то есть речь идет о том, что у него нет ресурсов, относящихся к конкретной жизни, но в действительности за этим всегда стоит и отсутствие ресурсов душевного порядка, то есть в действительности этому человеку не хватает определенных качеств, которые дали бы ему возможность реализовать ту программу, на которую у него как бы не хватает времени; на самом же деле ему не хватает не времени, а определенного душевного потенциала. В свою очередь, душевный потенциал может возникнуть лишь при условии того, что данное качество, данный аспект является раскрытием и проявлением духовной сущности, которую мы называем внутренним «я», и которое именно сейчас хочет проявить данное качество; если же оно этого не хочет, точнее — не имеет соответствующего намерения, то все попытки человека сделать это искусственным и насильственным образом приводят к внутренне неудовлетворительным для него результатам — хотя внешне ситуация может выглядеть вполне благополучной.

Следующее чрезвычайно важное приложение триадического архетипа касается схемы материализации архетипа. Всегда, когда в природе наблюдается класс сходных между собой объектов, возникает отчетливое впечатление, что они порождены некоторой абстрактной идеей, единой для них для всех; эта идея может быть названа архетипом данного класса. Например, архетипом для всего человеческого рода является первочеловек Адам Кадмон (Адам Первозданный, в переводе с иврита), по образцу которого Бог сотворил всех остальных людей. Однако между абстрактной синтетической идеей, или архетипом, и ее воплощением в виде конкретного объекта находится (на качественном уровне) еще один объект: индивидуальный прототип данного объекта, который представляет собой не что иное, как набор качеств, которыми должен обладать данный объект и которые в своей совокупности отличают его от всех прочих объектов того же рода. Так, например, у каждого человека имеется архетипический образ Адама Кадмона, по образу и подобию которого он создан в общем, но, кроме того, у него еще имеется его индивидуальный прототип, то есть набор качеств, которыми должен обладать он лично и которые отличают его от всех остальных людей. В эзотерике есть представление об энергетическом двойнике человека, который (двойник) стоит как бы вверх ногами над человеком, так что они соприкасаются макушками; возможно, в этом образе отражена идея индивидуального прототипа.

Индивидуальный прототип представлен в сознании людей по-разному — у одних сильнее, у других — слабее, но с ним всегда можно работать. С точки зрения целительства, работу с самим человеком, то есть с его физическим и более тонкими телами, можно назвать симптоматическим целительством, потому что любые изменения в самом человеке контролируются его индивидуальным прототипом; но, в отличие от симптоматического целительства возможно воздействие качественно более высокого уровня, при котором целитель взаимодействует непосредственно с индивидуальным прототипом пациента и корректирует либо сам прототип, либо его отношения с пациентом, поскольку в очень большой степени болезни человека связаны не с тем, что его физическое и более тонкие тела несовершенны, сколько с тем, что они плохо связаны с индивидуальным прототипом (или же болен последний), и тогда, информация о состоянии человека недостаточно быстро и полно поступает к прототипу, а корректирующее воздействие, идущее от прототипа к человеку, также происходит с задержками и искажениями.

Индивидуальный прототип не следует представлять как некоторый физический или тонкий образец человека — это скорее набор предрасположенностей, которые на другом языке могут называться наследственностью или наработанной кармой, и эти предрасположенности, носящие именно качественный характер, воплощаясь в конкретных условиях материального и тонкого тел и среды, формируют уже конкретного человека с его тонкими и плотными телами и обстоятельствами внешней и внутренней жизни. Этот процесс можно проиллюстрировать на следующем примере.

К гончару приходит заказчик и говорит: «Мне нужен горшок. Он должен обладать такими-то качествами, быть приблизительно такой-то формы и украшенным таким-то орнаментом». После этого гончар начинает работать. Прежде всего он формирует из единого архетипического Горшка, образ которого есть у него в голове, индивидуальный прототип будущего изделия, а именно, он мысленно подбирает сорт глины, выбирает конкретную форму, краски, глазурь — и лишь после того, как у него в воображении сформировался достаточно определенный образ горшка, то есть полный набор качеств, которыми тот будет обладать, гончар приступает к его изготовлению. Результат его работы, то есть конкретный горшок, будет, естественно, несколько отличаться от того образа, который был у гончара, вследствие того, что глина обладала спецификой, которую мастер не до конца предвидел, гончарный круг крутился чуть быстрее или медленнее, где-то дрогнула рука самого гончара, что-то непредвиденное случилось во время обжига, появились непредвиденные трещины, неровно легла глазурь — но все-таки в получившемся объекте, то есть горшке, можно угадать ту мысль, которая его породила, то есть архетипический Горшок, и те конкретные особенности этой мысли, которые вызвали к жизни данный экземпляр.

Итак, в данном случае архетип — это общая идея, объединяющая в сознании гончара всю совокупность имеющихся и мыслимых горшков, а индивидуальный прототип — это та конкретная мыслеформа, которая создается гончаром для изготовления данного горшка.

* * *

Каждый из трех уровней — синтетический, качественный и предметный — в какие-то моменты привлекает человека, и осознавая это или нет, он пользуется этими уровнями, или, точнее, находится на них. Но есть люди, в чьей жизни один из этих трех уровней играет особенную роль, фигурируя постоянно или большую часть времени, и тогда мы можем говорить о человеке синтетического уровня, человеке качественного уровня или человеке предметного уровня. Научившись распознавать эти три психологических и бытийных типа, мы не только начнем лучше понимать окружающих нас людей, но и получим существенное подключение к синтетическому архетипу и его уровням как таковым, поскольку любой архетип наиболее полно выражается именно в психике, жизни и судьбе человека. Конечно, рассматриваемые ниже три типа — это определенные крайности, и каждый реальный человек представляет собой их комбинацию, но, как это всегда бывает, крайности встречаются гораздо чаще, чем можно предположить чисто логически, и автор переходит к их описанию.

Глава 1 Мистик-харизматик

Человека, для которого основным уровнем бытия является синтетический, естественно называть мистиком-харизматиком. Несмотря на несколько экзотическое название, такие люди встречаются довольно часто, но нередко вызывают недоумение и даже порицание окружающих, в большой мере связанное с совершенным их непониманием. И, действительно, понять такого человека нелегко, в том числе и ему самому.

Символом мистика-харизматика мог бы быть круг как символ замкнутой самодовлеющей Вселенной. В зависимости от степени своего развития, он ощущает себя либо центром этого круга, либо всем кругом, относя то, что ему неведомо, далеко за его пределы. На высшем уровне этот круг мог бы служить символом находящегося в нирване Будды, на низшем — полностью погруженного в заботы о своей личности эгоцентрика. Пафос жизни мистика-харизматика — это объединение всей реальности, как внешней, так и внутренней, вокруг некоторой единой идеи, которая для него абсолютно реальна, но, в то же время, весьма абстрактна, и выразить ее он может лишь некоторым символом или словом, которые для него полны смысла, а для окружающих могут звучать не более, чем пустым лозунгом. Строго говоря, цельность и синтетичность бытия для мистика-харизматика не являются целью, так как они изначально уже достигнуты. Его может не устраивать только уровень этой цельности, и в тех случаях, когда этот уровень понижается, он стремится его повысить. Идея, которая ведет его по жизни и организует вокруг него пространство, едина и синтетична по самому своему определению. Остается только сделать так, чтобы она охватила и подчинила себе весь мир, чем мистик-харизматик и занимается: в некоторых случаях он делает это во внутреннем мире, в некоторых — старается максимально распространить ее вовне. В этом и заключается пафос и смысл его жизни, хотя внешне его усилия могут выглядеть и интерпретироваться совсем по-другому. Но если вы не поймете фундаментального факта его внутренней жизни, то вы проинтерпретируете его поведение совершенно ложным образом.

Мистик-харизматик ощущает мир как происшедший из некоторой точки и вечно тянущийся к ней. Этот идейный центр бытия и представляет его основную ценность и смысл, и чем ближе вы находитесь к этому незримому, но ясно ощущаемому центру, тем лучше. Если же где-то, весьма далеко от этого центра, его притяжение и его влияние не ощущаются, то нужно сделать так, чтобы оно стало ощутимым. Центральная идея, породившая и объединяющая весь мир, настолько сильна, что ничего большего для объединения не нужно: он един именно вследствие его принадлежности этой идее, и можно лишь пожалеть тех людей, которые этого не чувствуют. Все, что не подчинено указанному принципу единства, является иллюзорным и имеет лишь условное право на существование, притом временное. Можно не знать точно, каков этот центр, объединяющий мир, но нельзя не чувствовать его притяжения и влияния.

Мировоззрение. Мистик-харизматик смотрит на мир как на управляемый единой причиной, единым законом, характер и точные действия которого он, как правило, указать не может и к этому не стремится. Однако он постоянно ощущает этот закон и видит всевозможные его проявления как управляющие миром в целом. Уклонения от единого закона возникают также только по его, закона, предписанию. Обычно для имени этого закона употребляются достаточно абстрактные слова: воля Божья, карма, эволюция, природа, природные силы, и мистик-харизматик не стремится их как-либо конкретизировать, его даже устраивает, что этот закон не может быть описан рационально чересчур точно. Однако он приветствует открытие частных законов в той мере, в которой они имеют в виду в дальнейшем вписаться в универсальность, которая предполагается имеющей совершенно мистический характер и рационально не постижимой.

Если мистик-харизматик религиозен, то его религиозность будет иметь тотальный характер, на первый взгляд она сможет даже устрашить. При ближайшем рассмотрении, однако, оказывается, что Бог в его понимании не слишком четко контролирует жизнь каждой частички Вселенной, Он пронизывает эту Вселенную, но все-таки от нее отличен, Он гораздо более тонок и те частички, которые не желают признавать Его бытие, имеют на это полное право (с Его санкции). С точки зрения мистика-харизматика, тот факт, что наука не обнаружила Бога, ни в коей мере не означает Его отсутствия. С его точки зрения, Бог показывается лишь тем, кто очень хочет Его увидеть и удостоился Его особого расположения. Нет ничего удивительного, что человек науки, который Бога видеть не хочет, Его и не видит. Атрибутам Божественного мистик-харизматик не склонен придавать большого значения, считая, что Бог тоньше любых своих проявлений, доступных человеку. Вместе с тем, он придает огромное значение любого рода объединениям людей и явлений вокруг излюбленной им абстрактной идеи, которая светится для него Божественным светом; в частности, если он выходит на уровень пророка, он стремится объединить под своими знаменами всех живущих, когда либо живших и будущих людей.

Мистик-харизматик может уподобить закон кармы (независимо от того, пользуется он этим понятием или нет) жонглеру, который держит на множестве резинок разнообразные разноцветные круглые шарики: эти шарики ударяются друг о друга, двигаются во всех возможных направлениях, но в свое время каждый из них возвращается обратно к жонглеру. Жонглер — это Единый Бог или Единая Идея, сотворившая и объединяющая мир, а шарики — это разные люди и другие объекты Вселенной. Идея кармического возврата или воздаяния также связана у мистика-харизматика с идеей полноты и целостности мира, объединенного мистическим центром. Если этот центр допускает уход в одну сторону, то для восстановления равновесия и полноты требуется уход в противоположную сторону. Здесь идея искупления скорее всего найдет свое понимание, в отличие от идеи милосердия, ибо милосердное отпускание грехов означает отсутствие должным образом найденного полноценного противостояния — а впрочем, пути Господни неисповедимы, и если должный баланс и должная полнота могут быть восстановлены какими-то экзотическими и на вид нерациональными способами, то в этом нет ничего удивительного и необыкновенного. Главное — это харизма, то есть некоторая благодать, источником которой является невидимый центр Вселенной. Она регулирует балансы и полноту мира свойственными ей способами. (Эта философия во многом похожа на древнекитайскую философию даосизма.)

Посмертные странствия души видятся мистиком-харизматиком как равноценные части ее жизни. Тот опыт, который человек не успевает получить в этом воплощении, он получает в следующих (или в промежуточных мирах), так что ожидать справедливости и воздаяния за добродетели или наказания за грехи в данном воплощении легкомысленно; интегральная справедливость существует, но лишь при глобальном рассмотрении всей Вселенной и всего пути человеческой монады от момента ее создания до момента ее растворения в Боге, и никак не меньше.

Пути эволюции не только могут, но и должны быть весьма извилистыми, поскольку мир очень широк, но в то же время некоторая невидимая нить постоянно тянет душу по направлению к центру; однако приблизиться к нему можно, лишь получив соответствующий опыт и утончившись в необходимой степени.

Отношения со средой. У мистика-харизматика есть личная сила, достаточная для того, чтобы среда, по крайней мере, в небольшой его окрестности, располагалась так, чтобы он оказывался в ее центре. Что касается более широкой среды, то он, хотя бы подсознательно, хотел бы, чтобы и она располагалась вокруг него, но достичь этого ему чаще всего не удается. У него есть дар объединения среды вокруг себя, однако его энергии обычно хватает на то, чтобы объявить свое единство со средой или единство окружающего мира в том или ином аспекте, однако увеличить уровень этого единства удается лишь достаточно развитым индивидам. Те аспекты и области, которые не удается ощутить и проинтерпретировать как объединенные единой идеей, мистиком-харизматиком, как правило, жестко игнорируются. Если он ощущает, что что-то не в порядке, он может проявлять необыкновенную активность (смысл которой окружающим не вполне ясен), но если, с его точки зрения, единство достигнуто, то он может демонстрировать поразительное равнодушие к очевидным дисбалансам и несправедливостям, которые наблюдаются в окружающей среде, поскольку факт ее объединения представляется ему бесконечно более важным по сравнению со всеми остальными обстоятельствами. Так воинственный монарх, завоевав соседнюю страну, рисует объединенную географическую карту и ежедневно любуется на нее, не обращая никакого внимания на информацию о реальной жизни как своей, так и порабощенной державы.

Если личная харизма мистика-харизматика невелика, то он легко становится жертвой манипулятора, чья идея объединения срезонирует в его внутреннем мире. Он становится его верным слугой и полностью подчиняет свою этику воле своего хозяина. Именно на этом основывается эффект движений под лжепатриотическими лозунгами.

Время. Очень своеобразную модальность приобретает у мистика-харизматика время. Для него прошлое, настоящее и будущее представляют собой неразрывное единство, которое он ощущает непосредственно, даже если ему не удается это логически обосновать; а те части прошлого, настоящего и будущего, которые не укладываются в его центральную объединяющую идею, им или игнорируются, или интерпретируются совершенно фантастическим образом. Например, на упрек друга в нарушении данного обещания, мистик-харизматик может ответить так: «Ты говоришь, что я тебе это обещал, но то был не я, ибо я сегодня это совсем не то самое, что я — вчера, а я завтрашний буду и вовсе третьим, и может быть, даже выполню свое обещание, но не рассчитываешь ли ты на то, что гармония и единство Вселенной будут предъявлены тебе уже сегодня?!»

Таким образом, мистик-харизматик не беспокоится о последовательности в своем поведении, но для него чрезвычайно важна сопряженность прошлого, настоящего и будущего, хотя эту сопряженность он может понимать совершенно мистическим способом, который диктует его харизма. Для него важную роль играет, например, законченность определенного жизненного сюжета. Понятие «я готов (не готов) к чему-то» для него более чем реально. Если он говорит в терминах кармы, он может заявить своему знакомому: «Нам пора расставаться, поскольку наша кармическая связь исчерпалась», — и эмоциональные реакции партнера в ответ на такое заявление могут показаться ему настолько неуместными, что тот, чувствуя всю их неуместность и неадекватность в его глазах, даже и не попытается их выразить.

На высоком уровне мистику-харизматику свойственно очень точное чувство времени, то есть знание, когда следует начинать и когда заканчивать то или иное действие. На низком уровне это скорее претензия на подобное знание, спекуляция идеей прошлых и будущих воплощений и идеей кармы как силы, связующей жизненные сюжеты отдельного человека и групп людей.

Социализация. Для мистика-харизматика характерна неясная сила, которая влечет к нему людей, чем бы он ни занимался, и которая организует вокруг него пространство и обстоятельства. Ему самому может казаться, что это действие объединяющей идеи, которая стоит за ним, окружающим эта сила может казаться следствием его деятельности, а в действительности она присуща ему как индивидууму, то есть не зависит от характера его занятий. Людям, подпавшим под обаяние этого человека, может казаться, что на них действуют его идеи, но в действительности это не совсем так, и выбраться из-под власти организованной им реальности может быть достаточно сложно, поскольку идущая от него объединяющая сила всегда несколько тоньше и незаметнее, а потому и могущественнее всех конкретных обстоятельств, возникающих в окружающей этого человека реальности. Ответить на вопрос о природе его власти над миром достаточно сложно, поскольку эта власть не сводится к его деятельности, а возникает как ее побочный эффект. Когда такой человек появляется в обществе, минимально доброжелательном по отношению к нему, в этом обществе начинает что-то происходить, и это что-то производит, как правило, достаточно приятное впечатление на участников круга, формирующегося вокруг этого человека, однако ответить на вопрос: «Что же это за сила?» — участникам трудно. Для описания этой силы характерен, например, такой отзыв: «Я чувствовал себя вместе с другими», «Мы стали единым коллективом», «Мы прониклись общей идеей, общей задачей», «Он нас повел и мы почувствовали, что мы идем вместе»; при этом сила, которая исходит от мистика-харизматика, достаточно неспецифична, то есть она не слишком зависит от того, какого рода деятельностью занят этот человек, важно лишь, чтобы эта деятельность не мешала метафизическому объединению, происходящему попутно с ней и являющейся в действительности подспудным внутренним смыслом его деятельности. Другими словами, мистик-харизматик может читать лекции по астрономии, водить туристические группы, руководить танцевальным коллективом или снимать фильмы, но в любом случае, люди, привлеченные обаянием его личности и деятельности, ощутят себя вместе, соединенными некоторой достаточно абстрактной идеей, силы которой, однако, хватает для того, чтобы дать им вполне реальное ощущение объединения друг с другом, а на высоком уровне и со всей Вселенной.

Логика. Логика у мистика-харизматика весьма специфична. Он не чувствует запрета ей пользоваться, но и не ощущает никаких ограничений в использовании ее. Его «и» может звучать как «или», его отрицание чаще всего дополняется некоторыми упущенными особыми возможностями, для него характерны обороты типа «да, но…», «и тем не менее», «и в то же время», «с другой стороны» и прочие средства, помогающие объединить логические аргументы в некое единое и должным образом центрированное целое. Рассмотрения типа «с одной стороны, с другой стороны» проводятся им как подготовительные к синтезу, который неизбежно последует и в большой степени заранее определен, хотя бы в общем. Спорить с ним необычайно трудно, поскольку некоторый невидимый, но тяжкий груз начинает действовать на вас, если вы отклоняетесь от того направления, которое предлагает вам мистик-харизматик. Каждому аргументу он может противопоставить контраргумент, так что синтез пройдет как раз необходимым ему образом, и деваться от него будет совершенно некуда.

Логика синтетического уровня бесконечно далека от математической; это логика авторитета. Суждение имеет тем больший вес и тем большую истинность, чем ближе оно находится к некоторому идеально правильному суждению, которое считается таковым как бы по определению и без необходимости каких бы то ни было доказательств. Это похоже на средневековый тезис о том, что истина есть то, что говорит Бог; то есть то, что говорит Бог, по определению является истиной, а все остальное истиной не является, но оно тем ближе к истине, чем оно ближе к Божественным речам. Подобные воззрения прозвучат, может быть, чересчур откровенно, но для мистика-харизматика они более, чем естественны. Он еще может заметить, что обосновать можно все, что угодно, было бы желание, а истина — это то, на что можно опираться, и она всегда многолика и многоаспектна, но в основе своей должна обладать харизмой, и не просто харизмой, а истинной харизмой, и получающийся замкнутый круг нисколько его не смущает. Он понимает, что стоит за этими словами, а если вы этого не понимаете, то тем хуже для вас, значит (считает он), вы до этого еще не доросли, но если вы последуете за ним, то со временем вы это, конечно же, обязательно поймете.

Любимые роли и герои. В сказках и историях мистик-харизматик еще в детстве идентифицирует себя с ключевыми фигурами, вокруг которых сосредоточивается действие; он ощущает себя в роли дирижера, которому окружающие должны подчиняться при малейшем указании дирижерской палочки. В сказках или мифах мистику-харизматику импонирует царь, который сам ничего не делает, а только выражает те или иные желания или же, если это отрицательный герой, то главный злодей — Кощей Бессмертный или Властелин темного замка, у которого есть множество послушных слуг, выполняющих его злые желания.

В жизни этот человек любит исполнять роли монарха, главы семьи, могущественного начальника, вокруг которого собирается любящий и дружный коллектив, неважно, семейный или служебный. Характерным для его ролей будет представление, что власть дана ему изначально и не связана напрямую с той деятельностью, которой он занимается. Он скорее царь милостью Божьей, чем демократическим образом избранный президент, завоевавший положение в народе какой-нибудь конкретной деятельностью. Выступая в темной роли, то есть в роли черного учителя, этот человек станет носителем если и разрушительной, то четко не обозначенной идеи, то есть его темная миссия будет обязательно завуалирована, у него не будет отчетливого врага. Его роль, даже разрушительная, будет носить объединяющий характер, просто объединяющая идея может быть идеей разрушения, но разрушения уже абсолютно всего, неважно, какая именно структура попадается под руку. И наоборот, черный учитель для мистика-харизматика, то есть человек, который может сбить его со своего пути, — это человек, который пленит его целиком, завладеет его харизмой и заставит его служить идее, которая впоследствии самому мистику покажется неправильной или даже ужасной. Но, попадая под чью-то власть, он оказывается под ней целиком, а не какими-то своими аспектами, и пребывание в такого рода рабстве может длиться достаточно долго, а вырваться из-под него будет чрезвычайно трудно, поскольку цена выхода — полная внутренняя трансформация, смерть старого «я» и рождение нового.

Психология и самосознание. Для мистика-харизматика характерна устойчивая положительная самооценка и самомнение. За ним стоит сила, которую он ощущает, и эта сила совершенно реальна, поэтому свою самооценку он, как правило, не демонстрирует явно, так, как это склонны делать люди с сильным комплексом неполноценности. Скорее он навяжет окружающим ощущение значимости собственной персоны значительным взглядом, уверенными манерами поведения, веской интонацией. Его уверенность в себе бросается в глаза и заразительна, причем непонятно, на чем она основана. Его идеал — это некоторое мистическое единство людей и их объединение вокруг идеи, которая представляется ему идеально истинной и возвышенной, но сформулировать ее чересчур конкретно он не в состоянии, и именно это последнее обстоятельство является для него надежной защитой, ибо невозможно опровергнуть нечто несформулированное. На низком уровне это необыкновенный эгоцентрик с совершенно круглым эго, которому, как он считает, должен служить весь мир. На высоком уровне его эго расширяется до размеров всего мира, и тогда уже он служит всему миру, но опять-таки, с позиции его объединения.

В целом можно сказать, что этот человек тотален, и это дает определенное обаяние его личности, так как обычно означает большую широту натуры, а если он диктатор или деспот, то он будет тиранить своих подчиненных во всех областях их жизни, не упуская из виду ни одну. Если он выступает в роли благодетеля, то он облагодетельствует вас со всех сторон, но в то же время вы почувствуете, что ни одна из них не является для него объектом особого внимания, а что именно для него важно, понять будет не так легко. Для того, чтобы понять, какое место во внутреннем мире этого человека вы занимаете, вам придется узнать весь его внутренний мир целиком, а это очень нелегко, ибо он богат, во всяком случае, многогранен. Мелкие страхи мистику-харизматику несвойственны, скорее им владеет некоторый глобальный страх, в тяжелых случаях переходящий в фобию, быть уничтоженным полностью. Он не боится того, что какая-то мелочь изменит его целостность, он всегда сможет приспособить ее к себе, он боится тотального изменения своей целостности, и его неуверенность в себе возникает тогда, когда его целостность дает не одну маленькую трещинку (ее как раз залатать несложно), а возникает глубинная трещина до самого его естества. Его враги, как правило, внутренние, подкрадывающиеся незаметно и лишающие его харизмы. В схватке с равным противником вопрос для мистика-харизматика стоит таким образом: или я тебя съем, переварю и ассимилирую, или ты меня.

Слабые места. Очевидный недостаток мистика-харизматика — это известная поверхностность натуры, он не любит копаться в деталях и чересчур точно разбираться в качествах. Если какое-то одно качество его не устраивает, он с легкостью переключается на другое, не замечая того, что недостаточная проработка уменьшает его харизму в целом. Он любит разнообразие во всем и не любит, когда его в чем-то ограничивают. Впрочем, если это сделать, он легко может переключиться, так что вы даже поначалу и не заметите, что стали ему поперек дороги, но он, можете не сомневаться, это заметил, хотя и не подал виду.

Свобода относится к одному из его идеалов, причем в балансе свободы и ответственности он отдаст предпочтение свободе, а что касается ответственности, то харизматический дар, ему свойственный, как бы снимает с него эту проблему. На первый взгляд его идея настолько прекрасна, что ничего плохого при следовании ей произойти не может. Более глубокое наблюдение покажет его личную роль в реализации своих идеалов и уровень личной чистоты, для этого необходимой, — но такого рода сомнения свойственны лишь развитым мистикам-харизматикам. Что касается свободы окружающих, особенно поддавшихся обаянию его харизмы, то он рассуждает приблизительно как Николай Бердяев, говоря, что свобода человека заключается в том, чтобы свободно найти себе идеал и свободно ему подчиниться. Таким образом, для тех, кто подчиняется мистику-харизматику, свобода была уже один раз реализована в акте первичного подчинения, а далее никакой свободы уже не остается, кроме как свободы подчиняться его собственным распоряжениям и волеизъявлениям. К счастью, они не бывают чересчур конкретными и определенными и нередко сводятся к абстрактным призывам и лозунгам; впрочем, непостижимым образом во многих случаях они оказываются весьма действенными.

Самоощущение мистика-харизматика обычно положительное. Другими словами, он самодостаточен; ему хорошо с самим собой; у него есть идея, которая должна вылиться благодатью в этот мир, и он старается передать ее другим людям и объединить их вокруг нее. Таким образом, сам себя он чаще всего переживает как милостивого монарха, щедро раздающего милостыню всем желающим ее взять, и удивляющегося упрямству отдельных его подданных, которые по непостижимым причинам отворачиваются от его монаршей милости. Ну что же, и для таких есть место в мире, но он ими заниматься не будет.

К числу его добродетелей относятся широта воззрений, терпимость, способность к выслушиванию критики и общая благожелательность к тем людям и ситуациям, которые не противостоят ему откровенно. Он всегда старается как-то адаптировать и ассимилировать в своей реальности все, что попадается на его пути, и делает это, как правило, с лучшими чувствами; другое дело, что потенциальные объекты ассимиляции не всегда склонны ассимилироваться, и иногда оказывают этому упорное сопротивление, и в этом случае у него может оказаться достаточно терпения и разносторонности: «Вам не нравится эта разновидность желудочного сока — что ж, я выделю другой», — как бы говорит мистик-харизматик. Его характерное преимущество заключается в том, что он не выступает ни на предметном, ни на качественном уровнях, и ему трудно противостоять на этих уровнях, поскольку он их словно бы и не касается. Так философ может интерпретировать с позиции своей философии любые жизненные обстоятельства или научные теории: их конкретное содержание ему нисколько не мешает.

Связи мистика-харизматика в пределах пространства, охваченного его персональным магнетизмом, могут быть чрезвычайно разнообразными: он может знакомиться с любыми людьми, имея в виду их последующее участие в своих программах, но никак не специфицируя их роли, поскольку его харизма сама должна прямо или косвенно указать им их места. С другой стороны, его нужно воспринимать в целом, и при таком восприятии одних людей он сильно притягивает, других — необъяснимо отталкивает, и те связи, которые у него возникают, обычно устанавливаются сами по себе, не требуя особых усилий с его стороны — его обаяние как бы естественным образом завоевывает мир, а те связи, которые у него не устанавливаются, не делают этого категорически, и он это знает.

Как этот человек смотрится со стороны? С одной стороны, он притягивает взгляд; с другой стороны, то в нем, что привлекает внимание, безусловно не сводится к его внешности, одежде, манерам: его личность как бы находится вне всего этого. Одеваться он может по-разному, но редко какая-либо деталь или оттенок его костюма бросается в глаза — скорее его облик смотрится как единое целое и прицепиться взглядом к какой-либо делали может быть затруднительно. Если он одет в лохмотья, то это будут пестрые лохмотья, может быть, живописные или безобразные, но в любом случае смотреться они будут как единый ансамбль.

Его тело кажется вырезанным из единого куска; пластика, возможно, кошачья, хотя это не обязательно — но по крайней мере видно, что тело двигается целиком, отдельные движения рук и ног не бросаются в глаза; иногда акцентируется голова; по крайней мере, короткие волосы — не его стиль. Общаясь с ним, рассмотреть его одежду и тело нелегко, поскольку максимальное внимание притягивает его взор; иногда кажется, что он может общаться вообще без слов, выражая себя взглядом и не нуждаясь в иных проявлениях.

Общение. Со стороны такой человек может выглядеть как блаженный, или как самовлюбленный дурак, проповедующий совершенно бредовые идеи, но непостижимым образом привлекающий к себе слушателей и последователей, причем разобраться в природе его привлекательности для них не представляется возможным. Впрочем, если посмотреть на то, как мистик-харизматик организует социальное пространство вокруг себя, видно, что он совершенно не дурак; другое дело, что категории и методы, которыми он пользуется, слабо поддаются логическому анализу: он не слишком рационален, но это ему и не нужно. Попадая в тупик в одном направлении, он легко переключится на другое; если же перед ним возникнет актуальная нерешаемая проблема, то его посетит вовремя посланное его харизмой гениальное озарение, с помощью которого он ее и решит.

Мистику-харизматику дана большая сила убеждения. Если он вас в чем-то убеждает и вы поддаетесь его уговорам (а это более чем вероятно), то вам будет с ним очень легко. Вы почувствуете, что за его уговорами стоит какая-то мягкая сила, которая вас обнимает, и чем больше вы с ним соглашаетесь, тем легче, мягче, приятнее вы себя чувствуете, жизнь теряет острые углы, все становится просто и понятно, а то, что было раньше непонятно, оказывается несущественным. (Впрочем, расставшись с ним, вы можете обнаружить, что этот эффект временный.) Он не будет ждать от вас согласия по каким-то конкретным аспектам или деталям, ему нужно, чтобы вы соглашались с ним в общем. Для него также очень важно, чтобы вы дружили с его друзьями. На низком уровне он может оказаться манипулятором, любимым занятием которого будет стравливание своих друзей и скрытое руководство их раздорами.

Вообще, главное для него — это взаимодействие его знакомых (и подчиненных, если они имеются) друг с другом и с его идеей, а на каких энергиях это будет происходит, зависит от уровня его развития. Он представляет некоторую абстрактную идею, которая будет с вами что-то делать, и если вам она неприятна, общаться с ним вам будет практически невозможно, даже если его конкретное поведение не вызывает у вас возражений; однако его молчаливое требование к окружающим — это именно высшее согласование с ним, и отсутствие такого согласования вы ощутите очень отчетливо. Если он захочет, он может слушать и понимать вас глубже, чем вы имеете в виду. Он не будет сводить вас к частностям, он не скажет, что вы плохи, потому что совершили плохой поступок или глупы, если вы некомпетентны в какой-то сфере, так как рассматривает вас целиком. Но вы почувствуете, что его внимание может быть слишком заинтересованным, что он понимает и видит вас глубже, чем вам самим этого хотелось бы, и это не то понимание, которое может быть выражено в словах. Вы почувствуете, что если он посмотрит еще чуть более внимательно, он увидит вашу душу; но захочет ли он с ней (а она — с ним) разговаривать — это уже другой вопрос.

Легче всего ему говорить в общем. На низком уровне за его словами не стоит ничего, кроме некоторого неопределенного чувства, которое до других не доходит; на высоком уровне его общие слова полны глубинного содержания, и он может его раскрыть в аспектах и частностях. Впрочем, если нужно, он может некоторое время поговорить и аспектно, и конкретно, но потом обязательно должен вернуться к своим общим категориям и любимой абстрактной идее. Его легко переубедить в любых конкретных аспектах или частностях, но совершенно невозможно сбить с некоторой общей точки зрения. Для каждого вашего аргумента он найдет контраргумент из другой области, так что в конце концов, чувствуя ложность его исходных посылок, вы впадете в отчаяние, так как не сможете их опровергнуть — по причине того, что они выражены на таком абстрактном уровне, до которого логика не дотягивается.

Его критика других людей может быть весьма тонка, но не следует обращать внимания на ее конкретные аспекты: здесь он может быть и не вполне точен, так как не придает значения деталям, и если их и привлекает к рассмотрению, то только в качестве примеров; они могут оказаться не вполне удачными, но всегда стоит обратить внимание на общую идею его критики, она может оказаться совершенно справедливой. Когда он ссорится, он просто исключает вас из числа людей, осененных его благодатью, и вы как бы перестаете для него существовать, что есть самое серьезное наказание с его стороны. Раньше это называлось «опала»; в этом опальном состоянии вы можете удалиться в деревню и некоторое время там провести, а когда его гнев кончится (часто через небольшое время), вы можете вернуться, и он обнимет вас, как ни в чем не бывало. Иногда, правда, к нему приходит большая обида, и тогда вы исключаетесь из его жизни надолго, пока или вы не изменитесь целиком, или не изменится он. Он не склонен обижаться по мелочам и всегда найдет оправдание своему другу или человеку, который находится в его пространстве. В свою очередь, когда люди обижаются на него по каким-то мелочам или конкретным поступкам, он очень удивляется и говорит: «Как же вы не понимаете, это же случайность, я же в целом вам предан, что же вам еще нужно?» Ему трудно понять, что его конкретные поступки, которые неприятны для его друзей, могут повлиять на их отношение к нему. Мстить он не склонен, скорее он восстанавливает некоторый баланс, но если вы доведете его до ручки, то его месть будет тотальной. Он никогда не удовольствуется правилом «око за око», он воспринимает вас тотально и негодует так же. Может быть, он вас и не убьет, но полностью расстроит вашу жизнь, а частная и локальная месть — не его стихия.

Вам будет трудно ему объяснить, что частности и аспекты могут играть в вашей жизни большую роль, и что вы не всегда откликаетесь на его влияние, если оно не выражено как-нибудь конкретно; а ему кажется, что одного его присутствия уже хватает, чтобы сделать вас послушным и счастливым (если вы кармически относитесь к его команде, так оно и будет).

Если ему нужно вам отказать, то, как правило, он предложит вам альтернативный вариант. Для него неестественно сказать вам: «Нет, и все», — он скажет: «Заходите позже» или «Может быть, я могу вам предложить что-то еще»; в целом он не склонен сужать сферу ваших взаимодействий. Он стремится всегда найти какую-то сторону или какой-то аспект взаимодействий, который может сослужить ему пользу. Вообще, мистик-харизматик искусный манипулятор, тонкое воздействие которого на других людей часто ими недооценивается. Именно харизматическая идея, стоящая за ним, важна для него, а она может оборачиваться самыми разными аспектами, атрибутами и способами взаимодействия, и каждый из них его устроит, если вы окажетесь вовлеченными в сферу действия его идеи; вы же, в свою очередь, можете думать о конкретном содержании того, что он вам предлагает, и тем самым оказываетесь обманутыми, и если не прямо, то косвенно, так как вы все-таки не вполне понимаете о чем идет речь, то есть что в самом деле ему нужно, а он это прекрасно чувствует, но не всегда считает нужным вам это объяснить или продемонстрировать.

В эмоциональном плане мистик-харизматик может быть уравновешенным, а может впадать в различные эмоциональные состояния, но редко на них застревает. У него горе легко сменяется радостью, а гнев — милостью и добродушием. Внимательное наблюдение показывает, что он не слишком привязан к своим эмоциям, что они в большой степени являются для него инструментом взаимодействия с реальностью, то есть что он в случае надобности легко в них входит и легко из них выходит, и это не оставляет большого следа на его душевном расположении. Это означает не поверхностность натуры, а, скорее, определенный уровень владения собой, который людям другого психологического склада дается с чрезвычайным трудом, ему же дан от природы.

Представления о психике. У каждого человека есть какие-то представления о том, что находится у него и у других людей в подсознании и есть любимые психологические теории (или если бы этот человек узнал о различных психологических теориях, то можно предположить, какие бы ему понравились). Мистику-харизматику, при том, что идею подсознания он безусловно примет, вряд ли понравятся аморфные фрейдовские теории, в которых высшие энергии суть сублимации биологических, в особенности сексуального инстинкта. Гораздо ближе ему покажется идея Юнга об определенном архетипе, который имеется глубоко в подсознании человека и ведет его по жизни. Он, может быть, даже сделает некоторые замечания о собственном архетипе, который проявляется у него в сновидениях, акцентах и склонностях собственной жизни, но долго распространяться на эту тему он не станет, потому что этот архетип является для него чем-то безусловно сакральным, и он будет говорить о нем каждому человеку не в большей степени, чем тот следует его харизме.

Обсуждая тему личности, мистик-харизматик никогда не скажет, следуя Марксу, что личность есть совокупность общественных отношений — для него личность — это в первую очередь глубинное «я», которое проявляется во всех внешних образах «я» и которое несравненно глубже и богаче их всех и конкретного поведения человека. Следуя Николаю Бердяеву, мистик-харизматик может сказать, что вся человеческая история — это не более чем мгновение истории его собственного «я». Это не значит, однако, что он стремится прозревать ту же глубину в окружающих — их он нередко воспринимает как откровенно служебные и подлежащие манипуляции фигуры, мало задумываясь на тему о том, что они являются не худшими микрокосмами, чем он сам; а может быть, он даже так и не думает.

Обучение мистика-харизматика может идти как легко, так и чрезвычайно тяжело, однако это зависит не столько от его талантов, сколько от внутренней для него важности постигаемой им темы. Труднее всего ему дается изучение частных вещей и предметов, которые не являются целостными сами по себе и не являются ясными ему элементами той внутренней целостности, которая свойственна ему от природы. Например, учить иностранный язык, и довольно успешно, он может, собираясь ехать в чужую страну, да и то при условии, что он знает, что переводчика у него там не будет. Особенно легко он учит иностранный язык погружением в языковую среду, когда обучение является побочным результатом его пребывания в стране. (У него вообще легко проходит адаптация в среде, в которую он погружен полностью.) В отсутствие погружения он постарается приспособить изучаемый объект к себе, и обучение пойдет сильно искаженным образом. Так, рассказывают, как преуспевающий одесский еврей отдал своего сына русскому учителю для обучения правильному русскому языку. Через месяц, зайдя к учителю и осведомившись об успехах своего сына, папа услышал в ответ: «И что ви хотите от такой пгекгасный майчик?»

Если вы хотите помочь этому человеку учиться, вам обязательно нужно встроить предмет обучения в его внутреннюю ценностную картину как один из важных для него аспектов, и, кроме того, нужно постараться сделать его обучение многогранным, так, чтобы он сам мог выбрать акцентуацию этих граней удобным для себя образом. Самое тяжелое для него занятие — это унылое зазубривание несвязного материала; если это необходимо, нужно помочь ему выстроить ассоциативные цепи, которые свяжут этот материал, причем в качестве ассоциаций должны выступать близкие ему и интересные для него объекты. Так капитан Врунгель учил своего матроса Фукса, который прежде был карточным шулером, работать на яхте. Врунгель привязал ко всем снастям яхты игральные карты и командовал так: «К повороту подготовиться! Развязать тройку пик! Подтянуть валета червей! Смотать десятку треф!» — и маневр прошел у Фукса как по маслу.

Если говорить серьезно, то для мистика-харизматика важно уловить общий дух изучаемой концепции или техники: как только он его уловит, обучение пойдет у него гораздо легче. Если же говорить ему, что дух — это то, что приходит после многих лет обучения, то оно будет для него сущей мукой. Наоборот, если он каким-то образом уловит в симфонии ключевую ноту и главную мелодию, то она выучится у него на удивление легко и быстро — если, конечно эта главная нота и мелодия лягут ему на душу и будут ею восприняты; если же этого не произойдет, то любые его усилия по выучиванию музыкального произведения окажутся напрасными или малоэффективными.

Уровни проработки

На варварском уровне мистик-харизматик воспринимается окружающими как носитель идеи тотального эгоизма. Этот человек понимает синтез как строительство собственного эго при полном игнорировании всего того, что его не интересует — это эгоцентризм в истинном смысле слова, характерный для духовных прозелитов, которые только что уверовали в сверхценность данной религиозной идеи (или идеи, которая приравнивается ими к религиозной), причем сверхценность не только для себя лично, но и для всего человечества, и, размахивая ею как флагом, начинают бесконтрольно удовлетворять собственные личные желания, прежде вытесненные в подсознание. Энергетически на этом уровне происходит стягивание пространства вокруг человека — насколько ему удается дотянуться — и подчинение его своим личным интересам. Манипулирование окружающими при этом происходит в достаточно примитивной манере, например, человек настаивает на том, что все, что он говорит — истинно, а все, что не согласуется с его мнением — ложно; то, что ему нравится — от Бога, а остальное — от дьявола, и звучать все это может достаточно убедительно, потому что на синтетическом уровне над человеком всегда стоит определенная харизма, которая делает его слова весомыми; по крайней мере, возражать ему тяжело и, главное, не хочется. В результате либо вы с ним соглашаетесь, и тогда служите его эго, либо не соглашаетесь, и тогда вынуждены от него уйти. Странным образом его варварская логика, пафос которой состоит в двух фразах: «Это необходимо потому, что это мне нужно» и «Это истинно потому, что я так считаю», — имеет сильное воздействие на окружающих его людей, и эта сила обусловлена включением синтетического уровня восприятия. Здесь отношения человека с его окружающими — это отношения господина и его послушных рабов, которые должны быть счастливы уже тем, что ему служат, и ничего более им не нужно.

На варварском уровне синтетический взгляд чаще всего проявляется в самолюбовании человека: он может бесконечно вертеться перед зеркалом, восхищаться собой в целом и любыми своими проявлениями, делая из себя ценность совершенно религиозного порядка: здесь идея единого Бога и высшей объединяющей силы Вселенной профанируется до эго в его социальном понимании. Такой человек с удовольствием произносит свои имя или фамилию, придавая им интонационно особое звучание, в котором словно собраны воедино все прошлые, настоящие и будущие достоинства и достижения этого человека. Большой любовью у него пользуется местоимение «я»: «Уж если я сказал, то…» — и подобные его фразы имеют непостижимое, почти магическое действие на окружающих — на какое-то время они верят, и слушаются, и служат ему… пока однажды их глаза не открываются и они не восклицают в ужасе: «Боже, и с кем же мы имели дело! Ведь это в сущности матерый эгоист и ничего более».

На любительском уровне мистик-харизматик уже отделяет свою харизму и ведущую идею от своего эго, и этим он отличается от мистика-харизматика варварского уровня. Другими словами, этот человек чувствует объединяющую силу, определенным образом влияющую на людей и собирающую их вокруг него, и пытается научиться с этой силой взаимодействовать. Он еще не ощущает себя в этом профессионалом и как бы играет с ней. Харизматик-любитель отчетливо чувствует мягкое облачко своей харизмы, и ему в нем уютно, и он видит, как в нем становится уютно людям, которых оно окружает, и как они после этого становятся ему послушными — но в то же время он ощущает границы своей власти над другими людьми и не стремится ее форсировать. Он чувствует себя в роли добровольного помощника той энергетической идеи, которая работает через него: если ей это нужно, она оставит данного человека при нем, а если не нужно, то она его отпустит, и тогда о нем можно больше не думать.

Харизматик-любитель уже не стремится полностью потратить всю свою энергию и объединяющую силу на себя, но еще не может ей полноценно поделиться; он как бы говорит: «Посмотрите, как мне хорошо! А если вы окажетесь рядом со мной, то вам тоже будет хорошо», — но научить людей самостоятельно приобретать подобную харизму или делиться с ними своей, когда они от него уходят, он еще пока что не умеет и не ставит это своей целью. Он умеет быть цельным наедине с самим собой и находясь в обществе единомышленников, но, в отличие от харизматика-варвара, он умеет не насиловать окружающее пространство своей цельностью; в какой-то степени он умеет приспосабливаться к нему, выделяя в нем интересующие его аспекты и поворачиваясь к нему соответствующими своими гранями; вместе с тем, он всегда чувствует, что эти грани не суть еще истинное его содержание: оно — глубже, но насколько глубже, он еще плохо понимает. Он еще не умеет распорядиться им достаточно творческим образом, то есть заставить или уговорить имеющуюся у него глубину и цельность работать по его сознательному заказу. Кроме того, он плохо понимает их природу и не склонен разговаривать на эту тему; он чувствует, что уточнение в данном случае — чересчур рискованный маневр, и его благодать может этого не одобрить, и даже отчасти увянуть.

Если говорить о религии, то харизматик-любитель представлен священнослужителем, у которого есть твердая вера и которому в этой вере хорошо, но передать ее другим непосредственно он не может, и должен пользоваться с этой целью специальными обрядами и ритуалами, которые позволяют центрировать его паству надлежащим образом — так, чтобы она ощутила благодать и исцеляющую духовную силу его религиозности. Сама по себе, однако, его вера ощутима лишь для его близких и прямых духовных учеников.

В мирской жизни харизматик-любитель может быть, например, небольшим начальником, который очень любит свою работу и полностью подчиняет ей интересы своей жизни, и его влюбленность в свое дело ощущают его непосредственные подчиненные, которые разделяют его энтузиазм. Другой вариант харизматика-любителя — это талантливый учитель, чья жизнь есть служение его любимому предмету и ученики хорошо это чувствуют и вслед за ним проникаются любовью к ботанике или географии, ощущая, что для него эти дисциплины не просто области знания, а основное содержание и фокус всей его жизни.

Харизматик-любитель способен на некоторое время тотально погружаться в чужую харизму. Например, начиная заниматься каким-либо предметом и увлекаясь им, он на некоторое время погружается в него тотально, и такие ученики, как правило, любимцы среди преподавателей. К сожалению, этот повышенный интерес может длиться недолго и оказаться поверхностным, но это не означает, что харизматик-любитель поверхностен сам по себе: просто данное погружение является одним из аспектов его обучения и так же своевременно выключается, как включается, и учителю, если он хочет сохранить у себя этого ученика для более длительного и глубокого обучения, придется потратить немало сил и личной харизмы для того, чтобы приручить харизматика-любителя, хотя на первый взгляд кажется, что никаких усилий для этого не нужно.

Вообще, известная поверхностность — это существенный недостаток харизматика-любителя. В отличие от харизматика-варвара, который не видит вообще ничего, кроме самого себя и своих примитивных инстинктов, харизматик-любитель в принципе может воспринимать многое, но он видит все чересчур в общем; его погружение в различные сферы, с одной стороны, может идти ему на пользу, но, с другой стороны, искажает его харизму: так профессиональное обучение часто губит изначальный талант художника или музыканта. Сохраняя свою харизму, свою центрированность, харизматик-любитель в момент, когда могло бы начаться его профессиональное обучение, нередко начинает от него плавно уходить, что, конечно, отрицательно сказывается на его познании мира и возможностях серьезной работы с ним.

Если харизматик-любитель в известном возрасте пытается стать духовным учителем или наставником других людей, то непрофессиональное знание подробностей и аспектов жизни служит ему плохую службу: его ученики идут за ним, но как-то неглубоко или недалеко, и если у них возникают проблемы, в которых он не в состоянии всерьез разобраться, то его образ как учителя резко снижается, ученики разочаровываются в нем, а иногда и вовсе от него уходят. И хотя восточная мудрость говорит, что у духовных учителей не следует учиться мирским наукам и искусствам, но все же какой-то уровень знания предметных областей, особенно гуманитарного толка, духовному учителю необходим — хотя харизматик-любитель в роли духовного учителя может придерживаться и противоположной точки зрения, считая, что он может предъявить своим ученикам Бога в чистом виде, и это есть самое главное и единственно важное.

Мистик-харизматик профессионального уровня, или харизматик-профессионал, хорошо разбирается в природе своей харизмы и своего объединяющего людей начала и умело их использует, адекватно подстраиваясь к самым различным ситуациям и положениям. Ему свойственна очень высокая техника манипуляции другими людьми и тонкое интуитивное знание человеческой психологии; в особенности тонко он чувствует действие своей личности на других людей, умеет оценить впечатление, которое он произвел на того или другого человека, понять, насколько сильно это впечатление, какие аспекты другого человека он задел, и придет тот к нему или же шансы на это малы.

Харизматик-профессионал не тратит своей харизмы попусту; он высоко ценит даже один-единственный свой взгляд, брошенный в том или ином направлении, и этот взгляд иногда производит впечатление, от которого трудно избавиться, и действие которого сохраняется в течение многих лет.

Сила харизматика-профессионала заключается в умении объединить людей под определенным лозунгом, планом или программой и сделать так, чтобы эта программа не только началась, но и реализовалась. Конечно, он будет заниматься не каждой программой, а только той, которая отзывается у него внутри, но спектр его занятий может быть довольно широк. Он при желании может сделать так, что человеку в его присутствии будет очень хорошо, однако он пользуется этим умением не слишком часто, стараясь передать своему ближайшему окружению не эфирно-астральную энергетическую поддержку, а организующий харизматический канал как таковой, то есть способность привлекать людей к себе и вести их за собой, и при должных усилиях такая передача может состояться. Как правило, этим качеством обладают значительные организаторы, директора крупных фирм, лидеры любых больших человеческих коллективов.

В присутствии этого человека пропадают многие сомнения, сглаживаются острые углы и становится понятным, что надо делать, чтобы обрести единство. Уже сам факт служения харизме означает определенную интеграцию личности, интеграцию, которая нейтрализует или, по крайней мере, ослабляет остроту имеющихся в душе человека противоречий. Что же с того, что в мире есть зло, оно придает ему глубину, цвет, вкус, аромат и дает возможность добру проявиться и стать объемным и материальным, а то, что добро в конце концов победит — сомнения в этом в обществе харизматика-профессионала отпадают. Другое дело, что под добром в этой ситуации понимается служение определенной идее, и если вы в ней когда-то разочаруетесь, то кризис в вашей жизни будет тотальным.

Харизматик-профессионал многосторонен, он может говорить о самых разных вещах, может разбираться в самых различных аспектах и деталях, но всегда чувствуется, что не это в нем главное. С другой стороны, проработанность предметного и качественного уровней дают ему возможность приспосабливать к себе самых разных людей и существенно корректировать и изменять самые разные жизненные обстоятельства. В социальной работе его харизма выражается в том, что обстоятельства и психология людей волшебным образом, как бы сами по себе, выстраиваются нужным для главного замысла харизматика-профессионала способом. Этот главный замысел есть основное внутреннее содержание его жизни и, может быть, плохо выражается в конкретных образах, но для него самого он представляет собой нечто вполне определенное, и окружающий его мир этому замыслу полностью подчинен.

Глава 2 Идеалист

Теперь мы рассмотрим человека, в чьей жизни главенствующую роль играет качественный архетип. Этого человека можно назвать идеалистом или романтиком в зависимости от того, ощущает он себя относящимся к сфере науки и рационального мышления или же к сфере искусств.

Пафос идеалиста относится к сфере идей, но идей достаточно конкретных, во всяком случае, являющихся какими-либо проявлениями, аспектами или качествами универсальной идеи. Если для мистика-харизматика главный вопрос: «Что?», то для идеалиста он звучит скорее: «как?», «каким образом?», «в каком аспекте?» Если синтетический уровень можно уподобить Единому Богу, а прагматический — грешной или прозаической (материальной) земле, то качественному уровню соответствуют ангелы, которые, с одной стороны, ведут свою собственную ангельскую жизнь, а с другой — являются промежуточным звеном, соединяющим Бога и человека, небо и землю. Смысл деятельности идеалиста заключается в том, что он дает первичное раскрытие единой синтетической идеи, то есть формирует и уточняет свойственные ей качества и помогает этой идее транслироваться на предметный уровень и, являясь промежуточным звеном, окрашивает ее прагматически. Другими словами, качества, занятия которыми есть основное содержание жизни идеалиста, сами по себе не присутствуют на предметном уровне, но они дают последнему определенное наполнение и акцентировку, которая имеет для него большое значение.

Религиозность. Как идеалист воспринимает Бога? Он видит Его как носителя и первопричину разнообразных качеств, развитием и конкретизацией которых становится предметный мир. Вообще, теология как наука о Боге относится к сфере интересов идеалиста. Если мистик-харизматик интересуется в своей религиозности вопросом: «Что есть Бог?», то идеалист оставляет этот вопрос за кадром и задается вопросами: «Каков Бог?», «какова природа?», «какими качествами и атрибутами они обладают?» — и не стремится ответить на них слишком конкретно, для него достаточно определить эти качества абстрактно, не специфицируя их до предметного уровня, так как на предметном уровне его религиозность вянет или вовсе исчезает.

Для идеалиста типичны высказывания типа: «Бог есть истина», «Бог есть любовь»; если попросить его как-то конкретизировать эти определения, он может сказать: «Бог есть возвышенная любовь», «Бог есть любовь самоотверженная», «Бог есть любовь-жалость» или «Бог есть объективная истина», «Бог есть субъективная истина, очищенная от наслоений эго». Эти определения совершенно его устраивают и его религиозные чувства полностью с ними резонируют, но чересчур конкретизировать такие достаточно абстрактные формулировки у него нет ни желания, ни тем более намерения. С другой стороны, чересчур абстрактное синтетическое определение Бога для идеалиста не вполне понятно и беспредметно. Он может поклоняться Богу как Первопричине Вселенной, или как ее Источнику, или как Основной Силе, которая ведет эволюцию, или Богу, который разрушает мир, но какие-то качества этого Единого и Абсолютного Существа должны быть обозначены.

Карму, то есть закон причин и следствий, идеалист также воспринимает на качественном уровне, то есть не опускаясь до установления конкретной связи между событиями. Если идеалист верит в перевоплощения, то кармическая наследственность видится им, например, как соотношение между чертами характера, выработанными в этой жизни, и видом, который человек приобретает в следующем воплощении, как это выражено в индуизме, где считается, что если человек в этой жизни жадничает и стремится к плотским удовольствиям, то он воплощается в свинью; если он склонен дразниться и пререкаться, то превращается в обезьяну; если он чрезвычайно туп и не стремится ни к какому познанию, он воплощается ослом и т. д. Однако кармические закономерности, выражающиеся в том, что события данной жизни влекут какие-либо определенные обстоятельства и события в следующей, а также аналогичные взаимосвязи в пределах данной жизни идеалист чаще всего не воспринимает. Он признает, что если он в целом был глуп и не занимался самосовершенствованием, то через некоторое время это скажется на его карьере или на его детях, которые вырастут более низкого качества, но он никогда не скажет, что какое-то определенное событие в его детстве или отрочестве могло бы вызвать к жизни другое событие во взрослом возрасте: такого рода связи и категории ему непонятны, весьма подозрительны и кажутся большими натяжками.

Характер религиозности этого человека может определить его профессию: если он слышит Бога в звуке — он станет музыкантом, и это будет музыкант по призванию; если он видит Бога в цвете — он станет художником; если он ощущает Бога в форме — он станет скульптором; если он видит Бога в тех или иных моральных и гуманитарных категориях — он займется профессией, связанной с привнесением в человеческий мир справедливости, изобилия или порядка. При этом к совсем уже конкретным особенностям своих занятий и своей жизни он может быть сравнительно равнодушен, лишь бы главные качества, которые он в ней усматривает, соответствовали его способу видения Бога, его религиозности, присущей ему от рождения.

Свою судьбу он будет характеризовать различными эпитетами. Например, он скажет: «Сейчас у меня светлый промежуток», «сейчас у меня тяжелая жизнь», «сейчас моя карма заузлена и вихрится», — но обычно он верит, что характер кармы может меняться и с интересом наблюдает свою и чужую жизнь, давая ей порой довольно тонкие и глубокие качественные оценки. Если спросить его, как он представляет себе загробную жизнь, то описание, которое даст идеалист, будет также носить качественный характер. Вряд ли он будет напирать на фруктовые изобилия рая, описывая конкретные сорта яблоневых и грушевых деревьев, растущих там; скорее его описание будет абстрактным, он скажет, что там будет хорошо, тепло, сытно, уютно, вкусно, а в аду, наоборот, серо, безблагодатно, тяжело, душно и безотрадно. На жизненный путь идеалист смотрит как на познание определенных качеств бытия и отработку соответствующих качественных умений. Сюжеты, на которых происходят это познание и отработка интересуют его гораздо меньше, так как ему кажется, что основной акцент (пафос) кармы падает именно на качественный уровень. Поэтому однократный поступок или событие, случившееся в жизни этого человека, сами по себе не представляют для него какого-либо существенного значения: они представляются ему не более, чем частными манифестациями определенного качества или нескольких качеств, и как таковые не имеющими самодовлеющей ценности.

Мировосприятие. Идеалист ощущает мир в качествах; при этом он в своем восприятии может достичь необычайной тонкости, подобно Питеру Брейгелю, на полотнах которого, как известно, существует до двадцати оттенков серого цвета. Однако сами объекты внешнего мира, соотношения между ними и конкретные события играют для него лишь вспомогательную роль — чаще всего роль толчка, или стимула, который вызывает в его внутренней жизни ощущение тех или иных качеств. Он может заниматься разработкой качественных моделей реальности, и тогда мы скажем, что у него есть склонности к теоретической науке; или он может моделировать внешний мир так, как это делает художник, который старается ощутить качественную подоплеку предметного мира и передать ее на своих полотнах.

Мировоззрение идеалиста определяется в большой мере стремлением оторвать качества от их предметных носителей и видеть и нести их (качества) в мир сами по себе (в той мере, в какой это вообще возможно). Если он ощущает, что в мире много несправедливости, он будет стараться жить так, чтобы нести в мир качество справедливости. Если он чувствует, что в мире очень много прекрасного, то, возможно, ему захочется выразить это прекрасное с помощью искусства, где оно предстанет в наиболее рельефной и выпуклой форме и станет видно тем, кому оно недоступно в своем естественном существовании. Если ему кажется, что в мире не хватает добра, он будет стремиться нести в мир добро как таковое, как правило, не очень задумываясь о том, какими именно средствами при этом лучше пользоваться, и лишь на высоком уровне развития такой человек понимает, что средства и инструменты играют при передаче качеств принципиальную роль.

Отношения со средой. По всемирному закону соответствия среда предъявляет идеалисту те качества, на которых он сознательно или бессознательно сосредоточен. Например, если человек сосредоточен на идее справедливости, то в его жизни постоянно будут, с одной стороны, попадаться случаи малой и большой несправедливости, а с другой стороны, встретятся идеалы высшей справедливости и мудрости, помогающие эту справедливость реализовать. Если человек внутренне сосредоточен на идее красоты, то окружающая среда будет представать перед ним в соответствующем аспекте, предъявляя как красивые, так и подчеркнуто безобразные свои стороны, и заставляя его ей восхищаться или решительно браться за дело и превращать безобразное в эстетическое. При этом идеалист будет с эстетических позиций рассматривать не только традиционно эстетичные или неэстетичные объекты, но и весь окружающий его мир, всю окружающую его среду без исключения. Он может сказать: «Это был красивый поступок» или «это был безобразный поступок» в ситуации, когда другому человеку не пришли бы в голову такого рода оценки. Однако, для идеалиста, акцентированного эстетически, они более, чем естественны.

На бытовом уровне такой человек скорее скажет: «Мне холодно», чем «у меня замерзла спина»; он скажет «хочется одеться», а не «дайте мне, пожалуйста, свитер». Это вовсе не означает, что он не будет капризен в одежде, но каждый предмет одежды в первую очередь ассоциируется у него с определенными качествами, по которым он этот предмет и воспринимает. Восполняя некоторую невнимательность к предметному плану, компенсируя ее, идеалист может приписывать предметам качества, которыми они обладают лишь в его воображении. Например, тело у него может «звенеть» или «петь», слова будут иметь не только звучание, но и цвет, а воспринимая другого человека, он может ощутить его запахи, которыми тот объективно не обладает: «А ваш новый знакомый, Иван Федорович, того-с, пованивает», — может сказать он по поводу человека, чей вид ему не понравился, однако он не сможет конкретно определить, что именно в его лице, фигуре, одежде или поведении Ивана Федоровича ему не понравилось, но общее качество неодобрения выразится его подсознанием в таком вот причудливом обонятельном аспекте.

Время. Говоря о времени, этот человек может употреблять гораздо большее количество разнообразных модальностей (качеств) времени, чем человек синтетического или предметного уровней — впрочем, это касается не только времени, но и любой другой области. Качества — это стихия идеалиста, и с их помощью он воспринимает и выражает мир, достигая порой необыкновенно выразительных эффектов. Каким же может быть у него время? Например: прошедшее и давно забытое. Это не значит, что это время действительно забыто, но это некий способ отношения к обстоятельствам и даже к людям, связанным с тем временем. Если к идеалисту приходит человек из того самого забытого времени, то, будучи наложенным на старого друга, эпитет «прошедшее и давно забытое» превращает его в некую бледную тень, едва ли имеющую большее существование, чем действительно давно забытое обстоятельство и переживание. Если же старый друг не сразу подпадет под магию указанной модальности и попытается как-то самовыразиться или проявиться, то он встретится с полнейшим непониманием идеалиста, и ему покажется, что тот как-то странно изменился и явно не хочет его видеть, не говоря уже о каком-то взаимодействии, общении или общих делах. Кроме «давно забытого» прошлого бывает еще прошлое, «сохранившееся на уровне приятных воспоминаний», материализованное в открытках, перечитываемых дневниках или стандартизированных рассказах. Это прошлое также не имеет никакого права на сколько-нибудь реальное существование сейчас, но к нему можно возвращаться за помощью, для заполнения досуга, с целью развлечения новых знакомых и т. п. Еще бывает прошлое «как источник мудрости», — некоторые обстоятельства или сюжеты, являющиеся своего рода притчевым запасником, то есть представляющие собой конденсированную жизненную мудрость, куда можно обращаться по мере необходимости и опираться на нее, интерпретируя каждый раз нужным для текущей жизни образом. Кроме того, прошлое у идеалиста, как и у других людей, может быть веселым, глупым, легкомысленным, поучительным или тяжелым, но за всеми этими эпитетами у него открывается гораздо более тонкое и конкретное содержание, чем можно подумать, просто слушая эти слова. Однако, попросив его уточнить, какой же смысл скрывается за глупым прошлым, вы вряд ли сможете точно его понять, потому что его ощущения — это тонкие оттенки качеств, которые поддаются передаче лишь с большим трудом. В лучшем случае, в качестве иллюстрации, он расскажет вам историю, которая передаст настроение того или иного периода своей жизни, но вы должны воспринимать именно настроение его рассказа, а не конкретные детали и подробности. Какое же это будет настроение? Ну, глупое, конечно. Но не просто глупое, а обаятельно глупое, легкомысленно обаятельно глупое, по-деревенски легкомысленно обаятельно глупое и т. д.

Отношения с прошлым и будущим у идеалиста, как правило, отмечены дополнительными качествами. Поскольку сами по себе атрибуты прошлого и будущего являются качествами, они апеллируют к его мировосприятию, но окрашиваются дополнительными оттенками, иногда многими. Будущее бывает «отдаленное», бывает «очень отдаленное», бывает «вероятное», «невероятное», «желательное при определенных условиях» и т. д. Какие-то из этих эпитетов наиболее тесно связаны у него с эпитетом «будущее», какие-то эпитеты сопутствуют в его внутреннем мире эпитету «прошлое», но какие именно, вам стоит выяснить, если вы хотите понять этого человека достаточно хорошо.

Логика. Для того, чтобы понять логику идеалиста, нужно тщательно разобраться с тем, что он считает основой для нее. По идее, основа математической логики — это факт, или утверждение. Однако само понятие факта или утверждения слишком конкретно для идеалиста, поэтому, если даже внешне речь его напоминает логическое рассуждение, качественный смысл он вкладывает не только в логические связки (и, или, не), но придает его также и логическим элементам, то есть фактам, которыми он оперирует. Обычно логика идеалиста достаточно текуча, поскольку объекты, которыми он оперирует, — это преимущественно качества или факты, их представляющие или к ним тяготеющие — каковые объекты, в принципе, плохо поддаются логической обработке, и поэтому, говоря про логику идеалиста, следует понимать, что это не более, чем логически ориентированная речь, смысл которой скорее убеждение, нежели доказательство. Например, имея целью доказать, что Днепр впадает в Черное море, идеалист не станет аргументировать это географической широтой и долготой реки вблизи устья и расположением Черного моря, а будет рассуждать в таком роде: «Вода в реке имеет склонность течь по направлению местности вниз; большая часть рек Восточно-европейской равнины течет или на север или на юг; располагаясь в южной ее части, Днепр, естественно, течет на юг, а единственный большой водоем в южной части равнины — это Черное море, а потому велика вероятность того, что Днепр впадает именно туда». Если идеалисту не нравятся чьи-то рассуждения, он не будет искать в них дыру, а даст некую общую оценку, например, он скажет: «Слабовато» или «Ваши рассуждения недостаточно стройны» или «Вы чересчур твердо стоите на своих позициях», — и возразить ему по существу будет чрезвычайно сложно. Зато если качество ваших рассуждений его устроит, например, они окажутся «достаточно изящными», «весьма стройными» или «емкими», то он примет их, даже если с точки зрения формальной логики вы допустили грубые ошибки. Этот человек совершенно спокойно может сказать собеседнику, пытающегося его в чем-то убедить: «Мне не нравятся ваши рассуждения, они убоги», — и сам он, получив подобную оценку, сочтет ее имеющей право на существование и, более того, она будет для него содержательной, хотя для прагматика в этих словах нет совершенно никакого смысла.

Энергия. Если для мистика-харизматика характерна неопределенная сила, собирающая людей вокруг абстрактной идеи, то для идеалиста характерна сила, направляющая людей к определенному аспекту или качеству. При этом сам идеалист является носителем этого качества и оно проявляется через него с чрезвычайной энергией. Однако чересчур конкретно специфицировать энергию и предопределять формы, в которых она выразится, идеалист не склонен.

Например, идеалист в роли учителя рисования ограничивается тем, что приносит в класс кисти и краски, ставит композицию и вдохновляет учеников на то, чтобы они начали рисовать, а уже конкретные цвета и формы, которые они выбирают, волнуют его гораздо менее, чем некое общее эстетическое чувство или эстетическая вибрация, которая повисает над классом и которую он старательно поддерживает. Неудачные и некрасивые линии, плохо сочетающиеся краски на листах отдельных учеников его нисколько не огорчают, если он в целом видит, что ученики вдохновляются и стараются. Он верит в силу своего эстетического потока, который рано или поздно проникнет в души его учеников. Учитель рисования предметного уровня ведет уроки совершенно по-другому, тщательно исправляет ошибки, иногда сам рисует в альбомах учеников, и это совершенно другой тип учителя.

Если говорить о социальной деятельности, этому человеку хорошо поручать какой-нибудь ее аспект, например, аспект деятельности фирмы, который соответствует его склонностям, и тогда он будет следить за тем, чтобы соответствующие энергии и качества вошли в плоть и кровь фирмы и наполнили ее целиком; при этом о других аспектах ее деятельности он может совсем не думать (эти сферы можно поручить другому человеку, также качественного уровня, но с иными склонностями).

Любимые роли и герои. Вообще, чтобы лучше понять человека, следует узнать, каковы его любимые роли и любимые сказочные и литературные герои. Любимые роли идеалиста в театре называются характерными, это роли, которые представляют какую-либо черту характера, какое-либо качество героя и содержание роли заключается в развитии и проработке этого качества, в его демонстрации в различных ситуациях и на различном материале.

Если говорить, например, о сюжете волшебной сказки, герой которой совершает путешествие в потусторонее тридевятое царство, проходит множество испытаний и получает разнообразные магические умения, то, с точки зрения идеалиста, он слишком универсален. Строго говоря, героя сказки следовало бы отнести к синтетическому типу: он должен уметь делать все, а волшебные помощники, с которыми он учится дружить и волшебные предметы, которыми он учится пользоваться, представляют собой как бы аспекты его будущей синтетической силы. Идеалист, как правило, идентифицирует себя именно с такими помощниками, символизирующими определенные качества или черты, — так например, Василиса Премудрая и Конек-горбунок представляют качество мудрости, способность найти выход из затруднительного положения, Змей-горыныч представляет качество разрушения, а второстепенные герои: Объедало, Опивало, искусные мастера любых профессий, например, фехтовальщик, который может крутить над собой меч с такой скоростью, что ни одна капля дождя на него не попадает, — все эти персонажи представляют собой различные качества, и с ними с удовольствием идентифицируется идеалист. Так начинается сказка Пушкина о царе Салтане:

Далее царь выступает, как ему, царю, и положено, в синтетической роли, то есть находит место для каждой из троих сестер: на третьей женится, второй поручает стать ткачихой, а первой — поварихой. Такая синтетическая роль, свойственная царю, для идеалиста слишком сложна, он не склонен так разбрасываться. Ему естественно взять одно качество, но зато прорабатывать его глубоко. Так, например, у каждого художника, который пишет красками, есть свой любимый цвет или цветовая гамма, в которой он в основном работает, осваивая ее до тонкостей. При этом нередко колористам, то есть художникам, пишущим разными цветами, бывает сложно осваивать утонченную графику с ее точной проработкой мельчайших форм и деталей (последнее уже типично для предметного уровня).

Работа. Идеалист склонен абсолютизировать качественный уровень. В какой-то момент ему может показаться, что реальность — это и есть качества и их оттенки. Другими словами, он может полностью забыть, что предметный уровень является для качественного фундаментом, что качества сами по себе недостаточны для того, чтобы существовать, то есть, с точки зрения предметного уровня, идеалист может показаться беспредметным, и эта беспредметность для него большой соблазн. Можно сказать, что качества подобны приправам к салату, но невозможно сделать салат, имея в руках лишь соль и перец, пряности и растительное масло. В нем должна быть еще и какая-то основа (картошка, огурцы, свекла, зеленый лук). Однако неправильно искать качества на самом предметном уровне, их там нет. Они являются своего рода абстракциями и существуют в иных, более высоких вибрациях, нежели элементы и объекты предметного уровня. Таким образом, работа на качественном уровне есть вполне определенная работа, принципиально отличающаяся от работы как на синтетическом, так и на предметном уровне.

Это относится не только к оперированию абстрактными понятиями в противовес к предметному мышлению и предметной деятельности: то же самое относится и к области эмоций: существуют эмоции совершенно конкретные, связанные с теми или иными событиями жизни человека, а существуют эмоции, в известной мере неопределенные, но являющимися в текущей жизни человека фоновыми, с которыми он также может определенным образом взаимодействовать, или противясь им, или же им подчиняясь и их в себе культивируя. Совершенно нормально, например, когда в жизни этого человека по конкретным поводам возникают раздражение, негодование, даже злость, и в то же время очень плохо, если эти эмоции становятся фоновыми и сопровождают всю его жизнь от пробуждения и до засыпания. Работа с локальными эмоциональными проявлениями — это один пласт внутренней работы, который можно отнести к предметному уровню, а работа с фоновыми эмоциональными состояниями — это совершенно иной пласт внутренней работы, который можно отнести к качественному уровню.

Психология. Мир качеств можно представлять себе как мультипликационный фильм, герои которого могут произвольно менять пропорции и — в известных пределах — формы своего тела, но сохраняют неизменными его общую структуру и темперамент. Идеалист живет не событиями, а состояниями, и точно так же он воспринимает других людей. Он может сказать, в порядке комплимента: «Вы сегодня хорошо выглядите», «Вы красивы», «Ты бодр». В этих характеристиках обязательно будет указана какая-то конкретная черта, но она не будет конкретизирована до предметного уровня, например, идеалист может упомянуть про прекрасный цвет лица, но не станет говорить отдельно про нос, щеки, лоб; если его внимание привлечет вновь появившаяся морщина на лбу знакомого, он заметит: «Однако ты поморщинел», — но никогда не скажет: «Какая противная у тебя появилась морщина». Его идеалы — это в высочайшей степени проработанные качества, причем на каком именно материале будут эти качества проработаны, ему почти безразлично. Если в качестве идеала у него выступает та или иная ипостась или род божества, то идеалист никогда не станет рассматривать, например, икону с точки зрения конкретных подробностей рисунка — для него важно общее ощущение, соответствующее той черте, которую он ищет у своего Бога, например, любовь, милосердие, доброта, могущество. В своих идеалах он не будет слишком конкретен, но идеалы мистика-харизматика покажутся ему чересчур абстрактными и неясными. Попадая последнему под крыло, идеалист поинтересуется, каким именно аспектом деятельности он должен заниматься, и постарается уяснить себе этот аспект, а пока этого не произойдет, будет чувствовать себя некомфортно.

Способы защиты. Защищаясь от человека синтетического уровня (мистика-харизматика), идеалист попытается найти аспекты или ракурсы, в которых он чувствует свою силу. Критика мистика-харизматика, как правило, не только беспредметна, но и безаспектна, она тотальна. Например, он может сказать идеалисту: «Ты никуда не годишься», — в ответ на что идеалист возразит: «Как же? Ведь я так замечательно пою по утрам!» Если критика мистика-харизматика продолжается, идеалист найдет у себя другую замечательную черту, и т. д.

Защищаясь от нападения другого идеалиста, наш герой может проявить удивительную виртуозность, меняя расцветку подобно хамелеону и таким образом приспосабливаясь к своему противнику, так что тот быстро обнаруживает себя не противником, а другом; или же, сражаясь с противником на качественном уровне, идеалист ловко противопоставляет одним качествами искусные комбинации других. Такого рода спор двух идеалистов может произвести на прагматика очень неприятное впечатление: ему покажется, что два человека просто льют воду, долго и мутно спорят ни о чем, хотя для участников спор исполнен смысла и тончайших, не видимых непосвященному оттенков. Так нередко ведутся словесные баталии в кабинетах министров и парламентах: для людей, которые не посвящены в истинный смысл произносимых речей, они могут показаться избитыми истинами или демагогическими маневрами, в то время как для самих участников эти прения имеют совершенно конкретный смысл и значение.

Защищаясь от нападения человека предметного уровня (прагматика), идеалист непременно сошлется на какое-то общее положение или соображение, закон природы, который не дает ему возможности, например, предпринять адекватные ответные действия или признать критику справедливой. «Ну и что из того, что я вчера не пришла на свидание? Ведь в целом же я человек надежный! В мыслях же я тебе никогда не изменяю, и это главное, не так ли?» С точки зрения прагматика, это не так, но у него язык не повернется сказать это, когда обаяние качественного уровня уже полностью вскружило ему голову. Ведь в самом деле, что значат невымытые тарелки перед лицом великой любви?!

Слабые места у идеалиста связаны с плохой проработкой синтетического и предметного уровней. Он, с одной стороны, плохо центрирован, а с другой — недостаточно конкретен и предметен; это дает ему ощущение неуверенности своего существования в этом мире. Он может вывернуться почти из любой ситуации, но он плохо понимает, что такое он есть; кроме того, в глубине души он ощущает свою недостаточную материальность: он не знает, что он есть в целом, и он плохо понимает, что он есть конкретно, — однако ни в том, ни в другом он, как правило, себе не признается. Оперируя качествами, всегда есть соблазн делать это слишком легко, забывая про то, что за каждым качеством стоит громадный класс предметных явлений, являющихся материализацией (воплощением) этого качества; так, само качество зеленого цвета становится весомым и материальным, когда человек способен помыслить все зеленые объекты, то есть все предметы, обладающие тем или иным оттенком зеленого цвета. Если же употреблять слово «зеленый» или произвольно смешивать на холсте зеленую краску с белилами, не имея в виду ничего конкретного, то возникает иллюзия свободы, которая позволяет на место данного качества поставить любое другое, и они перестают быть сколько-нибудь реальными, и из области творческого воображения человек переходит в область пустых фантазий, например, на место обобщающей научной мысли, основанной на большом экспериментальном материале, приходят легковесные спекуляции.

Конечно, качества могут возникать не только как результат абстракции предметного мира: они могут появляться и как результат разворачивания синтетического объекта как грани, которыми манифестирует себя его целостность, но и в этом случае нужно достаточно ярко и объемно ощутить этот объект и лишь после этого пытаться помыслить или иным образом воспринять свойственные ему качества. Если этого не сделать, то попытка раскрытия целостного объекта оказывается неудовлетворительной и результат будет бледным и невыразительным. Рассказывают, как один начинающий поэт позвонил своему другу и сказал: «Ты знаешь, я написал поэму о любви». «Ну и как?» — спросил друг. «Ну что тебе сказать? Исчерпал тему!» — удовлетворенно заявил поэт.

Свобода. Для человека качественного уровня очень важно понятие свободы, в первую очередь от ограничений предметного уровня, в том числе таких, которые на самом предметном уровне кажутся совершенно необходимыми. (Например, на качественном уровне не существует понятий элемента и части и соответственно понятий связи и границы). С другой стороны, эта свобода должна сочетаться с ответственностью как перед самим предметным уровнем, так и перед синтетическим уровнем; другими словами, работая с качествами, идеалист не должен забывать, что они относятся к единому объекту, а если он упускает это из виду, то может незаметно для себя уйти далеко в сторону и оказаться в той части качественного пространства, которая соответствует совершенно другому объекту. При этом комбинировать и соединять друг с другом синтетические объекты так, как это делается с элементами предметного уровня, на синтетическом уровне невозможно. Поэтому хотя между качествами не бывает противоречий, приводящих к их несовместимости (последнее характерно для предметного мира), тем не менее возможны такие комбинации качеств, которые не соответствуют вообще никакому реальному объекту, и тогда идеалист оказывается как бы в пустом пространстве: ему кажется, что он занимается чем-то содержательным, а в действительности содержание давно его покинуло. Так художнику, пишущему абстрактную картину на холсте, дана, глазами поверхностного наблюдателя, абсолютная свобода — он в любом месте может положить любую краску — но если у художника при этом нет определенного эстетического образа, воплощением которого является данная картина, то смотреть на нее впоследствии будет совершенно неинтересно.

Сам себе идеалист может казаться весьма определенным: он скажет: «Я люблю это и не люблю того», — но в качестве объектов его любви и нелюбви выступают обычно не конкретные объекты или обстоятельства, а соответствующие качества. Он скажет: «Я люблю, чтобы мне было тепло», а не: «Я люблю свой серый пиджак (шерстяную юбку)». В определенном смысле он обладает широким характером, то есть он не станет привязываться ни к каким конкретным деталям и подробностям, но может, тем не менее, быть весьма капризным, требуя, например, совершенно определенного качества чая или кофе, который он пьет по утрам: напиток должен быть достаточно (но не слишком) крепким, весьма горячим, немного терпким и т. д. Для окружающих этот человек может быть хорошо понятен и описуем в своих качествах, но при этом бывает очень трудно определить каким-либо одним словом его сущность: на вопрос, что он такое есть, трудно ответить даже самым близким для него людям; вероятно, он и сам затруднится ответить на этот вопрос, да и, честно говоря, он его и не особенно волнует, и если когда-то он им и задается, то в качестве ответа приходит не синтетическое описание, а те или иные качества, которые не могут дать ответа и по существу являются уходом от него. Увидеть за собой единый символ или идею ему чрезвычайно сложно, и окружающим тоже; образно говоря, идеалист растекается по пространству, но понять, что именно растекается и из чего оно конкретно состоит, очень трудно.

Эмоции идеалиста не связаны напрямую с тем, что происходит с ним и вокруг него; его душа как бы резонирует на внешние события, и ее отзвук может быть весьма причудлив. Внимательное наблюдение показывает, что спектр его эмоций может быть не так велик, но для него существенны их тонкие оттенки; в то же время он склонен поддаваться настроениям и ощущать приходящую эмоцию тотально, как будто она приходит навсегда, даже если вызвавшее ее переживание было совершенно мимолетным. Так, он может бесконечно растрогаться и умилиться теплой каплей дождя, попавшей ему на нос, причем поток эмоционально окрашенных ассоциаций уведет его весьма далеко от первичного импульса. Осознает он это или нет, его эмоциональный фон для него чрезвычайно важен, и он придает качеству своих эмоций большое значение и тонко их дифференцирует; особенно это относится к основным для него эмоциям, а иных он может просто не замечать — ни у себя, ни у других. Так, если он пессимист по натуре, и основная эмоциональная гамма у него минорная, он может с необыкновенной тонкостью выделять различные сорта своих плохих настроений, а хорошие все вместе как бы сваливать в одну кучу; при этом краткие периоды своего хорошего настроения он склонен отождествлять, считая, что существует одно хорошее настроение, и оно малоинтересно.

Единство мира. Мир для идеалиста чрезвычайно связен. Для него два объекта, обладающие общим качеством, уже тем самым имеют между собой нечто принципиально общее. Для него связь по одинаковым оттенкам чрезвычайно значима. В то же время, если для человека, находящегося на предметном уровне, связь между двумя частями или элементами в первую очередь обусловлена их пространственной близостью, то есть это связь по принципу соседства, то для идеалиста связь может быть обусловлена любым признаком, и для него не существует такого понятия, как расстояние. Однако различные качества могут быть для него не связанными никак, и более того, он может считать их принципиально несвязуемыми, поскольку видения мира как синтетического целого у него нет, или во всяком случае к этому видению ему нужно пробиваться с очень большим трудом, отрекаясь от качеств, которые настолько ярко бросаются ему в глаза и различия между которыми он видит тоньше, чем кто бы ни было, — и тем труднее ему признать, что самые разнообразные качества могут быть проявлениями (манифестациями) Единого.

Общение. Общаясь с идеалистом, очень важно попасть на его волну, то есть найти такой аспект разговора или способ поведения, который ему близок и понятен. Тогда он примет вас целиком — по крайней мере, вам так покажется, и вам будет с ним легко до тех пор, пока вы поддерживаете то качество или ту модальность, которая ему знакома и близка. Но как только вы попытаетесь сменить эту модальность или перейти с качественного уровня на синтетический или предметный, ваше взаимопонимание моментально улетучится: у вас возникнет впечатление, что вы для него просто пропали. Так, с людьми, одержимыми своей профессией, можно бесконечно долго обсуждать ее тонкости, но вы моментально теряете с ними контакт, выходя за пределы соответствующей темы. Одной известной артистке сказали, что актер имярек женится. Она спросила: «На ком? Надеюсь, на актрисе?» — и когда ей ответили: «Нет», — она в негодовании воскликнула: «Неужели из публики?!»

Когда идеалист ведет разговор, он обращает внимание не на существительные, а на глаголы, прилагательные и наречия, то есть на слова, описывающие качества. Если таковых не наблюдается, он начинает скучать и предлагаемый ему текст становится ему малопонятным, или же он переспросит вас и попросит уточнить: «Ну ты скажи в общем, как там было? Хорошо, плохо, тепло, холодно, приятно, мерзко, голодно, сытно?» Подробности его утомляют. Он понимает такие детали, за которыми для него с очевидностью встают понятные ему качества, и в этом умении подняться от объекта к качеству заключены его сила и его слабость, потому что он может делать это очень точно и содержательно, но может и очень сильно ошибаться.

Если он вами недоволен, он скажет: «Ты какой-то сегодня серый (скучный)», — то есть откажет вам в определенном качественном содержании; его критика не будет ни предметной, ни тотальной, но он отметит какой-то аспект, который ему не понравился, хотя подробной и детальной аргументации, как говорится, с фактами в руках, вы от него не дождетесь. Если он с вами поссорится, вы можете услышать от него массу неприятных слов, но не в виде фактов, а в виде ваших собственных негативных и отталкивающих качеств, причем способ, которым он определил, что вы обладаете всеми этими качествами, вам будет совершенно непонятен. Вам иногда захочется спросить: «А с чего ты взял, что я такой-то?» — но ответа на этот вопрос вы не получите, в лучшем случае услышите: «Я тебя отлично знаю, и вообще это не нуждается в доказательствах».

Ему трудно объяснить, что другим людям нужны не только качества, то также и предметное содержание, что сидя на мягком диване приятного зеленого цвета, можно еще поинтересоваться, чем набиты его подушки и как называется ткань, из которой они сделаны; с его точки зрения, эти подробности абсолютно излишни — точно так же, как и высшее назначение дивана как такового и единая мысль, его породившая.

Представления о психике. Идеалист видит свое и чужое подсознание как набор модальностей, или настроений, в которые он может впадать в зависимости от обстоятельств, и которые определенным образом его настраивают, как бы подталкивая в определенном направлении. Чересчур конкретные подробности, с его точки зрения, подсознание не волнуют; например, он может сказать, что у него в подсознании есть некоторое забитое начало, есть озлобленное начало и есть начало, страстно стремящееся к прекрасному, но привязывать эти начала к конкретным фактам своей биографии или каким-то конкретным переживаниям он не станет.

С его точки зрения, личность представляет собой набор определенных тенденций, регулируя которые, человек живет; сами эти тенденции представляются ему достаточно абстрактно, как определенные качества, например: жадность, трусость, мудрость, храбрость, стремление во всем идти вдоль (поперек) логики событий и т. д., причем в этих качествах он может видеть такие оттенки, которые окажутся совершенно не замеченными окружающими. Например, просто понятие храбрости может оказаться для него слишком неопределенным, и он будет различать храбрость при защите невинно обижаемых жертв, храбрость, проявляемую в далеких путешествиях, храбрость, необходимую для выяснения отношений с родителями и многие другие ее разновидности, причем для него это будут совершенно разные качества. Однако конкретные обстоятельства, при которых происходит самовыражение личности, для него, как правило, несущественны: он считает, что главное в личности — это набор проявляемых ею психологических атрибутов, а не ее конкретное поведение.

Обучение. Идеалист хорошо учится, если сам процесс обучения идет в знакомой и приятной для него модальности, или если есть некоторое качество, которое им априорно любимо, а обучение идет под соусом дифференциации и углубления этого качества. Например, при изучении иностранного языка ему лучше всего взять близкую для него тему и в первую очередь выучить слова и обороты, прямо относящиеся к ней, а все остальные слова преподаватель может вводить, вставляя их попутно в контекст основной темы. Если же тема идеалисту совершенно незнакома, а соответствующие качества им не освоены, то обучение пойдет для него с чрезвычайным трудом, а попытки усваивать какие-то маленькие кусочки и элементы без ощущения сквозной и хотя бы немного знакомой темы окажутся весьма малоэффективными; ему будет непонятно, так сказать, к чему все это; если же он понимает, «к чему», то его восприятие материала кардинально улучшается. Он, если воспользоваться гастрономическим сравнением, поклонник соусов: если соус ему нравится, он съест с ним все, что угодно, если же не нравится, то как бы хорошо ни было основное содержание блюда, оно не пойдет ему впрок.

Уровни проработки

И в заключение рассмотрим три основных уровня, на которых может существовать идеалист.

На варварском уровне идеалист совершенно оторван в своих фантазиях как от предметного мира, так и от собственного центра. Абстракции, в которых он пребывает, с одной стороны, не наполнены для него никаким существенным смыслом, и одни легко могут быть заменены другими, а с другой стороны, их течение ничем не управляемо, и никакой скрытый смысл, соединяющий их воедино, также не просматривается. Такого рода абстрактными мечтаниями переполнена история человечества; их привлекает пестрый мусор качественного мира, в изобилии валяющийся на его задворках. В то же время этот варварский уровень, вероятно, неизбежен для любого человека, который в своем развитии поднимается вверх от предметного уровня к качественному. Первые опыты абстрагирования и поиска качеств, соответствующих определенной сфере предметного мира, всегда бывают неудачными или малоудачными: получающиеся абстракции и обобщения в лучшем случае имеют какой-то смысл для человека, который их делает, но ни для кого другого.

Идеалист-варвар, однако, ни в коей мере не склонен считать свои фантазии и свое мировосприятие убогим или хотя бы несовершенным; напротив того, они представляются ему имеющими не только личную, но и мировую ценность. Он выше бренной действительности и в глубине души уверен, что его фантазии направляемы Универсальным Высшим Началом — просто это Начало трудно указать явно (и последнее совершенно справедливо). Вероятно, наибольшим недостатком идеалиста-варвара является принципиальное отрицание как предметного, так и синтетического уровней: первый он презирает, второго попросту не замечает, или не считает его сколько-нибудь важным, по крайней мере, не считает его для себя обязательным. Если спросить его напрямую: «К чему относятся твои рассуждения, каков их объект?» — он скорее всего скажет, что объект этот существует, но пока что рано говорить про него что-либо чересчур определенное. А пока можно упиваться различными его качествами, играть, заменяя один атрибут другим, другой — третьим, и все это представляется ему совершенно безнаказанным и безопасным.

Идеалистически-варварское поведение характерно для многих людей, вступающих на духовный путь не по внутреннему зову, а по велению моды. В поисках себя можно менять различные увлечения, можно заниматься буддийской медитацией, голодать, предаваться разным йогам… — и все это на качественном, но не на предметном и синтетическом уровнях. Синтетический уровень в данном случае означает тотальное погружение прозелита в выбранную им тему, когда все в его жизни посвящено ей (одна барышня охарактеризовала соответствующий период своей жизни такими словами: «Тогда я жила духовной жизнью, не предохраняясь»), — чего, как правило, не происходит. Предметность означает конкретное и подробное погружение в тему, которой прозелит начинает заниматься, чего он также избегает. Для него важен сам по себе набор определенных идей, слов и вибраций, к которым он прикасается, но которым он не разрешает пройти внутрь себя достаточно глубоко, ибо полное вовлечение, как он чувствует, для него опасно, и во всяком случае, он не имеет его в виду. Если же оно начинает ему угрожать, он с большой легкостью меняет сферу своих увлечений и вновь оказывается талантливым новичком, столь же способным, сколь неглубоким и непоследовательным.

Идеалист-любитель по-прежнему играет качествами и атрибутами, не ощущая их обязательности и строгой детерминированности, но они уже приносят отчетливую пользу — по крайней мере могут ее приносить.

Какое свойство отличает психолога-любителя или дилетанта от обычного человека? В первую очередь это своеобразное ясновидение, которое позволяет ему войти в глубокий контакт с другим человеком, найдя точные эпитеты для его состояния. Кому мы доверяем? Конечно, людям, которые нас ощущают, но не видят при этом насквозь. Именно такое впечатление способен создать идеалист-любитель со склонностью к практической психологии. Не ждите от него точного и подробного анализа состояния вашего подсознания, но, в какой-то мере интуитивно, он может во многих случаях вам помочь понять самого себя, осознать собственные состояния и помочь решить, в каком направлении следует искать выход из вашей мучительной внешней или внутренней проблемы. Он скажет: «Мне кажется, к этой теме следует подходить так-то», — и, как ни странно, это вам поможет. Идеалист-дилетант ощущает некоторую связь с предметным планом и интуитивно старается подбирать качества так, чтобы они были отражением реальности, а не только лишь продуктом его свободной фантазии. С другой стороны, его фантазия далеко не настолько свободна, как у идеалиста-варвара. Она всегда в какой-то мере подчинена некоторому, пусть еще достаточно абстрактному, центральному замыслу или центральной идее, которая призвана собрать вместе качества и аспекты, составляющие основной предмет его внимания. Разница между идеалистом-варваром и идеалистом-любителем заключается, например, в том, что идеалист-варвар способен мечтать о дворце, в котором он будет жить, если внезапно разбогатеет, не имея не только никакого капитала, но и никаких видов на его приобретение. Идеалист-любитель, размышляя о своем жилье, прежде всего ограничит свои фантазии небольшим домиком и определенной страной, о которой он будет иметь некоторое представление и язык которой он будет знать. Кроме того, такого рода фантазии он позволит себе лишь в преддверии крупного заработка, который для него реален и который сделает приобретение такого дома возможным. Когда необходимый капитал у него скопится и выбор проекта и постройка дома станут реальностью, он с удовлетворением отметит, что его мечты и фантазии не только могут быть реализованы, но и помогают практической реализации проекта. В то же время связь с предметным планом и выработка его качественных определений для идеалиста-любителя дело непростое, и он легко может в этом ошибаться. То же относится и к осознанию единой цели, единого центра его рассмотрений. Этот центр может незаметно для него измениться, что в большой мере обесценит его усилия, но сам он может этого долгое время не замечать. Так молодой отец, глядя на малолетнего сына, может строить планы, как он будет обучать его своей профессии, не замечая того, что необходимых для этого дела склонностей и черт характера у его ребенка попросту нет, и что его интересуют совершенно другие аспекты жизни. Когда сын подрастет, он столкнется с необходимостью разрушить довольно сильный образ, созданный его отцом, и между ними со временем назреет крупный психологический конфликт.

Для уровня идеалиста-любителя характерно отсутствие ощущения ответственности за свою работу в качественном мире. Его жизнь там в чем-то подобна жизни ребенка, который, играя в песочнице, осваивает как материал и инструменты, так и формы, которые он может создать из этого материала этими инструментами. Подобным образом чувствует себя идеалист-любитель, но не в мире форм, а в мире качеств и абстрактных идей.

Для идеалиста-профессионала качества и идеи, с которыми он работает, почти так же материальны, как предметный мир. Он работает с ними, подчиняясь ни чуть не менее жестким ограничениям, чем те, которые с очевидностью представлены нам на предметном уровне. Действительно, груз в один килограмм можно уравновесить гирей, весящей один килограмм, а гиря, весящая полкило, его не перетянет. Казалось бы, в таких категориях, как добро и зло, измерение невозможно, и, следовательно, человек, работающий в качественном мире, гораздо более свободен и гораздо менее контролируем; однако у идеалиста-профессионала это не так. Прежде всего, его качества и абстракции тесно связаны с предметным миром и контролируются последним, то есть они не могут быть произвольными, а должны быть результатом обобщения или абстракции реальности предметного мира. С другой стороны, они должны быть проявлением или разверткой некоторой единой идеи, которая для идеалиста-профессионала совершенно отчетлива, хотя бы даже он о ней и не упоминал. Однако интуитивно он чувствует ее достаточно хорошо, и принимает во внимание качества или аспекты, которые ей не соответствуют. Так опытный цензор запрещает к печати не только те произведения, в которых содержится конкретная информация, запрещенная к разглашению, но и те, чей дух не соответствует духу государства, на которое он работает, и, в особенности, приносящие вред этому духу. Что такое дух господствующей идеологии, он вряд ли сможет выразить словами, но ему это и не нужно, он прекрасно его чувствует и всегда может с точностью сказать, какое художественное произведение находится в этом духе и поддерживает его, а какое — противоречит и ослабляет.

Уровень идеалиста-профессионала, — это, например, уровень писателя или художника, который сопрягает друг с другом различные абстрактные понятия, слова или краски, но при этом в его произведениях неизменно ощущается определенный стиль. Этот стиль, который и создает ощущение единства, служит проявлением определенной единой идеи, которая подчиняет себе, причем довольно жестко, различные аспекты и качества творимого объекта (романа или картины). Эти качества являются манифестациями центральной идеи, и в художественном произведении компонуются, подчиняясь совершенно определенным законам, которые хорошо ощущает идеалист-профессионал. Соблюдение этих законов, ведущее к созданию и сохранению стилевого и идейного единства, с одной стороны, и пристальное внимание к реальности предметного мира, на который как бы намекают и указывают абстракции мира качественного, с другой, являются отчетливыми признаками идеалиста-профессионала. Другой его особенностью является способность, не выходя за рамки качественного уровня, моделировать его объектами и категориями объекты предметного и синтетического уровней. Однако этот человек вряд ли будет универсалом; скорее всего, он выберет ограниченный вид деятельности и близкие ему ее аспекты и будет их разрабатывать, доводя до совершенства. Это может быть поэт-лирик, или художник-абстракционист-гений зеленого цвета, или мастер испанской гитары, но вряд ли этот человек станет архитектором или писателем-романистом, который с равным интересом и пониманием живописует все стороны человеческой жизни.

Глава 3 Прагматик

В этой главе мы рассмотрим человека, в чьей жизни главный акцент стоит на предметном архетипе. Этого человека можно условно назвать прагматиком. Символом мира для него могла бы быть куча песка, состоящая из миллиона песчинок, каждая из которых необыкновенно привлекательна и радикально отличается от всех остальных. Мироощущение этого человека конкретно и предметно, он чувствует, что мир состоит из частей и частичек, совершенно разных и чрезвычайно интересных. Каждая из них имеет непосредственные связи со своими географическими соседями и более тонкие, более сложные связи с некоторыми другими. Однако характер этих связей и та общность, которая имеется между разными, но похожими в чем-то друг на друга частями, для него категории не вполне ясные и труднопостижимые.

Прагматик ощущает мир как совокупность форм и элементов этих форм. Он видит, как формы составляются из элементов и распадаются на них же. Когда он ощущает себя формой и чувствует свою связь с большими формами, он ощущает себя в этом мире, в противном случае ему непонятно, где он находится. Войдя в комнату, он должен понять, на какой стул ему сесть, а если он сядет на другой стул, ему будет некомфортно. Темы разговоров и цвета одежды окружающих существенны для него в гораздо меньшей степени.

Религиозность. Бог для прагматика — это подробность. Его религиозность достаточно смутна, а если он попытается определить ее в словах, то получится приблизительно стихийный пантеизм, то есть он видит Бога везде, но очень редко в чем-то конкретном. В редкие минуты его жизни Бог проявляет себя очень явно и очень ярко, и всегда в какой-то совершенно определенной форме, которая вдруг наполняется ярко выраженным Божественным содержанием. Обычно это бывает недолго. Идеи Единого Бога, бескачественного Бога и Бога, воплощенного в тех или иных абстрактных качествах и атрибутах, для него чужды, все это для него чересчур абстрактно и неопределенно и никаких реальных чувств, в том числе религиозных, не вызывает.

Окружающим этот человек может казаться материальным, мелочным, приземленным, но он может видеть Бога за конкретными объектами гораздо ярче, чем иной представитель синтетического или качественного уровней; однако это его видение настолько интимно и не выразимо доступными ему средствами, что как правило он оставляет его при себе, и только очень проницательный наблюдатель может заметить, что общение с некоторыми объектами является для прагматика в сущности молитвой или религиозным ритуалом. Скорее всего, он будет равнодушен к религии в ее обычных формах, или же, тщательно исполняя ритуал, будет ощущать религиозность в нем самом, а не в тех эмоциях и переживаниях, которые должны приходить к нему во время непосредственного общения с Богом. Бог как Творец мира или как Первопричина всего сущего для него чересчур абстрактен, а Бог, творящий чашечку чая со сливками и сахаром, — это уже что-то, во что он способен поверить. А если вы в это не верите, то приходите к нему и попробуйте, вкус действительно божественный.

Очень своеобразны представления прагматика о карме как о законе причин и следствий. Он совершенно искренне убежден, что если в мире и существуют подобного рода законы, то они являются совершенно точными, и данный поступок повлечет за собой в совершенно определенное время точно определенное следствие. Свободу воли прагматик также понимает совершенно конкретно, как способность совершить тот или иной выбор в данной жизненной ситуации и получить соответствующий, тоже совершенно конкретный, возвратный удар или вознаграждение от судьбы. Например, если он верит в перевоплощения, он вполне может приписать свой плохо поддающийся лечению геморрой тому обстоятельству, что в прошлой жизни, сгоряча и не разобравшись, кого-то напрасно посадил на кол; или, дав однажды приют бездомному, он в дальнейшем будет гораздо спокойнее отправляться в путешествия, будучи уверен, что без ночлега в незнакомой местности никак не окажется (с такими-то кармическими наработками!). Посмертные миры он представляет себе совершенно конкретно и рельефно: с определенными ландшафтами и населяющими их обитателями, с посмертным одеянием души в определенную плоть и т. д. Жизненный путь для него не абстракция, а совершенно реальное путешествие, гораздо менее метафорическое, чем обычная пыльная проселочная дорога. Для него слова: «Я встречал вас на своем жизненном пути», — означают нечто совершенно конкретное и гораздо большее, чем просто утверждение о состоявшемся ранее знакомстве.

Отношения со средой у прагматика совершенно конкретны. Он выбирает в ней части и формы, которые ему нравятся, и стремится их присвоить; от частей и форм, которые ему не нравятся, он старается отгородиться, а части, которые для него безразличны, но возможно перспективны как друзья или помощники в будущем, он имеет в виду, но ничего по отношению к ним раньше времени не предпринимает. В дружественной среде он ощущает себя комфортно и стремится найти в ней более приятное для себя положение; при этом он ощущает себя одним из элементов этой среды, хотя полного мистического слияния с ней, так как это понимает мистик-харизматик, у него не происходит, и более того, он никак не соотносит качество среды с собой. Среда для него — это набор объектов, одним из которых является он сам. В случае неблагоприятной среды, он воспринимает себя как чуждый среде объект, опять-таки никак не пытаясь выразить этот факт на качественном уровне. Например, взбираясь на скалу, он решает для себя вопрос: способен он это сделать или не способен; понятие гладкости скалы существует для него не абстрактно, а совершенно конкретно, а именно: в сухую погоду он взобраться может, а сразу после дождя — нет. В этом смысле он может говорить, что гладкость скалы увеличивается после дождя, но само по себе понятие гладкости ему чуждо. Для него чрезвычайно важно ощущение пространства, и адекватность, в том числе и психологическую, он во многих случаях будет переживать как свою способность вписаться в определенное пространство и стать его объектом. Психологический дискомфорт он часто воспримет как свою неспособность стать пространственным объектом или ощутит как пространственное выталкивание.

Модальности времени. Для прагматика времени как такового не существует, если исключить циферблат. Для него существуют события, для него существуют понятия раньше и позже, прошлого и будущего, однако эти характеристики обязательно должны быть привязаны к совершенно определенным событиям. Прошлое и будущее как категории для него недоступны. Оценивая проведенное время, он скажет: «Это было хорошее время, у меня были прекрасные встречи», — если же прекрасных встреч и других событий, которые ему бы понравились, не было, он скажет: «Это было скучное время, никаких событий не происходило». Вообще, для него проблема проведения или структуризации времени чрезвычайно актуальна, ему нужно, чтобы временной поток был заполнен понятным для него содержанием, и когда у него это не получается, он чувствует себя крайне дискомфортно. Если его приглашают куда-то, то он непременно задаст вопрос: «А чем мы будем там заниматься?» — и удовлетворится, лишь если ему покажут достаточно четкое расписание занятий; если же такового не будет, он выдумает его себе сам. Это не значит, что он не способен отдыхать или медитировать, но и то, и другое в его внутреннем пространстве должно быть совершенно четко обозначено как конкретное занятие.

Логика. Логика прагматика ближе всего к формальной, или математической, логике, но это не означает, что они совпадают. Для этого человека естественно иметь некоторые посылки — то, что он назовет фактами или основаниями для рассуждений — и руководствоваться определенными правилами, нарушение которых он достаточно четко регистрирует, хотя не всегда может выразить их словами. Что дается ему с большим трудом, так это дедукция, то есть вывод из общего утверждения частного. Общее утверждение не представляется ему сколько-нибудь убедительным основанием для серьезных выводов, зато он с легкостью из одного утверждения может выводить другое, а, в случае необходимости, способен сформулировать индуктивное утверждение, то есть вывести из одного-двух частных фактов общее положение, которое ему нужно и которое его устраивает. Его логика подчинена его подсознанию и его подсознательным желаниям в гораздо большей степени, чем ему кажется, хотя у него самого есть иллюзия, что его мышление строго, ясно и точно. Тем не менее он может считать, что исключение может подтверждать правило, хотя с логической точки зрения это не так. Его девиз можно сформулировать так: «Исключение подтверждает правило, если это правило представляется мне истинным или если оно мне нравится».

В своей практической жизни он руководствуется достаточно нехитрыми правилами, полагая, что в них заключается вся необходимая ему (да и другим) мудрость жизни. В тех случаях, когда этих правил не хватает, он поступает, как ему Бог на душу положит, искренне при этом считая, что нужное логическое основание может прийти к нему чуть позже. Обычно так и оказывается, он очень крепок задним умом. Колоссальная проблема для него заключается в том, чтобы понять, что качество может влиять на количество, а порой даже и определять его — в таких ситуациях он теряется и говорит, что они непостижимы или представляют собой проявление количественных законов, пока что еще не открытых.

Работа. За прагматиком стоит большая сила; это сила реализации того, что намечается на синтетическом уровне и направляется в целом на качественном. Прагматик реализует эти программы, без него любой проект остается лишь на бумаге или в воображении своего создателя. Прагматик эту силу, конечно же, чувствует и, более того, склонен считать ее основной, слегка (а на низком уровне весьма откровенно) презирая энергии, характерные для синтетического и качественного уровней. При этом он старается не замечать регулярно возникающих собственных неудач, когда одна деталь почему-то упорно не желает соединяться с другой, а третья оказывается чересчур дорогой или ее вовсе не удается достать — он склонен считать, что ему не повезло или что он не приложил достаточных усилий на предметном уровне, хотя в действительности ему может существенно не хватать качественного согласования или некоторой высшей устремленности, которая у развитых типов прагматиков существует как нечто само собой разумеющееся, а у неразвитых полностью отсутствует и поэтому, даже обладая большой силой на предметном уровне, довести что-то до конца они органически не в состоянии. Его сила заключается в том, что он способен определить, что конкретно требуется в данной ситуации и какой конкретный объект необходим для ее успешного завершения или продолжения — но не то, какие качества в ней следует проявить. Если синтетический уровень дает общую идею, а качественный — главное направление и регулирование различных аспектов деятельности, необходимой для завершения проекта, то предметный уровень обеспечивает проект конкретными деталями, оборудованием, рабочей силой и строительным участком.

Любимые роли и герои. В романах и сказках прагматика привлечет в первую очередь технология: его интересуют не столько моральные качества и душевные переживания героев, сколько их деятельность на предметном плане. Типичный прагматик с величайшим интересом будет читать роман «Таинственный остров» Жюля Верна, пафос которого заключается в выстраивании модели цивилизации небольшим коллективом людей, волей случая занесенных на необитаемый остров. Жюль Верн подробнейшим образом рассказывает, как эти герои с поразительным мужеством и упорством строят из подручных материалов дом, высаживают растения, исследуют растительный и животный мир и осваивают географию, заставляя служить остров собственным целям. Если прагматик читает роман о полярном исследователе, то наибольшее его внимание привлекут те страницы, где описывается подготовка к путешествию, приводятся рассуждения о необходимом провианте, технических средствах, нужных для преодоления льдин, торосов и водных промежутков между ними и т. п. Любимый его герой, вероятно, тульский Левша, сумевший подковать механическую блоху, а антигерой — преподаватель философии, в словах которого конкретного смысла, как не ищи, найти невозможно.

Психология. Само слово «психология» вызывает у прагматика если не протест, то некоторое недоумение. Ему не вполне ясен предмет этой науки. Человеческую психику невозможно (по крайней мере, в настоящее время) разъять на части так, как анатомия разнимает на части человеческое тело, поэтому сам предмет психологии, оперирующий в основном качествами и чертами человеческого характера, прагматику подозрителен. Тем не менее, какие-то определенные состояния, эмоции и черты характера он сам для себя уясняет (или ему кажется, что он их уясняет), и тогда он обозначает их определенными словами (иногда не общепринятыми, а свойственными его личному словарю) и этими понятиями оперирует. Общаясь с ним, очень важно понимать, что даже самые абстрактные слова и понятия он употребляет обычно в каком-то узко определенном смысле, который он подразумевает и который следует иметь в виду, а иначе вы можете понять его совершенно превратно. Например, если он употребляет слово «доброта», то крайне маловероятно, что он имеет в виду определенное душевное расположение и эмоциональный спектр, ему соответствующий. Скорее всего, под добротой он понимает способность в определенной ситуации совершить совершенно определенный поступок, например, в холодную погоду снять с себя теплую куртку и отдать страждущему или, приходя в гости, вручить каждому ребенку по конфете. Если вы скажете прагматику фразу: «Ты нехорошо вел себя по отношению ко мне», — неплохо уточнить, что вы имеете в виду, иначе вы можете оставить его в полном недоумении, особенно если вы хотите сказать, что он разговаривал с вами недружелюбным тоном, бросал на вас враждебные взгляды или вовсе вас игнорировал. Эти категории для прагматика чересчур расплывчаты; он поймет, если вы скажете ему, например, что он отдавил вам ногу или дезынформировал вас по совершенно определенному поводу. То, что для прагматика не укладывается в понятие определенного факта, для него не существует. Ему очень сложно доверять в известной степени (известной кому?): он или доверяет, или не доверяет (последнее для него тождественно позиции: доверяет, но проверяет).

На низком уровне этот человек верит в единственный способ контроля: — это тотальный контроль всех мелочей, ибо они никак не связаны для него вместе, а идеалом для него может быть универсальный порядок, который включает в себя прямой или косвенный, многоступенчатый, иерархический контроль за каждой мелочью, за каждым объектом или элементом. К самому понятию идеала он относится достаточно скептически; это может быть что-то само собой очевидное, само собой разумеющееся и само собой присутствующее в его жизни, но определять его точными словами он не станет; он просто пожмет плечами: или вы его понимаете, и тогда говорить не о чем, или вы не понимаете, и тогда объяснять вам это бесполезно. В абстракциях он не силен, если же ему нужно объяснить вам что-то абстрактное, он приведет конкретный пример, предполагая, что дальнейшее обобщение — это уже ваше дело.

На высоком уровне этот человек может быть духовным учителем, преподносящим высшие философские и духовные истины с помощью притч, в которых фигурируют бытовые жизненные сюжеты, нехитрые домашние и дикие животные, с простой логикой и стоящей за ней глубокой мудростью.

Как прагматик объяснит своему ребенку, что нельзя красть в универсаме? Разумеется, он не будет прибегать к абстрактным и потому (как он считает) маловразумительным категориям типа честности или законов мировой справедливости и воздаяния. Может быть, он скажет своему ребенку следующее: «Вещи подобны людям. Когда ты покупаешь вещь, она приходит к тебе домой как званый гость, а когда ты ее крадешь, ты приволакиваешь ее к себе насильно, против ее воли. Неужели ты думаешь, что такая вещь может принести тебе пользу? Нет, она будет тебе мстить за твое насилие над ней».

Психологические проблемы прагматика могут быть связаны с его слабой центрированностью. Ему трудно понять что есть он, его эго рассыпается для него в набор конкретных желаний, волевых импульсов, эмоциональных реакций, которые могут быть совершенно разными и для него никак не связываться в единое целое. Ему трудно увидеть за конкретными психологическими проявлениями определенные черты собственного характера, а за ними — внутреннее «я», манифестациями которого и являются как черты его характера, так и жизненные обстоятельства. Он считает, что если захочет, то сможет сделать все, что угодно. Это, может быть, так и есть, но вопрос в другом: зачем ему это нужно и вообще, что ему на самом деле нужно?

Психическая природа содержательна там, где начинаются качества, но до этого уровня прагматику труднее всего дойти. Если он хочет стать богатым, ему непонятно, что такое богатство, с какой суммы в обороте или недвижимости оно начинается; кроме того, ему непонятно, что может обеспечить ему надежность его приобретений, и это его слабое место. Даже нажив определенный капитал, он совершенно не уверен, сможет ли он передать его дальше, поскольку его дети могут сильно отличаться от него самого, и он это чувствует. Идея родовой преемственности через качества, которые он гораздо легче может передать своим детям, ему чужда, это для него слишком зыбкая почва.

Для него трудны предметные жертвы. Идея взаимозаменяемости объектов носит качественный характер, для него же все объекты совершенно различны и каждый обладает своим уникальным достоинством, так что, лишаясь данного предмета, пусть незначительного, он понимает, что потеря не восполнима никаким способом.

Сказанное не означает, что этот человек обязательно невротик. В гармоничном варианте все сказанное для него справедливо, но огорчает его в слабой степени, то есть он может это пережить, но качественно его восприятие именно таково.

Прагматику трудно понять, что для другого человека качества могут быть важнее их материализации: сундук золотых монет для него как-то весомее счета в банке, и хотя беспокойств этот сундук приносит гораздо больше, а радости, которые он приносит, совершенно несравнимы с радостями обладания чековой книжкой или кредитной карточкой.

Свобода для прагматика есть в большой мере свобода от ненужных, надоевших ему объектов, которые тем не менее почему-то за него цепляются, и попытка избавиться от них путем выбрасывания не приводит к желаемым результатам, поскольку он тут же обрастает новыми объектами, сковывающими его свободу в ничуть не меньшей степени. Ответственность он также понимает прежде всего на предметном уровне, как ответственность за судьбу тех или иных предметов, вверенных его попечению. Если у него есть ребенок, то основным объектом внимания будут его кормление, одевание, гигиенические процедуры. Представление о том, что ребенок представляет собой нечто помимо своего физического тела и аппетита, приходит к прагматику не сразу и лишь по мере того, как психика подрастающего чада являет себя во все более конкретных и осязаемых формах.

Эмоции прагматика, как правило, достаточно конкретны; более того, чаще всего у него имеется ограниченный список эмоций, которые он может переживать или осознавать. За обертонами в данном случае он не гонится. Такая самохарактеристика как: «Я глубоко взволнован и чрезвычайно недоволен» для прагматика нетипична (если он не разыгрывает особую роль); он скажет: «я недоволен» или «я взволнован», хотя последнее слово также не из его репертуара, и скорее он скажет: «я рад» или «я огорчен». Он может сказать: «Я не нахожу себе места», — понимая это выражение гораздо более буквально, чем его собеседник, относящийся к качественному уровню.

Его добродетели — это терпение и способность долго работать на предметном уровне, не уставая и получая от него энергию; его вдохновение ведет его к предметному уровню и ему там хорошо. Это дает ему колоссальные преимущества по сравнению с людьми качественного и синтетического уровней, но, в тоже время, угрожает опасностью застрять на предметном уровне, полностью игнорируя остальные два, что ведет к тому, что все обстоятельства его жизни и его собственная психика рассыпаются на мелкие, с трудом соединимые кусочки.

Очень интересно его отношение к теме связи: мир, состоящий из кусочков, не является единым, но в тоже время прагматик интуитивно понимает, что любой объект есть целое, и определенным образом обеспечивать целостность любого творения необходимо. Для этого он использует различного рода связи, понимая их обычно совершенно механистически (что-то вроде проволочек, которыми скрепляются два объекта, которым надлежит быть связанными друг с другом). Связи более абстрактного характера, как, например, обладание общим цветом, похожей вибрацией, ароматом или иными качествами, представляются ему сомнительными и менее надежными, чем связи, реализуемые элементами того же предметного уровня, но в построении предметной связи прагматик может быть необыкновенно искусен и будет ткать их подобно тому, как паук плетет свою паутину. Для него важно понять, что этих связей недостаточно; что истинную связность дает только переход на качественный, а затем на синтетический уровень, но понять это ему тем тяжелее, чем более он искусен в образовании связей предметного уровня.

Внешний облик. Как прагматик смотрится со стороны? В его физическом облике и одежде всегда будут элементы, которые бросятся вам в глаза. Более того, если он озабочен своим внешним видом, он уделит максимальное внимание отдельным частям своей внешности или одежды. Скорее всего, его внешность будет как бы рассыпаться на части, и вам будет трудно воспринять его как единое целое, и это относится не только к внешности, но и к его характеру и поведению. Он может быть очень многолик, но выработать то, что называется словом вкус, ему будет чрезвычайно сложно. Если говорить о его моторике, то какие-то физические движения могут происходить у него весьма ловко и эффективно, но ощущение его тела как единого целого и пластично двигающегося, скорее всего, не возникнет. Весьма вероятно, что отдельные части его тела, как-то: колени, локти, ребра, грудь, подбородок или костяшки пальцев могут как-то странно выпирать наружу, как бы специально бросаясь в глаза. Если он красив, что возможно, что им очень легко восхищаться по частям: отдельные части его тела будут обращать на себя внимание своей красотой, при этом плохо монтируясь с другими.

Общение. Прагматик в общении может быть совершенно невозможным, когда на вопрос: «Как ты поживаешь?» — начнет отвечать конкретно и подробно, и его рассказ займет не один час, причем выбраться из бесконечного перечисления частных подробностей его жизни и конкретных обстоятельств, связанных с другими людьми и организациями, будет совершенно невозможно. С другой стороны, если он настроен к вам положительно и в вас заинтересован, он может долго и заинтересованно слушать аналогичные конкретные обстоятельства вашей жизни, находя в этом не вполне понятный для вас интерес — однако, им они интерпретируются и понимаются с чрезвычайной живостью и конкретностью, гораздо большей, чем вы предполагаете, и поэтому складывающаяся у него в результате картина вашей жизни и ваших затруднений может быть совершенно искаженной. Особенно это относится к модальностям, то есть качествам и тонкостям вашего отношения к происходящему, которые он может совершенно не улавливать, например, выслушав ваш рассказ о том, как вас притесняет горячо любимый вами муж, он может сделать неожиданный вывод, что вам нужно с ним разводится, хотя это последнее, что вы имеете в виду. Если вы начнете говорить более или менее абстрактно, апеллируя к тонкостям и качествам, или пытаясь создать ситуацию выразительного молчания, он, скорее всего, вас не поймет или переведет ваши слова на свой конкретный язык, например, проинтерпретирует ваше молчание как то, что вы им довольны, или не довольны, или что вам очень скучно, но в любом случае это будет совершенно конкретная интерпретация. Если же он спросит: «А что, собственно говоря, означает твое молчание?» — вы должны дать ему совершенно конкретный ответ. Если он критикует, он может прицепиться к совершенным, с вашей точки зрения, мелочам и перечислить их очень много, что, однако, вовсе не означает, что критикуемый объект ему не понравился: просто его попросили высказать свое критическое мнение, что он и делает. Ему не придет в голову в конце этой критики все сказанное обобщить и сказать, что в целом ваш новый дом и сад ему понравились. «Ясно же, что понравились, зачем это произносить вслух?» — и ему это действительно ясно, и именно с этих позиций он и критикует, иначе он не произнес бы и половины того, что сказал.

Спорить с ним чрезвычайно трудно, потому что количество его аргументов кажется бесконечным, а величина каждого из них настолько незначительна, что он с легкостью сменит один на другой. Однако предметный и конкретный разговор, являющийся его стихией, может совершенно не устроить его собеседника, находящегося на качественном или синтетическом уровне, и в таком варианте взаимопонимание находится с необычайным трудом, потому что человек качественного уровня (идеалист) будет видеть за совершенно конкретными высказываниями прагматика определенные качества, чего сам прагматик совершенно в виду не имеет. Когда прагматик говорит вам: «Чего это у тебя сегодня такой красный нос?» — он совершенно не хочет этим сказать, что вы сегодня плохо выглядите, хотя, будучи идеалистом, вы поймете его именно так. Когда он говорит, что у вас красный нос, это означает, что у вас красный нос — не больше и не меньше. Выводов он пока не сделал, не делайте их за него и вы.

Ссорясь с другим человеком, прагматик постарается сказать ему что-то конкретно обидное, это может быть очень мелочный, но очень глубокий укол, но с вашей стороны было бы неправильно воспринимать его как качественное или, тем более, глобальное отрицание. Он говорит то, что имеет в виду, но понять, что его нужно понимать буквально, чрезвычайно трудно, и к этому можно долго привыкать, но окончательно привыкнуть, например, его партнеру-идеалисту или, тем более, мистику-харизматику чрезвычайно сложно. «Что же, ты просто так заявляешь, что у меня красный нос? Без всякой задней мысли?» — «Да, абсолютно без всякой», — искренне отвечает прагматик, но мало кто ему верит. Прагматику очень трудно понять, что есть другие люди, которые смотрят не на конкретные факты, явления и объекты, а на тонкости, на настроения, на оттенки. Ему кажется, что невозможно видеть оттенки, не видя предмета, он всегда считает, что оттенок, цвет и вообще любое качество есть нечто вторичное по отношению к объекту, который этим качеством обладает. Представить себе мир, в котором главное — это качество, а объекты второстепенны, ему очень трудно. Для него это абсолютная экзотика, не имеющая никакого отношения к реальности.

Обижается и мстит прагматик также по мелочам. Ему вполне свойственна идея «око за око, зуб за зуб», и на мелкую конкретную обиду он ответит мелкой конкретной местью, чем может быть полностью удовлетворен и забудет об инциденте; если же такого рода баланса у него нет, ему очень некомфортно и нужно прикладывать специальные усилия для того, чтобы простить даже близкому другу какое-либо конкретное прегрешение; во всяком случае, он выскажет ему свое неудовольствие и не успокоится, пока не получит сожаления по данному поводу. Просто забыть, проявив тем самым широту натуры, ему чрезвычайно сложно. «Что с того, что я в целом отношусь к этому человеку хорошо, и он всей своей жизнью доказал мне свою преданность? Но вчера же он не выполнил своего обещания — значит сегодня он должен извиниться». А до этого продолжать считать его своим другом прагматик не в состоянии, и даже понимая всю мелочность такого отношения, ему очень трудно его преодолеть.

Представления о психике. Представления прагматика о внутреннем мире и подсознании, если он всерьез проникается этими предметами, причудливы и многообразны. Для него черты характера, инстинкты, вытесненные желания представляются чем-то совершенно конкретным, например, различными существами или сущностями, которые ведут в его психике автономное существование, проявляясь в виде внутренних импульсов или желаний. Если он скажет вам: «Это не я, это моя лень», — то не надо думать, что он говорит о чем-то абстрактном: для него лень существует в виде определенной сущности вроде морской коровы, живущей во вполне определенном заливе его внутреннего пространства, и эта корова физически не дает ему возможности сходить в магазин, починить автомобиль или исправить двойку.

Особенно трудно прагматику сформировать представление о личности, как своей, так и чужой: она представляется ему состоящей из бесконечного множества различных проявлений, которые с чрезвычайным трудом увязываются друг с другом, и даже не вполне понятно, что означает в данном случае слово «увязываются»: представление о том, что за различными психическими проявлениями стоит что-то единое, дается ему с большим трудом и является для него чересчур абстрактным. Если это гармоничный человек, он скажет: «Сегодня я такой, завтра — другой, послезавтра — третий, и что же в этом плохого?» И в самом деле, что?

Обучение. Прагматику очень трудно усваивать абстрактные понятия и общие идеи. Если ему нужно их освоить или хотя бы запомнить, он прибегает к внутреннему представлению (моделированию) их на более конкретном материале, состоящем из реальных для него объектов, их элементов и частей. Все, что не укладывается в предметные рамки, воспринимается им с чрезвычайным трудом и все равно так или иначе моделируется предметно-материальными представлениями. Он в состоянии запомнить большое количество разнородной информации при условии, что она представлена наглядным для него образом. Например, он может учить слова иностранного языка, находя для них предметные ассоциации. Если ему знакомы несколько элементов предметной области, то мысленно сопрягая их с другими, он может быстро расширять свои познания, присоединяя к известным ему объектам новые дотоле неизвестные и осваивая последние с изумительной скоростью. Для него важно полюбить объект и выделить в нем интересные подробности и материальные особенности — после этого он запоминает его навсегда. Так хороший зубной врач многие годы помнит расположение зубов и особенности прикуса всех своих пациентов.

Уровни проработки

Прагматик-варвар не только полностью игнорирует синтетический и качественный уровни, он еще и очень плохо владеет самим предметным уровнем, то есть он грубо обращается с объектами, плохо видит деление целого на части и не умеет сопрягать элементы друг с другом. Он похож на малыша, который вместо того, чтобы выстраивать из кубиков и параллелепипедов своего конструктора те или иные сооружения, бьет ими один о другой, расшвыривает их в разные стороны и безнадежно теряет, не умея даже сложить их обратно в коробку. Этот тот вариант материализма, когда нет никакого владения материей, и человек оказывается у нее в рабстве. Он не в состоянии прибрать в своей квартире, потому что он не знает, с какой стороны взяться за дело, и так и живет в полном хаосе. В то же время он никогда не признает качества хаотичности своего окружения и своей жизни в целом, и объяснит вам, что каждый из имеющихся у него предметов в какие-то моменты бывает ему полезным, и на первый взгляд вполне вероятно, что это так и есть; более внимательный взгляд обнаружит, сверх того, кучу хлама и мусора, расстаться с которым прагматик-варвар органически не в состоянии.

В общении с другими людьми прагматик-варвар не способен отличить подробности и обстоятельства, важные и интересные для себя и других, от частностей, не обладающих этим качеством. Как правило, он задает множество конкретных совершенно ненужных вопросов и вываливает на собеседника огромное количество конкретной малосущественной и плохо проверенной информации; при этом он может быть уверен в ее необыкновенной ценности. Он очень любит задавать конкретные вопросы, но совершенно не умеет этого делать; в результате он не только не слушает ответов, но и активно раздражает собеседника, умея быстро вывести его из себя, казалось бы, совершенно невинными уточнениями.

Прагматик-любитель лучше владеет предметным миром, лучше понимает, что объекты бывают более и менее высокого качества, более и менее ему нужные, и хотя и не способен четко сформулировать, в чем же разница, тем не менее очищает свое присутствие от заведомо ненужных ему объектов, или, другими словами, от хлама. Это относится не только к чисто материальному уровню, то есть к физической окружающей его среде, но и, например, к среде информационной. Так, в его библиотеке вы не найдете книг, которые совсем уже не имеют отношения к его интересам, а куплены просто за красоту обложки или только потому, что фамилия автора является модной.

Прагматик-любитель похож на ребенка, который научился игре в кубики и составляет из них хотя и игрушечные, но вполне симпатичные домики, разваливающиеся, правда, при легком толчке, но не причиняющие при этом никому существенного вреда. Он уже понимает, что связаны между собой не только те кубики, что находятся рядом, но и те, которые выкрашены одинаковым цветом, а также те, которые имеют одинаковые размеры, или даже разные размеры, но одинаковую форму. Таким образом, прагматик-любитель впускает в свое сознание и каким-то образом учитывает качественный уровень; однако ему очень трудно осознать синтетический уровень, то есть увидеть единство достаточно большого объекта, который предстает пред ним в виде частей и элементов.

У прагматика-любителя есть определенные навыки при работе с предметным уровнем. Он может сделать тот или иной объект своими руками, и тот окажется вполне жизнеспособным и даже может иногда стать элементом реального сооружения, но чересчур долго заниматься такого рода профессиональной деятельностью прагматик-любитель не может и не захочет, так как иначе нагрузка на него будет чересчур велика. Так подросток с удовольствием вымоет родительский автомобиль и даже проедет на нем по проселочной дороге несколько километров, но копаться в двигателе в случае поломки или ехать по напряженной трассе он пока еще не в состоянии, и такого желания у него по-настоящему нет.

Прагматик-профессионал демонстрирует виртуозное владение предметным уровнем; этот человек сущностно необходим для реализации любого серьезного проекта, поскольку без профессионализма с элементами и связями предметного уровня нельзя осуществить ни одной серьезной программы. Прагматик-профессионал не только адекватно учитывает качественный уровень, но и подсознательно ориентируется на синтетический, который подсказывает ему общее направление его деятельности. В то же время говорить о синтетическом уровне он не станет, а его связь с качественным уровнем внешне ограничится скупыми упоминаниями о последнем. Его основное внимание привлекают объекты, их элементы и связи между ними, он находит в них чрезвычайный вкус, он чувствует их энергию, и это помогает ему в его нелегкой работе. Результаты деятельности прагматика-профессионала могут приводить в восхищение ценителей как качественного, так и синтетического уровней, но он-то хорошо знает, что основная энергия принадлежит предметному уровню, и предан ему беззаветно.