Поле битвы - Берлин. ЦРУ против КГБ в холодной войне

Ни одна операция в истории БОБ не занимала столько времени и не стоила столько денег, как усилия по проникновению в коммуникации Советов и ГДР при помощи туннеля, прорытого глубоко под советским сектором. А после его театрализованного обнаружения в апреле 1956 года ни одна тайная операция не привлекала к себе и столько внимания. Не все в этом «внимании» было корректно, и, уж точно, никто не дал полноценного описания операции. В 26-м томе «Внешних отношений Соединенных Штатов 1955—1957 гг.», опубликованном Госдепартаментом в июле 1992 года, читателя отсылают .к книге Дэвида Ч. Мартина «Wilderness of Mirrors», где будто бы «дано подробное описание строительства туннеля и его использования»[505]. В основе этой книги несекретная и весьма отредактированная версия доклада ЦРУ, подготовленного в 1957 году и рассекреченного через двадцать лет, а также интервью с участниками событий. Неудивительно, что в текст вкралось несколько серьезных ошибок, которые, к сожалению, тиражируются в последующих публикациях. Советская версия операции, особенно в отношении роли Джорджа Блейка и событий вокруг «обнаружения» туннеля в апреле 1956 года, стала некоей загадочной декорацией, и на ее фоне кое-кто пытается придумать собственную историю[506]. Нам удалось узнать об операции практически все, ибо мы имели возможность познакомиться с архивами КГБ и ЦРУ, а также свидетельствами офицеров обеих разведок, непосредственно участвовавших в операции.

Самой обычной ошибкой в изложении истории туннеля является приписывание идеи туннеля и постоянной помощи в его создании генералу Рейнхарду Гелену, основателю разведывательной службы в послевоенной Западной Германии. Недавно это повторил в своей статье Томас Хантингтон. Его мнение резко оспорил Уильям Худ, отставной сотрудник ЦРУ; он был в Вене во время проведения операции «Серебро» (схожая операция по внедрению в советские коммуникации с помощью туннеля), а потом назначен начальником сектора операций восточноевропейского Управления ЦРУ. Ни один из доступных архивных источников, ни один из участников операции, задействованных с самого ее начала, не говорят об участии в операции ЦРУ организации Гелена[507].

Еще один миф появился в книге Бертона Херша («The Old Boys: The American Elite and the Origins of the CIA»). Автор ее считает, что проект был инициирован командующим армейской разведкой G-2 США, а уж потом перешел в ведение ЦРУ. Эта версия похожа на ту, другую, с участием Билла Харви, прибывшего в 1954 году в Берлин проконтролировать строительство «пакгаузов новой конструкции». На самом деле, Харви прибыл в декабре 1952 года как новый директор Берлинской базы и уже держал в голове идею туннеля. Западноберлинский подрядчик, отвечавший за строительство, естественно, думал, будто сверхглубокий подвал необходим для усовершенствованного армейского пакгауза. Эта легенда составляла часть плана Харви, и американская армия прикрывала ЦРУ, когда дело доходило до подрядов. Проект был согласован с начальником G-2 армии США, генералом Артуром Трюдо, а Аллен Даллес поставил в известность о нем высшее руководство в Европе. Отличное взаимодействие с армией продолжалось во время всей операции[508].

Еще одна ошибка заключается в утверждении Дэвида Мартина, будто ЦРУ совершило технический «прорыв» и получило эффект эха, помогающий, например, восстанавливать открытый текст из закодированных телетайпных посланий. Эффект эха был, как сказано, успешно использован в Вене и Берлине. Несомненно, источником является интервью покойного Карла Нельсона, работавшего в отделе коммуникаций ЦРУ[509]. Однако его неправильно поняли, потому что этот эффект не играл никакой роли в обработке телеграфных посланий, проводившейся в штаб-квартире ЦРУ в Вашингтоне[510].

Что касается эффекта эха и его тайны, то таинственность была создана голословным утверждением, будто Британская служба тайной разведки, с которой ЦРУ сотрудничало в операции «Берлинский туннель», не получала никаких сведений об эффекте эха, из-за чего офицер британской разведки Джордж Блейк, выдавший туннель Советам, не имел о нем ни малейшего понятия. Мы прочитали протоколы совещаний СТР-ЦРУ за декабрь 1953 года, переданные КГБ Блейком, и обнаружили, что британская разведка была полностью в курсе проблем, связанных с обработкой телеграфных материалов, и их изучение проводилось совместно двумя разведками. Те же самые протоколы свидетельствуют, что «зашифрованные материалы должны поступать в Штаб управления связи (General Communications Headquarters) и Национальное агентство безопасности. Эффект эха при этом не играл никакой роли[511].

Блейк стал работать на КГБ еще до того, как строительство туннеля было завершено, и многие писали, что Советы знали о туннеле, следовательно, добытая с его помощью информация была несущественной или ложной. Начал эту кампанию бывший офицер ЦРУ Виктор Марчетги в 1972 году, заявив, что «туннель поставлял тонны макулатуры»[512]. Мартин в своей книге « Wilderness of Mirrors» тоже намекает на возможность дезинформации, а Пинчер в 1984 году уже констатировал, что «туннель не дал ничего, кроме большого количества тщательно подготовленной дезинформации»[513].

В 1989 году три автора еще одной книги о шпионаже (Widows) во время «холодной войны» заявили, что «материалы, полученные с помощью туннеля, с самого начала были фальсифицированными»[514]. Однако КГБ как будто не был готов хвастаться своими достижениями. В книге Джорджа Блейка («No Other Choice»), например, которая вышла в свет в 1990 году и, как можно полагать, была выверена КГБ, ничего не говорится о дезинформации. В марте 1991 года Кондрашев, работавший с Блейком, написал статью для ежемесячного журнала «Пограничник» о роли Блейка в обнаружении туннеля, и в ней не было ни слова о дезинформации.

Тем не менее три публикации 1992 года, по-видимому, укрепили мнение, что Советы провели американскую разведку. Тони Ле Тисье в книге «Берлин тогда и теперь» утверждает, будто «Советы смогли создать свою специальную команду, направлявшую западные разведки по ложному следу»[515]. Марк Перри в своей книге («Eclipse: The Last Days of the CIA») пишет о том, что поскольку «Советы знали о туннеле... то американской разведке пришлось отсеять много информации как бесполезную»[516]. И Дэвид Уайз («Molehunt») тоже высказал мнение, что туннель «принес немного ценной информации»[517].

В 1993 году КГБ, по-видимому, решило подыграть тем, кто писал о дезинформации. В том же году появилась книга Олега Нечипоренко о Ли Харви Освальде. Автор ее — ветеран контрразведки КГБ, служивший в Мехико, когда Освальд явился там в Советское посольство. Неожиданно в своем предисловии Нечипоренко касается туннеля и донесения о нем Блейка, утверждая, что «с его помощью советской разведке удалось внедрить много дезинформации». Так как Нечипоренко никогда никакого отношения к туннелю и вообще к германским операциям КГБ не имел, то эта его вставка воспринималась как инициированная самим КГБ.

Самый необычный взгляд на вопрос дезинформации в свете отчетов о туннеле высказал Питер Гроз («Gentleman Spy»). Обобщив все мифы о туннеле, включая и тот, по которому англичане (и Блейк) никогда не слышали об «американской технологии дешифровки», Гроз пишет, что получаемая с помощью туннеля информация была правдивой и что Советам приходилось передавать ее, дабы убедить Запад в своих мирных намерениях.

ИСТИННАЯ ИСТОРИЯ ТУННЕЛЯ

На самом деле ни один из западных авторов не имел достаточной информации, чтобы так или иначе судить об операции[518]. Карикатурный портрет Билла Харви, распространенный в последнее время, ни в коей степени не отражает деятельность этого человека в его бытность главой самой большой и активной оперативной организации в Европе и одновременно главной движущей силой, стоявшей за проектом туннеля. История его началась в 1951 году, когда Фрэнк Роулетт сказал Биллу Харви о своем разочаровании из-за потерь американской разведки, связанных с переходом советских служб от использования радиоканалов на кабельную связь, начавшимся в конце 1940-х годов[519]. Разведка установила, что Советы пользуются двумя видами кабельной связи в своих оккупационных зонах в Австрии и Германии. Одна предполагала проведение воздушных телефонных линий на столбах и использовалась с новой системой засекречивания переговоров. Эта система привлекала внимание западных разведок, но была практически недоступна. Ею ведало Управление правительственной связи, и, предназначенная для использования руководством МГБ, армии, Коммунистической партии, она тщательно охранялась специальными патрулями, выявлявшими возникавшие проблемы и попытки подключения. БОБ пыталась подключиться к этим линиям, но эффект был незначительным.

Тогда разведки США и Великобритании обратили свое внимание на подземный кабель, уложенный почти там же, где были кабели довоенных Австрии и Германии, которые были частично использованы советскими оккупационными войсками, хотя ни ЦРУ, ни англичане не знали, в какой степени и какую информацию из них можно извлечь. Основываясь на предварительных данных, отдел D Управления специальных операций, отвечавший за тайные операции против иностранных средств связи за рубежом, отправил своих сотрудников в Австрию и Германию за информацией. В Вене повезло британской разведке, и ближе к 1952 году ЦРУ приняло решение во избежание ненужных затрат действовать вместе с англичанами.

ГЛАВНЫЕ УЧАСТНИКИ

К этому времени стал оформляться туннель Харви, по крайней мере как концепция. Представитель отдела D во Франкфурте-на-Майне, известный под фамилией Флитвуд (это была кличка Харви), быстро понял, что его главной целью должен стать Берлин. Партнером Харви был Уолтер О`Брайен, чикагский адвокат и бывший бейсболист, служивший во время Второй мировой войны офицером в пехоте. Под именем Ландсман — так назвал его Харви — в сентябре 1951 года он приехал в Карлсруэ в Управление специальных операций и сотрудничал с Гордоном Стюартом, занимаясь юридическими вопросами. Однако не для этого он пришел на работу в ЦРУ, и вскоре его горячий характер и богатое воображение привлекли к нему внимание представителя отдела D. О’Брайен быстро добился допуска для участия в операциях отдела D. Поскольку он неплохо говорил по-немецки, его назначили в Берлин под прикрытием должности начальника сектора контрразведки. Его настоящая работа состояла в том, чтобы искать контакты с теми служащими берлинской почты, кто занимались дальними телефонными связями. Они могли помочь ему завербовать агентов в Восточном Берлине, которые располагали информацией о том, как советская сторона использует эти телефонные линии.

Не считая генерала Люсиана Б. Траскотга, начальника отдела специальных операций германской миссии и отдела политической координации, а также Гордона Стюарта, заместителя Траскотга в отделе специальных операций, и представителя отдела D, ни один сотрудник в германском штате ЦРУ не знал о проекте. Даже Питер Сичел и его преемник на посту директора БОБ Лестер Хоук не были поставлены в известность об особой ответственности их руководителя[520]. Сверхсекретность сопровождала всю операцию. Например, Дэвида Мерфи назначили заместителем начальника БОБ летом 1954 года, но Харви рассказал ему о туннеле только после его прибытия в Берлин.

«Прикрытие» О’Брайена оказалось малопригодным, потому что непосредственные обязанности начальника контрразведки требовали его постоянного внимания. Он должен был включаться во все операции с агентами-двойниками и поддерживать вспомогательные операции (отбор связников и связь с Восточным Берлином), а кроме того, уделять много времени на меры безопасности из-за операций МГБ и MfS против групп, которые поддерживал отдел политической координации (таких, как Свободные юристы). Более того, именно, О’Брайен занимался первым внедрением в восточногерманскую разведку. Тем не менее он справлялся со своими задачами как сотрудник отдела D, когда он и Флитвуд укрепили отношения с западноберлинскими контактами и приступили к работе с восточноберлинскими специалистами по дальним линиям связи, имевшим доступ к системе связи Восточной Германии и советским военным коммуникациям[521].

О’Брайену удалось завербовать сотрудника отдела дальней связи восточноберлинской центральной почты (Berlin-Lichtenburg), и тот снабжал их справочниками, из которых разведчики узнавали о пользователях кабеля в данном районе. Весьма объемистые справочники источник приносил в определенное место вблизи границы сектора, где его ждал О’Брайен, который увозил их в старое помещение БОБ на улице Фёренвег (Dahlem) и там, в чердачной лаборатории фотографировал их. За первой вербовкой в восточноберлинском почтовом управлении последовали другие. Таким образом БОБ смог собрать информацию о системе расположения кабелей и о том, какие из них принадлежат Советам, а потом и перепроверить ее для большей уверенности. Эта работа продолжалась весь 1952 год[522].

В конце лета 1952 года Харви собрался ехать в Берлин. Примерно в это же время Фрэнк Роулетт переводился в штаб ЦРУ в Вашингтоне, откуда в качестве начальника отдела D должен был руководить проектом[523]. Намеком на то, что переезд в Берлин не был рутинным делом для Харви, служило его введение в состав иностранной службы госдепартамента в качестве специального помощника директора берлинской части верховного комиссариата Германии. Для Берлина это было впервые. До тех пор все сотрудники БОБ, включая шефа, были под армейским прикрытием. Так как новая роль Харви требовала частых поездок, то он нуждался в допольнительной безопасности, связанной с дипломатическим прикрытием. Ведь в те времена даже регулярные военные рейсы в определенных воздушных коридорах не были вполне безопасными. Харви возглавил БОБ, и О’Брайен стал докладывать о проекте непосредственно ему[524].

После приезда Харви усилил давление на агентов О’Брайена, желая знать как можно больше технических подробностей советской кабельной системы. Агентурная сеть значительно расширилась, да и агенты теперь имели более широкий доступ к информации. К этому времени БОБ начала допрашивать беженцев, проходивших через специальный лагерь в Мариенфельде в Западном Берлине. Разговоры с людьми, имевших отношение к системе дальних телефонных линий, предоставили возможность отыскивать новые источники, помимо тех агентов, кого завербовали благодаря контактам на западноберлинской почте[525].

Тем не менее и первые вербовки в восточноберлинской почте приносили ощутимую пользу. Среди них была «номерная девушка» (Nummer Maedchert), занимавшаяся распределением дальних специальных линий связи, и ей приходилось заниматься перераспределением кабельных линий между пользователями. Переключение кабельных линий было высоко секретной операцией и отдел, занимавшийся переключением, вел карточки на советских и восточногерманских пользователей каждого из кабелей; это помогало решать, к какой из кабельных линий следовало подключаться. Девушка предоставляла данные в таком объеме, что было трудно поверить в их достоверность, однако сравнение ее сведений с материалами других источников, а потом и информация, полученная из туннеля, их подтвердили.

Одним из агентов был юрист из Министерства почты и телекоммуникаций ГДР, и в его ведении находилась вся восточногерманская телефонная сеть. Юрист был экспертом в международной почтовой службе и передал БОБ обзор о том, как Советы использовали восточногерманские линии связи. БОБ также имела агентов на коммутаторах в таких городах, как Эрфурт, Дрезден и Магдебург. Один из них копировал карточки пользователей и приклеивал их на свой зад. Встречи с ним обычно начинались со смущенного «прошу прощения», после чего слышалось шуршание сдираемых с его тела карточек. Другим, в высшей степени полезным источником, был главный русский переводчик Министерства почты и телекоммуникаций ГДР, которому приходилось участвовать во многих технических переговорах Советов и министерства. По мере того, как БОБ продвигала план туннеля, все очевиднее становилась необходимость установить точное местонахождение советских кабельных линий для выбора мест для подключения. Еще один агент в министерстве сделал копии официальных карт. Без этой агентурной сети было бы невозможно воплотить проект туннеля в жизнь[526].

К весне 1953 года настало время подтвердить то, на что явно указывали объемистые агентурные сообщения об использовании Советами восточногерманских подземных кабельных линий. Действительно, в Восточном Берлине советские военные и гражданские власти очень активно пользовались ими. С 23.00 до 2.00 восточноберлинский агент, работавший на телефонной связи (включая телетайп), подсоединял советскую телефонную линию к западноберлинской сети, где ее записывал немецкоговорящий сотрудник ЦРУ, выступавший под видом сотрудника соответствующей западноберлинской службы[527]. Получаемая БОБ информация расценивалась как «уникальный материал, представляющий огромный интерес». Даже на этой стадии техническая служба ЦРУ понимала, что необходимо оборудование для демодуляции и разделения каналов. Не соответствует действительности замечание Дэвида Мартина («Wilderness of Mirrors») о том, что даже в ранний период «возможно было получать точный текст зашифрованных сообщений». Заявление, сделанное в 1977 году, — «мы знали, что это будет» — относится не к «эффекту эха», а скорее к открытию, что от кабелей можно сделать отводы. Путаница, наверное, произошла из непонятых автором утверждений Карла Нельсона, из которых кое-какие были по меньшей мере преувеличенными. На той же странице, например, мы читаем: «Нельсон нашел в Берлине план телефонной и телеграрафной городских систем». Если бы было все так просто![528]

КОНСТРУКЦИЯ ВХОДА В ТУННЕЛЬ

Весной и в начале лета 1953 года, пока ЦРУ продолжало делать проверочные записи и собирать техническую информацию с помощью агентуры, возник вопрос, где конкретно будет туннель и как его замаскировать. И вся ответственность за то и другое легла на Харви, работавшего с Флитвудом во Франкфурте. Для человека, который всего несколько месяцев назад оказался в совершенно незнакомых условиях, да еще без знания немецкого языка, положение должно было быть обескураживающим. Более того, имея туннель в качестве главной задачи, Харви и БОБ вынуждены были разбираться с последствиями восстания 17 июня и сообщать о текущей обстановке в ГДР. И в это же время контрразведку О’Брайена задергали приказами выяснить, каким образом Советам удалось раскрыть военизированную подпольную организацию, связанную со Свободными юристами. Одним из новых сотрудников, кому пришлось с этим разбираться, был Хью Монтгомери, который в конце войны служил в Х-2 УСС в Австрии и Германии, включая пребывание в Берлине. В 1952 году он перешел в ЦРУ и летом 1953 года вновь оказался на конспиративной квартире в Берлине, допрашивая уцелевших после разгрома Свободных юристов людей и их родственников, пытаясь понять, кто с кем был связан и знаком в разных группах[529].

Вскоре Харви вызвал Монтгомери и приказал ему работать с О’Брайеном над специальной операцией, цель которой восточногерманские линии связи. Монтгомери был представлен западногерманским агентам, осуществлявшим дальнюю связь, и взял на себя некоторых восточногерманских агентов. Он также занимался расширением агентурной сети БОБ, освещавшей кабельные линии связи, опрашивая беглецов из ГДР. Хотя Монтгомери и подозревал, что его работа связана с планами подключения к линиям связи находившихся в активном изучении, но в курс дела о туннеле он был введен только в конце 1953 года. В ближайшие месяцы Монтгомери должен был стать для Харви связующим звеном между базой и работой на месте сооружения туннеля[530]. Именно эта команда — Харви, О’Брайен, Монтгомери в Берлине и Флитвуд во Франкфурте — вела всю основную работу в 1953—1954 годах. К тому же во Франкфурте происходили частные совещания с Фрэнком Роулеттом, прилетавшим из Вашингтона, чтобы заслушать свою полевую команду. О’Брайен вспоминает, что Роулетт — он невероятно быстро печатал, так как много лет работал с шифровальными машинами — постоянно сидел, склонившись над печатной машинкой и быстро отстукивал свои подробные заметки, пока его команда отчитывалась в своих действиях[531].

К августу 1953 года были разработаны подробные планы. Роулетт посетил Германию, чтобы получить последний доклад и участвовать в подготовке официального предложения директору ЦРУ Аллену Даллесу[532]. Предложение было послано Даллесу с сопроводительной запиской генерала Траскотга, где он настаивал на «максимальной секретности» и допуску к проекту «только лиц, которые могут способствовать успеху операции». Целью проекта, как он указывал, было «тайно получать советскую разведывательную информацию, проходящую по подземным кабельным линиям, которые находятся вблизи и досягаемы из американского сектора Берлина». Здесь же детально излагалось то, какая проходит информация, и примечание, что изложение основано «на достоверной информации, полученной в течение нескольких лет». Подход к кабелю должен был обеспечить подземный туннель длиной в' 1800 футов, и половину его предполагалось проложить под советской территорией»[533].

Несмотря на то, что идеального прикрытия для входа в туннель не могло быть, все-таки необходимо было придумать что-то для начального этапа работ. На «абсолютную секретность в определенных пределах места операции» можно было рассчитывать после окончания строительства. По плану предполагалось построить три пакгауза вдоль границы сектора предположительно для размещения американского армейского «оборудования крайней необходимости». Контракты по строительству пакгаузов в обычном порядке должны были заключать военные в Берлине в рамках почтовой инженерной программы. Проект хитроумный, но дорогой. Чтобы уменьшить расходы, вместо трех «пакгаузов» решили построить один. В докладе было также указано, как саперная команда займет построенное здание и начнет пробивать туннель. Заканчивался доклад просьбой к директору ЦРУ обеспечить одобрение высших военных чинов, однако ознакомить их с проектом только лично в его собственном присутствии[534].

СОВЕТЫ УЗНАЮТ О ТУННЕЛЕ

Даллес одобрил проект. 22 октября 1953 года Харви и Флитвуд прибыли в Лондон на одно из многих совещаний с представителями британской секретной разведки. Несмотря на все меры предосторожности, КГБ вскоре узнал от Джорджа Блейка о планах строительства туннеля.

Начиная с 50-х годов о Джордже Блейке писали много, и почти все это выходит за рамки предлагаемой книги. Мы же сосредоточимся на донесениях Блейка, касавшихся туннеля и реакции КГБ на его информацию. Впервые Блейк попал в поле внимания советской внешней разведки, когда он был интернирован в Северной Корее после захвата Сеула. Василий Алексеевич Дождалев, великолепно владеющий английским языком, в июне 1950 года был направлен в Корею, чтобы встретиться с Блейком и на месте дать оценку его личности. Он рекомендовал продолжить работу с ним, и для закрепления контакта к Блейку был послан Николай Борисович Родин (Коровин). Позднее Блейк стал фигурировать в документах КГБ под именем Диомида. Когда весной 1953 года пленных англичан освободили, среди них был и Блейк. Он вернулся в Лондон, потом поехал отдыхать в Голландию, где встретился с Родиным. Там-то они и договорились о будущих встречах в Англии[535].

Тем временем в Москве приняли решение назначить офицера для поддержания контакта с Блейком в Лондоне. Для дела столь чрезвычайной важности, должен был быть некто, не известный британской контрразведке. К тому же он должен бьш обладать необходимой подготовкой для выполнения дипломатических обязанностей, которые придется исполнять для прикрытия. Но вместе с тем офицеру КГБ следовало иметь опыт слежки и ухода от слежки. Выбор пал на Сергея Александровича Кондрашева, соавтора этой книги, а в то время молодого человека, который незадолго до того пришел в Управление внешней разведки[536]. Готовясь к лондонской службе, Кондрашев начал читать дело Диомида, изучать план Лондона и работу британской разведки. Его прежняя работа против посольства США в Москве оказалась в высшей степени полезной, ибо он был хорошо знаком с американскими методами ухода от слежки.

После встречи Родина с Блейком в Голландии сотрудникам КГБ стало ясно, что Блейк работает в отделе Υ, который, по словам Блейка, «занимается сверхсекретными операциями с применением технических средств, направленными против русских»[537]. Хотя работа над «норой Харви» продолжалась, с этих пор она контролировалась Диомидом.

В октябре 1953 года Кондрашев прибыл в Лондон в качестве первого секретаря посольства по культуре. В его обязанности входило многое — от организации выступлений великого скрипача Давида Ойстраха до обеспечения участия в спортивных мероприятиях особо важных персон. И ему приходилось исполнять обязанности резидента КГБ, пока не приехал Сергей Леонидович Тихвинский, который заменил Николая Родина. Однако самой главной обязанностью Кондрашева оставалась связь с Диомидом: в резидентуре он единственный знал имя источника и то, чем он занимается[538].

Первая встреча Кондрашева с Диомидом в Англии пришлась на конец октября. Они познакомились, выработали план дальнейших встреч и обсудили вопрос фотокамеры для Блейка, без чего тот не мог копировать документы, во множестве проходившие через его руки[539]. Блейк также передал Кондрашеву предварительный список прослушиваемых британской разведкой телефонов и установленных жучков. Здесь же были данные об операции- «Серебро» в Вене (британский проект туннеля), но ни слова о Берлине[540].

Работать с Блейком в Лондоне было непросто. Московский центр контролировал каждый шаг. Резидентуре запрещалось проявлять инициативу и даже на йоту отходить от инструкций. Однажды Блейк не смог прийти в назначенный час и пропустил дополнительно назначенную встречу. После сообщения в Москву пришло распоряжение ждать следующей запланированной встречи. Когда Блейк опять не явился, Кондрашев предложил перехватить Блейка по дороге на работу. Москва не разрешила и приказала ждать еще одной встречи. На сей раз Блейк пришел в лондонский кинотеатр и объяснил причину своего отсутствия. Оказывается, он испугался, что муж и жена Петровы, сотрудники КГБ, сбежавшие в Австралии, могли знать о его работе на Советы, и хотел удостовериться в том, что британская разведка его не подозревает. Если не считать этого случая, Кондрашев встречался с Блейком без всяких сюрпризов вплоть до весны 1955 года, когда Блейк покинул Лондон[541].

Для встречи с Блейком, Кондрашев всегда подыскивал повод покинуть посольство, который мог бы удовлетворить британскую службу наблюдения. Например, очень важная встреча 18 января 1954 года проходила под прикрытием отъезда делегации советских шахматистов. Кондрашев, пользуясь своей дипломатической «крышей», проводил группу в аэропорт, а остальную часть дня занимался покупками и заходил в кино. За это время сотрудник резидентуры дважды в предварительно назначенных местах проверил, нет ли слежки. Встреча с Блейком состоялась на верхней площадке автобуса. Получив материал, Кондрашев вышел через несколько остановок, где его поджидал сотрудник резидентуры с машиной[542].

Блейк передал Кондрашеву машинописную копию протокола совещания ЦРУ-ССР (британская разведка) по «Берлинскому туннелю», проходившем 15—18 декабря 1953 года в Лондоне (см. Приложение 9). Блейк принимал в нем участие. Зашифрованное сообщение было немедленно отослано в Москву, но лишь 12 февраля был подготовлен подробный доклад. Все доклады на основании донесений Блейка были написаны Кондрашевым, после чего они фотографировались и отправлялись в Москву с дипломатической почтой в виде непроявленной пленки. Но что касалось встречи 18 января и еще кое-каких важных случаев, считая фотокопии недостаточными, Кондрашев отправлял доклады в оригинале. Подписывался Кондрашев обычно своим кодовым именем — Ростов. Нам предоставлена фантастическая возможность познакомиться с ремеслом разведчика КГБ[543].

Комментируя материалы, имеющие отношение к подслушивающим или записывающим операциям ССР (Служба секретной разведки Великобритании), Кондрашев писал: «Информация о планируемой операции подслушивания на внутренних телефонных линиях ГДР и перехвата их на радарной станции вызывает интерес»[544]. Эти подробности, которые следовали за списком присутствовавших на совещании, касались предварительных планов передачи материалов так же, как обсуждения технических проблем установления аппаратуры, выводящей информацию за пределы туннеля. Предполагалось установить в Лондоне оборудование для обработки телефонных переговоров, а вопрос обработки телеграфных сообщений требовал дополнительного изучения. Было принято решение передавать все зашифрованные материалы в Штаб генеральной связи (GCHQ) и Национальное агентство безопасности (NSA), соответственно шифровальные службы Британии и Соединенных Штатов[545]. Хотя имя Блейка упомянуто среди присутствовавших на совещании, зато там нет Харви со стороны ЦРУ, и это странно, ибо в своей книге (No Other Choice) Блейк, описывая это важное совещание, уделяет много внимания «техасцу» Биллу Харви и его «дико-западному подходу к разведке». Мы знаем, что Ким Филби, офицер британской разведки и выявленный агент КГБ, пенял в первую очередь на Харви за свой провал. Неужели эти стереотипные замечания о Харви были сделаны под влиянием Филби?[546]

Харви присутствовал на некоторых совещаниях в Лондоне, но многие из них он пропустил. В конце концов, у него было много работы на базе, а в свободное время он ухаживал за помощницей генерала Траскотга Кларой Грейс Фол-лик. Довольно часто ему хватало отчета Роулетта, который обычно возглавлял американскую делегацию на лондонских совещаниях. После расширенного декабрьского совещания Роулетт провел 19—22 декабря во Франкфурте, вводя в курс дел Харви. Примерно то же самое было всегда, хотя Харви присутствовал на совещании в Лондоне 4 марта 1955 года как раз перед началом основной операции по подслушиванию. Как сообщает Кливленд Крэм, офицер ЦРУ, Харви выступил первым с американской стороны, отметив необходимость соблюдать секретность и выразив надежду, что на совещании не присутствуют Филби — имея в виду Кима Филби или ему подобных. Шотландец Джордж Янг, названный Блейком начальником отдела Y британской разведки, поддакнул ему: «Мы тоже, Билл, не хотим, чтобы нас поймали с задранными килтами»[547].

СОВЕТЫ БЕРЕГУТ СВОЙ ИСТОЧНИК

После того, как в Москве получили доклад Кондрашева (февраль 1954 года) о туннеле и других подслушивающих операциях, забота о безопасности Блейка приобрела приоритетное значение для руководства КГБ. Как сообщает Кондрашев, всего три человека в Первом Главном управлении знали о его существовании. Начальник управления, понимая, что информация Блейка о безопасности линий связи — прерогатива Восьмого Главного управления, пригласил начальника этого управления в свой кабинет и ознакомил его с копией доклада. Естественно, он не назвал Блейка. Внутри Первого Главного управления все начальники отделов получили 9 апреля 1954 года директивные указания Арсения Васильевича Тишкова, заместителя начальника управления по оперативно-техническим мероприятиям, в отношении информации от агентурных источников о подслушивающих операциях[548]. Тишков считался одним из самых опытных в этой сфере сотрудников, поэтому он был назначен руководить операциями на основании донесений Блейка. В его власти было принять любые меры для прикрытия агента. Сам он писал: «Меры по выявлению, нейтрализации или использованию операций подслушивания для дезинформации противника должны быть основаны на тщательно продуманном прикрытии для источников этой информации, чтобы избежать компрометации реального источника. И эти меры не должны приниматься все сразу, действовать следует постепенно... В разработке и внедрении этих мер необходимо соблюдать предельную секретность. О предложениях по работе с полученными материалами следует докладывать мне и внедрять их можно, только получив мое разрешение»[549].

Эта директива ясно дает понять, в какую ловушку угодили Советы. Они знали о туннеле, но не могли ничего сделать из опасений скомпрометировать Блейка. Подчиняясь директиве Тишкова, никто не мог противостоять операции подслушивания, не получив его одобрения. Насколько известно Кондрашеву, Тишков отвергал все предложения, содержавшие даже малейший риск для Блейка. КГБ отлично умел использовать свои коммуникации как средства дезинформации, однако приходилось думать о безопасности источника. Что же касается берлинских линий и операции «Золото», то есть берлинского туннеля, то Кондрашев абсолютно уверен, что их не использовали для дезинформации. Это потребовало бы привлечения множества людей и угрожало бы безопасности Блейка[550].

Как пример заботы о Блейке, можно рассматривать работу с информацией, полученной от него об операции «Серебро» — операции подслушивания ССР в Вене. Хотя Блейк сообщил об операции, едва начал работать в технической группе ССР в сентябре 1953 года, только через год, 10 сентября 1954 года, председатель КГБ Серов направил доклад министру обороны СССР Булганину о «документе Британской разведки... полученном агентурным путем по деятельности советских оккупационных войск на территории Австрии и Венгрии во второй половине ноября 1953 года». Доклад подготовлен на основании «прослушанных телефонных разговоров советских офицеров и военнослужащих в Австрии и Венгрии». Важно, что этот девяностостраничный документ не был передан советским военным, пока венская операция не была завершена ССР. Естественно, Блейк не был назван в качестве источника полученной информации[551].

Советское военное руководство было поражено количеством и качеством информации, располагаемой западными союзниками о советских оккупационных войсках в Австрии и Венгрии всего лишь на основании прослушанных разговоров. Тем не менее, не желая рисковать агентом, они не предприняли никаких действий, чтобы предотвратить операцию, планировавшуюся в берлинском регионе. Еще одной причиной для решения не расширять круг людей, знакомых с операцией «туннель», было то, что операция еще не началась и Блейк мог сообщить о ее развитии. В результате ни один человек из работавших в Германии не был поставлен в известность о туннеле, даже Евгений Петрович Питовранов, начальник аппарата КГБ в Карлсхорсте, по крайней мере до тех пор, пока Блейк работал в Лондоне, то есть до 1955 года[552].

НАЧАЛО СТРОИТЕЛЬСТВА

Тем временем, не подозревая о том, что о результате их замыслов уже известно советской разведке, американцы и англичане форсировали завершение строительства. 20 января 1954 года директор ЦРУ Даллес официально дал разрешение, и 9—10 февраля были завершены последние технические соглашения, включая размещение в Вашингтоне аппаратуры обработки телеграфных сообщений. Немцы довольно быстро строили необычно глубокий пакгауз с пологими спусками для лифтов, а американские инженеры начали эксперименты с подобием туннеля в Нью-Мехико. Джордж Блейк вспоминал, что британцы тоже рыли экспериментальный туннель на военной базе в Саррее, где условия напоминали берлинские. У него было впечатление, что туннелем занимались британские инженеры — специалисты по шахтам, тогда как «наземные работы, строительство депо над туннелем, вывоз грунта выполняли американцы»[553]. Странно, что Блейк настаивает на этом, уже он-то должен был знать — даже если в протоколах совещаний в декабре 1953 года, переданных им Советам, нет ни слова о технической стороне строительства туннеля. На самом деле инженерная часть американской армии строила туннель, а британцы пробили вертикальную шахту к кабелям, и британские же специалисты установили подслушивающую аппаратуру. Британский технический опыт в этом отношении был вне конкуренции.

После завершения строительства пакгауза 28 августа прибыла инженерная часть и стала дожидаться, когда привезут оборудование. 2 сентября началось строительство шахты. 8 сентября, когда прошли восемь футов ниже пола пакгауза, а всего на глубине шестнадцати с половиной футов, появилась вода и начались осушительные работы. Вода стала неприятным сюрпризом для строителей, так как считалось, что она находится на глубине тридцати двух футов. (Часто повторяемая версия, будто была повреждена дренажная система пакгауза, кажется маловероятной, хотя и возможной, так как, выйдя за американский сектор, строители наткнулись на выгребную яму дома, разрушенного во время войны[554].) Через неделю работы возобновились. Туннель копали на глубине шестнадцати с половиной футов, и к 17 сентября удалось выйти за бетонный фундамент пакгауза[555]. Прокладывание .туннеля было грязной работой, а так как армейская часть якобы занималась установкой электроники, а не рытьем, то как можно было говорить о прикрытии, если бы людей постоянно видели в грязной одежде. Более того, армейская прачечная плохо совмещалась с сохранением секретности, поэтому стиральная машина и сушилка были установлены на месте[556].

Тем временем налаживалась система безопасности, рассчитанная и на период после завершения строительства. Тайный пост наблюдения установили в пакгаузе, где постоянно находились люди, наблюдавшие за местностью в направлении прохождения туннеля. Проводился учет движения людей и транспорта в этом районе, а сам район регулярно проверялся на предмет выявления любых изменений. Поездки в район туннеля лиц, не входивших в состав постоянного подразделения, происходили в крытых грузовиках, дабы избежать постороннего наблюдения, и на всем пути забора, ограждавшего туннель, устанавливались микрофоны, чтобы предотвратить вторжение на запретную территорию и, возможно, уловить разговоры восточногерманских полицейских. В октябре 1954 года считалось, что земляные работы будут завершены в январе 1955 года[557].

В ноябре Харви отправился в Вашингтон докладывать о ходе работ и получить поддержку на применение срочных мер в случае обнаружения туннеля. Было решено, что зона туннеля будет находиться под постоянным визуальным наблюдением. Стальная дверь должна была отделять его от помещения, где предполагалось предварительное усиление сигналов для передачи их в пакгауз для записи, и быть постоянно закрытой, за исключением случаев, когда в «усилительной» находились люди, имевшие телефонную связь с пакгаузом. В качестве дополнительной предосторожности предлагалось расположить в туннеле пластиковую взрывчатку, расположив ее в садовом шланге на протяжении 40 футов под плитами облицовки туннеля. При взрыве туннель должен был обрушиться, но наверху никто ничего не заметил бы. Нужно отметить, что случайного взрыва произойти никак не могло. 29 ноября 1954 года директор ЦРУ Аллен Даллес устно одобрил эти меры[558].

В конце февраля 1955 года туннель был готов, а место «подключения» было закончено месяц спустя[559]. Три кабеля подключили по отдельности между маем и августом 1955 года, и сразу же начиналась запись. Сделаны были приготовления для команды переводчиков, которые должны были прослушивать наиболее важные сообщения с помощью устройства, придуманного БОБ и названного «взбивалкой для яиц». Это немедленное прослушивание сыграло большую роль и в системе безопасности, например, когда работавший здесь армейский повар, ничего не знавший о туннеле, заплутал по дороге из Берлина во Франкфурт-на-Майне. (Поездки на машинах были все еще разрешены, правда, только для лиц не причастных к секретности; запретить же их вовсе — не считалось возможным, чтобы не возбудить подозрения.) Повар по ошибке поехал по восточному автобану, то есть по направлению к Франкфурту-на-Одере и был вскоре перехвачен восточногерманской полицией. Когда поступило сообщение, что он задержан на пункте Хелмштедт в советской зоне, военная полиция США отправилась на его поиски. Мониторы были в состоянии проследить за действиями восточногерманской полиции и освободить незадачливого путешественника в тот же день[560].

Туннель заканчивался комнатой, в которой, собственно, было произведено подключение и которая соединялась с основной частью туннеля вертикальным стволом. Дальше шла комната, где помещались усилители. Тяжелая огнеупорная стальная дверь отделяла ствол от туннеля. На этой двери были сделаны надписи на немецком и русском языках, призывавшие случайных людей держаться подальше. В помещении, где размещалось подключение, находился чувствительный микрофон, позволявший сотрудникам улавливать любое движение. Оба помещения были тщательно изолированы, однако ни перехват, ни запись здесь не производились. В общем-то, если не считать периодических проверок оборудования, то сотрудники приняли все меры, чтобы здесь не было никакого постороннего шума — эти помещения располагались в глубине советской зоны[561].

Как и планировалась, дверь из усилительной комнаты в туннель была из тяжелой стали. По обеим сторонам туннеля лежали мешки с песком для усиления изоляции. На них опирались электрические и сигнальные кабели, а также воздушные шланги из кондиционера, установленного в пакгаузе. На полу в туннеле была деревянная колея для вывоза тачек с мусором, сделанная из ящиков, в которых привезли стальные рельсы. Наверху в пакгаузе находились кондиционер, осушитель воздуха, «взбивалка для яиц» и записывающие устройства[562].

ЧТО БЫЛО ИЗВЕСТНО СОВЕТАМ?

В интервью, данном в мае 1995 года, Блейк повторил то, о чем писал в книге «No Other Choice», что он покинул технический сектор в Лондоне в январе 1955 года и стал работать на Берлинской базе ССР. Едва оказавшись в Берлине, он оказался ничем не связанным с туннелем, работа в котором шла независимо от базы. Блейк понял, что операция к этому времени находилась главным образом в руках американцев и получаемые материалы обрабатываются не в Берлине, а каждый второй день отправляются британским самолетом в Лондон. Если разведывательные данные из туннеля касались Берлина, то Лондон посылал их Питеру Ланну, директору берлинского отдела ССР, знавшему о туннеле с самого начала[563]. Логично предположить, что в мае 1955 года Блейк поставил КГБ в известность о начале работы в туннеле. Когда он явился в Берлин, то его поджидал там Николай Родин, привлекший его к сотрудничеству офицер КГБ. Родин посоветовал Блейку никому не рассказывать о туннеле, включая сотрудников КГБ. Потом с Блейком стал работать Василий Дождалев[564].

Когда Евгений Питовранов был поставлен в известность насчет туннеля, он начал действовать, как полагалось в таких случаях офицерам КГБ: назначил наблюдение за «радарной установкой» и стал собирать информацию о жителях известного района. В конце 1955 года московский КГБ прислал в Карлсхорст специалистов под руководством Вадима Гончарова (Горелова), который был лишь частично осведомлен о цели своей миссии. Судя по его словам, его команда должна была работать с управлением связи группы Советских войск в Германии и обеспечивать безопасность линий связи группы Советских войск. Гончаров рассказывает о разных акциях западных специальных служб, стремившихся проникнуть в советские линии связи, и подчеркивает, что «это заставило нас обратить особое внимание на меры, предупреждающие утечку информации»[565]. Группе Гончарова была дана лишь общая информация о туннеле, и без упоминания источника. Однако попытка западных специальных служб прослушать советский канал связи возле границы американского сектора для группы Гончарова была очевидной, ведь они точно знали, что КГБ прослушивает американскую линию возле Потсдама.

После того, как Питовранов узнал о существовании туннеля и прибыда группа Гончарова, были приняты меры повышения безопасности во время телефонных переговоров. Гончаров рассказал, что проверка переговоров в военном центре связи в Карлсхорсте «обнаружила нарушения элементарных норм безопасности. Часто переговоры шли без использования кодовых обозначений... что вело к утечке информации. Тогда мы стали записывать переговоры между штабом группы Советских войск в Германии и командными пунктами». Питовранов показал записи командующему, маршалу Гречко, а тот «поначалу не мог поверить, что так много можно узнать из телефонной болтовни. Прослушав запись, он убедился в своей неправоте и отдал соответствующие приказы командирам насчет мер безопасности во время телефонных бесед»[566].

Прибыв в конце 1955 года в Карлсхорст, техническая группа КГБ предприняла некоторые предварительные меры по поиску записывающего устройства в районе Альт Глини-ке и других местах вдоль границы. Однако аппаратура на больших расстояниях (50—60 км) ничего не показала. Тогда группа стала работать в отдельных пунктах телефонной связи и проверять отдельные участки линий, и тогда они установили участок подслушивания. Понимая, что физическое обнаружение туннеля потребует куда больше сотрудников, чем было в распоряжении КГБ в Карлсхорсте, и желая представить дело так, будто туннель был обнаружен в результате обычной текущей проверки, проводимой армией, Питовранов получил согласие Гречко на создание специальной команды военных связистов. Офицеры и некоторые другие сотрудники, проверенные КГБ и рекомендованные своими командирами и начальниками, получили соответствующее оборудование и инструктаж от Гончарова и его подчиненных. Был подготовлен подробный план обнаружения враждебного подключения к советским подземным линиям на всей территории Берлина. Время операции должна была назначить Москва[567].

СОВЕТСКАЯ ВЕРСИЯ ОБНАРУЖЕНИЯ ТУННЕЛЯ

В начале 1956 года туннель все еще поставлял ценную информацию. Делая вид, будто ничего не происходит, Хрущев и Булганин думали о том, как это прекратить. Хрущев жаждал устроить на обнаруженном туннеле большую пропагандистскую шумиху. Ему трудно было смириться со сложившимся международным положением, в особенности с тем, что советское дипломатическое признание боннского правительства и вывод советских войск из Австрии, последовавший после подписания двустороннего договора, не привели к ожидаемым результатам. Положение на Ближнем Востоке постепенно осложнялось из-за столкновения там советских и западных интересов. Однако в конце апреля Хрущев планировал нанести официальный визит в Лондон, и ему не хотелось портить отношения с англичанами, поэтому он приказал КГБ найти способ так обнаружить туннель, чтобы не поставить под угрозу источника, Джорджа Блейка, и все же добиться максимальной публичности, причем акцентируя роль американцев и приглушая роль англичан. Вот так и получилось, что КГБ в Карлсхорсте разработал план «случайного обнаружения» туннеля и последовавшей за этим пресс-конференции. Чтобы подчеркнуть «случайность» открытия, были заранее подготовлены послания Гречко, советского посла в Восточном Берлине Георгия Пушкина и Питовранова. Взяв это за основу, более низкие инстанции должны были раскрутить пропагандистское колесо, но они понятия не имели, что обнаружение туннеля было результатом проникновения КГБ в англо-американский проект[568].

В беседе с корреспондентом журнала «Глобус» (АПН) 21 января 1993 года Евгений Питовранов утверждал, что соответствующие части начали работать со специальным оборудованием, а уж потом рыть землю. Хотя в своем интервью он усомнился в дате, мы можем назвать ее — ночь с 21 на 22 апреля 1956 года. Когда же его спросили, откуда им стало известно, где рыть, Питовранов ответил, что «благодаря полученной загодя от нашего друга [Блейка] информации, мы определили кратчайший путь от американского прикрывающего туннель сооружения до шоссе Шёнефельд и сконцентрировались на нем». В 2.30 Питовранов вместе с офицерами КГБ Сергеем Патрикеевым и Николаем Мякотных отправились на летное поле аэродрома в Шёнефельде, расположенное недалеко от туннеля, и стали ждать результатов[569]. Эти офицеры недаром сопровождали Питовранова. Патрикеев был его заместителем по разведке, а Мякотных — начальником английского отдела Второго Главного управления. (Считается, что он участвовал в побеге жены Дональда Маклина в Москву в 1953 году, где уже был ее муж, агент КГБ в Министерстве иностранных дел Великобритании[570].)

Неожиданно к Питовранову подлетел лейтенант и сказал: «Вас зовет полковник». Питовранов отправился следом за ним, и полковник доложил: «Нашли!» Потом полковник полез в дыру, а Питовранов вспоминает, что посоветовал ему и его помощникам соблюдать осторожность. Шахта могла быть заминирована. Однако на это никто как будто не обратил внимание. Полковник со своей группой шли вдоль туннеля, и Питовранов сообщает, что «в 6.00 полковник пригласил нас спуститься вниз. Оборудовано там все было так, словно они собирались работать в туннеле тысячу лет. Продумали даже насчет кофеварки и плиток для приготовления еды. Все американское и английское. Создатели проекта, наверно, считали, что мы их никогда не отыщем»[571].

По словам Гончарова, копать начали в ту же ночь. «Постепенно картина прояснялась. Кабели были уложены на глубине восьмидесяти сантиметров и перпендикулярно к зданию, где американцы якобы наблюдали за полетами. Там, где был кабель, мы обнаружили люк, открыли его и полезли в туннель, вход в него был перекрыт массивной железной дверью. На ней были надписи на немецком и русском языках: «По приказу командующего группой Советских войск в Германии входить в туннель категорически запрещено». Это было сделано, чтобы убедить советских или немецких связистов в наличии за дверью специальных линий связи, доступ к которым запрещен для непосвященных». Естественно, рабочая группа ожидала, что дверь будет заперта изнутри, однако «американцы никак не ожидали разоблачения, поэтому оставили дверь открытой»[572].

Открыв эту первую дверь, Гончаров и его люди удивились, увидев американцев. Почему американцы на территории ГДР? Судя по словам Гончарова, «американцы могли проложить свои линии для подключения рядом с нашими линиями и до здания, которое они построили. Однако там было расстояние около 400 метров, и им бы пришлось прокладывать кабели и тащить прослушивающее оборудование. Поэтому они поступили проще. Устроились на нашей территории, установили большую камуфляжную дверь, за которой расположился контрольный пункт. Но они никак не ожидали, что дверь будет обнаружена, поэтому она часами оставалась открытой»[573].

Когда советская рабочая группа появилась на контрольном пункте, Гончаров увидел работающих операторов в наушниках, включенное записывающее оборудование и несколько человек, пивших кофе. Заметив чужих, операторы сдернули наушники и побежали по туннелю в сторону американской зоны. Не раздумывая, советские разведчики бросились за ними и остановились только перед баррикадой из мешков с песком уже на американской стороне. На баррикаде неровными буквами была сделана надпись: «Вы входите в американский сектор». Увидев это, советская рабочая группа повернула обратно к контрольному пункту, осмотрела имевшееся там оборудование и отключила его от советского кабеля[574].

ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ

Вряд ли только провалы в памяти послужили причиной столь фантастической истории, рассказанной Питоврано-вым и Гончаровым, об обнаруженном в ночь с 21 на 22 апреля туннеле. На самом деле необычно обильные весенние дожди, шедшие несколько дней, стали причиной коротких замыканий в кабелях дальней связи. БОБ узнала об этом по инженерным цепям, которые прослушивались, а также от своих агентов в системе телекоммуникаций ГДР. 19 апреля устройство подключения было проверено и оказалось в порядке. И все это время, вплоть до раннего утра 22 апреля, советские линии связи работали в обычном режиме[575].

В 0.50 22 апреля американцы на своем контрольном посту с помощью оборудования ночного видения засекли сорок-пятьдесят человек, роющих землю на расстоянии трехчетырех футов друг от друга. (Возможно, это были люди из специальной части Гончарова.) Билл Харви был незамедлительно поставлен об этом в известность. К 2.00 советские представители отыскали потолок контрольного пункта, и послышалась русская речь. Это был голос капитана Барта-ша, офицера связи из группы Советских войск в Германии, который позднее получил награду от маршала Гречко за обнаруженный туннель. Харви приказал Хью Монтгомери немедленно прибыть в туннель и помочь операторам и переводчикам вести перехват разговоров из инженерной сети и, что было очень важно, из установленного микрофона. Пока Харви нетерпеливо ждал, запись оборвалась, и перевод немецкой и русской речи тоже. Напряжение было так велико, что переводчики забыли нажать на кнопку «стоп», и в результате появилась мешанина из немецкой, русской и английской речи.

В 2.50 советская рабочая группа нашла кабели, идущие от подключения в люк в полу камеры подключения. В 3.00 появились первые восточногерманские специалисты дальней связи, и тотчас была воздвигнута баррикада, чтобы удержать любопытных, и кто-то на немецком языке с русским акцентом сказал, что решение о дальнейших действиях будет принято утром. Тем временем аппаратура продолжала записывать переговоры начальника центра связи группы Советских войск в Германии, который располагался в Вюнсдорфе, и начальника центра связи в Карлсхорсте, словно они не подозревали о том, что происходило в туннеле. Речь шла о проблемах связи из-за передвижения некоторых средств воздушного оповещения.

К 6.30 стало ясно, что Управление связи ГСВГ было поставлено в известность о важном событии, так как его начальник, подполковник Золочко, покинул Бюнсдорф и направился к туннелю. Когда он прибыл в сопровождении специалистов, то американцы услышали: «Кабель прослушивается». Через пять минут начальнику центра связи в Карлсхорсте было приказано использовать наземные провода полка Управления правительственной связи в Восточном Берлине КГБ, чтобы обходить подключенные кабели. Хотя реакция была совершенно логичной, тот факт, что Управление правительственной связи КГБ не было подключено к операции, доказывает лишь одно — КГБ всеми силами старался оградить свой источник и представить операцию по обнаружению туннеля армейской операцией, не имеющей никакого отношения к КГБ.

Рабочая группа все еще находилась на контрольном пункте и не спускалась в ствол, соединяющий его с туннелем. А прослушивание шло своим чередом. С 8.00 до 9.00 было записано множество переговоров, ибо штаб Гречко пытался отыскать полковника Ивана Коцюбу, исполняющего обязанности советского коменданта Берлина. Коцюба должен был играть центральную роль в раскручивании заранее оговоренного дипломатического сценария.

Только в воскресенье 22 апреля в 12.30 восточногерманские техники подняли дверь люка. Потом, будучи не в состоянии открыть следующую массивную стальную дверь, они проделали дыру в стене и были потрясены увиденным. «DonnerwetteA Глядите... Туннель идет под шоссе! Как им удалось? Фантастика!» Расширив дыру, они вошли в помещение. В этот момент, может быть, даже раньше Харви приказал Монтгомери отыскать генерала Чарльза Л. Дашера, американского коменданта, и получить у него разрешение — подготовить и, при необходимости, взорвать заряды, разложенные в туннеле. Монтгомери, который выглядел наихудшим образом от усталости, в конце концов отыскал Дашера на приеме в яхт-клубе Ванзее, даваемом в честь генерала Максвелла Тейлора, начальника штаба армии США, находившегося в Берлине с официальным визитом. Выслушав Монтгомери, Дашер спросил, не получится ли так, что русские будут убиты или ранены? Получив в ответ «возможно», Дашер сказал, что он не может дать согласие на предложение, пока Харви лично не подтвердит, что никто не пострадает. Естественно, таких гарантий никто не мог дать, и этот вариант отпал.

В 14.20 дыра была уже достаточно большой. Советские связисты вошли внутрь, открыли дверь, внесли кинокамеру и принялись изучать обстановку. Еще прежде, когда стало ясно, что туннель взорвать не удастся, Харви приказал заложить мешками с песком, опутанными колючей проволокой, то место в туннеле, где пересекается граница сектора. По версии Гончарова, на мешках с песком была помещена доска с надписью от руки на немецком и русском языках, предупреждающая: «Вы входите в американский сектор». Позади баррикады туннель шел вниз, и с советской стороны невозможно было разглядеть, что там находится. А Харви поставил там тяжелый незаряженный пулемет 50-го калибра как видимое препятствие, который, однако, не был виден с советской стороны из-за угла спуска. В 15.00 послышались шаги в туннеле в американскую сторону. Харви взвел затвор пулемета, производя громкий, хорошо различимый шум, как бы давая понять, что готов встретить непрошеных посетителей. Шаги смолкли и потом стали быстро удаляться. В 15.35 подключения к кабелям были перерезаны. В 15.50 заглохли микрофоны.. Туннель прослужил одиннадцать месяцев и одиннадцать дней.

СОВЕТЫ НАЧИНАЮТ ПРОПАГАНДИСТСКУЮ КАМПАНИЮ

Дипломатическое заявление и заявление общественности как часть советского сценария «неожиданного открытия» были готовы, еще когда советские представители начали рыть землю. 22 апреля, в день «обнаружения» туннеля, послание, подписанное Владимиром Семеновым в Министерстве иностранных дел было отправлено советскому послу Пушкину по ВЧ. Оно содержало приказ советскому коменданту Берлина направить протест его американскому коллеге. В письме говорилось: «Дополнительные инструкции, касающиеся журналистов и всех остальных, получите завтра»[576]. В понедельник 23 апреля в Москву было отправлено послание, подписанное Гречко, Пушкиным и Питоврано-вым (именно в таком порядке), где говорилось о туннеле и о реакции американского коменданта на протест советской стороны, а также представлены «рекомендации, требующие вашего согласия». Рекомендации, кстати, тоже были выработаны заранее в Москве и представляли собой важную часть сценария. Вот они:

1. Начальник штаба советских войск должен послать письменный протест в штаб американских войск в Европе, с публикацией его в печати.

2. Пригласить корреспондентов, аккредитованных в Восточном и Западном Берлине, осмотреть сооружение.

3. Одобрить выступления немецких друзей по поводу туннеля, однако после публикации соответствующих материалов в прессе.

4. Послать группу наших специалистов для изучения оборудования.

5. Несмотря на то, что в туннеле есть английское оборудование, все обвинения в прессе направлять в адрес американцев[577].

В тот день королева Елизавета II принимала Хрущева в Букингемском дворце, так что последний параграф давал направление пропагандистской кампании^{8}.

На другой день советские представители устроили пресс-конференцию в туннеле, однако им не стоило волноваться. На Западе пресса раскрутила туннельную операцию как «поразительный пример американской дерзости и предприимчивости»[578]. И все же любопытно посмотреть, как желание Советов выжать максимум из обнаруженного туннеля привело к широкомасштабной путанице в отношении событий 22—23 апреля 1956 года. 28 апреля восточногерманская газета «Neues Deutschland>> поместила план туннеля. В июне 1956 года КГБ опубликовал иллюстрированный «путеводитель» с этим же планом. Почти через двадцать лет тот же самый план, но только выполненный на более высоком уровне и с комментариями на русском языке, был найден в архивах СВР (рис. на вкладке). И все они неправильно обозначают вход в туннель из гаража или электростанции, тогда как на самом деле это был пакгауз, или «радарная станция». Очевидно, что Советы в своем желании защитить Блейка нарочно допустили эту ошибку.

Однако, как только эта версия начала циркулировать в печати, она обрела собственную независимую жизнь[579]. В статье под заголовком «Шпионы на продажу» (1978 год) в лондонском учебнике по шпионажу представлена другая версия обнаружения туннеля: «Но 22 апреля 1956 года русские неожиданно вышли на туннель на своей территории. Сработала сигнальная система. Русские никого не нашли в туннеле, но оборудование оставалось на месте. Операторы исчезли так быстро, что русские обнаружили кипящий кофейник в пустом помещении» (курс. авт.). К статье был приложен подробный рисунок «записывающего оборудования» и «зоны отдыха». На этом рисунке вход в туннель был расположен в казармах, то есть еще дальше от его истинного местоположения в «радарной станции»[580]. По нашему мнению, эти публикации отражают распространенную КГБ историю «обнаружения» туннеля, в которой героические советские техники застали беспечных американцев врасплох и заставили их бежать в «шпионский туннель», бросив наушники и магнитофоны. Эта версия и в 1977 году все еще продолжала циркулировать в западной прессе[581]. Очевидно, что все на Западе, даже восточногерманские руководители средств связи, были убеждены в «случайной находке» советских служб[582]. Однако ни один человек, который все видел своими глазами, не считал, что советское «открытие» было делом неожиданным или легким. Четырнадцать часов напряженной работы, в основном проделанной восточногерманскими специалистами, предшествовали обнаружению и отключению подслушивающих устройств.

ВСЕ ЛИ БЫЛО ОБМАНОМ?

Получали ли ЦРУ и ССР достоверную информацию с помощью туннеля, или знавший обо всем Комитет госбезопасности снабжал их исключительно дезинформацией? Или, не желая рисковать Блейком, высокопоставленным сотрудником британской разведки, он предоставлял достоверную информацию? Многие из высокопоставленных комитетчиков понятия не имели о существовании туннеля. Например, Питовранов, начальник аппарата КГБ в Карле-хорсте, не был информирован, пока в Берлин не прибыл Блейк. Как мы видели, были выработаны планы армейского прикрытия для определения места и «обнаружения» туннеля. Это была крупная операция КГБ, убедившая ЦРУ и ССР в том, что обнаружить туннель удалось лишь в результате необычно сильных дождей и связанных с ними повреждений на линиях. Такой сложный сценарий позволяет предположить, что советская сторона не могла давать только дезинформацию или пустяковую информацию, так как в этом случае многие насторожились бы. Если оставить в стороне обман, то Управление внешней разведки КГБ не было очень уж озабочено внедрением в линии связи на территории Восточной Германии. Его сотрудникам было известно, что их собственные переговоры шли через наземную связь Управления правительственной связи КГБ. А в телефонных переговорах использовалась специальная система, известная как ВЧ. Эта же система обслуживала руководителей партии,

Министерство иностранных дел и военных. Наверняка, КГБ рассудил, что его собственная безопасность обеспечена, а наиболее важные материалы идут по линиям, которые находятся в ведении Управления правительственной связи.

Тем не менее туннель все же снабдил западные разведки необходимой, в основном, военной информацией, а также информацией о некоторых политических и научно-технических организациях в СССР и Восточной Германии типа «Висмута». В Приложении 5 дано подробное описание полученной информации. Нужно помнить, что в те времена еще было невозможно фотографировать с «U-2» или со спутника, и информация от перебежчиков поступала крайне нерегулярно. Таким образом, туннель предоставил массу разведывательных материалов американским и английским аналитикам.

Непонятным остается еще один аспект: КГБ был совершенно безразличен к утечке через туннель секретной информации советской военной разведки — разведки группы Советских войск в Германии и ГРУ в Москве, а также Управления военной контрразведки самого КГБ, обслуживавшего группу советских войск в Потсдаме. Наш анализ представлен в Приложении 5. И последней шуткой контрразведчиков в отношении туннеля была информация об аппарате в Карлсхорсте, ставшая известной, благодаря большому количеству телефонных вызовов советского и восточногерманского начальства, которые требовали офицеров к телефону и заставляли раскрывать себя.

Конечно, потери и приобретения были с обеих сторон, и вопрос о том, в какой степени сообщения Москвы через линии связи носили ложный характер, наверное, еще долго не будет забыт. Ясно одно, информация, добытая БОБ с помощью туннеля, далеко не вся была «тщательно продуманной дезинформацией». Но была ли информация о советских войсках, советской разведке и безопасности разбавлена «здоровой дозой дезинформации КГБ», как полагают некоторые? Может быть. Однако на этот счет нет никаких свидетельств[583].

На Западе в 1950-х годах северокорейское вторжение породило страх такого же враждебного действия против Западной Германии, которое могло привести к мировой войне. Срочно требовалась информация о планах и намерениях Советов, однако советская служба безопасности перекрыла все возможности дезертирства, дававшего ЦРУ до 1952 года основную информацию о советском режиме. Тогда с одобрения высших американских чинов ЦРУ разработал международную программу «стимуляции дезертирства» с кодовым обозначением «Redcap», получившую свое название от красных шапок (Redcap) железнодорожных носильщиков[584]. В первую очередь внимание должно было уделяться вербовке советских людей и задействованию их в качестве агентов, по выражению инициаторов программы, помочь им «дезертировать на месте». Если это не проходило, то их следовало доставлять на Запад и выжимать от них всю информацию, которую они только могли дать. Многие сотрудники управления специальных операций скептически или с раздражением смотрели на эту широко разрекламированную программу, потому что они и без нее пытались, где только могли, вербовать советских людей. С их точки зрения, дезертирство (бегство) было нежелательным, потому что при этом отсекались все прежние связи источника. Однако американцы больше всего любят хорошо организованные рекламные кампании, и голоса профессионалов потонули в чиновничьих криках защитников программы «Redcap».

БЕРЛИН - ЦЕНТР ОПЕРАЦИЙ «REDCAP»

Наибольший размах вербовка советских сотрудников приняла в Берлине, так как Берлин располагался в центре самой большой в мире дислокации советских войск. Отделение «Redcap» в БОБ представляло собой несколько штатных офицеров и способных сотрудников по найму (контрактников) — американцев, которые родились за рубежом и так хорошо говорили по-немецки и по-русски, что легко могли сойти за тех или других. Сначала сотрудники попросили восточногерманских беженцев назвать тех своих знакомых, кто, возможно, контактировал с русскими. Получив эту информацию, БОБ приложила все усилия, чтобы установить с этими людьми, жившими в Восточном Берлине, тайный контакт и уговорить их посетить Западный Берлин.

К сожалению, использование бывших жителей Восточной Германии не дало больших результатов в приобретении контактов с советскими людьми. Как только советские сотрудники прибывали в Восточную Германию, им внушалось избегать контактов с местным населением, из которого все могли быть «агентами империализма». Более того, укреплялись рабочие связи MfS, восточногерманской службы безопасности, и советской военной контрразведки, так что обе разведки пристально следили за отношениями между советскими сотрудниками и их немецкими коллегами. Даже на вечеринках, организованных руководителями ведомств, советские сотрудники старались держаться поближе друг к другу и подальше от немцев. Почти единственной точкой соприкосновения советских людей и немцев был черный рынок: некоторые советские сотрудники просили, например, своих немецких шоферов найти для них что-то особенное. Однако эти отношения почти не давали немцам возможности заглянуть в частную жизнь советских людей.

ШЕПНИ МНЕ ЛАСКОВОЕ СЛОВО: ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВОСТОЧНОГЕРМАНСКИХ ЖЕНЩИН

По крайней мере, 95 процентов нерабочих контактов происходили между восточногерманскими женщинами и советскими мужчинами. Большинство этих женщин были проститутками и, естественно, зарегистрированными в местной полиции, сообщавшей в MfS и советскую военную контрразведку о любых отношениях, как только они переставали быть случайными. Советские же сотрудники-мужчины и восточногерманские сотрудницы должны были довольствоваться чисто холодными деловыми отношениями. Если завязывался служебный роман и о нем узнавали многочисленные советские осведомители или информаторы MfS, то либo советского сотрудника отправляли домой, либо немку увольняли с работы, либо их отношениям — бывали такие случаи — давали развиваться, чтобы посмотреть, не стоят ли за ними западные спецслужбы.

Вербовочным усилиям БОБ не помогало и то, что восточногерманские женщины подвергались остракизму со стороны коллег, семьи, соседей из-за связи с врагом. Те же, кто не скрывал своих симпатий в рамках официальных мероприятий советско-германской дружбы, наверняка были коммунистами до мозга костей, но даже они попадали под советское наблюдение, дабы убедиться, что они не используют советские контакты в иных целях.

БОБ пришлось поработать, чтобы найти женщин, которые согласились одолеть все препятствия. Однако попытки отыскать женщин-агентов, кто мог бы эффективно работать в столь трудных условиях, имели и комичную сторону. Один из «Redcap»-офицеров подметил женщину, которую счел идеально подходящей для работы, но по каким-то причинам вскоре изменил свое мнение. Отвергнутая кандидатка не пожелала смириться и, чтобы доказать свою пригодность, стала преследовать офицера, записала номер его машины, нашла его дом и офис и через него смогла идентифицировать многих офицеров БОБ и узнать их настоящие имена. Когда она с гордостью представила в БОБ толстую папку с плодами своих усилий, и офицер, и его начальники пришли в ужас. Правда, им повезло, и они убедились, что соперничающая разведка тут не задействована, поэтому без лишнего шума помогли женщине переехать и обосноваться в Западной Германии.

Даже если таких женщин находили и обучали для работы, БОБ не имела никаких гарантий, что нужный советский объект посетит Западный Берлин. Как правило, услышав подобное предложение из уст восточногерманских «подружек», большинство советских мужчин тотчас прекращали с ими всякие отношения. Страх перед Западом, перед переходом границы так глубоко сидел в них, что они даже думать об этом не хотели. Чтобы помочь им преодолеть страх, БОБ заручилась поддержкой Национального трудового союза (НТС), эмигрантской организации, распространявшей листовки на немецком и русском языках, в которых рассказывалось, как легко пересечь границу восточного сектора Берлина. БОБ также постаралась привлечь к работе другую эмигрантскую группу — Союз борьбы за освобождение народов России (СБОНР)[585].

ДОСТОВЕРНАЯ ИСТОРИЯ ОРЛОВА

Хотя сотрудничество со СБОНР не состоялось, БОБ обратилась за помощью к Игорю Орлову, независимому агенту и бывшему члену СБОНР. Специализацией Орлова была вербовка немецких женщин для операций, связанных с бегством и поощрением дезертирства. Давление на БОБ, требовавшее результатов, усиливалось, и помощь Орлова пришлась как нельзя кстати. Через некоторое время его «помощь» так повлияет на жизнь некоторых сотрудников БОБ, как им и во сне не могло привидеться.

Чтобы поселиться в Западном Берлине, Орлов сменил имя и фамилию и стал Францем Койшвитцем. Однако работавшие с ним разведчики продолжали называть его Сашей, то есть его именем со времен армии Власова. Существует много версий истории Саши, но мы на сей раз предлагаем рассказ, подтвержденный документально.

Непосредственно перед тем, как Орлов начал свою независимую деятельность в Берлине, произошел трагический инцидент, по словам работавшего с ним офицера, «в определенной степени омрачивший отношения» Орлова с разведкой. Владимир Киви, тоже бывший член СБОНР, который должен был работать с Орловым как независимый оперативник, бесследно исчез через два или три месяца после прибытия из Мюнхена. Высокий голубоглазый блондин, эстонец, Киви был спокойным, уравновешенным и подготовленным сотрудником. Как и Орлов, он работал на немцев во время войны, а потом в организации Гелена[586]. В его квартире не нашли следов борьбы, все вещи находились на своих местах. Была поставлена в известность берлинская полиция, но расследование не дало результатов. Учитывая количество инспирированных Советами похищений в послевоенном Берлине, полиция решила, что Киви тоже был похищен. Этот случай вызвал у сотрудников БОБ опасения насчет Орлова, однако никаких причин всерьез его подозревать не было[587].

К весне 1952 года операция, где был задействован один из восточногерманских агентов Орлова, стала проявлять признаки возможного успеха. Романтические отношения немки с советским офицером, прерванные зимним отпуском офицера и его отъездом в СССР, были восстановлены, когда она получила от него весточку о возвращении в Карл-схорст. Офицер был как будто влюблен в женщину и настроен антикоммунистически, однако не торопился давать согласие на поездку в Западный Берлин. Чтобы уговорить его, Орлов взял фотографию и письмо от женщины, в котором она представляла его своим кузеном, и отправился на квартиру офицера в советском городке в Карлсхорсте. Там он объявил, что женщина беременна. Только встретившись с богатой западноберлинской тетушкой, к советам которой попавшая в беду женщина всегда прислушивалась, как объяснил Орлов, офицер мог помешать ей пожаловаться на него в советскую комендатуру[588].

Визит Орлова в Карлсхорст был расценен в БОБ как опасное «нарушение дисциплины». Орлова предостерегли против повторения подобной выходки, а советский офицер продолжал отказываться от поездки в Западный Берлин, но не от отношений с немкой. После нескольких провалившихся попыток уговорить его он вдруг заявил (12 августа), что поедет в Западный Берлин, но при одном условии — в сопровождении «кузена», то есть Орлова. Встреча была назначена на 18 августа 1952 года у станции метро в Восточном Берлине, рядом с границей. Оба спустились в подземку и вскоре оказались на конспиративной квартире БОБ, где офицер представился подполковником Николаем Степановичем Светловым, начальником группы в отделе информации СКК в Карлсхорсте. Отдел занимался легальной западной прессой и не имел никакого отношения к разведке[589]. Офицер БОБ расспросил подполковника о его коллегах и его обязанностях, однако было ясно, что он не представляет особого интереса для разведки[590].

Заявив, что до октября он будет отдыхать в СССР и у него нет намерения бежать на Запад, Светлов спросил, что он может сделать для беременной женщины и ее строгой тетушки. На это ему было сказано, что они не поднимут шум, если он до отъезда предоставит свои отпускные документы БОБ всего-то на час с небольшим[591]. Эта просьба поступила с мюнхенской базы ЦРУ, и офицеры, имевшие дело с Орловым, знали, с чем она связана. Посредством подделки сложных для доставания отпускных документов советского офицера, включая отпускной билет, разовый пропуск для пересечения границы СССР и требование на железнодорожный билет, ЦРУ получало еще одно прикрытие для внедрения своих агентов в СССР. 19 августа БОБ с радостью сообщила об удаче во Франкфуртскую миссию и попросила прислать технических экспертов «со всем оборудованием, необходимым для фотографирования, сверки штампов и т. д.» на 21—24 августа[592]. Однако 22 августа Светлов сообщил, что может предоставить лишь отпускной билет, так как едет не один, а с группой, и все остальные документы находятся у старшего офицера. Так или иначе, отпускной билет был сфотографирован, а также записан рабочий телефон Светлова[593].

Больше Светлов не появился, и застать его по указанному номеру телефона в Карлсхорсте тоже оказалось невозможным[594]. Несмотря на надежды БОБ, операция, в сущности, провалилась. Если оглянуться назад, то инциденты типа странного визита Орлова в Карлсхорст (рискованного в любых обстоятельствах; а тем более для бывшего советского разведчика, работавшего на Гелена и на ЦРУ) должны были стать предостережением. А вместо этого положение Орлова в БОБ даже укрепилось, хотя в течение следующего года у него не было ни одного удачного дела. Однако в штабе ЦРУ и в германской миссии скрупулезная рутинная проверка выявила нарушения безопасности со стороны Орлова. Одни обвиняли его в подделывании отчетов, когда он работал в организации Гелена, другие — в подделывании документов, когда он был в СБОНР.

Помимо этих обвинений, появились другие. Орлов, приехавший в Берлин, характеризовался как бабник, пьяница и болтун. Некоторые из этих обвинений оказались ложными, другие остались под вопросом. Тем не менее 20 апреля 1954 года германская миссия приказала БОБ отказаться от его услуг. БОБ возражала. И 21 июля восточноевропейское Управление ЦРУ сделало обстоятельный, но противоречивый обзор. Многие из обвинений, предъявленных Орлову, не подтвердились, назывались причины его безрезультатной деятельности, но в то же время было предложено уволить и его и жену. Вскоре после того, как БОБ получила этот доклад, Орлов попал в аварию и был обвинен в управлении автомобилем в состоянии опьянения[595]. Однако БОБ, отвергая все предупреждения, рекомендовала Орлову продолжать работу, пока не завершатся некоторые из его операций по невозвращению советских людей. Эти дела впервые за чуть больше года работы выглядели обнадеживающе. Как бы то ни было, но именно они, казалось, развивались в полноценные операции по невозвращению быстрее, чем большинство других...

Первое дело касалось одной западноберлинской женщины, двадцати одного года, с которой Орлов познакомился в баре в День дурака 1 апреля 1954 года. К середине мая он уже завербовал ее, и она начала посещать дансинг возле

Карлсхорста в поисках потенциальных невозвращенцев. Ей удалось познакомиться с многообещающим молодым человеком по имени Анатолий и назначить ему свидание на 2 июня. Анатолий прийти не смог, но вместо него появился некий Александр, служащий военной почты в Карлсхорсте, занимающийся денежными переводами. Между ними завязались романтические отношения, и 12 июля Александр впервые приехал в Западный Берлин. Стремительность, с которой развивались события, заставила БОБ насторожиться. Офицер, отвечавший за это дело, в своем первом докладе даже предположил провокацию КГБ[596].

Получив соответствующие инструкции БОБ, молодая немка стала снабжать Александра русскими эмигрантскими газетами. Сказав, что нашла эмигрантскую организацию — ЦОПЭ (Центральное объединение послевоенных эмигрантов) и та поможет ему, если он решить остаться на Западе, 2 августа она передала ему письмо на русском языке из офиса ЦОПЭ[597]. 23 августа Александр вновь приехал в Западный Берлин и четыре часа беседовал с русскоговорящим офицером из отделения «Redcap», встретившим его в качестве представителя ЦОПЭ. Тот проверил документы Александра, полученные им всего четырьмя месяцами раньше. Дата совпадала с тем временем, когда молодой человек покинул свою танковую часть и оказался на почте. Судя по документам, он был сержантом Александром Михайловичем Смирновым. Наотрез отказавшись остаться в своей части в Восточном Берлине в качестве агента БОБ, Смирнов заявил, что мечтает переехать на Запад и жениться на своей немецкой возлюбленной[598]. Однако согласился достать номера военных частей, копии цензорских предписаний, почтовые бланки, чернила для штампов, пропуска, разрешения и все остальное, что требовалось ЦРУ для внедрения своих агентов в СССР[599].

4 сентября девушка объявила, что сержант появится на следующий день[600]. Он появился 6 сентября, принеся с собой две устаревшие, несекретные армейские инструкции, четыре почтовых бланка для денежных переводов и написанный от руки, трудно читаемый список военных, посылавших домой деньги. Его допросил «представитель ЦОПЭ», который высказал мнение, что сержант — никакой не агент КГБ, а типичный дезертир[601]. 7 сентября его вместе с немецкой подругой переправили в приемный центр для беженцев недалеко от Франкфурта[602]. Здесь женщина перестала разыгрывать влюбленную и заявила, что не желает больше его видеть. Смирнова немедленно подвергли допросам и тестам на детекторе лжи, но результаты оказались неубедительными, как он говорил, из-за неполадок с сердцем. К ноябрю наметился незначительный прогресс в вызывавшей сомнения истории Александра — в первую очередь в отношении его перевода из танковой части в апреле 1954 года в почтовое отделение в Карлсхорсте.

Александр практически не располагал полезной информацией, однако мог произвести мелкий ремонт радиоаппаратуры и отлично играл в шахматы. ЦРУ решило не подвергать его сложным контрразведывательным допросам и просто-напросто поселило его на Западе. До мая 1958 года он работал на радиостанции НТС, а потом перешел на частную фирму. 8 ноября 1958 года его посетила какая-то женщина, говорившая по-русски. Разговор с ней, очевидно, был настолько нервным, что он взял полагавшуюся ему зарплату, купил теплое пальто, а 15 ноября исчез. ЦРУ решило, что он бежал обратно[603].

Другое дело Орлова начала одна из его девушек, которая встретилась с очень симпатичным советским солдатом на танцах в Восточном Берлине, в декабре 1953 года. Их отношения продолжались до апреля 1954 года, когда он вдруг исчез, а ему на смену явился другой. Принцип «кнута и пряника» в этом деле, хотя и тянувшемся дольше, был тем же, что и в деле сержанта Смирнова. Агент Орлова рассказала о несуществующей богатой бабушке в Западном Берлине, которая недавно умерла и оставила ей наследство. Для пущей убедительности она даже дала своему любовнику денег на починку разбитой им приятельской машины. И тут солдат решил поехать с ней в Западный Берлин, чтобы помочь вступить в права наследства. В июне 1954 года его заманили на конспиративную квартиру в Западном Берлине, и он был представлен «дяде», на самом деле офицеру БОБ, говорившему по-русски и представлявшему ЦОПЭ. Эти встречи повторялись не раз до октября, когда советский офицер сообщил, что останется в Восточном Берлине до 1 января 1955 года. Однако 22 декабря он неожиданно объявил, что отказывается дезертировать, так как понимает, что девушка никогда не выйдет за него замуж. На встрече, проходившей 29 декабря, офицер БОБ добился от него согласия поддерживать контакт после возвращения в СССР и вручил ему тайные адреса, куда ему предстояло посылать донесения. Связь с ним должна была поддерживаться через его мать, которой следовало посылать письма из какого-нибудь советского города[604].

Во всяком случае, на первый взгляд, можно было счесть эту операцию успешной для БОБ и Орлова: склонение к невозвращению превратилось в вербовку источника, готового посылать донесения в ЦРУ из СССР. Однако в 1959 году анализ операции с момента ее возникновения и четырехлетней переписки, проведенный в штаб-квартире ЦРУ, показал, что источник не дал никакой мало-мальски ценной информации и, более того, с самого начала, не исключено, что он работал под присмотром КГБ[605].

После дела Светлова в 1952 году эти две операции 1954 года были самыми успешными для Орлова. Когда обе они завершились к концу 1954 года, вновь встал вопрос о его будущем[606]. К этому времени связи Орлова с БОБ уже не были тайной для берлинской полиции. Да и БОБ пришлось признать, что из-за усиления мер безопасности в Восточной Германии операции типа юноша-встречает-девушку против советских военных стали неплодотворными. Даже БОБ согласилась, что Орлову лучше куда-нибудь уехать, например, в США.

Решение было принято, но прошел еще год, прежде чем штаб-квартира ЦРУ в Вашингтоне уладила все проблемы, связанные с его переездом. В послании в Вашингтон от 9 октября 1956 года руководители БОБ отмечали, что после окончания срока аренды квартиры Орлов не может оставаться в Берлине, но ему придется ждать в Западной Германии разрешения на въезд в США[607]. БОБ умыла руки.

Оглядываясь на прошлое, можно сказать, что операции Орлова вызывали подозрение еще перед его отъездом из Берлина. Было еще нечто, обращавшее на себя внимание. В 1953 году его познакомили с одним восточным немцем — идеальным кандидатом для «Redcap». Бывший механик в полиции, а потом таксист, он мог снабжать БОБ пустыми бланками водительских удостоверений и регистрационных справок. За эти документы ему неплохо платили, а он давал расписки в получении денег, а также крошечного фотоаппарата, который он получил от БОБ. В апреле 1953 года его арестовали и осудили[608]. Через три года, освободившись из тюрьмы, он приехал в Западную Германию и в июне 1956 года рассказал сотрудникам ЦРУ подробности своего задержания. Во время допросов советские сотрудники показывали ему оригиналы расписок, которые у него брал Орлов. А об этих документах было известно только БОБ, ему и Орлову. Вместо того, чтобы сообщить об этом БОБ, бывшего агента проверили на детекторе лжи и признали лжецом. Никакие протоколы не попали в БОБ, хотя на повестку дня встал серьезный вопрос о доверии Орлову[609].

Еще более опасным для Орлова стал агент-двойник эмигрантского отдела аппарата КГБ в Карлсхорсте. В конце 1956 года он сообщил, что узнал от офицеров, руководивших им из аппарата КГБ, странные вещи, касающиеся Владимира Киви, бывшего члена СБОНР, бесследно исчезнувшего вскоре после того, как в октябре 1951 года вместе с Орловым приехал в Берлин. Офицеры КГБ сообщили агенту-двойнику, что Киви был «арестован в Берлине, но он еще жив и находится в ГУЛАГе»[610]. Принимая во внимание, как трудно было бы Орлову быть агентом-двойником с честным партнером, БОБ должна была бы быть встревожена этим открытием.

Весной 1957 года Орлову и его семье наконец разрешили въезд в США. Из-за отсутствия доказательств его предательства, он рассматривался как жертва неудачно сложившихся обстоятельств и прошел дополнительное обучение в Вашингтоне. Потом он вернулся в Европу, чтобы участвовать в операциях на территории Германии и Австрии. Орлова возвратили в США, и в конце 1960 года его связь с ЦРУ была прервана без каких-либо претензий.

Меньше чем через год об Орлове вспомнили из-за дезертирства в Хельсинки офицера КГБ Анатолия Голицына. С тех пор о Голицыне было написано немало книг и статей. С 1945 года он служил в Управлении внешней разведки. С 1951 по 1953 год — в американском отделе контрразведки МГБ в Москве, после чего получил назначение в Вену работать с эмигрантами. Весной 1962 года во время первых допросов он рассказал об агенте по имени Саша, который был завербован эмигрантским отделом МГБ в 1950 году или даже раньше, но в 1953 году переведен в американский отдел — отдел Голицына — Управления контрразведки. Его фамилия начиналась на «К» и заканчивалась на «ский»[611]. Одновременно, согласно рассказа Голицына, Саша работал на американскую разведку в Западном Берлине и передавал информацию о своих коллегах в КГБ. Однажды он даже проинформировал КГБ об американском плане засылки в СССР агента под видом советского солдата.

Позднее Голицын приукрасил свою историю, и теперь трудно отделить то, что он узнал в МГБ, от того, что ему рассказали в ЦРУ, пытаясь восстановить его память. Тем не менее прошло еще много времени, прежде чем в ЦРУ смогло установить связь голицынского Саши и Орлова. Примерно через полтора года после бегства Голицыну показали список фамилий, и он идентифицировал Виктора Жарова как агента, засланного в Советский Союз с «документами советского солдата». Это было неверно. Жаров работал в Берлине в отделении «Redcap» БОБ, допрашивая беженцев. Нο он был связан с Орловым и его женой, и последующая проверка выявила эти связи и поставила под подозрение Орлова[612].

Как удавалось Орлову столь долго водить за нос следователей ЦРУ? Тот, кто использовал фамилию Орлов со времен власовской армии, был Александром Копатским, известным друзьям и ЦРУ как Саша. После службы в армии Власова он стал членом СБОНР, следовательно, первым на него вышел эмигрантский отдел КГБ. Потом им стал заниматься американский сектор контрразведки, когда БОБ сделала его участником операции «Redcap». Дело Светлова, которое Орлов поддержал, нанеся личный визит в Карлсхорст, пробудило у ЦРУ интерес к документам советских военнослужащих для снабжения ими агентов ЦРУ, засылаемых на территорию СССР. Орлов отлично понимал, как отпускные документы Светлова нужны БОБ. Он ведь был в курсе программы операций мюнхенского отдела против Советов, поэтому легко догадался, как эти документы будут использоваться. Если посмотреть на все с этой точки зрения, легко понять, что Голицын имел в виду именно Орлова[613]. Охота на Сашу продолжалась несколько лет, бросая тень подозрения на многих невиновных офицеров ЦРУ.

Когда мы попросили информацию о Саше в архивах СВР, нам ответили: «Нет никаких сведений о связи Игоря Орлова, Александра Копатского и Франца Койшвитца с советской разведкой». Потом нам сказали, что человек с «документами Игоря Орлова, гражданина Соединенных Штатов, посетил советское посольство (в Вашингтоне) 10 мая 1965 года»[614]. Этот человек якобы родился в Москве и «в конце войны оказался в Германии, в американской зоне, работая гражданским сотрудником в одном из подразделений американской армии. Он женился на немке и в 1961 году вместе с семьей переселился в США, а в 1962 году получил американское гражданство». Судя по этой справке, мужчина заявил, что его и его жену допрашивали в ФБР, стараясь вырвать у них признание в связях с советской разведкой, когда они в 40—50-х годах жили в Германии»[615].

Человек, пришедший в советское посольство, спрашивал о возможности «получить убежище в СССР или соединиться с семьей». В справке говорилось, что из-за путаных ответов на вопросы о его жизни в Германии и отъезде в США в 1961 году, а также из-за «слишком быстрого получения американского гражданства» (в течение одного года) советские чиновники всего лишь дали ему информацию о том, какие ему придется заполнить документы, если он просит убежища или разрешения воссоединиться с семьей, но не помогли ему одолеть бюрократические препоны. Ему надлежало заполнить соответствующие документы и отправить их в посольство по почте или принести лично. «Этот человек больше не приходил в посольство, и его документов никто не видел». Справка заканчивается словами: «Проверка мужчин с фамилией Орлов (Игорь), включая живущих или живших в Германии, результатов не дала»[616].

Итак, по донесениям, Орлов побывал в советском посольстве в Вашингтоне весной 1965 года. Два незнакомых друг с другом сотрудника КГБ позднее идентифицировали его как агента КГБ. В свете того, что нам теперь известно об Орлове, ответ СВР на запрос был, очевидно, искренним.

ЗАМЕСТИТЕЛЬ ШЕФА БОБ ПОЛУЧАЕТ СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ: «REDCAP» В ВЕНЕ

Очень интересная и важная операция «Redcap» имела место в Вене в начале 1955 года, когда переговоры об австрийском государственном договоре зашли в тупик из-за настойчивого требования Советов связать этот договор с мирным договором с Германией. Дэвид Мерфи едва занял свой пост замначальника БОБ, как получил приказ ЦРУ из Вашингтона прибыть в Вену и принять участие в операции, целью которой был Борис Наливайко, в 1947—1948 годах заместитель резидента Комитета информации (КИ) в Берлине.

В качестве «советского консула в Берлине» Наливайко присутствовал в декабре 1951 года на американо-советской встрече в Бремерхафене, посвященной возвращению полученных СССР по лендлизу ледоколов. Его тогдашний интерес к зарубежным вложениям капитала давал шанс предположить, что он будет уязвим для уговоров со стороны западных капиталистов. Наливайко заявил, что имеет около 80 тысяч западных марок и ищет надежный и прибыльный способ вложения своих денег. У него было поразительное знание потребительских товаров и их стоимости. И тогда же он выражал убеждение, что придет время и СССР возродится, но если «погибнет, то он погибнет вместе с ним»[617]. Он как будто представлял собой подходящего кандидата для «Redcap». Представленный Робертом Греем, которого Наливайко знал в связи с делом Малинина как американского журналиста в Берлине, Мерфи представлялся полковником Френсисом Мэннингом, чиновником из Вашингтона, который в «состоянии обсуждать будущее Наливайко».

Грей и Наливайко встретились в городском парке Вены, и Наливайко дал согласие на знакомство с Мэннингом в кафе Гартенбау, выбранному советской стороной. Младший офицер венской миссии заметил в парке офицера КГБ, наблюдавшего за встречей, и выразил сомнение в том, стоит ли идти в кафе, однако венская миссия ЦРУ решила продолжать операцию[618].

До сих пор у нас был только один взгляд на операцию, то есть взгляд ЦРУ, обросший множеством неофициальных реплик и комментариев[619]. Теперь у нас есть «непроверенные» статьи в советской периодической печати и проверенные воспоминания Наливайко об инциденте в кафе Гартенбау. И те, и другие интересны своими подробностями, однако проверенная версия — это версия КГБ[620]. Наливайко отметил, что ему было дано задание расследовать исчезновение в Вене .Петра Дерябина, сотрудника резидентуры КГБ. Резидентура донесла, что не очень беспокоится из-за бегства Дерябина, так как все, что тот знал, ограничивалось его направлением, а именно — безопасностью официальных представителей СССР в Вене[621]. Итак, Наливайко кругами ходил вокруг сотрудников союзнических консульств, надеясь получить информацию о Дерябине. Вот тут-то Грей позвонил ему, настоял на встрече. Получив «добро» от венского резидента, Наливайко взял магнитофон и отправился обедать с Греем в обществе обеих жен. Грей предупредил Наливайко о неприятностях, поджидавших его в Москве, и о возможном отзыве. Наливайко не поверил ему. В свою очередь он спросил Грея о Дерябине, но ответа не получил[622].

Каждый шаг был согласован венским резидентом КГБ с Москвой[623], которая поддержала игру с попыткой ЦРУ завербовать Наливайко, желая нанести американцам ощутимый удар. Советы рассчитывали на то, что предстоящая пропагандистская кампания будет содействовать заключению мирного договора с Австрией. Единственным условием Москвы было протянуть с финалом до февраля, когда наступит очередь Советов получить в свои руки руководство международным сектором Вены.

После свидания с Греем в венском парке Наливайко настаивал, проводя в жизнь план КГБ, чтобы Мэннинг подтвердил свои полномочия. Безопасность в кафе была гарантирована присутствием за столиком двух офицеров из резидентуры КГБ. Там был и третий офицер, специально посланный из Москвы для безопасности Наливайко и неизвестный в лицо американцам. В пятницу, 4 февраля, Москва дала согласие на финальную партию. Наливайко вызвал Грея, согласился встретиться с Мэннингом и назвал место. Ловушка была подготовлена[624].

Хотя американцы не подозревали о планах КГБ, в кафе сначала пришли офицеры ЦРУ, чтобы удостовериться в безопасности места встречи. Потом прибыли Грей и Мэннинг. Как пишет Наливайко, сам он вошел в кафе в 18.00. Грей, сидевший справа от Мэннинга, заметил его и помахал ему рукой. Столик, замечает Наливайко, они «выбрали профессионально» — возле дальней стены рядом с большой пальмой и входом в туалет и в кухню, соответственно, с выходом на улицу.

Наливайко присоединился к американцам, после чего все заказали пиво. Несколько минут все нервничали и почти не разговаривали, потом Наливайко попросил Мэннинга удостоверить свои полномочия, и тот достал письмо, подготовленное специально для этого случая. Наливайко схватил документ правой рукой, а левой выплеснул пиво в лицо Грею и завязал драку с Мэннингом из-за письма, которое хотел спрятать в карман. Неожиданно телохранитель Наливайко ударил Мэннинга, и тут их столик окружили советские офицеры. Тем временем Наливайко, повернувшись к перепуганным австрийцам — хозяевам кафе, закричал, что американцы устроили «провокацию... против советского консула»[625].

Пока Наливайко кричал, агенты КГБ потребовали, чтобы Мэннинг пошел с ними. Страсти разгорались по мере того, как Мэннинг (Мерфи) делал вид, что не понимает по-русски, а советский офицер обвинял его во лжи. Это неприятное противостояние было прервано одним из представителей венской миссии ЦРУ. Офицер, уроженец Вены, позвонил в ближайший полицейский участок и пожаловался на то, что «американцы и русские мешают честным венцам спокойно попить кофе».

Буквально через несколько мгновений, по словам Наливайко, «дверь распахнулась и в кафе ворвались пятнадцать верзил в черных плащах и шлемах с двумя огромными псами на поводках. Это были австрийские полицейские». За ними следовали сотрудники международной военной полиции, «четверо в джипе», которые проверили документы остальных посетителей, предостерегли драчунов на будущее и всех отпустили. Американцы попались в ловушку, но КГБ, разрабатывая свой план и выбирая кафе Гартенбау, не учел близость полицейского участка — тот самый фактор, который помог Мерфи и Грею освободиться из рук советских чекистов.

Этот случай получил огласку, и Мерфи пришлось вернуться в Берлин. Трудно сказать, получил ли КГБ выгоду от пропагандистской кампании. Если и получил, то новости о драке в кафе быстро уступили место на первых полосах газет сообщениям о том, что Георгия Маленкова сменил на посту Председателя Совета Министров СССР маршал Булганин[626]. Герой войны Георгий Жуков стал министром обороны. Что касается австрийского договора, то в начале марта Советы перестали настаивать на его увязке с германским мирным договором. Это изменение в советской политике по отношению к Германии стало большой неожиданностью для многих советских руководителей, тех, кто думал о нейтралитете Австрии как козырной карте в игре, начатой Хрущевым[627].

ДЕЗЕРТИРСТВО В ПАКИСТАНЕ: ПРОГНОЗ СМИРНОВА

Весной 1955 года А. А. Смирнов, тридцатитрехлетний третий секретарь советского посольства в Карачи, Пакистане, сбежал к американцам и был увезен в США, а потом передумал и попросился обратно[628]. Решено было вернуть его Советам через Берлин. Однако сначала его допросил Мерфи, и Смирнов произнес пророческие слова в отношении Берлина и Германии:

«Я верю в то, что в этом году (1955) будут приняты важные решения по Германии. Ни один думающий человек в советских кругах не верит, будто двенадцать или сколько их там немецких дивизий представляют угрозу для СССР. Однако, едва Западная Германия вооружится, наступят перемены в отношении к оккупационным властям. И в этих условиях Советский Союз может согласиться на свободные всеобщие выборы в Германии при условии, что будут выведены все оккупационные войска. Коммунисты из Восточной Германии, хорошо организованные и финансируемые, смогут послать довольно много коммунистов в новое правительство... Собственно, форма правления несущественна, пока Советский Союз сможет удержать вновь объединенную Германию от вступления в НАТО. Одним из способов добиться этого будет возвращение экспроприированных германских территорий, теперь находящихся во владении Советского Союза и Польши»[629].

Хотя Смирнова уговаривали остаться на Западе, он твердо стоял на своем, и 17 мая 1955 года он был передан советской стороне. Однако его комментарии были произнесены как раз в тот момент, когда БОБ слушала другие завораживающие речи из уст своих источников в Восточном Берлине о возможных политических переменах.

УСИЛИВАЮТСЯ РАЗНОГЛАСИЯ МЕЖДУ СССР И ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИЕЙ

Пожалуй, комментарий Смирнова о намерениях Москвы в отношении Германии отражал, скорее, надежды Москвы, чем реалистические ожидания. Однако его мысли представляли особый интерес для БОБ, потому что подтверждались другими разведывательными сообщениями, поступавшими летом 1955 года. Хотя ЦРУ отвергло возможность вывода советских войск в обмен на гарантии объединенной и нейтральной Германии на условиях СССР (этот план, казалось, грозил потерями, а не приобретениями для Советов[630]), Смирнов был абсолютно прав в том, что 1955 год был критическим для «холодной войны» в Германии. 5 мая западные союзники признали суверенитет Федеративной Республики Германии, а 9 мая ФРГ была принята в НАТО. В то же время Запад пригласил Советский Союз на четырехстороннюю встречу на высшем уровне в Женеве, которая должна была состояться летом. Это приглашение, возможно, инспирировало предложение, направленное Конраду Аденауэру, канцлеру ФРГ, посетить Москву и обсудить дипломатические, торговые и культурные отношения двух стран.

Этот неожиданный поворот Советского Союза к правительству Аденауэра рассматривался многими на Западе как удар по престижу руководства Восточной Германии. Примерно в это время БОБ начала получать сообщения от своих источников в аппарате Политбюро СЕПГ, о растущих проблемах в отношениях между Советским Союзом и Восточной Германией. Например, в мае 1955 года на совещании стран Варшавского пакта Вальтер Ульбрихт представил предложения по закрытию границ между ГДР и Западным Берлином, однако они были отвергнуты Советским Союзом. Вместо этого Советский Союз поставил на рассмотрение возможные предложения канцлеру Аденауэру «о предоставлении объединенной Германии экономических уступок на территориях к востоку от Одера-Нейсе без изменения территориальной целостности соответствующих стран». Восточным немцам было также сказано, что «ГДР не будет представлена в Москве своей делегацией во время визита канцлера Аденауэра»[631].

На совещании политбюро СЕПГ (6 июля) Георгий Пушкин, советский посол в ГДР, отвечая на вопрос о будущем правительства ГДР, как сообщалось, заявил, что это «внутреннее дело Германии» и добавил: «Правительство ГДР мало способствовало разрешению проблем, связанных с германским вопросом. Политбюро СЕПГ придется отрешиться от представлений о том, что Советский Союз рассматривает ГДР стратегически и политически так, как СЕПГ себе это представляет. Ресурсы населения и природных ископаемых ГДР не существенны для СССР в оценке в целом международной обстановки». Полагая, очевидно, что он достаточно шокировал Политбюро СЕПГ, Пушкин закончил свое выступление вполне стандартно: «Советский Союз согласится на объединение Германии на основе свободных выборов только при условии, если такая Германия будет иметь социал-демократическое правительство»[632]. На встрече 16 июля Хрущев обвинил СЕПГ в том, что она «не смогла понять перемены в советской политике», а также в проведении «акций, препятствующих разрядке между Востоком и Западом»[633].

Вашингтон готовился к Женевской встрече на высшем уровне, когда пришли эти сообщения, и госдепартамент вместе с Белым домом были восхищены и в то же время поставлены в тупик. В такую напряженность между Советским Союзом и его восточногерманскими друзьями было трудно поверить. Трудно было поверить и в то, что СССР одобрит широкие экономические уступки воссоединенной Германии со стороны бывших территорий Германии, теперь контролируемых Польшей. Некоторые сотрудники ЦРУ назвали эти заявления откровенной ложью. В любом случае, ни одно их этих советских предложений не прозвучало ни на Женевской конференции, ни во время визита Аденауэра в Москву. Единственным утешением для Запада была поддержка советской делегации положения о том, что объединение Германии должно быть делом самих немцев.

Несмотря на меры, предпринимаемые советскими и восточногерманскими службами безопасности, БОБ, исходя из программы «Redcap», всегда пыталась раздвинуть границы своих операций и действовать в районах основных советских гарнизонов, расположенных по всей Восточной Германии. Однако БОБ плохо координировала свои операции. Каждое направление было как бы само по себе и работало независимо от других, там, где ему хотелось. Таким образом, результат зависел не от опытности сотрудников направления, а от характера операций. Атомная группа, например, состояла из бывалых оперативников, работавших по специфической цели. Однако независимая ветвь контрразведки (СЕ), наследница Х-2, все еще занималась непродуктивными агентами-двойниками и была завалена работой по выявлению провалов в мерах безопасности тайных активных программ.

В результате своих операций отдельные направления поставляли отрывочную информацию о тех советских людях в Восточной Германии, кто их интересовал. Каждое направление применяло свою собственную организационную схему систематизации материалов, которые оно добывало о советских людях и учреждениях. Научное и техническое направления были организованы лучше всех остальных, однако они получали большую помощь от своих подразделений из Вашингтона. По общему мнению, БОБ отчаянно нуждалась в системе, которая объединила бы все сведения в некоем централизованном хранилище, доступном всем офицерам, работающим против Советов. Документы ЦРУ и свидетельства очевидцев показывают, как это было сделано и как повлияло на операции.

«ЦЕЛЕВАЯ КОМНАТА»

Увеличивающееся число смежных разработок привело к соединению всей информации о Советах, которой располагала БОБ. Самое главное, все в БОБ поняли, что бесполезно пытаться в Восточной Германии вербовать восточных немцев внутри советских учреждений или поблизости от них. Защита советской службы безопасности была очень плотной. Кроме того, к 1953—1954 годам все объекты, представлявшие наибольший интерес, были переведены в огражденную советскую территорию в Карлсхорсте[634]. Эта территория приобрела очень важное значение в послевоенное время, стала советским центром в Германии: иностранные разведки МГБ и КГБ, советская военная разведка (ГРУ), ключевые объекты усилий БОБ в области атомной энергии — все было сконцентрировано там. На площади в полтора квадратных километра расположились учреждения, вспомогательные службы и места проживания наиболее важных советских представителей в Германии.

Наконец, переезд БОБ из прежних помещений на Фёренвеге в просторное здание в американском центре на Клейаллее предоставило сотрудникам БОБ больше места для развития инициативы и для того, чтобы свести все антисоветские операции в единое место. Здесь-то и возникла «целевая комната», содержавшая удивительный набор информации и всевозможных сведений о Карлсхорсте, включая списки советских сотрудников, их рабочие и домашние телефонные номера, их адреса и должности, даже автомобильные номерные знаки. Именно в этой комнате можно было познакомиться с описанием кабинетов и жилых помещений, поэтажными планами домов и апартаментов, которые КГБ использовал как конспиративные квартиры или дома для тренировки «нелегалов», советских шпионов, то есть тех, кто отправлялись за рубеж с документами иностранных граждан или для встреч с агентами, например, из Западного Берлина. Чтобы усовершенствовать карту Берлина 1943 года, которой еще пользовались сотрудники БОБ, военных летчиков попросили сфотографировать Карлсхорст с воздуха. Эти более современные данные использовались во время допросов перебежчиков и других источников.

К весне 1955 года «целевая комната» стала центром расширенной операции по подготовке восточногерманских источников, имевших доступ на территорию Карлсхорста. Хотя эта советская территория уже давно была очищена от проживавших там немцев, если не считать особо избранных официальных представителей ГДР, советским сотрудникам все еще приходилось полагаться на немецких служащих, поддерживавших жизнь в этом городе внутри города. БОБ стала искать немецких сотрудников с пропусками, кто или работал на советской территории, или регулярно там бывал. Оказалось, что таких очень много: ремонтники, курьеры, уборщики и т. д. Эти люди могли дать точную и часто документальную информацию о советских сотрудниках, с коими они имели дело. Даже уборщица в отеле, где останавливались советские официальные лица, могла предоставить регистрационные бланки с их настоящими именами. БОБ использовала эту информацию, чтобы проверить надежность своих агентов. Один неверный ответ на вопрос типа: «Был ли Иван Иванович в Карлсхорсте 12 мая?» — и разлеталась вдребезги легенда даже очень опытного оперативника. Один восточногерманский агент БОБ работал в отделе военной администрации, занимавшемся размещением и вообще обслуживанием сотрудников ГРУ на территории Карлсхорста. В кабинете находилась печка, предназначенная для сжигания документов. Однако офицеры ГРУ оказались людьми беспечными, и агент частенько уносил с собой обгоревшие бумаги, а потом передавал их БОБ[635]. Был еще один источник в Карлсхорсте в отделении почтовой системы ГДР, который занимался получением и направлением на обработку непро-явленных личных фотопленок советских офицеров. Ему удавалось предоставлять БОБ не только имена и описания людей, но иногда и фотографии, пополнявшие альбомы БОБ.

Накопленная в «целевой комнате» информация использовалась БОБ для выявления тех немецких сотрудников Карлсхорста, кто являлись информаторами — КГБ или МГБ ГДР. 25 процентов этих людей, как считалось, докладывались непосредственно КГБ или МГБ ГДР, и КГБ вполне мог манипулировать ими, чтобы противостоять операциям БОБ. Благодаря обширному объему сведений «целевой комнаты» сотрудники БОБ могли с его помощью проверять надежность своих вновь завербованных агентов.

СОЗИДАТЕЛЬНЫЕ КОНТРМЕРЫ БОБ

БОБ сумела наладить основательное наблюдение за Карлс-хорстом, несмотря на то, что эта территория находилась под постоянной охраной. По мере того как улучшались возможности фотонаблюдения, фото советских людей, проживавших в Карлсхорсте, пополняли альбомы. Один раз БОБ спрятала аппарат в коробке с обедом немецкого рабочего, который поставил свой грузовик напротив входа в штаб-квартиру КГБ, положил коробку на полку позади сидения водителя и сфотографировал советских офицеров — те входили и выходили из дверей, пока он жевал свой бутерброд.

Агенты, имевшие контакты с советскими учреждениями и жилыми помещениями, также использовались БОБ, чтобы разместить на этой территории подслушивающую технику. Ветеран контрразведки КГБ Валентин Звезденков, который служил в Карлсхорсте в 50-х годах, описал, как технические сотрудники КГБ нашли подслушивающее устройства в люстре, висевшей в кабинете начальника аппарата КГБ Александра Короткова. Импульсивный Коротков хотел было оставить его, чтобы сказать пару теплых слов американцам, однако его уговорили не делать это. Впоследствии сотрудники КГБ узнали от хвастливого менеджера фирмы, поставлявшей электрическое оборудование, что уловленные американским передатчиком голоса могли быть приняты на расстоянии в три километра. Этот инцидент так всполошил службу безопасности КГБ, что о нем рассказывали, несколько видоизменив его, на лекциях в других подразделениях в Карлсхорсте, включая ГРУ[636].

Оборудование люстры подслушивающим устройством было любимой операцией. В другой раз агент БОБ, тоже электрик, подслушал, что его фирма должна приобрести оборудование для вновь мебелируемых кабинетов аппарата КГБ. Один из предметов представлял собой большой деревянный торшер. Агент, естественно, не знал, куда он предназначен, но, видимо, он подходил для очень большого кабинета или конференц-зала. Он привез разобранный торшер в Западный Берлин, где в одной из планок проделали углубление и поместили в него микрофон с передатчиком. Потом торшер вернули на склад КГБ, где он дожидался, пока его установят. Проходили недели, но ничего не происходило. Позднее агент доложил, что торшер вернули на фирму, но без микрофона. Офицер БОБ почуял опасность и предложил электрику бежать, но тот отказался, заявив, что не он один имел доступ на склад и подозрение не может пасть на него. Однако обеспокоенный офицер решил на время оставить его в покое, почти не встречался с ним, а если встречался, то ненадолго и с принятием всех мер для выявления враждебного наблюдения. Полгода прошло без происшествий, а потом агент перестал появляться на встречах в Западном Берлине. Позднее офицер БОБ узнал, что после обнаружения передатчика все рабочие, имевшие доступ на склад, были подвергнуты непрерывному наблюдению со стороны МГБ ГДР. 8 августа 1957 года встреча агента с офицером БОБ была зафиксирована MfS, а через неделю агента арестовали. Он был приговорен к тюремному заключению за шпионаж. Отсидев девять лет, в 1966 году был освобожден по программе «узники — за выкуп» и стал, по полученному разрешению, жить в Западном Берлине, где и рассказал БОБ свою историю[637].

Советские программы безопасности постоянно нарушали работу БОБ. Даже когда БОБ привела в порядок свою «целевую комнату» и попыталась расширить сеть агентов в Карлсхорсте в 1954 году, была Проведена широкая советская кампания по увольнению «лишних» немецких работников, которых заменили советскими работниками или немецкими же, но проверенными MfS. Когда немцев увольняли, сотрудники службы безопасности предупредили их, чтобы они не рассказывали никому о штаб-квартире русских и сообщали о всякой попытке переманить их в Западный Берлин. Иногда принимаемые меры были недостаточными. Например, один весьма информированный, бывший сотрудник сбежал в Западный Берлин, а потом стало известно, что КГБ намерено его похитить. Однако его бывший коллега, которого заставили участвовать в плане похищения, расстроил этот план, удрав к БОБ[638].

16 сентября 1957 года Петр Попов, источник БОБ в ГРУ, доложил о том, что часть территории Карлсхорста собираются отдать под немецкий контроль. Кроме того, все немцы с территории будут эвакуированы, сама занимаемая территория станет меньше, будет построено более крепкое ограждение, и безопасность территории будет обеспечена полком войск КГБ[639]. Однако восточные немцы стали протестовать, потому что ряд высших и политически важных чиновников ГДР тоже должны были переселить. Кроме того, двойное заграждение из колючей проволоки показалось слишком дорогим, поэтому советское начальство согласилось на трехметровый деревянный забор[640]. Таким образом удалось выяснить, что на февраль 1958 года все еще около четырехсот немцев имеют постоянную связь с советской территорией[641].

Усиливая меры безопасности в Карлсхорсте, КГБ приходилось все больше полагаться на MfS, службу безопасности Восточной Германии, для оказания давления на остававшихся немецких сотрудников, которые становились осведомителями. Их главным делом было доносить о любом подозрительном шаге своих коллег, тех, кто мог быть завербован западными спецслужбами. Задача проникновения в Карлс-хорст, стоявшая перед БОБ, усложнилась, поэтому она убедила разведку и контрразведку США в Берлине воздержаться от нескоординированных операций на советской территории. Однако такие же попытки убедить службу разведки Западной Германии (Bundesnachrichtendienst, BND) не проводить операции, могущих грозить бедой агентам БОБ, вызывали явный интерес у Гейнца Фельфе, активного агента КГБ, который занимался антисоветской контрразведкой в Службе внешней разведки ФРГ. (См.: Приложение 6.)

ОБНОВЛЕНИЕ ИНФОРМАЦИИ «ЦЕЛЕВОЙ КОМНАТЫ»

Информация, поставляемая «Берлинским туннелем», была нежданным подарком контрразведке, и она расширила возможности БОБ отвечать на запросы о деятельности советской разведки[642]. Во время операции «туннель», информация из него не попадала в «целевую комнату», исходя из соображений секретности, а после его обнаружения все материалы перешли именно туда.

Информация, добытая «туннелем», подтверждала необходимость точных и подробных знаний о Карлсхорсте. После закрытия туннеля в апреле 1956 года, был проведен поиск новых источников информации, которые могли бы обновить накопленные сведения. Один такой источник работал с весны 1955 года до осени 1960 года. Это довольно общительный, солидный житель Восточного Берлина, работал он в советском учреждении, которое занималось несопровождаемыми советскими грузовыми перевозками по водным путям из Берлина в Москву. Естественно, он должен был знать советского отправителя и адрес получателя в Москве. Так как каждое учреждение в Карлсхорсте само занималось документацией на свои грузы и использовало свой собственный транспорт для доставки грузоотправителя в грузовую фирму, то было возможно установить советское учреждение, к которому относился грузоотправитель, будь то КГБ, ГРУ, советское посольство, советская торговая делегация или советские советники при Национальной народной армии Восточной Германии[643].

Кроме того, это не были обычные перевозки. Агенту БОБ было нетрудно установить, когда грузоотправитель возвращался в Москву окончательно, поскольку в ящиках обычно находились мебель, музыкальные инструменты (даже концертные рояли) и всякие другие нужные для дома вещи, требующие специальной упаковки. Создав себе репутацию дружелюбного и полезного человека, агент познакомился с советскими пгоферами и даже с некоторыми отправителями и в беседах с ними получал информацию об их прежней службе и новом назначении[644].

Во время этой операции агент установил многих офицеров и гражданских сотрудников по их настоящим именам: 1331 — из КГБ, 156 — из ГРУ, 431 — из советского посольства в Восточном Берлине, 199 — из торгпредства, 170 — советских военных советников. Большое количество сотрудников КГБ вполне объяснимо, ибо КГБ был самой крупной организацией в Карлсхорсте. После того, как первые донесения агента (за 1955—1956 годы) были проверены по материалам «целевой комнаты», стало ясно, что ему можно доверять. Он еще укрепил это доверие тем, что был в состоянии определить по фотографии личность того или иного офицера КГБ и ГРУ[645], выбрав нужную из нескольких разложенных перед ним фотографий.

Однако летом 1960 года агент и его жена забеспокоились. Хотя в отношении к ним соблюдались все меры предосторожности и работал с ними всего один офицер, который находился в Германии с конца войны, стало очевидно, что пора выводить их из игры. Когда БОБ предложила обоим переселиться в Западную Германию, их удовлетворение было ощутимо. В сентябре 1960 года они выехали, но надо заметить, что такие операции нечасто имеют счастливый конец[646].

Операция «туннель» выявила также новое подразделение советского управления: особый отдел (00) Управления контрразведки (УКР), начальником которого был полковник Леонтий Васильевич Шаталов. Особый отдел занимался безопасностью военнослужащих и учреждений Советской армии в районе Карлсхорста. Какая-то информация из туннеля — адреса подразделений 00 или его сотрудников — была перепроверена по материалам «целевой комнаты»[647]. Однако только с приездом «банановой королевы» и ее обстоятельного допроса базой стало ясно настоящее значение этого подразделения.

«БАНАНОВАЯ КОРОЛЕВА»

Летом 1956 года на Берлинской Оперативной базе узнали о бегстве молодой женщины, называвшей себя «сотрудницей КГБ из Карлсхорста», которая участвовала в операции против военной разведки США в Западном Берлине. После предварительного допроса в Западной Германии сотрудники БОБ привезли женщину в Берлин для дальнейшего допроса. Получение от нее сведений оказалось длительным и трудным делом. С ее уст бесконечно слетали забавные истории об участии в операциях советской контрразведки в Карлсхорсте и других местах в Восточной Германии, большинство из которых могло быть проверено по материалам «туннеля». Но когда стали выявляться некоторые несоответствия и допрос продолжался, она поворачивалась к вазе с фруктами, брала банан и принималась сосредоточенно его чистить, так концентрируя свое внимание на этом процессе, что переставала замечать все вокруг. Из-за этого представления, в результате которого мужчины-разведчики просто-напросто немели, ее прозвали «банановой королевой». Однако этот кокетливый жест не произвел никакого впечатления на главного допрашивающего — опытную сотрудницу, говорившую по-русски, которая специализировалась на советских разведывательных службах[648].

Чтобы уловить смысл информации «банановой королевы» о Карлсхорсте, допрашивавшие ее сотрудники БОБ старались понять, каким образом ей удалось добыть эту информацию. Отвечая на их вопросы, женщина много рассказывала им о влиянии войны и советской оккупации на юное, честолюбивое и тщеславное существо женского пола, чьим основным талантом было убеждать мужчин безоговорочно принимать ее такой, как она есть в разыграной ею в данный момент роли. Родившись в Советском Союзе, она каким-то образом оказалась в конце войны вовлеченной в работу военной контрразведки в качестве переводчицы. При этом она в кого только ни перевоплощалась, чтобы собрать информацию о том или ином человеке, подозреваемом органами в нелегальной деятельности. Периодически играя роль офицера КГБ, она всегда оставалась всего лишь агентом, так и не став полноправным штатным сотрудником госбезопасности. В середине 50-х ее перевели в потсдамское Управление контрразведки ГСВ. Одним словом, она стала работать на Особый отдел полковника Леонтия Шаталова в Карлсхорсте. Участвуя в одной из контрразведывательных операций, она познакомилась с сотрудником американской военной организации в Западном Берлине, которого Шаталов хотел завербовать, и именно это дело побудило ее дезертировать[649].

Документы «целевой комнаты» подтвердили большую часть полученной от «банановой королевы» информации. Отдельные неточности были неизбежны, при ее статусе агента: она никогда не бывала посвящена в подробности операций, в отличие от штатных сотрудников КГБ. Тем не менее ее рассказы о взаимоотношениях потсдамской штаб-квартиры Управления контрразведки группы Советских войск в Германии, Особого отдела Управления в Карлсхор-сте и аппарата КГБ в Карлсхорсте под управлением Питов-ранова оживили и расширили картину информации, полученной в туннеле[650].

Жизнь военной контрразведки в Карлсхорсте в 1955— 1956 годах, судя по рассказам «банановой королевы», назвать скучной никак нельзя. Любой инцидент, каким бы он ни был малозначительным, должен был быть расследован, и «банановая королева» участвовала во многих подобных операциях. Например, один старший лейтенант, отправляясь домой в отпуск, вез с собой, по словам проводника, сорок золотых часов. Военная контрразведка немедленно заподозрила шпионаж, и в дело вмешалось потсдамское Управление контрразведки. Лейтенанта сняли с поезда и допросили, но ему удалось убедить всех, что он купил часы (не золотые) на сэкономленные деньги и хотел перепродать их в СССР. В другом случае возникло подозрение в умышленном отравлении советских военнослужащих подрывными элементами или с помощью воздушных шаров, посланных американцами. Однако оказалось, что солдаты заразились бешенством от лисы, которую они убили и съели[651].

Рассказывая об Особом отделе в Карлсхорсте, «банановая королева» не раз упоминала о так называемом ею самой агентурном отделе, подтверждая донесения о том, что УКР группы Советских войск в Германии проводит активную контрразведку против операций западных спецслужб по привлечению советских военнослужащих. Хотя временами советской контрразведке запрещалось проводить агентурные операции в Западном Берлине и Западной Германии, в 50—60-х годах это было обычным явлением[652].

Наиболее интересным для БОБ было участие «банановой королевы» в операции шаталовского 00, касавшейся расследования дела капитана Евгения Несветайло, офицера разведки, служившего в Карлсхорсте. Она познакомила сотрудников БОБ с почти хрестоматийным примером того, как военная контрразведка КГБ проводила операцию против офицера военной разведки. Этот офицер был заподозрен в двойной игре, так как был на редкость удачлив. Его операции всегда проходили без сучка и задоринки, и все же начальство смущали его внебрачные связи. В своей операции контрразведка использовала несколько информаторов, которые работали с Несветайло. Но тут потребовался агент, который мог бы установить близкие отношения с подозреваемым. «Банановая королева» подошла как нельзя лучше.

Как переводчица советских советников в Народной армии ГДР (ее прикрытие) она была представлена Несветайло, ибо знала немецкий и могла играть роль его жены во время встреч с агентами на конспиративных квартирах в Восточном Берлине или в поездках по Западной Германии. Во время одной такой поездки Несветайло вышел на контакт с девушкой-радиооператором из отдела разведки, которую надо было по каким-то причинам вывести из игры и переправить в Восточную Германию. Ей сказали, чтобы она уничтожила радиопередатчик, и Несветайло вместе с «банановой королевой» переправили ее в Карлсхорст. «Банановая королева» должна была сообщать в Особый отдел о действиях Несветайло во время операций. Однако в апреле 1956 года 00 решил· вывести «банановую королеву» из операции Нетсветайло, потому что ее связь с сотрудником американской военной разведки стала важнее для 00. Чтобы разыграть все так, как запланировал 00, некий информатор должен был доложить в отдел о парочке, танцевавшей в восточноберлинском ресторане[653]. Несветайло, не имевший подозрений в отношении связи «банановой королевы» с Особым отделом, был примерно наказан за недостойное поведение в общественном месте, и все закончилось соответствующей записью в его деле.

Однако не всегда работа военной контрразведки КГБ была такой мирной. Кондрашев вспоминает о деле, в котором управление в Потсдаме и аппарат в Карлсхорсте объединили усилия в операции против западной разведки, пытавшейся завербовать советского военного шифровальщика. В этой операции Кондрашев, готовивший ее, работал вместе с заместителем начальника управления, контролировавшим оперативников. Заслуживавший доверия офицер был подобран и натренирован на роль шифровальщика. Его перевели в военное учреждение и посадили в комнату со специальным оборудованием. Конечной целью операции была передача военной дезинформации, а вся операция получила одобрение начальника Генштаба Советской армии М. В. Захарова. Кондрашев вспоминает, что управлению контрразведки удалось подставить «шифровальщика» то ли американской, то ли английской разведке, однако советские сотрудники никак не могли или не хотели подобрать добротную военную информацию, чтобы прикрыть дезинформацию[654].

ВСЕМ НУЖНЫ ЭМИГРАНТЫ

Еще один аспект деятельности КГБ занимал БОБ в середине 1950-х годов. Это была работа эмигрантского отдела аппарата в Карлсхорсте, самого многочисленного в аппарате и ответственного за внедрение в эмигрантские организации в Западной Германии и послевоенной Западной Европе. Со времен русской революции и исхода тысяч людей, которые считались врагами молодого Советского государства, служба госбезопасности была постоянно озабочена угрозой их антисоветской деятельности. С новой послевоенной волной эмиграции эта озабоченность вновь и несоизмеримо усилилась, особенно по причине того, что КГБ было хорошо известно о поддержке многих эмигрантских организаций Центральным разведывательным управлением США. В результате вербовка информаторов в этих организациях стала едва ли не главной целью КГБ в Карлсхорсте.

Довольно часто завербованные КГБ агенты сами обращались к западным властям. Других раскрывали агенты западных спецслужб, работавшие под прикрытием этих организаций. Превращая этих агентов в двойников, БОБ направляла их усилия против их советских руководителей и могла устанавливать начальников отделов, офицеров, работающих непосредственно с агентами, средства оперативной поддержки, а также определять цели КГБ в отношении конкретных групп или отдельных лиц[655]. Агенты-двойники рассказывали, как беспокоила КГБ политическая и пропагандистская деятельность ЦРУ в эмигрантской среде. Противодействуя этой деятельности, КГБ концентрировал свои усилия на контактах с руководством организаций и учреждений, поддерживаемых ЦРУ. БОБ всегда изумляло, с какой готовностью аппарат КГБ в Карлсхорсте шел на риск ради встреч с такими людьми и их вербовки в Западном Берлине.

Любимым местом для проведения оперативных мероприятий был советский военный Мемориал в Тиргартене. Сектор, правда, был английским, однако охраняли Мемориал советские воины, поэтому территория вокруг него считалась безопасной для первичного контакта с кандидатом из эмигрантов. Но сначала надо было сломать лед недоверия и подготовить человека к вербовке, только потом офицер разведки и его потенциальный агент выходили на незащищенные территории Западного Берлина, например, в Ботанический сад или в кафе и рестораны. Излюбленным местом встреч был ресторан «Венский Дом», расположенный на залитой светом, модной Курфюрстендам. В некоторых случаях ЦРУ просило БОБ записывать эти встречи в Западном Берлине, чтобы идентифицировать советских офицеров и иметь представление о некоторых деталях, о которых потом можно было спросить у агента-двойника, чтобы проверить его или ее на лояльность. В других случаях БОБ просили подумать об аресте одного-двух офицеров КГБ, чтобы их можно было допросить и, возможно, склонить к невозвращению. Однако ни одного такого ареста произведено не было. Да и зачем? У офицеров были при себе официальные советские документы, и приезжали они в Западный Берлин группами по два-три человека. Кроме того, такой арест поставил бы под угрозу всю операцию с агентами-двойниками и вызвал бы солидный политический скандал[656].

В постсталинский период КГБ пытался привлечь новых агентов-эмигрантов заверениями, что советская система избавилась от прежнего зла. Это, кстати, имело широкий резонанс особенно после разоблачающей Сталина «секретной речи» Хрущева в феврале 1956 года.

Как только эмигрант был достаточно подготовлен, встречи переносили на конспиративные квартиры в Карлсхорсте. Помимо офицера, работающего с агентом, там обычно присутствовали специалисты, обучавшие его шифрованию и односторонней связи голосом. Например, офицер, занимавшийся радиопередачами, советовал агентам учиться по передачам «Радио Свобода» для советских войск в Восточной Германии».

Когда взаимопонимание офицера КГБ и агента-эмигран-та достигало определенного уровня, встречи назначались в Западной Германии или Швейцарии. Летом и в конце 1959 года эмигрантский отдел пользовался встречами на высшем уровне или совещаниями министров иностранных дел в Женеве, чтобы там встретиться с агентами. Кстати, агентов-эмигрантов, как правило, представляли начальнику аппарата. Пришедший на смену Питовранову, Александр Коротков особенно любил эти мероприятия и всегда с особым интересом слушал, как его соотечественники рассказывали о политической жизни в ФРГ.

Так как эмигранты обычно были людьми проницательными не только в отношении своей среды, но и западногерманской жизни вообще, то они передавали полезную информацию об отношении советских служб к тем или иным вопросам. Некоторые мысли словно специально внушались им их непосредственными руководителями из КГБ. Но, с другой стороны, в определенных обстоятельствах, например, когда агента возили в Москву, добывалась полезная разведывательная информация о внутренней жизни страны и ее проблемах[657].

Эмигрантский отдел в Карлсхорсте был довольно большим и активным, но он был отнюдь не самым большим и самым деятельным в аппарате КГБ. Эта честь по праву принадлежала отделу нелегальных операций аппарата в Карлсхорсте, чья работа в Восточной Германии поддерживала нелегальные операции Советов по всему миру.