Поле битвы - Берлин. ЦРУ против КГБ в холодной войне

Приложение 1. СЛИЯНИЕ КПГ И СДПГ: ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЕПГ

Центральным направлением планов Москвы в том, что касалось Германии, была работа с немецкими коммунистами, которые вернулись на свою родину вместе с Советской армией в 1945 году. Годом позже им удалось соединить Коммунистическую партию Германии (КПГ) и Социал-демократическую партию Германии (СДПГ) в советской зоне, и появилась Социалистическая единая партия Германии (СЕПГ). И хотя слияние явилось очевидной победой, Советы бьши недовольны сложившимися политическими условиями в Восточной Германии[977]. В 1946 году во время первых послевоенных свободных выборов во всем Берлине, «беспрецедентные 92,3 процентов избирателей пришли к урнам», однако СЕПГ получила только 19,8 процентов голосов и завоевала всего 26 мест из 160 в городском совете. Это бьши последние свободные выборы в Восточном Берлине до марта 1990 года, то есть после падения стены[978].

Ни одна политическая акция Советов и их коммунистических союзников не вызвала такого раздражения и сопротивления, как насильственное объединение СДПГ с КПГ. Глубоко укоренившаяся враждебность немецких коммунистов и социалистов началась с создания советской и германской коммунистических партий. Обе бьши осколками социал-демократических партий. В Советском Союзе социал-демократы бьши упразднены. В Германии КПГ и СДПГ, самые сильные из рабочих партий, существовали, пока к власти не пришел Гитлер. Если бы обе эти партии объединились против фашистов, они могли бы сдержать Гитлера, но немецкие коммунисты, по настоянию Сталина, окрестили членов СДПГ «социал-фашистами» и кооперировались с фашистами в борьбе против Веймарской республики. Многие члены СДПГ в Берлине и советской зоне хорошо помнили об этом предательстве и не желали объединяться с КПГ[979]. Попытки советских оккупационных властей уничтожить остатки оппозиции СДПГ и попытки западногерманской СДПГ поддержать своих единомышленников в Восточной Германии вовлекли КГБ и ЦРУ в этот дополнительный конфликт эпохи «холодной войны».

Летом 1945 года объединение партий все еще не состоялось. Отто Гротеволь, лидер СДПГ, который позднее бежал в советскую зону, пребывал в сомнении. КПГ, ее руководство, возможно, понимая, что они представляют меньшинство населения, тоже не очень горели энтузиазмом объединяться с СДПГ. Однако главная причина задержки с объединением в советской зоне, наверное, заключалась не столько в озабоченности Советов из-за СДПГ, сколько в их желании подождать и убедиться, что объединение во всех четырех зонах будет делом нелегким. В ноябре стало ясно, что большинство членов СДПГ в Западной и Восточной Германии было против объединения. СДПГ раскололась, и Гротеволь стал председателем Центрального комитета СДПГ в Берлине и советской зоне. Однако Советы, теперь решившиеся на объединение, применили энергичный нажим, лишь бы объединение состоялось. Уламывая руководителей СДПГ и обещая им высокие посты в будущем правительстве объединенной Германии и скорое материальное благополучие — улучшение условий жизни и продуктового обеспечения — Советы принудили Гротеволя и других ратовать за объединение. Активную роль в переговорах с Гротеволем играл маршал Георгий Жуков. Бывший сотрудник секретариата советской военной администрации вспоминает, что Гротеволя подняли с постели, когда у него случился приступ малярии, и привезли к Жукову, который, по словам этого сотрудника, «сделал из него христианина»[980]. Рассказ этого офицера подтверждается докладом БОБ (апрель 1946 года), где описывается серия ночных совещаний в Карлсхорсте: и именно тогда Гротеволя принудили согласиться на объединение[981].

В марте 1946 года генерал Клей заявил, что слияние партий не будет признано в Западном Берлине, если за него не проголосует большинство членов СДПГ. Был организован плебисцит, однако Советы, после некоторых сомнений, запретили его в своем секторе всего за день до даты назначенного голосования. Некоторые организации СДПГ в районах Восточного Берлина пытались провести плебисцит вопреки запрету, но места для голосования были закрыты советскими войсками. Тем не менее он состоялся 21 апреля 1946 года. Окончательный результат голосования: против — 29 610 и за — 2397[982]. И все же эта акция не стала предпосылкой создания работоспособной рабочей партии по советской модели, влияние СДПГ оставалось сильным, и члены СЕПГ говорили не о «диктатуре пролетариата», а о «демократии». Советы продолжали оказывать давление в направлении развития партии, почти инстинктивно, соответственно своим представлениям[983].

После объединения членство в СДПГ в советском секторе Берлина вновь стало нелегальным. Правда, приказа, как во времена Гитлера, ставящего партию вне закона, не было, однако СДПГ была упразднена. В мае 1946 года представители СДПГ из трех оккупационных зон встретились в Ганновере, где выбрали Курта Шумахера, старого немецкого социал-демократа, прошедшего гитлеровские застенки, председателем западногерманской СДПГ. Единственным связующим звеном между западногерманскими и восточно-германскими членами СДПГ осталось Восточное бюро (Ost-burn), отделения которого в Западном Берлине и Западной Германии поддерживали членов СДП в советской зоне в их сопротивлении СЕПГ и ее политике.

23 декабря 1946 года лидеры СЕПГ встретились с маршалом Василием Соколовским и политическим советником Владимиром Семеновым, дабы поставить их в известность о своих проблемах. Полковник Сергей Тюльпанов, начальник управления пропаганды (в дальнейшем информации) СВА на этой встрече отсутствовал. Представителями СЕПГ были Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, Отто Гротеволь и Макс Фехнер. Официальная запись их переговоров была найдена в архиве. Уникальный документ — он так и остался в ^отредактированном виде — показывает, какое сильное недовольство вызывали советские акции в восточной зоне и осложняли деятельность СЕПГ в проведении той политики, на которой настаивали Советы. Лидеры СЕПГ представили целый список претензий — продолжающийся вывоз заводов, взимание репараций из производимой продукции, далеко не редкие случаи изнасилования и грабежей гражданского населения со стороны советских солдат и офицеров[984].

Все эти обиды были использованы СДП, чья газета «Der Те-legraf» постоянно печатала подобные обзоры.

Защищая действия советских людей на этой встрече, Соколовский задумался насчет одного источника сомнений в новой СЕПГ: «Когда была образована партия, в нее вошли люди, недовольные демократизацией [советизацией] Германии». В ответ Гротеволь сказал, что СЕПГ считается партией оккупационных войск. Фехнер добавил, что «результаты выборов в Берлине были неудовлетворительными. Была допущена большая ошибка, когда социал-демократам разрешили функционировать в Берлине». Соколовский заметил, мол, трудно сказать, кто выиграл и кто проиграл. «Если бы мы не согласились на деятельность СДПГ в Берлине, то и СЕПГ ждало бы запрещение в Берлине. Что касается зоны, в настоящее время мы не собираемся разрешать СДПГ. Все зависит от того, насколько СЕПГ сможет укрепиться в советской зоне»[985].

Советы, настаивая на объединении и возбуждая против себя тех членов СДПГ, кто продолжал сопротивление, не только усугубили напряженность в Восточной Германии, но и активизировали множество оппонентов, чьи взгляды и действия создавали множество серьезных проблем перед оккупационными властями и самой СЕПГ. Однако кампания против СДПГ стала лишь одной из многих политических акций, предпринятых Советами в 1945—1946 годах и послуживших причиной брожения и еще большего сопротивления оккупационным властям. Приказом маршала Жукова от 10 июня 1945 года были разрешены все «демократические и антифашистские партии», что послужило условием для создания германской коммунистической партии, но также открыло путь для создания так называемых буржуазных партий: Христианско-демократического союза (ХДС) и Либерально-демократической партии (ЛДП). Эти партии вместе с СЕПГ составили Антифашистский фронт (потом названный Национальным фронтом), который появился через четыре дня после приказа Жукова[986]. Как в других оккупированных Советами странах Восточной Европы, получивших названия «народной демократии», эти партии, априори не выступающие против существующей политической структуры, должны были придавать респектабельность гражданским правительствам, назначенным Советами на местном и провинциальном уровнях, а затем и в ГДР. Вновь созданные партии слегка напоминали Демократическую (либеральную) партию Германии и Центристскую (католическую) партию, существовавшие во времена Веймарской республики[987]. Эта схожесть подрывала планы Москвы в отношении новых партий. Многие, кто вступил в них, были членами этих партий или сохранили воспоминания о них, и хотя некоторые приняли навязанные им новые роли, многие заняли воинствующую антисоветскую позицию. Антисоветские настроения привлекали в эти буржуазные партии людей, ненавидевших оккупационное правительство. Таким образом, к удивлению Советов, эти партии стали центром сопротивления советской оккупации.

Во время декабрьской встречи 1946 года представителей СЕПГ и Соколовского партийные лидеры критиковали явно противоречивую политику Советов в отношении промышленного демонтажа и репараций. Советы продолжали вывозить заводы, несмотря на повторяющиеся обещания не делать это, и лидеры СЕПГ пожаловались на то, что в Саксонии производится демонтаж угледобывающего оборудования, хотя тамошнему населению грозит жестокая нехватка топлива. Они далее отметили, что дезорганизация при проведении демонтажа вызывала возмущение рабочих даже больше, чем сам демонтаж. Эти акции восстанавливали наиболее квалифицированных рабочих против Советов и СЕПГ и давали западной прессе все новую пищу для атак на партию.

Вот тут маршал Соколовский и заявил: «Плевать мы хотели на продажную западную прессу!»[988] Этот эмоциональный всплеск отразил настроения многих советских людей. Постоянно помня о разрушениях в своей стране по вине немецких захватчиков, Советы считали, что имеют право брать все необходимое в Германии для восстановления своей страны. Немногие задумывались о том времени, когда Советам придется ограничить свои требования к германской экономике, чтобы помочь СЕПГ. Тесно связанным с проблемой демонтажа оборудования был вопрос репараций за ущерб, причиненный Германией. Трудно понять, говорили лидеры СЕПГ, зачем надо демонтировать завод, если он в состоянии давать гражданскую продукцию, часть которой можно забирать в счет репараций.

Всего один пример непродуманной стратегии демонтажа в отношении промышленности — фабрика Цейса в Йене.

Там возникла конфронтация между теми, кто занимался демонтажом, и промышленным управлением СВА, которая сильно возмутила рабочих. По приказу маршала Соколовского офицерам надлежало успокоить рабочих и продолжать демонтаж[989]. «Почему, — спросил Ульбрихт, — рабочим сразу обо всем не сказали, ведь так можно было избежать многих неприятностей?» Соколовский не стал отвечать на его вопрос и сказал только, что «мы возродили производство в Йене для мирных нужд»[990].

Советам не удалось выработать понятную, честную, последовательную систему демонтажа, в основном потому, что у них отсутствовало ясное понимание того, как использовать германскую экономику. Одни поддерживали практику демонтажа, другие хотели, чтобы главную роль играло министерство внешней торговли, третьи, как Берия, настаивали на контроле за той частью германской экономики, что могла способствовать реализации советской атомной программы. Кроме того, немалую роль сыграло то, что люди в СССР весьма приблизительно понимали законы и порядок современного индустриального общества. Участвовавшие в форсированной сталинской индустриализации 30-х годов, советские официальные лица с трудом понимали, что электронный завод в Йене не может работать, не получая детали от множества других предприятий-смежников в Германии. Тупость, а также хаос, ставший результатом бюрократических «игр» советских чиновников, вызывали возмущение даже наиболее аполитичных директоров восточногерманских предприятий и тем самым только усиливали недовольство в советской зоне.

Еще более неприятным вопросом для СЕПГ являлся вопрос восточных границ Германии. На Потсдамской конференции бывшие германские территории — Силезия, Померания, юго-западная часть Пруссии — были поставлены под административное управление Польши. Хотя будущее этих территорий должно было быть решено при заключении мирного договора, в 1946 году стало очевидно, что de facto они стали частью Польши. В результате тысячи немцев были выселены из районов с развитой промышленностью и теперь жили в советской зоне, где составили громкоголосое и крайне антисоветское меньшинство. СЕПГ безуспешно пыталась дистанцироваться от советского решения вопроса границ. Тут, как и в вопросе репараций, СЕПГ подражала местничеству французской компартии, рассматривая данную проблему с «немецкой точки зрения». Однако ее неспособность добиться этого только подогревала недовольство тысяч несчастных силезцев в Восточной Германии[991].

Несмотря на то, что действия Советов пробуждали негативные эмоции у населения, люди, наверное, оставались бы пассивными в трудный период послевоенной оккупации, если бы не многочисленные случаи изнасилований и грабежей со стороны солдат и офицеров Красной армии, о чем мы уже упоминали. После окончания войны разговоры на эту тему велись почти в каждом доме в Восточной Германии, пока они не обрели статус народных легенд. Однако многое в таких историях было чистой правдой, и подобные происшествия продолжались еще в 1946 году, вызывая возмущение населения. Каждый из лидеров СЕПГ на встрече с Соколовским выразил озабоченность этой проблемой, вызывавшей напряженность населения. Они понимали, что армия, которая всего полтора года как закончила долгую войну, по изящному выражению Гротеволя, не «институт благородных девиц». Но даже почтенный немецкий коммунист Пик заявил, что подобные инциденты осложняют политическую работу лидеров партии. Соколовский ответил: «Мы выводим половину наших войск, поэтому и происходят неприятности. Мы возвращаем репатриантов, бывших военнопленных, с которыми плохо обращались в Германии, и их надо понять. Люди едут домой, но подчас домов у них уже нет, потому что они разрушены немцами. Естественно, они срывают свое зло на местном населении. Это неизбежное зло. Мы, конечно же, против, мы боремся, но не можем поставить сто тысяч человек, чтобы они следили за другими ста тысячами». Однако Ульбрихта его слова не убедили. Он пожаловался, что германская полиция частенько не может восстановить порядок, так как не имеет права стрелять в советских солдат. «Неужели ничего нельзя сделать?» — спросил он Соколовского[992]. Особое внимание, которое лидеры СЕПГ уделили изнасилованиям и грабежам в переговорах с главой Советской Военной администрации, говорит о том, что в то время это было серьезной проблемой, лишавшей СЕПГ поддержки даже старых коммунистов.

Лидеры СЕПГ высказали только некоторые из многих претензий на декабрьской встрече 1946 года с Соколовским. Однако упомянутые ими проблемы говорили о серьезных трудностях, с которыми люди сталкивались во всех сферах жизни в советской зоне, — обиды, порождавшие ненависть населения к советским оккупантам и их немецким партнерам. Своей непоследовательной, непродуманной и жестокой политикой Советы подорвали возможность выполнения своих собственных послевоенных планов. К бывшим фашистам и другим их оппонентам присоединялись большие слои населения, возненавидевшие советский режим, и искусственно созданную СЕПГ, которая должна была представлять интересы Советов. Попытки КГБ противостоять оппозиции и операции Берлинской базы ЦРУ, направленные на вскрытие причин недовольства, стали первой конфронтацией разведок, вскоре переросшей в «холодную войну».

В октябре 1946 года прошли парламентские выборы в провинциях Восточной Германии, и за ЛДП и ХДС (вместе) было отдано больше голосов, чем за СЕПГ. Последствия этого голосования должны были вызвать в Москве шок. На встрече с лидерами СЕПГ 23 декабря 1946 года маршал Соколовский твердо произнес: «Мы настаиваем, и в этом не должно быть сомнений, на создании правительства, которое поведет Германию по демократическому пути». Назвав фамилии прошлых и современных западногерманских политиков, вызывавших особую нелюбовь Советов, Соколовский продолжал: «Мы не пустим реакционеров в будущее германское правительство... Участие в работе правительства [Курта] Шумахера, [Генриха] Брюнинга и им подобных исключено. Мы никогда не рассчитывали на [Якоба] Кайзера и не будем»[993]. Полное неприятие «буржуазных» партий, имевшихся в Западной Германии, и настойчивое сохранение подобных партий в карикатурном виде в своей зоне было серьезной ошибкой Советов и породило множество проблем для служб государственной безопасности. Лидеры поставленных вне закона немецких партий благополучно бежали на Запад, но сотни их сторонников в советской зоне подверглись преследованиям и даже арестам за то, что их представление о будущем Германии не совпадали с тем, как представлял себе это маршал Соколовский.

БОБ почти сразу начала работу с ХДС, что дало возможность базе следовать за этой партией во время противостояний попыткам Советов и СЕПГ превратить ее в правильного «антифашистского» партнера по коалиции. Несмотря на оппозицию Советам, ХДС смог поддержать деятельность верующей молодежи на всей территории советской зоны. ХДС призывал молодых людей сопротивляться вербовочным усилиям Эрика Хонеккера[994], руководителя Свободной немецкой молодежи (Freie Deutsche Jugend). ХДС также противостоял антирелигиозной пропаганде СЕПГ. Местные отделения ХДС в советской зоне протестовали против школьных реформ, проводимых СЕПГ, и исключения из программы религиозных предметов. БОБ отслеживала реакцию Советов так же, как деятельность ХДС, например, смещение за «политическую неблагонадежность» бургомистра Виттенберга, родины Мартина Лютера. С точки зрения Советов, член ХДС не имел права занимать влиятельное положение, если только он не поддерживал линию СЕПГ. Источники БОБ в ХДС доносили о недовольстве Советов членами ХДС и попытках прекратить деятельность партии[995].

Как показывает встреча 23 декабря 1946 года Соколовского с лидерами СЕПГ, самой большой проблемой для этой партии и для Советов были те члены Социал-демократической партии Германии в советской зоне, что не захотели объединяться с КПГ. Проблема осложнялась тем, что члены СДПГ в западных оккупационных зонах и Западном Берлине продолжали поддерживать своих единомышленников. Доклады БОБ сообщали о недовольстве СДПГ манипуляциями Советов во время выборов профсоюзных лидеров, о советских военных на пунктах для голосования, мешавших проведению референдума в марте 1946 года об объединении, о подробностях давления на членов СДПГ в советской зоне со стороны активистов СЕПГ и советского МГБ, о коммунистическом контроле над профсоюзными активистами и давлении на них, чтобы они поддержали объединение. Даже после объединения СДПГ — КПГ в советской зоне, БОБ отмечала, что СЕПГ продолжала оказывать нажим на членов независимых отделений СДПГ, которые функционировали в Восточном Берлине[996].

Вскоре БОБ поняла, что успех или провал насильственного объединения немецких социалистов и коммунистов являлись важным фактором в советском балансе сил в своей собственной зоне. Если бы объединение не начало работать, тогда советские планы «консолидации своей позиции в Восточной Германии» потерпели бы серьезное поражение. Советы сделали ставку на создание единственной партии по типу советской коммунистической партии. Для получения информации об объединении было бы необходимо установить контакт с Восточным бюро СДПГ. Эта организация имела информацию, так как помогала обустраиваться членам СДПГ, бежавшим на Запад, и поддерживала тех, кто решил остаться в советской зоне и продолжал сопротивление. Работа Восточного бюро контролировалась штаб-квартирой СДПГ в Ганновере, в английской зоне. Естественно, оно привлекало внимание БОБ, как, впрочем, и других западных разведок. Восточное бюро было готово давать информацию, потому что надеялось влиять на политику союзников в Германии.

БОБ в это время была почти исключительно занята расширением своих разведывательных контактов в советской зоне. Соответственно, когда Восточное бюро обратилось к американским официальным лицам, желая выйти на контакт с разведкой, БОБ тотчас на это отреагировала[997]. БОБ не руководила деятельностью Восточного бюро и не могла этого делать. Не использовала она СДПГ и как источник наводок для потенциальных вербовок агентов в советской зоне. Ее внимание было сконцентрировано на получение полезной информации о попытках Советов и СЕПГ расширить сферу влияния СЕПГ и сдержать оппозицию объединению партий.

Однако Восточное бюро поставляло одинаковый материал всем западным разведкам. Например, БОБ и берлинский отдел армейской контрразведки США получали одни и те же донесения. Кроме того, БОБ обнаружила, что некоторые доклады Восточного бюро сфабрикованы. Это было неудивительно, если учесть желание Восточного бюро доказать, что в советской зоне все еще существует сильное сопротивление СДПГ режиму. Зная, как жестко советские службы подавляют политическую оппозицию, БОБ могла бы сделать попытку убедить Восточное бюро пользоваться более профессиональными методами, но эта мысль никогда всерьез не обсуждалась, ибо СДПГ, защищая свою независимость, вряд ли захотела бы и смогла предпринять существенные улучшения своей безопасности[998].

Тем временем Советы узнали о контактах Восточного бюро СДПГ с западными разведками и сочли это угрозой своей безопасности. С точки зрения МГБ, как стало ясно из документов того периода, едва Курт Шумахер был выбран лидером СДПГ, она перестала быть политической партией и превратилась в шпионскую и подрывную организацию, работающую на британскую и американскую разведки. В феврале 1946 года Шумахер, по рассказам, приказал членам СДПГ в Берлине и советской зоне активно работать против объединения СДПГ и КПГ: в результате члены СДПГ в Берлине проголосовали против. В апреле 1946 года после того, как СДПГ и КПГ были объединены в СЕПГ, Шумахер организовал Восточное бюро, по мнению МГБ, «создавшее нелегальные организации СДПГ в советской зоне, которые вели подрывную работу против СЕПГ и советских оккупационных властей»[999].

Доклад МГБ, посвященный СДПГ, рассказывает о создании подпольных отделений партии во всех крупных городах в советской зоне. Их члены должны были «проникать в СЕПГ и занимать руководящие посты в партии, чтобы взорвать ее изнутри, а также занимать посты в местных правительственных учреждениях». Этот доклад обвинял СДПГ в тайном сговоре с ХДС и оппозиции кандидатам СЕПГ на выборах 1946 года. Члены СДПГ и ХДС в советской зоне, как указывалось, критиковали СЕПГ за то, что она «не является немецкой политической партией, ибо создана Советской Военной администрацией»[1000].

Так как Советы постепенно устраняли членов ХДС и Либерально-демократической партии (ЛДП), не желавших занимать подчиненное положение, предписанное им СЕПГ, то влияние этих партий сходило на нет — так же, как их ценность в качестве источников точной, внутренней информации о намерениях Советов. Кроме того, довольно много информации об этих партиях попадало в прессу. Пока судьба этих партий заботила более активные и многочисленные политические партии с теми же или похожими названиями в Западной Германии, пресса уделяла им много внимания и воздействовала на общественное мнение Запада. Однако сделать из этого выводы о будущих действиях Советов было невозможно.

Приложение 2. АГЕНТЫ-ДВОЙНИКИ, ДВОЙНЫЕ ЗАБОТЫ

В 1946 году агенты-двойники, которые появились у БОБ в конце 1945 года, были в ведении Генри Хекшера. Операции с агентами-двойниками требовали много времени, но Хек-шер был человеком новым в Управлении стратегических служб и жаждал проявить себя. Одним из таких агентов под кодовой кличкой Зигзаг был Карл Крулл, бывший берлинский адвокат и сотрудник Абвера, который предложил свои услуги УСС летом 1945 года. Зигзаг познакомил офицеров берлинской базы Х-2 со своими бывшими коллегами по Абверу, к которым уже приглядывались Советы. Кое-кто, встав перед выбором — арест или сотрудничество — согласились на предложение БОБ и стали американскими агентами. Например, с помощью Зигзага агенты Берлинской базы нашли путь к бывшему абверовцу и берлинскому адвокату Гансу Кемрицу. Он выбрал сотрудничество, но признался, что уже завербован Советами[1001]. Его арестовали в мае 1945 года и подвергли долгому допросу относительно его абверовских связей, а потом отпустили при условии, что он будет работать на советскую разведку.

Кемриц был перевербован БОБ и получил кличку Савой с тем, чтобы работать с советским офицером. Началась увлекательная и рискованная операция, давшая БОБ возможность получать информацию о советских планах против людей, интересующих контрразведку. С помощью Кемрица ЦРУ также попробовало «поймать» советских агентов, занимавшихся тем, что вербовали бывших абверовцев. Используя свои адвокатские офисы в Восточном Берлине и действуя по инструкции советского связника, Савой стал приглашать на «деловые встречи» своих бывших коллег по Абверу. Покидая офис Кемрица, они попадали в руки советского вербовщика и им предлагали тот же выбор: сотрудничество или арест[1002]. Пока Кемриц работал, было предпринято несколько неудачных попыток заманить связника Кемрица, известного как капитан Ску-рин, в западные секторы.

Безопасность была вечной, проблемой. Довольно часто стали появляться жалобы от тамошних жителей, которые подозревали участие Савоя-Кемрица в нескольких похищениях, предпринятых Советами[1003]. Как сказал один из офицеров БОБ: «Помимо напряжения в наших отношениях с американскими правозащитными ведомствами, неприятное увеличение числа людей, знавших статус Савоя... само по себе вело к серьезным последствиям»[1004]. В августе 1946 года связник Савоя-Кемрица в БОБ писал в донесении, что тот «один из самых известных агентов МВД в Берлине... и в данный момент [он] не может дать нам никакой важной информации». Его рекомендация положить конец операции была проигнорирована[1005].

Советский капитан Скурин сказал 3 сентября 1946 года Савою, что «ему больше не разрешено заманивать [бывших абверовцев], освобожденных американцами и британцами, в русский сектор для арестов», однако о безопасности Савоя советская разведка продолжала заботиться[1006]. На встрече 16 октября Скурин допросил Савоя о ряде лиц в Западном Берлине, кто был в курсе его связей с советской разведкой, а заодно выяснил, что Савой делает копии донесений. Скурин потребовал, чтобы он отдал копии ему, и получил те из них, что Савой держал в восточноберлинском офисе. Только позднее Савой вспомнил, что в той же папке хранились копии, предназначенные БОБ, включая психологический портрет Зигзага[1007]. Из-за этого Савою пришлось полностью переселиться в Западный Берлин, где он тихо жил, пока не был арестован западногерманскими властями 4 ноября 1950 года. Причиной тому стали иски, поданные уцелевшими людьми, — на них указал Савой — и они были арестованы Советами. Берлинский суд заявил, что «американский комендант земли Гессен взял на себя дело доктора Кемрица, чтобы передать его в соответствующий американский суд»[1008]. Эта ситуация повлекла за собой принятие так называемого закона Кемрица, по которому человек, действовавший по приказу оккупационных властей, не мог быть привлечен к суду[1009].

Савой вышел из игры, однако операция Скурин продолжалась. Вместо Савоя был найден бывший агент Скурина Форд, который занимался примерно тем же, что и Савой. Форда отыскали и благополучно перевербовали, и он продолжил поставлять сведения о Скурине[1010]. Чтобы заполучить Скурина в Западный Берлин, БОБ подобрала привлекательную женщину, получившую кличку Гамбит, с непростым прошлым, которое, наверняка, заинтересовало бы немецкую разведку — она работала в Имперской службе безопасности, созданной Рейнгардом Гейдрихом во времена фашистского режима.[1011] Под вымышленным именем она работала на американских военных. Как БОБ и предполагала, Ску-рин тотчас «клюнул» на нее и дал Форду задание привезти ее к нему в Восточный Берлин:

БОБ предпочитала завлечь Скурина на Запад[1012]. Доклад от 17 марта 1947 года об операции гласил: «Скурин — капитан МВД в Берлине, два агента которого — Савой и Форд — некоторое время работали как агенты-двойники на Управление специальных операций (OSO). В настоящее время его интересует контакт с другим агентом по кличке Гамбит. Поскольку через своих агентов управление специальных операций хорошо информировано об операциях Скурина за последний год, берлинский отдел разрабатывает план дезертирства Скурина или его вербовки в качестве агента. План состоит в том, что если Скурин не дезертирует добровольно, управление пригрозит сообщением начальству о проникновении американских агентов в его операции»[1013]. Итак, Гамбит согласилась встретиться со Скуриным во французском секторе, являвшемся как бы нейтральной территорией. Однако Скурин не среагировал на приманку, по-видимому, зная или догадываясь о двойной игре Гамбита.

Еще один аспект операции Скурин заключался в попытке сделать перебежчицей молодую украинку, переводчицу Скурина. Дуся, как ее звали в контрразведке, была привезена в Германию во время войны, а потом стала переводчицей Скурина. БОБ заинтересовалась Дусей в феврале, когда та сказала агенту-двойнику Савою, что половина секретарш, нанятых НКВД после мая 1945 года, была отправлена в СССР, так как эти женщины «слишком много знали». В апреле Дуся сообщила Савою, что видела свою фамилию в списке украинских переводчиков, которых скоро отправят в Советский Союз. Савою показалось, что она не хочет уезжать. Это сообщение повлекло за собой серию шагов, предпринятых Хекшером через Савоя, чтобы заманить ее в Западный Берлин и склонить к вербовке или бегству[1014]. В это время германская миссия сообщила Хекшеру, что для удачного проведения операции им надо решить проблему «перемещения тела» — это означает, что из-за соглашения Клея-Соколовского приходилось думать о вывозе Дуси за пределы Германии[1015]. Несмотря на то, что мысль о заманивании Дуси в Западный Берлин постоянно обсуждалась в течение лета, дело стояло на месте. Сегодня кажется, что Савой несколько приукрасил и молодую женщину, и перспективы ее вербовки. БОБ так никогда и не узнала, был портрет женщины точным или надуманным Савоем для того, чтобы порадовать офицера БОБ и повысить свой собственный статус.

Приложение 3. ЗАГАДОЧНОЕ ДЕЛО ЛЕОНИДА МАЛИНИНА, ИЛИ ГЕОРГИЕВА

Возможно, самым странным и самым удивительным делом контрразведки было дело генерал-майора госбезопасности Леонида Малинина. Собирая материал для этой книги, мы наткнулись на интригующее упоминание о нем в мемуарах «Secret Servant» (1987) бывшего офицера КГБ Ильи Джирк-велова: «Примерно тридцать генералов были понижены в звании, включая генерал-майора КГБ Малинина. Я принимал участие в работе офицерского суда, обвинившего его в превышении служебных полномочий, когда он находился в Германии после окончания войны»[1016]. Роберт Конквест («Inside Stalin’s Secret Police») пишет, что 11 июля 1945 года Л. А. Малинин получил звание генерал-майора вместе с другими сотрудниками НКВД и НКГБ[1017]. Интервьюируя Тома Полгара в октябре 1993 года, мы услышали, что Генри Хекшер контактировал с «генерал-лейтенантом Малининым, которого встречал на обедах в доме Джеймса Риддл-бергера, заместителя политического советника». Судя по воспоминаниям Полгара, Малинин часто и откровенно высказывался об условиях жизни в России. Когда его спросили, почему он позволяет себе так свободно говорить об очевидно секретных вещах, тот ответил: «Не все, что не знаешь, является секретом»[1018]. В очередном интервью Питер Си-чел вспомнил о таком контакте, однако сказал, что руководитель базы Дана Дюранд держал его в тайне ото всех[1019].

Когда мы спросили о нем Кондрашева, он достал архивный материал, весьма удививший его соавторов. Малинин был резидентом КИ в Восточном Берлине и, действительно, имел контакты с американцами, за что в конце концов и пострадал.

Несмотря на то, что БОБ имела дело с Малининым и даже дала ему кодовую кличку Десото, никто из офицеров понятия не имел, что он был резидентом КИ. Джордж Белик познакомился с ним 9 декабря 1947 года на обеде, который был дан «членом отдела по работе с прессой Управления Военного правительства (OMGUS)». Малинин как будто был готов обсуждать широкий круг политических вопросов, и Белик сделал так, что его пригласили на обед к послу Роберту Мерфи 16 января 1948 года. Там присутствовали Дюранд и другие офицеры, а Белик выполнял обязанности переводчика[1020]. Дальнейшие встречи с Малининым происходили за обедами у Джеймса Риддлбергера с присутствием, помимо других офицеров, Хекшера.

В то время Малинин контактировал с американскими официальными Лицами в Западном Берлине и встречался с восточногерманскими политиками под фамилией Георгиев, или Георгиев-Малинин. В западной прессе его активность именно под этими фамилиями упоминалась вплоть до весны 1949 года, хотя уже в июне 1948 года его как будто уже не было в Берлине[1021]. В утверждении Дюранда есть намек на это дело, когда он пишет, что проводимая им операция, «если будет продолжена, то сможет вывести нас в высшие эшелоны, где в одном (двойственном) человеке сосуществуют разведка, дезинформация и политика». В записке, отправленной в Вашингтон, Хекшер замечает, что дело Малинина «кажется мне очень важным, так как он вовлечен в политику на самом высшем уровне. Конспиративный характер его работы не давал эффекта потому, что он тщетно пытался действовать под псевдонимом»[1022].

Советская версия контактов генерала Малинина с американцами, суда и смещения с должности может быть реконструирована на основании архивных материалов, включая личное дело Малинина, секретной монографии, хранящейся в Институте Андропова, а также интервью с бывшими офицерами КГБ, знакомыми с Малининым. Мы были удивлены, когда узнали, что Малинин был не только заместителем политического советника, но и резидентом внешней разведки, заменившим Александра Короткова в 1946 году. Это было его первое заграничное назначение, хотя он служил в госбезопасности с конца 20-х годов[1023].

Как сказано в докладе, хранящемся в советском архиве, во второй половине 1947 года неуказанный советский сотрудник встретился с Робертом Греем, работавшим в «Американском информационном бюро», и его женой Галиной, русской, выехавшей из СССР в 30-х годах. Супруги Грей рассказывали, что после знакомства чета Греев выразила желание пригласить Малинина на «русский» обед. Грей послал Малинину приглашение, и тот его принял. Во время обеда «Малинин был представлен американцу Джорджу Беллу», с которым у него завязалась оживленная беседа один на один. Обед затянулся до полуночи». Советский сотрудник, присутствовавший на обеде и провожавший Малинина в Восточный Берлин, сообщил, что Белл пытался установить, не один ли это человек — Малинин и Георгиев. Малинин отверг это предположение, ответив, что «генерал Георгиев» реально существует, но в Берлин из Москвы приезжает лишь изредка. В докладе выражается предположение, что Белл — офицер американской разведки, а Грей — его подчиненный[1024].

В январе 1948 года генерал Малинин передал советскому сотруднику содержание телефонного звонка Белла: тот сообщил, что посол Роберт Мерфи хотел бы с ним, Малининым, встретиться. Малинин сказал, что «он попытается избежать встречи, поскольку вероятно, что Белл пригласит людей, знающих его как Георгиева, а это нарушит конспирацию». Две недели спустя Малинин сказал советскому сотруднику, что если Грей спросит о нем, ему надо сказать, будто «генерал в Потсдаме и почти не бывает в Берлине». 17 марта 1948 года тот же советский сотрудник доложил, что «он был приглашен к Греям и, как ожидал, встретился там с Джорджем Беллом, который во что бы то ни стало хотел выяснить местонахождение генерала Малинина». В деле сказано, что резидентуре было приказано прервать контакт с Беллом и Греем[1025].

Заместитель резидента Борис Яковлевич Наливайко продолжает эту историю в своих мемуарах, изданных Институтом Андропова. Оказалось, что он разрабатывал Грея, но безрезультатно, так как не знал английского, а Грей плохо говорил по-русски. Наливайко сказал Малинину о своем намерении прервать контакт, но тот предложил, чтобы кто-нибудь другой встретился с Греем для второй попытки. Поэтому, когда Грей пригласил его с другом, Малинин неожиданно вызвался пойти сам. Вот тогда-то Грей и познакомил его с Беллом. Наливайко полагал, что Малинин хочет выяснить позицию Запада по германскому вопросу. К несчастью для генерала, на другой день в американских газетах появилась статья, где было сказано, что советский высокопоставленный чиновник не исключает возможность встречи Сталина и Трумэна. Так как донесение Малинина о встрече (посланное в Москву резидентским каналом связи) попало в центр той же ночью, то вычислить источник цитаты было делом нетрудным. Другие офицеры сказали, что Малинин как будто говорил о плане Сталина проводить в Германии более жесткую линию. В любом случае, Малинин был отозван и заменен на посту резидента[1026].

Однако одним лишь смещением с должности Сталин, прослышавший об этом деле, не ограничился. Он приказал Молотову, главе КИ, куда входила внешняя разведка, наказать Малинина. В результате тот был судим офицерским судом за:

личный, без разрешения центра, контакт с известным американским разведчиком [Робертом]Мерфи и политические дискуссии, которые дали неправильное представление о советской внешней политике, особенно о возможности подписания сепаратного мирного договора между СССР и Германией. Он также дал американцам основание для распространения ложной информации в иностранной печати в отношении секретных встреч представителей СССР в Соединенных Штатах и Берлине и приготовлений к встречам глав этих государств.

Малинин был также обвинен в том, что не смог должным образом наладить работу в резидентуре Комитета информации в Германии, не завербовал ценных агентов, способных прояснить англо-американскую политику в Германии, и не предпринял никаких действий, чтобы обезопасить агентурную сеть от шпионов и провокаторов, насаждаемых иностранной разведкой. Он позволил себе неоправданные нарушения оперативной безопасности в агентурной работе и скомпрометировал себя и некоторых других оперативных сотрудников резидентуры. Весь период его руководства резидентурой был потерян для разведывательной деятельности Комитета информации в Германии[1027].

Так как обвинения были основаны на газетных статьях, то организаторы суда решили обвинить Малинина в превышении служебных полномочий. Наливайко сказал, что в своих показаниях «особое внимание уделил неопытности резидента [Малинина], позволившего себе такие встречи, несмотря на намерение суда обвинить его в политической близорукости, граничащей с преступлением». Тем не менее в сообщении о суде сказано: «Нет оснований для пересмотра приговора в деле товарища Малинина». Он был понижен в звании до полковника[1028].

Советская версия первой встречи Белла и Малинина, благодаря услужливости Грея и его жены, как будто совпадает с американской версией. Однако ясно, что Советы или не знали о последовавших затем встречах Малинина с послами Мерфи и Риддлбергером и другими сотрудниками БОБ, или не хотели, чтобы о них узнали другие. В отчете о суде тем не менее контакт Малинина с Мерфи был главным пунктом обвинения[1029]. «Неуказанный свидетель» в архивном донесении — советский сотрудник, который сопровождал Малинина на первый обед к Грею и возвратился вместе с ним в Восточный Берлин, — очевидно, Наливайко. Дело Малинина было не последним столкновением Наливайко с ЦРУ. Через несколько лет его отношения с Греем завершатся известным инцидентом в кафе «Гартенбау» в Вене.

Приложение 4. МГБ В ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИИ

В докладе, направленном начальником МГБ в Германии Николаем Ковальчуком министру государственной безопасности Виктору Абакумову, сказано, что 549 человек были арестованы за шпионаж в первой половине 1948 года в Германии. Из них 341 — американские агенты, 121 — британские, 31 — французские и 6 — «из других служб». В первом квартале года были арестованы 211 человек и 338 — во втором квартале[1030].

Преобладание «американских» агентов в этом докладе может быть неправильно понято. Например, по делу с кодовым названием «Нить» оперативный отдел МГБ в Тюрингии доложил 20 июля 1948 года об аресте 88 шпионов. Выявленная советскими сотрудниками «подпольная организация» была создана немцами по заданию американской разведки. Известная как «Всегда готовы» (Immer Bereit Sein), она занималась сбором военной информации в советской зоне. Ее центр находился во Франкфурте-на-Майне, а членами были бывшие немецкие офицеры. Как сообщает архив СВР, лидером организации в Восточной Германии был Вальтер Каммер, бывший офицер вермахта, известный своим подчиненным как «номер 94»[1031].

Американская разведка узнала об этом после того, как на Запад бежал переводчик советского оперотдела в Тюрингии: ранее он был перемещенным лицом и привезен в Германию из Советского Союза во время войны. Подобно многим другим, его принудили работать переводчиком для МГБ, а потом включили в список для отправки домой, где его, как он думал, — и не безосновательно — ждали лагерь или ссылка. Он сообщил, что два члена организации «Всегда готовы» попытались завербовать какого-то человека из Айзенаха, однако тот доложил об этой попытке в оперативный отдел МГБ, и вербовщики были арестованы. Результатом продолжительных допросов стал список из двадцати пяти членов организации в Тюрингии. В 3.00 утра 23 июня 1948 года МГБ начало аресты. Все признали свою вину, а кое-кто назвал бывшего немецкого армейского капитана Вальтера Каммера как руководителя и еще одного офицера как его заместителя. Когда приехали арестовывать Каммера, его не оказалось дома. Но его заместителю повезло меньше. У него был найден портфель, принадлежавший Каммеру, со списком фамилий и адресов агентов по всей советской зоне. В результате были арестованы 123 человека. Дополнительные сорок арестов планировались на 18 и 19 июля. По признаниям арестованных, включая заместителя Каммера, организация «Всегда готовы» создавалась, финансировалась и подчинялась американской разведке во Франкфурте-на-Майне. Насколько им было известно, немецким руководителем группы был бывший маршал Гейнц Гудериан[1032].

Дело это достигло таких масштабов, что личный представитель Ковальчука, начальника германского аппарата МГБ, и три представителя московского МГБ были направлены в оперативный сектор в Тюрингии для оказания помощи. 18 июля 1948 года жена одного из арестованных пришла в американский сектор в Берлине и рассказала о происшедшем. Ее информация вместе со сведениями об остатках дела была немедленно передана берлинским отделом S-2 заместителю директора по разведке Европейского командования с припиской, что берлинский отдел S-2 не в состоянии организовать требуемую поддержку таким операциям[1033]. Директор в свою очередь передал дело соответствующему отделу американской армии в Германии[1034]. Эта операция на самом деле осуществлялась при поддержке организации Гелена, в свою очередь финансируемой армией США. Позднее организацию Гелена ЦРУ взяло под свой контроль[1035].

Операции западных военных разведок не были ни замысловатыми, ни рассчитанными на высокопоставленные круги. Они предпринимались, чтобы как-то компенсировать почти полное отсутствие информации американской и английской разведок о советских войсках. Советская контрразведка руководствовалась специальным директивам из Москвы. Советы противостояли «империалистическим разведкам», предпринимая всякого рода «оперативные игры» с агентами-двойниками, что позволяло агентам госбезопасности проникнуть в американскую и английскую разведывательные службы[1036]. Однако, насколько было известно БОБ, Советы не особенно утруждали себя сложными играми с агентами-двойниками, изначально известными как американские агенты. Контакт с американским или немецким руководителями поддерживался только до момента, когда вся сеть уже была выявлена.

Следует указать, что контрразведка МГБ называла всю деятельность против власти Советов и СЕПГ «происками западных разведок». Более того, отдельные люди или группы людей, противостоявшие режиму, назывались «террористами». МГБ считало, что после разгрома подпольной нацистской организации Вервольф и ареста многих ее членов нацисты принялись создавать новые подпольные диверсионно-террористические организации. Руководителями большей частью были бывшие члены Гитлерюгенда — нацистской молодежной организации. Они вербовали сторонников, распространяя слухи о войне между Советским Союзом и «англо-американским блоком». Одна такая группа, которая названа в документах МГБ «Эдельвейскими пиратами» (Edelweis Pirateri), как сообщалось, ставила перед собой следующие задачи:

организацию террористических актов против советской армии, советских сотрудников и активистов СЕПГ и других «демократических организаций»;

проведение диверсий на промышленных предприятиях, в особенности на тех, продукция которых идет в счет военных репараций;

дезорганизацию работы СВА путем возбуждения антисоветских настроений у населения Германии;

распространение профашистской пропаганды, направленной против политики СЕПГ;

подготовку вооруженных групп для борьбы с советской армией в случае войны между Советским Союзом и англо-американским блоком[1037].

Мы не обнаружили документы об операциях американской разведки с участием «Эдельвейских пиратов». Очевидно, что изначально это были молодежные антинацистские банды, противопоставлявшие себя Гитлерюгенду и его попыткам идеологически унифицировать немецких подростков. Однако в результате расследования МГБ сообщалось, что некоторые из этих групп были созданы англо-американской разведкой и направлены в советскую зону. Между 1 октября 1946 года и 15 февраля 1947 года агенты МГБ ликвидировали четырнадцать таких групп и арестовали шестьдесят их членов[1038].

Преследование «Эдельвейских пиратов» — всего лишь один пример бдительности руководителей МГБ по отношению к оппозиции в Восточной Германии. Так как никто в МГБ ГДР не мог возразить против советской политики, то любое сопротивление немецкого населения воспринималось как свидетельство саботажа по заданию Запада. Например, Ковальчук сообщил министру Абакумову 28 января 1947 года, что, по донесению агента оперативного сектора в Бранденбурге, «Союз балтийских немцев» «был создан в британской зоне с санкции британских оккупационных властей. Союз вел учет всех немцев, которые бежали из Прибалтийских республик, и пытался им помочь в эмигрантской жизни. В докладе МГБ отмечалось, что «нелегальный комитет» этой группы находился и в советской зоне[1039].

Еще более пристально Советы следили за попытками силезских беженцев восстановить восточную границу Германии. 21 декабря 1946 года Ковальчук доложил, что агитация усилилась после того, как государственный секретарь Джеймс Бернс в своей речи в Штутгарте подчеркнул, что восточные территории Германии, оккупированные СССР и Польшей, не могут считаться таковыми до заключения мирного договора. По сообщению агента оперативного сектора берлинского аппарата МГБ группа лиц под руководством бывшего посла Германии в Советском Союзе Рудольфа На-дольный, собирает подписи силезских беженцев под петицией о пересмотре Потсдамских соглашений в этой части[1040]. 31 марта 1947 года Ковальчук доложил об усилении пропаганды, призывающей силезских немцев объединиться и подать петицию в союзный контрольный совет с требованием восстановления Германии в границах 1937 года. Ковальчук заявлял, что участие в этом Христианско-демократической партии направлялось и субсидировалось англо-американскими державами[1041].

Судя по недавно рассекреченным архивным материалам СВР, история Надольного показывает, как сложно было разведке и контрразведке МГБ решать общие цели в сложной политической обстановке первых послевоенных лет. Российский историк А. М. Филитов в книге 1993 года о Германии пишет о Надольном как о человеке, который поддерживал «традиции Рапалло»[1042], тогда как многие западные исследователи считают его «агентом влияния» — термин советской разведки, определяющий того, кого используют для влияния на общественное или официальное мнение. Описывая деятельность Надольного в апреле 1949 года, генерал Клей замечает: «Был или не был Надольный, живший в Восточной Германии, агентом Советской Военной администрации, он излагал взгляды, которые могли бы сослужить добрую службу коммунистам, получи они понимание в Западной Германии»[1043]. Если Надольный в самом деле был советским агентом влияния, он, возможно, подчинялся резидентуре внешней разведки в Берлине, возглавляемой Коротковым или его преемником генерал-майором Малининым.

Дело Надольного показывает, что не все действия Советов в этот период были должным образом скоординированы. Политические акции внешней разведки временами шли вразрез с управлением информации СВА, и оба направления становились предметом расследования контрразведки биоративных секторов МГБ. Надольный предлагал свои услуги советскому министерству иностранных дел вскоре после окончания войны. 29 августа 1945 года это министерство запросило у министерства госбезопасности справку о деятельности Надольного, начиная с 1933 года, и рекомендации по поводу использования его с политическими целями в советской зоне[1044].

3 октября 1945 года МГБ сообщило информацию о На-дольном, подписанную начальником Управления внешней разведки. В ней говорилось о карьере Надольного, начиная с 1937 года и включая его поездку в Москву в качестве посла в 1933 — 1934 годах. Несмотря на жесткое неприятие советской политической и экономической системы первого дипломата, ставшего членом нацистской партии, Надольный был против враждебной политики Гитлера по отношению к СССР. Из документов совершенно очевидно, что Надольный встречался с Малининым, резидентом внешней разведки МГБ в Карлсхорсте[1045].

В записке от 6 декабря 1946 года заместителя министра госбезопасности Петра Федотова, руководившего внешней разведкой, говорится, по сообщению источника, о желании Надольного поговорить с генералом Георгиевым (как мы уже писали, берлинский резидент Малинин пользовался этой фамилией, когда имел дело с немецкими политиками) и послом Семеновым. Речь должна была идти о намерении США, Великобритании и Франции подписать мирные договоры не с центральным германским правительством, а с отдельными провинциями в их зонах. Кроме этого, Надольный отмечал, что западные державы намерены также противодействовать правительствам земель, входящих в советскую зону, если они признают новую германско-польскую границу. Когда доклад был разослан, в нем подтверждалось, что Надольный уже имел контакты с резидентурой внешней разведки, и что Москва и резидентура знают о его политической ориентации и возможной полезности[1046].

Однако Надольный перестал интересовать представителей МГБ в Германии. В докладе аппарата МГБ министру Абакумову, датированном 23 ноября 1946 года (примерно через год после обмена посланиями министерством иностранных дел. и управлением внешней разведки МГБ), представлены дополнительные подробности по делу Надо-льного и сказано, что сотрудники Ковальчука наблюдали за его деятельностью. В частности, говорится о деятельности Надольного по указанию гитлеровского министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа в Иране, где он старательно поддерживал знакомство с представителями правых кругов, стараясь усилить влияние Германии на эту страну. Ковальчук также сообщил о письмах, посланных советскому верховному командованию сразу после капитуляции, где Надольный и другие оспаривали решения Потсдамской конференции. Например, в июле 1945 года Надольный вместе с Андреасом Гермсом из Христианско-демократического союза и другими предъявил СВА настоящий ультиматум. В нем они призывали Советский Союз, помимо прочего, вернуть домашний скот, освободить заключенных, восстановить банковские счета, удовлетворить требования немецкого населения и германской промышленности в топливе, остановить изгнание судетских немцев из Чехословакии. Надольный также требовал от Советов разрешения Красному Кресту Германии помогать немецкому населению[1047].

Доклад Ковальчука говорит об огромной работе, проделанной агентами контрразведки берлинского МГБ в 1945— 1946 годах по делу Надольного, когда он был связан с резидентурой в Карлсхорсте, руководимой Коротковым, а потом Малининым. Один из агентов был знаком с Надольным еще по довоенной работе в Иране. Расследование, включавшее также поездки агентов в американскую зону, выявило контакты Надольного с англо-американскими властями, прозападными немецкими дипломатами и антисоветскими политическими партиями (например, ХДС и СДПГ) в Восточной и Западной Германии. Один из источников сообщил, будто Надольный говорил о своем неприятии политической программы только что созданной СЕПГ и нежелании «когда-либо ее поддерживать». А 7 ноября 1947 года, за две недели до доклада Ковальчука Абакумову, агент сообщил, что Надольный по-прежнему настроен резко против решений Потсдамской конференции в отношении восточных границ Германии. Доклад Ковальчука рельефно отражает расхождение во мнениях между управлением внешней разведки и контрразведывательными подразделениями, которые доминировали в 1945—1946 годах в советской зоне. Эти расхождения во мнениях продолжали влиять на определение политических целей в Германии и в период КИ[1048].

Наблюдение за организациями, стремившимися к пересмотру Потсдамских соглашений о будущих восточных границах Германии, представляло лишь часть политических операций МГБ. Оперативные сектора были заняты также внедрением в группы и дезорганизацией деятельности групп, противостоявших СЕПГ. В ноябре 1946 года Ковальчук переслал в Москву донесение оперативного сектора в Тюрингии, касавшееся ареста секретаря местного отделения Христианско-демократического союза. Этот человек был очень активен во время выборов в конце 1946 года и, судя по донесению, активно выступал против СЕПГ «под прикрытием ХДС». Его обвинили в «антисоветской агитации — собирании и публикации сфабрикованных, клеветнических материалов против советских оккупационных властей»[1049]. Однако Тюрингское отделение ХДС продолжало создавать проблемы для Советов. В декабре 1947 года в докладе КИ министру госбезопасности Абакумову, основанном на донесениях агентов МГБ, сообщалось, что «американцы организовали бегство доктора Рудольфа Пауля, бывшего премьер-министра Тюрингии, и его ближайших помощников (в большинстве своем члены групп сопротивления в Веймаре), взявших с собой ценные документы»[1050].

Несмотря на то, что архив СВР предоставил документы о многочисленных политических и контрразведывательных операциях МГБ, материалов, отражавших добывание и распространение политических разведывательных донесений с 1945 по лето 1947 года, было немного. Один пример. В январском докладе 1947 года Ковальчука Абакумову говорится, что МГБ собирает политические разведывательные данные, которые лягут в основу доклада КИ о проблеме Германии: эта информация последовала на специальный запрос из Москвы и сказала Сталину именно то, что он хотел услышать. В докладе речь шла о реакции на предложение СЕПГ заключить с Германией мирный договор. Предложение СЕПГ, по существу, представляло собой пропагандистский маневр, цель которого — сгладить впечатление об очень низких показателях партии во время местных выборов в конце 1946 года. Надо было продемонстрировать Западу дипломатическую инициативу, чтобы отвести внимание от трудностей внутри Восточной Германии — особенно от проблем, связанных с объединением Германии.

После каждого запроса разведка докладывала о настроениях населения в советской зоне и населения и властей в западной зоне. Эти доклады, подобно январскому докладу 1947 года, следовали определенному плану. Сначала шли хорошие новости: «Прогрессивное население реагирует положительно на предложенную конституцию, видя в ней отражение будущей, истинно народной демократии в Германии». Но всегда были и плохие новости. В этом же докладе дальше сказано: «Наряду с позитивными откликами замечается также острая критика, исходящая в основном от буржуазных партий и реакционных слоев населения». За этим следовали агентурные донесения от источников в ХДС, ЛДП, из офисов и резидентур американской военной администрации. На Западе реакция на конституцию, на процедуру ее принятия, на мотивы предложившей ее СЕПГ была однозначно критической. Типичный доклад заканчивался утверждением, что вина за негативную реакцию, по крайней мере в Восточной Германии, лежит не на СССР, а на СЕПГ, не сумевшей правильно настроить население «в том, что касается содержания и значения конституции для немецкой республики»[1051].

Получив этот доклад, Абакумов направил его Молотову. Каков бы ни был ответ Молотова, он вряд ли что-то значил, ибо Молотов в это время занимался подготовкой новой инициативы в области разведки — создания КИ. Вряд ли у него было представление о том, как трудно решить проблему координации работы советской разведки по добыванию информации.

Никакие контрразведывательные операции против западных служб, никакое подавление политического несогласия в Восточной Германии не могли сравниться по своему значению для берлинского аппарата МГБ с защитой тех советских граждан, кто жил или работал вдали от военных гарнизонов. Управление контрразведки группы советских оккупационных войск в Потсдаме продолжало нести ответственность за безопасность гражданских и военных сотрудников, приписанных к частям советских войск. Однако были тысячи других, работавших на различных уровнях в СВА и других специальных учреждениях в советской зоне. Эта группа, известная как советская колония на языке МГБ, была особенно подвержена влияниям, к которым ее не подготовили ни советское правительство, ни прежний жизненный опыт. Об уязвимости таких людей остро пишет Юрий Модин, вспоминая свой первый приезд вместе с семьей в Лондон в июне 1947 года: «Разница в уровне жизни между нами и Западом была такой, что у нас было впечатление, будто мы попали на другую планету»[1052]. И это запись представителя элиты управления разведки в Москве, когда разрушенный бомбовыми ударами Лондон все еще жил по карточкам. Неудивительно, что обыкновенные советские граждане не могли приспособиться к послевоенной Германии, которая, несмотря на нищету и разрушения, казалось, опережала во многих отношениях их собственную страну. Работа оперативных секторов и групп МГБ заключалась в том, чтобы вербовать информаторов среди таких граждан, анализировать их деятельность и не вмешиваться в тех случаях, когда кто-либо, казалось, был готов к тому, чтобы покинуть ряды этой системы.

27 июля 1948 года, более чем через три года после окончания войны, Ковальчук направил в Москву доклад «Результаты агентурно-оперативной работы в советской колонии в Германии за первые шесть месяцев 1948 года». Более двухсот советских граждан были арестованы, среди них сотрудники СВА, советских министерств, совместных компаний, бывших военнослужащих частей ГСВ, оставшихся после демобилизации в Германии. Кроме того, было арестовано более ста человек из числа перемещенных лиц, не захотевших вернуться в СССР. Немногие из них являлись агентами западных служб. Самая большая группа арестованных — 150 человек — состояла из людей, которые бежали на Запад или были заподозрены в намерении бежать на Запад[1053].

Когда подумаешь, что этот доклад был составлен в 1948 году, то становится понятно, почему советские руководители были так озабочены лояльностью советских граждан, живших в Германии в послевоенные годы. В записке от 3 февраля заместителю директора ЦРУ по специальным операциям шеф зарубежного отдела «М» Ричард Хелмс попытался подсчитать количество советских дезертиров в Германии и Австрии. Понимая, что из-за проводимой США политики выдачи перебежчиков списки составляются не самым аккуратным образом, Хелмс говорит о 450—500 лицах в американской зоне в Австрии (откуда перебежчиков никогда не возвращали) и еще 300 в Германии и добавляет, что американские военные власти предполагают, что 60 тысяч русских бежало в европейские и другие страны из Советского Союза в период после окончания Второй мировой войны и до октября 1947 года[1054]. Похоже, что генерал Ковальчук недооценивал свою проблему.

Приложение 5. СТОИЛО ЛИ ЭТИМ ЗАНИМАТЬСЯ?

Количество и качество полученной ЦРУ информации подтверждает мнение, что КГБ приходилось пропускать по кабельным линиям, подключенным к туннелю, ценные сведения. По проекту прослушивались три кабеля, «273 металлических пары, составлявших 1200 коммуникационных канала», и около пятисот из них были активными в любое время. «Обычно одновременно непрерывно записывались 28 телеграфных линий и 121 — телефонная», запись производилась на сотнях ленточных записывающих аппаратов фирмы Атрех, установленных в «пакгаузе», которые за время работы туннеля потребовали «500 катушек пленки»[1055].

В самом деле, катушек было так много, что шеф регистрационного отдела, в чьи обязанности входило переправлять часть из них в Вашингтон, жаловался на их тяжесть. Так как многие знали, что БОБ проводит операции в рудниках и на предприятиях «Висмута», шеф был информирован «без распространения информации дальше», что в ящиках урановая руда для специалистов, которые должны установить, каков советский атомный арсенал. Довольный, что узнал секрет, шеф перестал жаловаться.

Всего 443 тысячи переговоров были записаны на пленку. Из них 368 тысяч были советскими и 75 тысяч — восточно-германскими. Каждый день телеграф поставлял 4 тысячи футов телетайпной ленты. Работа с материалами из туннеля продолжалась даже после «обнаружения» туннеля в апреле 1956 года. 90 тысяч переведенных посланий и телефонных разговоров были распространены к 20 сентября 1958 года и легли в основу 1750 разведывательных донесений[1056]. Широта охвата информационных потоков с подключенных кабельных линий и объем полученных сведений не позволяют представить себе важность и ценность полученной информации. Трудно также представить себе решение, принятое КГБ в 1955 году: допустить дальнейшее функционирование туннеля. Если, действительно, операция «с самого начала контролировалась», тогда КГБ сыграл свою роль безукоризненно: он сумел защитить своего агента и в то же время избежать утечки государственных секретов[1057].

С другой стороны, стремление Советов защитить «государственные тайны» — в нарушении правил безопасности подозревались даже совершенно невинные люди — равнялось игнорированию Западом условий жизни в СССР и на подвластных ему территориях. Западные разведки не могли удовлетворить растущие требования об этих районах. Потеря возможности проникнуть в беспроводные линии связи заставила Билла Харви и Фрэнка Роулетта задуматься о других средствах связи. Более того, поддержание связи с агентами в СССР и Восточной Германии становилось все более трудным. В 1954—1955 годах КГБ и восточногерманское MfS продолжали ликвидировать все новые агентурные сети союзников. Помимо этого для таких агентов доступ в военные учреждения крайне ограничен. Дезертиры из Советской армии ценились высоко, но их было немного, ибо советская военная контрразведка в сотрудничестве с MfS усилила контроль за воинскими частями. В те времена нельзя было даже представить ни У-2, ни спутниковые фотографии, и западным аналитикам не хватало информации, чтобы правильно определить реальность советской угрозы. Соответственно, американская армейская G-2 и генерал Артур Трюдо, зная, сколько полезной информации о советских войсках извлечено в Австрии и Венгрии из кабелей, с энтузиазмом поддержали проект «туннеля».

Ситуация в Германии была критической. Во-первых, пребывание союзников в Берлине постоянно ставилось под вопрос со времен берлинской блокады в 1948—1949 годах, хотя союзники и настаивали на своем праве оставаться в своих секторах города. Любая попытка выдворить их силой могла закончиться войной. Во-вторых, группа советских войск в Германии под командованием верного Хрущеву маршала Андрея Гречко являлась самой многочисленной за рубежами СССР. Информация о ее действиях, вооружении, численности так же, как информация о соседней Северной группе войск в Польше, имела жизненно важное значение в определении способности Советов к наступательным действиям не только против Берлина и Германии, но и против Западной Европы. В-третьих, с 1946 года Восточная Германия была самым большим поставщиком сырья и оборудования для советской атомной промышленности. Наконец, попытки Советов стабилизировать восточногерманскую политическую ситуацию, все еще тревожную через два года после июньских волнений 1953 года, были показательными для их планов, рассчитанных на длительные сроки в Европе.

В этом контексте туннель казался единственным своевременным и надежным источником информации об СССР, Восточной Германии и Польше. Подсоединения из туннеля к кабельным линиям поставляли данные о советских политических акциях и намерениях в Берлине, об отношениях СССР с западными оккупационными силами, о разногласиях между Советами и Восточной Германией по поводу статуса Западного Берлина. Когда ГДР проверяла пределы своей независимости, туннель поставлял подробную информацию о сути и границах советского военного и экономического контроля над Восточной Германией и другими оккупированными Советами территориями. Каждый из инцидентов в Берлине, где участвовали граждане западных стран, подтверждал «неготовность, смятение и отсутствие решимости у советских и восточногерманских официальных лиц» в том, как власть может быть делегирована. Туннель предостерег Запад насчет создания Советами восточногерманской Народной армии на базе военнизи-рованных полицейских частей. Он также дал возможность заглянуть в то, как решения XX съезда КПСС (где резко критиковался Сталин) доносятся до советских военных и научно-технической интеллигенции, работавшей в Восточной Германии. Кроме того, подслушанные в туннеле разговоры подтвердили прогресс в попытках маршала Жукова уменьшить влияние политработников в Советской армии[1058].

Некоторые авторы утверждают, что большая часть информации была попросту сплетнями. Но и так называемые сплетни очень важны, ведь они рассказывали о высших чиновниках в советской иерархии в то время, когда Западу пришлось иметь дело с новым советским руководством. Несмотря на то, что Сталин давно умер, борьба за власть в Москве продолжалась, и важны были любые намеки на отношения в высшем руководстве. Разговоры об этом давали ключи к политическим взглядам, моральному облику, поведению советских военных и партийных руководителей, — ведь уже и тогда коррупция, борьба за влияние, кумовство процветали на всех уровнях[1059].

Военная информация из туннеля высоко ценилась, и на ней основывались доклады о реорганизации Министерства обороны, укреплении военных связей стран-участниц Варшавского договора, сокращениях Советских Вооруженных сил. Данные из туннеля помогли установить несколько тысяч советских офицеров, подтвердить данные о некоторых из них и создать базу данных об офицерах, пришедших на службу уже после войны. Параллельно из туннеля получали данные о наземных войсках в СССР, о дислокации которых до тех пор ничего или почти ничего не было известно, а также о нескольких тысячах почтовых номеров, за которыми скрывались военные части, — это была поистине золотая жила для военных аналитиков. Они также получили подробные планы подготовки и учебных тревог для советских солдат, проходивших службу в Восточной Германии и Польше[1060].

Доклады, составленные на основании данных из туннеля, говорили о «прогрессе в оснащении Советских военно-воздушных сил в Германии атомным оружием, а также о переоснащении этой армии новыми бомбардировщиками и двухмоторными перехватчиками с радарными установками». В них также рассказывалось, например, об «удвоении численности бомбардировщиков в Польше и создании там новой дивизии истребителей. Было выявлено и установлена дислокация больше ста объектов советских военно-воздушных сил в СССР, Восточной Германии, Польше, включая определенное количество ключевых заводов военно-воздушных сил». Что до советского флота, то из туннеля была получена прежде неизвестная информация о советском Балтийском флоте, его базах и личном составе[1061].

Главным вкладом туннеля в научно-техническую информацию были данные о людях, связанных с советской атомной программой, которая в то время была в ведении Министерства среднего машиностроения СССР. Стали известны несколько сотен человек, работающих на соответствующих предприятиях в СССР, чье местонахождение тоже стало известно. Эта информация подоспела как нельзя вовремя. Сотни немецких ученых, участвовавших в создании и реализации советской атомной программы и соответствующего вооружения, были освобождены, и информация из туннеля помогла перепроверить их показания во время опросов. Особый интерес для БОБ, как и для всего разведывательно -го сообщества, представляла новая информация, полученная в результате подключения к кабельным линиям в туннеле об организации и деятельности «Висмута» по добыче уранового сырья, что включало в себя также информацию о КГБ, отвечавшего за его секретность[1062].

Можно было бы предположить, что КГБ останется безразличным к утечке политической, военной, научной информации, что следовало из его решения позволить туннелю существовать и таким образом не подвергать риску Джорджа Блейка. Но БОБ получила информацию и о советской военной разведке и контрразведке (особенно последней — так сказать, руке КГБ) или о многочисленных подразделениях восточногерманской службы безопасности, с которыми аппарат КГБ поддерживал контакт через советников. Поскольку эти службы, взятые все вместе, представляли большую проблему — как самая многочисленная контрразведка, противостоящая НАТО, — то подробная информация о них представляла особую ценность.

Самой большой удар был нанесен подразделениям советской военной разведки в Восточной Германии. Из прослушиваемых телефонных линий 25 обслуживали Главное разведывательное управление (ГРУ) советского Генштаба, а также отделы и отделения разведки, подчиненные Разведывательному управлению (РУ) группы Советских войск в Германии. Более 350 офицеров ГРУ и РУ были установлены в Восточной Германии, стала доступной мельчайшая информация об организации, агентурных операциях и деятельности подразделений. Эта информация была бесценной при анализе донесений агентов-двойников, работавших на ЦРУ и дружественные западные разведки против местных отделений РУ в Восточной Германии. Когда в 1955—1956 годах источник ЦРУ в ГРУ подполковник Петр Попов был назначен в Шверинское отделение РУ группы Советских войск в Германии, информация, получаемая из туннеля, оказывала неоценимую помощь в руководстве агентом, потому что давала подробности о персонале и работе многих разведывательных подразделений РУ ГСВГ. Когда инспекционные комиссии ГРУ прибывали из Москвы в Восточную Германию, количество информации о деятельности РУ сразу увеличивалось за счет несекретных переговоров[1063].

Кроме того, из туннеля получали много данных о частях связи «особого назначения», находившейся в ведении Управления РУ ГСВГ. Эти подразделения отвечали за перехват радиосообщений западных войск в Западном Берлине и Западной Германии. Они также обеспечивали поддержание радиосвязи с агентами, сообщавшими разведывательную информацию подразделениям Разведывательного управления. Через туннель были получены сведения обо всем спектре тайных радиопередаточных операций: от обучения агентов и оборудования (модели, особенности, трудности в использовании и т. д.) до подробностей операций, проводимых радиоцентром управления для поддержания контактов с агентурной сетью. Стали известны фамилии работавших там офицеров, клички агентов, информация о сотрудничестве с КГБ при проведении операций военной разведки. В то время детали и проблемы агентурной радиосвязи советской военной разведки в Восточной Германии, чьи источники работали не только в Западной Германии, но также в других странах НАТО в Западной Европе, были хорошо известны специалистам западных контрразведок[1064].

В получаемой через возможности туннеля информации о РУ ГСВГ большую роль играли записанные телефонные переговоры между управлением и ГРУ в Москве, которые содержали массу подробностей о последнем. Помимо этого иногда поразительную информацию об отделениях ГРУ, работавших далеко от Восточной Германии, можно было получить из перехваченных переговоров сотрудников военной разведки — например, о РУ Кавказского военного округа с центром в Тбилиси и шестнадцатью отделениями на границе с Ираном и Турцией[1065].

Управление контрразведки ГСВГ с центром в Потсдаме и его начальник генерал-майор Георгий Цинев также вызывали особый интерес БОБ.[1066] Управление контролировало все особые отделы группы Советских войск в Германии, отвечавшие за безопасность сотрудников и объектов. Через туннель была получена информация о Третьем, или оперативном, управлении, которое руководило агентами, работавшими против западных разведок в Западном Берлине и Западной Германии. Проведение агентурных операций, нацеленных на западные объекты, прежде становились яблоком раздора между внешней разведкой службы госбезопасности в Карлсхорсте и управлением контрразведки в Потсдаме. Из информации, поставленной туннелем, стал ясен масштаб операций, проводимых Третьим управлением и направленных на выявление западных агентов силами агентов нижнего звена. Эта деятельность влекла за собой частые переговоры с аппаратом КГБ под руководством Питовранова в Карлсхорсте так же, как с советниками КГБ в MfS, многие из которых были записаны на магнитофонные ленты[1067].

Периодические инспекции контрразведывательных операций, проводимые московскими начальниками, также требовали телефонных переговоров. В марте 1956 года, например, заместитель председателя КГБ и начальник Третьего управления военной разведки генерал-лейтенант Петр Ива-шутин лично участвовал в работе комиссии и особенно интересовался операциями Третьего управления. Эта информация, передававшаяся по подземным линиям связи, была перехвачена в туннеле и использована БОБ для проверки показаний перебежчика из Потсдамского управления (1956 год). Если подумать об этом, то кажется совершенно невероятным, чтобы Ивашутин или Цинев хотя бы догадывались о наличии туннеля[1068].

Единственное учреждение, где, возможно, догадывались о туннеле, но имели меньше всего причин его бояться, был аппарат ПГУ КГБ в Карлсхорсте. По крайней мере, так, верно, судили в Москве, когда принимали решение о работе туннеля. Однако не учли тот факт, что аппарат Питовранова вынужден был поддерживать кабельную связь с бесчисленными советскими и восточногерманскими подразделениями, прослушиваемую в туннеле. Несмотря на то, что сотрудники Питовранова соблюдали все меры предосторожности, они не могли контролировать других, например, сотрудников КГБ в «Висмуте», которые контролировали курьерскую связь или отвечали за меры безопасности научных и технических работников. «Висмут» отчитывался непосредственно Питовранову или его заместителю[1069]. Еще одним подразделением, поставлявшим в туннель информацию о Пи-товранове и его аппарате, было управление, контролировавшее советников MfS. Даже любовь Питовранова к ночной охоте на диких кабанов с помощью инфракрасного освещения стала известна благодаря перехваченным телефонным жалобам генерал-майора Павла Дуброва, советского коменданта в Берлине (он якобы «не заметил» туннель)[1070].

Наше описание вклада полученной из туннеля информации в представление западных разведок о советской разведке и службе безопасности в Восточном Берлине и Восточной Германии было бы неполным, если бы мы не упомянули об операции перехвата КГБ против американцев. Полковник Вадим Гончаров (Горелов), офицер Второго специального отдела, посланный организовать военное прикрытие для «обнаружения» туннеля, рассказал нам, как КГБ прослушивал американский кабель около Потсдама. В какой-то момент американцы перестали пользоваться этим кабелем, и КГБ не мог понять причину. А все было очень просто. Операция перехвата контролировалась, поддерживалась и отчасти осуществлялась КГБ в Карлсхорсте, а переговоры сотрудников были зафиксированы в туннеле. Несмотря на все жестко соблюдавшиеся меры безопасности, удалось установить группу, проводившую операцию, место проведения операции и даже оборудование, задействованное в операции[1071].

Приложение 6. ПОПЫТКИ БОБ ПРОТИВОСТОЯТЬ УВОЛЬНЕНИЯМ СВОИХ АГЕНТОВ В КАРЛСХОРСТЕ

5 мая 1958 года Билл Харви принимал у себя генерал-майора Ральфа Осборна, директора управления военной разведки армии США в Европе, ответственного за деятельность армейской разведки и контрразведки в Западном Берлине[1072]. Обычно, когда Харви принимал высокопоставленных гостей, он привозил их в свой офис в БОБ, усаживал в кресла напротив своего стола и произносил горячую речь: «Мы здесь, чтобы защитить Соединенные Штаты от их врагов». После того, как с этим было покончено, группа стройными рядами следовала в дом Харви на ланч, где сухой мартини лился рекой. К концу ланча визитеры пребывали в полной уверенности, что «парни из ЦРУ совсем не такие плохие». Изменилась только декорация, когда Билл переехал из своей виллы-крепости на Лепсиус-штрассе в солидный особняк на Милиновски-штрассе, а в остальном почти ничего не менялось[1073].

Визит Осборна был совсем другим. Его переговоры с Харви носили очень серьезный характер. Они начались в кабинете БОБ в 9.00 и закончились после полудня (5 мая 1968 года). Предметом обсуждений были советский объект в Карлсхорсте и необходимость разрешить конфликт интересов между БОБ и армейской контрразведкой, одинаково заинтересованных в проведении там операций. Весной 1958 года жесткие меры безопасности в Карлсхорсте, предпринятые MfS, сделали операции БОБ. почти невозможными, однако донесения источников БОБ о тамошней обстановке все еще представляли важность. По мере того, как сокращалось число немецких сотрудников, работающих там, и вообще немцев, имеющих доступ в район Карлсхорста, становилось труднее вербовать новых агентов, которые могли бы заменить тех, кто был потерян, уволен, бежал в панике в Западный Берлин (на шаг опережая Штази) или уехал из Восточного Берлина как беженец, устав от условий той жизни. Чтобы продолжать разведывательную деятельность в Карлсхорсте, БОБ стала искать поддержку у армейской контрразведки и подчиненного ей берлинского отдела военной разведки, но сперва нужно было добиться их понимания важности работы по этому объекту. В этом заключалась подоплека состоявшегося совещания[1074].

Председательствовал на нем Харви, а Дэвид Мерфи рассказал о Карлсхорсте. Так как все происходило в помещении БОБ, то стало возможным продемонстрировать генералу Осборну файлы, досье, схемы, имевшие отношение к разведывательным учреждениям в Карлсхорсте, а также рассказать о предполагаемых совместных операциях, благодаря чему ЦРУ и военные могли бы получить новую информацию. Харви настаивал на том, что БОБ должна в первую очередь отвечать за Карлсхорст. По его плану, все беженцы, имевшие информацию об этом объекте, должны были автоматически направляться на БОБ, а все операции военной контрразведки и разведки в Берлине должны согласовываться с БОБ. В ответ БОБ обещала предоставлять армейским службам информацию о Карлсхорсте и расположенных там советских учреждениях[1075].

Офицеры БОБ, присутствовавшие на совещании 5 мая, понимали, что, как бы предложение БОБ ни заинтересовало Осборна, он вряд ли примет его, учитывая настроения своих подчиненных[1076]. Так и оказалось. Предложения БОБ были отвергнуты. Только через полгода, когда советская и восточногерманская печать начала клеймить Западный Берлин как «шпионское болото», американские разведывательные службы по-новому взглянули на свою деятельность и согласились на координацию под контролем ЦРУ[1077].

Предпринимая усилия скоординировать действия разных служб, оставляя за собой первую роль, БОБ стремилась к сотрудничеству с организацией Гелена, названной по фамилии бывшего генерала вермахта Рейнхарда Гелена, во время второй мировой войны возглавлявшего германскую военную разведку на Восточном фронте, а потом предложившего свои архивы и свой опыт армейской разведке США. Позднее его организация перешла под контроль ЦРУ, которое поддерживала ее, пока она не превратилась в Федеральную службу разведки (BND). Организация Гелена довольно долго работала в Восточной Германии и была едва ли не одним из самых важных объектов разработки контрразведки КГБ, поэтому БОБ осознавала, что идет на риск, кооперируясь с BND в операциях против Карлсхорста. Однако офицеры БОБ не могли знать, что Гейнц Фелфе раскроет многие из их общих секретов КГБ. Один из самых продуктивных агентов КГБ в BND, Фелфе занимал, несомненно, удачную позицию. Он родился в Дрездене, работал в нацистской службе безопасности (СД), был обласкан англичанами после войны и даже какое-то время был английским шпионом. В 1951 году еще один дрезденец и сотрудник СД, работавший в организации Гелена, Ганс Клеменс познакомил его с агентами КГБ. Вскоре Фелфе тоже стал работать в организации Гелена и одновременно начал свою карьеру агента КГБ в будущей разведке Западной Германии.

С 1951 по 1961 год Фелфе поднимался по служебной лестнице, перешел в штаб-квартиру BND, где, фактически, стал возглавлять контрразведывательные операции против Советов. Он также узнал о разведывательных операциях партнеров, с которыми была связана BND, включая БОБ. До своего ареста в ноябре 1961 года Фелфе сумел нанести ощутимый ущерб BND и безопасности Западной Германии и союзников. Однако в нашу задачу не входит рассказывать о том, как решала свои проблемы BND и о более широких последствиях предательства Фелфе[1078]. Нас интересует влияние деятельности Фелфе на программу БОБ по Карл-схорсту.

В июне 1956 года заместитель директора БОБ Мерфи посетил штаб-квартиру организации Гелена в Пуллахе, что недалеко от Мюнхена, и заслушал Фелфе и других офицеров BND по объекту Карлсхорст. В то время у BND был агент в Восточном Берлине, Лена — член Национал-демократиче-ской партии Германии и директор партийного издательства « Verlag der Natonen»[1079]. Возможности Лены в сфере политической разведки заинтересовали организацию Гелена. Во время операции Лена доложил BND; что КГБ завербовал его как источник политической информации о Западной Германии. Вместо того, чтобы подвести черту под операцией, BND продолжала работать с Леной как с агентом-двойником, который начал поставлять огромное количество информации о КГБ в Карлсхорсте, включая телефонные номера, номера машин, описание конспиративных домов и личностей сотрудников. В июне Фелфе попросил Мерфи сверить эту информацию с тем, что уже есть у БОБ. Мерфи согласился, и после этого последовала лавина просьб подтвердить или опровергнуть ту или иную информацию. Сведения, касавшиеся чувствительных дел агентов или относившиеся к информации, полученной через туннель, из ответов исключались и тщательно отбирались — но не из-за павшего на Фелфе подозрения.

Через некоторое время руководители Лены были поставлены в тупик тем, что его советский связник назвал ему свое полное имя — Владимир Константинович Щукин. Это было против всяких правил. Обычно офицеры аппарата КГБ в Карлсхорсте, вне зависимости от ранга, использовали псевдонимы (так делал и офицер, работавший с Фелфе). В октябре 1956 года, отвечая на запрос BND и выясняя номер машины, на которой Щукин приезжал на встречи с Леной, БОБ обнаружила, что автомобиль припаркован перед домом эксперта КГБ по Германии Вадима Кучина, который фигурировал в деле Отто Иона. БОБ также выяснила, что Щукин и Кучин вместе посетили Промышленную ярмарку в Западной Германии в мае 1955 года, пользуясь своими дипломатическими паспортами[1080]. Занимаясь делом Йона, мы заметили, что заместителем Кучина в Москве во время визита туда Йона был Вадим Константинович Умнов, известный как Вадим Младший. В декабре 1954 года Йон вернулся из Москвы в Восточный Берлин, а Щукин прибыл в Карлсхорст в феврале 1955 года. Не были ли Умнов и Щукин одним человеком?

Умнов должен был начать работу в Карлсхорсте в конце 1953 года, однако назначение не состоялось из обнаруженного у него туберкулеза. Теперь понятно, почему Умнов замещал Кучина в Москве, ведь он был на медицинском учете. Когда подошло время подбирать связника для Лены, было решено создать Щукина из Умнова. Итак, Умнов и Щукин — одно лицо. Это было подтверждено, когда Щукин в конце 60-х годов получил назначение в советское посольство в Вене, где он руководил Линией Ν, то есть занимался нелегалами. (Покинув Карлсхорст в 1960 году, Умнов служил в Управлении «С», курировавшем нелегалов.) Коллеги Умнова по КГБ ошибочно полагали, что ему необходим псевдоним, так как он скомпрометировал себя за границей под своей настоящей фамилией. На самом деле, фамилия Щукин была необходима для работы в Вене, потому что Умнов пользовался ею, не только встречаясь с Леной, но и отправляясь из Восточного Берлина в европейские страны[1081].

Тем временем Фелфе оказывал давление на своих коллег в BND, стремясь уговорить их завершить изучение Карлсхор-ста и начать вербовку «агентов нижнего звена (например, дворников), имеющих доступ на объект». Во время переговоров по этому поводу в конце декабря 1956 года офицер BND получил совет от связника ЦРУ не слишком спешить с вербовкой источников, чтобы не помешать операциям БОБ, и сказал, что будет связываться с ЦРУ и координировать свои действия. Однако через месяц тот же офицер все еще «собирался» координировать свои действия с БОБ. Связник БОБ вновь высказал свои опасения и в письме БОБ заметил, что, вероятно, переговоры с BND по поводу Карлсхорста, предпринятые предыдущим летом, стали причиной намерения BND получить «оперативный прорыв» на этот объект[1082]. Такая реакция, как мы поняли из разговоров с американскими военными, не была неожиданной. Но несмотря на то, что БОБ знала, что за намерением BND провести вербовку источников по Карлсхорсту стоял Фелфе, никаких подозрений в свой адрес он не вызвал.

Во время того же разговора связник ЦРУ попытался что-либо разузнать о «карлсхорстской акции» BND, находившейся в стадии подготовки. Эта акция — то есть информация о Карлсхорсте — предполагала включение всей возможной информации, имеющейся у BND о телефонных и автомобильных номерах, конспиративных домах и советских агентах. Связник заметил, что БОБ должна проверить сведения до их официального распространения. Немедленного ответа он не получил, однако этот труд попал в руки офицеров БОБ. Какие бы ни были приложены усилия, документ показал весьма ограниченный объем заслуживающей внимания информации, которой располагало BND. Составленный в тяжеловесном, скучном и удушающе «правильном» стиле, он включал в себя, помимо прочего, имеющиеся в районе Карлсхорста телефонные номера (не только относящиеся к советской территории), большинство которых печатались в восточноберлинском телефонном справочнике[1083].

В сентябре 1957 года БОБ заметила, что BND все еще занимается разработкой наводок, полученных от беженцев. Они могли вывести на потенциальные источники в Карлсхорсте, не координируя свои действия с БОБ. Так как последняя продолжала настаивать на своих предложениях, то руководство BND в конце концов согласилось предложить генералу Гелену отдать Базе приоритет в операциях по Карлсхорсту, правда, официальные лица BND сомневались в том, что Гелен согласится. Обмен посланиями по этому вопросу приобрел антагонистический характер. Один из офицеров BND поинтересовался, согласились ли другие западные разведки и контрразведки «потесниться»? Тогда Мерфи, насколько он помнит, предложил, в случае несогласия Гелена, не давать справок на запросы BND по Карлсхорсту[1084].

10 октября БОБ получила отрицательный ответ Гелена на свои предложения, однако тот обещал, что операции будут проводиться только с учетом приоритета ЦРУ. Он добавил, что если БОБ будет располагать более надежным подходом к потенциальному агенту, намеченному BND, BND обязуется передать его БОБ — если БОБ обещает поделиться информацией, полученной от этого источника. Как и ожидалось, восточноевропейский отдел ЦРУ в Вашингтоне отверг скоропалительное предложение БОБ отплатить за отказ непредоставлением информации, указав, что, учитывая ответственность Гелена перед немецким правительством, он пошел на все возможные с его стороны уступки[1085]. БОБ отступила, признав, что BND как разведывательная служба суверенного государства, к тому же союзника США, никогда официально не уступит иностранной разведке свое право на проведение операций в Германии, угрожающих безопасности ФРГ. Более того, BND отлично знала, что БОБ не удалось уговорить американских военных согласиться на ее предложения.

Фелфе принялся расширять операции по Карлсхорсту, стараясь таким путем вступить в более тесные отношения с БОБ. В течение нескольких лет Мерфи нанес несколько визитов в Пуллах, а Фелфе довольно часто наведывался в Берлин. Этот повышенный уровень активности был для Фелфе дополнительным оправданием для таких поездок. Встречи с Фелфе проводились даже на конспиративных квартирах БОБ. Молодому аналитику Базы, которая должна была давать Фелфе проверенную информацию по Карлсхорсту, он показался напыщенным, но удивительно бесцветным человеком, несмотря на приличествующий данному случаю костюм и аккуратную стрижку. Он обращался к ней в снисходительной, почти презрительной манере. Обычно Фелфе сопровождал связник ЦРУ. Но так как связники не имели возможности исполнять роль няньки, то Фелфе улучал минуту, чтобы посетить Карлсхорст и встретиться со своим тамошним связником от КГБ. В 1959 году степень заинтересованности и оперативный размах деятельности BND по Карлсхорсту достигли такого уровня, что был выделен специальный сотрудник для работы в Западном Берлине исключительно с этими материалами. Молодой, энергичный и на редкость раскованный офицер получил отдельный кабинет в помещении штаба американского командования на Клее-аллее, соответствующий допуск к документам и помощь в связи с BND. БОБ даже предоставила ему средства для «быстрой замены» автомобильных номеров. Так все и шло до тех пор, пока не были перекрыты секторальные границы в августе 1961 года[1086].

Карьера Фелфе как агента КГБ закончилась через несколько месяцев. Информация, приведшая к его падению, была получена от Михаила Голеневского, подполковника Польской службы государственной безопасности, который в 1958 году стал направлять тайные послания в ЦРУ и в конце концов 4 января 1961 года перешел на сторону БОБ. Го-леневский сообщил, что два из шести сотрудников BND, ездивших в Вашингтон в 1956 году, были советскими агентами. Как только Голеневского благополучно переправили на Запад и он подтвердил свое сообщение, было предпринято расследование, что в итоге привело к аресту, суду и тюремному заключению Фелфе. Приговоренный к четырнадцати годам заключения, он отсидел только шесть. Ему удалось связаться из тюрьмы с КГБ с помощью тайных писем «матери» в Восточную Германию. 14 февраля 1969 года его обменяли на двадцать одного немецкого жителя. Трое из них были западными немцами, задержанными в СССР, а остальные — восточными немцами, отбывавшими тюремное заключение за шпионаж в пользу Запада[1087].

Еще через семнадцать лет вышли в свет мемуары Фелфе «Im Dienst des Gegners: 10 Jahre Moskaus Mann im BND» (Ha службе противника: Десять лет агента Москвы в BND) с серией тщательно выверенных «разоблачений», случившихся в то время, когда Фелфе служил в BND. Автор живописует себя убежденным марксистом-ленинцем и, чтобы доказать это, постоянно употребляет выражения типа: «тайная война против социализма», «империалист», «неоколониализм». На самом деле книга является совместным предприятием КГБ—MfS. КГБ свел Фелфе с MfS, которое передало этот проект Герберту Бремеру. Бремер и Фелфе провели несколько месяцев в Москве, непосредственно в КГБ, отбирая материал для книги. Когда был готов черновой вариант, его передали на просмотр КГБ. Фелфе утверждал, что КГБ настаивал на партийной терминологии[1088].

В главе «Мои операции» Фелфе пишет о своей роли в установлении тесных отношений с БОБ в операциях против Карлсхорста. Ясно дав понять, что BND не узнала ничего нового о Карлсхорсте, пока не прибрала к рукам программу под кодовым названием «Диаграмма», Фелфе описывает «внушительные» результаты «Диаграммы» и их публикацию в пяти томах с советскими телефонными номерами, планами внутреннего устройства домов, картами улиц, информацией о сотрудниках. Он утверждает, будто в публикации содержится все, что BND и ЦРУ знали о Карлсхорсте и было передано через BND в другие западногерманские службы: BfV и Федеральную прокуратуру. Это был все тот же документ, который аналитики БОБ нашли скучным и заполненным очевидной чепухой.

И все-таки Фелфе очень гордился своим детищем, его описание в книге позже нашло свое развитие и повторение во многих публикациях. Одним из самых «ценных разоблачений» Фелфе был большой многокрасочный план помещений КГБ в Карлсхорсте, показывавший, «каким именно туалетом пользуются отдельные члены высшего руководства». В свое время БОБ снабдила Фелфе черно-белой схемой улиц в Карлсхорсте с указанием многих важных объектов. Однако она не была цветной, и туалеты не были отмечены как весьма важные объекты[1089].

Опубликованный рассказ Фелфе о его оперативном проекте «Диаграмма», целью которого был Карлсхорст, полон преувеличений. Фелфе утверждает, будто он «подвигнул ЦРУ на совместную работу с BND в Пуллахе с целью получения информации о работе КГБ в Центральной Европе». Подобное вообще не практиковалось, да и БОБ не предоставляла группе «Диаграмма» информацию, полученную от важных источников. Однако совместная работа БОБ и Фелфе показывает, насколько опасно проводить общие операции и делить информацию со службами связи. Такие операции зачастую приносили большую пользу, но ведь каждый новый партнер увеличивает груз ответственности и риска. Фелфе был прав, когда утверждал, что такая роль в «Диаграмме» полностью его устраивала: да и руководство в BND было довольно отсутствием серьезного риска[1090].

Странно наблюдать с высоты 1986 года, что в книге Фелфе, где значительное место уделено описанию автора отношений между Карлсхорстом и БОБ, отсутствует всякое упоминание о агенте-двойнике Лене. Если бы не Лена и не интерес к этому агенту, появившийся у аналитиков БОБ, занимавшихся Карлсхорстом, никаких тесных отношений между БОБ и BND просто бы не существовало.

Мы надеялись что-нибудь узнать об этом от работавшего с Фелфе офицера КГБ Виталия Короткова, известного Фел-фе как Альфред II[1091]. Другой источник сообщил, что этот Коротков, не имеющий никакого отношения к Александру Михайловичу Короткову, работал в венской резидентуре внешней разведки МГБ с 1952 года до назначения в Карле-хорст в 1955 году. Потом он служил в Москве, в одном из отделов управления контрразведки, занимавшемся операциями против западногерманской разведки и служб безопасности[1092]. Это нормальное назначение для Короткова после ареста Фелфе, и, наверняка, он поддерживал тайную переписку с Фелфе во время его тюремного заключения. Наш интерес к Короткову был подогрет интервью, которое он дал московскому корреспонденту берлинской газеты и где вкратце рассказал о своих отношениях с Фелфе[1093].

Судя по воспоминаниям Короткова, особая ценность Фелфе заключалась в его способности предупредить КГБ о готовящихся операциях BND, BfV или американцев. Он также передал ценную информацию, например, о вооружении западногерманского бундесвера. Эта информация оказалась такой важной для Политбюро, что было отменено принятое в 1961 году решение КГБ заморозить операцию, когда из-за бегства Анатолия Голицына возникли опасения насчет безопасности Фелфе. О 1961 годе Коротков высказался как о «роковом годе для разведчика-аса Фелфе... когда на его шее затянулась веревка», и в комментарии сказал, что решение Политбюро сохранить его на занимаемом посту означало, что «выиграла политика, и Фелфе был принесен в жертву»[1094].

Когда мы брали у Фелфе интервью, он был как будто польщен нашим вниманием и сказал, что несмотря на довольно частые в прошлом поездки в Советский Союз в качестве «почетного гостя», его «русские друзья в течение двух лет после объединения Германии покинули Карлсхорст, хотя им дали четыре года для сворачивания своих дел». Очевидно, плотная слежка заставила их уехать в 1992 году. За время, прошедшее после выхода книги, чувства Фелфе по отношению к КГБ и Советскому Союзу изменились. Как писал Коротков в «Berliner Zeitung», никто никогда не ставил под сомнение подлинность информации Фелфе, потому что «он решил работать с советской разведкой исходя из глубоких убеждений». Когда же система развалилась, то изменился и взгляд Фелфе на мир[1095]. Теперь он вполне трезво оценивает своих бывших товарищей. Несмотря на впечатление, которое может сложиться у читателей книги Фелфе, будто автор закоренелый «антиимпериалист» и настоящий коммунист, на самом деле у него типично буржуазный характер, связанный традициями, и консервативный. Убедив себя, что, работая на Советский Союз, он способствует развитию доктрины марксизма-ленинизма, Фелфе в конце концов пришел к пониманию, что неправильно оценивал страну, которой служил. Это впечатление о позиции Фелфе совпали с впечатлениями тех, кто знал его в 50-х годах. Тогда он был эгоцентристом, любившим хорошо пожить и быть в центре внимания. Связанный с Советами в течение почти сорока лет, Фелфе жил в рамках их идеологии.

Во время нашего интервью Фелфе свободно рассказывал о своей прошлой двойной жизни. Он заметил, что его ни разу не предостерегли насчет опасности, угрожавшей ему в связи с бегством на Запад сотрудников КГБ — особенно Петра Дерябина, который рассказал о «двух агентах в организации Гелена под кодовыми именами Петр и Павел»[1096]. Офицер КГБ, работавший с Фелфе, то есть Коротков, ни разу не упомянул о Голеневском, хотя Фелфе сказал, что ему стало известно, будто Коротков знал о возможной компрометации в результате этого дела. Однако Фелфе был уверен, что Коротков исполнял приказ ни о чем ему не рассказывать, дабы он продолжал поставлять информацию. Когда мы спросили его, не думает ли он, что, по чьим-то высказываниям, его и вправду принесли в жертву плану создания трудностей для BND Фелфе взорвался: «Quatsch!» (вздор)[1097].

У Фелфе не было ни малейшего представления, почему Коротков вдруг заявил в интервью, что Голицын скомпрометировал его, однако он попробовал объяснить этот курьез: «Голицын передал информацию до того, как сбежал. И его приняли, только проверив информацию и убедившись в ее надежности. Таким образом, американцы знали от него, что он может рассказать еще до его бегства. Это торг». Насколько можно судить, Фелфе пришел к такому выводу после своего освобождения из тюрьмы, беседуя с офицерами КГБ о причинах его компрометации. Только заявив, что Голицын сначала передал американцам информацию, а потом уж бежал (декабрь 1961 года), КГБ мог обвинить Голицына в аресте Фелфе в ноябре того же года[1098].

Что касается других случаев бегства или шпионажа, касающихся не только советских, но и восточногерманских дел, о которых Фелфе говорил представителям КГБ, его постоянно уверяли: «Никто не мог о вас знать, не беспокойтесь». Фелфе привел в качестве примера реакцию КГБ на речь Мильке, резко выступившего с разоблачениями западногерманского шпионажа против ГДР и упомянувшего Фелфе в ряду других. Генерал Александр Коротков тотчас отправился к Мильке и сказал: «Руки прочь! Это наш человек». Мильке, как говорят, ответил: «In Ordnung. Никто в MfS, кроме меня, о нем не знает и не узнает!»[1099]

Фелфе рассказал, что настоящее имя Альфреда I, офицера КГБ, который работал с ним, пока не был сменен Альфредом II (Виталий Коротков), — Иван Иванович Сумин. Поначалу Альфред II приезжал на встречи вместе с Альфредом I. Потом он стал работать один и только изредка появлялся вместе с генералом А. М. Коротковым. О беседах с генералом Коротковым Фелфе сказал: «Всегда политика, одна только политика. Его интересовала только ФРГ. Куда идет, что намерена делать? О ЦРУ он даже не упоминал»[1100].

Фелфе настаивал на том, что когда Альфред II спросил его: «Что мы можем сделать для вас, чтобы ваша работа выглядела более успешной?» — он отказался от всего, потому что был убежден — отношения с Советами должны быть как можно проще, чтобы его жизнь не осложнялась помощью КГБ. Альфред II прислушивался к желаниям Фелфе. Более того, Фелфе никогда не обсуждал с Альфредом II операции и сотрудников ЦРУ. Например, Альфред II не был проинформирован заранее о поездке Фелфе в Вашингтон в 1956 году, однако Фелфе послал ему открытку на специальный адрес, когда был в США. Доклад Фелфе о поездке был принят Альфредом II без комментариев. Он не задавал вопросов, но был раздражен тем, что американцы, а не русские пригласили Фелфе посетить свою столицу[1101].

Когда Фелфе сообщал Альфреду II адреса, номера телефонов, номера машин и другие детали о Карлсхорсте, переданные ему ЦРУ, Альфред II прервал его: «Нам надо знать, имеет ли кто-нибудь доступ к нашим сейфам. Все остальное неважно. Мы знаем, что у нас есть в Карлсхорсте и как это работает, и мы знаем это лучше американцев». В другой раз Альфред II напомнил Фелфе, что его не интересуют простые операции ЦРУ и BND. «Это ваши дела», — добавил он. А Фелфе не мог понять, почему Альфреда II не интересует информация по Карлсхорсту. Однажды, например, Фелфе сообщил, что может передать ему пять толстых книжек с материалами BND по Карлсхорсту (очевидно отчет по программе «Диаграмма»). А Альфред II ответил: «Делайте с ними, что хотите». С другой стороны, Альфред II заботился о том, чтобы MfS не предпринимало действий против агентов ЦРУ и BND, задействованных в операциях по Карлсхорсту, если они могли повредить Фелфе. Наконец Фелфе заявил, что КГБ никогда не проявлял особый интерес к офицерам ЦРУ, работающим в Берлине или в отделе связи ЦРУ. Если возникало какое-то имя, то у Фелфе запрашивали обычные данные, да еще о возможных слабых местах этого человека — и все. Несмотря на то, что Альфред II давал понять его незаинтересованность, Фелфе продолжал сообщать о своей деятельности, связанной с ЦРУ и Карлсхор-стом[1102].

Чтобы проиллюстрировать modus operandi с ним относительно берлинских операций, Фелфе заговорил о Лене. Когда BND стало известно, что Лена завербован КГБ, это дело автоматически перешло к Фелфе, потому что внутри BND оно рассматривалось как дело советского агента-двойника. Фелфе стоял на том, что никогда не видел Лену, и офицер КГБ не говорил с ним об этом деле заранее. Когда же он сам сообщил о Лене, то ему сказали: «Поступайте, как считаете нужным, и не думайте о нас». Лене разрешили сообщать о Карлсхорсте все, что он мог узнать. Никакой координации действий в отношении этого дела не было. И Фелфе не задавали никаких вопросов по поводу проверки БОБ информации, поставляемой Леной. Он признался, что сам не понимает, почему офицер КГБ в деле Лены пользовался своей «настоящей фамилией». С Щукиным он никогда не встречался, потому что КГБ не позволил. Иначе операции бы пересеклись[1103].

Большую часть времени, что Фелфе работал с КГБ, ни он, ни КГБ, казалось, не задумывались о его безопасности. Конспиративную квартиру в Карлсхорсте, где Фелфе встречался с Альфредом II, меняли лишь один раз, и КГБ предоставлял самому Фелфе решать, когда он поедет в Западный Берлин или в Восточный Берлин. И Фелфе не возражал. Он вспоминал, например, как приехал в Берлин на встречу, а офицер КГБ то ли заболел, то ли был в отпуске и не явился. Но это не обеспокоило Фелфе, который вернулся в Пуллах и стал терпеливо ждать следующей встречи[1104].

Наш рассказ о Фелфе, наверняка, разочарует тех, кто верил, что ЦРУ, особенно операции, связанные с Карлсхор-стом, представляли для Фелфе главный интерес. Обычно считается, что КГБ играл в них большую роль и таким образом помог Фелфе сделать карьеру. К тому же многие верят, что они были результатом общих усилий Фелфе и КГБ и продумывались заранее. Добавим, и это естественно, что КГБ высоко ценил информацию о личном составе, операциях и объектах ЦРУ, поэтому подходил к таким донесениям с особой требовательностью.

Однако Фелфе настаивает, что, хотя КГБ и заявляет о готовности помочь ему в укреплении его положения в BND, никакие конкретные предложения на этот счет сделаны не были. Более того, Фелфе утверждал, что отвергал саму эту идею: он боялся, что не сможет проконтролировать могущих возникнуть осложнений. Судя по его словам, КГБ никогда не обсуждал с ним дела BND, подобные делу Лены, перевербованного агента КГБ, за которые он отвечал по долгу службы. Наконец, Фелфе утверждает, что офицер КГБ никогда не выдвигал специфичных вопросов или требований, в связи с его сообщениями о деятельности и помещениях в Карлсхорсте. Можно ли верить Фелфе? Трудно сказать. Более пристальный взгляд на его оценку отношений с КГБ, на основании того, что мы узнали о деятельности КГБ в Восточном Берлине, представляется оправданным.

Ясно, что делом Фелфе занимался германский отдел службы контрразведки внешней разведки КГБ через отдел контрразведки аппарата в Карлсхорсте, в чьи задачи входило проникновение в западногерманскую разведку и службу безопасности, а также защита интересов СССР от операций этих служб. В Фелфе видели источник, идеально соответствовавший интересам Советов, поэтому использование обстановки в Карлсхорсте для «Диаграммы» рассматривалось в основном для укрепления его позиций в BND. Донесения Фелфе о его отношениях с БОБ и операциях по Карлсхор-сту, возможно, составляли лишь малую часть его информации о BND и других западногерманских службах, а также политической и военной информации о западногерманском правительстве. Несмотря на то, что у КГБ были другие источники в BND, Фелфе считался уникальным и очень ценным агентом. В таких случаях информация о деле и, в первую очередь, сведения о личности агента тщательно охраняются соответствующим отделом. Если Фелфе и доносил о ЦРУ что-то, представлявшее интерес для американского отдела контрразведки, его информация не отправлялась туда автоматически. Руководитель службы направит такую информацию в заинтересованный орган, только скрыв все сведения об источнике.

Легко поэтому понять нежелание КГБ заниматься превращением «Диаграммы» Фелфе из средства повышения его по службе в BND в способ его активного вовлечения в деятельность БОБ и ее программы по Карлсхорсту. Если бы КГБ проявил особый интерес к этому, то амбициозный и крайне восприимчивый Фелфе, поняв действительный интерес Карлсхорста и БОБ, мог бы любым неосторожным шагом вызвать тревогу у Берлинской базы.

Нам не узнать до конца смысл операции Фелфе, пока руководители СВР не раскроют ее. Однако не стоит преуменьшать вред, нанесенный Фелфе операциям БОБ по Карлсхорсту. Несомненно, КГБ в первую очередь интересовала его информация о BND. Однако, можно с уверенностью сказать, что сведения о личном составе БОБ и операциях по Карлсхорсту, которые Фелфе передавал КГБ, как бы их ни фильтровали, все же в конце концов попадали в американский сектор отдела контрразведки в Карлсхорсте. Вероятно, они были очень полезны в других операциях, направленных против американских служб в Западном Берлине.

Приложение 7. НЕЛЕГАЛЫ КГБ В КАРЛСХОРСТЕ: ТРЕТИЙ ОТДЕЛ

Нелегалы — советские граждане, снабженные документами как иностранцы и как таковые направленные за границу — всегда были важной частью советской внешней разведки, а после 1945 года Восточная Германия стала главным центром поддержки нелегалов КГБ. Карьера Александра Короткова, начальника аппарата в Карлсхорсте до его смерти в 1961 году, показывает, как важна была работа нелегалов для КГБ. Его опыт 30-х годов помог ему в 1945 году стать первым послевоенным резидентом управления внешней разведки НКГБ в Берлине, где главной задачей было обеспечение операций нелегалов. Даже несмотря на то, что НКГБ имел официальный доступ к фондам гражданских актов и полиции по всей стране, он вербовал собственных агентов для операций поддержки нелегалов. Покинув Берлин в 1947 году, Коротков возвратился в Москву и возглавил управление нелегалов Комитета информации (КИ). В дальнейшем начальники аппарата в Карлсхорсте тоже старались выдвигать на первый план нелегальные операции в своих докладах. Алексей Крохин и Анатолий Лазарев — бывшие начальники управления нелегалов КГБ, или управления «S». Еще одним начальником этого же управления был Юрий Дроздов, который начинал свою карьеру в Карлсхорсте под началом Короткова[1105].

После того, как КИ был расформирован и нелегальная деятельность вернулась в МГБ, Коротков продолжал свою работу по нелегальной линии. К этому времени некоторые сотрудники управления нелегалов были переведены в «географические» отделы, однако продолжали работать с нелегалами[1106]. Реорганизация стала результатом долгих споров в МГБ по поводу того, должно ли управление нелегалов быть единственным органом внешней разведки, занимающимся вербовкой, учебой, обеспечением документами, посылкой и руководством нелегалами. Некоторые операции с использованием нелегалов уже в начале 50-х годов были переданы в «географические» отделы. Например, австро-германский отдел, предвидя времена, когда поездки между Восточной Германией и Западной Германией будут затруднены, стал создавать нелегальные резидентуры в Западной Германии.

В августе 1953 года новый начальник внешней разведки Александр Панюшкин созвал совещание для рассмотрения предложений о будущем нелегальных операций. Среди этих предложений была и идея создания отдельного управления нелегальной линии внутри Первого Главного управления[1107]. Это предложение было осуществлено, и родилось новое управление, иногда называвшееся «специальным управлением» или управлением «С». В течение многих лет оно оставалось важным и весьма тонким инструментом в операциях КГБ, а его деятельность в Восточной Германии, руководимая из Карлсхорста, продолжала играть ведущую роль в обучении и обеспечении документами нелегалов КГБ.

Нелегал КГБ Евгений Рунге (или Макс) бежал на Берлинскую базу ЦРУ в октябре 1967 года, и это получило широкую огласку, так как побеги после возведения Берлинской стены стали редким явлением. Рунге раскрыл довольно много агентов КГБ в Западной Германии. Однако общественности не были представлены сведения, переданные им о масштабе работы Третьего отдела аппарата в Карлсхорсте так же, как о взаимодействии отдела нелегалов с другими подразделениями КГБ в Москве и в Карлсхорсте[1108]. Тщательное изучение карьеры Рунге открывает поразительное перекрещивание работы и персонажей в деятельности немецких нелегалов КГБ, а также степень знания БОБ тех офицеров нелегальной линии в Карлсхорсте, с кем Рунге работал в 50—60-х годах. К тому же мы впервые публикуем рассказ Кондрашева о деле Рунге, как он видел его будучи начальником германского отдела КГБ в Москве.

Немец по происхождению, Рунге родился в 1928 году в восточной части Украины. Когда началась Вторая мировая война, ему удалось избежать насильственной эвакуации немцев в Среднюю Азию. Во время оккупации он получил германское гражданство и был привезен на германскую территорию отступавшей германской армией[1109]. После многочисленных приключений, включая недолгое пребывание в американском лагере для военнопленных, в конце войны он оказался в советской зоне и стал посещать школу в Восточном Берлине. Там сотрудники советского Управления по репатриации вдохновили его на продолжение образования в новой ГДР. Тогда ему было невдомек, что офицеры искали кандидатов для нелегальной деятельности, а он немец по происхождению. С ним неофициально беседовал Терентий Яковлевич Новак, имевший много наград офицер государственной безопасности, который вместе с советскими партизанами проводил операции за линией фронта во время войны. Новак в это время работал под прикрытием в советском консульстве. В своей биографии Рунге описал свой первый визит в Карлсхорст в 1953 году, где его представили начальнику нелегального управления Короткову и Борису Яковлевичу Барышникову, начальнику нелегального отдела аппарата в Карлсхорсте[1110]. Рунге было сказано, что его личные качества нужны для нелегальной программы КГБ, где он станет «настоящим» разведчиком[1111]. Тогда же Рунге был официально привлечен к сотрудничеству и впервые встретился со своим связником Николаем Балашовым, обучавшим его нелегальному ремеслу и связи. Тем временем Рунге продолжал учиться в колледже и в 1954 году закончил Политико-экономический факультет Университета имени Гумбольдта в Восточном Берлине. В 1955 году был произведен в младшие лейтенанты[1112].

Начальником Балашова в отделе нелегалов в Карлсхорсте был Евгений Федорович Михайлов, который специализировался на операциях в Германии, а потом в Московском центре руководил деятельностью Рунге в Западной Германии. Свободно говоривший по-немецки, Михайлов ездил по немецким лагерям военнопленных в апреле — июне 1953 года, где опрашивал кандидатов для агентурной работы в Западной Германии. Считалось, что Михайлов был близок к руководителю нелегальной линии Короткову — тот поддержал его назначение в Карлсхорст в сентябре 1953 года[1113].

Документы для закрепления превращения Рунге в западногерманского жителя были получены аппаратом в Карлс-хорсте от польской разведки и агента отдела нелегалов в западноберлинской полиции. В 1956 году по указанию КГБ Рунге женился на советском агенте Валентине Руш, действовавшей в Западной Германии. Ее связником был Евгений Мосевнин, старший офицер по руководству нелегалов. Руш вспоминает, что свадьба состоялась накануне ее дня рождения. На торжестве присутствовали, помимо новобрачного, ее связник, связник Рунге и их начальник Евгений Федорович Михайлов[1114]. Чета обосновалась в Кельне, где открыла небольшое дело. В ведении Рунге были два агента. Один, официант на дипломатических приемах, иногда устанавливал средства подслушивания в комнатах, используемых высокими официальными лицами... Рунге устроили встречу с этим источником, когда он приезжал в ГДР навестить своих родственников. Их познакомил офицер поддержки нелегалов Дмитрий Светлаков, тогда служивший под прикрытием должности второго секретаря в советском посольстве в Восточном Берлине[1115]. Второй агент (Арнольд) был сотрудником Французской военной миссии связи (Bad Godesberg) и добывал ценные документы о НАТО и военных франко-германских связях.

В 1956 году, когда Рунге работал с этими агентами, произошло восстание в Венгрии, и Советы приготовились к возможному военному вторжению Запада. Так как Арнольд мог бы узнать какие-либо тайные намерения НАТО, Рунге попросили немедленно доложить, если только появится такая информация. Его и его жену обязали докладывать о любых перемещениях американских войск на баварско-чешской границе. В случае необходимости КГБ мог вызвать Рунге по односторонней радиосвязи, однако он мог сообщаться с КГБ только при помощи почтовой связи, посылая письма в Восточный Берлин или в Вену[1116]. Обычно эти послания шли два-три дня, поэтому на сей раз Рунге от своего московского офицера Евгения Михайлова получил телефонный номер в Вене, которым мог воспользоваться только в случае военного кризиса — эти инструкции были повторены во время кубинского кризиса в 1962 году[1117].

Если не считать телефонного номера, данного на случай «военной срочности», связь Рунге оставалась такой же, как всегда, во все время его пребывания в Западной Германии. КГБ раз в неделю передавал ему информацию по радио под видом любительских радиопередач. Время и частоты были включены в план связи, а текст зашифровывался цифровым кодом азбуки Морзе, после чего Рунге расшифровывал с помощью миниатюрного блокнота одноразового использования. Затем используя переходный алфавит, он превращал цифровой текст в русский язык. Ответы в КГБ направлялись в письмах, содержащих секретные сообщения в согласованные адреса. Текст сообщений был обычный, без ухищрений, за исключением описания таких элементов как имена, адреса, места и время встреч, которые зашифровывались с использованием одноразового блокнота. Интересно, что Рунге никогда не давались приспособления для тайного хранения схем связи, одноразовых шифр-блокнотов и секретной копирки для написания писем, он должен был изобретать свои собственные[1118].

В январе 1960 года Рунге был вызван в Карлсхорст из соображений безопасности: был арестован западноберлинский полицейский, помогавший с регистрацией документов Рунге в западноберлинской полиции. Ликвидировав свое скромное дело в Кельне, жена Рунге последовала за ним в Москву. В конце 1960 года, когда КГБ пришло к заключению, что прикрытие Рунге не находится под подозрением, ему было приказано перебраться из Кельна во Франкфурт-на-Майне. А весной 1961 года последовал приказ прекратить контакт с агентом Арнольд[1119].

Перед возвращением в Западную Германию и устраиваясь в районе Франкфурта Рунге получил новое задание заняться Гейнцем Зютгерлином, по документам КГБ Вальтером. Зюттерлин был завербован MfS, потом передан КГБ, о чем он и не подозревал, пока его не познакомили с его связником из КГБ Леонидом Прохоровым, служившим под прикрытием третьего секретаря советского посольства в Восточном Берлине[1120]. Прохоров дал Вальтеру имена нескольких наводок на перспективных людей, и Вальтер начал с Леоноры Гейнц (Лола в документах КГБ), секретарши из Министерства иностранных дел. Ему удалось познакомиться с ней, обворожить ее, и они поженились, после чего Вальтер уговорил ее снабжать его документами. Судя по сообщению Рунге, это назначение имело смысл, так как Вальтер «обладал необыкновенным даром влиять на женщин»[1121].

В результате операции Лола предоставила корреспонденцию из западногерманских миссий за границей, в основном, в развивающихся странах, указания из Министерства иностранных дел и ежемесячные доклады BND. Однако, несмотря на огромное количество материалов, причем подлинных, в них было мало сведений об отношениях ФРГ с ее основными союзниками по НАТО или с социалистическими странами, или о планах действий против СССР. Как сообщил Рунге, КГБ не мог поверить, что Лоле удается выносить такое количество материалов, и подозревал дезинформацию[1122]. В любом случае, ей явно нужны были руководящие указания, что именно отбирать. Вальтер оказался не в состоянии обеспечить такое руководство, поэтому Москва стала стремиться ввести Рунге в прямой контакт с Лолой. Однако предлог, который Вальтер использовал, чтобы оправдать свой интерес к документам, состоял в ссылке на некое туманное всемирное движение за мир. Как Лола среагирует на встречу с офицером КГБ Рунге, даже если он говорит на чистейшем немецком языке? В конце концов знакомство было назначено на 12 декабря 1966 года. Лола показалась Рунге понятливой, но в докладе, посланном через Вену, он сообщил о замеченном им постороннем наблюдении за Вальтером. Из предосторожности Рунге решил не идти на встречу с ним 23 декабря 1966 года[1123].

Послание Рунге заставило КГБ проанализировать его деятельность и дело Лолы. Рунге было приказано выехать в Будапешт, где в то время находился его постоянный связник Евгений Михайлов. Но Рунге отказался ехать, так как благонамеренный западногерманский гражданин в 1967 году должен был долго ждать венгерскую визу, а внезапный выезд в Будапешт мог возбудить ненужные подозрения. Тогда КГБ приказал ему вернуться в Москву через Карлс-хорст. Жена Рунге, Валентина, тоже немедленно возвратилась, получив телеграмму из Восточного Берлина о болезни мужа. Она вылетела в Западный Берлин, где ее встретил офицер КГБ Балашов и сопровождал в Москву.

3 февраля Рунге и Валентина встретились в Москве с человеком, представившимся Сергеем Александровичем Кон-драшевым, который, как решил Рунге, был начальником австро-германского отдела. Кондрашева сопровождал офицер управления нелегалов, непосредственно занимавшийся операцией Рунге. Когда Кондрашев сообщил Рунге о подозрении КГБ по поводу того, что Вальтер стал агентом западно-германской контрразведки, Рунге возразил ему, подтвердив свое заявление тем, что с Вальтером ничего не случилось после встречи 12 декабря. Но чем более рьяно Рунге протестовал, тем больше КГБ сомневался в его преданности. Так или иначе, на этом закончилась западногерманская операция Рунге и Валентины[1124].

Поскольку Рунге считался скомпрометированным («засвеченным» — как было принято говорить) связью с Вальтером и не мог немедленно вернуться в Западную Германию, ликвидировать семейный бизнес, служивший прикрытием, было поручено Валентине. Рунге занимался административной стороной ликвидации из Карлсхорста, а пока бьш там, помогал в Третьем (нелегальном) отделе аппарата, в то время возглавляемым Борисом Наливайко[1125]. По предложению Сахаровского, начальника Первого Главного управления, Кондрашев 15 мая 1967 года встретился с Рунге в Восточном Берлине, чтобы обсудить будущее назначение (прежние опасения были как будто разрешены). Главный вопрос состоял в том, что Рунге не желал оставлять сына в школе-интернате в Советском Союзе и настаивал на том, чтобы взять его с собой в Западную Германию. Опять возникли подозрения, однако некоторые офицеры КГБ тем не менее считали возможным удовлетворить его просьбу[1126].

Рунге, Валентина и их сын бежали в октябре 1967 года. Согласно документов КГБ, надежный источник сообщил, что «причиной бегства Рунге было решение КГБ отстранить его, ни о чем не сообщив, от дела «Б», а также его нежелание выехать к новому назначению без сына и разочарование в коммунистических идеалах». КГБ считал, что Рунге недостаточно дисциплинирован и виноват в нарушении правил безопасности, а кроме того, он выдвигал чрезмерные финансовые требования»[1127].

Тем временем операция Вальтер—Лола продолжалась. Бывший связник Вальтера Леонид Прохоров встретился с ним в Вене в августе 1967 года. Когда же о деятельности Вальтера и Лолы стало известно, они оказались в западногерманской тюрьме. Освободившись в 1972 году, Вальтер отправился через Югославию в Дрезден. Однако его надеждам на спокойную пенсию в ГДР не суждено было сбыться из-за объединения Германии. И все-таки он стал получать пенсию, но теперь от бывших боннских врагов[1128]. Лола, его источник в Министерстве иностранных дел 15 октября 1967 года покончила с собой в тюрьме[1129]. В Москве приказы о выговорах легли в личные дела офицеров КГБ, отвечавших за дело Рунге.

Хотя Рунге был нелегалом (это значит, что он никогда не должен был получать никакой информации, выходящей за рамки его собственных операций), к 1967 году он заслужил своими внушительными успехами доверие и стал осведомлен в делах нелегального отдела аппарата в Карлсхорсте, где сам начинал свою карьеру нелегала. Работая на Карлсхорст в 1967 году, он узнал, что Берлин оставался одним из главных зарубежных центров поддержки нелегалов КГБ, несмотря на возведенную в 1961 году стену и, естественно, ужесточившийся контроль. Генерал Лазарев, начальник управления «С», встречавшийся с Рунге летом 1967 года, говорил, что ГДР оставалась единственной страной социалистического блока, где имена живых людей все еще использовались нелегалами и эти люди были под особым присмотром, в интересах безопасности нелегалов, хотя в большинстве случаев и не подозревали, что их документы используются в разведывательной деятельности КГБ[1130].

Третий отдел имел своих представителей, или офицеров линии Ν, во всех районных отделах на территории ГДР[1131]. Они искали людей, чьи биографии могли быть использованы в легендах нелегалов. Проверки осуществляли агенты КГБ в восточногерманских лагерях для репатриантов и учреждениях, работавших с репатриантами, для получения имен лиц прибывавших из Западной Германии или других стран, а еще лучше, просившие разрешения поселиться в Восточной Германии. Посмотрев на такого человека и убедившись, что он всерьез намерен переселиться на Восток, офицеры КГБ старались его завербовать и взять с него обязательство хранить тайну, но никогда не говорили ему о том, что его фамилией и биографией воспользовался нелегал КГБ, живущий где-нибудь на Западе. Это была очень напряженная работа, которую следовало делать в максимально короткий срок, что объясняет, почему Третий отдел в Карлсхорсте всегда был самым многочисленным в аппарате КГБ[1132]*.

Другой стороной деятельности Третьего отдела была также подготовка и подделка документов для нелегалов, и с этой целью в аппарате Карлсхорста был целый штат специалистов по документации. Отдел руководил вспомогательными агентами поддержки — Рунге называл их практикантами — в ГДР, которые помогали снабжать нелегалов легендами и документами и учить их специфике нелегальной работы. В этом смысле ГДР была бесценной территорией для управления «С», ибо здесь можно было в полной безопасности под прикрытием ГДР жить и осваивать условия работы за границами СССР.

Проверка и обучение будущих нелегалов в ГДР — Рунге принимал в этом участие — были поставлены очень серьезно, и агенты сдавали трудный «экзамен», прежде чем получали свое первое назначение. В одном из обучающих сценариев Рунге была дана роль ярого антисоветчика, западно-германского бизнесмена, который якобы посетил Восточную Германию и был знаком с людьми из Западной Германии и США, имевших потенциальный интерес для КГБ. Кандидаты получали информацию о приезде в ГДР «западного немца, а дальше они должны были сами разработать вступление в контакт и развитие операции. В роли западного немца Рунге оспаривал взгляды студента на текущие события, искушал его женщинами и/или алкоголем и старался затруднить получение информации по интересующему его предмету. Он проверял политическую надежность будущего нелегала, его моральную устойчивость, профессиональную компетентность и изобретательность. После окончания операции Рунге ставил оценки, а сами операции обсуждались с Наливайко и представителями других отделов в Карлсхорсте. Судя по сообщению Рунге, из тридцати—сорока кандидатов, находившихся на подготовке, некоторые были немецкими агентами, выбранными для нелегальной работы, а другие — советскими нелегалами, завершившими образование в Москве и проходившими практику в ГДР. Иногда ему не удавалось определить, к какой группе принадлежит будущий агент, потому что приезжавшие из СССР «великолепно владели немецким языком»[1133].

Весной и летом 1967 года Рунге был в Карлсхорсте, а Борис Наливайко, начальник Третьего отдела аппарата, готовился к возвращению в Москву, а на его должность назначался его заместитель Мариус Юзбашьан, который оставался в Восточном Берлине до 1970 года, то есть до возвращения Наливайко, получившего последнее заграничное назначение. В своих воспоминаниях Наливайко написал, что, возвратясь в Карлсхорст, он не нашел «глобальных перемен в агентурно-оперативной работе». Когда же он в последний раз покидал Карлсхорст в 1974 году, то не сомневался в важности Восточной Германии для нелегальных операций КГБ, отметив, что в тот год Москва назвала работу Третьего отдела «весьма удовлетворительной»[1134].

Приложение 8. СОВЕТСКИЕ АКТИВНЫЕ МЕРОПРИЯТИЯ: КРАТКИЙ ОБЗОР

Не вызывает удивления точка зрения Анатолия Голицына, будто активные мероприятия советской разведки начались в 1959 году при Александре Шелепине, когда был создан отдел «Д». Первое сообщение по этому поводу 1952 года было признано «единственным относительно полным освещением предмета (дезинформации), полученным от советского источника»[1135]. Специалисты из западных контрразведок, естественно, знали о том, что Советы едва ли не с первых лет используют дезинформацию, однако у них никогда не было маломальской истории предмета. Согласно архивам СВР «специальное бюро дезинформации» было создано в Государственном политическом управлении (ГПУ) 11 января 1923 года с единственной целью — «ломать контрреволюционные планы и вражеские заговоры». Задачи этого бюро были схожи с теми, что выполнялись будущими подразделениями дезинформации, и нацелены на внутренних и внешних врагов нового режима[1136].

В то время отношение к активным мероприятиям было далеко не бесхитростным. Новому органу дезинформации было приказано в первую очередь отмечать доклады, получаемые ГРУ, управлением разведки Красной армии и другими службами, касающиеся информации о России, доступной иностранным разведкам, а также сведения о характере информации, которую стремится добыть противник. Анализ этих факторов должен затем помочь в подготовке информации для передачи противнику, создающей искаженную картину внутренней обстановки в России, в ее Во-оружейных Силах и т. д. Фактически Комитет информации (КИ) с момента своего создания в 1947 году был глубоко вовлечен в осуществление активных мероприятий, продолжающих традицию ЧК, а именно — использовать разведку для продвижения вперед советских целей. В своей записке Сталину в сентябре 1947 года о создании Комитета информации Молотов в качестве первоочередных задач новой организации включил меры, направленные на то, чтобы: «срывать маски с антисоветской деятельности иностранных кругов, влиять на общественное мнение в других странах, компрометировать антисоветски настроенных политиков в иностранных правительствах». Эти задачи остались в силе и когда Комитет информации был передан Министерству иностранных дел, и резидентурам КИ было поручено создавать агентурные сети во влиятельных органах прессы и пропаганды»[1137]. Именно подразделение дезинформации как составная часть КИ руководило активными мероприятиями в 1947—1951 годах, в первые годы борьбы Востока и Запада за будущее Германии. Тем не менее, когда внешняя разведка как составная часть государственной безопасности была возвращена из КИ в МГБ, дезинформация в МГБ не вернулась[1138].

Когда произошла эта подвижка и остался «малый» КИ внутри Министерства иностранных дел, отдел дезинформации, известный как служба 2 или служба «Д», сохранился как часть «малого» КИ (Гоголевский бульвар в Москве). Он действовал как внешняя часть отдела активных мероприятий Первого Главного управления КГБ, но его деятельность оставалась скрытой от большинства сотрудников «малого» КИ[1139]. Важной частью работы этой службы было подготовка дезинформации, в основе которой были сообщения внешней разведки, а потом передача ее зарубежной прессе с помощью надежных каналов для компрометации политики, враждебной СССР[1140]. В то же время служба «Д» участвовала в тайных пропагандистских мероприятиях, предпринимаемых Первым Главным управлением КГБ. Один из примеров — план использования возможного дезертирства западногерманского разведчика Фридриха Хайнца. Этой операцией руководил Евгений Питовранов, руководитель аппарата КГБ в Карлсхорсте, и она противостояла попыткам Запада создать Европейское оборонительное сообщество. Позднее отдел перешел в ведение — более формальное, но не менее секретное — отдела Министерства иностранных дел, координировавшего внешнеполитические цели с программами активных мероприятий, осуществлявшихся по каналам внешней разведки. Проведение активных мероприятий осуществлялось при координации их с разведывательными данными, получаемыми от таких отделов Первого Главного управления, как географические отделы, отдел информации и контрразведки.

Тем не менее именно громоздкая бюрократия, работавшая в тесной связи с германским отделом, подготовила и провела эффективные атаки на Западный Берлин как «шпионское болото». Эта кампания должна была достигнуть кульминации прямо перед четырехсторонним совещанием по Берлину, которое, как надеялся Хрущев, состоится до истечения срока его ультиматума. Атаки на Западный Берлин составляли первую фазу более широкой программы активных мероприятий в поддержку советских планов относительно Берлина. Другие «фазы» были разработаны и запущены отделом «Д» после его создания Шелепиным в январе 1959 года. Возглавленный специалистом по европейским делам Иваном Агаянцем, новый отдел соединил вместе сотрудников из разных отделов Первого Главного управления для создания и координации дезинформационных программ. Западноберлинская «шпионско-болотная» кампания была очень активной, однако Голицын в своей книге не считает ее дезинформационной операцией новой методологии — или сверхпланом дезинформации, касающегося будущих событий в коммунистическом лагере. Во время берлинского кризиса, то есть в 1958—1960 годах, Хрущев, Центральный комитет, советское правительство и отдел «Д» в КГБ, как пишет Голицын, всю свою энергию отдавали советско-югославским отношениям[1141].

Приложение 9. ОПЕРАЦИЯ «ЗОЛОТО»

Предварительное замечание: оригинал документа января-февраля 1954 года, полученный Кондрашевым от Джорджа Блейка, представляет собой желто-зеленую копию, которую нельзя вынуть из архивного файла. То, что предлагаем мы, является копией, сделанной Кондрашевым.

Операция «Золото»

СОВЕЩАНИЯ СРС/ЦРУ ПО ОПЕРАЦИИ СЕКУНДОМЕР/ЗОЛОТО, ПРОВЕДЕННЫЕ 15, 16, 17 И 18 ДЕКАБРЯ 1953 ГОДА В ЛОНДОНЕ

1. На совещаниях, проведенных 15, 16, 17 и 18 декабря 1953 года в Лондоне, обсуждались порядок работы и техническое обеспечение операции Секундомер/Золото. Присутствовали:

От СРС:

Мистер Маккензи Мистер Янг Мистер Милн Полковник Гимсон Мистер Блейк Капитан Монтаньон Полковник Балмейн Мистер Тейлор Мистер Урвик От ЦРУ:

Мистер Роулетт

Мистер Уилер Мистер Нельсон Мистер Кук Мистер Лейхлитер

2. Обсуждение проводилось двумя основными группами. Первая занималась порядком проведения операции, вторая — техническим обеспечением. Прилагаются под грифом «А» — согласованный протокол, обобщающий обсуждение порядка проведения операции и под грифом «Б» согласованный протокол по результатам обсуждения технических вопросов.

3. Совещания имели характер предварительного изучения.. Было решено, что следующие совещания состоятся после того, как обе стороны изучат результаты прошедшего обсуждения. Было выражено мнение, что такая встреча состоится приблизительно 1 февраля 1954 года, когда будет необходимо принять твердое решение о последующем проведении операции.

Протокол «А»

ОБСУЖДЕНИЕ ПЛАНА ОПЕРАЦИИ

РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ЦЕЛЬ

1. Основой обсуждения стала последняя поступившая информация об объекте, датируемая июлем 1952 года. Эта информация показывает наличие трех кабелей: N° 150, 151 и 152. Известно, что кабель 150 — был обозначен русскими как резервный. Неизвестно в точности, используются ли какие-нибудь пары в этом кабеле.

ЦРУ сообщает, что есть признаки использования кабеля 150 в интересующем стороны секторе. Вопрос об устройстве помещения для обеспечения подключения будет активно решен. Кабели 151 и 152, как считается, содержат 81 русский речевой канал, из которых 19 — голосочастотные телеграфные линии. Однако было указано, что это далеко не свежая информация и наверняка произошли какие-то изменения, но поскольку доступны только эти цифры, то они должны служить основой для будущих обсуждений. Обе стороны согласились держать разведывательную цель под пристальным наблюдением, чтобы установить происшедшие или возможные будущие перемены, особенно в отношении кабеля 150.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ РАСЧЕТ ШТАТНОГО ПЕРСОНАЛА

2. Используя имеющийся британский опыт как основу, легко подсчитать, что 81 голосовая линия даст 162 катушки в день, каждая по два с половиной часа. Для обслуживания аппаратуры потребуются 81 человек для записывающих устройств, 30 сверщиков, 27 библиографов, 10 человек связистов и 10 русских машинисток — всего 158 человек. Количество сотрудников может быть увеличено, если включить вспомогательный персонал.

ПЕРЕДОВАЯ ГРУППА СВЯЗИСТОВ

3. Было решено в первую очередь сформировать команду связистов для полевых действий, которая должна состоять из 2 офицеров-связистов, 6 переписчиков, 1 машинистки на русском языке и 1 секретаря. Эта команда должна рассматриваться как передовая группа секции или секций связи. Основываясь на имеющейся информации, идеальной была сочтена объединенная англо-американская команда с подходящим прикрытием. Основной штат должен быть подготовлен и прибыть в Берлин в середине августа. Поэтому набор персонала следует начать в январе, а обучение — в мае 1954 года. Было подчеркнуто, что главной квалификацией для двух офицеров-связистов являются знания телекоммуникаций и русского языка. Британская разведка готова предоставить половину команды. ЦРУ считает необходимым дальнейшее обсуждение вопроса.

МЕСТО И ФОРМА ПРОВЕДЕНИЯ ОПЕРАЦИИ

4. В результате обсуждения места и формы осуществления операции группой или группами были выявлены следующие важные факторы, о которых нельзя забывать:

(а) негативные последствия передвижения опытного британского персонала в любое место вне Лондона.

(б) дополнительные расходы, время и риск при перевозке катушек, если рабочая группа будет в Вашингтоне.

Опытный британский персонал, находящийся в Лондоне, в основном, не мобилен, однако если будет решено перевести в другое место тех из них, кто пожелает....[одна строчка вырезана]

5. В добавление к двум предыдущим и основным соображениям были обсуждены все за и против в отношении различных методов деятельности. Запись прилагается.

Приложение 1. Четыре возможных места персонала, занятого переработкой материала.

Приложение 2. Три возможных формы проведения работ.

При выявлении всех за и против было отмечено, что они выражают мнения только штабных офицеров Лондона и Вашингтона, а представители ЦРУ и СРС в Германии могут иметь отличные и серьезные аргументы для определения места проведения обработки материалов в Германии. Их мнения должны быть учтены перед принятием окончательного решения.

ТРЕБОВАНИЯ К ОБЪЕДИНЕННОЙ РАБОЧЕЙ КОМАНДЕ

Первая фаза

6. Было решено, что эта объединенная рабочая команда должна состоять примерно из 5 сотрудников секции связи базы, 25 писцов, 6 сверщиков, 4 библиографов и 5 машинисток на русском языке. Набор писцов должен быть закончен к 1 июля 1954 года, к моменту начала тренировок. Учитывая возможность того, что операция не будет успешной, — это станет известно к 15 сентября 1954 года, — для предварительного обучения писцов должны использоваться наименее секретные материалы.

Вторая фаза

7. Команда из 45 человек будет постепенно увеличена, в зависимости от объема работы, однако это будет сделано только тогда, когда станут известны количество и качество разведывательной информации, получаемой из кабелей. Есть предложение назначить в команду одного руководителя, двух административных офицеров, одного для американцев, другого для англичан, и двух штатных разведчиков, стоящих на страже интересов сторон. Все остальные сотрудники могут принадлежать любой стороне. Если такая команда будет согласована, то следует доработать порядок ее организации.

НЕ ОБЪЕДИНЕННЫЕ РАБОЧИЕ ГРУППЫ

8. Параграф 6 и 7 рассматривают штатный состав, который будет необходим в единой команде, т. е. Порядок 3 в приложении 2. Другие команды — любого вида — потребуют пересмотра вышеизложенных положений.

БРИТАНСКИЙ ОПЫТ ПОДБОРА СОТРУДНИКОВ

9. В процессе обсуждения подбора членов записывающей команды было указано, что нельзя ограничиваться кандидатами русского или славянского происхождения. Британские сотрудники, изучившие русский язык в университетах, доказали на практике, что работают в таких случаях не хуже русских по рождению. Это расширяет возможности подбора сотрудников и уменьшает риск. Не исключено также привлечение армейских офицеров. Вопрос специализации этих сотрудников до сих пор не обговаривался, однако не исключено привлечение небольшого количества армейских связистов. Если не считать обычных ограничений, вводимых полицией и ΜΙ5, британская служба разведки в прошлом не принимала во внимание наличие родственников по другую сторону железного занавеса или встреч с ними в последнее время как меру безопасности; скорее, все зависело от личности кандидата. Не было ни психологических тестов, ни экзаменов, кроме... [одна строчка отсутствует]

ТЕЛЕГРАФНЫЙ МАТЕРИАЛ

10. Было решено, что проблема обработки телеграфного материала требует доработки. Зашифрованный материал должен, несомненно, поступать в Генеральное управление коммуникациями (GCHQ, Великобритания) и Национальное управление безопасности (NSA, США), в отличие от незашифрованного материала. Должны быть изучены другие возможности, например:

а) ими занимается команда на месте;

б) надо создать отдельную команду;

в) надо иметь на месте команду из GCHQ или NSA для такой работы.

Британской разведке и ЦРУ придется обдумать эту проблему до следующего совещания.

Протокол «Б»

1. Мы все согласны, что должны запланировать работу на всех линиях, которые будут доступны на трех кабелях. Это относится к имеющемуся, рабочему и транспортному оборудованию.

ОБЩЕЕ

2. Тщательное изучение материалов техническим составом обеих сторон показало, что мы имеем полное согласие по всем техническим проблемам и их решению.

3. В отношении терминов и определений: было бы удобно пользоваться теми, что содержатся в «Combined Glossary of Communication Terms — APC 167».

4. Было достигнуто согласие в отношении предварительных соглашений по поводу обмена полезной технической информацией и общей информацией на благо совместной разработки проекта.

ПОДХОДЫ К РАЙОНУ

5. Должно быть проведено исследование на предмет обнаружения дополнительных линий связи, ложных линий связи, что находятся рядом с искомыми линиями. Рядом со спаренными линиями должен находиться распределительный щит с усилителями, которых, возможно, будет недостаточно для работы с линиями. Естественно, техника и энергия потребуются для досконального исследования, но только тщательное изучение объема проходящей по кабелю информации позволит определить, какой именно усилитель потребуется для работы.

6. После усилителя будет второй распределительный щит (возможно, соединенный с первым), служащий для соединения усилителей и кабелей с терминалом. Хорошо бы главная часть туннеля была достаточно большой, чтобы вмещать все имеющиеся и рабочие линии, а также транспортное оборудование, которое может работать на незагруженных линиях.

[Еще четыре страницы технической информации не были скопированы.]

Западные авторы. Дэвид Мерфи, бывший директор Берлинской Оперативной базы ЦРУ, а впоследствии директор «советского» отдела ЦРУ. Джордж Бейли — американский писатель, главная тема его книг — российско-германские отношения. Живет в Мюнхене. В апреле 1993 года они приехали в Москву, чтобы обсудить проект книги со Службой внешней разведки. Отпраздновали православную Пасху и уже на следующий день были приглашены к генералу Юрию Кобаладзе, главе пресс-службы СВР. Кобаладзе дружески приветствовал Мерфи, который долгие годы противостоял советской внешней разведке. «Ну, мистер Мерфи, — прогудел он, — как вам понравилось гулять по Москве без слежки?»