Полет ласточки

Мужчина

— Где ты был?

— Ты еще не спишь?

— Я тебя ждал.

Ансельмо смотрел на отца, ничего не понимая. Он не в первый раз возвращался домой ночью. Обычно он просто предупреждал перед выходом, чтобы отец не волновался, и этого было достаточно. Но сегодня Гвидо выглядел мрачнее тучи. Ансельмо никогда не видел у отца такого лица. Напряженного, хмурого, недоверчивого.

— Я ведь говорил, что поздно вернусь… — сказал Ансельмо удивленно, не собираясь спорить.

— Я спрашиваю, где ты был.

Туча все больше сгущалась вокруг почти белой бороды.

— На велосипеде катался.

— Где Грета?

Ее имя прозвучало как обвинение.

— Я проводил ее домой, — стал оправдываться Ансельмо, не понимая, почему он должен оправдываться.

— Мне не нравится, что вы катаетесь по ночам. Это опасно. Для нее. И об этом должен думать ты. Ты мужчина.

Мужчина?

Обычно отец говорил ему, что он не такой, как все, и что поэтому должен вести себя не как все, что он должен быть лучше. Но он никогда не называл его мужчиной.

— Я был один, папа.

Взгляд отца стал спокойнее.

— Сегодня ночью дул такой ветер…

Слова повисли в воздухе, и Ансельмо надеялся, что сейчас налетит сквозняк и унесет их. Их не будет, будто их никто никогда не произносил.

— Ты что-нибудь видел? — допытывался Гвидо.

Нет, он ничего не видел.

Он и сегодня ничего не видел.

Он не мог лгать. И молчал.

— Не видел, да?

Ансельмо опустил глаза, сдаваясь.

— Знаешь почему?

Он знал:

— Из-за Греты.

Ансельмо спокойно выговорил ее имя. На этот раз оно не звучало обвинением. Оно было признанием, приятным, как плоскогорье после подъема.

— Из-за нее, — подтвердил Гвидо и положил руку на плечо сына.

Работа нанесла на его пальцы незаживающие трещины. Ансельмо чувствовал их жесткое прикосновение.

— Когда в твоих глазах она, небо исчезает.

Плохо. Плохо, избито и банально. Как высказывания на обертках шоколадных конфет, что покупают армии влюбленных, лишенных воображения.

А что, если это правда?

Что, если так оно и есть?

— Я не хочу.

— Не тебе решать.

— А кому же?

Гвидо грустно улыбнулся одними губами. Убрал ладонь с плеча сына. Скрестил руки на груди.

— Очередной ненужный вопрос, — угадал Ансельмо мысли отца.

— Нам надо кое-куда съездить, Ансельмо.

— Зачем?

— Надо повидаться с одним человеком.

Грета проснулась утром оттого, что почувствовала поцелуй в левую скулу. Солнечный луч, проливаясь в комнату через открытое окно, мягко грел ее лицо. Она не помнила, чтобы оставляла окно открытым. Грета перевела глаза на одеяло, расправленное и аккуратно заткнутое в углах кровати. Посмотрела на белого волка, лежащего рядом на подушке. Она точно его туда не клала. Под мягкими лапами волка была черная коробка. Накануне вечером никакой коробки не было. Грета села в кровати, все еще сонная, протянула руку к загадочному предмету и повертела его в пальцах. На нем была этикетка, на которой кто-то написал номер автобуса и дату. Грета открыла коробку и нашла внутри маленькую видеокассету и записку от Ансельмо:

Он ночью вошел в ее комнату через открытое окно. А потом улетел. Грета представила, как он планировал на своих светящихся крыльях рядом с ней. Наклонился. Поцеловал. Поздоровался с белым волком. Почему он не остался? И где он теперь? Грета взяла телефон и набрала номер Ансельмо. Монотонные и нервные гудки. Занято. Маленькое существо внутри начало глубоко дышать. Еще чуть-чуть — и оно закричит. Грета сжимала в руках белого волка, пока не почувствовала, как ногти впиваются в ладони. Где ты? Почему не отвечаешь? Ответь.

— Солнышко!

Это мама.

— Тебя ждет пирог.

Вместе со словами в комнату ворвался запах сахара и сливочного масла, пытаясь потопить маленькое существо раньше, чем оно успеет что-либо выкрикнуть. Грета вскочила на ноги и одним гневным жестом закрыла и окно и рот маленького истеричного существа. Потом сняла пижаму, натянула черные штаны, черную футболку, черный шарф, полосатые носки и высокие ботинки. Сунула видеокассету в рюкзак, надела на запястья браслеты-кольца от велосипеда, схватила Мерлина и потащила его на кухню. Мать встретила ее радушным зевком и, усаживаясь рядом за стол, сказала:

— Знаешь, тебе идет черный. Ты кажешься еще более блондинистой.

Грета подняла глаза на Серену и заметила черные круги под глазами. Она поздно вернулась и до смерти устала. И «до смерти» не было в данном случае просто фигурой речи.

— Спасибо.

— За что?

За то, что встала, несмотря на усталость, и сварила мне кофе.

— За то, что я блондинка.

— А я тут при чем? — спросила Серена, проведя рукой по длинным черным волосам.

— Вот именно, что ни при чем.

Ирония — дар, которым наделены те, кто спит больше пяти часов в сутки. Воспринимать иронию способны те, кто спал хотя бы шесть часов и в любом случае проснулся после семи утра. На часах было без четверти семь, а спала Серена два часа.

— Ладно, пойду-ка я в кровать, — сказала она, чтобы не произнести того, о чем потом пожалела бы.

Грета откусила кусок пирога, наблюдая, как спина матери изгибается под комбинацией цвета слоновой кости. Дверь в кухню закрылась, и Грета осталась наедине со своим шумным дыханием. Что-то вроде прерывистой отдышки, как перед прыжком после длинного разбега. Она сделала глоток кофе с молоком, чтобы заглушить тревогу. Сомнительный результат. Еще один глоток, и пора идти. Грета посмотрела на Мерлина, ждущего у двери, где она его оставила.

— Доброе утро, — сказала она велосипеду, водрузила его на спину и зашагала вниз по лестнице, готовясь обмануть голос маленького существа быстрым перебором педалей навстречу своим подругам.

Едва приехав в школу, она снова попыталась дозвониться до Ансельмо. Опять занято. Горькая волна подкатила к горлу. Грета подняла глаза и увидела Лючию.

— Ну что? Ансельмо нашел ее? — спросила она, пританцовывая в своих шортах в цветочек.

Грета спрятала телефон и боль в карманах толстовки, сжимая и то и другое в кулаках:

— Да.

— Рассказывай! Как все прошло?

Грета молча пожала плечами.

За спиной Лючии появилась Эмма. Легкое платье в белую и красную клетку и черные балетки. Длинные голые ноги, сопровождаемые взглядами всех ребят в радиусе километра.

Эмма подняла руку вверх и помахала раскрытой ладонью.

— Эй! — поздоровалась она, подойдя ближе. — Новости есть?

— Да, Ансельмо нашел запись, которую мы искали, — восторженно улыбнулась Лючия.

— Грандиозно! — обрадовалась Эмма.

Потом повернулась к Грете. Та с хмурым лицом снова набирала номер.

— Что с тобой?

Молчание. Ужас в глазах.

— Грета?

Грета сняла с плеч рюкзак, открыла молнию, вручила подругам кассету и отцепила Мерлина.

— Я не пойду сегодня в школу, — сказала она, усаживаясь в седло.

— Тебе плохо? — разволновалась заботливая Лючия.

Грета тряхнула головой и оттолкнулась правой ногой. Эмма схватила ее за руку. На этот раз она не станет задавать вопросов, она сделает нечто более важное:

— Я с тобой.

Неожиданный поворот. Грета не была уверена, что ей сейчас кто-то нужен. Но оставаться в одиночестве она тоже не хотела.

— И я, — вставила Лючия.

Нет, двое — это уже целый эскорт. Тем более если одна из двух паинька.

— Лючия, ты… не должна прогуливать уроки, — твердо сказала Грета.

— Да? Это почему же?

— Потому что ты… Лючия.

Бровями Лючии вдруг овладел неожиданный гнев, и они собрались у переносицы как две разъяренные черные кошки.

— Как вы обе мне надоели! Что вы заладили — «Лючия, Лючия!» Я знаю, что меня зовут Лючия, и дальше что?

Лючия смотрела на них с таким серьезным видом, будто и впрямь ждала ответа. Нахмуренный лоб и ободок в блестящих клубничках. Фурия, переодетая доброй феей.

Эмма расхохоталась.

— Ничего смешного, — обиделась паинька.

— Прости, — выдавила Эмма, пытаясь взять себя в руки.

Бесполезно.

— Все! Хватит!

Но Эмма продолжала хохотать, да так, что даже у Греты стала подергиваться верхняя губа.

— Ну нет! — восстала Лючия. — Только не ты! Ты не можешь смеяться. Ты Грета, ты должна быть злой и вредной!

— Она права, — всхлипывала Эмма, все больше краснея от смеха. Эта гримаса и этот цвет придали ее идеальному лицу необычное выражение. Сказать по правде, не самое изящное. Грета и Лючия в ужасе посмотрели друг на друга. Когда Эмма смеялась, она становилась… страшной.

Свирепая Лючия, улыбающаяся Грета, страшная Эмма.

Воистину достопамятный день. Это надо было отметить. Спорить вдруг оказалось не о чем. И они не стали спорить. Они повернулись спиной к звонку, звавшему на урок, и бросились от него прочь, туда, где непредсказуемый ветер нес весеннюю пыльцу неведомо куда. Они тоже чувствовали себя непредсказуемыми. И бежали за ветром, охваченные беспричинной радостью, пока не нашли парк и в нем деревянную скамейку.

— И что мы теперь будем делать с этой кассетой? — спросила, усаживаясь, Эмма.

— Нам нужна аппаратура, на которой ее можно посмотреть. Как в детективных сериалах, знаете? Компьютеры там, все такое… — принялась взволнованно объяснять Лючия.

— Да-а-а-а, как в сериалах… — скептически прокомментировала Грета и перевела взгляд на виллу Боргезе, такую красивую, что казалась декорацией к фильму. Фильму из лучших времен, когда сериалов еще не было.

Паиньку вдруг озарило:

— Давайте спросим у моего брата Чезаре! Он обожает возиться со всякими такими вещами на компьютере.

Очень неглупая мысль.

— Когда?

— Я спрошу у него сегодня вечером, после школы…

Лючия посмотрела вокруг и вдруг осознала, что она не в школе, где должна бы быть.

— Мы ведь никому об этом не расскажем, да? — спросила она, глядя на Эмму глазами, полными ужаса.

— Никогда.

— Если мои узнают, мама будет плакать. Я ее знаю.

— Они не узнают: мы подделаем подписи в объяснительных, и никто не будет плакать, вот увидишь.

— А ты умеешь?

— Я суперпрофессионал, — похвасталась Эмма.

— Грета, а ты что будешь делать?

Грета молчала, склонившись над телефоном.

— Грета?

— Мм.

— Что ты будешь делать с объяснительной?

Зеленые глаза оторвались от экрана телефона и уставились куда-то далеко, мимо подруг, как будто они были прозрачными.

— Ничего.

Грета сказала это так, точно ей было абсолютно все равно. Точно во всей Вселенной не осталось ничего, что имело бы для нее хоть какое-то значение. Эмма знала почему:

— А где Ансельмо?

Зеленые глаза наполнились слезами. Грета загнала их обратно одним глубоким вдохом:

— Я не знаю. Он исчез.

— Как это?

Грета рассказала об открытом окне, о видео в коробке на кровати и о записке.

— Ты звонила ему?

— Четыре раза. Все время занято.

Последовало молчание, тяжелое, как скала. Большое, как человек. Человек, которого сейчас не было. «Что ты будешь делать?» Вопрос Лючии по-прежнему висел в воздухе, становясь все более невыносимым.

— Я знаю, что мы сделаем, — сказала Эмма.

Она сказала «мы», как будто ее и Лючии это тоже касалось. Скала тут же показалась немного легче.

— Мы пойдем его искать? — выкрикнула Лючия, точно прочитала первое задание в игре «Охота за сокровищами».

— Да, — решительно поднялась со скамейки Эмма, — мы пойдем в веломастерскую.

— Но ты… ты же не хотела туда возвращаться, — недоумевала Лючия.

Грета посмотрела на подругу снизу вверх, и ей показалось, что, встав, Эмма приподняла скалу, а вместе с ней и небо над ними.

— Сегодня все наоборот! — весело сказала Эмма, совсем не ощущая на своих плечах вселенской тяжести. — Вы еще не заметили?

Сколько пыли. Сколько же в этом гараже пыли! Эмилиано никогда не замечал, как тут грязно: он часами сидел среди труб, кранов и унитазов, покрытых толстым слоем серой пыли, и прекрасно себя чувствовал. Ему никогда не приходило в голову навести в гараже отца порядок. Но мать-то могла бы это сделать. Дома она вечно надраивала плитку, вытирала пыль, мыла пол. В гараж же и шагу не хотела ступить. Эмилиано еще и поэтому превратил его в свой офис. И годами вел здесь дела среди пыли и грязи.

Но сегодня у него в руках была раненая ласточка, и он не знал, куда ее положить, потому что во всем гараже не нашлось ни одного чистого угла, в котором можно было бы устроить ей гнездо. Он не мог оставить ее в пыли. Ей стало бы еще хуже. Наконец Эмилиано выбрал полку, на которую падал луч солнца из маленького окна, исполосованного застывшими струями дождя.

«Тут ты хотя бы будешь видеть небо», — хотел он сказать ласточке.

Но не сказал. Какой смысл? Она бы все равно не поняла. Эмилиано нежно переложил птицу в одну руку. Она вся умещалась в его ладони. Другой рукой он взял небольшой мешок, в котором среди белых волокон лежал моток тонких проводов, похожих на длинные рыжие волосы.

На какое-то мгновение в темном гараже вдруг возник образ той иностранки с медными волосами. Словно красный уголек догоравшего костра. И тут же исчез. Его место заняла этикетка на мешке: пенька. Он понятия не имел, в каких сантехнических целях могли использоваться эти волокна, но, надежно укрытые в целлофановом пакете, они казалось единственной чистой вещью во всем гараже.

Эмилиано вынул из мешка медную проволоку, прихватил пучок пеньки, освободил полку и стал стирать с нее пыль. Под слоем пыли осталась липкая черная грязь. Он поплевал на нее и дочиста оттер новым пучком волокон. Потом вынул все, что оставалось в мешке, и разложил на полке. Придавил ладонью и большим пальцем сделал в центре небольшое углубление.

Эмилиано посмотрел на свою работу: не то гнездо, не то колыбель. Он положил в бороздку ласточку и снова спросил про себя: «Так пойдет?»

Ласточка молчала и смотрела в небо за маленьким окном. «Пойдет», — подумал Эмилиано.

— Командир, — позвал голос из-за двери гаража.

Мао. Как всегда вовремя. Они договаривались встретиться, чтобы загрузиться на выходные. Эмилиано совсем забыл об этом. Сейчас и второй подвалит. Он не хотел, чтобы эти двое видели ласточку.

— Подожди там, — крикнул командир за дверь.

Потом подвинул унитазы к шкафу и добрался до своего тайника. Открыл ящик, приподнял двойное дно и взял небольшой пластиковый пакет, заполненный разноцветными таблетками. Он должен был сделать это до прихода друзей, но увидел всю эту пыль… Теперь надо было торопиться. Эмилиано разделил содержимое на две части и упаковал в пакеты поменьше. Быстро сунул их в карман и вышел из гаража.

— А почему мне нельзя внутрь? — спросил Мао, дымя сигаретой.

Эмилиано не ответил, подошел ближе и бросил один из пакетов за пазуху клетчатой рубашки Мао. Тот вынул пакет и быстро переложил в карман.

— Сколько?

— Две тысячи.

— Мао, — сказал Мао.

Его поэтому прозвали Мао. Никто точно не знал, что он имел в виду, когда выговаривал это свое «мао». Он произносил его не часто и, казалось, следовал какой-то логике, представляя значение этого высказывания и используя его осмысленно. Но оно всегда выскакивало в самый неожиданный момент, и никто никогда не спрашивал у Мао, что значит его «мао». Даже его лучший друг Штанга. Он тоже подъехал к гаражу, взял свою партию на две тысячи и спросил:

— Сегодня вечером?

— Амфитеатр, — ответил Мао. — Ты?

— Тоже.

— Командир?

— Меня не будет.

— А где ты будешь?

— Недалеко.

Эмилиано повернулся спиной и скрылся за дверью гаража. Двое других попрощались кивком головы, не произнеся больше ни слова. Они и так сегодня разболтались. Мужчины не сорят словами.