Полицейский из библиотеки

Глава седьмая. НОЧЬ УЖАСОВ

Войдя в дом, он прежде всего проверил автоответчик. Его сердце усиленно забилось, когда он увидел красную лампочку «Записан телефонный разговор».

«Это она. Не знаю, кто она на самом деле, но мне начинает казаться, что она не успокоится, пока не сведет меня с ума».

«Не слушай ее», — заговорила другая часть его сознания, Сэм был в таком замешательстве, что не мог сказать, разумно ли поступать так или нет. Вроде бы, разумно, но с другой стороны, трусливо. В действительности…

Он понял, что стоит здесь весь в поту. кусая ногти, и он вдруг хрюкнул тихо, гневно.

«Из четвертого класса в палату для умалишенных, — подумал он. — К черту все, если так пойдет, милчеловек». Он включил автоответчик.

— Привет! — по голосу можно было сказать, что его обладатель любитель виски. — Это Джозеф Рандовский, мистер Пиблз. Мое сценическое имя — Ослепительный Джо. Я позвониЪ просто для того, чтобы поблагодарить вас за то, что вы заменили меня на этом собрании Киваносов или как их там. Я хотел сказать, что я чувствую себя намного лучше. Я вовсе не сломал шею, как они подумали с самого начала, а просто растянул связки. Я шлю вам целый комплект бесплатных билетов на представление. Раздайте их своим друзьям. Берегите себя. Еще раз спасибо. Пока.

Пленка остановилась. Загорелась лампочка «Все разговоры прослушаны». Сэм фыркнул, «ну и нервы»; если Аделия Лортц хотела, чтобы он, как котенок, прыгал на тени, она точно добилась своего. У него была привычка перематывать пленку, на которую записывались телефонные разговоры, а это означало, что новые записи стирали старые. Телефонный разговор Ослепительного Джо, вероятно, стер более ранний разговор Аделии. А значит исчезло его единственное доказательство, что эта женщина была.

Но ведь это не так. Ведь есть его читательский билет. Он стоял перед этим чертовым регистрационным столом и наблюдал, как она подписывалась: крупно, размашисто.

Сэм вынул бумажник и проверил его три раза, прежде чем он признался себе, что читательский билет тоже исчез. И кажется, он помнил где. Он смутно припоминал, как он засунул его в кармашек книги «Любимые стихотворения американцев».

Для сохранности.

Чтобы не потерять.

Здорово. Просто здорово.

Сэм сел на кушетку и положил голову на руки. Голова начала болеть.

Спустя пятнадцать минут он подогревал суп в маленькой кастрюльке в надежде, что немного горячей пищи успокоит его головную боль, и тогда он снова вспомнил Нейоми, Нейоми, которая была так похожа на женщину на плакате Дейва Грязная Работа. Вопрос, вела ли Нейоми какую-то тайную жизнь под именем Сара или нет. отошел на задний план и уступил место более важному, по крайней мере, сейчас: Нейоми знала, кто такая Аделия Лортц. А ее реакция на это имя… ну ведь чудная. Минуту-другую ею овладело беспокойство, но она начала шутить, потом зазвонил телефон, оказалось, звонил Берт Айвершн, и…

Сэм попытался проиграть разговор у себя в голове, но огорчился, как мало он помнил. Нейоми сказала, что Аделия особенная, это точно; в этом он был уверен, но не более этого. Тогда это казалось неважно. Важным казалось то, что его карьера сделала большой шаг вперед. И теперь это тоже важно, но вся эта история, казалось, оттеснила карьеру на второй план. По правде сказать> она вытеснила все на второй план. Его мысли все время возвращались к тому модерновому, абсолютно нормальному навесному потолку и невысоким книжным полкам. Он не верил, что он сошел с ума, но он начинал чувствовать, что если он не разберется во всем, он может сойти с ума. Как будто в его голове образовалось отверстие, такое глубокое. что в него можно было бросать предметы, но как они туда падали, не услышишь, сколько ни слушай. Он предположил, что это ощущение пройдет, — как знать — но пока оно было ужасным.

Он увернул конфорку под кастрюлькой с супом, пошел в свой кабинет и отыскал номер телефона Нейоми. Три коротких гудка, и трескучий пожилой голос спросил: «Пожалуйста, кто говорит?» Сэм сразу узнал этот голос, хотя и не видел его обладателя почти два года. Это была старенькая мама Нейоми.

— Хэллоу, миссис Хиггинз, — сказал Сэм. — Это Сэм Пиблз.

Он остановился, дал ей время ответить: «Оу, хэллоу, Сэм!» или может быть: «Как поживаете?» — но ответа не последовало, и было слышно тяжелое астматическое дыхание миссис Хиггинз. Сэм никогда не входил в число людей, которых она любила, и его долгое отсутствие в их доме не смягчило ее сердца.

Поскольку она не собиралась ничего говорить в ответ, Сэм решил, что он мог бы сделать это сам. — Как поживаете, миссис Хиггинз?

— Все бывает, и хорошее, и плохое.

На мгновение Сэм был в растерянности. Казалось, на такую ремарку не существует адекватного ответа. «Мне очень жаль» не подойдет, а «Это здорово, миссис Хиггинз!» прозвучало бы еще хуже.

Он настроился попросить к телефону Нейоми.

— Сегодня вечером ее не будет. Я не знаю, когда она вернется.

— Нельзя ли мне попросить ее позвонить мне?

— Я ложусь спать. И не надо просить меня оставлять записку. У меня разыгрался артрит. Сэм вздохнул. — Я позвоню завтра.

— Завтра утром мы идем в церковь, — заявила миссис Хиггинз тем же невыразительным безразличным тоном, — а завтра днем первый в этом сезоне молодежный пикник баптистов. Нейоми обещала помочь.

Сэм решил прекратить разговор. Было ясно. что для миссис Хиггинз самое важное — имя, положение в обществе и серия машины. Он начал было прощаться, но передумал. — Миссис Хиггинз, для вас значит что-нибудь имя Лортц? Аделия Лортц?

Тяжелое хрипучее сопение мгновенно стихло. На мгновение в трубке ничего не было слышно, а затем миссис Хиггинз заговорила низким злобным голосом. Как долго вы, безбожный язычник, собираетесь швырять имя этой женщины нам в лицо? Думаете, смешно? Думаете, умно?

— Миссис Хиггинз. я не понимаю. Я просто хотел узнать…

Он услышал легкий резкий щелчок. Будто миссис Хиггинз сломала маленькую сухую тросточку о свое колено. И линия разъединилась.

Сэм съел суп, потом провел полчаса у телевизора. Что толку? Мысли беспрестанно уводили его в сторону. То к женщине на плакате Дейва Грязная Работа, то к грязному штампу на обложке «Самых любимых стихотворений американцев», то к исчезновшему плакату с маленькой Красной Шапочкой. Но с чего бы это ни началось, заканчивалось всегда в одном и том же месте: почему теперь другой потолок в главном зале публичной библиотеки в Джанкшн Сити?

В конце концов, он перестал об этом думать и забрался в постель. Это был один из самых неприятных субботних дней, которые он помнил, а пожалуй, самый неприятный субботний вечер в его жизни. Сейчас он желал поскорее попасть в страну бездумного беспамятства.

Но сон не шел.

Вместо него явились ужасы.

Главным ужасом было то, что сходит с ума. Сэму никогда не приходило в голову, насколько это ужасно. Он бывало видел в кинофильмах, как какой-нибудь парень идет к психиатру и говорит: «Доктор, я чувствую, что схожу с ума», и картинно сжимает голову руками, и Сэм подумал, что такая головная боль свидетельствует о начале умственного помешательства. А пожалуй, вовсе и не так, догадался он. бесконечные бессонные ночные часы седьмого апреля плавно перешли в бессонные часы восьмого. Происходит это вот как: ты опускаешь руку почесать свои бубенчики и находишь на них большую шишку, а шишка это не что иное, как раковая опухоль.

Не может быть, чтобы библиотека так разительно изменилась всего за неделю. Не может быть, что он видел люки на потолке. Эта девушка, Цинтия Берриган, сказала, что они прикрыты ставнями и всегда были прикрыты с тех пор, как она появилась здесь, по меньшей мере, год назад. Конечно, это было какое-то умственное расстройство. Или опухоль в головном мозгу. А может быть, болезнь Альмцаймера? Неприятная мысль. Он как-то читал, кажется, в Ньюзуике, что жертвы болезни Альмцаймера все больше впадают в детство. Может быть, этот роковой эпизод был сигналом надвигающейся преждевременной старости.

В мыслях образовалась неприятная табличка, на ней — три слова, написанные жирными красно-желтыми буквами. Эти слова:

Он прожил обыкновенную жизнь, полную обыкновенных удовольствий и обыкновенных огорчений, без особых испытаний. Никогда его имя не светилось яркими огнями. это правда, но у него не было оснований ставить под сомнение свою психику. Теперь он лежит на мятых простынях и задает себе вопрос: Что, вот так ты отрываешься от реального разумного мира? Это начало того, что

Мысль о том, что Нейоми была ангелом-хранителем ночлежки для бездомных в Джанкшн Сити — так называемая Нэйоми, — тоже была сумасбродной. Это просто не может быть… разве может? Он даже поставгогпод сомнение большой наплыв клиентов в контору. Может быть, он придумал все это.

К полуночи его мыслями завладела Аделия Лортц, и вот тогда стало совсем плохо. Он начал думать, как страшно было бы, окажись Аделия Лортц в его туалете или под его кроватью. Он увидел, как она ухмыляется, радостно, тайно, под покровом ночи, ее пальцы с длинными, острыми ногтями извиваются, а волосы спадают на лицо, образуя таинственный лохматый парик. Он представил себе, как размягчились бы его кости, если бы она начала шептать ему.

«Вы потеряли книги, Сэм. поэтому вам придется стать библиотечным полицейским… вы потеряли книги… вы потеряли…»

Наконец, около половины третьего Сэм не смог более выносить это. Он сел в постели и пошарил в темноте рукой, чтобы зажечь ночник. И пока он это делал, ему явилось новое видение, такое ясное, почти реальность: он был в спальне не один, и его гостем была не Аделия Лортц. Нет. Его гостем был библиотечный полицейский с плаката, которого больше не было в детской библиотеке. Он стоял здесь в темноте, высокий бледный человек, облаченный в шинель, человек с дурным цветом лица и белым неровным шрамом на левой щеке, под левым глазом, на уровне переносицы. Сэм не заметил шрама на лице на плакате, но только потому, что художник не пожелал нарисовать его. Шрам был. Сэм знал, что шрам был.

«Не врите, кушты есть. — надоедливо настаивал библиотечный полицейский чуточку шепелявым голосом. — По боковым дорожкам растут кушты. Множештво куштов. И мы отыщем их. Мы отыщем их вместе».

«Нет! Прекратите это. Просто… Прекратите это!»

И когда он дрожащей рукой нашел наконец-то лампу, в комнате скрипнула доска, и он, бездыханный, издал короткий крик. Рука сжала выключатель. Зажегся свет. На мгновение он подумал, что действительно видел высокого человека, но потом понял, что это была тень от шифоньера на стене.

Сэм опустил ноги на пол и на минуту закрыл лицо руками. Затем он потянулся за пачкой сигарет «Кент» на тумбочке.

«Тебе надо владеть собой, — пробормотал он. — О каком хрене ты думаешь?»

«Я не знаю. — быстро ответил голос внутри него. — Более того. я не хочу знать. Никогда. Кусты — это было так давно. Мне вовсе не надо вспоминать их снова. Или этот привкус. Этот сладковатый, сладковатый привкус».

Он зажег сигарету и сделал глубокую затяжку.

Хуже всего вот что: в другой раз он, возможно, в самом деле увидит человека в шинели. Или Аделию. Или Горго, Хмельного императора из страны Прозрачного Сидра. Потому что если он смог так отчетливо вообразить свое посещение библиотеки и знакомство с Аделией Лортц, он был способен вообразить что угодно. Нет ничего невозможного, если вы начали придумывать люки на потолке, которых там нет, людей, которых не было, и даже кусты, которых тоже нет. Не надейся, что тебе удастся подавить восстание в своих собственных мыслях.

Он пошел на кухню, зажигая все лампочки по пути, борясь с настойчивым желанием посмотреть через плечо, чтобы проверить, не идет ли кто сзади. Скажем, служитель порядка. Он подумал, что ему нужна таблетка снотворного, но поскольку у него не было ничего под рукой, даже такого распространенного, как соминекс, он решил, что придумает что-нибудь сам. Он налил молока в кастрюльку. подогрел его, вылил в кружку, из которой пил кофе, затем добавил умеренную порцию брэнди. Так, он видел, делают в фильмах. Он попробовал, лицо его искривилось в гримасе, он вылил почти всю эту противную жидкость в раковину и посмотрел на часы на микровейве. Без четверти час. До рассвета еще далеко, сколько еще времени можно придумывать Аделию Лортц и библиотечного полицейского, которые крадутся вверх по лестнице. держа острые ножи в зубах.

«Или стрелы, — подумал он. — Длинные черные стрелы. Аделия и полицейский из библиотеки крадутся вверх по лестнице, зажав длинные черные стрелы в зубах. Как насчет такого образа, друзья и соседи?»

Стрелы?

Почему стрелы?

Он не хотел думать об этом. Он устал от мыслей, которые вылетали из его некогда спокойного сознания с жужжанием ужасных вонючих пчел.

«Я не хочу думать об этом. Я не буду думать об этом».

Он выпил остатки молока с брэнди и опять лег в постель.

Он не стал выключать свет у постели и поэтому почувствовал себя спокойнее. Он подумал, что и впрямь может заснуть до того, как вселенная запылает в огне. Он подтянул одеяло к подбородку, положил руки под голову и посмотрел на потолок.

«Кое-что из всего этого в самом деле произошло, — подумал он. Не может быть, что ВСЕ галлюцинации… если только я на самом деле не в психиатрической клинике у Кедровой Стремнины, может быть, я уже там. лежу в смирительной рубашке, а воображаю, что лежу здесь, в своей собственной кровати».

Да, он произносил речь. Он использовал в ней шутки из «Спутника оратора» и стихотворение Спенсера Майкла Фриза из «Самых любимых стихотворений американцев». И поскольку ни той, ни другой книги не было в его скромной коллекции, ему надо было взять их в библиотеке. И Нейоми встречала Аделию Лортц, во всяком случае, слышала ее имя, да и мать Нейоми тоже. Да-да! Реакция была такой, как будто он разорвал хлопушку под креслом, на котором она сидела.

«Я могу проверить, — подумал он. — Если миссис Хиггинз знает это имя, другим людям оно тоже будет знакомо. Может быть, не этим ребятам из Чеплтона, совмещающим учебу с работой, а тем, кто давно живет в Джанкшн Сити. Фрэнку Стивенсу. например. Или Дейву Грязная Работа…»

В это мгновение Сэм наконец-то отключился. Он и не заметил, как пересек эту плавную границу между бодрствованием и сном; он не переставал думать, но мысли обрели более странные и невероятные очертания. Очертания стали сном. А сон стал кошмаром. Он снова был на Улице Углов, и три хмыря сидели на крыльце и корпели над своими плакатами. Он спросил Дейва Грязная Работа, что он делает.

«Эу, просто провожу время», — сказал Дейв и затем стыдливо повернул свой плакат, чтобы Сэм мог увидеть его.

На плакате был нарисован Простак Саймон. Его посадили на плевки, вокруг занимался огонь. Он сжимал пучок тлеющих красных лакриц в одной руке. Одежда на нем горела, но он был еще жив. Он пронзительно кричал. Под этой ужасной картиной было написано:

— Дейв, это ужасно, — сказал во сне Сэм.

— Вовсе нет, — ответил Дейв Грязная Работа. — Дети называют его Простак Саймон. Им нравится его есть. По-моему, это полезно для здоровья, правда?

— Посмотри! — закричал Рудольф. — Посмотри, это Сара? Сэм поднял глаза и увидел, что по замусоренной, заросшей сорняками площадке между Улицей Углов и комбинатом переработки вторичного сырья идет Нейоми. Она шла очень медленно, потому что толкала перед собой тележку, груженную экземплярами «Спутника оратора» и «Самых любимых стихотворений американцев». Она была в лучах заходящего солнца, мрачного яркого красного света горящей топки, и вдали длинный пассажирский состав медленно громыхал по рельсам, устремляясь в пустоту, на запад штата Айова. В йен было, по крайней мере, тридцать вагонов, и каждый вагон был черного цвета. Сэм догадался, что это был траурный поезд.

Сэм повернулся к Дейву Грязная Работа и сказал: — Ее зовут не Сара. Это — Нейоми. Нейоми Хиггинз из Провербии.

— Что ты, — сказал Дейв Грязная Работа. — Смерть идет, мистер Пиблз. Смерть — это женщина.

Пронзительно закричал Люки. Охваченный диким ужасом, он визжал, как свинья. «У нее мои ненаглядные! У нее мои ненаглядные! О боже мой, у нее мои едрены ненаглядные!»

Сэм повернулся, стараясь разобрать, о чем кричит Люки. Женщина подошла ближе, но это была уже не Нейоми. Это была Аделия. На ней была шинель мрачного серого цвета. На тележке, которую она катила перед собой, не было ненаглядных, как кричал Люки, а множество переплетенных красно-желтых хлыстов лакрицы. Сэм смотрел, а Аделия схватила хлысты и стала запихивать себе в рот. Вместо ровных протезов — длинные зубы неопределенного цвета. Они напомнили Сэму зубы вампира, острые и ужасно сильные. На лице отражалось, с каким усилием она разгрызала свое лакомство. Алая кровь текла изо рта на подбородок, а мелкие брызги застыли в воздухе розовым паром. Несколько пучков лакрицы воткнулись в заросшую сорняками землю, и из них струилась кровь.

Она подняла руки. которые стали крючковатыми когтями.

«Вы-ы-ы потеря-я-я-ли кни-и-и-и-и-ги!» — завопила она и накинулась на Сэма.

Сэм резко очнулся, чуть живой. Простыня и одеяло сбились, а он свернулся потным калачиком в противоположном конце от изголовья. С улицы через сдвинутые шторы заглядывал первый слабый лучик нового дня. Часы у постели показывали 5.53 утра.

Весь в поту он встал — как приятен прохладный воздух в спальне прошел в ванную комнату и пописал. Его голова ныла, то ли потому что он принял бренди, то ли из-за дурного сна. Он открыл аптечку, достал две таблетки аспирина и снова потащился в постель. Он натянул одеяло до подбородка, каждая складка мокрой от пота простыни напоминала о ночном кошмаре. Он не станет больше спать, он знал это наверняка, но он хотел бы полежать, пока кошмар не начнет забываться.

Как только его голова коснулась подушки, он мгновенно осознал, что ему известно что-то, что-то удивительно необычное, не хуже того, что его секретарша, работающая неполный рабочий день, и женщина на плакате Дейва Грязная Работа — одно и то же лицо. Это новое открытие также имело отношение к Дейву Грязная Работа… и к Аделии Лортц.

«Вот где меня осенило, во сне», — подумал он.

Он погрузился в глубокий здоровый сон. Он спал без сновидений, и когда он проснулся, было почти одиннадцать часов. Церковные колокола приглашали верующих на службу, а за окном занялся прекрасный день. Только что пробившаяся трава была ярко освещена солнцем, и Сэм не просто хорошо себя почувствовал, он почувствовал, будто родился заново.