Полиция Российской империи

Вс. Попов Мертвые сраму не имут Рассказ

Городового Савчука перед разводом на посты вызвали к приставу.

— Вот что старина, — сказал пристав, — за последнюю неделю на твоих сменах из магазинов было уже три кражи. Тебя за это два раза оштрафовали. Ничего подобного ведь раньше не было?

— Так что, ваше высокородие, виноват, действительно не повезло. За 27 лет службы это первые штрафы у меня.

— Не перевести ли мне тебя на часы к арестованным, там тебе спокойнее будет? Отслужил брат свое на посту, теперь можно и на более легкую службу. Как ты думаешь?

— Простите ваше высокородие, — взмолился испуганный Савчук, считая позором в свои 52 года переходить в инвалиды. — Дайте срок исправиться, вора изловлю непременно. Не такой уж я старый и совестно переходить на часы у камер. Сделайте милость, простите!

Приставу стало жаль Савчука. Он хорошо знал, что должность часового в коридоре у камер считалась среди городовых не из почетных. Савчук ценился в участке за свою честность, исполнительность и аккуратность.

— Будь по-твоему, — согласился пристав после небольшого размышления, — пока повременю. Но помни, еще одна кража и с постом придется распрощаться.

Вступив на пост одной из второстепенных улиц, где все-таки было еще много магазинов, Савчук обошел всех ночных сторожей и дворников. Последние любили и уважали старого служаку: правда, он был строг по отношению к ним, но справедлив и без нужды не придирался, без толку не докладывал начальству на их небольшие проступки в виде случайного подремывания ночью и т. п.

С каждым из них он поделился неприятностью, которая ему грозила, и в виде полупросьбы-полуприказания распорядился быть особенно бдительными, так как вор может явиться и сегодня.

— Не поймаем негодяя, прощай, братцы, больше уж не свидимся здесь. Разве кто из вас пьяным попадет ко мне в каталажку.

Сторожа и дворники обещали быть особенно бдительными, чтобы не потерять Савчука, который вот уже одиннадцатый год стоит бессменно на их посту.

Обойдя раза три свой район, Савчук остановился около большого дома Сироткина, нижний этаж которого занимали магазины. Большинство их были освещены одной электрической лампочкой, так что сквозь решетки окон, закрываемых на ночь, было видно все внутри магазина. Один только ювелирный магазин Шлепянова был наглухо закрыт железной шторой.

Савчук прислонился к стене между двух огромных окон и задумался.

Вспомнилось ему, как 27 лет тому назад, выйдя в запас из Преображенского полка, поступил он городовым. Родом он из пригородной деревушки, был малоземельным и потому решил служить по полиции. Трудно было первое время Савчуку, много горя он перенес пока втянулся в тяжелую службу постового, куда через месяц после зачисления и попал. Но мало-помалу привык и стал одним из лучших городовых участка, попал скоро на высший оклад, получил одну за другой нагрудную и две шейных медали и всегда ставился начальством в пример молодым городовым.

Через год после зачисления городовым Савчук женился на городской мещанке. Жена недолго прожила. Подарив двух сыновей, она умерла от тифа, который свирепствовал в тот год по городу.

Из сыновей старший Семен служил машинистом на железной дороге, а младший Василий был неудачник. Много горя принес он Савчуку. Куда он только его не определял. Учился Василий и в городском, и в ремесленном, и в железнодорожном училищах: отовсюду его прогоняли за лень и плохое поведение. Пристроил его Савчук в конце концов в слесарную мастерскую. Кое-как, с грехом пополам, пробыл он там около года, но не выдержал, стал пьянствовать и вот уже четыре месяца как сидит без места.

Говорил тогда хозяин Василия, что будто бы он стянул в мастерской какой-то инструмент для пропоя, но не верил этому Савчук, да и Василий клялся и божился, что хозяин клевещет просто по злобе. После потери места у слесаря Савчук приказал Василию не показываться на глаза до тех пор, пока не определится куда-либо. Действительно, вот уже четыре месяца как тот и не показывался к строгому отцу.

«Где то он теперь, чай по ночлежкам валяется по ночам», — с жалостью и досадой подумал он о сыне и вспомнил, как Семен сообщил на днях ему, что видал Василия как-то на толкучке, шатавшимся без дела с товарищем, очень подозрительным на вид. Семен подробно описал и наружность последнего на случай, не знает ли отец такого среди жуликов.

На думских часах пробило два. Савчук пожурил себя за то, что долго застоялся на одном месте и, заглядывая по очереди в окна магазинов, направился к противоположному концу поста.

Едва он дошел до последнего дома улицы и успел перекинуться несколькими словами с городовым соседнего поста, как прибежал ночной сторож дома Сироткина.

— У Шлепянова заметил я воры работают, — запыхавшись, доложил он, — дворники там засели, чтобы не удрали, пока вы не придете.

— Вот спасибо, Серега. Век не забуду твоего одолжения, — пожал Савчук сторожу руку и вместе с городовым Калиной поспешно зашагал к дому Сироткина.

Там у окна, дверей и черного хода, который оказался без замков, засели дворники.

— Ну, ребята, нужно зайти внутрь, там и взять их тепленькими, нечего ждать их здесь, — сказал Савчук.

— Коли не заперлись снутри, можно и войти, — согласился и Калина, вынимая из кобуры револьвер.

— Ты, Калина, здесь обожди. Чего тебе лоб подставлять, коли они вооруженные, храни Бог. Уж лучше я один пострадаю, ведь у меня на посту происшествие, не у тебя. В случае выстрел услышишь, тогда командируй дворника к телефону за помощью из участка, а свисток подам, вали забирать голубчиков.

С этими словами Савчук, держа в одной руке револьвер, перекрестился и осторожно потянул дверь. Она оказалась незапертой.

Войдя в комнатку, предшествовавшую магазину и отделенную от него дощатой перегородкой и шкафами, он взглянул в щелку и при свете маленькой электрической лампочки увидал двух субъектов, работавших спиной к нему на витрине. Оба они поспешно запихивали по карманам футляры с вещами.

— Ну, довольно вам работать, — прошептал самодовольно улыбаясь Савчук и, войдя быстро в магазин с поднятым револьвером, крикнул: — Ни с места, стрелять буду!

Увлекшись своим делом, воры от неожиданности прижались к стене и обернулись к городовому.

— Тятька! — вырвалось у одного из них.

От этого возгласа Савчук вздрогнул. Перед ним стоял неудачник сын Василий с товарищем, которого так подробно описывал Семен.

— Прости! Отпусти! — молил Василий, бросаясь на колени.

Савчук был бледен, шатался как пьяный и еле держался на ногах.

— Так вот какую работу ты себе нашел! — прошептал наконец с усилием Савчук. — Позорить отца вздумал, крадешь на моем посту, будто я тебе в этом помогаю! Нет тебе прощения, негодяй! Не сын ты мне, а вор простой! Выходи, вставай, идем в участок.

Василий поднялся с полу, взялся за бока, принял вызывающую позу и, нагло смотря на отца, проговорил:

— Ну что же, ведите, господин городовой, вашего сына-вора к приставу, посмотрим, что он скажет на это, как наградит вас! Ха-ха-ха, вот орден-то заслужите за раскрытие кражи!

Савчук как-то съежился от этих слов, поднял было револьвер по направлению к сыну, но, встретившись с его дерзкими глазами, как бы очнулся и опустил руку.

На мгновенье у него мелькнула мысль скрыть преступление сына для избежания своего позора, спрятав его и товарища за прилавок или в шкаф и сказав дворникам и Калине, что веры уже скрылись. Но это было только мгновенье. «А присяга, — мелькнуло у него в голове, — да и этим его все равно не исправишь, повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить».

Выпрямившись, Савчук с презрением посмотрел на Василия и поднес к губам свисток. Раздался пронзительный свист, вслед за которым в магазин с шумом ворвался Калина с сторожами и дворниками.

— Чего ты Савчук сумрачный такой, словно не рад задержанным? — говорил Калина бледному товарищу, шагавшему с поникшей головой, полной тяжелых дум, около воров, сопровождая их по направлению к участку.

Савчук ничего не ответил.

Василий же переглянулся с товарищем и усмехнулся, но ничего не сказал. Он все-таки надеялся, что отец для избежания позора даст ему возможность бежать.

Придя к участку, Савчук попросил товарища пойти с арестованными к дежурному околоточному надзирателю, сказав, что забежит на минутку в казарму за записной книжкой, которую забыл под подушкой.

В казарме было тихо, прикрученная лампа тускло освещала длинную комнату с рядами кроватей, на которых мирно спали утомленные за день городовые. Дремал, облокотившись на стол, и дневальный.

Подойдя осторожно, чтобы не разбудить дневального, к своей кровати, Савчук вынул из кобура револьвер, приложил к виску дуло и, проговорив: «Господи, прости, мертвые сраму не имут», — спустил курок… [92]