Политическая история Финляндии 1809-2009

Расширяющаяся Россия, отступающая Швеция

Далекие предки финнов, происхождение которых остается предметом научного исследования, заселяли нынешние места проживания с юга и юго-востока в течение длительного периода времени, вероятно, с конца железного века, примерно 3500 лет назад. Эти территории в то время использовались лапландцами (саами) для своих промыслов, а на западном побережье успели устроиться шведские поселенцы. Территория нынешней Финляндии была своего рода ничейной землей между зонами политического влияния Рима и Византии, вследствие этого и Восток и Запад оказали воздействие на культуру финнов.

Начиная с середины XII в. шведские короли стали обращать местное население в римско-католическую веру. Они постепенно распространяли свое господство на северные прибрежные районы, а в 1293 г. в целях защиты от угрозы с Востока, основали Выборгский замок и город вокруг него. Тридцать лет спустя, при подписании Ореховского мира, была установлена граница между Швецией и русским Новгородом, которая проходила от реки Сестра на юге и пересекала территорию Финляндии до Ботнического залива. Позднее Швеция несколько раз передвигала границу на Восток. После Столбовского мира 1617 г. граница прошла от Финского залива до Ладоги и оттуда прямо до Ледовитого океана, примерно так же, как восточная граница независимой Финляндии триста лет спустя.

Реформация церкви, проведенная королем Густавом Васа в 1527 г., превратила всех шведских католиков в приверженцев учения Мартина Лютера. Карелы, придерживавшиеся греко-католической веры, в середине XVII в. большей частью бежали в Россию, и оставшееся православное население составляет лишь небольшое меньшинство в нынешней Финляндии.

Король Густав отдал Финляндию в управление своему старшему сыну, в качестве герцогства. Тем не менее Финляндия не стала автономной единицей, герцогство оставалось, как и раньше, неотъемлемой частью Швеции. Финны получили представительство в риксдаге Шведского королевства и служили под шведским началом в административных и военных органах во всей Швеции. До XVII в. финский язык использовался дворянством Финляндии в качестве языка повседневного общения, но в период превращения Швеции в великую державу, был вынужден и в этом качестве уступить место шведскому языку. Расширение Шведского королевства во многом происходило за счет финских утрат: особенно это характерно для периода «тридцатилетней войны», когда Финляндию заставили послать большую часть мужского населения для участия в сражениях, проходивших в далеких от родного края землях. В конце существования Великой Швеции, в годы больших неурожаев 1696-1697 гг., страна понесла большие потери вследствие бездарных действий по оказанию экстренной помощи — они составили примерно треть тогдашнего полумиллионного населения.

Когда шведские короли обратили свой взор на юг, они ослабили защиту восточных границ и не восприняли всерьез стремление России выйти к Балтийскому морю. Ход Северной войны, начатой в 1700 г. против Швеции энергичным молодым царем Петром I при поддержке Дании и Польши, имел серьезные последствия для Финляндии.

В конце 1700 г. Петр I проиграл сражение под Нарвой шведским войскам, которыми командовал Карл XII. Поражение, однако, не привело к существенному ослаблению военной мощи России. После того как Карл XII, одержав победу над Россией, повел свои войска на Польшу, Петр I в 1702 г. смог приступить к завоеванию Ингерманландии[1], которое началось с осады и взятия в октябре крепости Орешек. Крепость получила новое название — Шлиссельбург (Ключ-город). Уже в следующем году началось строительство новой столицы, Петербурга, и крепости Кронштадт. Однако завоевание Карелии и других финских провинций произошло лишь после победы Петра I под Полтавой. Выборг был взят летом, Кексгольм — осенью 1710 г. Савонлинна продержалась до 1714 г., последней, в 1716 г., пала Каянская крепость. Русские войска на севере достигли губернии Оулу и общины И. В Восточной Финляндии основной опорной базой русских была Савонлинна.

Цели России в Финляндии носили военно-стратегический характер: новой столице, Петербургу, нужно было обеспечить зону безопасности. Так, например, Выборг считали «замком», который укрепил безопасность Петербурга. Но свои основные задачи Россия предполагала решать не в северной, а в южной части Финского залива, в Эстляндии[2] и Ингерманландии. Кексгольмской губернии и Лифляндии[3] в планах России была отведена второстепенная роль. «Русской землей» считали только Кексгольмскую губернию и Карелию. Хотя географические очертания Карелии не были четко определены, район Выборга не причисляли к Карельским землям. Окончательная граница, которая была установлена по Ништадтскому миру[4], по сути своей была компромиссом: Россия получила всю Ладогу, но Швеции удалось не допустить русских к району Саймы[5]. Граница была проведена «строго по линейке», так что даже отдельные усадьбы оказались поделенными надвое.

В войне 1742-1743 гг. Швеция попыталась взять реванш и вернуть утраченные земли, стремясь установить границу, которая шла бы от Белого моря до Ладоги. Но вышло иначе. Русские вновь захватили всю «Финляндию» вплоть до провинции Похьянмаа (Эстерботния). В период завоевания и чтобы облегчить его, императрица Елизавета обещала сделать из Финляндии «независимую» страну под покровительством России. Но когда завоевание было полностью завершено, о независимости более не говорили. На начавшихся затем мирных переговорах Швеции, по мере того как та соглашалась на выдвигаемые условия, предлагали «выкупить» территорию, находившуюся в руках русских (Финляндию), — пядь за пядью, губернию за губернией. Как результат этой сделки новая граница могла пройти так, что только Похьянмаа и губерния Турку и Пори входили бы в состав шведского государства. Отдельным пунктом на переговорах стоял также вопрос о губерниях Хяме и Саво. Согласно Абоскому миру[6] граница шла по реке Кюмийоки, затем поворачивала на восток, огибая Савонлинну с запада и севера. Новая граница в отличие от пограничного рубежа, определенного Ништадтским миром, в основном соответствовала старым границам между провинциями и совпадала с водными путями; исключение составлял участок, огибавший Савонлинну.

«Война шляп»[7] и последовавшая за ней русская оккупация 1742-1743 гг. («малая вражда») показали как шведам, так и другим народам, что военная и политическая расстановка сил на севере Балтики решительным образом обернулась в пользу России и в ущерб Швеции. Война, начатая Густавом III, хотя и завершилась признанием status quo в Вяряля в 1790 г., не изменила баланс сил в этом регионе. Вспыхнувший во время войны офицерский мятеж, участники которого — члены так называемого Аньяльского союза[8] — поддерживали контакты с неприятелем, со всей очевидностью продемонстрировал ослабление позиций Швеции именно на восточной границе. Идея отделения Финляндии от Швеции и превращения ее в некую буферную территорию, возникшая еще в период войны 1742-1743 гг., вновь была высказана в так называемой Лиикальской ноте[9].

В результате Ништадтского и Абоского мирных договоров возникли две Финляндии — шведская и русская. Названия «Старая Финляндия» и «Новая Финляндия» вошли в обиход только в связи с войной и завоеванием 1808 г. В России Старой Финляндией считали земли, завоеванные ранее. Первоначально Русской Финляндией была, собственно, Выборгская губерния, до тех пор, пока ее не разделили на две — Выборгскую губернию и губернию Кюмменкартано — после расширения территории по Абоскому миру. Административное управление было единым для Русской Финляндии, Лифляндской и Эстляндской губерний, хотя формально прежние законы и привилегии не были подтверждены. Все же на практике они оставались в силе. Уложение 1734 г.[10] продолжало действовать также на территории, полученной по Ништадтскому миру. Управление осуществляла Коллегия лифляндских, эстляндских и финляндских дел, которая в свою очередь, подобно другим коллегиям, подчинялась правительствующему сенату России. Таким образом, территория обладала самоуправлением и особыми привилегиями, аналогичными тем, что имели Лифляндия и Эстляндия. В Русской Финляндии проблемы возникали не только в связи с вопросом о донационных землях, «дарениях», но и в процессе согласования шведского законодательства с губернским управлением России. Все же, как показали новейшие исследования, проблемы в отношениях Финляндии и России на этапе объединения Старой и Новой Финляндии в 1811 г. и позднее, в частности русификация, сопротивление которой явилось составной частью борьбы финнов за законные права, были явно преувеличены.

Завоевание Финляндии

Вначале Александр I не стремился присоединить Финляндию к своей империи. Телеологические объяснения, согласно которым Россия постепенно расширила свои пределы до своей естественной границы — реки Торниойоки (Торне), были даны после подписания Фридрихсгамского мира. Поначалу война со Швецией 1808 г., в ходе которой русские войска захватили и оккупировали «Финляндию», представлялась аналогичной русско-шведской войне 1742 или 1710-1721 гг. В Тильзитском договоре между Наполеоном и Александром I было оговорено лишь то, что России следовало склонить Швецию и Данию к участию в континентальной блокаде Англии. Выбор средств для решения этой задачи оставался за Александром I. После того как дипломатические шаги со стороны России не возымели действия на Густава IV, было решено перейти к военному давлению. Обещание созвать представителей финляндских сословий на съезд в Турку (Або), которое было дано в манифесте верховного главнокомандующего Буксгевдена, распространенном среди финского населения до того, как русские войска перешли границу, еще не означало принятия решения о присоединении завоеванной территории навечно, так как собрания земских чинов (ландтаги) созывались уже и в период «малой вражды»[11] в Турку и Ваасе.

Однако очень скоро, уже в конце марта, когда русские прибыли в Турку, иностранным государствам было заявлено о присоединении навечно Шведской Финляндии к России. Поводом для этого послужил арест в Стокгольме посла России Алопеуса, но подлинными причинами были стремление России получить компенсацию за поражение, которое она потерпела на турецком направлении, равно как и необходимость создать противовес успеху Наполеона в Испании. Возглавляемая генералом Грипенбергом армия капитулировала 13 марта 1809 г., и после низложения короля Густава IV причин продолжать сражения не осталось.

Поскольку военные действия вопреки тому, как было задумано, не были столь успешными, обещанный сейм в Турку не был созван. Сопротивление и контрнаступление шведов помешали осуществлению этого замысла. Крестьянская «партизанская война» также имела значение. Но после решения о присоединении должностные лица принесли присягу на верность новому монарху от населения Финляндии, и затем, уже в июне, был издан манифест, в котором также говорилось о прочном присоединении Финляндии к России. Одновременно императором были даны заверения («удостоверения») своим новым подданным в сохранении прежних законов и прав. При завоевании Финляндии Россия следовала тому же образцу («программе»), что и во время своих завоеваний, например, в Эстляндии и Лифляндии: еще до подписания межгосударственного мирного договора завоеватель устанавливал контакт со своими новыми подданными, подтверждая их прежние законы и права и принимая от них присягу на верность. Завоеванию и умиротворению страны в значительной степени способствовало то, что Абоский епископ Тенгстрём, ее руководящее должностное лицо, а также губернаторы (ландсгевдинги), в том числе Вибелиус[12], выказали свою лояльность и готовность к сотрудничеству.

Вместо созыва сейма в Турку была избрана и направлена в конце 1808 г. в Петербург депутация от сословий. На встрече в Эрфурте осенью 1808 г. Александр I получил от Наполеона согласие на присоединение захваченной территории к России. Встреча в Эрфурте была своего рода мероприятием по уточнению положений Тильзитского договора. Она сделала возможным создать более стабильную систему гражданской администрации Финляндии. В начале декабря император утвердил регламент (свод правил) временного правительствующего комитета, назначил Г.М. Спренгтпортена генерал-губернатором и наделил его правом представления финляндских дел непосредственно императору, минуя министров империи. Однако временный комитет так никогда и не был учрежден.

Между депутацией и императором был заключен «договор», по существу, аналогичный, в частности, тем договорам о капитуляции, которые были заключены с дворянством и городами Эстляндии и Лифляндии в 1710 г. Подобно тому, как это было сделано представителями Эстляндии и Лифляндии, депутация составила перечень пожеланий, на который император наложил свою резолюцию. Еще до его составления депутация заявила, что она не наделена полномочиями ландтага, и взяла с императора обещание созвать сословное собрание. В перечне пожеланий из 15 пунктов говорилось как о частных вопросах, например о правильном сооружении хлебопекарных печей (дабы избежать возникновения пожара), так и обо всем важном и существенном — об обеспечении общей безопасности путем сохранения законов и прав и учреждении правительствующего комитета из числа наиболее образованных людей края под председательством генерал-губернатора.

Еще во время пребывания депутации в Петербурге Российский император, увенчанный многочисленными титулами, объявил себя также Великим князем Финляндским. Императоры и раньше, например при завоеваниях в Прибалтике, брали себе титул, который носил правитель завоеванной ими территории. Таким образом, простое добавление титула к уже имевшимся как таковое еще не означало рождения Финляндии как политической общности.

Боргоский сейм и Фридрихсгамский мир

Обещанный сейм был созван в Порвоо (Борго) в марте 1809 г. В соответствии с действовавшим до того времени уставом шведского риксдага представители от сословий были избраны с той территории Шведской Финляндии, которая находилась в руках русских. От Аландских островов, которые были захвачены после того, как сословное собрание уже начало свою работу, прибыл представитель духовенства. На севере новая власть расширила свои пределы до границы Лянсипохья[13] и Итяпохья, реки Каакамайоки. Правда, в восточной части Ботнического залива сословные собрания собирали и раньше, в частности в Турку и Ваасе в период «малой вражды», а до этого в XVII в. Но по своему составу и характеру сословное собрание, созванное в Порвоо в 1809 г., существенно отличалось от них, хотя ландмаршал Де Геер в своей речи и указал на него как на продолжение традиций ландтагов XVII в. Однако в Порвоо впервые собрались представители сословий новой политической общности — Великого княжества Финляндского именно для того, чтобы подписать с новым Великим князем «договор о правлении». Все же есть повод вспомнить, что в работе сессии риксдага, проходившей в Стокгольме в одно время с Боргоским сеймом, принимали участие примерно 50 финляндских дворян, и ни много ни мало двадцать два рода были одновременно представлены в Стокгольме и Порвоо.

Присяга на верность новому монарху была основной целью сословного собрания в Турку, планы проведения которого были разработаны Спренгтпортеном. Такую конституционную цель преследовали и на сейме в Борго. Этот сейм стал поворотным пунктом в политической жизни Финляндии. Его целью было укрепление отношений с Россией, как об этом заявил император Александр I в своей речи при открытии сейма. Император не дал Финляндии «государственного существования», как это звучало в появившихся толкованиях: он имел в виду только то, что Финляндия отделялась в политическом отношении от Швеции и присоединялась к Российской империи. Этот акт явился продолжением традиций средневековья, когда, с одной стороны, «страна» (на практике сословные корпорации) через своих представителей признавала нового правителя, принося ему присягу на верность, и, с другой стороны, правитель признавал «страну» и ее жителей своими подданными, подтверждая их основные законы и права. Данное правителем «удостоверение» (грамота) не содержало упоминания об отдельных законах, но подтверждало их «только в общих словах», как отмечал один из современников, К.Э. Маннергейм. Какие именно законы оставались в силе, а какие нет — это было уточнено позднее на практике. На этом этапе власти России одобрили весь пакет ранее действовавших на территории Финляндии законов, не подвергая их «таможенному досмотру», как позднее метко заметил русский писатель-славянофил Юрий Самарин (1819-1876). В этом смысле, исходя из факта обоюдного признания сторонами друг друга, Боргоский сейм одновременно был учредительным съездом Великого княжества Финляндского, подвластного российскому скипетру. Это имел в виду и сам Великий князь, сказав в своей речи при закрытии сейма, что Финляндия «заняла место среди наций». Так родилось национальное государство — Финляндия, которое было отделено от Швеции, но не поглощено Россией. Финскому государству в 2009 г. исполняется 200 лет.

Другая цель сейма состояла в том, чтобы дать возможность сословным представителям высказать императору свои пожелания. Как подчеркнул главный организатор сейма, статс-секретарь Михаил Сперанский, сейму следует не решения принимать, а лишь давать монарху советы. Третьей основной целью было учреждение ранее упомянутого правительствующего комитета, который теперь уже называли советом. На практике ограничились тем, что земским чинам позволили выдвигать кандидатов в члены совета. Выработка регламента самого совета была доверена особому комитету. От сословных представителей ждали также советов, касавшихся военного ведомства, налогов в казну[14] и финансового ведомства. Император также позволил им предложить для рассмотрения и другие вопросы, согласно чему и были составлены различные сообразные обычаям петиции. Таким образом, и самодержавный император Александр I, и его предшественники на российском престоле, в частности Петр I, научились поступать как европейские монархи на тех захваченных ими территориях, где существовали сословные корпорации с ландтагами и сеймами, как, например, в Прибалтике или Польше. Александр I с достаточной лояльностью относился к этой дуалистической системе, в рамках которой «страна» со своими сословными представителями обладала широкими правами, которые правителю следовало уважать. Согласно мнению депутатов Боргоского сейма, Великий князь дал им даже большую свободу, чем шведские короли.

Свержение с престола и заключение под стражу 13 марта 1809 г. короля Густава IV создало предпосылки для мирных переговоров. Весть о государственном перевороте в Швеции достигла Порвоо уже в конце марта. Перемирие между Швецией и Россией закончилось весной 1809 г., и русские войска начали наступление на шведов из трех пунктов, форсировав, в частности, в мае реку Каликсйоки (Каликсельв). Это наступление принудило Швецию к заключению мира, и переговоры были начаты летом в городе Хамина (Фридрихсгам), находившемся на границе двух государств.

Требования русских и предложения шведов резко отличались друг от друга. Русские настаивали на установлении границы по реке Каликсйоки, претендуя также на Аландские острова. Шведы же стремились удержать Аланды в своих руках и предлагали провести северную границу по рекам Кемийоки и Оунасйоки, ссылаясь, в частности, на то, что река Кемийоки была шире, чем Каликсйоки, и являлась границей между Швецией и Финляндией. Русские в свою очередь обосновывали свои требования тем, что граница по реке Каликсйоки была более прямой и четкой, чем по реке Кемийоки. На последний довод шведов, участвовавший в переговорах министр иностранных дел России Николай Румянцев заметил, что речь шла не о границе между Швецией и Финляндией, а о границе между Швецией и Россией. (В действительности граница между Швецией и Финляндией, или между Лянсипохья и Итяпохья, проходила по реке Каакамайоки, оттуда вверх на Поркаваара и затем на восток к границе, установленной по Тявзинскому мирному договору 1595 г.) Граф Курт Штединк, участвовавший в переговорах со шведской стороны, ссылался также на то, что Лапландия (район Кюми) была территорией, стоимость которой оценивалась всего в 26 рублей! Русские для подкрепления своих доводов указывали и на причины этнического характера: население, проживавшее к востоку от реки Каликсйоки, говорило по-фински. Они считали Аланды финской землей и на том основании, что лед соединял острова с материком четыре месяца в году. О переделе «Финляндии» подумывали еще на переговорах в Хамине. Штединк предлагал в качестве компенсации Швеции за потерю Аландских островов провести границу по реке Кокемяэнйоки (Кумо). Если бы русские приняли это предложение, возможным следствием было бы лишь значительное расширение Русской Финляндии. Финляндское государство так и не возникло бы.

Русские не отказались от своих притязаний на Аландские острова, и на севере граница прошла по рекам Торниойоки и Муониойоки (Муонио), что было компромиссным решением. Город Торнио остался к востоку от пограничной линии, поскольку — как это обосновывали русские — его жители обращались к императору с просьбой принять их в число своих подданных.

По договору Швеция не уступила России Финляндию как политическую общность, поскольку таковой еще не существовало. (Старая Финляндия еще не была присоединена к Новой.) Финляндия представляла собой шесть губерний, Аландские острова и часть территории Лянсипохья. Кроме того, в Русской Финляндии уже успело развиться свое особое, отличное от самосознания Шведской Финляндии финское самосознание. Так, например, в составе частей русской императорской армии, в частности в Бородинском сражении 1812 г., участвовал Финляндский полк. Эта духовная ассимиляция Русской Финляндии и Шведской Финляндии продолжалась в течение долгого времени и после политического объединения в 1811 г. На Кемийоки как на пограничный рубеж указывали и в конце XIX в.

Шведам не удалось включить в договор статью о гарантиях прав подданных, проживавших на уступленных территориях, подобную той, что содержалась в Ништадтском мире, поскольку, как это в договоре обосновывали русские, император уже пообещал сохранять в силе религию финнов, их право собственности и привилегии.

Мирный договор в Хамине в пункте о передаче территории был подтвержден договором 1812 г., заключенным в Турку[15], а окончательно на Венском конгрессе 1815 г.

Боргоский сейм

Созыв сословного собрания Великого княжества Финляндского в марте 1809 г. спустя десятилетия стал одним из главных вопросов в спорах между Финляндией и Россией относительно правовых основ вхождения Финляндии в состав Российской империи. Политические страсти породили следующие вопросы: был ли заключен на собрании государственный договор, и было ли таким образом создано финляндское государство? Что означали выражения «коренные законы» и «конституционные права» и само слово «конституция», прозвучавшее в клятве императора? Шла ли речь о местном сословном собрании, которое созывалось в финляндских провинциях и раньше, или же о «парламенте» вновь созданного государства?

Для современников ответы на них были ясны. Они понимали, о чем шла речь и что произошло. Важнейшим моментом была присяга на верность новому императору (hytlning). Один из современников дал этому событию весьма лаконичное описание: повелели приехать в Порвоо на сословное собрание, принесли присягу, обсудили некоторые вопросы и отправились по домам. Присяга на верность новому монарху была уже основной целью сословного собрания, созвать которое Г.М. Спренгтпортен планировал весной 1808 г. в Турку. По-шведски собрание называлось «landtdagar», т.е. сословное собрание или собрание земских чинов, а по-фински — «herrainpaivat» — собрание господ, так как слова «valtio» (государство) в финском языке еще не существовало. По-французски собрание называли «diete», по-русски — сейм. Это был съезд сословных представителей только что завоеванной Финляндии; как именно назвать это мероприятие (valtiopatvat — сессия парламента, или maapaivat — собрание земских чинов) — для его участников было неактуально.

Многие из прибывших для участия в сейме весьма пессимистически и с большими оговорками относились к предстоящему собранию — до тех пор, пока облик императора и его благородство в Порвоо полностью изменили мнение многих присутствовавших. Особое впечатление произвело то, что император произнес клятву в церкви, перед алтарем. После этого события в Финляндии вскоре утвердился настоящий культ Александра I. Сердца финнов удалось покорить полностью.

В знаменательном событии, происшедшем в Порвоо в марте 1809 г.» присутствовало два различных момента, которые следует рассматривать отдельно: а) присяга на верность и заверения (hyllning) и б) собственно сословное собрание с предложениями и рассмотрением вопросов. Конечно, принести присягу можно было бы и вне связи с сословным собранием (своего рода предварительная церемония, или «капитуляция», уже имела место в Петербурге при встрече так называемой депутации с императором), но присяга и заверения, данные в связи с сословным собранием, приобретали во многом более показательный характер и гораздо большее политическое значение. Присяга, принесенная в Порвоо, по существу, была уже третьей, так как во время войны с населения брали клятву в верности. Так, император в своих заверениях в Порвоо указал на то, что присяга, которую теперь ему принесли, была «повторной».

Присяга на верность и последовавшие за ней заверения вместе составили так называемый договор о правлении, восходивший к старой, еще средневековой традиции, которой в Европе всегда следовали при смене правителя вплоть до 30-х годов XIX в. Это был не современный государственный договор, каковым его считали позднее финляндские борцы за законные права, но так называемый договор о статусе (Отто Брунер), в рамках которого обе стороны, как правитель, так и «страна» и представлявшие ее земские чины, брали на себя обязательства поддерживать существующий правовой статус. Сущность этого статуса выражалась в словах «коренные законы» и «конституционные права», прозвучавших в заверениях императора и ставших впоследствии объектом споров. Они не подразумевали современную форму правления конституционных государств и основные законы в том значении, в каком мы их понимаем сегодня. В «договоре о правлении» завоеванный народ через своих представителей признавал нового правителя своим монархом, поклявшись ему в верности. Император в свою очередь признавал их своими подданными, приняв от них присягу на верность. Понятно, что сам по себе этот акт не свидетельствовал о создании государства.

На сословное собрание были вынесены четыре вопроса: о военном ведомстве; о налогах в казну; о финансовом ведомстве; об учреждении правительствующего совета. От земских чинов хотели получить «единственно простые советы», а не собственно решение, как подчеркнул главный организатор и распорядитель сейма М.М. Сперанский. Поскольку сейм в следующий раз был созван только в 1863 г., оценка, данная ему в воспоминаниях Й.В. Снелльмана, представляется довольно меткой: был более значим сам факт его существования, а не то, чего он достиг.

Вопрос о Боргоском сейме стал вырастать в русско-финляндскую проблему на рубеже 1830-1840-х годов, когда врач Исраэль Вассер (Hwasser), швед по происхождению, пользовавшийся в свое время влиянием в Турку, разработал учение (которое вскоре было обнародовано) о том, что в Порвоо Финляндия перестала быть подвластной Швеции, заключила с Россией сепаратный мир и стала таким образом отдельным государством со своим государственным представительным порядком и формой правления. Современники считали взгляды Вассера чистой фантазией, но, когда вскоре юрист Й.Я. Нордстрём высказал в своих лекциях аналогичные положения, а историки Юрьё Коскинен и Роберт Кастрён поддержали их в своих исторических исследованиях, точка зрения Вассера получила в Финляндии в конце 1850-х годов всеобщее признание. В ожидании возобновления деятельности сейма и как часть этих ожиданий с конца 1850-х годов в Финляндии в отношении Боргоского сейма сложился некий культ. Р. В. Экман написал изображающую знаменательный съезд сословий картину, которая ныне находится в зале заседаний Государственного совета. Документы съезда начали публиковаться. После возобновления деятельности сейма в 1863 г. был переброшен своего рода «мост» между «парламентом» 1809 г. и новой парламентской деятельностью.

Когда развившиеся таким образом в Финляндии новые представления о Боргоском сейме стали частью опубликованного и широко распространенного в 1880-х годах памфлета Лео Мехелина о правовой основе Финляндии[16] и когда К. Ф. Ордин опубликовал его в русском переводе, снабдив критическими комментариями, споры о характере Боргоского сейма разгорелись пуще прежнего. Ордин и его последователи оспаривали факт заключения государственного договора и создания государства. Они считали, что «коренные законы» означают вообще законы как противоположность указам, особенно такие, как Уложение 1734 г. «Конституцией», в их толковании, являлись постановления, в которых были зафиксированы права финнов. Финны, прежде всего Мехелин и в особенности историк И.Р. Даниельсон-Кальмари, считали, что под «коренными законами» подразумевали именно Форму правления 1772 г. и Акт 1789 г. о соединении и безопасности, а также Сеймовый устав, то есть государственно-правовые установления, составлявшие Форму правления (конституцию). «Конституция» (в шведоязычном переводе заверений, данных императором, употреблялась форма единственного числа) была для них, однозначно, тем же, что и основное законоположение государства (valtiosääntö). Полемизируя, стороны грешили анахронизмами, неисторическим подходом, как это легко может заметить читатель, если попытается оценить, принимая во внимание вышесказанное, каков был действительный характер Боргоского сейма. Однако версия финляндских борцов за законные права долгое время оставалась официальной и общепризнанной истиной как в Финляндии, так и за ее пределами, особенно после того, как революция в России нарушила традицию в толковании этого вопроса, начало которой положил Ордин.

Создание центральной администрации (государства) Финляндии

То, что император Александр I добавил к своим титулам титул Великого князя Финляндского, само по себе еще не означало создания Великого княжества, ведь его границы не были определены и не были объединены Шведская и Русская Финляндии.

Система управления отвоеванной у Швеции территории установилась по большей части как результат войны. Исторический опыт показывает: война создает основные структуры для следующего за ней мирного периода. Наполеоновские войны и последующие мирные урегулирования определили порядок в Европе вплоть до 1848 г. Война 1808 г., которую вели главным образом на территории будущего Великого княжества Финляндского, предопределила его форму правления и характер учреждений. В отличие от периодов «великой»[17] и «малой вражды» большая часть чиновников осталась на своих местах. Память о лихолетье прошлых времен и сепаратистские течения XVIII в. подготовили почву для подчинения власти завоевателя. Быстрому и необременительному подчинению новому властителю способствовали не только обещания императора Александра сохранить религию, законы и права дворян, предоставить им новые привилегии, но и собственный космополитизм дворянства, их представление о своем праве менять правителей. «И дворянское сословие поменяло правителя с такой легкостью, с какой меняют рубашку», — заметил позднее К.Й. Валлен, вспоминая то время. Хотя сопротивление и имело место (прежде всего «партизанская война», которую крестьяне вели во многих местах), присоединение Финляндии к России скорее было добровольным, о чем свидетельствуют встреча русских в Турку и сдача Свеаборга в апреле 1808 г.

Решающую роль в этом сыграли епископы и губернаторы. Поскольку, с точки зрения завоевателя, они, оказывая содействие гражданской канцелярии главнокомандующего Буксгевдена, «поступали хорошо», не было необходимости приводить в исполнение уже разработанные планы и привозить в Финляндию новых господ (наместников) из Прибалтики. Так как епископ Тенгстрём, глава церкви, выказывал готовность к сотрудничеству, равно как и президент надворного суда Тандефельт, ранее существовавшие административные и правовые институты смогли продолжить свою деятельность, не претерпев каких бы то ни было изменений. Необходимо было создать лишь некий центральный орган и подключить его к общегосударственной системе управления.

Планы учреждения правительствующего совета (или трибунала) были разработаны в самом начале войны. Первоначально они были нацелены на создание смешанного финляндско-российского совета (половина русских, половина финнов). В качестве альтернативы в Петербурге — в рамках правительствующего сената — предлагалось учредить департамент, в сферу деятельности которого входило бы рассмотрение судебных дел; право на рассмотрение других дел по примеру системы, действовавшей в прибалтийских провинциях и Старой Финляндии, предполагалось предоставить гражданскому губернатору, находящемуся в Финляндии. Департамент был бы необходим до тех пор, пока в Финляндии не овладели бы русским языком. Барклай-де-Толли, сменивший Спренгтпортена на посту генерал-губернатора, предложил образовать совещательный орган в Петербурге, который возглавил бы министр или статс-секретарь.

Эти планы военного времени свидетельствуют о следующем: то, что в итоге было реализовано (находящийся в Финляндии совет, состоящий из финнов), не было единственной и заранее предопределенной альтернативой. Большая часть планов была нацелена на быструю русификацию финляндской администрации. (В Польше эта альтернатива осуществилась после восстания 1830 г. в форме учреждения в Варшаве отделения российского сената. Кроме того, в Государственном совете России был создан особый департамент, ведавший польскими делами.)

Поскольку в Новой Финляндии, бывшей органической частью административной системы Швеции, отсутствовали собственные административные органы дворянской корпорации (коллегии советников от дворян при губернаторе), как в Эстляндии и Лифляндии, и поскольку территория ее состояла из многочисленных губерний, в каждой из которых имелось свое губернское управление, введение прибалтийской системы было невозможно без существенных преобразований в прежней системе на губернском уровне. По этой причине в Новой Финляндии и возникла собственная, совершенно самобытная администрация при генерал-губернаторе — правительствующий совет, состоящий из двух департаментов. Председателем совета и наблюдателем за исполнением распоряжений императора стал генерал-губернатор, а блюстителем закона — прокурор. (Правда, вскоре после этого и в Бессарабии был создан подобный правительствующий совет из двух департаментов.) Парадокс состоял в том, что для будущего государственного развития Финляндии стало удачей то, что она, в отличие от прибалтийских провинций, не обладала собственными органами сословного самоуправления, а была интегрированной частью шведского государства.

Изначальная цель Спренгтпортена состояла в том, чтобы превратить совет в своего рода вспомогательный орган при генерал-губернаторе, и именно такая роль и была ему уготовлена декретом от 1 декабря 1808 г. Но так как вскоре после этого статс-секретарь М.М. Сперанский получил в свое ведение дела, касавшиеся Новой Финляндии, процесс пошел в ином направлении: в рамках гражданской администрации генерал-губернатора связали контролем со стороны правительствующего совета. «Привязка» была подтверждена в подробной инструкции, регламентирующей деятельность генерал-губернатора, утвержденной в 1812 г. При ее подготовке именно по поводу этого пункта между советом и Сперанским велись жаркие споры. Исключительным во всей Российской империи было уже то, что для генерал-губернатора Финляндии была выработана инструкция. Остальным генерал-губернаторам России пришлось дожидаться подобной до 1853 г.

Комитет, который был учрежден под руководством епископа Якоба Тенгстрёма для выработки нового регламента правительствующего совета и влиятельным членом которого был Матиас Калониус[18], устранил из регламента положение о праве генерал-губернатора на прямое представление дел императору, так как оно уже было предоставлено статс-секретарю Сперанскому. Барклай-де-Толли, сменивший Спренгтпортена на посту генерал-губернатора летом 1809 г., считал, что руководство гражданской администрацией нуждается в действенном совете, и в свою очередь побеспокоился о том, чтобы генерал-губернатор сохранил в своих руках центральную власть при решении административных вопросов и вопросов, относящихся к компетенции полицейского ведомства, хотя он вначале противился созданию канцелярии. В итоге возникла дуалистическая система: с одной стороны, правительствующий совет с экспедициями и канцелярией, с другой — генерал-губернатор с собственной канцелярией. Генерал-губернатора связывало с советом лишь председательство в нем, которое на практике стало после Штейнхеля формальностью, поскольку его преемники на посту генерал-губернатора не владели шведским языком. Дуализм усиливало еще и то, что требование знания русского языка как условие для работы в канцелярии генерал-губернатора привело к тому, что чиновников набирали главным образом из Русской Финляндии, тогда как шведоязычный правительствующий совет набирал своих чиновников из Шведской Финляндии. Таким образом, в системе центральной администрации Финляндии возникло внутреннее противоречие, так и не разрешенное в течение всего периода существования Великого княжества. Другим основным недостатком правительствующего совета/сената, для устранения которого позднее предпринимались многочисленные попытки, было то, что коллегиальное рассмотрение дел проходило крайне медленно и он был буквально завален ими. Не только судебный, но и хозяйственный департамент функционировал как судебный орган. На начальном этапе его и называли трибуналом. Судебный департамент справлялся со своими делами значительно лучше, поскольку его члены имели опыт работы в надворном суде, но для работы в хозяйственном департаменте не было столь же способных людей, которые могли бы успешно решать административные и хозяйственные вопросы.

Подключение финляндской администрации к России

Поначалу Новая и Шведская Финляндия были присоединены к Старой и Русской Финляндии. В конце декабря 1808 г., когда было принято окончательное решение о присоединении Шведской Финляндии и о том, что финляндские дела будут представляться непосредственно императору, минуя министров империи, право их представления получил государственный докладчик[19] статс-секретарь М.М. Сперанский. Если бы в правительствующем совете был создан особый финляндский департамент и языком финляндской администрации сделали русский, как и намеревались, отпала бы необходимость в создании какого-либо иного звена в управлении империей. В помощь Сперанскому была учреждена российско-финляндская Комиссия по делам Финляндии, к сфере деятельности которой были отнесены вопросы, касавшиеся как Шведской, так и Русской Финляндии. (Комиссия стала преемницей ранее существовавшего Комитета по делам Русской Финляндии.) Поскольку Комиссия работала плохо, а на самого Сперанского были возложены помимо финляндских дел другие многочисленные обязанности, он предложил учредить особую должность статс-секретаря по финляндским делам и при нем новое коллегиальное учреждение. Обоснованием послужила ссылка на то, что из Финляндии, являвшейся, по сути, «государством, а не губернией», во множестве поступали дела, требовавшие рассмотрения их непосредственно императором. Одновременно в 1811 г. было принято решение об объединении в едином управлении Старой и Новой Финляндии, причем на этот раз Русская Финляндия должна была быть присоединена к Шведской Финляндии. Сперанский считал систему управления Шведской Финляндии более современной в сравнении с системой управления Русской Финляндией и видел в ней прообраз будущей административной системы России. Статс-секретарем по финляндским делам[20] стал Р.Х. Ребиндер, который до этого был секретарем Сперанского, а председателем Комиссии финляндских дел, состоявшей только из финнов, — Г.М. Армфельт.

Все эти преобразования имели решающее значение не только для того, чтобы Великое княжество Финляндское превратилось в административном и законодательном отношениях в «отдельное государство», но и прежде всего для того, чтобы оно могло остаться таковым. То, что право представлять финляндские дела получил Сперанский, означало, по существу, централизацию и русификацию. Только с созданием особой должности статс-секретаря финляндского дела, касавшиеся Финляндии, представлялись отдельно от других дел империи. Генерал Алексей Аракчеев, ставший после Сперанского государственным докладчиком, более не представлял финляндские дела. Должностным лицам империи было указано на то, что по делам, касавшимся Финляндии, им надлежало обращаться к барону Армфельту. (Правда, на практике потребовались десятилетия, чтобы это предписание обрело силу.) Ясность в этот вопрос внесло переименование в 1816 г. правительствующего совета в сенат, чем хотели показать, что он не был подчинен правительствующему сенату России. Указы российского сената обретали силу в Финляндии лишь после того, как статс-секретарь финляндский повторно представлял их императору, и именно в форме, сообразованной с условиями Финляндии, с учетом которых они и должны были быть приведены там в исполнение.

Эта операция, осуществленная фаворитом императора Г.М. Армфельтом, имела особое значение для рождения и развития автономии Финляндии. Без этого Финляндия, очевидно, соскользнула бы на путь развития прибалтийских стран.

Таким образом, Финляндия и финны были подчинены непосредственно императору, минуя механизм центральной администрации России. Уже правительствующий совет именовался императорским, и затем также сенат — императорским сенатом, как и университет. Первый университет был основан как академия в Турку в 1640 г. и после пожара в городе в 1827 г. был переведен в Хельсинки. Новую столицу, которой в 1812 г. стал Хельсинки (Гельсингфорс), по внешнему облику сделали «имперской» — с сенатской площадью и улицей, носящей имя императора Александра. Хельсинки называли «маленьким Петербургом». Планировалось построить на скале Катаянокка большой императорский дворец, обращенный фасадом в сторону Петербурга, но из-за нехватки средств пришлось удовлетвориться скромным домом купца Хейденштрауха.

Система, действовавшая в отношении Финляндии, не была совершенно исключительной, поскольку подобное же прямое подчинение императору практиковалось и на других завоеванных территориях, в частности в Бессарабии, на Кавказе и в Польше. Но только Финляндия и Польша имели статс-секретарей, наделенных правом прямого представления дел императору. Подобно империи Габсбургов, Российская империя представляла собой династическую унию многих государств, царств и великих княжеств. Чем больше у императора было подвластных ему народов и государств с имперскими столицами, тем могущественнее был он сам.

Так были созданы новое государство и новая нация — путем объединения Русской и Шведской Финляндии, учреждения правительствующего совета/сената под председательством генерал-губернатора, а также организации представления дел, подаваемых на Высочайшее рассмотрение при посредничестве статс-секретаря и Комиссии финляндских дел. До 1814 г., пока председателем Комиссии был Армфельт, Петербург и Комиссия играли решающую роль в делах и управлении Финляндией. (Впоследствии власть в Комиссии перешла к секретарю Ребиндеру.) Генерал-губернатор Фабиан Штейнхель, резиденция которого находилась в Турку, и правительствующий совет были явно на вторых ролях. Как лаконично заметил некий английский путешественник, Армфельт был министром, которому было вверено управление Финляндией, Штейнхель — военным генерал-губернатором, живущим в Турку.

Армфельт и его ближайшие помощники и друзья, прежде всего Р.Х. Ребиндер, К.Й. Валлен и Й.А. Эренстрём, которых можно назвать «густавианцами», постепенно утвердились во мнении, что именно административная система Густава III, составные части которой претерпели изменения с учетом новых условий, была в Порвоо узаконена и действовала в дальнейшем. На этом этапе регламенты правительствующего совета и Комиссии финляндских дел еще не были привязаны к густавианским формам правления. Это были учреждения, созданные новым правителем для своего нового государства. Несмотря на все попытки (наиболее настойчивые были предприняты в 1812 и 1819 гг.), сейм более не созывался. Одной из основных его целей стало бы утверждение Формы правления Великого княжества Финляндского, основывающейся на густавианских формах правления. Центральная администрация была бы реформирована путем преобразования судебного департамента совета в верховный суд и учреждения коллегий. Поскольку сейм не созывался, в административном порядке во множестве издавались такие законы, которые, согласно густавианской форме правления, предполагали бы одобрение или, по крайней мере, рассмотрение их земскими чинами. В преамбулу некоторых таких законов статс-секретарь внес дополнение: рассмотрение земскими чинами было бы необходимо, но «время и условия» не позволяют созвать их на съезд. При решении некоторых вопросов окольными путями узнавали мнение влиятельных в обществе людей, учреждая, например, расширенные комитеты или запрашивая заключения. Как-то раз Александр I обратился через официальную газету к своим финляндским подданным с просьбой высказывать свое мнение (вопрос о ссылке в Сибирь).

После масштабных государственных реформ 1809 г. среди финнов постепенно начало пробивать себе дорогу представление о Великом княжестве Финляндском как новом отечестве. Начало было «поиском в потемках». Так, еще в 1912 г. Э.Г. Эрстрём, изучавший в Москве русский язык, писал: «Я по национальности швед, хотя сейчас и являюсь подданным России из Новой Финляндии». Однако уже в следующем году он писал: «Швеция не является более моей Отчизной, а имя «швед» — это не то, что следует в сущности носить». Сам архиепископ Я. Тенгстрём отмечал в пасторском послании своим ученикам в 1812 г., что Россия является Отчизной для финнов. Однако уже в стенах учрежденной в 1811г. Комиссии финляндских дел начала развиваться и укореняться так называемая финляндская идея — представление о том, что родилась новая политическая общность, именуемая Финляндией. Идея, естественно, была частью пропаганды, распространяемой из Петербурга и рассчитанной на финнов. Цель ее состояла в том, чтобы прочнее связать завоеванную территорию с метрополией. Согласно этой идее, Финляндия более не являлась частью Швеции, но она также не была инкорпорированной провинцией России. «Финляндскую идею» привыкли связывать с именем А.И. Арвидссона[21] и той формой, в которую он ее облек: «Шведами мы более не являемся, русскими быть не хотим, так будем же финнами». Но эту идею достаточно ясно высказывали еще Г.М. Армфельт и его друзья. Император создал для финнов их собственное государство, и их обязанностью было наполнить его содержанием. Обеспечению прочной связанности Финляндии с новой метрополией должна была также способствовать идея о том, что положение финнов было лучше, чем до 1809 г.: они были возведены в «достоинство нации», как провозгласил император в своей речи на Боргоском съезде. По свидетельству Г.М. Армфельта, император также приказал финнам быть именно «финнами».

Цели и принципы царского правительства в отношении Финляндии после Фридрихсгамского мира особенно четко освещены в рескрипте императора генерал-губернатору Фабиану Штейнхелю (осень 1810 г.). В результате преобразований внутреннего устройства Финляндии, проведенных в соответствии с рескриптом, у ее народа оказалось несравнимо больше привилегий, чем во времена шведского великодержавия. Финляндии было предоставлено «бытие политическое», дабы она считала себя не порабощенной Россией, но привязанной к ней «собственными очевидными пользами». Ей были сохранены «не только гражданские, но и политические законы». Управление было вверено совету, во главе которого стоял генерал-губернатор. Многие налоги были упразднены, армия распущена. Дворянство и военные чины получили такие привилегии, каких Швеция никогда не могла им дать. Купечество было освобождено от монополии, т.е. от обязанности торговать главным образом со Швецией.

В этот список добрых дел можно еще включить такие, как учреждение новых должностей и выделение средств на нужды университета, который официально назывался императорским Александровским университетом, раздача высоких титулов, а также русских чинов и званий, орденов, наград и пенсий и прочих знаков расположения, которыми подданные щедро осыпались, особенно при каждом посещении страны императором. Настолько щедро, что это пробудило в бывшей метрополии, Швеции, внимание, граничившее с завистью, но и дало результаты. Правящая верхушка Финляндии того времени считала, что Финляндия явно выиграла как в экономическом, так и в оборонно-политическом смыслах, поменяв метрополию. Она полагала, что чиновники должны как можно скорее овладеть русским языком, и способствовала этому. Высшие сословия и чиновничество Финляндии были настолько преданы императору, что Николай I не преминул заметить своим советникам, пытавшимся урезать привилегии, которыми пользовались финны: «Оставьте финнов в покое. Это единственная провинция моей державы, которая за все время моего правления не причинила мне ни минуты беспокойства или неудовольствия». Император не без основания был доволен своими финнами. Когда в 1830 г. поляки подняли восстание, лейб-гвардейский Финляндский стрелковый батальон отправился на его подавление, участвовал в параде победы в Варшаве и получил в награду от императора Георгиевское знамя с надписью: «За отличие при усмирении Польши в 1831 г.» Поляки потеряли свое государство, финны таковое обрели.

Однако экономические и духовные узы финнов со Швецией оставались прочными еще долгое время. Завоеванные Россией провинции Новой Финляндии развивались как органическая часть шведской культурной сферы на Балтике. Их связи с Петербургом были незначительными. Ведущий финляндский политик-хозяйственник Л.Г. фон Гартман (Haartman) заметил уже по прошествии значительного времени (в 1855 г.), что Финляндия отделена от России непроходимыми лесами и связана с нею лишь Карельским перешейком. В сознании высшего сословия Петербурга в течение всего столетия Финляндия оставалась своего рода глухой колонией, оказаться в которой было наказанием как для солдата, так и для чиновника. Генерал-губернатор Закревский называл Финляндию «моя Сибирь».

Отдаленность и окраинный характер Финляндии сказывались также в том, что размещенные на ее территории войска в качестве отдельного корпуса были поставлены под командование генерал-губернатора, так же, как в Восточной Сибири. О том, что Финляндия не представляла интереса в военном отношении и ее положение до Крымской войны не считали находящимся под угрозой, свидетельствует незначительная численность войск — около 12 тыс. человек, тогда как в период завоевания и во время Крымской войны она превышала 50 тыс. человек.

Контакты между Финляндией и Петербургом оживились только с открытием в 1837 г. пароходного сообщения, правда, оно осуществлялось только в период навигации и поначалу только через Таллин. Сайменский канал связал Восточную Финляндию с экономической зоной Петербурга, однако он был построен только в 1856 г. Решающую роль в активизации связей между Финляндией и Петербургом сыграло строительство Петербургской железной дороги, завершенное в 1870 г. До этого на проезд из Турку до Петербурга даже в господских экипажах уходило около 10 дней.

Особое положение финляндского генерал-губернаторства

Несмотря на эффективную политику умиротворения и задаривания, в начале 1820-х годов, когда генерал-губернаторство Штейнхеля подходило к концу, в правительственных кругах Петербурга распространилось (через агентов) представление о том, что Финляндия находится в состоянии отделения от России и что ее народ враждебно относится к метрополии. Для исправления положения в 1823 г. в Финляндию в качестве нового генерал-губернатора был послан А.А. Закревский, энергичный генерал, не владевший ни французским, ни немецким языками, а только родным, русским. Прибыв к месту назначения и совершив масштабную инспекционную поездку по Финляндии, он приступил к приведению в исполнение полученного им приказа вновь сблизить ее с Россией. В числе важнейших мер были следующие: упразднение Комиссии финляндских дел и создание Канцелярии статс-секретаря финляндского, наделение генерал-губернатора правом устного представления дел, подчинение сената более жесткому контролю со стороны генерал-губернатора (правда, без изменения регламента). В случае разногласий между сенатом и генерал-губернатором слово последнего было решающим. Основное звено центральной администрации Финляндии по-прежнему находилось в Петербурге (Закревский большую часть времени проводил в российской столице), но теперь бразды правления перешли от Комиссии финляндских дел и статс-секретаря к генерал-губернатору. Следует, однако, заметить, что статс-секретарь формально не был оттеснен на второй план, хотя Комиссия была упразднена. Напротив, положение статс-секретаря упрочилось благодаря особой инструкции, которая была приведена в соответствие как с регламентом сената, так и с инструкцией для генерал-губернатора. Важным дополнением явилось распоряжение, согласно которому законы и постановления, изданные в России, следовало вводить в действие в Финляндии через посредство статс-секретаря финляндского. Только в организационных вопросах представителям центральной власти надлежало обращаться непосредственно к генерал-губернатору.

Сенат по-прежнему оставался главным органом по подготовке финляндских дел, касавшихся бюджета, законов и привилегий; представлял их в Петербурге статс-секретарь. Упразднение Комиссии финляндских дел в свою очередь усилило положение сената. В 1826 г. в его ведение перешли многие дела (в особенности касавшиеся помилования), решения по которым сенат мог принимать без предварительного представления их императору. Еще в 1822 г. в оба департамента были назначены вице-председатели, которые позже фактически председательствовали, каждый в своем департаменте. Поскольку Закревскому принадлежало верховное право принимать решения и координировать процесс выработки важных мероприятий 1826 г., можно считать, что этот генерал-губернатор, снискавший в истории Финляндии славу «истового русификатора», в значительной степени способствовал упрочению особой администрации (автономии) Финляндии.

Чрезвычайные организационные преобразования в высшем руководстве империи (временный верховный комитет), вызванные войной с Турцией (1828), а также назначение Закревского министром внутренних дел привели к изменению порядка рассмотрения финляндских дел. Их представление было поручено вышеупомянутому комитету, а Закревский получил широкие, на последнем этапе своего пребывания на посту генерал-губернатора, тайные полномочия, позволявшие ему от имени императора принимать решения по многим финляндским делам.

Восстание декабристов в 1825 г., вспыхнувшее при восшествии на престол Николая I, оказало существенное влияние на административную систему николаевской эпохи, усиленное восстаниями в Польше (1830) и Венгрии (1848). Всесторонний контроль и надзор были ужесточены. Администрация обрела милитаристские черты. Николай I начал управлять страной при помощи различных канцелярий, временных комитетов и наместников. В рамках Канцелярии Его Императорского Величества было учреждено II отделение, которое проводило кодификацию законов также в Финляндии. Третье отделение стало государственной полицией, а корпус жандармов — подчиненным ему исполнительным органом. Канцелярия императора превратилась в государство в государстве. Политический полицейский надзор распространился и на Финляндию, которая входила в Петербургский жандармский округ. В 1829 г. жандармское отделение в Хельсинки возглавил штаб-офицер в чине полковника. Надзор за границамии иностранцами усилился и в Финляндии, которая в рамках николаевской системы была пограничной зоной и зоной прикрытия Петербурга, защищавшей его от угрозы революции, исходившей с Запада. Указом 1829 г. была ужесточена цензура. В довершение ко всему в 1850 г. было запрещено издание на финском языке какой-либо печатной продукции, помимо литературы религиозного содержания[22]. Финские ландсгевдинги теперь именовались губернаторами (с 1837 г. — Т.А.), и в 1839 г. их обязали — по примеру русских губернаторов — ежегодно подавать рапорты непосредственно императору.

В то же время страх перед революцией воспрепятствовал или, по крайней мере, заморозил многие проекты русификации законодательной и общественной системы Финляндии. К.Е. Осмонсало назвал этот механизм управления «принципиальной политикой Николая I». В числе наиважнейших из приостановленных проектов была начатая в 1835 г. кодификация законов, которую намеревались провести в Финляндии, равно как и в прибалтийских провинциях. Менее известны, но не менее значимы были планы унификации должностной системы Финляндии и России, а также планы по изменению процессуального права Финляндии. А.С. Меншиков, преемник Закревского на посту генерал-губернатора, внес значительный вклад в приостановку этих проектов. В 1833 г. Меншиков принял финляндское гражданство.

Влияние канцелярской администрации Николая I распространялось также на управление делами Финляндии. В 1826 г. Канцелярия статс-секретаря финляндского вскоре после своего создания была преобразована в Его Императорского Величества Канцелярию финляндских дел. В делопроизводстве с французского языка перешли на русский. Хотя Императорская канцелярия финляндских дел и не стала отделением Канцелярии Его Императорского Величества (так же, как, например, учрежденная в 1840 г. канцелярия, ведавшая делами на Кавказе), на практике она находилась в подчинении I отделения Канцелярии императора: порядок делопроизводства, должностная система, мундиры были такими же, как и в I отделении. Но статс-секретарь финляндский никогда не являлся членом Государственного совета или комитета министров, как министр статс-секретарь польский, хотя в 1834 г. статс-секретарь финляндский и получил чин министра. Свое нежелание войти в Государственный совет Ребиндер на сей раз подкрепил ссылками на то, что от него, как не владеющего русским языком, в совете не будет проку. Однако явное стремление ввести статс-секретаря финляндского в Государственный совет возникло после восстания в Польше, когда в нем был учрежден польский департамент. Планировалось учредить также для министра Финляндии совет, подобный тому, какой был у других министров, и Гартман разработал план создания в рамках Государственного совета особого финляндского департамента. Сенат был бы связан с ним тем, что назначал бы в него двух своих членов.

Несмотря на чин министра, статс-секретарь финляндский никогда не занимал положения, аналогичного положению министров России. Как заметил преемник Ребиндера Александр Армфельт, по сравнению с другими министрами он выступал в роли просителя и вынужден был обращаться за поддержкой к министру и генерал-губернатору Меншикову[23]. Чтобы противостоять многим министрам, его поддержки было достаточно, но министр финансов Канкрин даже для Меншикова был слишком влиятельной фигурой, что, в частности, выяснилось при подготовке постановления о торговле 1835 г. Несмотря на поддержку Меншикова, финны не достигли своих целей[24]. Единственным министром Николая I, который поддержал представителей Финляндии, был министр иностранных дел Нессельроде.

В рамках той автократической системы, какой была Россия (где отсутствовал кабинет министров во главе с премьер-министром), каждый советник императора обладал властью, прямо пропорциональной своему положению при дворе и степени своей приближенности к императору. Министры и наместники выполняли свои служебные обязанности, представляя дела непосредственно императору. Двор был средоточием власти, как, например, во Франции времен Людовика XIV. Система сравнима с Империей Солнца, в которой Солнцем был император, министры и наместники — планетами, а их подданные, как, например, сенаторы и губернаторы Финляндии, — полночными светилами. Процветал так называемый фаворитизм — система, при которой изменения в высочайшем расположении и масштабах власти могли быть столь стремительными, сколь и непредсказуемыми. Того же положения, какого достиг Г.М. Армфельт, больше не достиг ни один из финляндских министров, за исключением, пожалуй, Плеве. Сын Г.М. Армфельта, Александр, ставший позже его преемником, на закате своей карьеры, во времена царствования Александра II, приблизился к положению своего отца, но и он не имел на дела, касавшиеся всей империи, влияния, сравнимого с тем, каким обладал его отец.

Когда Закревский впал в немилость из-за неудачи, которая постигла его в борьбе с эпидемией холеры, Николай I в 1831 г, назначил его преемником начальника Главного морского штаба Александра Меншикова, обосновав свое решение тем, что он всегда хотел поставить военно-морские силы Финляндии под начало своего командующего. Меншиков не переехал в Хельсинки, тем более что в 1836 г. его назначили морским министром, и осуществлял управление из Петербурга, где в помощь ему была создана особая Петербургская канцелярия. В Хельсинки учредили должность помощника генерал-губернатора, на которую получил назначение генерал А.А. Теслев (родом из Выборга). Он хорошо владел шведским языком и мог на деле выполнять функции председателя сената, как в свое время Штейнхель.

Меншиков, находясь в Петербурге, крепко держал в руках нити общего руководства, но не вникал в детали, что увеличивало свободу действий сената. Конечно, он опекал сенат и при необходимости мог его направлять, но, с другой стороны, уважал коллегиальную власть сената, в особенности его функции по контролю за правосудием и казной. Решения относительно новых расходов не могли быть приняты без доклада сената и утверждения его императором, но, с его точки зрения, сенат должен был безоговорочно подчиняться, когда речь шла о приведении в исполнение решений. Меншиков также строго следил за тем, чтобы законы или постановления, принятые в России, вступали в силу в Финляндии не иначе как путем их повторного представления статс-секретарем финляндским. Защищая местное финляндское законодательство от посягательств центральной власти, Меншиков даже поправлял в этом вопросе Армфельта. Когда в 1834 г. Меншиков обеспечил себе право представлять комитету министров финляндские дела, оно распространялось только на те дела, которые не меняли законов или постановлений Финляндии.

Хотя многие современники по обыкновению упрекали сенат в слабости, а сенаторов в недееспособности, на самом деле положение сената как центрального административного органа Финляндии во многих отношениях упрочилось именно во времена Меншикова-Теслева, хотя проводившаяся Гартманом реформа по введению русского министерского управления и не была осуществлена. Важным стало назначение в 1840-1841 гг. одаренного Л .Г. фон Гартмана на должности вице-председателя хозяйственного департамента и начальника финансовой экспедиции, а также его хорошо отлаженное сотрудничество с Меншиковым. Поворот в центральном управлении Финляндии пришелся на 1840-е годы, а в местном управлении — на 1860-е годы. «Скромный совет», который начал проводить свои заседания осенью 1809 г. в расположенном на берегу реки Аура доме скорняка Рихтера, теперь в действительности стал «финляндским государством», правительством маленького государства — Финляндии.

Поскольку сейм не созывался, сенат фактически взял на себя его функции. Министр статс-секретарь, находившийся в Петербурге, все чаще прибегал к поддержке сената и прокурора в попытках противостоять министрам империи. Чаще, чем раньше, при рассмотрении общегосударственных дел, то есть таких, которые касались и Финляндии, в сенат обращались за заключениями для министерств и Государственного совета. Сенат в свою очередь более не дожидался, когда его попросят, но сам давал заключения по вопросам, которые считал важными.

Значение сената (и следовательно, государства) как фактора, воздействующего на развитие экономики, возросло. Поворотными стали 1830-е годы. Своего рода симптомом времени была программа преобразования экономики, принятая в 1835 г.

За политическим отделением от Швеции последовало экономическое, но этот процесс оказался более медленным и более сложным. Как Боргоский сейм, так и Фридрихсгамский мир гарантировали продолжение отношений Финляндии со Швецией. Более значимый поворот пришелся на 1830-е годы. Тогда был подготовлен пакет постановлений и договоров, в который в качестве наиважнейших вошли постановления 1835 г. о торговле между Финляндией и Россией, а также о развитии промыслов, постановление 1837 г. о торговле между Финляндией и Швецией и денежная реформа 1840 г.

Таким образом, экономическое отделение от Швеции, которое не могли заменить соответствующие связи с Россией, вынуждало сенат Финляндии к развитию экономической самостоятельности страны. Важной предпосылкой для этого, помимо роста доходов (особенно за счет повышения таможенных пошлин, такса 1841 г.), стала реформа налогообложения. Состояние финансов было упорядочено на основании так называемой денежной реализации 1840 г. путем перехода от шведской денежной единицы к рублю. Реформа Финляндского банка в том же году придала ему черты коммерческого банка, и он приступил к кредитованию не только сельского хозяйства, но и промышленности. Если еще в XVIII в. общественные инвестиции были связаны с использованием крестьянской и солдатской поденщины на строительстве дорог и рытье лесосплавных фарватеров (помимо обязательных строительных работ), XIX в. принес с собой масштабное строительство каналов (Сайменский канал) и, позднее, железных дорог. О происходившем таким образом укреплении государства со всей очевидностью свидетельствовал также рост численности гражданских чиновников: с 1809 по 1860 г. она утроилась. Так родилось финляндское «экономическое государство», как удачно заметил Матти Пелтонен в своем исследовании.

При отце и сыне Гартманах, Габриеле и Ларсе, экономической доктриной стал так называемый камерализм. Отчасти это был меркантилизм, но с акцентом на благоденствии отдельных подданных (помимо экономического процветания государства). Поэтому камералисты стремились устранить всевозможные монополии и привилегии. Камерализм существовал в Финляндии на протяжении всего XIX в., и начатые в 50-х годах мероприятия по снятию феодальных ограничений с развития промыслов были столь же камералистскими, сколь и либеральными.

Хотя в языке появилось новое слово «партия» и многих порицали за принадлежность к той или иной партии, политических партий в современном значении этого слова не существовало. Партии были так называемыми лигами или тайными обществами, контрольными группами, объединенными вокруг одной сильной авторитетной личности, идейной основой которых было стремление к достижению общей выгоды. Родственные отношения в них имели свое собственное значение. Так, например, говорили о «партии» статс-секретаря Ребиндера или о «лигах» Виллебранда и Маннергейма. Отношение к бывшей и новой метрополиям было важным фактором, служившим водоразделом мнений, и к нему правительственные круги Петербурга относились с особым вниманием. Один из осведомителей тайной полиции (Хуммель)в 1826 г. поделил Финляндию на три части: Выборг был русским, Турку — шведским, Хельсинки — финским. Генерал-губернатор Закревский считал, что правильнее говорить о шведском дворянстве и чиновничестве, с одной стороны, и финском крестьянстве-с другой. Также начальнику III отделения (Бенкендорфу) был подан рапорт, в котором говорилось, что дворянство и горожане по-прежнему ориентируются на Швецию, тогда как крестьяне довольны своим новым отечеством.

В рапортах полиции и в рапортах генерал-губернатора визиты императора рассматривались как наиболее эффективное средство упрочения государственной связи между Финляндией и Россией. Александр I в 1819 г. совершил большую поездку именно по тем регионам Финляндии, в лояльности которых было больше всего оснований сомневаться. Николай I посетил Хельсинки как раз тогда, когда действительно стоило побеспокоиться о том, чтобы финны и впредь оставались верны своему монарху: в 1830 и 1833 гг. (вместе с императрицей, в память о чем был установлен «камень императрицы»), а также во время Крымской войны (1854).

Финляндское генерал-губернаторство как основа самоуправления

Роль генерал-губернаторов в истории Финляндии по традиции оценивают скорее отрицательно. Пожалуй, отчасти это объясняется тем, что первые биографии были написаны о тех из них, кто снискал себе дурную славу русификаторов и сатрапов: А.А. Закревском, Н.И. Бобрикове и Ф.А. Зейне. Однако генерал-губернатор являлся de jure верховным главой гражданской администрации Финляндии, председателем сената, командующим размещенными в Финляндии войсками и пр. На этих исторических портретных зарисовках позитивные моменты деятельности генерал-губернатора и его канцелярии были заслонены негативными моментами либо попросту утаивались. Пришло время дать им объективную оценку.

Часто употребляемый термин «финляндская автономия», который, насколько это известно, первым использовал профессор Й.Я. Нордстрем, означает самоуправление Финляндии в границах Российской империи: сенат, впоследствии собственный парламент (сейм), управление Финляндией только силами финляндских чиновников и пр. Рождение финляндской автономии наша историография связывает с клятвой (заверениями) императора на Боргоском сейме, которой были легализованы религия, основные законы и основные права подданных. Но, как известно, сейм не созывался в течение полувека, тем не менее автономия существовала и даже развивалась. При таком национально-романтическом отображении истории Финляндии остается в стороне более будничная, но в то же время важная деятельность генерал-губернаторов по созданию отдельного управления, или автономии Финляндии, а именно: защита ими «собственной территории», своего генерал-губернаторства, от посягательств со стороны чиновников империи.

Кристина Каллейнен назвала свою диссертацию, в которой исследуется правление трех генерал-губернаторов — Закревского, Меншикова и Берга, «Финляндское генерал-губернаторство», имея в виду как раз то, что именно генерал-губернатор являлся бесспорным главой финляндской администрации, следовательно, отдельного управления или автономии. Собственно первые планы создания отдельного управления были разработаны Г.М. Спренгтпортеном, который был назначен первым генерал-губернатором. То, что административная система оказалась в меньшей степени, чем это предполагал Спренгтпортен, ориентирована на центральную роль в ней генерал-губернатора, это другой вопрос. Барклай-де-Толли, ставший генерал-губернатором после Спренгтпортена, способствовал тому, что административная система стала своего рода «двоевластием», при котором правительствующий совет и его председатель обладали относительно равным влиянием. По инициативе его преемника, Фабиана Штейнхеля, была разработана и утверждена особая инструкция для генерал-губернатора Финляндии — единственная в своем роде в границах тогдашней империи. Ее исключительность состояла еще и в том, что в ней русский генерал-губернатор как председатель правительствующего совета был связан решением коллегиального органа. Генерал-губернатор мог занести в протокол свое особое мнение, но оно, однако, не могло помешать исполнению решения совета.

В начальный период пребывания Штейнхеля на посту генерал-губернатора (1810-1814) центр тяжести финляндской администрации находился в Петербурге, речь идет о Комиссии финляндских дел, которую возглавлял Г.М. Армфельт. А.А. Закревский, назначенный на пост генерал-губернатора I в 1823 г., в 1826 г. преобразовал систему управления Финляндией, в результате чего ее основными звеньями вновь стали & генерал-губернатор и сенат (в таком виде она сохранилась вплоть до ухода в отставку Ф.В.Р. фон Берга в 1861 г.). Сначала Закревский упразднил Комиссию финляндских дел, поскольку она служила помехой для него и его сената, но должность статс-секретаря сохранилась, и для него была разработана особая, подробная инструкция. Усилению значения сената способствовало также постановление 1826 г. о делегировании. В соответствии с ним на рассмотрение сената передавались многие дела, принимать решения, по которым он мог без предварительного представления их императору. Кроме того, Закревский добился для генерал-губернатора права сообщать сенату устные приказы императора, главным образом исполнительного характера. (Они, однако, не касались наиболее важной административной сферы деятельности, как-то: издание законов и постановлений, принятие решений в области государственных финансов, практика назначения на высшие государственные должности и пр.) Для сохранения организационного единства администрации о вышеупомянутых приказах генерал-губернатору надлежало информировать статс-секретаря. Таким образом, как и прежде, все важнейшие финляндские дела представлял статс-секретарь. По регламенту Канцелярии статс-секретаря финляндского в правовых вопросах российским властям надлежало обращаться к статс-секретарю, в исполнительных — к генерал-губернатору. Соответствующее предписание было доведено до сведения российских властей, оно и было первым определением сферы действия общегосударственного законодательства в отношениях между Финляндией и Россией.

В результате мер по упорядочению и координации, которые использовал в своей практике Закревский и которые в целом в Финляндии считают не только нарушением конституции, но также русификацией, основные структуры финляндской автономии сформировались в том виде, в каком они сохранились до конца столетия.

А.С. Меншиков, сменивший А.А. Закревского на посту генерал-губернатора в 1831 г., почти не изменил созданную им систему. Поскольку Меншиков исполнял свои обязанности, находясь в Петербурге, там для него была учреждена особая Петербургская канцелярия генерал-губернатора, начальником которой стал Константин Фишер, выходец из Прибалтики. В 1834 г. Меншиков добился для генерал-губернатора права представлять финляндские дела комитету министров империи, за исключением тех дел, которые могли изменить местные законы и постановления. Не в пример Закревскому Меншиков оставил по себе добрую славу, и прежде всего благодаря тому, что приостановил кодификацию законов, начатую в Финляндии в 1835 г., в случае проведения которой законы Финляндии стали бы составной частью общероссийского законодательства, то есть произошло бы то же самое, что и с «мест-ними законами» прибалтийских провинций. В благодарность за это сенат подарил А.С. Меншикову Аньяльское имение. Но приостановка кодификации законов была не единственным деянием подобного рода, хотя и общеизвестным. По крайней мере, столь же важным было противодействие Меншикова попыткам центральных властей ввести в Финляндии российскую должностную систему. Главным аргументом Меншикова в пользу приостановки кодификации законов были его опасения, что она могла бы спровоцировать беспорядки в Финляндии. Что же касается введения там российской должностной системы, то Меншиков считал, что момент для этого был упущен. С его точки зрения, этим следовало бы заняться сразу после завоевания Финляндии.

Хотя А.С. Меншиков иногда и направлял сенат в важных делах, в целом он в точности придерживался принципа; дела, касающиеся Финляндии, должны готовиться в Финляндии. Он также считал, что никакие ассигнования, не утвержденные властями Финляндии, не могут быть утверждены императором. Ему даже пришлось «поправить» своего коллегу Александра Армфельта: тот не представил императору повторно некоторые обнародованные в России законы, которые предполагалось ввести и в Финляндии; Армфельт направил указы сената напрямую генерал-губернатору для приведения их в исполнение в Финляндии. С вице-председателем хозяйственного департамента сената Л.Г. фон Гартманом у А.С. Меншикова завязались эффективные и плодотворные отношения сотрудничества: Гартман вносил предложения и проекты, Меншиков отсеивал их и утверждал. (На этих отношениях не отразилось даже то, что Меншиков за глаза упрекал своего коллегу в излишнем честолюбии и составлении бесполезных проектов.) Вместе они пытались переключить экономические связи Финляндии с Швеции на Россию, но серьезным препятствием, с которым они ничего не могли поделать, был волевой министр финансов Канкрин. Однако конечным результатом явилось рождение финляндского государства как совершенно новой хозяйственной единицы: его удалось существенным образом вывести из-под влияния Швеции, но оно не было интегрировано Россией. Во времена А.С. Меншикова значение сената продолжало возрастать. Хотя «князь» суверенно правил из Петербурга, уже то, что его финляндский помощник А.А. Теслев был в Хельсинки реальным, а не формальным председателем сената, имело свое особое значение. Проекты экономических реформ и вышеупомянутые меры по противодействию мероприятиям российских властей (кодификация законов и пр.) поставили перед сенатом много новых важных задач. Противодействуя проектам по унификации, Меншиков последовательно полагался как на компетентность сената, так и на осведомленность в вопросах права его прокурора, равно как и министры, статс-секретари Р.Х. Ребиндер и Александр Армфельт. Значение, которое сенат имел в то время, оценивается столь высоко, что один из разделов в исследовании, посвященном его истории, был озаглавлен «Сенат — Финляндия» (М. Тююниля).

Рождение идеи финляндской государственности

Ранее уже упоминалось о «финляндской идее» густавианцев, которая родилась в стенах Комиссии финляндских дел. Она содержала положение, согласно которому император дал финнам «государство», но более важным было представление о том, что в границах финляндской автономии начала формироваться нация, отличная от той, которая представляла бывшую метрополию, Швецию. Под «государством» понималось так называемое финансовое государство начала нового времени или, главным образом, то же, что правительствующий совет/сенат (административный аппарат). «Государство» и провинция еще не были взаимоисключающими понятиями. Правитель такой многонациональной империи, как Россия, располагал многочисленными управленческими аппаратами, государствами, предназначенными для различных подвластных ему народов. Правительствующий совет/сенат Финляндии был одним из таких аппаратов.

Только романтик А.И. Арвидссон и философ Й.Я. Тенгстрём начали говорить о присущем государству органическом содержании применительно также к Финляндии. Но на самом деле автором учения о финляндском государстве является профессор Исраэль Вассер. Он разработал и представил свою концепцию в памфлетах, написанных им в конце 1830-х — начале 1840-х годов. Согласно представлениям Вассера, исходившего из теории естественного права, на Боргоском сейме финны эмансипировались (освободились) от власти Швеции, заключили «сепаратный мир» (договор) с российским императором и по этому договору Финляндия превратилась из шведской провинции в конституционно управляемое государство. Его основными законами, подтвержденными императором, были шведские законы: Форма правления 1772 г. и Акт соединения и безопасности 1789 г. Арвидссон и правовед, профессор Й.Я. Нордстрём облекли учение Вассера в юридические одежды. Наиболее значимым дополнением Нордстрёма к этому учению был тезис о том, что Финляндия являлась автономным государством, находившимся в реальной унии с Россией. Хотя в общественных кругах Финляндии это учение в 1840-1850-е годы не получило признания, оно нашло одобрение у образованных и влиятельных политиков. Однако Снелльман[25] в своем «Учении о государстве» под «государством» еще не имел в виду Финляндию. Учение стало общеизвестным только начиная с 1860-х годов, когда Снелльман, к счастью, подметил, что Финляндия стала государством уже в 1809 г. Важную роль в распространении этого учения сыграли споры в январе 1861 г. о конституционности комиссии, занимающейся подготовкой сессии сейма. В знак протеста в Хельсинки прошла первая политическая демонстрация, основная идея которой заключалась как раз в слове «конституция». Когда затем, в январе 1862 г., собралась комиссия (из 48 депутатов — по 12 от каждого сословия. Т.Л.), приступившая к подготовке необходимых предложений для последующей работы сейма, в ее протоколе, как и в сенате, были использованы уже знакомые слова — «конституция», «основное законоположение государства», «государственные власти» (земские чины и правитель).

Учение о финляндском государстве, отдельном от российского государства, было фатальным, имея в виду будущее развитие отношений между странами, поскольку оно возникло и распространилось в Финляндии именно в то время, когда Россия начала трансформироваться из многонациональной династической унии в единое государство (единое и неделимое). Это учение было абсолютно несовместимым с государственной идеей, взятой на вооружение в России. Согласно этой идее, Финляндия могла быть только составной частью — провинцией или областью — государства Российского[26].

«Финляндскую идею», которая получила развитие в узком кругу чиновничества, пропагандировали также писатели и художники слова, такие, как Й.Л. Рунеберг[27] и 3. Топелиус[28]. Правительство поддерживало их денежными дотациями, жаловало титулы и ордена. Те, со своей стороны, были верны императору и своим искусством упрочивали связь между Финляндией и Россией. В 1846 г. было основано Финское общество любителей искусства, покровителем которого стал сын наследника престола, будущий император Александр III. Стихи Рунеберга и книга Топелиуса воспевали природу, народ новой Финляндии, «нашей страны». Еще Александру II смогли представить в рамках одного и того же мероприятия как императорский, так и национальный гимн Финляндии «Наша страна». «Рассказы прапорщика Столя» Рунеберга подарили новой нации ее героев Садцельса, фон Дёбельна и Свена Дуву. Война между Швецией и Россией 1808-1809 гг. стала «финляндской войной», а поражение Швеции стало победой финнов и Финляндии. Александровский университет и его студенты сыграли основную роль в том, что эта новая «финляндская идея» получила распространение и признание в обществе.

Согласно «финляндской идее» новое Великое княжество отделял от Швеции, кроме всего прочего, финский язык. Благосклонное отношение к нему со стороны российского правительства одновременно являлось частью политики умиротворения Финляндии и обеспечения лояльности финнов по отношению к России. Однако вопросу о языке не разрешалось придавать политический характер. Это смог почувствовать на собственном опыте Й.В. Снелльман, когда закрыли его газету «Сайма» и он не получил должности в университете. А.С. Меншиков обозвал его «коммунистом». Кроме того, запрет 1850 г.[29] был продиктован политическим страхом, главным образом вызван волной революций 1848 г. Однако изучение финского языка и культуры родственных финнам народов, проживавших на территории России, поощрялось (А. Шёгрен в Петербургской академии наук, М.А. Кастрён). Элиас Лённрот собрал и издал «Калевалу», народный эпос новой нации. Но собирание рун и изучение финно-угорских народов способствовало не только развитию финского национального чувства, но одновременно имело общегосударственное значение. Эта деятельность должна была показать и показала, что финны внесли важный вклад в начальную историю Российского государства. Именно на этом сделал акцент Шёгрен, мотивируя свою просьбу о выделении ему стипендии ссылками на «Повесть временных лет». Итак, изучение финно-угорских народов являлось составной частью изучения культуры многонационального Российского государства. «Калевала» была свидетельством мощи и давних культурных традиций как Российского империи, так и входившего в нее Великого княжества — Финляндии.

Перелом в Крымской войне: реформы и фаворитизм

Подобно тому как война 1808-1809 гг. между Швецией и Россией определила послевоенный административный порядок Финляндии, так и Крымская война 1854-1856 гг. оказала важное влияние на последующее развитие Финляндии.

Война коснулась Финляндии следующим образом: французский и английский флот подверг артиллерийскому обстрелу береговую полосу и бастионы (Бомарзунд, Свеаборг). Показательным для военных действий того времени было то, что сам Хельсинки не подвергался бомбардировкам. Таким образом, горожане могли наблюдать бомбардировки со скалы Улланлинна (парк Кайвопуисто в западной части Хельсинки. — ЮД.) как своеобразный фейерверк. Хотя в Финляндии военное положение официально не объявлялось, исключительные полномочия, полученные помощником генерал-губернатора П.И. Рокасовским, по существу означали именно это. (Генерал-губернатор Меншиков был откомандирован в Крым.) Однако Рокасовский, не преуспевший в руководстве обороной, был отозван в Петербург, в Государственный совет. На его место был назначен генерал из Прибалтики, граф Ф.В.Р. фон Берг, который за свой небрежно суетливый стиль работы получил прозвище Хлопотун. Хотя Николай I назначил Берга исполняющим обязанности генерал-губернатора, он был утвержден в этой должности Александром II и остался служить в Хельсинки.

Но прежде всего война ослабила положение России и одновременно укрепила положение западных держав, Англии и Франции. Таким образом она заложила основу и предпосылки постепенной переориентации Финляндии с России на Западную Европу как в экономическом и политическом, так и в культурном отношениях. Поскольку 60% финских деревянных парусников было уничтожено в ходе войны, это помогло в свою очередь переходу к строительству металлических паровых судов. Еще во время войны, с целью поддержать в финнах веру в победу России, были составлены памятные записки, в которых обрисовывалось новое величественное будущее Финляндии как западного аванпоста еще более сильной России. После поражения и заключения Парижского мира эти записки были спрятаны в самый дальний ящик. Поражение России затронуло Финляндию самым непосредственным образом: была заключена международная конвенция (не связанная с мирным договором), вводившая запрет на возведение укреплений на Аландских островах. Одновременно страны-победители, Англия и Франция, получили своего рода право контроля за военной политикой России в Финляндии.

За освобождение крестьян Александр II был прозван «либералом». В Финляндии ему поставили памятник, и здесь он снискал славу «вдохновителя конституционной государственной жизни» за созыв сейма и утверждение Сеймового устава 1869 г. К проведению реформ Россию вынудило поражение в Крымской войне. Важнейшей была военная реформа. Предпосылки многих преобразований возникли еще во времена царствования Николая I.

С Крымской войны и реформ началась, однако, унификация управления в России, значительно повлиявшая и на положение Финляндии. Власть министров упрочилась, и сотрудничество между ними расширилось. После польского восстания была поставлена цель сделать Российское государство единым и неделимым. Если для николаевской системы была характерна централизация, при которой управление окраинами осуществлялось через наместников, наделенных широкими полномочиями, Александр II стремился унифицировать управление западными окраинами империи. С точки зрения автономного положения Финляндии такая перемена была невыгодной, но на практике уступки, которые были сделаны в начальный период правления нового императора, подготовили почву для расширения финляндской автономии. Правда, одновременно были посеяны семена более позднего конфликта: с одной стороны, существовала унифицирующаяся Россия, с другой — отделяющаяся от нее Финляндия.

Французскому историку Алексису Токвилю принадлежит известное высказывание: слабое правительство наиболее уязвимо тогда, когда оно обращается к реформам. Хотя Александр II вряд ли был знаком с этим высказыванием, он и его советники все же решили не рисковать: с началом проведения реформ одновременно активизировалась деятельность полицейского аппарата. Со всей наглядностью это проявилось и в Финляндии. В 1857 г. вновь был учрежден корпус жандармов и начат постоянный контроль за состоянием умов. Одновременно с открытием летом 1863 г. сессии сейма в Хельсинки был организован парад с целью продемонстрировать военную мощь России. Генерал-губернатор Финляндии стал командующим Финляндским военным округом в рамках утвержденной в 1864 г. системы военных округов. В помощь генерал-губернатору в руководство администрацией была введена группа финских генералов, отличившихся на службе в русской армии: Й.М. Норденстам стал вице-председателем хозяйственного департамента сената и ландмаршалом в сейме, Б. Индрениус — сенатором и исполняющим обязанности генерал-губернатора. Кроме того, многие военные стали просто сенаторами.

Александр II был самодержцем, взращенным Сперанским. Он усвоил от своего учителя, что в «чистой монархии», каковой была Россия, могут быть институты консультативного характера, как, например, съезды сословий. Однако монарх, правитель вовсе не обязан был делить власть с ними. Когда Александр II, подтверждая правомочность заверений, что были утверждены и его предшественником, заменил слова «по конституциям» словами «по установлениям» он хотел сделать акцент именно на этом принципе. У Финляндии не было такой конституции, согласно которой власть была бы разделена. Под «принципами конституционной монархии», которым в своей речи на открытии сессии сейма в 1863 г. Александр II обещал следовать, он подразумевал законное управление, а не «революционное разделение власти» между правителем и сеймом. В речи, обращенной как к сенату, так и к земским чинам, он подчеркнул, что Финляндия «заняла место среди наций», управляемых императором России. На практике он был последовательным блюстителем общегосударственных интересов России. Как заметил еще Снелльман, ни по одному из финляндских дел, касавшихся интересов империи, он не принимал решения, не испросив предварительно совета у министров. Это касалось, в частности, финансовой и военной реформ.

34 С 1855 г. выражение «по конституциям» заменяется словами «по установлениям», а с 1881 г. вместо «коренные» говорится «основные законы».

От реформ по сближению к сепаратизму

В середине 1850-х годов Россия вновь начала действовать по той же схеме, что и после войны 1808-1809 гг. Чтобы Финляндия не отдалялась, а, напротив, сближалась с Россией, следовало возместить потери, причиненные войной, и оживить экономику, в особенности пришедшую в упадок торговлю. Еще до заключения мира под руководством Гартмана была разработана программа реформирования как экономики, так и управления. В сфере экономики ставилась цель добиться сбалансирования товарооборота между Финляндией и Россией, устранить ограничения в области кредитования и промысловой деятельности, улучшить состояние транспортной сети (каналы, железные дороги) и провести школьную реформу. В сфере управления основная задача состояла в том, чтобы отставить генерал-губернатора от должности главы гражданской администрации, создать совет, который контролировал бы его деятельность (противовес), и укрепить положение сената, учредив высокооплачиваемые сенаторские должности. Экономические реформы продвигались лучше, чем административные, так как их поддерживал генерал-губернатор Берг. Из числа административных реформ удалось только учредить сенаторские должности и в качестве одного из противовесов генерал-губернатору воссоздать в 1857 г. коллегиальное учреждение при статс-секретаре[30]. Теперь это был уже не просто рабочий орган при министре статс-секретаре, подобный Комиссии финляндских дел, созданной в 1811 г. с тем, чтобы «связать» генерал-губернатора. Позднее Комитет превратился в форум согласования статс-секретарем и генерал-губернатором взаимных интересов, то есть интересов Финляндии и России. В 1880-е годы его значение начало убывать, и из органа согласования он превратился в форум конфликтов.

Программа экономических реформ была обнародована в торжественной обстановке во время посещения императором сената в марте 1856 г. Поначалу реализацией этой программы руководил Гартман, прежде занимавший ведущие позиции в управлении Финляндией и работавший в сотрудничестве с Бергом. О руководящей роли этих двух людей — финских первопроходцев времен Александра II — можно со всей очевидностью судить на примере большого празднества, организованного в Хельсинки весной 1856 г. в связи с окончанием Крымской войны. Основными ораторами на нем выступали именно Берг и Гартман.

Программу реформ задумал и спланировал Гартман, Берг одобрил ее, а Армфельт представил императору. Император во время пребывания в Хельсинки в марте 1856 г. продиктовал ее основные пункты для протокола сената, поэтому сенат именно под руководством Берга и Гартмана мог приступить к ее осуществлению. Так как цель программы состояла в возмещении потерь, причиненных войной, что должно было сблизить Финляндию с Россией, прежде всего следовало оживить торговлю и мореходство. Были предусмотрены также меры в отношении финансов, промышленности, транспорта и школы. Для оживления промыслов следовало устранить, по выражению Гартмана, все «унизительные ограничения». В их числе оказался и указ 1835 г. о торговле между Финляндией и Россией, подготовкой которого в свое время занимался сам Гартман. Политику устранения ограничений по традиции называют либеральной (либерализмом), но Гартман был не либералом, а камералистом. Хотя программа предполагала устранение ограничений (либерализм), в своей основной части это была спущенная сверху, руководимая государством программа реформ, в процессе осуществления которой были использованы привычные бюрократические методы. Еще до сессии сейма в 1863 г. при помощи постановлений, во время подготовки которых обращались за заключениями в различные инстанции, а не только в центральные учреждения и Экономическое общество, были осуществлены пункты, не терпящие отлагательства. В 1859 г. были сняты некоторые ограничения феодального характера в области промысловой деятельности. Созданы сельскохозяйственные школы (в 1858 г. реформировано учебное заведение в Мустиале[31]). Указ о торговле между Новой Финляндией и Россией, который предполагал большую согласованность взаимных товарных поставок, был издан в 1859 г. Новый указ о лесном хозяйстве (1861) устранил ограничения в лесопилении и, что особенно важно, разрешил строительство паровых лесопилен. В отношении развития транспортных путей важнейшим стало решение о начале строительства железных дорог. Первая железная дорога связала в 1862 г. Хельсинки с Хямеэнлинной. Вначале железнодорожную сеть создавали, исходя из транспортных и экономических потребностей Финляндии. И только строительство Петербургской железной дороги было обусловлено военно-стратегическими интересами России. Лишь в период так называемых лет угнетения военные интересы России начали оказывать свое влияние на строительство железных дорог. Тем не менее и Петербургская железная дорога на всем ее протяжении, в том числе участок на территории России, находилась в ведении правительства Финляндии. Ширина колеи, однако, стала такой же, как в России, но железнодорожную сеть Финляндии объединили с российской только во время Первой мировой войны, когда с Финляндского вокзала в Петербурге протянули через Неву железнодорожную ветку, связавшую две магистрали.

В результате этих реформ как промышленность, так и внешняя торговля Финляндии начали быстро развиваться. Особенно быстрым был рост производства и экспорта продукции лесопиления. На втором месте по темпам роста стояли производство и экспорт древесной массы и бумаги. Особенно значительным стал вывоз бумаги в Россию. Начала развиваться и металлообрабатывающая промышленность, однако прогрессу в этой отрасли мешали недостаточные запасы местного сырья. Период с начала 1860-х годов вплоть до Первой мировой войны ознаменовался бурным индустриальным и экономическим ростом. Так, в ценовом выражении внешнеторговый оборот увеличился с 1861-1865 гг. по 1906-1910 гг. в 6,6 раза. Наиболее быстрыми темпами развивались промышленность, торговля и транспорт. Экономическая и промышленная модернизация Финляндии привела к подъему небольшой группы промышленной элиты, состоявшей из представителей как дворянских, так и нетитулованных родов — например, таких как Грипенберги, из которых особенно выделялся военный инженер и сенатор Леннарт Грипенберг (1852-1933).

Программа Гартмана, а также его нового помощника Эмиля Шернваль-Валлена, предполагала помимо ограничения полномочий генерал-губернатора, которого планировали поставить во главе только учреждений, отвечавших за поддержание общественного порядка, усиление положения сената, выделение из него судебного департамента и преобразование его в верховный суд (что не было сделано в 1809 г.). Эта часть программы реформ, однако, натолкнулась на противодействие вначале Берга, а затем его преемника Рокасовского. Влияние генерал-губернатора на внутреннюю политику нисколько не уменьшилось: в сущности, он утверждал назначения не только сенаторов и губернаторов, но и других высших чиновников (часто сам отбирал кандидатов на ту или иную должность), жаловал ордена и другие свидетельства милости императора, а также карал за провинности. Ему принадлежало решающее слово при избрании как ландмаршала, так и председателей сословных коллегий, и, за исключением речи при открытии сессии сейма 1863 г., он занимался подготовкой торжественных речей и зачитывал их от имени императора как при открытии, так и при закрытии сессий.

Когда в сенате приступили к осуществлению программы 1856 г., возникли многочисленные вопросы, касавшиеся законодательства и налогообложения, для разрешения которых, в соответствии с новыми представлениями о конституции, требовалось одобрение их земскими чинами. С этой целью сенат разработал широкую программу реформирования законодательства. Вопрос о созыве сословного собрания (или, как теперь говорили по-фински, о созыве сессии парламента) приобрел актуальность и стал объектом всеобщего внимания. В этой связи особое значение имела речь профессора Ф.Л. Шаумана на празднике, организованном университетом в 1857 г. по случаю коронации. О сословном собрании, созванном в Порвоо в 1809 г., начали говорить как об историческом прецеденте. Р.В. Экман написал картину, изображающую его открытие. Юрьё-Коскинен напомнил присутствовавшим слова Александра I о возведении Финляндии в «достоинство нации».

Преемник Гартмана на посту начальника финансовой экспедиции Фабиан Лангеншёльд вначале высказал идею о созыве сеймовой комиссии. Несмотря на протесты генерал-губернатора Берга, император одобрил эту идею, причем Бергу пришлось подать в отставку. Для успокоения общественных страстей на его место был назначен «кроткий» генерал Рокасовский, пользовавшийся расположением финнов. Комиссия вызвала как в сенате, так и в общественных кругах критические настроения и неприятие: считали, что ее созыв противоречит конституции, и опасались, как бы она не подменила собою сейм. Как говорилось выше, недовольство вылилось в первую в Финляндии политическую демонстрацию, участники которой скандировали лозунг «Да здравствует конституция!». Для нормализации ситуации по предложению Лангеншёльда император дал разъяснение, согласно которому задача комиссии состояла лишь в подготовке дел для будущей сессии сейма. Это подействовало успокаивающе на настроения, и, когда Рокасовский приехал в Хельсинки с обещанием созвать сессию сейма, страсти окончательно улеглись.

Созыв сейма все еще оставался проблематичным ввиду международного положения и ситуации в России. Разрешение на созыв сессии сейма в Финляндии сделало бы более настойчивыми требования учредить аналогичный орган в России. Остроту этой проблемы по инициативе финляндских советников пытались сгладить, доказывая как императору, так и общественности (через российскую печать), что в Финляндии речь шла не о собрании, подобном сессии шведского риксдага, но лишь об отвечавшем традициям монархии сословном съезде, консультативном по своему характеру. Генерал-губернатор Берг считал, что на императора попусту оказывают давление, и не видел ничего крамольного в том, чтобы позволить финнам проводить сословные собрания, коль скоро таковые проводились и в Лифляндии. Влияние скандинавизма[32] ощущалось также в Финляндии. Война породила идеи нейтралитета и мечты о флаге (своем торговом флаге). Ситуация в Польше обострилась, и Финляндию сравнивали с нею. Даже император Александр II называл Финляндию «маленькой Польшей». Когда вспыхнуло польское восстание, в Петербурге ситуацию в Хельсинки расценили как критическую — настолько, что подумывали об объявлении в Финляндии военного положения. В итоге все же было принято компромиссное решение: открыть сессию сейма, но одновременно продемонстрировать военную мощь России, организовав в Хельсинки парад. К тому же ко времени открытия сессии на случай возникновения беспорядков вблизи мест сбора делегатов было выставлено военное охранение. (В интересах безопасности вначале сессию собирались провести в Выборге. Решающим для выбора в пользу Хельсинки стало мнение генерала Норденстама, считавшего, что проведение сессии сейма в Выборге дало бы повод говорить, что она работает под пушками.) Как церемония открытия сессии, так и сами заседания прошли под контролем генералов Рокасовского и Норденстама, а также помощника министра статс-секретаря, подпоручика Шернваль-Валлена, без особых помех. (Шернваль-Валлен был своего рода эмиссаром Армфельта.) Единственным камнем преткновения стали споры относительно права представительства для финнов, находившихся на службе в России.

Поскольку к визиту императора в сенат в 1856 г. было приурочено представление программы развития экономики, финляндские советники (Армфельт, Снелльман) намеревались заодно представить и ту политическую программу, которую Берг отклонил ранее, в том же 1856 г. Император пообещал, что некоторые пункты в конституционных законах, которые не отвечали новому положению Финляндии, будут пересмотрены: это касалось расширения прав земских чинов на контроль за исполнением бюджета, восстановления их права законодательной инициативы, созыва сессий сейма, которые стали бы регулярными.

Программа реформ 1856 г. в протоколе сената

Как в исследованиях по истории Финляндии, так и в школьных учебниках Александра II титулуют не иначе как либералом. Даже на страницы авторитетных диссертаций проникло утверждение, что либерализм пришел в Финляндию потому, что Александр II был либералом. После упоминания о его восшествии на престол в основном далее излагают следующее: при посещении Хельсинки весной 1856 г. он продиктовал для протокола сената широкую — либеральную по своей сути экономическую программу. Программа включала лишь пять в общих чертах изложенных пунктов, но зато была важной. В соответствии с ней сенату надлежало вносить предложения о содействии развитию торговли и мореходства с целью устранения ущерба, причиненного войной; о содействии развитию промышленности; об открытии школ в сельских общинах; учредить комитет, который занимался бы вопросами развития транспортных связей, и вносить предложения о повышении окладов чиновникам.

На программу ссылаются как на «важную», но нигде не говорится, откуда и каким образом возникла «столь важная» программа. Читатель может подумать, что император вынул ее из собственного кармана прямо в сенате или написал в санях на пути из Петербурга в Хельсинки. Конечно же, все было не так. Выработке программы предшествовал долгий и кропотливый процесс подготовки, в котором принимали участие многие талантливые государственные мужи того времени во главе с Л.Г. фон Гартманом, Александром Армфельтом и генерал-губернатором Бергом. Главным идейным вдохновителем программы был, собственно говоря, Гартман, которого характеризовали в Финляндии как крайнего консерватора. Итак, эту дальновидную программу реформ, о которой пишут как о либеральной, подготовили главным образом консервативные представители старой системы! Мало кому приходит в голову, что, например, Гартман был весьма гибким политиком и умел быстро приспосабливаться к новым условиям и что на этом этапе он отнюдь не потерял желания и способности разрабатывать программы в духе времени. С Гартманом на подготовительной стадии сотрудничал Казимир фон Котен, также снискавший славу убежденного консерватора. К работе над программой были привлечены такие водные сенаторы, как Меллин и Рихтер. В Петербурге Армфельт читал и правил проекты, а также загодя представлял их императору. Собственно, процесс подготовки программы, этап за этапом, начиная с первых проектов Гартмана и до окончательного варианта на французском языке, рассмотренного и утвержденного Бергом, можно со всей наглядностью проследить по документам из собрания Армфельта.

Проект программы реформ был значительно шире окончательного ее варианта, продиктованного для протокола. Предполагалось провести также политическую реформу, в особенности в административной сфере: выдвигалась цель отставить генерал-губернатора от гражданской администрации или, по крайней мере, назначить некий совет старейшин в качестве органа контроля за его деятельностью. Судебный департамент сената должен был быть преобразован в самостоятельное учреждение — верховный суд. В результате положение сената настолько бы укрепилось, что находившийся в Петербурге Комитет при статс-секретаре финляндском мог быть упразднен. Вице-председатель хозяйственного департамента фактически стал бы премьер-министром, экспедиции были бы преобразованы в департаменты, подобные министерствам. Но эта административная реформа «рассыпалась» из-за сопротивления генерал-губернаторов, Берга и его преемника Рокасовского. Они не желали мириться с ограничением собственной власти, а также были против «ревизоров», которые контролировали бы их деятельность.

Для претворения обещаний в жизнь были учреждены два комитета (в обход сената и генерал-губернатора). Первый, председателем которого стал Норденстам, должен был разработать новый Сеймовый устав и Форму правления. Второй (председатель — сенатор Кронстедт) — осуществить реформу учреждений центральной администрации. Главными идеологами работы комитетов являлись профессора Й.Ф. Пальмён и Й.Я. Нордстрём, а также сенатор Олаф Брунер. Таким образом, при подготовке доклада о Форме правления, основу которого составили Форма правления 1772 г. и Акт 1778 г. о соединении и безопасности, использовано учение Нордстрёма и Пальмёна о финляндском государстве, хотя употреблять слово «государство» применительно к Финляндии еще избегали: согласно § 1 доклада, Великое княжество Финляндское являлось частью Российской империи и было неразрывно связано с императорской властью в России, но им управляли в соответствии с собственной конституцией и собственными законами. Еще в 1819 г., после чего в начале 1840-х годов в комитете по кодификации законов ставили целью принятие Формы правления, которая основывалась бы на Форме правления времен Густава III и была бы приведена в соответствие с новым статусом Финляндии как автономного княжества в составе Российской империи.

Реформа административного аппарата была нацелена на то, чтобы поставить генерал-губернатора только во главе вооруженных сил и органов по поддержанию общественного порядка, преобразовать судебный департамент сената в самостоятельный орган, верховный суд, и учредить коллегии в качестве подготовительных органов, подчиненных хозяйственному департаменту. (Армфельт и Шернваль-Валлен даже планировали назначение в Финляндию наместника, которым стал бы кто-нибудь из русских великих князей.) Проект реформы, по существу, был весьма консервативным: ведь его идеологи представляли историческую школу[33]. Речь шла о шведской густавианской системе, которая так до конца и не была введена в Финляндии в 1809 г. В Финляндии упорно держались за коллегиальную систему управления, в то время как в Европе перешли к министерской системе и даже в метрополии, в России, были учреждены министерства. К тому же представительный орган оставался четырехсословным. Консерватизм был обусловлен не только тем, что реформаторы принадлежали к исторической школе, как было упомянуто выше, но также страхом перед русским влиянием. В частности, опасались, что Финляндия попадет в орбиту министерской системы. Это наглядно обнаружилось, когда в 1867 г. депутаты от дворянского сословия отвергли предложение помещика Шателовица: тот хотел, чтобы в сенате была введена эффективная система департаментов.

Но в обострившейся ситуации второй половины 1860-х годов (в 1866 г. Каракозов предпринял покушение на императора Александра II) даже консервативные цели, подобные вышеупомянутым, были «излишними». Узнав о готовившейся реформе административного аппарата, генерал-губернатор Рокасовский счел нужным вмешаться в дело и обвинить комитет в «сепаратизме», а также в попытке ослабить положение генерал-губернатора. В результате реформы были похоронены, реформа административного аппарата — в том числе со ссылкой на нехватку денежных средств. Но хотя основная структура сената сохранилась в прежнем виде и в 1857 г. было введено пожизненное пенсионное содержание сенаторов (по их собственной инициативе), как в самом сенате, так и в широких общественных кругах сенат начали считать «современным правительством», хотя еще и не парламентским. В газетах писали о «министрах» и их портфелях; аналогичным образом поступал даже русский генерал-губернатор, представляя вновь назначенных сенаторов. Регулярная деятельность сейма и проведение вышеупомянутой программы реформ также способствовали усилению роли сената и росту самосознания его членов. В докладе по вопросу о Форме правления сенат был приравнен к Государственному совету Швеции. Говорилось о том, что ему следовало бы позволить давать заключения по всем делам, поступающим на рассмотрение императора. Когда при обсуждении в 1867 г. нового закона о печати обнаружилось, что сенат возомнил себя органом, подобным Государственному совету, Александр II счел необходимым напомнить, что он не является таковым и, следовательно, император не нуждается в его рекомендациях по управлению Финляндией. Однако в действительности сенат повел себя так, как если бы он был Государственным советом. Он представлял императору свои соображения по тем или иным вопросам (хотя император об этом вовсе не просил) и учреждал комитеты.

Из числа проектов реформ был осуществлен лишь один — касавшийся введения нового Сеймового устава. Его утвердил император в 1869 г. Это был первый и единственный изданный именно для Великого княжества Финляндского основной государственно-правовой акт. Императору было бы сложно не утвердить его, поскольку он уже пообещал созывать сессии сейма через строго установленные промежутки времени и для этого земским чинам потребовалась бы какая-либо инструкция. Российской общественности дело было представлено так, будто речь шла только о кодификации и новом издании старого Устава от 1617 г. Обещание вернуть сословиям «право законодательного почина», данное Александром II еще в 1863 г., не выполнялось вплоть до 1886 г. ввиду вышеупомянутых сложностей общеполитического характера. Прокурор Пальмён добился одобрения проекта генерал-губернатором Адлербергом, прибегнув к искусному объяснению, согласно которому речь шла не более как о праве подавать прошения, которым земские чины и без того уже обладали, но право законодательной инициативы в свою очередь способствовало бы росту самосознания депутатов.

При том что политическая система Финляндии по своей форме осталась прежней, четырехсословной и коллегиальной, по своему содержанию она постепенно превращалась в либеральное гражданское общество. В начале XX в. в Финляндии его уже повсеместно стали считать классовым обществом. Уже в Сеймовом уставе 1869 г. был зафиксирован принцип, в соответствии с которым земские чины представляли весь народ. На рубеже веков границы между сословиями утратили былую четкость. Это нашло выражение прежде всего в росте численности городского населения, который наметился еще до парламентской реформы 1906 г. Сословные привилегии начали поэтапно устранять. Но наиболее быстрыми темпами происходил распад сословного общества на более низком уровне — на уровне коммунального и городского управления (реформы 1865 и 1873 гг.). Важными шагами в этом направлении стали также отмена регламентации феодального характера в сфере промысловой деятельности (закон 1879 г.), отказ от института рустгалтеров, устранение ограничений на владение фрельсовой землей (1864).

Хотя цель преобразований, начатых в 1856 г., состояла в том, чтобы сблизить автономное княжество с Россией, в сущности их проведение стимулировало развитие сепаратистских тенденций в Финляндии. Программа реформ, проводимая в Финляндии, в целом отличалась от той, которая осуществлялась в России, не считая закона о воинской повинности. С другой стороны, российские земская и судебная реформы не имели аналогов в Финляндии. (В сельских общинах Прибалтики земская реформа прошла.) Регулярно собиравшиеся сессии финляндского сейма приступили к решению законодательных вопросов, накопившихся во множестве за период с 1809 по 1863 г., и в результате вывели Финляндию на путь развития, отличный от российского. И это несмотря на то, что сейм держали под строгим контролем генерал-губернатора и министра статс-секретаря, с одной стороны, и сената, своего рода проверяющей «верхней палаты», — с другой.

Россия и Финляндия развивались в разных направлениях, но ведь и отправные точки были различными. Хотя в принципе уже император Александр II стремился с помощью своих министров привести издававшиеся для Финляндии законы в соответствие с общероссийским законодательством, на практике контроль со стороны министров ужесточился только в конце столетия. Еще во времена царствования Александра II сейм функционировал так, как если бы Финляндия состояла только в династической унии с Россией, и не более того. Как заметил немецкий исследователь Роберт Швейцер, каждым законом, который император позволил сейму издать в соответствии с конституцией, Россия но существу делала одностороннюю и бесповоротную уступку Финляндии в пользу ее особого положения. Законодательная реформа, проведенная через сейм, была и широкой, и значительной. Помимо уже упомянутых реформ (реформа местного управления, устранение регламентации феодального характера в сфере промысловой деятельности, принятие нового Сеймового устава) были изданы новый Церковный устав и Уголовное уложение, было запрещено самогонокурение (гнать самогон не разрешалось даже для домашнего употребления). Утверждение Уголовного уложения, однако, отложили до 1894 г., поскольку оно стало предметом споров в масштабах империи и, по существу, явилось первым важным общегосударственным законом.

Единственной из числа крупных российских реформ, распространившихся на Финляндию, была военная реформа, но и в процессе ее осуществления (на основании закона 1878 г.) Финляндия оказалась явным исключением. Хотя военная форма, инструкции, калибры винтовок и язык приказов были одинаковыми, единственным органическим связующим звеном с Россией был генерал-губернатор, который одновременно являлся командующим вооруженными силами Финляндии и командующим Финляндским военным округом. Но как офицеры, так и рядовые должны были быть гражданами Финляндии, и войска запрещалось выводить за пределы Финляндии (это предписание не касалось гвардейского батальона). Александр III, однако, нарушил этот пункт закона, приказав финляндским частям прибыть на маневры в Красное Село[34].

Наиболее важными реформами, отличавшими Финляндию от России, были тем не менее экономические, прежде всего денежные реформы (1865 и 1867), а также таможенное регулирование. При проведении двух денежных реформ решающее слово принадлежало министру финансов России М.Х. Рейтерну, с которым у представителей Финляндии в Петербурге — министра статс-секретаря Армфельта и его помощника Шернваль-Валлена — сложились хорошие, доверительные отношения. (Реформу 1865 г. провели вопреки желанию императора и генерал-губернатора Рокасовского.) На основании этих реформ в Финляндии была введена собственная денежная система (до этого с 1840 г. денежная система Финляндии была привязана к российской). Поскольку Финляндия использовала также собственные, отличные от российских, таможенные тарифы и проводила собственную таможенную политику, она все больше сближалась с западноевропейской экономикой, становясь ее составной частью, сохраняя, однако, в России рынки сбыта некоторых важных товаров. Во многих крупных торговых городах за границей Финляндия имела своих торговых агентов.

Эти экономические меры еще больше усиливали то отдаление «подданных» Финляндии и России друг от друга, которое наметилось в первой половине столетия. Уже тогда как следствие постановлений, регулировавших миграционные процессы, родилось особое «финляндское подданство», из которого затем развилось «финляндское гражданство». В условиях сословного общества основой для этого послужило то, что в Финляндии существовали сословные и цеховые корпорации, наделенные иными правами, чем аналогичные институты в России. Таким образом, финнам было нелегко вступить в русские купеческие гильдии; еще сложнее было «проникнуть» русским в Финляндию. (Так, финляндские должностные лица в конце века парировали обвинения русских в сепаратизме ссылками на то, что большая часть ограничений, касавшихся русских в Финляндии, была установлена правительством России.) Свидетельством незначительной миграции русских в Финляндию является и то, что только в 1858 г. в России сочли необходимым выработать особое постановление о переезде дворян и представителей других привилегированных сословий в Финляндию. Показательно, что к началу Первой мировой войны русскоязычное население в Финляндии составляло около 0,2%, в то время как, например, в городах Эстонии доля русскоязычного населения равнялась 11,9%.

Противодействие Рокасовского реформам привело к его отставке. (Армфельт и Шернваль-Валлен решающим образом повлияли на смену генерал-губернатора.) На пост генерал-губернатора был назначен Н.Вл. Адлерберг (брат А.Вл. Адлерберга, занимавшего пост министра двора[35]), пользовавшийся расположением императора. В его лице финны получили своего рода наместника, державшего свой двор в Хельсинки. По властным полномочиям и положению он был последним из генерал-губернаторов, способных противостоять министрам империи, даже военному. Поскольку он, как находившийся долгое время вне пределов Финляндии, не был знаком с ее условиями и системой правления и на закате своей карьеры не отличался хорошим здоровьем (в 1872 г. с ним случился удар), министр статс-секретарь Армфельт и в особенности его помощник Шернваль-Валлен получили возможность серьезным образом влиять и на канцелярию генерал-губернатора. Через нее им удалось провести ряд важных реформ по укреплению финляндской автономии, в частности реформу 1869 г. по принятию нового Сеймового устава, реформу 1877 г. о переходе на золотой стандарт и закон 1878 г. о воинской повинности. Адлерберг, как и все другие генерал-губернаторы, в качестве основной ставил цель усилить связь Финляндии с империей, но, в отличие от методов, которыми пользовались некоторые из его предшественников или преемников, его методы были мягкими и цивилизованными; с его точки зрения, финнов следовало «русифицировать», в частности приобщая их к русской культуре. Вместе с тем он руководил репрессиями, начатыми в конце 1860-х годов, и внимательно следил за тем, чтобы «нелояльным», например тем, кто подписал прошение о свободе печати, было отказано в должности.

Рождение нации

Благодаря Крымской войне и ее исходу, послевоенному восстановлению и реформам, созыву январской парламентской комиссии и демонстрации, а также началу регулярной парламентской деятельности в Финляндии появилась общественно-политическая жизнь с партиями, газетами, объединениями и клубами. Если император Александр I создал Финляндию — политическую общность, государство, а Г.М. Армфельт надеялся, что финны сами наполнят его содержанием, создадут нацию, то фактически только теперь, с окончанием Крымской войны, эта надежда Армфельта стала реальностью. Некоторые исследователи народных движений в Финляндии пришли к заключению, что именно эти движения создали финскую нацию.

Однако во время войны деление на партии оставалось прежним: шведофилы и русофилы, но это деление стало более четким и обрело новые оттенки. Война породила понятие «бескровные» и идеи о нейтралитете и собственном флаге как его символе (прежде всего в буржуазных кругах прибрежных городов). По мнению Хуго Пиппинга, здесь следует искать корни финляндского либерализма. Газета «Гельсингфорс дагблад», выходившая на шведском языке и ставшая главным печатным органом либералов, в 1863 г. открыто заявила, что Финляндия должна стремиться к тому, чтобы стать нейтральной. Это, а также то, что в либеральной печати Россию обыкновенно называли «чужой страной», до крайности раздражало неопатриотические и славянофильские круги России.

Идея о нейтралитете все же была вполне понятной и естественной с той точки зрения, что в ходе Крымской войны едва не был уничтожен торговый флот Финляндии. Кроме того, большие экономические потери понесли прибрежные города, которые подверглись артобстрелам англо-французского флота. Содержание понятия «нейтралитет» тогда еще не устоялось и существенно отличалось от его более позднего толкования. Нейтралитет, как это видно из статей газеты того периода, рассматривался прежде всего как некая территориальная демилитаризация, весьма понятным конкретным примером чего были Аландские острова. В Европе также было много аналогичных примеров, например Савойя, ставшая частью Франции в 1860 г. Правда, сама «Дагблад» приводила в пример такие страны, как Швейцария и Бельгия.

Хотя идея, как отмечалось, получила резкое осуждение в России, ее продолжали отстаивать в либеральных кругах Финляндии. Так, она вновь стала актуальной в период политического кризиса, возникшего между Англией и Россией в 1885 г. (так называемый афганский вопрос).

«Бескровным» противостоял лагерь «лояльных» (Топелиус, Снелльман). В качестве нового фактора возник вопрос о языке и о Финской партии. Поскольку предпочтение, отдаваемое финскому языку, было еще до этого — как мы видели выше — феннофильством, связанным с общегосударственными обстоятельствами, под духовным влиянием Снелльмана оно трансформировалось в политическое фенноманство. Одновременно правительство России, вначале не без явного влияния генерал-губернатора Берга, стало поддерживать это политическое фенноманство как противовес скандинавизму и шведофильству. К императору направлялись депутации от крестьян с прошениями повысить статус финского языка, и император выходил к посланцам народа. Свидетельством высочайшего расположения к простому люду, говорившему на финском языке, стало посещение императором Финляндии, в частности местечка Парола, летом 1863 г. Тогда было издано постановление о придании финскому языку (в течение 20 лет) равного со шведским статуса. Лидера фенноманов сделали сенатором, начальником финансовой экспедиции. О поддержке правительством России Финской партии как о четкой политической линии можно судить, в частности, уже по жандармским рапортам конца 1860-х годов.

Таким образом, сформировались основные партии — либералы и фенноманы. Главными печатными органами либералов были издававшиеся на шведском языке «Гельсингфорс дагблад» (либералов даже называли «дагбладцами») и затем «Нюа прессен». Главным печатным органом фенноманов — «Суометар» (с 1869 г. «Ууси Суоми»), Но одними из наиболее лояльных и тоже радевших за дело феннофильства были также газеты, выходившие на шведском языке, такие, как «Литтературблад», издававшаяся Снелльманом, или «Гельсингфорс моргонблад». Либералы делились на ультра и умеренных. Они расходились главным образом во взглядах отно-сительно положения Финляндии. Ультра поддерживали теорию унии, а умеренные, как и, в частности, Снелльман, считали Финляндию территорией, подвластной Российскому государству. Теорию унии изложил Лео Мехелин в своей брошюре «Précis du droit public du Grand-duché de Finlande» (1886), a теорию «подвластной России территории» (lydland) — Роберт Германсон (Hermanson) в работе, посвященной вопросам. Брошюра Мехелина оказала значительное влияние в странах Западной Европы, в которых ее широко распространяли. Когда К.Ф. Ордин с разрешения Мехелина перевел ее на русский язык, снабдив собственными критическими комментариями, она стала «первым выстрелом» в спорах между русскими и финнами, касавшихся правовых вопросов и длившихся на страницах печати десятилетия.

На практике несходство политических линий наиболее отчетливо проявилось при подготовке закона о воинской повинности, а затем в программе Либеральной партии и критических замечаниях к ней Снелльмана. Радикальное крыло Финской партии, которое возглавил Лаури Кивекяс, получило наименование «красное фенноманство». Как реакция на его радикальный активизм из числа либералов сформировалась Шведская партия, сосредоточившая свое внимание на обеспечении статуса шведского языка.

Эти языковые партии были основными вплоть до 1890-х годов, когда вначале Финскую партию стали покидать радикальные либералы («младофинское направление»), и затем в 1899 г. родилась на совершенно иных основах новая, третья партия — Рабочая партия Финляндии, с 1903 г. (съезд в г. Фореса) Социал-демократическая партия Финляндии (СДПФ). Начиная с 1890-х годов на политическом пространстве в Финляндии главенствовали три основных вопроса: языковой, русский и социальный. Рабочая партия родилась в равной степени под влиянием либерализма и индустриализации. С отказом от цеховой системы наемные работники лишились законной защиты своих прав. Поэтому на первом этапе рабочего движения, который возглавил заводчик фон Вригт и который носит его имя, основной целью стало устранение этого недостатка. Хотя Юрьё-Коскинен десятилетием раньше уверял, что социалистические учения никогда не проникнут в Финляндию, он ошибся: они пришли — из Германии через Швецию — в формулировках Карла Каутского и с ними пришло учение о классовой борьбе. Однако как социальные, так и политические условия повлияли на то, что социализм К. Каутского не прижился в Финляндии.

В Финляндии социал-демократическая партия обрела весьма своеобразный характер: ее сторонниками и членами по большей части были безземельные крестьяне, а «русский вопрос» в сочетании с борьбой за законные права наложил явный отпечаток на ее практическую политику.

Важными очагами просвещения народа и развития организационной культуры стали рабочие объединения и рабочие дома, которые создавались почти в каждой волости. В них законопослушные и просвещенные политики набирались опыта для последующей работы в коммунальных органах и сейме. В частности, даже В.И. Ленин отмечал просвещенность рабочих Финляндии и ставил их в пример русским рабочим.

Не только рабочие, но и крестьяне и другие слои народа создавали свои объединения. В результате Финляндия быстро превратилась в своего рода «страну обетованную» объединений. Особенно бурно процесс создания различных объединений протекал в 1870-е годы, что отчасти было связано с подъемом фенноманства. В 1875 г. было основано Общество народного просвещения как центральный орган объединений фенноманского движения. Его филиалы открылись по всей стране. Кроме того, в качестве местных организаций Финской партии были созданы финские общества, которые — по примеру рабочих организаций — строили свои клубы. Идейно близкими финским обществам были общества молодежи, хотя официально они не преследовали политических целей, ставя перед собой лишь задачу воспитания «порядочных граждан». Процесс создания обществ начался с провинции Похьянмаа под руководством Сантери Алкио и в 1890-е годы расширился до масштабов собственно движения. В 1912 г. насчитывалось уже 1002 общества. Под влиянием Алкио они обрели младофинскую и конституционалистскую политическую окраску, в особенности в так называемые годы угнетения.

В Финляндии объединения существовали уже в XVIII в., но их было немного, и они, как, например, известное общество «Аврора»[36], копировали международные образчики. После присоединения Финляндии к России чиновничество пыталось контролировать публичные дискуссии при помощи своего рода полуофициальных организаций, таких, как, например, общества распространения Библииили Финское экономическое общество. Начиная с 1830-х годов создавались национально-патриотические объединения, стремившиеся, по существу, упрочить государственную связь Финляндии с Россией (например, Финское литературное общество, Финское общество любителей искусства). И только с 1860-х годов под руководством либерально мыслящей интеллектуальной элиты начался широкий процесс создания объединений, ставивших своей целью подготовить народ к тому, чтобы он был способен «помочь самому себе» (различные просветительские общества). Тогда же возникли добровольные пожарные команды как организации полувоенного образца, поскольку их члены были воодушевлены идеей Гарибальди, но в них также прививали навыки самоуправления. В то время как городская интеллигенция создавала объединения «сверху» для проведения собственных интересов, начался также процесс создания объединений «снизу»; объединения, возникшие таким путем, выдвигали ясные требования проведения реформ (общества трезвости и различные женские организации).

Важной составной частью народных движений стало кооперативное движение, основателем которого в Финляндии был исследователь в области агрикультуры, политик Ханнес Гебхард (1864-1933). О начале кооперативного движения он возвестил в 1899 г. Основная цель движения состояла в том, чтобы поднять «нравственный и духовный уровень малоимущих слоев народа». Оно должно было созидать новое как в экономическом, так и в социальном смыслах. Как кооперативная деятельность, так и вообще просвещение народа в Финляндии того времени имели свое политическое измерение: кооперативное движение также способствовало укреплению «оборонительного фронта финнов» против России. Юридическую основу движения заложил закон 1901 г. о кооперативной деятельности, которой были охвачены потребление, производство, торговля, банковская деятельность и сельское хозяйство. В Финляндии кооперативное движение развивалось быстрее, чем в других странах. Уже через пять лет после принятия закона кооперативная торговля объединяла 50 тыс. человек, кооперативные кассы — 5 тыс., кооперативные маслозаводы — 30 тыс. Однако после бурного начала рост через некоторое время явно замедлился.

От фаворитизма к министерской бюрократии

Путь к конфликту между «правительством» Финляндии (сенат — сейм) и правительством России (император и его министры), известному как «годы угнетения», начался, по существу, в период «либерального» правления Александра II. Хотя в администрации Финляндии все еще процветал персональный фаворитизм — управление при посредничестве влиятельных министров статс-секретарей и генерал-губернаторов — Россия начала превращаться в бюрократическое, руководимое министрами единое государство. Польское восстание 1863 г. стало основной причиной того, что был взят на вооружение лозунг о «единстве и неделимости» России и было выдвинуто требование «Россия для русских». Славянофильство, в прошлом выступавшее с оппозиционных позиции, начало обретать статус официальной идеологии. Известным пропагандистом русофильства стал редактор «Московских ведомостей» М. Катков. Отдельно управляемые наместничества ликвидировались одно за другим. После восстания 1863 г. Польша утратила не только свою автономию, но и название (территория стала именоваться «Привисленский край»[37]. Прибалтийское генерал-губернаторство[38] было упразднено в 1876 г., Кавказское наместничество — в 1881 г.

Одновременно с ростом в Финляндии значения и авторитета сената в процессе подготовке реформ также и в России министры, в особенности такие «ключевые», как министр финансов, министр внутренних дел, военный министр и министр юстиции, упрочили свое влияние и поднялись на более высокую ступень власти в сравнении с генерал-губернаторами. К тому же действия министров стали более согласованными. В добавление к комитету министров в том же году, когда было воссоздано учреждение при статс-секретаре финляндском (1857), был образован особый совет министров[39]. Финляндский министр (министр статс-секретарь) не входил ни в этот совет, ни в комитет министров (в отличие от министра статс-секретаря польского, который был членом комитета министров). И хотя совет министров не являлся Советом министров во главе с премьер-министром (такой орган был создан в России только в 1905 г.), уже начиная с 1870-х годов министры начали вести себя в большей степени как члены Совета министров. Так, число отдельных, до этого обычных, прямых представлений императору с изложением позиций, противостоявших точкам зрения других министров, убывало. Возросла роль Государственного совета при подготовке законов и как органа, координирующего законодательство (правда, во времена Александра III центр тяжести сместился к комитету министров). Но министр статс-секретарь финляндский не являлся членом Государственного совета, что, по существу, предполагала его должность. В нем «голос Финляндии» использовали лишь некоторые министры статс-секретари (как персональные члены) и бывшие генерал-губернаторы. Канцелярская администрация, которой отдавал предпочтение и которую развивал Николай I, утратила свое значение. Это проявилось, в частности, в ослаблении влияния личной канцелярии императора, что одновременно означало также ослабление положения «Финляндской канцелярии».

Как уже отмечалось, еще Александр II ясно дал понять, что он не принимал решения ни по одному из финляндских дел, затрагивавших интересы империи, не заслушав мнения своего соответствующего министра. Со всей очевидностью это обнаружилось при подготовке как денежных реформ, так и закона о воинской повинности. Эти наиважнейшие финляндские и общероссийские дела все чаще начали решать под руководством императора на «особых совещаниях» (в своего рода ad hoc — штабах), на которых в качестве представителей Финляндии присутствовали ее министр (министр статс-секретарь) и генерал-губернатор, а также соответствующие министры от России. Все чаще на этих совещаниях представители Финляндии терпели поражение от российских министров.

Вмешательство российских министров в финляндские дела происходило в форме откровенного давления как на сенат, так и на сейм, которым в итоге приходилось уступить. За одним представлением депутатам сейма следовало другое и так до тех пор, пока они не понимали, что всего разумнее уступить, как, например, при обсуждении воинского уголовного уложения, общего уголовного уложения, закона о наказании за разглашение государственной тайны, а также вопросов, касавшихся приведения в исполнение в Финляндии решений российских судов. Генерал-губернатор более не хотел, а министр статс-секретарь не мог противостоять нажиму со стороны министров, коль скоро император не оказывал им поддержки. Со всей определенностью по этому поводу высказался К. Эрнрут после ухода в отставку. В царствование Александра III фон Ден еще раз оказался способен оказать сопротивление министру просвещения (в вопросе о русских школах), но при Николае II даже эта победа обернулась поражением. Единственно, что мог министр статс-секретарь, так это получить принципиальное решение императора до того, как министр сделает свое заключение. Но император более так не поступал; он был солидарен со своими министрами. Усиление влияния российских министров на финляндские дела обрело юридическую форму и получило подтверждение в 1891 г., когда император принял решение о том, что все доклады по поводу законов и других вопросов, имевших общегосударственное значение, до их представления следовало направлять на заключение соответствующему министру. (Гейден считал, что это касается всего, что исходит из Финляндии, но фон Дену удалось свести его первоначальную точку зрения к вышеупомянутой форме.) Поскольку одновременно был распущен Комитет при статс-секретаре финляндском, то советниками по финляндским делам, таким образом и формально, в обход министра Финляндии стали российские министры. Будучи министром статс-секретарем, фон Ден стремился быть и своего рода последним наместником, создавая атмосферу доверительных отношений с императором. При Александре III он в этом отчасти преуспел, хотя ему и не удалось близко сойтись с министрами (исключение составляли С.Ю. Витте и Великий князь Михаил). Его целью было устранить «факторы трения», более всего раздражавшие общественное мнение России, помимо всего прочего, путем разрешения вышеупомянутых вопросов — таможенных, касавшихся денежного обращения и почтовой связи, а также устранения различных ограничений, установленных для граждан России в Финляндии, в частности, на владение собственностью и занятие промысловой деятельностью. В отношении статуса Финляндии фон Ден разделял точку зрения Александра III — в Финляндии действовали прежние основные законы, но она не была отдельным государством. Он защищал, и успешно, свою точку зрения в так называемом комитете Бунге на протяжении всего царствования Александра 111, но с восшествием на престол Николая И отдел кодификации Государственного совета, который должен был подготовить проведение кодификации законов в масштабах всей империи, взял верх.

Александр III в финляндской политике проводил прежнюю главную линию, но делал акцент не на конституционном, а на патерналистском монархизме. Поскольку он видел опору императорской власти в России в сословиях, дворянстве и крестьянстве, то он узаконил и в Финляндии как основные права (основные законы), так и сословные собрания (сейм) и согласился с возвращением земским чинам права законодательной инициативы (1886). После восшествия на престол Александр III подписал по представлению Шернваль-Валлена монаршие заверения без каких бы то ни было осложнений, но отказался считать Финляндию отдельным от России государством, у которого помимо собственных государственных институтов, как-то: армия, почтовое ведомство — могли быть также свои денежная система и таможенные тарифы. Эту точку зрения он ясно изложил и собственноручно внес в доклад сената (1889) по вопросам таможенных пошлин, денежного обращения и почтовой связи, задав, не без иронии, вопрос: входит ли Россия в Финляндию или Финляндия в Россию? Разработка этой «программы русификации» времен Александра III и ее осуществление были начаты по воле императора, который «вдруг спохватился», обнаружив, что финны, в особенности сенат, считали свою страну отдельным от России государством. Решающим вопросом, по мнению императора, стал таможенный. Когда после издания в 1885 г. в России таможенного устава финны попытались было установить на русские изделия таможенные пошлины в Финляндии, император решительным образом запретил это. В соответствии с точкой зрения императора почтовое ведомство Финляндии поставили в подчинение министру внутренних дел России (1890) и начали подготовку к проведению унификации в армии (которая в 1878 г. не была доведена до конца). Однако унификация финляндских и российских таможенных тарифов натолкнулась на сопротивление промышленных кругов России и привилегии г. Тампере (Таммерфорс), остававшиеся в силе вплоть до 1905 г., а унификация денежной системы — опять-таки на финансовые проблемы России.

Назначения на министерские посты, произведенные в начале царствования Александра III, были не слишком благоприятны для автономного развития Финляндии. После М.Х. Рейтерна министром финансов стал Н.Х. Бунге, Д.А. Милютина на посту военного министра сменил П.С. Банковский, министра иностранных дел А.М. Горчакова вытеснил Н.К. Гире. В высшем руководстве Финляндии тоже произошла почти полная смена кадров. Генерал-губернатором стал Ф.Л. Гейден, авторитет которого среди министров уже не был столь же высок, как у его предшественников. Вскоре после назначения на пост генерал-губернатора Гейден, опираясь на своего помощника (К. Якубова), разработал широкую программу, в которой ощущалось влияние славянофилов (в частности, Н.Я. Данилевского). В соответствии с ней он приступил к планомерному и целенаправленному проведению «политики русификации», основной упор в которой был сделан на политике в области языка и школы. Позитивное отношение к финскому языку привело к понижению статуса шведского языка и высвобождению пространства для русского языка; финский язык, уровень развития которого был достаточно низким, не представлял опасности для русского языка. На этой линии Гейдена, в основе которой лежал принцип «разделяй и властвуй», строилось также тесное сотрудничество между ним и Финской партией (Юрьё-Коскинен). (Бобриков, ставший впоследствии генерал-губернатором, считал, что Гейден положил начало той новой линии, которой он и сам следовал. Но, как мы имели возможность убедиться, Бобриков ошибся, так как «линия Гейдена» присутствовала уже в жандармских рапортах 1860-х годов.) Гейден помимо Юрьё-Коскинена ввел в сенат также лидера либералов Мехслина, в противовес первому (правда, только в качестве помощника начальника финансовой экспедиции). Хотя в политике в области языка Юрьё-Коскинен и Мехелин преследовали абсолютно противоположные цели, в отношении правового положения Финляндии их взгляды в основном совпадали. Когда вице-председателем хозяйственного департамента стал «доброжелательный оригинал», генерал от артиллерии (изобретатель подводной лодки) Форселлес, а немного позднее (1885) фон Ден — другой офицер, так же, как ион, служивший в России и прекрасно владевший русским языком, этот феномен «офицерской русификации» начал наблюдаться и в сенате.

После ближайших фаворитов императора и «царедворцев» Армфельта и Шернваль-Валлена пост министра статс-секретаря занял чиновник II отделения Канцелярии Его Императорского Величества («кодификатор», как его пренебрежительно называли противники) Теодор Бруун, а его помощником стал бывший военный министр Болгарии (диктатор) Казимир Эрнрут. В отношении статуса и конституции Финляндии Бруун разделял точку зрения императора.

Несмотря на то положение, которое Эрнрут занимал ранее, как статус, так и компетенция министра статс-секретаря и его аппарата явно снизились.

Подчинение Финляндии общегосударственным законам и управлению

Смерть Александра III в 1894 г. и восшествие на престол Николая II не привели к существенным изменениям в политике России в Финляндии, где по-прежнему существовал культ императора и от нового монарха ожидали много. Представители Финляндии участвовали в коронации, выказывая неизменную верность народа Финляндии своему новому Великому князю. Фон Дену удалось без особого труда принять от него монаршую клятву, чем он заслужил отпущение многих своих прошлых грехов (в частности, за представление почтового манифеста[40]. Перемены обнаружились позднее. Николай II был более слабым правителем, чем его отец, правда весьма добросовестным и усердным. Он находился под сильным влиянием матери, жены, Великих князей, «придворной камарильи» или «святых», подобных Распутину. Ему было трудно говорить со своими советниками и помощниками о негативных моментах, вследствие чего те часто приходили в замешательство, не зная целей и желаний императора. Координирующая роль императора в управлении, которая и раньше была скромной, стала еще менее значимой и более зависимой от капризов монарха. Николай II мнил себя правителем, избранным Богом, и считал своей священной обязанностью сохранение самодержавия неприкосновенным. Из этого следовало также то, что он, в отличие от отца, не прислушивался к советам назначаемых им министров. Советы «милой мамы» (так он называл вдовствующую императрицу) и жены Александры значили для него гораздо больше. Идеалом Николая был XVII в., время царствования Алексея Михайловича, и идеализированная «народность» этого времени, гармоничный и патерналистский союз царя и народа. При дворе устраивались празднества, на которые гости и хозяева наряжались в одежды XVII в.

Вслед за восшествием на престол нового императора, как это было принято, произошла смена руководящих лиц не только в России, но и в Финляндии. Старый и немощный генерал-губернатор Гейден получил отставку в 1897 г.; обязанности генерал-губернатора какое-то время исполнял С.О. Гончаров, пока в 1898 г. на эту должность не назначили Н.И. Бобрикова. Как уже отмечалось, он выступил в роли продолжателя дела, начатого Гейденом, но пополнил его программу некоторыми новыми целями и приступил к се реализации более энергично и более быстрыми темпами, демонстрируя при этом хватку диктатора. По-прежнему программа в качестве основных целей включала унификацию армии, расширение власти генерал-губернатора (устранение дуализма из высшего руководства), введение русского языка в делопроизводство. Манифест о русском языке был издан в 1900 г.[41], новый закон о воинской повинности — в 1901 г.; в 1903 г. были приняты важные решения по расширению полномочий генерал-губернатора[42] (так называемый указ о диктаторстве). Согласно новому закону о воинской повинности, созданная в 1878 г. собственная армия Финляндии упразднялась, последним же был распущен в 1905 г. гвардейский батальон. Согласно манифесту 1900 г., русский язык должен был быть поэтапно к 1905 г. превращен в язык делопроизводства в сенате, центральных учреждениях и губернских управах. Программа Гейдена предполагала одновременно с усилением роли русского языка повышение статуса финского языка. Это произошло на основании постановления 1902 г., которое только теперь позволило выполнить обещание, данное еще Александром II в 1863 г., а именно: уравнять в правах финский и шведский языки.

После манифеста 1900 г. в сенате произошли крупные изменения: конституционалисты ушли в отставку и в сенате остались «уступчивые» старофинны. Министр статс-секретарь финляндский фон Ден получил отставку в 1898 г., и Николай II назначил его помощника, В. Прокопе, временно исполняющим обязанности, пока в 1899 г. на эту должность не был назначен статс-секретарь В.К. фон Плеве. Плеве не особенно был заинтересован в Финляндии, но ему нужна была должность, позволявшая входить с докладом к императору (должность статс-секретаря такой возможности не давала). С назначением Плеве на должность министра статс-секретаря по сути произошел возврат к временам Сперанского (1809-1811), когда представление финляндских дел было также второстепенным делом статс-секретаря. Об этом позабыли в той буре протеста, которую назначение вызвало в Финляндии. Оно вполне согласовывалось также с тем, что финляндские дела все чаще выносились на рассмотрение Государственного совета и его подкомитетов.

Казалось, что Плеве своими действиями заслонил Бобрикова (правда, его характеризовали как более умеренного по сравнению с Бобриковым и даже считали, что он направляет последнего и в какой-то мере защищает финляндскую автономию). Все же в том, что касалось основных целей, Плеве и Бобриков придерживались единых взглядов; они расходились во мнениях лишь в вопросах тактики. На самом деле действия энергичного и знающего Плеве, бюрократа до мозга костей, с точки зрения учения о финляндском государстве и того положения, которого Финляндия достигла, были во многом более опасными, чем деятельность Бобрикова: его действия отличались большей систематичностью и затрагивали основные законодательные структуры. Но Плеве был убит, и всеобщая забастовка вспыхнула еще до того, как все результаты этой систематической подготовки нашли практическое воплощение. Однако уже в 1899 г. учредили комитет по систематизации законов Финляндии с целью интегрировать законодательную систему Финляндии в общероссийскую (сделать перевод законов и т.д.). В числе важнейших результатов было также учреждение в 1900 г. комитета по реформированию финляндской администрации (сенат и генерал-губернатор). Все же действия Плеве не привели бы к ликвидации местного самоуправления и законодательства Финляндии, но лишь поставили бы их в более жесткое подчинение центральным административным институтам России.

Плеве стремился к обеспечению единства империи в сочетании с местной автономией. Но местная автономия, с его точки зрения, была возможна (и ее следовало поддерживать) лишь в том случае, если она не угрожала единству империи.

Прошло совсем немного времени после восшествия на престол Николая II, и проекты унификации в Финляндии, приостановленные на завершающем этапе царствования Александра III, были возобновлены: пересмотр закона о воинской повинности и необходимое для его принятия введение общегосударственного законодательного порядка (доклад комитета Бунге). Их общим результатом стал известный Февральский манифест 1899 г. К нему привели две самостоятельные линии развития: пересмотр закона о воинской повинности 1878 г., начатый в 1893 г. в комитете, во главе которого стоял военный министр Банковский, и кодификация законов, старт которой дал еще Гейден в 1882 г. и которая привела к тому, что в комитете Бунге на повестку дня был вынесен вопрос об общегосударственном законодательстве. Изначально Гейден стремился к всеобщей кодификации законов, но учрежденный для ее проведения комитет, который возглавил губернский секретарь Вайсенберг, в 1885 г. подготовил доклад с предложениями по новой Форме правления, в котором были четко сформулированы основные положения тогдашнего учения финнов о государстве. В ответ на это Гейден представил свой контрпроект Формы правления (Порядок управления губерниями Финляндии). В нем законодательство Финляндии как местное было подчинено общероссийскому (проект Гейдена стал, по существу, первым проектом, в котором принималось во внимание общегосударственное законодательство). Оба проекта были направлены на рассмотрение в отдел кодификации Государственного совета. Его позицию определял профессор права К.И. Малышев, хорошо осведомленный в вопросах общего и местного законодательства. Отдел не принял теорию финнов о государстве и соответствовавшую ей Форму правления, но исходил из того, что Финляндия является провинцией со своей местной законодательной системой, подчиненной общему законодательству империи. После подготовки отделом заключения под руководством Бунге был учрежден смешанный российско-финляндский комитет, который сосредоточил усилия на выработке правил о соотношении общего и местного законодательств. Проведение всеобщей кодификации было поручено отдельному комитету, который, однако, в сущности не функционировал. Эту работу продолжил комитет по систематизации законов Финляндии, учрежденный при Государственном совете в 1899 г. Таким образом, вопрос о кодификации законов Финляндии и о самой судьбе юридической автономии Финляндии был вынесен на рассмотрение Государственного совета, которому надлежало принять соответствующие решения.

В комитете Бунге точки зрения русского большинства и финского меньшинства были резко различными. Финны не желали признавать общегосударственное законодательство, в рамках которого финляндскому сейму отводилась бы только консультативная роль, а также не были согласны с более высоким положением Государственного совета по отношению к финляндскому сейму. Итоги работы комитета Бунге не были утверждены императором, но центральные власти смогли использовать заключение, подготовленное комитетом, как средство давления на финнов, в частности на сенат и сейм: если бы те не приняли предложений министров, проект комитета Бунге был бы осуществлен. К тому же комитет провел основательную предварительную работу по выявлению и выяснению различных сторон проблемы, так что на подготовленный им доклад опирались еще и в начале 1910-х годов.

По предложению статс-секретаря Плеве Николай II вынес решение; доклад комитета не следует передавать на рассмотрение Государственного совета, поскольку его публичное обсуждение может спровоцировать беспорядки в Финляндии. Так как вопрос о воинской повинности, который курировал новый военный министр А.Н. Куропаткин, в 1898 г. находился в стадии разрешения и прохождение нового закона в финляндском сейме представлялось маловероятным, под руководством Великого князя Михаила было создано «особое совещание» для выработки такого общегосударственного законоположения, на основании которого новый закон о воинской повинности мог быть принят без одобрения его финляндским сеймом. Результатом быстрой работы особого совещания стал изданный 15 февраля 1899 г. манифест с положениями о порядке издания законов[43]. В его основу было положено предложение русского большинства комитета Бунге. Главное предписание Февральского манифеста было следующим: в общегосударственных делах, которые регулируются в законодательном порядке империи (то есть их подготовкой занимаются министры и Государственный совет), финляндскому сейму принадлежит только консультативная роль; отрицательное заключение сейма не может воспрепятствовать введению закона в действие в Финляндии. Манифест зафиксировал принцип, согласно которому законодательство Финляндии было подчинено общегосударственному, но в то же время он со всей очевидностью признал существование в Финляндии собственного законодательства и сейма, что на этом этапе было все еще исключением во всей империи. К тому же общегосударственные законы, касавшиеся Финляндии, следовало подготавливать и издавать в порядке, соответствовавшем основным законам России, но роль финляндских субъектов управления (сейма, сената, генерал-губернатора, министра статс-секретаря) была определена четче, чем раньше. Сенату Финляндии надлежало посылать двух представителей в Государственный совет для рассмотрения дел, касавшихся Финляндии (таким образом, приводился в действие план Гартмана, разработанный им в 1840-е годы). Бобриков был прав, когда в своем ответе посетившей его делегации финнов заметил, что общегосударственное законодательство применялось и раньше, но формы подготовки и издания законов не были определены. Поскольку грань между общегосударственными и местными законами Финляндии не была установлена (этот вопрос от случая к случаю представлялся на рассмотрение императору), финны жаловались, что таким образом собственное законодательство Финляндии могло оказаться в сфере действия общегосударственного. В действительности этого не произошло, так как новый закон о воинской повинности остался единственным законом, изданным на основе манифеста, но в России признали отсутствие разграничения ошибкой, и к ее исправлению приступили в учрежденном в 1904 г. комитете, главой которого назначили сенатора Н.С. Таганцева. Однако работа комитета была приостановлена (и в дальнейшем так и не возобновилась) с началом всеобщей забастовки 1905 г.

Февральский манифест снискал в истории славу, превышающую его истинное значение, и в суете политической борьбы его содержание и смысл померкли. Он обрел характер внезапного возмездия, «клятвопреступления». Как уже отмечалось, на основании манифеста издали лишь один закон — закон о воинской повинности 1901 г., для которого, как оказалось, и был разработан целый манифест. На самом деле манифест с его положениями о порядке издания законов лишь положил начало долгому, многоступенчатому процессу унификации законодательной системы империи, начавшемуся с кодификации законов, к которой приступили уже в 1826 г. Вследствие многих факторов особого характера Финляндия оказалась тогда за пределами кодификации, хотя с 1835 г. ее действие распространилось и на Финляндию. Как мы уже видели, общегосударственное законодательство, соответствовавшее предписаниям манифеста, на практике применялось идо 1899 г.: министры и Государственный совет были поставлены над сенатом и сеймом, навязывая им свою волю. Тенденция развития, выявившаяся в Февральском манифесте, была в границах империи устойчивой и необратимой. Даже всеобщая забастовка 1905 г. не прервала ее: манифест не был отменен, хотя его применение было приостановлено, и, как только кризис миновал, была начата подготовка нового закона — закона 1910 г., в котором фигурировали как Дума, так и сейм Финляндии. Даже русские либералы, кадеты, были не готовы отказаться от принципа действия общегосударственного законодательства в отношении Финляндии. И они считали, что вопрос тем или иным образом должен быть решен, если только Финляндия не являлась отдельным государством, находившимся в династической унии с Россией. Но таковым ее не признавали даже кадеты.

Февральский манифест и последовавшие за ним манифест 1900 г. и новый закон о воинской повинности 1901 г. вызвали в Финляндии мощное сопротивление, вначале «пассивное», а затем и «активное». Наиболее видной формой пассивного сопротивления был отказ от призыва на военную службу, а формой активного сопротивления — убийство в 1904 г. генерал-губернатора Бобрикова и сотрудничество с российскими революционерами. Превращение русского языка в язык делопроизводства высшей администрации Финляндии, однако, началось раньше, еще до указа о языке и ведомстве статс-секретаря. И было лишь вопросом времени, когда манифест будет спущен в сенат. В Финляндии Февральский манифест толковали как нарушение монаршей присяги (клятвопреступление) и даже как своего рода захват государственной власти. В знак протеста под так называемым большим адресом по всей стране было собрано полмиллиона подписей[44], и представительная депутация отвезла его в Петербург императору. В дополнение был послан также так называемый культурный адрес, который подписали многие видные европейские ученые и деятели искусства. Николай П, однако, депутацию не принял, и «адрес» не оказал на политику России желаемого влияния. Наибольшее значение он имел для внутренней мобилизации в Финляндии гражданских чувств и формирования гражданской позиции. Только благодаря Февральскому манифесту и сбору подписей под «большим адресом» широкие народные массы узнали о финляндской конституции и приобщились к учению о финляндском государстве. Реакцией на действия царского правительства стала также широкая просветительская деятельность среди народа. Как метко заметил проницательный современник тех событий Ж. Аренберг, только железные дороги и Бобриков создали единую Финляндию: железные дороги в экономическом смысле, Бобриков — в политическом. В этих условиях финляндский национализм обрел подчеркнуто легальный, конституционный характер. В Финляндии считали, что наибольшая опасность угрожала конституционным законам, а не финскому языку, на котором говорило большинство населения. В двуязычной стране язык не мог быть звеном, связующим всех граждан. Зато таковым были конституционные законы.

Зародившаяся таким образом легальная национальная идея получила наглядное отражение в искусстве того времени: на щите, который держит Дева-Финляндия, начертано слово «Lex». На фризе Дома сословий, установленном ночью в тайне от Бобрикова, в центре изображен император Александр I в окружении народа Финляндии, а также указаны годы издания легендарных законов — 1734 г. (Уложение) и 1772 г. (Форма правления). Такой же легальностью отличалась пропаганда, которую финны проводили за границей, особенно на международной выставке в Париже (1900) и на Олимпийских играх в Стокгольме (1912). Одним из наиболее активных и энергичных пропагандистов был Лео Мехелин, имевший широкие международные связи. Хотя русский профессор Борис Нольде — после обретения Финляндией независимости — отдавал должное этой пропаганде, говоря, что не видел, чтобы что-либо было так хорошо организовано, почти невозможно оценить[45], каково на самом деле было ее значение. В Финляндии, однако, не уделяли большого внимания тому, что правительственные круги тех стран, которые хотели поддерживать с Россией хорошие отношения, например Германии, были не особенно расположены к тому, чтобы поддерживать Финляндию в ее устремлениях.

Но манифест и особенно изданный на его основании закон о воинской повинности прервали ту связь лояльности, соединявшую императора, народ Финляндии и его правительственные органы и остававшуюся прочной с 1809 г. Как следствие, правительство России вынуждено было прибегнуть в Финляндии к таким же чрезвычайным методам управления, какие применялись в России начиная с так называемых чрезвычайных постановлений 1881 г. Сопротивление финнов толковали как крамолу. Бойкотирование призывов на военную службу и возникшие в связи с ними беспорядки, особенно разгон казаками демонстрантов в Хельсинки в 1902 г., привели к тому, что Н.И. Бобриков добился для себя в 1903 г. временных широких чрезвычайных полномочий, которые сделали возможной в том числе и высылку из Финляндии. Несмотря на практиковавшееся сопротивление и активность его авангарда, «Кагала», призывы на военную службу раз за разом проходили все успешнее. Наряду с «пассивным сопротивлением», которым руководил «Кагал», возникло также «активное сопротивление» под руководством партии активного сопротивления. Ее наиболее показательным актом было убийство Бобрикова летом 1904 г. Стрелял в Бобрикова служащий сената Эуген Шауман, который тут же совершил акт самоубийства.

Убийство Бобрикова было частью широкого терроризма в государстве российском, которым занимались прежде всего террористические группы партии эсеров. Преемником Бобрикова стал Иван Оболенский, который как человек был не столь агрессивным, что нашло отражение в используемых им методах, но основная линия в политике России в отношении Финляндии не претерпела изменений. Правда, сочли разумным пойти на тактические уступки. В их числе были обещание созвать сессию сейма, учреждение вышеупомянутого комитета Таганцева, а также разрешение на возвращение высланных из Финляндии. Только русско-японская война и всеобщая забастовка привели к более решительному повороту в политике правительства.

Февральский манифест и закон о воинской повинности четко поделили политическое пространство в Финляндии на тех, кто представлял так называемую линию уступок (соглашательства),и сторонников сопротивления. Основной партией согласных на уступки была старофинская, тогда как фронт сопротивления образовали шведская, младофинская и социал-демократическая партии. Но и часть социалистов, так называемые валпасцы (крыло, руководимое Э. Валпасом), в некоторых вопросах была готова на далеко идущее сотрудничество[46]. В совместных действиях оппозиционных партий России финляндские социалисты участвовали с большими оговорками, демонстрируя национальный «эгоизм». СДПФ категорически отказалась присоединиться к социал-демократам России в качестве национальной секции. Таким образом, так называемый русский вопрос стал важнейшим вопросом размежевания политических сил, оттеснив два других вопроса, языковой и социальный, на задний план.

Поскольку конституционалисты покинули сенат, освободившиеся места заняли старофинны: сенат стал «соглашательским». Чиновники, не желавшие приводить в исполнение законы и постановления, которые они считали «незаконными», сами уходили в отставку либо были вынуждены это сделать. На их место также назначали старофиннов. Таким образом, как сенат, так и чиновничий аппарат оказались в руках старофиннов. После всеобщей забастовки 1905 г. маятник снова качнулся в обратную сторону, когда старофиннов, заклеймив как «приспешников», вынудили покинуть сенат и уйти с административных должностей.

Зато вне стен сената влияние и число сторонников конституционалистов возрастали. Так, на сессии сейма 1905/06 г. они уже составляли большинство во всех сословных коллегиях,

Февральский манифест 1899 г.

В сознании финского народа представления о Февральском манифесте все еще окрашены в драматичные тона. Прежде всего они сформировались под влиянием картины Эдварда (Ээту) Истона «Нападение», репродукции которой были едва ли не в каждом доме. На ней двуглавый российский орел вырывает из рук Девы-Финляндии сборник законов (Lex). Драматизму ситуации еще на момент обнародования манифеста способствовала внезапность его появления и то, что до этого ходили слухи, что из Петербурга на подходе было нечто особенно плохое. Когда это «нечто» затем пришло, то его осудили сразу и резко, не только как нарушение закона и клятвопреступление, но даже как захват власти. Считали, что сама природа протестовала, поскольку в то лето вода в озерах поднялась до невиданного уровня. След, оставленный водой на прибрежных скалах, начали называть «линией клятвопреступления».

Так как манифест явился неожиданностью и был применен не более одного раза — для той цели, для которой его и готовили, а именно: для издания закона о воинской повинности 1901 г., несмотря на драматичность его восприятия и сильный протест, он остался эпизодом, но не более того. Современники не успели и не смогли разглядеть подоплеку его появления; они также не были способны связать его с предшествовавшим развитием как Финляндии, так и империи. Исследователи более позднего времени еще долгое время оставались в плену представлений современников тех событий. Но теперь мы располагаем всеми необходимыми знаниями и возможностями, чтобы оценить манифест как часть более масштабных причинно-следственных связей и процессов. Тогда он вовсе не грянул как гром среди ясного неба, а явился достаточно логичным конечным результатом длительного процесса развития как в Финляндии, так и в России. Он был этапом в развитии так называемого общегосударственного законодательства. Вопрос о нем был поднят, собственно, сразу же после присоединения Финляндии к России, но в более ясной форме — только в процессе упорядочения административных и законодательных отношений Финляндии и России в начале XIX в. Согласно манифесту и его так называемым основным положениям, законы, изданные как в Финляндии, так и в России и касающиеся обеих, являются общегосударственными — подготавливаются и издаются в порядке, соответствующем основным законам России. В «местном», финляндском, законодательном порядке подготавливаются и издаются законы, касающиеся только Финляндии. В том, что касалось общегосударственных законов, у финляндского сейма было только право на заключение, ни к чему не обязывавшее российские органы, так как, по мнению центральных властей, у одной из частей государства не могло быть права вето в том, что касалось всего государства. Отрицательное заключение финляндского сейма не могло помешать вступлению в силу закона также на территории Финляндии. Грань между общими и местными, финляндскими, законами не была определена, что финны особенно порицали и чем были обеспокоены; они говорили, что без такого разграничения любой закон Финляндии могли издать как общегосударственный. Русские утешали финнов, говоря, что в этом отношении ничего не изменилось: и раньше императору принадлежало право решать, действие какого закона, принятого в Финляндии, распространялось на всю империю. Равным образом сам император в манифесте уверял финнов, что в собственном законодательстве Финляндии ничего не изменилось.

До Февральского манифеста по поводу общегосударственного законодательства было принято только два постановления или предписания. Первым было распоряжение, содержавшееся в последнем параграфе регламента Канцелярии статс-секретаря финляндского (1826), которое было также доведено до сведения должностных лиц России в качестве отдельного указа на русском языке. Согласно этому распоряжению, в том, что касалось законодательных дел, должностным лицам России надлежало обращаться к министру статс-секретарю финляндскому, если они хотели ввести в действие также в Финляндии какой-либо закон, изданный или подготавливаемый в России. В течение столетия этот параграф успели применить десятки раз. Дополнение к распоряжению 1826 г. было сделано только в 1891 г., и оно предписывало министру статс-секретарю финляндскому всегда до представления императору подаватьпа заключение соответствующего государственного министра такие исходившие из Финляндии законодательные инициативы, которые касались также России. Таким образом, как распоряжение 1826 г., так и дополнение к нему 1891 г., оставляли за министром статс-секретарем финляндским право решать, какое дело являлось общегосударственным. По мнению российских должностных лиц, это было большим недостатком системы, и позднее они выдвигали многочисленные обвинения в адрес министров статс-секретарей в том, что те не представляли на заключение министров все общегосударственные дела. Но этим обвинениям финны противопоставили свое учение о государстве.

После того как основное положение этого учения — Финляндия является отдельным от России государством, хотя и не суверенным, — обрело отчетливые формы, финны не признавали общегосударственное законодательство. Они считали, что законы, общие для Финляндии и России, следует издавать на договорной основе, так, как это происходит в отношениях между суверенными государствами. Если бы в процессе подготовки законов не удалось прийти к единому мнению, то лишь император имел бы право принять окончательное решение, но предпочтительнее при возникновении разногласий было бы закрыть дело. В качестве конкретного примера такого образа мыслей в самом сенате Финляндии можно привести одно из его заявлений 1882 г., в котором он отклонил издание общего закона на том основании, что таким образом российское законодательство оказалось бы зависимым от решения финляндского сейма. В противовес финляндской точке зрения есть повод заметить, что в России даже либералы поддерживали и защищали общегосударственное законодательство. После Февральской революции 1917 г. П.Н. Милюков столкнулся с трудностями, пытаясь убедить своих товарищей по партии в том, что общегосударственное законодательство следовало бы вовсе отменить, а не только временно приостановить его действие.

По мнению русских, в числе прочих слабых сторон упомянутых распоряжений 1826 и 1891 гг. было то, что в них не говорилось, какую роль мог играть финляндский сейм в общегосударственном законодательстве. Финны опять-таки считали это излишним, поскольку она была той же, что и в законодательстве Финляндии. На практике эта проблема была устранена в процессе издания общих законов (около 200, считая постановления) путем согласований, в частности, в смешанных комитетах и на совещаниях министров статс-секретарей, а также генерал-губернаторов. Комитет при статс-секретаре финляндском был одним из форумов, на котором проходили согласования. Но в 1890-е годы в процессе согласований обнаружились трудности, и министрам все чаще приходилось прибегать к нажиму на депутатов сейма для проведения своей точки зрения. Представления делались министрами вновь и вновь, и так до тех пор, пока депутаты не приходили к осознанию того, что всего разумнее было уступить, «наступить на горло собственной песне», как тогда говорили. Последний удавшийся, хотя и нелегкий натиск, предпринятый до Февральского манифеста, касался закона о приведении в исполнение на территории Финляндии решений российских судов по гражданским делам, утвержденного в 1898 г.

На фоне всего этого неудивительно, что военный министр А.Н. Куропаткин и генерал-губернатор Н.И. Бобриков не верили в то, что через сейм Финляндии удалось бы провести новый закон о воинской повинности при помощи ранее практиковавшихся методов, в особенности после того, как они получили достаточно сведений о готовящемся сопротивлении со стороны сената. Необходимо было новое средство. И тогда вспомнили о мнении, высказанном российской частью так называемого комитета Бунге, которое «положили под сукно» в 1894 г. В 1892 г. учредили комитет для рассмотрения предложений по кодификации законов как конституционного комитета Финляндии, так и генерал-губернатора Гейдена. В повестке дня комитета первоочередным был вопрос об общегосударственном законодательстве, который поднимался уже в начале 1840-х годов в связи с кодификацией законов. В целом попутно с вопросом о кодификации постоянно поднимался вопрос о соотношении законодательств Финляндии и России или об общегосударственном законодательстве. По мнению статс-секретаря Плеве, вынесение этого вопроса на рассмотрение Государственного совета привело бы к излишней шумихе, и, таким образом, по его предложению под руководством председателя Государственного совета Великого князя Михаила был учрежден комитет, узкому кругу которого предстояло подготовить вопрос. Комитет, основываясь на мнении русского большинства комитета Бунге, быстро подготовил манифест с так называемыми положениями по применению.

Поскольку, с одной стороны, после 1863 г. в России получило развитие учение о «едином и неделимом» российском государстве, частью которого являлась также Финляндия, и одновременно в Финляндии распространилось учение о финляндском государстве как части Российской империи, но не Российского государства, конфликт, подобный Февральскому манифесту, возник бы рано или поздно. Как было выше отмечено, он мог разразиться и раньше, но его удавалось избежать путем проведения согласований. В 1898 г. Куропаткин и Бобриков пришли к мнению, что согласования более не имели бы успеха. Исходя из такой перспективы, манифест, таким образом, не был неожиданностью, или, иначе, его не следовало бы считать таковой. Неожиданным был лишь момент его появления. Манифест также не был «внезапным ударом молнии», но столкновением двух процессов развития, в течение долгого времени шедших встречным курсом.

Всеобщая забастовка 1905 г.

Всеобщая забастовка, вспыхнувшая как следствие русско-японской войны, в конце октябре — начале ноября 1905 г. распространилась и на Финляндию, правда уже тогда, когда в России она закончилась. Если бы не события в России, эта забастовка, продолжавшаяся неделю, едва ли вспыхнула бы в Финляндии единственно из-за внутренних причин. На начальном этапе она носила откровенно национальный характер (национальная забастовка); даже чиновники примкнули к ней, и в качестве основной ставилась цель восстановить «законные условия», то есть условия, существовавшие до наделения Бобрикова чрезвычайными полномочиями. Но очень скоро на вооружение были взяты реформистские идеи социал-демократов (прежде всего требование реформировать представительный орган, ввести всеобщее равное избирательное право), а также революционные методы борьбы. В Тампере социал-демократы обнародовали так называемый Красный манифест. Основная его цель была та же (восстановление «законных условий»), но в качестве способов ее достижения указывали на созыв революционного национального собрания и избрание им временного правительства. В манифесте противопоставлялись привилегированные классы, заправлявшие в сейме, и пролетариат[47]. В заключение заявлялось, что от России не следует отделяться в том случае, если там к власти придут лучшие представители народа.

Противоречие между «законной» и революционной линиями обострилось и стало явным на завершающем этапе забастовки, когда ее революционно настроенные участники, желая продолжить борьбу, пытались помешать открытию магазина Стокманна в Хельсинки. «Буржуа», главным образом студенты, поборники идей конституционализма, покинули созданную в начале забастовки «национальную гвардию», ряды которой объединяли как буржуазию, так и социалистов, и образовали собственную боевую организацию под руководством Г. Теслева. Большинство под руководством Й. Кока образовало красную гвардию. У магазина Стокманна эти гвардии встали друг против друга. Избежать кровопролития удалось с трудом. Кок был тем, кто приказал своим людям отступить.

На завершающем этапе забастовки все были единодушны в том, что четырехсословный сейм следует упразднить и создать представительную систему на основе всеобщего и равного избирательного права, но возник спор относительно процедурных моментов. Конституционалисты высказывались в пользу «законного» пути: существующий сейм, с их точки зрения, должен был принять новый Сеймовый устав. Социалисты при поддержке активистов требовали созыва революционного народного собрания, которое должно было выработать новую конституцию. Старофинны, которые в ходе забастовки были оттеснены на второй план, предлагали в качестве компромиссного решения созвать так называемое законное национальное собрание или передать национальному собранию право принятия решений. Линия конституционалистов победила и получила одобрение генерал-губернатора И.М. Оболенского. Радикальные социал-демократы на исходе забастовки созвали на привокзальной площади в Хельсинки «национальное собрание», как того требовал Красный манифест[48]. Собрание избрало временное правительство, но с оглядкой на генерал-губернатора. Реализму столичных социал-демократов, которого не доставало членам местного забастовочного комитета в Тампере, в значительной степени способствовало присутствие в Хельсинки российских войск[49]. Оболенский, однако, назначил сенат из конституционалистов во главе с Лео Мехелином. (Одним из сенаторов стал социал-демократ, учитель Кари, но он не был выбран партией.) То, что генерал-губернатор при назначении сената ограничился тем, что отвез в Петербург готовый список, выработанный представителями партий, не имело прецедентов в прошлом: ранее генерал-губернатор фактически выбирал и назначал сенаторов.

Забастовка вынудила российское правительство пойти на уступки также в Финляндии, при том, что силы финляндских забастовщиков не шли ни в какое сравнение с военной мощью России. Руководители забастовки это хорошо понимали и приказали своей гвардии поддерживать порядок во время парада российских войск. С приближением окончания забастовки в царском (так называемом ноябрьском) манифесте, опубликованном 4 ноября, было заявлено, что применение Февральского манифеста приостанавливается и закон 1901 г. о воинской повинности, а также некоторые постановления, изданные после Февральского манифеста, отменяются, в том числе постановление 1903 г., касавшееся расширения полномочий корпуса жандармов, а также изменений во властных отношениях между генерал-губернатором, сенатом и губернаторами, которых добились Бобриков и Плеве. Хотя об отмене манифеста 1900г. не говорилось, наделе после забастовки он был аннулирован. В следующем году император утвердил манифест, отвечавший новой ситуации. Манифест в последней своей части содержал предписание сенату подготовить предложения по введению нового парламентского устава на основе всеобщего и равного избирательного права, а также по проекту конституции, которая предоставила бы парламенту право осуществлять контроль за законностью деятельности членов правительства и гарантировала бы гражданские свободы. Сенат также должен был издать манифест об отмене предварительной цензуры.

Вследствие многоступенчатого процесса подготовки окончательную реформу представительной системы отложили на весну 1906 г. Она была самой радикальной в Европе того времени: на месте четырехсословного представительного органа, каковым являлся сейм, возник однопалатный парламент, избираемый на основе всеобщего и равного избирательного права; женщины тоже получили право участвовать в выборах и быть избранными. На основе реформы избирательная база расширилась почти в десять раз. Важным было то, что дворянство добровольно, без борьбы, отказалось от своих привилегий (иначе, чем, например, в прибалтийских провинциях, где не возник единый национальный фронт, объединяющий все сословия). Однопалатная парламентская система стала объектом дискуссии и в консервативных кругах вызвала большие сомнения. В качестве некоего компромисса была создана большая комиссия, которая взяла на себя функции верхней палаты. Чтобы не допустить «чрезмерной демократии» и радикализма, в новый парламентский устав было включено положение о так называемом квалифицированном большинстве: конституция могла быть изменена большинством в 5/6 на одной сессии парламента или большинством в 2/3 на двух сессиях. В течение всего подготовительного этапа правительство России внимательно следило за тем, чтобы не были нарушены властные отношения между императором и представительной системой, а также чтобы не были ущемлены права русских в Финляндии. Демократический способ избрания парламента или представление права голоса женщинам не интересовало российские власти: это было внутренним делом финнов. Парламентский устав также не изменил отношений парламента и сената: сенат по-прежнему нес политическую ответственность только перед императором.

Парламентская реформа заставила партии реорганизоваться, исходя из всеобщего и равного избирательного права. Если раньше партии являлись по большей части клубами, группировавшимися вокруг газет, теперь они превратились в организации, активно участвующие в предвыборных кампаниях и в сборе голосов. Шведы основали Шведскую народную партию (ШНП). Аграрный союз (АС) возник в 1907 г. после того, как провалилась попытка основать особую партию, которая объединила бы в своих рядах всех говорящих на финском языке. Старофинская и младофинская партии по-прежнему существовали раздельно, хотя перемены, происшедшие в политике России, явно сблизили их платформы. Первые выборы однопалатного парламента 1907 г. показали, каково было действительное соотношение сил между старыми и новыми партиями. Для всех, как и для самих социал-демократов, явилось неожиданностью, что СДПФ стала крупнейшей парламентской партией, значительно опередившей другие партии по числу мест в парламенте (80 из 200). Младофиннам и шведам, то есть партиям, которые ранее доминировали в границах политического пространства и теперь оккупировали «правительство», результаты выборов принесли разочарование: первые получили 26 мест, вторые — 24. В то же время старофинны, которых заклеймили как «бобриковцев» и изгнали из сената и с должностей, неожиданно получили 59 мест. Объяснить это можно тем, что политические баталии, захлестнувшие столицу, не выходили далеко за городскую черту. Несмотря на агитацию, конституционализм остался идеей главным образом чиновников и буржуазии.

Конституционалистский сенат Мехелина проводил ту же линию, что и руководимый С. Витте кабинет министров, в котором преобладали конституционалисты-демократы. Правда, уже в следующем году Витте был вынужден уйти в отставку. На его место пришел волевой национал-патриот П.А. Столыпин. Основной спорный вопрос — о необходимости общегосударственного законодательства — еще не вышел на первый план. Зато с легкостью был найден общий мотив в противодействии революции и анархии (красной гвардии) как в России, так и в Финляндии. После забастовки движение красногвардейцев, русское но типу, распространилось и на Финляндию. Национальные гвардии, участвовавшие в забастовке, разделились на шюцкор («охранный корпус». — Т.Л.) и красную гвардию. Сотрудничество конституционалистского сената и правительства России обнаружилось тогда, когда российское вооруженное повстанческое движение перекинулось и на Финляндию (восстание в крепости Свеаборг). Губернатор провинции Уусимаа (Нюланд), конституционалист Альфтан, обратился с просьбой к правительству России прислать войска на Хаканиеми для оказания помощи буржуазной гвардии в подавлении мятежников — русских моряков и финских красногвардейцев. В борьбе против русских революционеров финляндский сенат, однако, не поступался законностью. Он не предоставил тайной полиции России прав на организацию полицейского сыска и следствия в Финляндии, а также требовал рассмотрения дел русских революционеров в финляндском суде в соответствии с законами Финляндии.

Представители буржуазного активизма сплотились в 1906 г. в «Союз силы»[50]. Союз являлся своего рода шюцкоровской организацией, пустившей корни по всей стране и выступавшей как против русского анархизма, так и против «тирании» правительства России. Хотя деятельность Союза ограничивалась распространением циркуляров, Россия видела в нем мощную вооруженную армию, поскольку жандармские агенты подделывали воззвания и распространяли дезинформацию от его имени. Однако этот так называемый ранний активизм угас еще в 1910 г. Сенат Мехелина позднее споткнулся на двух вопросах: законное обращение с русскими революционерами и допущение деятельности «Союза силы». Старофинны вновь вернулись в сенат под предводительством Э. Ельта.

Реформы 1905-1906 гг. в России и Финляндии

Й.В. Снелльман, вспоминая на закате дней смерть Николая I и то впечатление, которое она на него произвела, писал: «Меня взволновало известие о смерти императора Николая. По-моему, было ясно, что только сильный правитель мог нас защитить и что только с возникновением в империи свободных институтов, по существу, настали бы наши беды. Конечно, мы получили бы свободу, но свободу посылать наших представителей на некое национальное собрание в Москву». Хотя Снелльман был прав в своих прогнозах (только национальное собрание было не в Москве, таковым являлась Дума в Петербурге), обстоятельство, на котором заострил внимание финский национальный философ, забыто нашей историей, вероятно, потому, что финны никогда не посылали своих представителей ни в Государственный совет, ни в Думу, хотя это и предписывали два закона — Февральский манифест 1899 г. и закон 1910 г.

Как и предрекал Снелльман, Россия и Финляндия получили свободу, Россия к тому же еще и Думу, но полученная свобода была сопряжена с обязанностью посылать представителей, Снелльман был опять-таки прав, когда подчеркивал, что только самодержавие могло защитить особое положение Финляндии. Свобода привнесла в финляндские дела влияние так называемого российского общества (Дума и пр.). Оно не всегда относилось к особым правам Финляндии столь же благосклонно, как самовластный император.

Пункт об участии депутатов от Финляндии в Думе на самом деле не вызывал никаких сомнений уже в первых думских планах — в так называемой булыгинской Думе. Правда, более детальное определение формам представительства было дано позднее комитетом Сольского (1906). Комитет разработал, в частности, два весьма подробных варианта участия финнов: один основывался на так называемом принципе делегирования, другой — на принципе прямого участия. Комитет уже подготовил проект указа, не хватало только подписи императора, но в тревожной обстановке его не решились привести в исполнение, опасаясь, что он вызовет еще большие беспорядки, в том числе и в Финляндии. Особенно на этот счет предостерегали генерал-губернатор Николай Герард и министр статс-секретарь Август Лангхофф. В числе контраргументов Лангхофф упомянул также фактор языка: финны не могли бы работать в Думе, поскольку не знали русского языка, а если бы в нее опять-таки были выбраны только владевшие им, то это не гарантировало бы выбор наилучших представителей.

Избрание представителей Финляндии в Думу было установлено только законом 1910 г. об общегосударственном законодательстве. Согласно этому закону парламенту Финляндии надлежало избирать двух представителей в Государственный совет и четырех — в Думу. Премьер-министр Столыпин считал это положение исключением, продиктованным обстоятельствами, и конечной целью был переход к системе выборов, подобной той, что существовала в обычных генерал-губернаторствах России. Но поскольку парламент Финляндии не счел закон 1910 г. легальным, он не предпринял никаких действий по избранию делегатов. Вскоре началась война. Ее чрезвычайные условия помешали нам увидеть, собиралось ли правительство России прибегнуть к каким-либо насильственным мерам по введению закона в действие в Финляндии в этой его части.

Свобода дала России также Совет министров во главе с премьер-министром (ранее подобный орган в России отсутствовал). Также в отношении Финляндии это была резкая и значительная перемена, которую, однако, смогли в действительности заметить только спустя некоторое время после всеобщей забастовки. Новые предписания о Совете министров положили конец так называемым деспотизму министров и представительской анархии, то есть тому, что каждый министр, без согласования с другими министрами, входил с докладом к императору. Впредь все доклады должны были идти через премьер-министра, чтобы он мог выступать в роли координатора. Хотя в предписании особо не упоминалось, что это правило касается также докладчиков от Финляндии, министра статс-секретаря и генерал-губернатора, уже в 1907 г. стало ясно, что его толковали как касавшееся также и их.

Российские министры, правда, еще до этой реформы 1905 г. вмешивались в финляндские дела, но действовали поодиночке и вообще так, что министр статс-секретарь на основании постановления 1891 г. представлял им на заключение те финляндские дела, которые, как он считал, касались также России. Эта система 1891 г, после учреждения Совета министров более не устраивала правительство России, поскольку не отвечала задачам премьер-министра как координатора. Таким образом, новый порядок представления финляндских дел, введенный в 1908 г. и известный своей дурной славой в Финляндии, есть лишь следствие реформы 1905 г. по учреждению Совета министров. Новый порядок также предполагал рассмотрение финляндских дел премьер-министром и Советом министров до представления их императору. Одновременно, согласно новому порядку, генерал-губернатор потеснил министра статс-секретаря и стал тем должностным лицом, которое направляло финляндские дела в Государственный совет. И, как показывают исследования, после введения нового порядка представления почти все мало-мальски важные финляндские дела, даже такие, как ассигнования на содержание отдельных больниц, считались общегосударственными и направлялись в Совет министров. Таким образом, «свобода» России, в сущности, положила конец автономии Финляндии.

Усиление разногласий между Финляндией и Россией с 1909 г.

В Финляндии после 1905 г., в который конституционалистский сенат планировал принятие собственной Формы правления, а также воссоздание комитета финляндских дел, мало кто осознавал подлинное значение происшедшего в России. Одним из немногих был лидер основанной Снелльманом партии[51] Даниельсон-Кальмари. Влияние упомянутых новых институтов начало проявляться сразу, как только правительство России оправилось после наиболее тяжелого кризиса. Внимание П.А. Столыпина, ставшего премьер-министром после Витте, было приковано также к Финляндии. «Финляндский вопрос» стал объектом дискуссий в Думе. После Николая Герарда, который был статским генерал-губернатором, вернулись к практике назначения на эту должность военных — генерал Бёкман заступил на нее в 1908 г. и затем, в 1909 г., — Ф.А. Зейн, который был помощником Бобрикова. Зейн оставался на этом посту вплоть до Февральской революции 1917 г.

В процессе урегулирования «финляндского вопроса» ставились две основные цели: выработка нового общегосударственного законодательного порядка, в котором были учтены как Дума, так и новый парламент Финляндии, а также централизация государственной системы представления дел и координация со стороны Совета министров и его главы — премьер-министра. Эта координация затрагивала не только статс-секретарей, но и других должностных лиц, наделенных правом представления дел, в том числе генерал-губернатора Финляндии. Уже Февральский манифест содержал пункт о том, что сенат Финляндии посылает двух представителей в Государственный совет. После того как в соответствии с реформой 1906 г. Государственный совет стал верхней, а Дума — нижней палатой, парламенту Финляндии надлежало посылать своих представителей как в Государственный совет, так и в Думу. По поводу способа представительства, так же, как и почти по всем другим вопросам, между финнами и русскими возникли резкие разногласия: финны хотели, чтобы оно осуществлялось по принципу делегирования (как в Австро-Венгрии); по мнению русских, от Финляндии следовало выбирать представителей подобно тому, как это делалось от других генерал-губернаторств. Финны считали, что их делегаты в Думе должны принимать участие только в обсуждении вопросов, касающихся отношений Финляндии и России, но русские не одобряли такого ограничения.

Русские одержали победу в споре, который был разрешен на основании закона 1910 г. По этому закону парламенту Финляндии надлежало избирать двух представителей в Государственный совет и четырех — в Думу, но депутаты так никогда и не были избраны. Закон 1910 г. подменил собой Февральский манифест и положения по его применению. Общегосударственное законодательство теперь регулировалось законом, в издании которого принимало участие также «российское общество», через депутатов Думы. В свое время Февральский манифест был издан без его предварительного обсуждения в Государственном совете. В отличие от Февральского манифеста в законе 1910 г. (в перечне из 19 пунктов) определялась сфера действия общегосударственных законов. Акцент был сделан на военных вопросах, статусе русского языка, основах особого управления Финляндией и правах русских в Финляндии. На основании этого закона особый комитет разработал для Финляндии широкую законодательную программу; в ней указывалось, какие дела относятся к общему, какие — к местному законодательству. Программа, известная как «широкая программа русификации», была обнародована в 1914 г. Ее так и не успели осуществить; этому помешали война и революция. Но еще раньше ощущались трудности с применением закона 1910 г.: русские обнаружили, что к сфере действия общего законодательства ими были отнесены совершенно излишние и слишком незначительные дела, такие, как, например, импорт в Финляндию крыжовника. Наиболее важным законом, изданным на основании закона 1910 г., был так называемый закон 1912 г. о равноправии, по которому гражданам России в Финляндии предоставлялись те же права, что и гражданам Финляндии.

Новый однопалатный парламент Финляндии, избранный в 1907 г., с воодушевлением и оптимизмом приступил к законодательной работе, сосредоточив основные усилия на социальных реформах, но обострившаяся ситуация вновь помешала утверждению в Петербурге выработанных им предложений. Парламент распустили. Новые выборы проводили едва ли не каждый год (1908, 1909, 1910, 1911, 1913, 1916). Из числа многих законопроектов до Февральской революции были утверждены только закон о времени работы хлебопекарен и предписания, включенные в закон об аренде земли. Зато, например, утверждение законов о коммунальном самоуправлении и выборах и предложение по сухому закону были отложены до 1917 г.

Начиная с 1907 г. представление финляндских дел было поставлено под контроль Совета министров путем учреждения при нем особой совещательной комиссии по финляндским делам. Контроль распространялся не только на Финляндию, ее министра статс-секретаря и генерал-губернатора, но и на всех тех, у кого до 1905 г. было право прямого представления дел императору. Указ об изменении порядка представления дел был издан в 1908 г. Согласно этому указу до представления императору на рассмотрение Совета министров передавались не только правовые, но и административные дела, имевшие «универсальное значение». Поскольку к таковым на практике относились ассигнования на содержание отдельных больниц, можно считать, что едва ли не все финляндские дела, которые шли на Высочайшее рассмотрение, были поставлены под контроль Совета министров. Самоуправление, автономия ограничивались только теми делами, которые в свое время были переданы на разрешение в Финляндии без предварительного представления их императору. Хотя министр статс-секретарь финляндский по-прежнему представлял дела, идущие на рассмотрение императора, его роль была только формальной. Август Лангхофф (1906-1913), правда, пытался поддерживать хотя бы иллюзию самостоятельного представления дел. В тех случаях, когда Совет министров придерживался иного мнения, чем то, что было изложено в докладе финляндского сената, при представлении дела присутствовал соответствующий министр. О том, чтобы ввести министра статс-секретаря финляндского в Совет министров, подумывали, но эта идея так и не была осуществлена. (Как отмечалось выше, министр статс-секретарь польский в свое время был членом комитета министров, как и другие министры.) Установленный в 1908 г. новый порядок представления дел сам по себе был одним из наиболее значительных шагов в становлении автономии Финляндии — более важным, чем, например, известный указ об общегосударственном законодательстве 1910 года.

Новый порядок представления дел и вызванные его применением при приведении в исполнение закона об аренде земли противоречия вынудили сенаторов-конституционалистов уйти в 1909 г. в отставку — судебный департамент ушел в полном составе, — и работу продолжил «урезанный» сенат, в котором остались только старофинны. И он тоже ушел в отставку из-за разногласий с Россией в вопросе о так называемых военных миллионах[52]. В сложившейся ситуации уже планировали полностью распустить сенат и передать управление генерал-губернатору и его канцелярии, но в итоге было принято решение о назначении в него финских офицеров, находившихся на службе в России. Так возник сенат, который современники прозвали «адмиральским, или сабельным сенатом». Решение по поводу сената было новым, но не единственным в своем роде. Как сенаторами, так и губернаторами и раньше назначались офицеры, владевшие русским языком. Должность статс-секретаря была «милитаризована» еще в конце 1880-х — начале 1890-х годов. Офицерский сенат означал также то, что официальным языком сената стал русский. Вплоть до 1913 г. вице-председателем хозяйственного департамента был В. Марков (родом из Хамина, выходец из купеческой семьи, которая долгое время жила в Финляндии). Когда после отставки Лангхоффа его назначили министром статс-секретарем, вице-председателем стал М. Боровитинов. Как В. Марков, так и М. Боровитинов во многом противостояли петербургской бюрократии и, таким образом, по-своему защищали автономию Финляндии. Боровитинова особенно ругала за это российская печать, и, поскольку его одновременно крепко поругивали и в Финляндии, он стал «козлом отпущения» двух народов.

Если после 1899 г. под влиянием политики России произошла резкая поляризация финляндского общества, то после 1908 г. спектр противоречий был значительно более широким. Отчасти это было следствием «анархии», порожденной всеобщей забастовкой 1905 г. и Свеаборгским восстанием, и боязнью этой «анархии» в так называемых буржуазных кругах; отчасти — того, что после принятия закона 1910 г. позиции финнов и русских относительно правового положения Финляндии были столь различны, что даже «соглашатели» более не поддерживали правительство России. Лидер старофиннов Даниельсон-Кальмари отказался от «политики наведения мостов» и примкнул к конституционалистам.

С началом войны Финляндия также была объявлена на военном положении. Несмотря на это, в 1916 г. в соответствии с парламентским уставом были проведены парламентские выборы, на которых социал-демократы получили абсолютное большинство — 103 места. Использовать его они смогли только после Февральской революции 1917 г., когда парламент вновь смог собраться. В результатах выборов 1916 г. генерал-губернатора Зейна насторожила не возможность социального переворота в Финляндии, а то, что, как следствие победы социал-демократов, возрос бы сепаратизм парламента.

Война дала финским добровольцам возможность получить военную подготовку на тот случай, если в результате войны появится возможность вернуть автономию Финляндии или отделить Финляндию от России. Примерно 2 тыс. добровольцев успели уехать в Германию, прежде чем российские власти смогли помешать этому. В Германии из финских добровольцев образовали специальный егерский батальон, а уезд добровольцев из Финляндии стали называть «егерским движением». В то же время многие добровольцы перешли в российскую армию, но какого-то специального подразделения на этой основе создано не было. Одним из последствий егерского движения стало то, что русские сочли финнов «нелояльными» и поэтому отказались от запланированного призыва их в армию.

Февральская революция 1917 г. и Финляндия

Революции всегда застают современников врасплох. Так же произошло и с Февральской революцией в России. Первые известия о волнениях в Петрограде пришли в Хельсинки 13 марта. Генерал-губернатора Зейна взяли под стражу 15 марта, а на следующий день стало известно об отречении императора. Боровитинов был задержан в тот же день, 16 марта. В Петрограде Маркова посадили под домашний арест и чуть позднее отстранили от должности. Старый сенат, однако, еще некоторое время продолжал работу под руководством помощника генерал-губернатора Липского и адмирала Вирениуса, пытаясь приспособиться к новому духу времени. Он изменил свое название на Сенат Финляндии и приступил к освобождению политических заключенных. Из Финляндии вновь, как и в 1905 г., попытались сделать щит против революции, но эта попытка провалилась.

Новым генерал-губернатором Финляндии был назначен октябрист, помещик М.А. Стахович, который еще в Думе отстаивал права Финляндии, а его помощником — барон С.А. Корф. В день отречения императора, 15 марта, «министром» Финляндии во Временном правительстве назначили Ф.И. Родичева, но после того, как сочли, что эту должность должен занимать гражданин Финляндии, «министра» стали именовать временным «комиссаром». Родичев курировал финляндские дела до тех пор, пока Карл Энкель не получил в апреле назначение на пост министра статс-секретаря.

Февральская революция в Петрограде привела к падению консервативной IV Думы. Она отказалась от самороспуска (так же, как Национальное собрание в Париже в 1789 г.) и назначила из своей среды новое правительство, названное Временным. Акцент на временном характере правительства означал, что оно должно было вести дела до созыва Учредительного собрания. Хотя Романовы отреклись от власти, официально Россия была провозглашена республикой только осенью. Пришедшие к власти в Петрограде члены Думы, такие, как премьер-министр Г.Е. Львов, Ф.И. Родичев, Д.Д. Протопопов, П.Н. Милюков, были оппозиционерами и еще раньше отстаивали права Финляндии перед правительством. Безусловной правдой является то, как об этом пишут, что они, став членами правительства, сохранили свое благожелательное отношение к Финляндии. Однако в то же время в Финляндии забыли, что они были именно земскими и думскими деятелями, то есть в этом смысле демократами, и представляли как раз то «российское общество», от влияния которого еще Снелльман предостерегал финнов. Революция привела к падению трона, но не созданной в 1905-1906 гг. системы, звеньями которой были Совет министров во главе с премьер-министром и Дума. Революция и отречение императора означали, что в Петрограде больше не было Великого князя Финляндского и даже Николая II, но оставались Дума и избранный ею Совет министров во главе с премьер-министром. Теперь финнам нужно было урегулировать отношения с ними. Таким образом, статс-секретарь по делам Финляндии отныне должен представлять эти дела Совету министров.

Поначалу и в Финляндии революция вызвала опьянение свободой, в котором едва не потонули факты. Верили, что родилась «свободная Россия», которая и Финляндии гарантирует свободу и даже независимость. Речи в парламенте председателя парламента Куллерво Маннера и вице-председателя сената Оскари Токоя 10 и 20 апреля, по существу, содержали следующую основную идею: свободная Россия и свободная Финляндия будут жить в грядущем братском союзе народов.

Вскоре после революции из Финляндии в Петроград отправились делегации для выяснения позиции нового правительства, вначале от политических партий и затем от парламента. Правда, уже 16 марта были начаты переговоры с адмиралом А.Н. Непениным на его корабле, стоявшем на рейде в Хельсинки (позднее, в том же году А.Н. Непенин был убит восставшими матросами и похоронен на Ильинском православном кладбище в Хельсинки). Непенин подчеркнул, что все предписания военного времени и относящиеся к объявлению Финляндии на военном положении остаются в силе; со своей стороны финны заверили его в своей лояльности по отношению к новому правительству. В Петрограде финны поразили своих «новых хозяев» тем, что представили два различных проекта манифеста: социал-демократы — свой и буржуазные партии — свой. Социал-демократы хотели включить в манифест также обещания провести социальные реформы и таким образом доставили представителям Временного правительства удовольствие заявить, что они не вмешиваются во внутренние дела финнов. Они также посоветовали финнам вначале договориться между собой. В итоге был достигнут компромисс, в основу которого лег проект, подготовленный буржуазными партиями.

В стане русских шла дискуссия о том, следует ли объявить об окончательной или о временной, до созыва Учредительного собрания, отмене общегосударственного законодательства. Решение об окончательной отмене было принято прежде всего благодаря Милюкову.

Манифест содержал своего рода «монаршую присягу» (вера, основные законы и права, предоставляемые по конституции). Чтобы конституция Финляндии начала действовать, необходимо было отменить целый ряд постановлений, начиная с почтового манифеста 1890 г., а также основные предписания Февральского манифеста 1899 г. (но не сам манифест!), порядок представления дел, установленный в 1908 г» и закон 1910 г. об общегосударственном законодательстве. Перед сенатом была поставлена задача — выработать предложения и об отмене других законов и постановлений. Было дано обещание объявить политическую амнистию, созвать парламент и представить в него предложения по новой конституции (которая гарантировала бы парламенту право представления дел, бюджетное право, а также право проверять то, как члены правительства исполняют свои служебные обязанности).

Еще до парламентской сессии на переговорах с участием делегации от политических партий приступили к формированию нового сената. Русские не вмешивались в переговоры, хотя помощник генерал-губернатора барон Корф угрожал, что в том случае, если к 24 марта он не получит список сенаторов, прежний сенат продолжит работу до тех пор, пока парламент не соберется на свою сессию. Формирование сената было непростым делом, поскольку социал-демократы имели большинство в парламенте, но их идеология резко отличалась от «министерского социализма»[53]. В последний момент, главным образом при посредничестве Ю.К. Паасикиви, пришли к соглашению о формировании коалиционного сената с минимальным перевесом в нем социалистов (6 социалистов, 6 представителей от буржуазных партий, председатель-социалист). Заместителем председателя стал Оскари Токой. Свое отношение к «министерскому социализму» социал-демократическая партия продемонстрировала тем, что оговорила для себя право на оппозицию. Сенат был первым в мире правительством, в котором преобладали социалисты. Его основной программой стало выполнение обещаний «мартовского манифеста».

Формально назначение нового сената (вручение верительных грамот) произошло в соответствии с ранее существовавшим порядком: генерал-губернатор вручил верительные грамоты при посредничестве министра статс-секретаря, но только не императору, а Временному правительству и его премьер-министру Г.Е. Львову. От формы не отступили даже в отношении сроков действия верительных грамот, так как сенат О. Токоя должен был просуществовать до конца текущего трехлетнего периода, то есть до 30 сентября 1918 г.

Когда парламент вернулся к работе по отмене законов и постановлений, возник вопрос о так называемой верховной власти, т.е. о том, унаследовало ли Временное правительство власть, принадлежавшую Великому князю, и могло ли оно утверждать законы для Финляндии и назначать на должности? Сразу после того как в феврале вспыхнула революция, этого вопроса не поднимали. Временное правительство издало «мартовский манифест»,[54] заявив о себе как о «носителе всей государственной власти». Таким образом, манифест касался и Финляндии. Новое правительство не отказалось от идеи «единства и неделимости» России, и это тоже касалось Финляндии.

В дискуссиях между финнами и русскими были предложены три варианта ответа на вопрос: один русский и два финских. Точку зрения России сформулировала юридическая совещательная комиссия под руководством профессора Ф.Ф. Кокошкина. Она сводилась к следующему: власть Великого князя полностью перешла к Временному правительству; Временному правительству как носителю верховной власти в России принадлежит также верховная власть в Финляндии. Только будущее Учредительное собрание могло что-либо изменить.

В Финляндии профессор Германсон сформулировал своего рода теорию компенсации: поскольку неограниченной власти императора в России пришел конец и его сменил носитель ограниченной власти, то перемена обернулась потерей для Финляндии и ее следовало компенсировать путем заключения договора, по которому Финляндии была бы гарантирована полная внутренняя автономия.

Ответ, подготовленный профессором Рафаэлем Эрихом, был следующим: поскольку Россия превратилась из монархии в республику (de facto), то более не являлось возможным поддерживать прежний дуализм (император России и Великий князь Финляндский). Таким образом, Временное правительство было только правительством России, но не Финляндии и верховная власть должна была перейти к государственным органам Финляндии и принадлежать им. Однако внешняя политика и военные вопросы по-прежнему оставались в ведении Временного правительства, то есть являлись общими для России и Финляндии.

Общим для точек зрения Германсона и Эриха был тот вытекающий из учения о финляндской автономии принцип, что «российскому обществу» не следовало отдавать или передавать власть, принадлежавшую Великому князю.

На основании мартовского манифеста для выработки предложений по новой конституции, а также для определения характера связи Финляндии с новой Россией был учрежден конституционный комитет под руководством Столберга. Одновременно начались почти непрерывные зондаж и переговоры с Временным правительством об отказе Петрограда от верховной власти в пользу Хельсинки. Одновременно в Финляндии шла жесткая борьба по вопросу о том, к кому — сенату или парламенту — должна перейти верховная власть. На основании предварительных разработок конституционного комитета уже 7 апреля сенат внес предложение о расширении своих полномочий, настаивая на том, чтобы часть прав, принадлежавших Великому князю, перешла к нему (в частности, сенат оставлял за собой право на созыв и роспуск парламента, открытие и закрытие парламентской сессии, утверждение законов, издание постановлений, составление бюджета, право законодательной инициативы, а также право принятия решений по ряду должностей, список которых был достаточно длинным). Временное правительство, однако, передало вопрос на рассмотрение вышеупомянутой совещательной юридической комиссии Кокошкина. Ее ответ был резко отрицательным: она не сочла подобные изменения возможными. Совещательная комиссия напомнила финнам их же собственный старый аргумент: поскольку связь между Финляндией и Россией была установлена на основании двустороннего договора, она не может быть изменена без заключения нового договора, поэтому только будущее Учредительное собрание могло бы изменить ее.

В конце мая, когда обновился состав Временного правительства, финны вновь провели зондаж. Однако линия, которой следовало Временное правительство, оказалась прежней. Тогда сенат решил подготовить новый доклад приблизительно на той же основе, на которой настаивало Временное правительство. В нем все, что касалось сессии парламента, равно как и «интересов России» (или общегосударственных дел), по-прежнему оставалось в ведении Временного правительства. По делам, право решения по которым передавалось хозяйственному департаменту сената, требовалось к тому же заключение генерал-губернатора относительно того, касались ли они интересов России. Этот доклад был вынесен на рассмотрение парламента под названием «закон Туленхеймо»[55].

С приходом весны Советы в России получили еще большую власть; в петроградских советах возрос авторитет большевиков, которые в борьбе против Временного правительства использовали лозунг о праве наций на самоопределение и, таким образом, требовали права на «независимость» и для Финляндии. По предложению финских социалистов Съезд советов[56] в июле высказался за передачу верховной власти парламенту Финляндии. Но право окончательного решения по этому вопросу Съезд также оставил за Учредительным собранием, которое должно было учредить «Российскую демократическую республику» и, таким образом, обеспечить свободу Финляндии. Позже финские социалисты выступили в парламенте с инициативой, аналогичной решению Съезда советов, которая была одобрена в форме Закона о верховной власти. В нем, однако, «забыли» упомянуть об Учредительном собрании России как о форуме, принимающем окончательное решение. Закон имел два острия, одно было направлено внутрь страны, другое на Россию, «лишая» Петроград верховной власти в пользу Хельсинки и передавая ее не сенату, а парламенту.

Закон означал открытый конфликт с Временным правительством, поскольку не был послан ему на утверждение: финские законодатели ошибочно ожидали, что попытка большевистского переворота в Петрограде, предпринятая в июле, будет удачной и приведет к палению Временного правительства[57]. Ответные действия Временного правительства последовали незамедлительно: парламент распустили и назначили новые выборы. Социал-демократы сочли роспуск незаконным и по-прежнему настаивали на исполнении Закона о верховной власти. Парламент и его председатель К. Маннер попытались было продолжить работу в Хейнола (район в Хельсинки), но полиция заблокировала вход в зал заседаний.

Однако корниловский мятеж (август 1917 г.) и его последствия ослабили положение Временного правительства. В Финляндии опасались диктатуры России. 12 сентября было получено письмо, в котором говорилось о «передаче сенату Финляндии некоторых дел на окончательное разрешение» — так называемый Корниловский манифест. Его содержание было примерно таким же, что и содержание «закона Туленхеймо». Хотя он носил временный характер, по существу, управление Финляндией вплоть до 1919 г. осуществлялось на его основании.

В октябре в Хельсинки прошли переговоры между конституционным комитетом Столберга и юридической совещательной комиссией Временного правительства. Их основу составили предложения комитета Столберга по новой конституции и так называемому государственному акту, в котором определялся характер отношений между Финляндией и Россией. В предложениях комитета Столберга содержались почти все пожелания финнов о собственном, конституционном государстве. Заметим, что в тот момент и русские безоговорочно признавали Финляндию как отдельное от России государство. Однако в ходе переговоров и в заявлении генерал-губернатора Некрасова по поводу предложений по новой Форме правления обнаружилось, что Петроград по-прежнему придерживался принципа нераздельности государственной власти, в частности настаивая на том, что именно верховной власти России надлежало утверждать новую Форму правления, созывать и распускать парламент Финляндии.

Однако в итоге на переговорах Некрасова с представителями финляндских буржуазных кругов был достигнут компромисс. Временное правительство отказывалось от административной власти в Финляндии, оставляя за собой право на руководство внешней политикой. Финляндия также не могла вносить в одностороннем порядке изменения в военное законодательство; генерал-губернатор переставал быть должностным лицом Финляндии, так, например, он более не являлся бы председателем сената. К тому времени, когда уведомление об этом компромиссном решении отправили н Петроград, Временное правительство уже пало. Власть перешла в руки Петроградского совета и Военно-революционного комитета. Эти события позднее стали называть Октябрьской революцией.