Полночь

Глава 19

После той ночи, все знали, что я хоть и хилый на вид, но постоять за себя могу, и особо ко мне никто не лез. Для этого у них был малыш Шур также именуемый монетой, у него была железная монета и он постоянно ее крутил, перекатывая между пальцами, и отчаянно дрался с любым кто ее хотел забрать. Он был такого же небольшого роста, на несколько лет меня старше, и вырос сиротой на улицах города, бегая мелким щенком в стае таких же безжалостных шакалят. И почти все в банде его шпыняли. Но справедливости ради, эта участь была не только его, через это проходили все кто рос на улицах.

Вообще любое криминальное общество состоит из людей наполненных жестокостью, ведь именно она и помогает им выживать. И чем больше жестокости в человеке тем выше он в криминальной иерархии. Одним из таких жестоких ублюдков тут был Зим три вопроса, высокий долговязый убийца. Когда его посылали на дело, он задавал три вопроса: — Палец, Рука или Голова. У него были неестественно длинные и жилистые руки, да и косолапая походка, так что он походил на гориллу. И он был чертовски силен, он как то повздорил с одним бойцом из банды, он просто голыми руками оторвал ему голову, а после как ни в чем не бывало пошел обедать. И после очередной изматывающей тренировки я сидел в общем зале, пытаясь просто понять живо ли мое тело. Как из кухни вышел Шур с чайником. Прошедший мимо Зим три вопроса резко оттолкнул его своей лапищей, чтобы не мешался под ногами, и Монета отлетел от сильного толчка в угол. Поднявшись он начал припадать на правую ногу, сильно хромая, и не мог ступить на эту ногу, или так по крайней мере мне казалось. Я был уверен, что его нога сломана. Но лысый Пич заменявший тут повара уже кричал ему из дверей кухни.

— Ну и растяпа же ты! Куда ты годишься, хотел бы я знать? А? Не можешь чай донести! А я теперь изволь заваривать снова!

Парень кое-как поднялся на ноги и заковылял назад к кухне через обеденный зал. Огромный чайник все еще был у него в руке, и он отдал его повару. Но Пич уже задыхался от негодования — то ли настоящего, то ли притворного.

— Да чего ты хнычешь? — с яростью набросился он на беднягу через секунду, когда парень скривился от боли — Ножку ушиб? Ах, ты, маменькино дитятко! Пожалеть тебя?

Парень не хныкал, но лицо у него кривилось от боли. Собравшись с силами, он стиснув зубы и проковылял до кухни, взяв посуду пошел разносит ее по столам в общий зал и обратно без дальнейших злоключений.

Уже вечером зайдя в тесную комнатушку в которой жило восемь человек включая меня, малыш Шур похромал к своей лежанке. Насколько я мог понять взглянув мельком на его ногу, так как его колено страшно распухло, — у него была смещена коленная чашечка. Я сидел возле его койки и рассматривал колено, все шесть бандитов находились тут же — они курили и громко разговаривали, когда прошел один из них и безразлично глянув на колено парня.

Но делать было нечего, надо было вправлять сустав на место, заставив его лечь и не мешать мне, согнул ему колено. Одной рукой поворачивал ступню и оттягивая ее чуть назад разгибая ногу, другой рукой вправил коленную чашечку рывком. Наложил ему повязку, чтобы зафиксировать сустав правильном анатомическом положении. Вот и все; а случись это с ним в наше время, ему делали бы операцию, сшивая порванные связки, и несомненно, прописали бы полный покой наложив лангету и выписав кучу лекарств.

Выполняя эту примитивную и не сложную работу, я невольно прислушивался к стоящему гомону в комнате. Стоял спор между бандитам. Вот один из них бывший рыбак, теперь орал, размахивая руками, и отчаянно бранился — и все только потому, что другой не соглашался с ним, что рыба которую ловили у побережья Райлегга более вкусная чем та которую ловят в море. Он утверждал, что она более жирная и вкусная чем та, которую привозят из других регионов, а другой бандит, имя, тощий атриец с хитрыми, похожими на щелочки глазами, утверждал, что лучшая и жирная рыба обитает возле побережья Атрии.

Остальные четыре бандита с большим интересом прислушивались к спору, кто лежа на койке, кто приподнявшись на локте, кто сидя за маленьким столом, и временами подавали реплики. Иногда они начинали говорить все сразу, и тогда в тесном комнатушке их низкие голоса звучали подобно раскатам грома. Они спорили о пустяках, как дети, и доводы их были крайне примитивны. Собственно, они даже не приводили никаких доводов, а ограничивались простыми утверждениями или отрицаниями. Вкусовые качества и жирность рыбы они пытались доказать просто тем, что высказывали свое мнение с воинственным видом и сопровождали их выпадами против национальности, здравого смысла, прошлого или родителей своего оппонента.

Они беспрерывно курили и курили, дешевый вонючий табак. В маленькой комнате нельзя было просто продохнуть от дыма. Все мои вещи, да и я сам уже насквозь провоняли этой адской смесью. Этот дым, и стоящий гвалт из-за пустяка, сильно бесили меня, привыкшего к более спокойной обстановке. В трущобах уже ставших мне родными, были конечно; и теснота, и практически отсутствие тишины. Но все было как-то, по-семейному что ли. Я уже испытывал дурноту, хотя, быть может, причиной было переутомление из-за свалившихся на мою голову проблем.

Когда бандиты узнали, что я врачеватель, ко мне начали постоянно притаскивать раненых. В основном это были ножевые раны, или переломы полученные в ходе драк. Так-как мой чемодан так и остался в трущобах, а выходить мне было строго запрещено. Работал я рыбьей косточкой вместо иглы и грубыми нитками. В противоположность остальным членам банды, я ни с кем не был в ссоре, более того, отлично ладил со всеми. Головорезы относились ко мне, должно быть, со снисходительным презрением, но, во всяком случае, не враждебно. А те пострадавшие, которым я понемногу залечивал их раны и они целыми днями качались в подвесных койках из старой парусины под потолком, уверяли, что я ухаживаю за ними лучше всякой сиделки и что они не забудут меня.

Клето всерьез решил заняться моим обучением. С раннего утра я посещал уроки мастера Тито, познавая науку взлома, карманных краж и язык жестов, именуемый тут безъязыкий, после мной занимался сам Клето. Так что начался мой личный кошмар. Клето лютовал. Все, что я делал, было или совсем плохо, или недостаточно хорошо. Недостаточно высоко, недостаточно быстро, недостаточно далеко. Моя сила и скорость его совершенно не устраивала. Проведя несколько спаррингов он скорчил такую гримасу, будто проглотил лимон намазанный навозом. Вначале я пытался сражаться в той стойке которую мне показывал Энцо, но моего нового наставника она совершенно не устроила. Он так и заявил: — это дерьмо оставь для правильных придурков. Чтобы сражаться в стойках, нужно знать базу, а у тебя ее совершенно нет.

Но он очень удивился, когда узнал, что я обоерукий, так тут называли амбидекстров, он тут же вручил мне два скимитара. И мы тренировались с утра до вечера, когда я начинал уже просто падать от усталости. А потом все начиналось снова, бег, прыжки, отжимания, потом шли спарринги. Клето казался даже не двужильным, складывалось такое ощущение, что такое понятие как усталость для него не существует. Я не жаловался, и переносил все тяготы молча. Отчетливо понимая, что все это для моего же блага. Чем и заслужил его расположение.

Я отлично чувствовал свое тело, и та скорость с которой я впитывал “песнь стали” впечатлила даже Брогана. Который был крайне скуп на какую-либо похвалу. Через неделю Клето начал уходить на работу, и я продолжал тренироваться под руководством Брогана, который был жесткий, если не сказать жестокий. И спарринги с ним были сражением на грани, если зазеваешься, легко можно получить увечье, он не церемонился вообще. Донна Леона меня к чему то готовила, это было ясно даже тупому и слепому, главный вопрос был в том, к чему именно.

Работы у серых было выше крыши, и ублюдков которых надо отправить на тот свет, было больше чем клиентов в портовом борделе, со скидкой двое по цене одного. По негласному договору с наместником, тот кто контролирует порт, платит в казну определенную сумму положенного налога, и присматривает за порядком. За это Наместник закрывает глаза на творящееся в нижнем городе, и не лезет в бухгалтерию, проходящую через порт на самом деле. Руководствуясь принципом; — плати налог и не бунтуй, да и хрен с тобой, живи как знаешь. А кто там именно будет контролировать все это, его не интересовало. Но если постоянно дергать тигра за усы, он рано или поздно покажет зубы, и зальет все огнем, захлопнув кормушку.

В данный момент у руля в криминальном мире Райлегга, стояла донна Леона. Но Райлегг был слишком большим и населенным городом, чтобы один человек все смог держать. Слишком жирный кусок был на кону, и желающих занять теплое место под солнцем было слишком много. Назревал очередной передел, это чувствовали все. Молодые уличные банды сбивались в огромные толпы, готовясь переписать правила написанные кровью куда более крутых бандитов, готовились все, мы, конкуренты, и конечно черный барон Бранкати, начальник тайной стражи наместника. Нижний город бурлил как котел на костре, и я оказался в центре этого кипящего варева.

Постоянные стычки и разборки были привычным делом. Прошло уже два месяца как я сидел безвылазно в норе тренируясь, меня до сих пор разыскивали, и выходить из убежища мне было запрещено. Когда случилась первая неприятность, коснувшиеся непосредственно нас. Убили Каприана, одна из конкурирующих банд сделала заказ сама на себя, устроив ловушку. И в эту же ночь просто жутко злющая Карлотта, которая с вывихнутыми пальцами левой руки и арбалетным болтом в ягодице, притащила на себе раненого Удавку. Я мучил отмычкой замок, когда услышал крик.

— Дарий где ты, ты срочно нужен у большого Бена.

Я поспешил в капитанскую рубку, в которой и жил большой Бен, подойдя к Бену, Бронгану и Пьетро, склонившихся над Удавкой. Я их бесцеремонно растолкал, требуя, чтобы не мешали, в другое время мне такая наглость дорого бы обошлась. Но сейчас всем было не до мелочей. Удавка тяжело с присвистом дышал. На его одежде расплылось большое пятно крови и оно начало засыхать превратившись липкую корку. Я аккуратно срезал ее по кусочкам, и, когда добрался до рваных кровавых ран на теле, он открыл глаза и посмотрел на нас.

— Я ранен, — сказал он своим тихим голосом.

— Да, дружище, — ответил я. Он не был мне другом, но это было то немногое, что я могу для него сделать. И встретив его взгляд пронзительно синих глаз, попытался улыбнуться ему, но губы словно застыли, улыбка съехала в бок выйдя кривой и вряд ли ему помогла.

Ран обнаружилось не меньше трех, впрочем, сказать наверняка было трудно. Через живот шла ужасная открытая глубокая рана, по-видимому, от изогнутого ножа в виде когтя. Скорее всего, острый кусок металла располосовал ему все кишки, потому что от живота сильно пахло мочой и испражнениями, и была черная кровь. Раны зияли также в груди и на бедре. Трудно было оценить тяжесть повреждений, нанесенных его внутренним органам. Просто чудо, что он еще не умер, но ему оставалось жить считанные часы, а то и минуты, и я был абсолютно бессилен.

— Дела очень плохи? Большой Бен и сам это видел, но решил уточнить.

— Да, я кивнул ему. — Я ничем не смогу помочь ему.

Но я не учел, до какой степени привязывала Удавку к жизни надежда, что его спасут. А услышав мои слова, он словно провалился в черный колодец. Он резко побледнел, кожа, упругость которой поддерживало лишь сила воли и надежда, обвисла.

Его глаза прояснились, как будто он сморгнул пелену, застилавшую их, и он обвел взглядом деревянные стены, словно видел их в первый раз. Броган стоял молча, хмурясь еще больше, его рот напоминал перевернутую подкову. Удавка посмотрел на нас, его глаза вылезали из орбит от страха — то был беспредельный ужас человека, осознавшего, что смерть была уже внутри, затапливая его тело. Это выражение лица я хорошо запомнил, в последующие недели и годы я часто его наблюдал, слишком часто…Но тогда, в тот день, это было для меня впервые, и все что я мог для него сделать, это шепотом попросить Полночь забрать его страх. Когда она перетекла в его тень, набухнув, я почувствовал, как в желудке появляется склизкий комок давно забытого чувства, и кожу черепа стягивает страх сродни тому, что испытывал он.

— Я убью этого толстого урода, клянусь.

Я только сейчас заметил, что в комнате сбоку на кровати разместилась Карлотта, и она тоже была ранена. Вывернутые наизнанку пальцы левой руки, кровоточащая рана на плече и арбалетный болт торчащий из ее задницы, красноречиво об этом напоминали. Я перевел взгляд на большого Бена, молча спрашивая, что мне делать. Помочь Удавке я был не в силах, а покидать умирающего человека я не решался.

Он понял меня без слов, и махнул головой в ее сторону, решив, что мне будет лучше будет помочь Карлотте.

Я хотел осмотреть ее рану на боку, но она лишь отмахнулась от меня, заявив, что там царапина и чтобы я лучше вытащил арбалетный болт и вправил пальцы. Но видно страх сжавший мне череп через чур сильно сдавил, или я просто уже привык к вечно саркастичному поведению Полночи, и сам не заметил, как одной и самых опасных и непредсказуемых убийц заявил.

— Ну ладно красавица, давай раздевайся и нагибайся, я буду с тобой нежный.

Шоковое молчание повисло в комнате. Один лишь Удавка закашлял, давясь смехом.

— Дарий, — Карлотта склонила голову набок. Ее голос был холодным и острым как лезвие. — Я бы встала и сломала тебе руку, но арбалетный болт в моей заднице против. Да и Клето потом мне всю плешь проест.

— Прошу прощения, пробормотал я ей. Но серьезно, мне нужно чтобы ты повернулась и нагнулась.

Дрожащей от боли рукой, она глубоко затянулась сигарилой и сделала как я прошу, выставив передо мной свой голый зад. При помощи ножа я быстро вытащил ей болт, и наложил несколько стежков на рану, наложив чистую повязку, смазанную лекарством, которая тут же пропиталась кровью. В этот момент я ощутил волну озноба по коже, я понял, что Полночь вернулась, а это означает что Удавка умер. Большой Бен взорвался бурным потоком ругани, подтверждая мою догадку. И это не были обычные ругательства или непристойности. В каждом слове было богохульство, а слова так и сыпались. Они гремели и трещали, словно электрические разряды. Я в жизни не слышал, да и не мог бы вообразить себе ничего подобного. Вынужденно проживая на дне общества, среди убийц и воров. Я многое слышал за последнее время, но ничего подобного даже рядом не было.

Обернув ее пятую точку полотенцем я взял ее пострадавшую руку.

— Больно не будет, — с честными глазами пообещал я ей смотря в лицо.

— Ну лааааааааааааАААДНО! — взвыла Карлотта, когда я быстро, как только возможно, вставил ее палец на место. Девушка вскочила с кровати и согнулась пополам, прижимая к себе руку.

— Это было БОЛЬНО! — крикнула она.

Мне лишь осталось пожать плечами.

— Да.

— А ты обещал, что не будет!

— И ты мне поверила, — улыбка была сладкой, как сахарная вата. И снова показал на кровать. — Садись.

Карлотта сморгнула горячие слезы схватив пострадавшую руку здоровой. Но, глядя на свой мизинец, она видела, что я все сделал правильно и вернул его в сустав так аккуратно, как только было возможно. Сделав глубокий вдох, она села обратно и снова протянула мне руку.

Я взял ее за безымянный палец и посмотрел на ее большие темные глаза.

— Я посчитаю до трех.

— ХорошоооооОООО ТВОЮ МАТЬ! — взревела Карлотта, когда я вставил на место ее второй палец. Она поднялась и начала то ли танцевать, то ли прыгать по комнате, сжимая травмированную руку между ног. — и очень изобретательно материлась, повторяя речитатив большого Бена.

— Ты очень много ругаешься, — нахмурился я, так нельзя ты же девушка.

— Ты сказал, что посчитаешь до трех!

Я снова улыбнулся ей кивая, и молча постучал по кровати рядом с собой.

— Осталось совсем немного.

— Я тебя точно прибью Дарий.

Вздохнув, Карлотта села обратно, ее рука тряслась от боли, полотенце съехало, открывая темные лобковые волосы.

— А вот сейчас будет по-настоящему больно. Я пообещал ей.

Она зажмурилась приготовившись.

— Ай? — пискнула она, когда ее палец вернули в сустав.

— Готово, — улыбнулся я ей еще раз.

— Но это же было почти не больно, — возразила Карлотта.

— Я знаю. Я стал накладывать ей шину на пальцы, крепко обвязывая, чтобы ограничить в движениях.

— Теперь надо зашить твое плечо, я поправил ей полотенце прикрывая ее. — Давай снимай рубашку.

— Да ты меня раздеть хочешь. В первый раз съязвила она.

Я посмотрел на съехавшее полотенце, совершенно не прикрывающее ее.

— Ты уже раздета. Мне нужно почистить и зашить рану на плече, она может загноиться и будет лихорадка. Так что давай, снимай рубашку.

Она рванула край рубашки открывая плечо и аккуратную левую грудь. Судя по ране ей вонзили туда мечом, я немного знал Карлотту, сражалась она превосходно, совсем немного уступая Клето в искусстве песен. Так что тот факт, что ее ранили, говорил, что там была очень серьезная рубка, и противников было очень много, но не смотря ни на что, она выбралась и вытащила раненая на себе своего напарника. Осмотрев рану, я вылил немного золотого вина на ее сочащееся кровью плечо. Она скривилась от боли и затянулась сигарилой, держа ее дрожащей рукой. Я зашил ее так аккуратно как только мог, накладывая мазь на повязку как в этот момент в дверь влетел Клето.

— Я уже все знаю. Увидев погибшего соратника он грязно выругался.

— А ты зачем разделась? Парня соблазняешь? Он увидел почти голую Карлотту, и не смог не подколоть.

— Зарежу. Мрачно пообещала она. — Ночью приду и зарежу, ты меня знаешь.

Меня выпроводили из кубрика где жил большой Бен, сказав, чтобы шел тренироваться. Там явно обсуждали ответные шаги, и лишние уши им были не нужны. Да и мне собственно было неинтересно.

Я шел в тренировочный зал, когда снизу услышал смешок.

— …А она кажется… милой…

Полночь возникла, и я улыбнулся.

– “Милая” — немного не то слово.

— …У меня в запасе есть и менее лестные, но думаю у нас с ней возникнет кровопролитие на этой почве…

— Карлотта не то о чем сейчас стоит беспокоится.

— …Но надеюсь, ты заметил, как я вежливо воздержалась от замечаний по поводу нагибайся и нежен…

Я покосился на свою тень, расположившеюся на полу подо мной.

— Твоя сдержанность заслуживает восхищения.

— …На самом деле я просто не придумала ничего более остроумного…

— И почему я не удивлен.

Пока препирались, мы дошли до тренировочной площадки, и я усиленной яростью начал избивать манекен, стараясь выкинуть из головы лицо Удавки, когда он осознал, что сейчас умрет. Но я не знал, что судьба в ту ночь уже начала писать для всех нас новую главу — звездной россыпью на страницах из тьмы.