Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 2. Стихотворения. Поэмы (1910–1913)

Всё чисто для чистого взора,

Пойду я в далекие рощи,

Где б ельник корявый и тощий

С бескровным, землистым лицом.

Заклятьем венца и сумы,

Мне снились бы своды тюрьмы.

Я тело в кресла уроню,

Я тело в кресла уроню,

Выхваляет ее стан и лицо,

И над ним насмеялась дочь.

Наступала ночь. Догорал камин,

В восемьдесят душ был мой караван.

Мы рубили лес, засыпали рвы,

И в Стране Озер семь больших племен

...Христос сказал: убогие блаженны

Христос! Христос! А как же те, другие,

Христос, Христос, но как же те, другие,

Чьей мыслью мы живем теперь и дышим,

Чьи имена звучат нам, как девизы?

Чьи имена звучат нам, как девизы,

Без тревожных снов не мог уснуть.

Сколько их в былом! А в настоящем —

Вместо песен тяжкие труды

В их рогах гнездится ужас черный,

Умный кормщик, рыцарь иль пират.

Мы взошли по горному карнизу

Так высоко за гнездом орла;

Вечер сбросил золотую ризу,

И она на западе легла;

В небе загорались звезды; снизу

Наплывала голубая мгла.

Муза, ты дрожишь, как в лихорадке,

Взор горит и кудри в беспорядке.

Что с тобой? Разгаданы загадки,

Хитрую распутали мы сеть...

Успокойся, Муза, чтобы петь,

Нужен голос ясный, словно медь!

Голосом глубоким и кристальным

Славу тополям пирамидальным

Мы с тобою ныне воспоем,

Славу рекам в блеске золотом,

Розовым деревьям, и миндальным,

И всему, что видим мы вдвоем.

Новый мир, как девушка, невинный!..

Кто ж прольет девическую кровь?

Кто визжаньем пил, как чарой винной,

Одурманит лес еще пустынный,

Острым плугом взрежет эту новь

И заплатит мукой за любовь?

Знаю! Сердце девушек бесстрастно,

Как они, не мучить никому:

Огонек болот отравит тьму,

Отуманит душу шум неясный,

Подкрадется ягуар опасный,

Победитель, к лоту твоему.

Крик... движенье... и потонет в бездне

Той, что ночи Севера беззвездней,

Слишком много увидавший взгляд.

Здесь любовь несет с собой болезни,

Здесь растенья кроют сладкий яд,

И о крови боги говорят.

Но напрасно! Воли человечьей

Не сдержать ни ядам, ни богам!

В глубине пещер, по берегам

Тихих рек, по чащам и по рвам,

Всюду, всюду, близко и далече,

Запоют, пройдут людские речи.

Поднимайся занавес времен

И развейся сумрачная чара!

Каждый павший будет отомщен

Силою возвратного удара,

Зов свобод здесь кинет Вашингтон

И пройдет, как молния, Пизарро.

Девушка, игравшая судьбой,

Сделается нежною женой,

Милым сотоварищем в работе...

Водопады с пеной ледяной,

Островки, забытые в болоте,

Вы для жизни духа оживете!

Друг за другом встанут города,

Там забрызжет детский смех, и деды

Заведут спокойные беседы,

Вспоминая старые года...

Но безумцы, те уйдут туда,

Где еще не веял стяг победы.

Потому что Бог их — Бог измен!

Путник, Он идет над звездным севом,

Он всечасно хочет перемен;

Белизна нагих Его колен,

Вздох, звучащий солнечным напевом,

Снятся только ангелам и девам.

Странный Бог, не ведающий зла,

Честный, как летящая стрела,

Чуждая и круга, и угла,

Стройный Бог с душою пьяной снами,

Легкими и быстрыми шагами

Вдаль и вдаль идущий над мирами!

Голос твой, о Муза, точно рог, —

Он сродни тебе, веселый Бог!

Эти губы алого коралла

Ты когда-то в небе целовала,

Ты уже касалась этих ног

С их отливом бледного опала.

Заповедь его нам назови,

Дай нам знак, что ты пришла оттуда!

Каждый вестник был досель Иуда.

Мы устали. Мы так жаждем чуда.

Мы так жаждем истинной любви...

— Будь как Бог: иди, лети, плыви!

Говорю — мои слова так злы,

Ах, когда ж я вновь увижу в море

Ах, когда бы вновь увидеть в море

Ничего в грядущем, кроме звезд.

Смог когда-то очень угодить,

Я томлюсь, мне многого не надо,

Только — моря с четырех сторон.

Не была ль сестрою мне наяда,

Нежным братом лапчатый тритон?

Грыз ее и бил в глухой тоске!

Грыз ее и бил в глухой тоске.

И мне всё неможется,

Березку подрытую

В вазах было томленье умирающих лилий.

О Леконте де Лиле мы тогда говорили,

И читали спокойно, и шептали — «не тот!»

...Но тогда нам сверкнули все слова, все истомы,

Как кочевницы-звезды, что восходят раз в год.

Было тихо, так тихо, и пред нами воскресли

Каждый вечер в саду рокотал соловей

И томила весна... но она не пришла

Не себя — я умею забыться грустя;

Не ее — если хочет, пусть будет такой,

Ни себя... мне отрадно <склоняться?> грустя

Ни ее... если хочет пусть будет такой

— Но за что этот день, как больное дитя,

Какая скучная забота —

Пусканье мыльных пузырей!

Нам карты сдал без козырей.

А в нас тяжелая тоска...

Нам без надежды, без волнения

Лишь то, что синим углем страсти

Перед странно-волнующим ликом твоим, Неизвестность,

В каждой травке намек на возможность немыслимой встречи.

Горизонт — обиталище феи всегда светлокрылой,

И совсем замирающим голосом вымолвит: «милый».

Как дедовской странно кровати

Совсем экзотический бог.

Не тьма, а мечта немоты

А может ночные цветы

Во что-то другое... не здесь

Но душно мне!.. Я зачарован;

Но сладко мне... Я зачарован

Ковер подо мной, словно сеть;

Смотрю... — а хочу не смотреть.

И ярче пылание щек...

— То мучит, то нежит лиловый,

То мучит и нежит лиловый

Лиловый и <нрзб.> цветок.

Еще близ порта кричали хором

Тропинку в чаще камыша;

Но глаз упрямых не поднимая.

Лежит любовников былых.

...Да, я понял: образ жизни — не жена, что всегда жива;

И не воин с твердым сердцем, не работник, влачащий плуг.

— Был Отелло...

Был ли он вас двух достоин,

— Да! Он воин

Что ж? Вы слушали влюбленно,

Добровольной затворнице в клетке

Ах, своих же затей и тревог,

Вам не видно, что движутся ветки,

Свежим ветром проносится рок;

Что весною так радостны просини,

Так нежданны, что сводят с ума, —

Ведь для Вашей торжественной осени

Есть один только выход, — зима.

И буду думать лишь о Вас, о Вас.

И вновь душа пьяна, обожжена.

На дымный сад взгляну и на луну.

Вот там, у лип, вы мне сказали «да»...

Вон там, у клумб, Вы мне сказали «да»...

...............

И, задрожав, я кину в небо зов,

Пугая лёт ночных часов и сов.

— Все ложь: и Бог, и люди, и Змея,

Есть только двое — Вы, моя, и я!»

...............

...............

...И вдруг сознанье бросит мне в ответ,

Что Вас, любимой, не было, и нет;

Что Ваше «да», Ваш трепет, у сосны

Вечерний, вдумчивый паук

То — «espoir». Но, милый друг,

Мое — сегодня! На мечту

Я дум его не променяю

И муки ада предпочту

Лишь обещаемому раю.

Вольется в трепетные вежды,

Ангел шепчет: «своевольный,

Что ты так уныл,

Полно! Разве всплески — речи

Темный, древний бор,

Для вассала — стыд!»

— Так и ночью молчаливой,

Днем и ввечеру

И обе — на пороге Знанья!

И тайну неги и сгоранья

Всегда — в поэму, женщину иль запах),

Мне захотелось воплотить свой сон,

Где верно жил облезлый старый гном,

Открытки, так, чтоб даже Готтентот

Она вошла свободно и легко,

Будильник звякал злобно, однотонно.

Умели воплотить всю роскошь мира,

— Ах, бог любви, загадочный поэт,

Вас наградил совсем особой меркой,

Я продолжал (и тупо за стеной

Гудел напев надтреснутой шарманки):

Как я часто бросал испытующий взор,

Как я много встречал отвечающих взоров

И не их ли тоска нам шевелит снега,

Красной кровью не их ли горят горизонты?

Да, мир хорош, как старец у порога,

Что путника зовет во имя Бога

Но кто же я, изгнанник своевольный,

Мне это счастье — только обещанье,

Что пил я воду родины иной.

Всё, что пугало, расколдуя,

Учил молчать, хотеть, бороться,

Их робкий шепот, томный взор,

И к упоеньям их приучен,

Меня не дразнит их позор.

Твой дом, добро враги возьмут сполна,

Где знойный вихрь вздымает горы праха,

И тихая девушка в платье из красных шелков.

Высоких, старых генералов.

Напоминает им о прежнем;

Ведя с собой умы людей,

Он вбрасывал в пространство безымянных

Из тьмы к прохожему спешит.

То муза отошедшего поэта,

Увы! безумная сейчас,

Беги ее: в ней нет отныне света

И раны, раны вместо глаз.

Светят белые отсветы дня,

Огнем заката залитой гранит,

Сомлевших в буре берегов.

Бурун, седой любимец гроз,

И грузно грянет на утес.

И весел парус, кормчий ловок,

Я приближаюсь к заветным дверям,

Странного зверя, которого нет,

И никогда не придет за едой.

Вы ж, как всегда, веселы на канате,

С блеском глаз, с улыбкой важной,

Как живые-неживые...

Кажется, что будет чудо:

По праву привет тебе!

Сжигали они города?

Когда же в царство иное

И взор Мадонны вдохновенный,

И взор мадонн вдохновенный,

И храм Святого Петра,

И всё, что нежно и тленно

Родилось только вчера!

Растут меж дряхлых камней

Он будет, вечный и дикий,

Стоять на семи холмах,

Покуда звездные лики

Над ним горят в небесах.

Он крепок лишь следом длинных

Возвращаются мальчики в красном

Изогнулся с тоской всегдашней

Выходят из тени, выходят из ночи

Ты встанешь наутро, и встанешь для славы».

И скрылись, как два отступающих света

(В безрадостном мраке два яркие света),

Дневные лучи заиграли по шторам,

Послышалась песня, — и встал истомленный

С надменной улыбкой, с уверенным взором.

Но где живет их царство, слава, сила,

Пускай велик воздушный Рафаэль,

Пускай прекрасен дивный Рафаэль,

Челлини, давший бронзе крылья плоти!

А хмель да-Винчи душу замутит,

Да, он не всё умеет рисовать,

Но то, что он рисует, совершенно.

Слетал к нему, одеян ризой красной,

Но было уж поздно, мы шли в полях.

Мы спали в кибитках глухих равнин,

И вот достигли стены Китая,

А мне же сеять мой рис и чай,

Мой путь протянулся светло и прямо,

И мне из беседок цветных у вод

Прохладных кричали — «Зайди к нам, лама!»

Но я улыбался и шел вперед.

Пред ним я склонился с восторгом тайным,

И тихо, так тихо над миром дольным

С глазами гадюки, он ныл и ныл

О вечном, и воздух вокруг темнил.

На горе, среди того края,

Прилетали странные птицы,

Прилетали страшные птицы,

У него были острые когти,

Цепкий хвост под плащем он прятал.

Жил он тихо, хотя не медведем,

И радушно был взят в компанью.

За игру в домино засели.

А как выиграл, вздулся, как груда:

А в то время Адам родился,

Я забыл слова литургий

Точно звон истлевших цимбал

Точно моря далекого рокот

Словно струи блестят речные,

Уже прекрасного лица...

Не манят к смертному безволью,

Полны печали без конца.

Свой путь он подвигами метит,

Но он божественно-хитер,

И взора ясного не встретит

Поверженных застывший взор.

И пеньем ангелов сжигают душу сны.

И девы нежные о счастии вдвоем,

И замки древние над Арно,

Вот грозно встала Синьория

Гулко ударили — три.

Странник, молчи и смотри.

Город — как голос наяды

Завесы черных гондол.

Там, где огни на лагуне —

Тысячи огненных пчел.

Чу! голубиного хора

Может быть, это лишь шутка,

Марево? Страннику жутко,

Вдруг — никого, ничего.

Крикнул — его не слыхали —

И, оборвавшись, упал

В звонкие, бледные дали

Нет прекрасней женщин, чем в Болонье!

В звездной мгле разносятся признанья,

На мгновенье выхватит из мрака —

Черный ус, что крутит забияка,

А любовь глядит и торжествует...

Как дрожит она, когда целует!

Дама, чем красивей, тем лукавей!

И они придут, придут до света,

С мудрой думой о Юстиниане,

Но порой и он волочит ноги

Здесь зреет хмель, но лавр уже зачах.

Вздохнули скалы, слышен вой шакала

Феррара так легко и просто

Тебе напомнит Ариосто.

Срывай огромную глицинию,

Преследуй ящерицу синюю,

В благоухающей, лимонной

Трущобе стих сложи влюбленный!

Когда я полон жгучей ревности,

А земля говорит, поет:

«Неужель хоть одна есть крыса

Призывающего к игре?»

Повидаться с иной судьбой,

Но врагам не предам лукаво,

Ни лобзанья Иуды дам

Я пути, что лег величаво,

Молчаливо лег по холмам,

Одиноко лег по холмам,

И луне, что встала, как слава,

И сияет обоим нам.

Солнце духа, ах! беззакатно

Не вещам его побороть!

Если лето благоприятно,

Если любит меня Господь!

Известный враг христиан на всем Леванте.

И я ему заметил: перестаньте

Но он ногою топнув крикнул: бабы,

Поддельным признан был на той неделе.

И прошептал с печалью: мыши съели

Три волоска из бороды пророка.

Я лег у камня на горе

И небо плыло надо мной

И горы стыли в серебре.

И ящер средь горячих трав,

Высоко голову подняв,

Застыл и двинуться не мог.

О если б умер я в тот миг,

К богам, в Элизиум святой,

Не говорить свое — люблю.

Море, солнце, солнце, море!

Их увидел сквозь века.

Но как птица с трубкой в клюве,

Облака плывут, как кони,

Цитра издали звенит,

Но на славу лаццарони

Полночь сошла, африканская темень,

Кому быть хозяином этих мест;

Снова дорога пестрым змеем

Будет ползти с холмов на холмы.

В таянье вешнего снега,

Во всем, что гибнет и мудро.

О, где вы теперь цветете!

Хохотавших над Эврипидом.

Если встретишь меня, не узнаешь,

Назовут, едва ли припомнишь,

Но, клянусь, ты будешь моею,

Не удастся тебя мне встретить.

О тебе в великой пустыне,

Скоро полночь. Свеча догорела.

О заснуть бы, заснуть поскорей...

Но смиряйся проклятое тело

Перед волей железной моей.

Как ты вновь прибегаешь к обману?

Притворяешься тихим; но лишь

Я забудусь: «Работать не стану,

Я забудусь — «работать не стану,

Не хочу, не могу», — говоришь...

Не хочу, не могу» — говоришь?

«Подожди, вот засну, и наутро,

Как тогда, как в былые года...»

В ту ночь в далеких горах,

И, трепеща застежки расстегнуть

Там было тихо, тихо и темно,

В тоске старалась вспомнить что-нибудь

Иное — розы, краски небосклона,

Могучий мавр, высокий как колонна,

И черный мавр со взорами дракона

Ей дерзко руку положил на грудь,

Весь вечер пивший красное вино,

И на постель осмелился толкнуть

И обнажить нетронутое лоно.

К ней подошел, он ждал ее давно,

Он не услышит девичьего стона.

Напрасно стон плачевный «подожди»

Из полусмятой вырвался груди,

В глазах сверкнули слезы... было поздно.

Его стальные руки... было поздно.

Его стальные руки, было поздно.

— О верно в час, когда шумит война

Такой же он загадочный и грозный».

Такой же он загадочный и грозный.

Уйти? Но разве любишь новое

Тогда встает Душа и пляшет, как лунатик,

«Ах, хорошо б теперь сидеть в кафе счастливом,

Смотреть на бисер звезд; ведь очень небогато

Чем усмирить Души мятежной торжество.

Пускай ушей и глаз навек замкнутся двери,

А после будешь ты растеньем или зверем...