Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 2. Стихотворения. Поэмы (1910–1913)

Комментарии

В творческой биографии Гумилева период с апреля 1910 г. по декабрь 1913 г. отмечен чрезвычайно интенсивными поисками новых идей и форм, позволяющих преодолеть «инерцию» традиций символизма. Это время обретения идейной и поэтической самостоятельности, превращения поэта из «ученика» В. Я. Брюсова и Вяч. И. Иванова в «мэтра» новой, противостоящей символизму литературной школы — акмеизма.

В марте-апреле 1910 г. Гумилев участвует в дискуссии, развернувшейся вокруг докладов Вяч. И. Иванова «Заветы символизма» и А. А. Блока «О современном состоянии русского символизма», прочитанных в московском «Обществе свободной эстетики» и петербургском «Обществе ревнителей художественного слова». Иванов и Блок стремились сформулировать своеобразный «катехизис» обновленного символизма, «теургического символизма», который, по мнению докладчиков, должен вспомнить «о священном языке жрецов и волхвов», обратиться в «ознаменовательное тайновидение прирожденных формам соотношений с высшими сущностями и в священное тайнодействие любви, побеждающей разделение форм, в теургическое, преображающее “Буди”» (Иванов Вяч. И. Заветы символизма // Иванов Вяч. И. Родное и вселенское. М., 1994. С. 189). «Основная мысль — искусство должно служить религии», — резюмировал содержание выступлений Иванова и Блока В. Я. Брюсов (см.: Брюсов В. Я. Дневники. М., 1927. С. 142). «В нашем кругу, у экс-декадентов, великий раскол, — писал тогда же Брюсов П. П. Перцову, — борьба “кларистов” с “мистиками”. Кларисты — это “Аполлон”, Кузмин, Маковский и др. “Мистики” — это московский “Мусагет”, Белый, Вяч. Иванов, Соловьев (имеется в виду С. М. Соловьев. — Ред.) и др. В сущности, возобновлен дряхлый-предряхлый спор о свободном искусстве и тенденции. Кларисты (от фр. clair — светлый, ясный; термин “кларизм” вошел в литературный обиход 10-х гг. XX века после выхода статьи М. А. Кузмина “О прекрасной ясности” (1910). — Ред.) защищают ясность мысли, слога, образов, но это только форма, а в сущности они защищают “поэзию, коей цель — поэзия”, как сказал старик Иван Сергеевич (Тургенев. — Ред.). Мистики проповедуют “обновленный символизм”, “мифотворчество” и т. п., а в сущности хотят, чтобы поэзия служила их христианству, была бы ancilla theologiae (служанка богословия (лат.). — Ред.)» (Печать и революция. 1926. № 7. С. 46).

Судя по сохранившимся материалам, Гумилев с самого начала оказался в оппозиции к «теургам», прежде всего — к Вяч. Иванову (см.: Кузнецова О. А. Дискуссия о состоянии русского символизма в «Обществе ревнителей художественного слова» (Обсуждение доклада Вяч. Иванова) // Русская литература. 1990. № 1. С. 200–207). В апрельском номере «Аполлона» (№ 7) за 1910 г. появилась статья Гумилева «Жизнь стиха», положения которой прямо перекликаются с будущими акмеистическими установками. Одной из важнейших эстетических идей, сформулированных Гумилевым, было положение об отчуждении произведения искусства от его создателя. По мнению Гумилева, «смысл» художественного произведения определяется читателем сугубо произвольно, а потому художник не может и не должен прогнозировать «содержательное» воздействие произведения. В противовес излишне «рациональным», «искусственным» созданиям поэтов, «увлеченных посторонними искусству соображениями» (т. е. — символистов), Гумилев выдвигает идеал ст-ния, которое «должно являться слепком прекрасного человеческого тела», т. е. быть формально совершенным: «Гомер оттачивал свои гекзаметры, не заботясь ни о чем, кроме гласных звуков и согласных, цезур и спондеев, и к ним приноравливал содержание» (ПРП 1990. С. 46).

Если учение о «жизни стиха» может восприниматься как первая попытка Гумилева выстроить антисимволистскую эстетическую программу, то его «философия движения», отразившаяся в произведениях 1910–1911 гг., прежде всего — в поэме «Открытие Америки», явилась приступом к более глубокой мировоззренческой реформации модернистской эстетики. И здесь Гумилев исходным пунктом творческой полемики избрал поэтическую философию Вяч. Иванова.

Мировосприятие Иванова определялось пониманием Хаоса как мирового трансцендентального начала. Созерцая материальный мир, «частные» формы его, Иванов видел всюду единую, «хаотическую» сущность. Если Иванов «проплавлял» (по определению Ф. Ф. Зелинского) образы бытия, то Гумилев, пытаясь сохранить тенденцию к выявлению их «метафизической общности», предпочитал иметь дело с «пластикой мира», не делая попыток заглянуть в область «потустороннего». В ивановском понятии «мирового хаоса» Гумилев выделил движение как непременный атрибут любого из явлений и придал ему мистическое значение. Движение, по идее Гумилева, непосредственно доступно нашему восприятию и не является гипотетической дефиницией (как «непознаваемое»). С другой стороны, движение, именно в силу своей «всеобщности», связывает мироздание в некое единство и, следовательно, будучи причастными к движению, мы сливаемся с мировым «целым». Такое понимание «божественности» движения восходило к своеобразно перетолкованному Гумилевым учению Гераклита Эфесского о «космическом огне», которое было использовано и Ивановым при создании собственной символистской эстетики. На особое понимание Гумилевым движения (являющегося в человеческой жизни прежде всего в форме «путешествия», «странствия») обращали внимание многие современники поэта: «Свои дальние путешествия он совершает не поверхностно, он не скользит по землям как дилетант и турист. Нет, Гумилев оправдывает себя особой философией движения, «божественного движения», которое одно преображает косные твари мироздания и всему живому сообщает новую жизнь» (Айхенвальд. С. 37). В творчестве Гумилева 1910–1911 гг. любое путешествие оказывается актом познания трансцендентальной глубины мироздания. Анализируя эпос «Чужого неба», Ю. Н. Верховский писал, что здесь «под миром вещей вскрывается постепенно ощущение бытия во всей его иррациональности» (Верховский. С. 106). Прежде всего это относится к тем произведениям, которые «проникнуты музыкальным пафосом устремления» — здесь происходит «гармоническое слияние онтологической основы с миром вещей, или, иначе, душевно-музыкального с красочно-пластическим восприятием чувственного мира». Ю. Н. Верховский удачно назвал «поэзию путешествий» у Гумилева — «странничеством духа» (Верховский. С. 106, 111, 136). Знаменательно, что на 1910–1913 гг. приходятся три африканские путешествия Гумилева: в Харар, зимой 1909–1910 гг.; в Аддис-Абебу, в сентябре 1910 — марте 1911 гг.; по Северо-Восточной Африке во главе этнографической экспедиции Академии наук, в апреле-сентябре 1913. Это существенно повлияло, среди прочего, на характер экзотических мотивов в гумилевском творчестве (подробно об этом см.: Давидсон А. Муза Странствий Николая Гумилева. М., 1992).

В своей совокупности идейно-поэтические искания Гумилева привели к тому, что в его творчестве 1910–1911 гг. все заметнее стала проявляться тенденция к отказу от «заветов символизма»: «ноуменальная» открытость символического творчества заменялась лирическим переживанием «внешнего» мира (своего рода «лиро-эпосом», уже близким будущей акмеистической описательной «вещности»). М. М. Тумповская отмечала, что подобную поэзию «нельзя назвать ни только созерцательной, ни лирической. Лиризм чужд всему поэтическому облику Гумилева. <...> Ощущение самого себя не дано ему непосредственно. Он приходит к нему не сразу, но только через ощущение других вещей» (Аполлон. 1917. № 6–7. С. 68).

«Оппозиционность» по отношению к символизму привела к заметному охлаждению в отношениях Гумилева с «учителями» — Брюсовым (переписка с ним в 1910–1911 гг. постепенно утрачивает «исповедальный» характер) и Вяч. Ивановым. С другой стороны, у Гумилева укрепляются творческие связи с С. А. Ауслендером, М. А. Кузминым, А. Н. Толстым. В 1911 г. в постоянном окружении Гумилева появляются М. Л. Лозинский, О. Э. Мандельштам, М. А. Зенкевич и др. 25 апреля 1910 г. женой Гумилева стала А. А. Ахматова — образовался уникальный союз двух крупнейших русских поэтов XX века.

После длительного перерыва, вызванного путешествием поэта в Африку (сентябрь 1910 — март 1911; в контексте «философии движения» данное путешествие может восприниматься как своеобразный акт «жизнетворчества»), роль Гумилева в литературной борьбе, развернувшейся в начале 1910-х гг. в лагере «новой поэзии», необычайно возросла. С момента возвращения из Африки Гумилев получает «в безраздельное владение» стихотворный отдел «Аполлона» (см.: О. Э. Мандельштам в записях дневника и переписке С. П. Каблукова // Мандельштам О. Э. Камень. Л., 1990. С. 244–245 (Лит. памятники)), а через год с небольшим — в октябре 1912 г. — весь литературный отдел (письмо Гумилеву С. К. Маковского с просьбой о заведовании литературным отделом журнала, см.: Неизд. 1986. С. 139). Тем самым завершилась длительная борьба за право определять литературную политику журнала между «старшими» поэтами, главой которых был Вяч. Иванов, и «молодой редакцией», лидером которой являлся Гумилев (см.: Маковский С. К. Николай Гумилев (1886–1921) // Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 48). В 1911 г. Гумилев вместе с С. М. Городецким, М. Л. Лозинским, О. Э. Мандельштамом создает литературное объединение, альтернативное символистскому «Обществу ревнителей художественного слова», — «Цех поэтов» (первое заседание состоялось 20 октября 1911 г.). Впоследствии именно в среде «Цеха поэтов» будет сформирована группа «Акме». Другим центром новой художественно-поэтической школы стал романо-германский семинар на историко-филологическом факультете Петербургского университета, который посещали в эти годы многие поэты «Цеха» (М. Л. Лозинский, О. Э. Мандельштам, Вас. В. Гиппиус и др.); Гумилев, поступив в 1908 г. на юридический факультет университета, в сентябре 1909 г. перевелся на историко-филологический и с перерывами продолжал обучение вплоть до августа 1914 г., когда его занятиям помешала война.

На протяжении 1910–1914 гг. Гумилев активно сотрудничает в многочисленных периодических изданиях («Русская мысль», «Биржевые ведомости», «Ежемесячное литературное приложение к журналу “Нива”», «Новая жизнь»), альманахах («Северные цветы», «Общедоступный литературно-художественный альманах», «Грех» и др.). Особое место в творческой биографии Гумилева в эти годы занимает, как уже было сказано, сотрудничество в журнале «Аполлон», затем — в журнале «Гиперборей». Последний был создан при непосредственном участии Гумилева в октябре 1912 г. как орган «Цеха поэтов».

Особым явлением в гумилевском творчестве этих лет стали ст-ния т. н. «караваевского цикла». Альбомы сестер М. А. и О. А. Кузьминых-Караваевых, кузин поэта, были заполнены Гумилевым летом и осенью 1911 г. (в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой два последних ст-ния относятся к лету 1912 г.) в период платонического слепневского романа поэта и Марии Александровны Кузьминой-Караваевой. До середины 20-х годов эти альбомы хранились у матери их владелиц — К. Ф. Кузьминой-Караваевой; в настоящее время местонахождение их неизвестно. Сохранились лишь точные копии альбомов, снятые в январе 1925 г. П. Н. Лукницким. Он же приложил к снятым копиям следующие справки: «Альбом М. А. Кузьминой-Караваевой находится у ее матери. Взят был для переписки А. А. Ахматовой, переписан мною у нее, в квартире. Орфография старая. Переписано всё — точно. <...> Размер страниц альбома 19,5 × 12 см. Переплет альбома — кожаный с затвором». В копии альбома О. А. Кузьминой-Караваевой те же общие формулы повторены с добавлением, что «Переплет альбома — кожаный. Размер страниц альбома 11 × 18¼». Копии, снятые П. Н. Лукницким, находятся ныне в ИРЛИ.

«Караваевские» ст-ния по-разному оценивались современниками: Ахматова считала их «посредственными» (см.: Ахматова А. А. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1987. С. 246), Вяч. Иванов — «достаточно удавшимися», хотя и «не безупречными» и «не вполне оригинальными» (См.: Неизданные письма Н. С. Гумилева. Публ. и коммент. Р. Д. Тименчика // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 46. 1987. № 1. С. 67). Стихи «караваевского» цикла, которые вошли в состав «Чужого неба», получили в целом доброжелательную оценку критики. В настоящее время «караваевские» ст-ния часто оказываются объектом изучения историков акмеизма: по мнению Р. Д. Тименчика, в этих ст-ниях ярко сказалось стремление Гумилева к обновлению поэтических средств лирического повествования (Тименчик. С. 177–178).

В апреле 1912 г. издательство «Альциона» выпустило четвертую книгу стихов Гумилева — «Чужое небо» (ЧН), которая, однако, была названа Гумилевым «Третьей книгой стихов» (в подзаголовке). Поэт демонстративно отказывался от первой, ученической, а главное, чересчур «символистской» книги (см.: Кузмин М. А. Н. Гумилев. Чужое небо // Аполлон. 1912. № 2. С. 73; Павловский А. И. Николай Гумилев // БП. С. 9; Лукницкая В. К. Материалы к биографии Н. Гумилева // СП (Тб). С. 27–28).

«Последняя книга Н. Гумилева “Чужое небо”, — писал В. Ф. Ходасевич, — выше всех предыдущих. И в “Пути конквистадоров”, и в “Романтических цветах”, и в “Жемчугах” было слов гораздо больше, чем содержания, и ученических подражаний Брюсову — чем самостоятельного творчества. В “Чужом небе” Гумилев как бы снимает, наконец, маску. Перед нами поэт интересный и своеобразный. В движении стиха его есть уверенность, в образах — содержательность, в эпитетах — зоркость» (Ходасевич В. Ф. Русская поэзия: Обзор // Альциона. М., 1914. Кн. 1. С. 204–205). Высоко оценил книгу Брюсов: «По-прежнему холодные, но всегда продуманные стихи Н. Гумилева оставляют впечатление работ художника одаренного, любящего свое искусство, знакомого со всеми тайнами его техники <...>. Надо любить самый стих, самое искусство слова, чтобы полюбить поэзию Н. Гумилева <...>. В “Чужом небе” Н. Гумилев разрабатывает темы, которых ранее не касался, пользуется, и умело, метрами, которыми раньше не писал» (Брюсов В. Я. Сегодняшний день русской поэзии // Рус. мысль. 1912. № 7. Отд. III. С. 19). С. М. Городецкий поддержал акмеистские установки ЧН: «В этой книге много воздуху, много свежести. Это не книга символов, но это книга жизнеспособных образов <...>. Ни мистики, ни магии, ни каббалистики, ни теософии нет в этих стихах» (Речь. 1912. 15 (28) октября). Кратким положительным откликом отметил книгу Вл. И. Нарбут (см.: Новая жизнь. 1912. № 9. Стб. 265–266). Отрицательной была лишь рецензия Бориса Садовского. «О “Чужом небе” Гумилева как о книге поэзии можно бы не говорить совсем, потому что ее автор — прежде всего не поэт», — отмечал рецензент: все стихи в книге «на одном уровне, а это самый дурной знак, указывающий на полную безнадежность автора как поэта». Сопоставив Гумилева с А. А. Фетом (не в пользу Гумилева), Садовской представил автора ЧН как «бездарного стихотворца» (см.: Современник. 1912. № 4. С. 364–366).

На читателей-современников книга произвела благоприятное впечатление. «Дорогой Николай Степанович, — писал Гумилеву И. М. Шапиро. — Собрался написать Вам. Я все время был очень занят и книгами, и разговорами, и лишь на прошлой неделе добрался до Вашего дивного “Чужого неба”. Много читал хороших книг, многим приходилось мне восхищаться <...> — но впечатление, произведенное Вашей книгой, и удовольствие, полученное от нее, не уступают самым сильным переживаниям, вызванным различными произведениями» (Неизд 1986. С. 142). «“Чужое небо” освежающим было чтением, — вспоминал о своих студенческих годах В. Вейдле, — для многих, я уверен; помню, что и для меня. <...> Да и кто же нас баловал такой четкостью рисунка, при настоящем лиризме...» (Вейдле В. Петербургская поэтика // СС IV. С. VI). В статье Ю. Н. Верховского «Чужое небо» оценивалась как «последняя дань» ученичеству, подчеркивалось «переходное» значение книги, но при этом критик признавал, что «эстетизм», свойственный молодому поэту, наполняется иным, «музыкальным» содержанием (Верховский. С. 113). Эту идею в наши дни развил А. И. Павловский: «Будучи книгой <...> переходной, “Чужое небо” содержало в себе немало черт предшествующего этапа, но стих действительно <...> сделался определеннее и намного выше по формальному мастерству. Здесь у Гумилева <...> проявилась столь характерная для его стихов отчеканенность формы, ее строгость и изящество, а также отчасти наметилось и не менее свойственное стиху Гумилева впоследствии ритмическое своеобразие, в частности, умелое использование стопы как подвижной и выразительной звуковой единицы; он уже стал пользоваться намеренным... пропуском ударений, что сообщало стопе гибкость и воздушность... Пэон придавал стопе подвижность живого голоса, прерывающегося в дыхании, выдающего сдержанное волнение, и таким образом неожиданно и своеобразно усиливал психологизм его лирики, внешне остававшейся “объективной” и эпиграмматичной <...>. В “Чужом небе” <...> есть мотивы <...> которым предстояло <...> определить своеобразие художественного мира Гумилева» (БП. С. 35–36).

Гумилев составлял отделы книги по жанрово-родовому признаку. Так (с известной долей условности), первый отдел представляют преимущественно лирические стихотворения, второй — баллады и стихотворения балладного толка, включая стилизации под песни африканцев (см. комментарии к №№ 5–8), третий — переводы, четвертый — поэмы (эпос) и, наконец, пятый — драматическое произведение. Создается впечатление, что Гумилев задался целью продемонстрировать возможность содержательных и формальных новаций в различных родовых и жанровых литературных образованиях; по крайней мере, при подобном формальном разнообразии, закрепленном архитектоническими особенностями книги, вся она проникнута неким единством мирочувствования. Сам Гумилев писал о «просветленных тонах “Чужого неба”» (В мире отеч. классики. С. 462), что непосредственно ведет к грядущему акмеистическому «мужественно-твердому и ясному взгляду на жизнь». Недаром, хотя «Чужое небо» вышло годом раньше появления акмеистических «манифестов» Гумилева и Городецкого, критики и исследователи видели в стихотворениях, вошедших в книгу, образцы акмеистического творчества: «Вершина гумилевского акмеизма — его сборник “Чужое небо” <...> вышедший еще до официального провозглашения акмеизма. В этом сборнике мы найдем “акмэ” его “объективной” лирики и концентрат его экзотических мотивов и тем...» (Струве Г. П. Творческий путь Гумилева // СС II. С. XIX).

Второе издание сборника «Чужое небо» готовилось в 1918 г. (анонс — в сборнике гумилевских переводов китайской поэзии «Фарфоровый павильон»), но осуществлено не было.

1912–1913 гг. проходят в творческой судьбе Гумилева под знаком создания и утверждения акмеизма. Акмеистическая программа вырабатывалась на протяжении всего 1912 г., начиная с выступления Гумилева на заседании «Общества ревнителей художественного слова» 18 февраля 1912 г. и заканчивая лекцией С. М. Городецкого «Символизм и акмеизм» в «Бродячей собаке» 19 декабря 1912 г. В феврале 1913 г., в № 1 «Аполлона» за 1913 г. появились акмеистические «манифесты» — Гумилева («Наследие символизма и акмеизма») и Городецкого («Некоторые течения в современной русской поэзии. Акмеизм»). Теоретические аспекты акмеизма активно обсуждались на заседаниях «Цеха» (см., напр.: Гиппиус Вас. В. Цех поэтов // Ахматова А. А. Десятые годы. М., 1989. С. 84), однако единства взглядов достигнуто не было. Общим для всех поэтов-акмеистов было признание необходимости «преодоления символизма» (В. М. Жирмунский), однако рецепты этого «преодоления» предлагались самые различные — от возврата к «примитивизму», «наивному реализму» (см.: Брюсов В. Я. Новые течения в русской поэзии. Акмеизм // Брюсов В. Я. Среди стихов: 1894–1924: Манифесты, статьи, рецензии. М., 1990. С. 398; Rusinko E. Adamism and Akmeist Primitivism // Slavic and East European Journal. 1988. Vol. 32. P. 84–97) до культурологической «вещной» описательности, служащей средством передачи лирического содержания у Ахматовой и Мандельштама (см.: Жирмунский В. М. Преодолевшие символизм // Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. С. 106–133; Doherty J. The Acmeist Movement in Russian Poetry: Culture and World. Oxford, 1995). «Краеугольным камнем» акмеистической эстетики у Гумилева является тезис о «непознаваемости непознаваемого». Главным недостатком символистских доктрин, по мнению Гумилева, явилась «гносеологическая нецеломудренность» — неадекватное реальности представление о возможностях человеческого познания, желание познать мир в его трансцендентальной полноте. В акмеизме высшей ценности символизма — полному знанию — противополагалась другая ценность, порождаемая процессом познания — незнание: «Детски-мудрое, до боли сладкое ощущение собственного незнания, — вот то, что нам дает неведомое... Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками — вот принцип акмеизма» (ПРП. 1990. С. 19). В гумилевской акмеистической эстетике присутствует генетическая связь с агностическими учениями, прежде всего — с учением И. Канта (см.: Зобнин Ю. В. «Кантианские» мотивы в творчестве Н. С. Гумилева (К вопросу о генезисе акмеистической эстетики) // Философские проблемы искусствоведения, теории и истории культуры: Сб. научных трудов. СПб., 1994. С. 50–58). В соответствии с учением Канта, отрицание «тотального знания» символистов вело в творчестве Гумилева к утверждению веры в религиозные ценности и к безусловному их утверждению. Решение проблемы отношения к «непознаваемому» было большим духовным завоеванием Гумилева — это открывало ему путь к творчеству, свободному от гнета неприемлемых для поэта еретических, а порой и прямо кощунственных установок символистской эстетики, ориентированной на «богопознание».

Введение в проблематику акмеизма религиозно-философского аспекта вело Гумилева к переосмыслению задач искусства, которое теперь виделось поэту формой духовного воспитания человека. С этим связана попытка ввести в акмеизм элемент герметических учений, схожих по целям (например, масонское учение о «совлечении Ветхого Адама»). В «акмеистических» произведениях Гумилева 1912–1913 гг. прослеживаются элементы масонской символики: «<...> поэтическая программа позднего Гумилева задумывалась как-то параллельно масонским положениям...» (Иованович М. Николай Гумилев и масонское учение // Н. Гумилев и русский Парнас. С. 35).

В качестве примера «настоящих акмеистических стихотворений» в № 3 «Аполлона» за 1913 г. выступала, в частности, поэма «Пятистопные ямбы» (первая редакция); в это же время Гумилев пытался осуществить отдельное издание «Итальянских стихотворений» — результат поездки в Италию весной 1912 г. Однако следующая книга, собравшая эти и другие ст-ния поэта, созданные в «канун» акмеистического «бунта» против символизма — «Колчан», — вышла только в конце 1915 г.

В данном разделе комментарии к каждому произведению, обозначенные соответствующим номером, начинаются с библиографической справки, в которой перечислены в хронологическом порядке прижизненные публикации с указанием на наличие вариантов и других редакций. Шрифтовое выделение обозначает источник, по которому текст печатается в настоящем издании. Как правило, это последняя авторская публикация (отступления от этого принципа оговариваются в каждом отдельном случае). Затем дается свод важнейших посмертных публикаций в следующем порядке: отдельные издания; альманахи и сборники; журналы; газеты с 1922 по 1997 г. Вслед за печатными источниками указывается наличие автографов, обосновывается датировка и сообщаются сведения о переводах на иностранные языки. Далее освещается творческая история произведения, дается историко-литературный комментарий, а также пояснение (применительно к контексту) малоизвестных реалий.

ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ЧН, ВБП, ошиб. публ., МП, Русские поэты серебряного века, Родник (Рига). 1989. № 10 («Посылка» опубл. как отдельное ст-ние).

Дат.: 25 апреля 1910 г. — по времени венчания Гумилева и Ахматовой.

Ст-ние подарено Гумилевым Ахматовой в день их венчания — 25 апреля 1910 г. (см.: Тименчик Р. Д. Николай Гумилев // Родник. 1988. № 10. С. 20–21). В этой связи любопытно замечание Н. Я. Мандельштам о том, что Гумилев «уговаривал Ахматову писать баллады. Ему казалось, что выход из тупика, в который завели символисты, в сюжетной поэзии» (Мандельштам Н. Я. Вторая книга. Париж, 1978. С. 57). Написано в форме старофранцузской баллады со сложной строфикой, сжатая схема которой дана в «Посылке». «Французская баллада, — писал Гумилев, — это лирическое стихотворение с определенным чередованием многократно повторяющихся рифм» (ПРП 1990. С. 247). «В стихотворении “Баллада”, — отметил Б. Садовской, — г. Гумилев с упорством циркового жонглера ухитрился нанизать целых девять рифм (леди, победе, наследий, бреде, Андромеде, меди, снеди, камеди, медведи)...» (Современник. 1912. Кн. 4. С. 366). М. А. Кузмин подчеркивал программный характер ст-ния: «Наиболее ценное по значению и новизне есть заявление о юноше Адаме. Этот взгляд юношески-мужественный, “новый”, первоначальный для каждого поэта, взгляд на мир, кажущийся юным, притом с улыбкою всему, — есть признание очень знаменательное и влекущее за собою, быть может, важные последствия» (Аполлон. 1912. № 2. С. 74). Ср. с гумилевским определением «адамизма»: «...мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь» (Наследие символизма и акмеизм // ПРП 1990. С. 55); Н. Ю. Грякалова обращает особое внимание на то, что «“адамистическое” мироощущение было с программной ясностью выражено в “Балладе”» (см.: Грякалова Н. Ю. Н. С. Гумилев и проблемы эстетического самоопределения акмеизма // Исследования и материалы. С. 119). М. Иованович указывал на присутствие в ст-нии масонской символики: «С точки зрения обращенности акмеизма к масонским идеям вполне закономерной представляется его связь с “адамизмом”; сюжет Адама, по ряду источников — “первого масона”, обыгран Гумилевым <...> в “Балладе”, причем <...> стихотворение выдержано в ярко масонском духе (взаимосвязанность тем Адама и Христа — “младенца”, ведущего людей в “розовый рай”)» (Н. Гумилев и русский Парнас. С. 35).

Ст. 5. — Здесь допускается двоякое толкование: в контексте ст-ния значение слова «чара» может трактоваться как «чаша», что в сочетании с темой странничества позволяет предположить, что речь идет о Святом Граале. Ст. 10. — Как явствует из дальнейших стихов, мотив «розового рая», обретаемого «в пустыне», является реминисценцией библейской Книги Исхода (1:11). Ст. 14–15. — Андромеда в древнегреческой мифологии — дочь царя Эфиопии Кефея, принесенная как искупительная жертва морскому чудовищу за гордыню своей матери Кассиопеи и спасенная Персеем, сыном Зевса и Данаи. После победы над чудовищем Персей взял Андромеду в жены. Их свадьбу пытался расстроить прежний жених Андромеды Финей, однако Персей обратил заговорщиков в камни, показав нападающим на него голову Горгоны Медузы. Упоминание в ст-нии об этом мифологическом сюжете может носить автобиографический подтекст. Ст. 16–25. — Реминисценция из Книги Второзакония, ср.: «Когда введет тебя Господь, Бог твой, в землю, в которую ты идешь, чтоб овладеть ею, и изгонит от лица твоего многочисленные народы <...> тогда предай их заклятию, не вступай с ними в союз и не щади их <...> ибо они отвратят сынов твоих от Меня, чтобы служить иным богам, и тогда воспламенеет на вас гнев Господа, и Он скоро истребит тебя. Но поступите с ними так: жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, и рощи их вырубите, и истуканов богов их сожгите огнем...» (Втор. 7:1–5). «И помни весь путь, которым вел тебя Господь, Бог твой, по пустыне, вот уже сорок лет, чтобы смирить тебя <...> Ибо Господь, Бог твой, ведет тебя в землю добрую, в землю, где потоки вод, источники и озера выходят из долин и гор, в землю, где пшеница, ячмень, виноградные лозы, смоковницы и гранатовые деревья, в землю, где масличные деревья и мед, в землю, в которой без скудости будешь есть хлеб твой и ни в чем не будешь иметь недостатка...» (Втор. 8:2–9). Ст. 24. — Камедь (другое название — гумми) — древесный сок, смола, сок растений. Ст. 25. — Упоминание медведей как непременных обитателей гумилевской «земли обетованной» позволяет предположить, что в ст-нии возникает мотив Аркадии, символом которой был царь Аркас — сын медведицы. Мотив Аркадии непосредственно подводит к тайным доктринам европейского средневековья, в которых Аркадия играла огромную роль. Ст. 26–30. — В масонских учениях неоднократно возникала трактовка библейского образа Адама в раю как символа цели «вольных каменщиков» — созидания «земного рая». Христос, называвший себя «Сыном человеческим», рассматривался в тайных учениях как типологическое соответствие ветхозаветному Адаму; в Новом Завете о Христе говорится как о «новом Адаме» (1 Кор. 15:45–49). Ст. 29. — Модернизация эпизода Евангелия от Матфея, повествующего о хождении Христа по водам (Мф. 14:25–32); образ «младенца-Христа» может соотноситься с трактовкой образа «нового Адама», совлекшего «Адама ветхого», т. е. плотского, смертного. Поскольку ст-ние создавалось одновременно с работой над поэмой «Открытие Америки», не исключено, что источником образа «младенца-Христа», шествующего по водам, явились и подготовительные материалы к поэме: «Штурман Колумба, Хуан де ла Коса, на своей первой карте вновь открытых стран поместил, между прочим, изображение человека, переносящего через море младенца-Христа» (Анучин. С. 239–240). Ст. 31–35. — «Посылкой» в канонической форме баллады позднего средневековья называется заключительная строфа из 4-х или 5-ти ст. Ахматова полагала, что «Посылка» в этом ст-нии перекликается со ст-нием «Она» (см.: Самый непрочитанный поэт... Заметки Анны Ахматовой о Николае Гумилеве // Новый мир. 1990. № 5. С. 220).

Общедоступный литературно-журнальный альманах. Кн. I. М., 1911.

ПС 1923, с вар., СС II, вар. ПС, СП (Тб), вар. ПС, СП (Тб) 2, вар. ПС, СТ (Пол), БП, Ст ПРП (ЗК), вар. ПС, Ст ПРП, вар. ПС, ОС 1989, вар. ПС, Кап 1991, СС (Р-т) II, вар. ПС, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), вар. ПС, Круг чтения, Престол, Изб (XX век), Изб 1997, вар. ПС, ВБП, МП, Душа любви.

Дат.: май 1910 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 133).

Мотив «неизвестного короля», «короля-бродяги» в дальнейшем творчестве Гумилева неоднократно возникает как в ст-ниях («Освобожденье», «Стокгольм», «Ольга»), так и в драматургии («Гондла», «Отравленная туника»). Генетически этот мотив восходит к рыцарским романам «артуровского» цикла, к сказаниям о «семействе Грааль» (образ «короля-рыбака» присутствует в произведениях К. де Труа, В. фон Эшенбаха и др.). Возможно, одним из источников этого мотива у Гумилева явились рассказы о Гаруне-аль-Рашиде из сказок «1001 ночи».

ЕЛПН. 1913. № 2.

ПС 1922, ПС 1923, СС II, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) II, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), ЛиВ, ЧК, Круг чтения, Престол, Изб 1997, ВБП, МП, Чудное мгновенье: Любовная лирика русских поэтов. Кн. 2. М., 1988, Ст (Куйбышев).

Дат.: май 1910 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 133).

Ст. 13–18. — Возможно, речь идет о сказках В. Гауфа «Рассказ о калифе-аисте», «Молодой англичанин» и «Сказка о мнимом принце» (см.: Полякова С. В. Источник одного образа из «Заблудившегося трамвая» Гумилева // Н. Гумилев и русский Парнас. С. 98). Ст. 21–24. — «Лунная» тема тесно связана у Гумилева с образом Ахматовой (см.: Тименчик Р. Д. Николай Гумилев // «Родник». 1988. № 10. С. 20–22). Эта строфа приводится в стихотворном переводе на англ. язык в книге А. Хейт, в связи со стихотворными портретами Ахматовой у Гумилева и, опять-таки, в связи с трактовкой лунатизма Ахматовой — в «метафизическом ключе» (см.: Haight A. Anna Akhmatova: A Poetic Pilgrimage. Oxford, 1976. P. 16).

Антология изд-ва «Мусагет». М., 1911, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), ШЧ, Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), ЧК, Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Русская поэзия начала XX века. М., 1998.

Дат.: май 1910 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 133).

Ст-ние написано во время свадебного путешествия Гумилева и Ахматовой в Париж весной 1910 г.; на его автобиографический подтекст указывала В. С. Срезневская: «У Ахматовой под строками всегда вполне конкретный факт, хотя и не названный по имени. У Гумилева всегда мечта и фантазия, за которой только близкий, знающий человек может увидеть причину чувств, родивших эту мечту и фантазию. И как всегда, реальность принимает причудливые формы, ощущение разрастается до пределов галлюцинаций и они ведут к бесконечному, к ощущению Смерти, так часто присутствующей в поэзии Гумилева, и рождают тоску по неизведанному, куда-то влекут, и поэт уходит за ними в мечты о неизвестных ему краях и встречах <...> и вот тревожные строки полнозвучных стихов завораживают слушателя или читателя:

(см.: Срезневская В. С. Дафнис и Хлоя // Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991. С. 10). В связи с этим интересно наблюдение А. Наймана: «...смысловая нагрузка “кресла” в стихах Ахматовой всегда — “отдых путешественника”» (см.: Найман А. Опыт прочтения нескольких поздних стихотворений Ахматовой // Ахматовский сб. I. Париж, 1989. С. 140). Чтение Гумилевым этого ст-ния на заседании «Кружка Случевского» 16 апреля 1911 г. было встречено благожелательно (см.: Азадовский К. М., Тименчик Р. Д. К биографии Н. С. Гумилева: (Вокруг дневников и Альбомов Ф. Ф. Фидлера) // Рус. литература. 1988. № 2. С. 178–179); о чтении ст-ния автором упоминается и в воспоминаниях В. И. Немировича-Данченко (см.: Воля России. 1924. № 8–9. С. 256). Упоминание ст-ния присутствует и в «Путевых заметках» Андрея Белого, который, путешествуя по Африке вместе с Асей Тургеневой, возил с собою «Чужое небо» (Александр Блок и Андрей Белый. Переписка // Летописи гос. лит. музея. М., 1940. С. 269). Мотивы «Ослепительного» отразились в пародии Белого «Под Гумилева», с предуведомлением: «Автор — восхищенный ценитель африканских стихов Н. С. Гумилева; «Пародия» — добродушная шутка» (цит. по: Русская литература XX века в зеркале пародии. М., 1993. С. 103–104). Высоко оценил ст-ние Ю. Н. Верховский, подчеркнувший, что «мотивы странствий, экзотики, полусказочных стран в “Чужом небе” разрабатываются шире (чем в “Романтических цветах” и “Жемчугах”. — Ред.) — то интимно и глубоко лично, песенно-элегически, то в красочно-подвижной объективации» (Верховский. С. 99). В ряде критических работ ст-ние приводится как иллюстрация перехода поэта от символизма к акмеизму: «Именно адамовская способность — давать всему имена. Мир Гумилева, будучи миром творимым, естественно, должен быть далек от обыденной жизни. Оттого так часто в его стихах найдем мы картины экзотической природы <...> — “и в море врезавшийся мыс, и одинокий кипарис, и благосклонного Гуссейна”» (см.: Струве Г. П. Н. Гумилев: По поводу выхода его новой книги стихов «Колчан» // Час пик (СПб.). 1991. 2 сентября). «Прежде всего мы видим среди акмеистов поэтов, отношение которых к окружающим их предметам и любование ими носит на себе печать <...> романтизма. Романтизм этот, правда, не мистический, а предметный, и в этом его коренное отличие от символизма. Такова экзотическая поэзия Гумилева <...> Гумилев влюблен в эти экзотические предметы окружающего мира чисто по-земному, но любовь эта насквозь романтична» (Ежов-Шамурин 1925. С. XXVI). Гумилев «нанизывает <...> магические имена арабских сказок в своем “плаче о Леванте” <...> Подходы Гумилева к арабской теме — это именно перебор вокабул, обживание чужих наречий в ожидании героя» (Тименчик Р. Д. Николай Гумилев и Восток // Памир. 1987. № 3. С. 125). Ю. В. Зобнин приводит ст-ние в качестве стихотворного «манифеста» «философии движения» Гумилева (Русский путь. С. 18).

Ст. 1–6. — Ср.:

Ст. 5–6. — Вероятно, имеются в виду «цепи Гименея», «узы брака»: ст-ние создавалось в первый месяц супружеской жизни поэта. Ст. 8. — Кипарис является, в ряду присущей ему символики, священным деревом Зороастра; возможно, эта деталь пейзажа, выведенного в ст-нии, оказывается символом ницшевской «страны блаженных» — цели путешествия Заратустры («Так говорил Заратустра»). Ст. 13. — Багдад — столица нынешнего Ирака, является местом действия сказок «1001 ночи». Ст. 14. — Синдбад (Синдбад-мореход) — персонаж цикла сказок «1001 ночи», был одним из любимых героев Гумилева, в котором воплощался гумилевский идеал поэта-странника. Ст. 18. — Бассора (Басра) — город на юге Ирака. Ст. 22–24. — Рок (Рух) — сказочная птица персидской мифологии, тождественная египетскому и европейскому Фениксу, гнездящаяся в уединенных местах; обладает мистической силой. Столкновение путешественников, возглавляемых Синдбадом, с птицей Рух — сюжет одной из историй «1001 ночи». Ст. 26. — Джины (джинны) — злые духи мусульманской мифологии, упоминающиеся в сказках «1001 ночи». Ст. 30. — Гарун-аль-Рашид (766–809 гг.) — арабский халиф, прославившийся богатством, щедростью и любовью к приключениям, один из персонажей сказок «1001 ночи». Ст. 32–36. — Смирна (Измир) — город в Турции; упоминание о герое ст-ния как о паломнике (а не путешественнике-туристе) может быть истолковано как намек на «масонский подтекст»: Смирна была местом конвенций одной из высших степеней розенкрейцеров (см.: Богомолов Н. А. Оккультные мотивы в творчестве Гумилева // Н. Гумилев и русский Парнас. С. 47). Ст. 42. — Левант — общее название стран, прилегающих к восточной части Средиземного моря (Сирия, Ливан, Египет, Турция).

Антология изд-ва «Мусагет». М., 1911, ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Изб (XX век), Изб 1997, ВБП, МП, Аврора. 1987. № 9.

Дат.: май 1910 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 113).

Написанные весной 1910 г. в Париже четыре ст-ния — «Военная» (№ 5), «Пять быков» (№ 6), «Невольничья» (№ 7), «Занзибарские девушки» (№ 8), — вошедшие в ЧН под общим названием «Абиссинские песни» (с указанием порядкового номера перед каждой песней), являются оригинальными произведениями Гумилева (Жизнь поэта. С. 109). В критической литературе данные ст-ния отождествляются с «Абиссинскими песнями, собранными и переведенными Н. Гумилевым» (рукопись в архиве М. Л. Лозинского, впервые опубликована: БП. С. 478–483). Вероятно, подобные недоразумения начались уже в 1911 г., так что сам Гумилев, рецензируя «Антологию изд-ва “Мусагет”», счел нужным оговорить: «Четыре абиссинские песни автора этой рецензии написаны независимо от настоящей поэзии абиссинцев» (Аполлон. 1911. № 7. С. 76). Об атрибуции «Абиссинских песен» и переводов см.: Тименчик Р. Д. «Над седою, вспененной Двиной...»: Н. Гумилев в Латвии // Даугава. 1986. № 8. С. 119; Эльзон М. Д. Комментарии // БП. С. 603; Давидсон А. Б. Муза Странствий Николая Гумилева. М., 1992. С. 137. О причинах подобных контаминаций оригинальной гумилевской поэзии с переводами абиссинского фольклора писал Н. Н. Скатов: «Романтическая мечта есть то, что разлито в мире, чем может быть одержим каждый. Стихов, прямо об этом говорящих, немного, но они есть, свидетельствуя о незамкнутости мира гумилевского романтического героя, казалось бы, столь исключительного. Потому-то, когда поэт писал об Африке, сам угол зрения оказался необычным. Абиссинские стихи стали не стихами об абиссинцах, а, так сказать, стихами абиссинцев (воина, невольника, любовника), довольно условных, конечно, но все же не бесплотных» (СП (Феникс). С. 10). В современной Гумилеву критике «Абиссинские песни» встретили единодушное одобрение. «...В переложениях абиссинских песен Н. Гумилева — яркая красочность и большое мастерство», — отметил В. Я. Брюсов (см.: Русская мысль. 1911. № 8. Отд. III. С. 16). «Необыкновенной свежестью проникнут цикл “Абиссинские песни” Н. Гумилева. Эти четыре песни <...> чаруют своим девственным простодушием», — писал С. М. Городецкий, добавляя, что «пятое» ст-ние (речь идет об «Ослепительном» в «Антологии изд-ва “Мусагет”» — см. комментарий к № 4) — «отравленное сплином, слишком здешнее, петербургское, немощное, особенно на фоне абиссинских песен» (Речь. 1911. 27 июня). «Большинство поэтов, уходивших на зов капризной мечты под “чужое небо”, оставалось под ним чужестранцами, любопытно глазевшими вокруг и излагавшими затем свои наблюдения в стихах, более или менее звучных. Из современных русских поэтов только двое сумели претворить свои блуждания в особый мир, живущий своей жизнью: Иван Бунин <...> и Николай Гумилев, чьи абиссинские песенки надолго останутся прекрасными образцами “экзотической поэзии”» (Олиодорт Б. Литературный четверг // Приазовский край. 1916. 6 октября. № 263). Примечательно, что в советском литературоведении «Абиссинские песни» долгое время служили своеобразной «индульгенцией» для «крамольного» Гумилева, поскольку в них усматривался некий положительно воспринимаемый «социальный» мотив (см.: Павловский А. И. Николай Гумилев // БП. С. 37). В годы легализации творчества Гумилева в СССР акценты в трактовке ст-ний несколько сместились в сторону поиска в конкретике изложения первых элементов акмеистической «вещности»: «В них, в отличие от других стихотворений, много сочных реалий — бытовых, социальных. Исключение понятное. “Песни” творчески интерпретировали фольклорные произведения абиссинцев. В целом же путь от жизненного наблюдения к образу у Гумилева очень непростой» (Смирнова Л. А. «Припомнить всю жестокую, милую жизнь...» // Изб (М). С. 18–19).

Ст-ние навеяно событиями итало-эфиопской войны 1895–1896 гг. Подробнее о реалиях, встречающихся в ст-нии, см.: Лебедев В. Нетерпенье достичь Харэр (По маршруту путешествия в Эфиопию поэта Николая Гумилева) // Вокруг света. 1988. № 2. С. 35–37.

Ст. 1. — Дурро — травянистое растение рода сорго, семейства злаковых; употребляется в пищу в виде крупы или муки. Ст. 2. — Смоква — инжир. Ст. 5–8. — Описываются события, связанные с победой абиссинских войск негуса (императора) Менелика II над итальянцами в битве при Адуа (1896 г.). Рас (князь) Маконен (совр. — Мэкконын), двоюродный брат Менелика II и правитель провинции Галла (бывшего Харэрского султаната, завоеванного Менеликом II), возглавил авангард стотысячной абиссинской армии и разгромил крупный отряд итальянского экспедиционного корпуса. Наряду с войсками из Харэра (стар. наименование — Харрар) в армии абиссинцев находились отряды из города Аксум, одного из старейших городов (бывшей столицы Аксумского царства), располагавшегося на северных территориях Эфиопии в I–VII вв., и из провинции Тигрэ. Ст. 19–20. — Ашкер — солдат; здесь — самый храбрый солдат императора. В Эфиопии до сих пор существует культ лошадей; боевым кличем воинов Менелика II служило не имя императора, а кличка его лошади — Аба Данья (дословно: Отец-Судья).

Антология изд-ва «Мусагет». М., 1911, ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Изб (XX век), Изб 1997, ВБП, МП.

Дат.: май 1910 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 113).

См. комментарий к № 5.

Ст. 7. — Крааль — кольцеообразное сооружение, сочетающее в себе жилые постройки и загон, которое возводили племена Южной и Восточной Африки.

Антология изд-ва «Мусагет». М., 1911, ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-Т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Изб (XX век), Изб 1997, ВБП, МП, Трифонов 1962, Декадентская литература, Трифонов 1971, Трифонов 1980, Трифонов 1987, Мысль, вооруженная рифмами. Л., 1987, Русская литература XX века. Дооктябрьский период: Хрестоматия. Л., 1991, Аврора. 1987. № 9, Лит. газета. 1967. 22 марта.

Дат.: май 1910 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 113).

См. комментарии к № 5. Данное ст-ние трактовалось в советском литературоведении как свидетельство «антиколониальных» настроений Гумилева и в какой-то мере служило поводом для частичной «реабилитации» наследия поэта: «Прославляя открывателей и завоевателей дальних земель, Гумилев все же не всегда закрывал глаза на судьбы покоряемых ими народов. Свидетельством тому служит “Невольничья” <...> (в ней невольники мечтают пронзить ножом тело угнетателя-европейца)...» (История русской литературы: В 4 т. Т. 4. Л., 1983. С. 697). В монографии А. Давидсона «Муза Странствий Николая Гумилева» (М., 1992) дана обстоятельная характеристика взглядов и настроений Гумилева в эпоху его африканских путешествий. Метрическую характеристику ст-ния см.: Мысль, вооруженная рифмами: Поэтическая антология по истории русского стиха. Л., 1987. С. 372–373.

Антология изд-ва «Мусагет». М., 1911, ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Изб (XX век), Изб 1997, ВБП, МП.

Дат.: май 1910 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 113).

См. комментарий к № 5. Ю. Н. Верховский писал: «Тронутые стилизацией “Абиссинские песни” полны одушевления, а в “Занзибарских девушках” подымаются до высокой эпической простоты» (Верховский. С. 109).

Ст. 2. — Каир — столица Египта, находящегося к северо-западу от Эфиопии. Ст. 3. — Занзибар — государство Восточной Африки, расположенное на островах и береговой полосе материка. Ст. 5–8. — Габеш — административный центр Тунисской провинции (помимо того — арабское название Абиссинии); Сомали — страна Восточной Африки, граничившая с Абиссинией; Каффа — лесистая горная страна на юге Абиссинии (другое название — Гомара). Ст. 15. — Сенаар — область в центральной части Судана, в бассейне Голубого Нила.

Сатирикон. 1910. № 31 (31 июля), с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), ШЧ, Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), ЧК, Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП, Родник (Рига). 1988. № 10.

Дат.: не позднее 31 июля 1910 г. — по дате публикации.

По свидетельству Ахматовой, поводом для создания ст-ния послужил сон, приснившийся ей после оперы Ш. Гуно «Фауст» (см.: Haight A. Letters from Nikolay Gumilyov to Anna Akhmatova. 1912–1915 // Slavonic and East European Review. 1972. Vol. 50. № 118. P. 101). Сама Ахматова писала: «Мне в юности приснился страшный сон, будто кто-то (правда, не помню, кто) мне говорит: “Фауста вовсе не было — это все придумала Маргарита... А был только Мефистофель...” Не знаю, зачем снятся такие страшные сны, но я рассказала мой сон Н<иколаю> С<тепановичу>. Он сделал из него стихи. Ему была нужна тема гибели по вине женщины — здесь сестры» («Самый непрочитанный поэт»: Заметки Анны Ахматовой о Николае Гумилеве // Новый мир. 1990. № 5. С. 222). Высоко оценил данное ст-ние Ю. Н. Верховский, противопоставлявший его ранним гумилевским балладам (в частности, «Семирамиде») как пример «пробуждения» и «освобождения» в эпосе Гумилева «душевно-музыкального начала»: «...баллада о Маргарите полна одушевления, полна живописной и звуковой гармонии» (Верховский. С. 96). Ср.: «Самой близкой из баллад “Чужого неба” к более раннему типу баллад Гумилева является “Маргарита”, <...> хотя и здесь намечается значительная разница. В более ранних балладах элемент фантастики принимается безоговорочно, а здесь он представляется в ироническом свете, благодаря намеку на то, что Фауст далеко не обладатель тайных знаний и услуг Мефистофеля, а просто обыкновенный соблазнитель» (Sampson E. D. Nikolay Gumilev. Boston, 1979. P. 90). Метрическим особенностям баллады посвящена работа В. С. Баевского: «Гумилев делает <...> шаг в расшатывании силлабо-тоники, создавая стих, который <...> теперь обычно называют тактовиком. <...> Нужен значительный художественный вкус, чтобы стих не развалился. Гумилев достигает цельности, тактично перемещая менее строго ритмизированные стихи с более строгими в отношении ритма» (Н. Гумилев и русский Парнас. С. 72). Н. Богомолов указывал на влияние данного ст-ния на одноименное ст-ние Б. Пастернака из «Тем и вариаций» (см.: Богомолов Н. А. Читатель книг // Соч I. С. 15).

Ст. 1–8. — Валентин и Маргарита — брат и сестра, персонажи первой части трагедии И.-В. Гете «Фауст»: в отсутствии Валентина Маргариту соблазнил Фауст, который покорил ее, помимо прочего, богатыми дарами. Шкатулки с драгоценностями (в опере — одну шкатулку) доставлял Маргарите спутник Фауста — злой дух Мефистофель. В оперной традиции Мефистофель представлялся насмешливым кавалером в красной одежде. Ст. 15. — Марта — соседка Маргариты, выполнявшая роль сводни. Ст. 19. — Риголетто — придворный шут, персонаж драмы В. Гюго «Король забавляется», которая послужила источником для либретто оперы Дж. Верди «Риголетто», соперничавшей по популярности с «Фаустом» Гуно. Сюжет оперы строится на истории безответной любви дочери Риголетто Джильды к соблазнившему ее герцогу. Ст. 21–24. — Вернувшись из похода, Валентин, желая отомстить за честь сестры, вызвал Фауста на дуэль и был убит из-под руки Фауста Мефистофелем. Сцена дуэли — один из кульминационных моментов оперы.

Северные цветы: Альманах. М., 1911, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст (М-В), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), ЛиВ, Круг чтения, Carmina, Престол, Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП, МП, Трифонов 1962, Декадентская литература, Трифонов 1971, Трифонов 1980, Акме, В мире отеч. классики, Трифонов 1987, Русская поэзия начала XX века. Дооктябрьский период. М., 1988, Ст (Куйбышев), Душа любви, Серебряный век русской поэзии. М., 1993, Русская поэзия «серебряного века», 1890–1917. М., 1993, Акаткин, Лазаренко, с опеч., Новый мир. 1986. № 9, Лит-ра в школе. 1990. № 5.

Дат.: осень 1910 г. — по датировке В. К. Лукницкой (СП (Тб). С. 477).

Перевод на англ. яз. («At the Fireside») — Modern Poems from Russia, translated by Gerald Shelley. London, 1942 (перепечатка этого изд.: Westport, Connecticut, 1977). P. 15–17; перевод на франц. яз. — Antologie de la Poèsie Russe. La Renaissance du XX-e siècle: Introduction, traduction et notes par N. Struve. Paris, 1970. P. 166–169.

Ахматова в «Заметках» о творчестве Гумилева сказала о «страшных стихах в “Чужом небе”», которые поэт прислал ей «с дороги в Африку» (см.: Новый мир. 1990. № 5. С. 220). В. С. Срезневская, «дешифруя» биографический подтекст лирики поэтов-супругов, писала: «Она (Ахматова. — Ред.) читала стихи, гораздо более женские и глубокие, чем раньше. В них я не нашла образа Коли. Как и в последующей лирике, где скупо и мимолетно можно найти намеки о ее муже, в отличие от его лирики, где властно и неотступно, до самых последних дней его жизни, сквозь его увлечения и разнообразные темы маячит образ жены. То русалка, то колдунья, то просто женщина, таящая “злое торжество”:

Это стихотворение (“У камина”) стоит того, чтобы процитировать его в подтверждение моих высказываний, основанных не только на впечатлениях, но и на признаниях и фактах» (О Анне Ахматовой. М., 1991. С. 8). На то, что в ст-нии нашла отражение «драма разрыва» Гумилева с Ахматовой, указывал С. К. Маковский (см.: Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 63–64). Современники отмечали метрическое своеобразие ст-ния: «Гумилев <...> делает быстрые и успешные завоевания в лирике»; «Его стихи становятся все интересней и по форме, и по содержанию. Одно из напечатанных им стихотворений останавливает внимание новизной ритмов. Эта новизна достигается применением двух пэонов третьих в строчке двустишия, контрастированным применением пэона первого в первой половине второй строки» (Белый А. Десять лет «Северных цветов» // Рус. мысль. Кн. X. Отд. III. С. 24). На эту же особенность ст-ния указывает В. С. Баевский: «В обоих стихах на месте паузы пропущен безударный слог. Если бы пропуска не было, слышался бы напевный шестистопный хорей, как писали в XIX в.» (Н. Гумилев и русский Парнас. С. 71). Н. А. Богомолов отмечал зависимость от «ритмической структуры» данного ст-ния «баллад двадцатых годов, интонации Н. Тихонова» (Соч I. С. 14). Метрические новшества Гумилева были встречены в штыки современными ему критиками-традиционалистами: Л. Вас-ий (Л. М. Василевский) назвал альманах «Северные цветы», в котором помещалось ст-ние, «отрыжкой старого декадентства», а гумилевскую балладу — «вычурной и сочиненной», сравнив ее с «Неуместными рифмами» 3. Н. Гиппиус (Речь. 15 апреля 1911 г.). Сохранились свидетельства о чтении Гумилевым этого ст-ния на заседании «Кружка Случевского» 16 апреля 1911 г. (см.: Азадовский К. М., Тименчик Р. Д. К биографии Н. С. Гумилева (вокруг дневников и альбомов Ф. Ф. Фидлера) // Русская литература. 1988. № 2. С. 178–179). Ю. Н. Верховский писал, что «при чтении... “У камина” нельзя не вспомнить поэзии Анны Ахматовой <...> опять-таки эти сближения — в области музыкальной конечно» (Верховский. С. 108). С. И. Чупринин обращался к данному ст-нию для иллюстрации своей концепции «сновидческой», «фантастической» природы гумилевского творчества: «Стоит только дать волю грезе — и начинается карнавальная смена то ли масок, то ли жребиев...» (ОС 1989. С. 14), а для И. А. Панкеева это ст-ние знаменовало «новый этап» в трактовке поэтом «экзотического», «конквистадорского» начала, т. е. переход к акмеистическому творческому методу (см.: Изб (Слов). С. 24).

В названии ст-ния возможен намеренно-иронический контраст с пушкинскими стихами: «...Завтра, Нина, / Завтра, к милой возвратясь, / Я забудусь у камина, / Загляжусь не наглядясь» («Зимняя дорога»). Ст. 17. — Вероятно, имеется в виду страна Сидамо — изобилующая озерами территория на Юго-Западе Абиссинии, на которой проживали народы сидамо, гимирра, каффа и др. О стране Сидамо упоминается в ст-нии «Африканская ночь» (№ 107). Ст. 25–26. — Цитируются в стихотворном переводе А. Хейт, которая связывает эти строки с письмом Гумилева к Ахматовой «по дороге в Абиссинию» (Haight A. Anna Akhmatova: A Poetic Pilgrimage. Oxford, 1976. P. 17).

Грех: Сборник рассказов, стихотворений и статей. М., 1911, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), ЧК, Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, Ст 1995, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Акме, Душа любви.

Автограф с вар. и другой строфикой (пять, пять и три ст.) — в собрании М. С. Лесмана.

Дат.: не позднее ноября 1910 г. — по времени публикации.

Перевод на англ. яз. — SW. P. 53.

«Гумилев находит силы на мгновенье остановиться, остановиться в разгаре хлопот, чтобы задуматься о правомерности только что рожденного лирического героя — “сильного, злого, веселого”, — писала И. Винокурова. — Правомерности с точки зрения традиции, не литературной, конечно, а христианской. Стихотворение “Отрывок” отражает эти раздумья. Резко выделяясь медлительной, тяжелой интонацией на фоне брызжущих весельем стихов “Чужого неба”, стихотворение как бы дает толчок той неприметной поначалу, но неуклонной переориентации, что происходит в поэзии Гумилева» (Новый мир. 1990. № 5. С. 254–255). В том же духе трактовал ст-ние В. Л. Полушин, выявляя в нем «философские размышления о том, что за славу и величие на земле надо платить» (ЗС. С. 20–21). «Здесь сталкивается несколько острых тем, и задан вопрос, оставленный без ответа. В начале звучит религиозная тема, она же — и тема этическая. Здесь изображены два пути — путь религиозно-нравственного совершенства и путь творчества ценностей культуры. Эти пути противопоставлены друг другу. <...> Кроме основных тем, здесь введена тема рыцарства, а кроме того, упоминается имя Беатриче. Не есть ли это имя для поэта наряду с прочими значениями — символ христианской культуры? <...> Упоминание о Беатриче связывает здесь тему культуры с любовной лирикой, что в плане художественного мировосприятия Гумилева представляет интерес. Повторяем: заданный здесь вопрос оставлен без ответа, но все творчество Гумилева есть именно попытка найти ответ на этот вопрос» (Ильинский О. Основные принципы поэзии Гумилева. К столетию со дня рождения Гумилева // Записки русской академической группы в США. 1986. № 19. С. 387). С. Л. Слободнюк видел в ст-нии реминисцентные переклички с произведениями Ф. Ницше — «Возникает впечатление, что мы читаем мини-конспект “Антихриста”» (Слободнюк С. Л. Н. С. Гумилев. Проблемы мировоззрения и поэтики. Душанбе, 1992. С. 135–136) — однако оговаривал при этом, что, по его мнению, ст-ние Гумилева является «игровым текстом», призванным «профанировать» источник, показать логическую несостоятельность трактата Ницше (там же).

Ст. 1–5. — Вольный пересказ Гумилевым начала Нагорной проповеди: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» (Мф. 5:3–12). Искажения слов Христа (подмена «нищих духом», «кротких» — убогими, физически ущербными и т. п.) в сочетании с обостренным вниманием к теодицее христианства отсылают к антихристианским трактатам Ф. Ницше «Утренняя заря», «Генеалогия морали», «Антихрист». Ст. 3. — Реминисценция (может быть, невольная) из «Демона» М. Ю. Лермонтова; ср.: «Тебя я, вольный сын эфира, / Возьму в надзвездные края». Ст. 4. — Мотив Христа как небесного шефа рыцарства восходит к средневековым легендам, связанным с поиском Чаши Грааль (см.: Мифологический словарь. С. 237). Ст. 11. — Беатриче — героиня произведений Данте Алигьери, выступающая как «софийный» образ человеческого существа; в «Божественной комедии» является небесной спутницей Девы Марии. Ст. 13. — Образ «площадного шута» в сочетании с именем Байрона, возможно, имеет источником отрывок из письма А. С. Пушкина П. А. Вяземскому (6 ноября 1825 г.): «Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе».

Аполлон. 1910. № 12, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), вар. 1910 с опеч., Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Carmina, Изб (XX век), Русский путь, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП.

Дат.: 26 окт. 1910 г. — по датировке Н. А. Богомолова (Соч I. С. 511).

Поэма создавалась Гумилевым в 1910 г. Посылая 26 октября из Порт-Саида рукопись поэмы С. К. Маковскому, Гумилев писал: «В поэме я принимаю заранее все изменения, сделанные Вами, вместе с Кузминым и Вячеславом Ивановичем (Ивановым. — Ред.). Я прошу о них» (Неизвестные письма Н. С. Гумилева // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1987. № 1. Т. 46. С. 64). 5 ноября в письме Вяч. И. Иванову Гумилев спрашивал мнение о поэме и сообщал, что «4 песнь написана целиком в Средиземном море» (Неизд 1986. С. 123). Печатно на выход поэмы откликнулся только М. А. Кузмин: «Новые книги Гумилева разнообразнее, может быть, по рифмам и строфам, причем в этом последнем отношении весьма примечательна поэма “Открытие Америки”, где каждая строфа — из 6 строк с двумя рифмами, причем четырнадцать строф каждой песни исчерпывают всевозможные комбинации двух рифм в шести строчках» (Аполлон. 1912. № 2. С. 74). На формальные изыски поэмы обращал внимание и К. И. Чуковский (см.: Жизнь Николая Гумилева. С. 136). Стиховедческий анализ осуществлен В. С. Баевским: «Создается впечатление, что поэт одновременно решал и художественную задачу, и математическую задачу на перестановку шести элементов множества, состоящую из двух подмножеств по три элемента в каждом, причем три элемента каждого подмножества считаются неразличными между собой» (Баевский В. С. Николай Гумилев — мастер стиха // Исследования и материалы. С. 95). Особенности поэтики и идеологии поэмы критики тесно увязывали с принципами акмеизма, провозглашенным в год выхода «Чужого неба». Уже Кузмин, цитируя ст. 5–6, называл «симптоматичными» заявления о «принятии мира» автором «Открытия Америки» (Указ. соч. С. 73). «Выражая <...> свое приятие мира, — комментировал Г. П. Струве ст. 11–12, — Гумилев, однако, принимает его не объективно. <...> Для него даже не существует мира обычной, повседневной действительности. Мир Гумилева — это мир, преображенный его творческой волей...» (цит. по: Час пик. 1991. 2 сентября). О формирующемся в поэме «новом миросозерцании» писал В. И. Нарбут: «Эти строки <...> говорят о вечном, простом и ясно понятом Н. Гумилевым мире» (Новая жизнь. 1912. № 9. С. 266). Ю. И. Айхенвальд более подробно сформулировал «новое миросозерцание» Гумилева, дав ему название «философии движения» (см.: Айхенвальд. С. 37).

О том же, хотя и совершенно иначе оценивая поэзию Гумилева, писал Н. И. Ульянов: «Кроткого, любящего Иисуса не встретишь на его страницах; всюду могучий и грозный Саваоф — повелитель титанических сил, похожий на вавилонского Баала-Мардука или на германского Одина. <...> Но всё это больше дань эстетике. Если искать у него что-то похожее на религиозное мировоззрение, то это будет скорее пантеизм, что-то близкое к религии Спинозы, Ницше, Дарвина <...> Не Космосом ли именуется божество, которому поются эти строки? Это в его неисповедимых силах и бесконечных превращениях — тайна, мудрость и святость мира, в котором нет ни добра, ни зла» (цит. по: Человек. 1990. № 1. С. 175–176). В общем, как бы ни оценивали критики «философию движения», положения которой сформулированы в первой песне поэмы, везде утверждалась связь ее с будущей идеологией «адамизма», свойственной гумилевскому акмеизму: «Даже если официальное провозглашение акмеизма как такового еще не состоялось к этому времени — многие критики считают “Чужое небо” вершиной гумилевского акмеизма. Достаточно назвать <...> поэму “Открытие Америки”, развивающую героический пафос “Капитанов”: <цит. ст. 5–6. — Ред.>» (Вагин Е. Поэтическая судьба и миропереживание Н. Гумилева // Беседа. 1986. № 4. С. 181). Особое внимание привлекал герой поэмы: «Гумилев рисует Колумба самым бодрым, самым смелым неутомимым открывателем, следующим в Неизвестное за Музой Дальних Странствий. <...> Колумб уверенно ведет “стадо оробелое свое” в “новый мир”, в иное бытие, и воле его нет преград: <цит. ст. 157–162. — Ред.> <...> Колумб для Гумилева человек, жаждущий славы и желающий утвердить свою волю» (Натова Н. Образ Америки в русской поэзии // Записки русской академической группы в США. Т. X. Нью-Йорк, 1976. С. 238–239). В том же духе оценивали гумилевскую трактовку образа Колумба и представители «вульгарного социологизма»: «Сильная личность, воин, решительно расправляющийся со всякими бунтовщиками и “дикарями”, держащий своих подчиненных в твердых руках — вот его герой. Таким ему представляется и образ великого Колумба. В поэме “Открытие Америки” поэт идеализирует этот образ <цит. ст. 127–138. — Ред.>» (Волков А. Поэзия русского империализма. М., 1935. С. 128). Некоторые исследователи были склонны видеть в поэме гумилевское видение «нео-романтического» героя: «Колумб Гумилева <...> близок к романтическим “мятежным героям” Лермонтова» (Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 123). В статье Е. Томпсон подвиг Колумба рассматривается как подвиг романтического героя, бросающего вызов миру, хотя и получивший «неожиданное разрешение» (Thompson E. Some Structural Patterns in the Poetry of N. Gumilev // Welt der Slawen. Bd. 19–20. 1974. P. 337–348). «Колумб Гумилева — персонаж, несомненно, с романтической генеалогией. Но вопрос не ограничивается одним Колумбом. Разочарование, по выражению самого поэта, “презренье к миру и усталость снов” ностальгическим мотивом проходят через сборники “Колчан” (1916) и “Костер” (1918)» (Папля Э. Homo peregrinans в лирике Николая Гумилева // Berkeley. P. 218). «Может быть, впервые во внутреннем облике героя нет гармонии, — замечает Л. А. Смирнова. — Сравним внутреннее состояние Колумба до и после путешествия <...>. Аналогия с устремлениями художника безусловна и грустна. <...> Пора юношеских иллюзий прошла» (Изб (М). С. 17).

Полемика велась и вокруг жанровой специфики поэмы в контексте акмеистической жанровой традиции. «Новую поэзию, — писала об акмеизме Л. М. Рейснер, — <...> часто и не без основания упрекают за слишком узкое понимание художественных задач. Казалось странным, что эстетическая школа, объявив войну целому ряду других направлений (символизм, футуризм), сама в деле осуществления своих принципов не пошла дальше чисто лирической формы словесного письма. Эпос и драма — “большое искусство” — оставались в стороне, а вся тяжесть нового миросозерцания, целый ряд тем исторических и философских — оказались втиснутыми в хрупкие сонеты, рондо и канцоны. Перегруженный содержанием и ограниченный в объеме стих утратил свою нечаянную легкость, и чтобы не лишиться ясности и простоты, заменил художественную последовательность — схемой и логикой рациональной. Правда, уже делались попытки к исправлению этой досадной односторонности. “Открытие Америки” и “Пятистопные ямбы” Гумилева — первые большие вещи (акмеизма. — Ред.), переход от сгущенной миниатюры к чему-то большему» (Летопись. 1917. № 5/6. С. 363). Как об образчике «акмеистического лироэпоса» говорит об «Открытии Америки» О. Ильинский: «...в теме Музы Дальних Странствий важен не столько географический или приключенческий момент, сколько чисто лирическая тяга к тому, чтобы подчинить себе пространство, встать, как на гребне волны полного художественного всеединства» (Записки русской академической группы в США. 1986. № 19. С. 387). Для Е. Терновского «“Открытие Америки”, несмотря на “эпические” песни, не выходит за рамки лирического цикла», поскольку «для разработки такой темы требовалось иное отношение и к историческому материалу поэмы, и к самому типу поэмы» (Ternovsky E. Essai sur l’histoire du poème russe de la fin du XIXe et du debut du XXe siècle: Великолепная неудача. Lille, 1987. P. 291).

Поэма обладает символическим подтекстом: открытие Америки трактуется герметическими учениями (Ф. Бэкон, трактат «Новая Атлантида») как начало великой цивилизации, которая должна возникнуть в Новом Свете, воплотив идеалы тайных масонских обществ (см.: Холл. С. 776–777). Особенности в трактовке Гумилевым подвига Колумба, возможно, связаны с его отношением к деятельности и идеалам масонства.

Ст. 13–18. — Ср. с «Отрывками» Гераклита: «Мир в своем движении подчинен закону — Логосу <...> Логос существует вечно и носит всеобщий характер» (Материалисты древней Греции. М., 1956. С. 44). По мысли Гераклита, Логос — универсальное начало космоса — состоит в том, что все течет, все изменяется, и существует, и не существует: «Этот космос, один и тот же для всего существующего, не создал никакой бог и никакой человек, но всегда он был, есть и будет вечно живым огнем, мерами загорающимся и мерами потухающим» (Там же). Гераклит призывал признать тяготеющую над человеком силу Логоса — Движения и подчиниться ему, включившись в мировое действо: «Следует знать, что война всеобща и правда — борьба, и что все происходит через борьбу и по необходимости» (Там же). Ст. 41–42. — Нард — благовонное растение из семейства валериановых, считавшееся драгоценным и высоко ценившееся древними. Каравелла — высокобортное трех-четырехмачтовое судно с высокими надстройками, использовалось итальянскими, испанскими и португальскими мореплавателями в XIII–XVII вв. Ст. 51. — Приор Хуан — Хуан Перес, настоятель монастыря делла Рабида, расположенного близ города Палос, откуда вышли в плавание каравеллы Колумба. Увлекшись идеей Колумба об открытии западного пути в Индию, Перес, бывший духовник королевы Изабеллы, сумел настоять на организации экспедиции (см.: Анучин. С. 206–207). Ст. 52. — В этом и последующих стихах нашли отражение споры космографов о величине и шарообразности земли, имевшие место во времена Колумба, который получил от знаменитого космографа Паоло дель Поццо Тосканелли наиболее точную карту (см.: Фиске. С. 191, 239). Ст. 55–60. — Мистическая символика этих стихов переводит действие в «символическую» плоскость. Пещера традиционно являлась местом мистических откровений. Фея с веретеном — Клото («прядущая»), одна из трех сестер мойр, богинь, олицетворяющих судьбу (рок) в греческой мифологии. Клото прядет нить жизни человека на веретене, которое вращает ее мать — Ананке («необходимость»). Миф о мойрах наиболее полно воплотил характерный для античного мировоззрения фатализм. Позже идея фатальной предопределенности человеческого бытия эксплуатировалась в тайных доктринах средневековья и Нового Времени. Ст. 61. — Дорогая кольчуга — знак богоизбранности Колумба: символика «брони», «панциря» широко употребляется в библейском иносказании для обозначения неустрашимой решимости подвижника, которого охраняет воля провидения и его собственная вера (см.: Еф. 6:13, 18). Ст. 66. — Муза Дальних Странствий — вероятно, оригинальный символ гумилевских мистических идей, связанных с «философией движения». Ст. 68–72. — Диас Бартоломео (1450–1500) — португальский путешественник. Марко Поло (ок. 1254–1324) — венецианский вельможа, совершивший путешествие в Китай. Поиск португальцами южного пути в Индию был во многом обусловлен результатами путешествия Поло. О неудаче, постигшей Диаса, Колумб знал от своего брата Варфоломея, участвовавшего в экспедиции (см.: Фиске. С. 225–226). Страна Великого Могола — здесь: Индия (неточность: династия Великих Моголов правила с 1526 г., тогда как плаванье Колумба состоялось в 1492). Ст. 85–90. — Акцент на «двадцать дней» плаванья в открытом море при отсутствии к тому же точных карт, не случаен: для испанцев путешествие Колумба было первым путешествием подобного рода; до того испанские мореплаватели пролагали свои маршруты возле берегов, рискуя удалиться от них максимум на три-четыре дня. Ст. 95. — Лот — навигационный прибор для измерения глубины моря с корабля. Ст. 97–99. — Путешествие Колумба было начато под знаком Льва, символом которого является солнце (в дальнейшем этим будет определяться тема солнца в поэме), что при определенном расположении планет может предвещать неудачу. Ст. 100. — Для экспедиции Колумба левой стороной был юг и, таким образом, «ветер слева» предвещал неудачу, поскольку поиски южного пути в Индию не привели ни к чему. Левая сторона традиционно считалась сферой владения дьявола, что придает данному знаку негативный религиозный символический смысл. Ст. 101–102. — Гитана — испанская цыганка; в католической Испании цыгане становились жертвами инквизиции чаще всего как «слуги дьявола». В контексте поэмы в сочетании с предыдущим стихом данный стих усиливает мрачный мистический колорит картины начала путешествия. Ст. 103. — Прелат — высшее духовное лицо у католиков. Ст. 105–107. — Страх перед экспедицией был настолько велик, что Колумбу приходилось вербовать команду из осужденных преступников, которым после путешествия обещали прощение и возведение в дворянское достоинство; сам Колумб требовал титул вице-короля открытых им земель. Ст. 108. — Станцы (стансы) — стихотворение, составленное из отдельных, замкнутых по смыслу, преимущественно восьмиконечных строф. Баллада — см. комментарий к № 1. Ст. 116–120. — Плавание Колумба в открытом море продолжалось 33 дня; во второй песне поэмы речь идет о двадцатом дне — времени, когда на кораблях зрел мятеж против «сумасшедшего» адмирала. Ст. 123–127. — Тема солнца здесь соединяется с распространенным в эпоху Колумба мнением, что на Западе находится страна мертвых (проклятая бездна), владения дьявола. Ст. 139–140. — Пикадор — в бое быков (корриде) всадник, приводящий быка в ярость уколами пики. Ст. 166–168. — «Признаки земли показались уже за несколько дней перед тем: летели птицы, виднелись на поверхности моря плавающие стволы, тростник, доска, была поймана даже какая-то ветвь с цветами, похожими на розы» (Анучин. С. 222–223). Ст. 181–182. — В письмах к королю Испании Колумб писал: «Я обладаю сведениями в морской науке, астрологии и геометрии <...>; я занимался изучением космографических книг, также исторических и философских...» (Анучин. С. 199). Ст. 183. — Намек на мистические причины столь яростного стремления Колумба в Индию. В одном из писем королю Испании Колумб говорит: «Я явился к Вашему Величеству как посланник Святой Троицы к могущественнейшему христианскому государю для содействия в распространении святой христианской веры; ибо воистину Бог говорит ясно об этих заморских странах устами пророка Исайи (Ис. 24:15; 65:17. — Ред.), когда Он заявляет, что из Испании должно распространиться Его Святое Имя...» (Анучин. С. 210). Ст. 203. — Волчец — трава проклятия. Мрачная «мистическая» символика, диссонирующая с мажорным пафосом предыдущих строф, намекает на осмысление образа американской цивилизации католическим сознанием: христианские миссионеры, познакомившись с местными культами (многие из которых содержали чудовищно искаженные эмблемы христианства — крест, легенды об умирающем и воскресающем боге и пр.) пришли к выводу, что открытое царство есть царство антихриста. Это повлекло впоследствии чудовищные по жестокости расправы с местным населением. Ст. 208–210. — Ср.: «...Толпа мужчин, женщин и детей с кожей медно-красного цвета <...> Все они были совершенно голы...» (Фиске. С. 283). Ст. 233–244. — Судьба Колумба сложилась трагично. Во время третьего путешествия (1498) он был арестован и доставлен в Испанию в цепях по обвинению в злоупотреблениях. По возвращении из последнего, четвертого путешествия (1502) он разорился и в 1506 г. умер, так и не сумев поправить дела. Духовенство и светские круги относились к нему с плохо скрытой враждебностью, видя в нем «возмутителя умов» и «выскочку».

При жизни не публиковалось. Печ. по: ПС 1923.

ПС 1922 (без загл.), ПС 1923, СС II, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Кап 1991, СС (Р-т) II, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), ВБП, МП, Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925, Душа любви, Посвящается Ахматовой: Стихи разных поэтов, посвященные Ахматовой. Tenafly, New Jersey, 1991; Родник (Рига). 1988. № 10; Лен. правда. 8 июля 1988.

Дат.: апрель 1911 г. — по данным В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 125).

В ахматовских «Заметках о Николае Гумилеве» это ст-ние становится в один ряд с лирикой «парижского» периода 1906–1908 гг., героиня которой «двоится», «но всегда чужая», соединенная с героем лишь «вечной борьбой» (см.: Новый мир. 1990. № 5. С. 219). «Нужно признать возможность “портретных” пейзажей, — писал Э. Ф. Голлербах, — и не следует ли понимать пейзаж Аддис-Абебы как фон к портрету Ахматовой? Поэту, так любившему слово и так верившему в его чудотворную силу, достаточно было назвать имя, чтобы вызвать образ. Все остальное — только фон. На этом фоне, в садах высоких сикомор и сумрачных платанов, среди душных красных роз, вырисовывается образ Ахматовой» (Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925. С. 9–10).

Ст. 1. — Адис (Аддис)-Абеба (в переводе с амхарского — «новый цветок») — столица Абиссинии. Ст. 3. — Див — сказочное существо, бытующее как в иранской, так и в славянской мифологиях; общее значение — «бог ясного неба». В восточнославянской мифологии — существо демонического характера, осуществляющее связь неба с землей, в иранской мифологии — демон-богоборец; позже, в мифах востока, — демон, вступающий в активные отношения с людьми, то помогающий им, то губящий их. Среди прочего имеются сюжеты о похищении дивами (дэвами) земных красавиц (см.: Мифологический словарь. С. 202–203). Ст. 5. — Армидин сад — реминисценция из поэмы Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим»; крестоносец Ринальдо был унесен влюбленной в него волшебницей Армидой на далекий остров и там, в волшебных садах, забыл о своем предназначении. Ст. 9–10. — Возможно, здесь имеется перекличка с древним преданием о том, что Абиссиния является родиной птицы Феникс. Ст. 11. — Сикомора (сикомор) — субтропическое южное плодовое дерево, так наз. библейская смоковница.

При жизни не публиковалось. Печ. по: ПС 1923.

ПС 1922, посв. ошибочно набрано как загл., ПС 1923, СС II, загл., СП (Тб), загл., СП (ТБ) 2, загл., Ст (Пол), вар. авт., БП, вар. авт., Изб (Кр), загл., Ст ПРП (ЗК), загл., Ст ПРП, загл., ОС 1989, неправ. печать, объедин. вар., опеч., Кап 1991, вар. авт., СС (Р-т) II, загл., Соч I, вар. авт., СПП, вар. авт., СП (Ир), загл., ВБП, вар. авт., МП, вар. авт.

Автограф 1 с вар., без посв. — в собрании П. Л. Вакселя (РНБ. Ф. 124. Оп. 11. № 1398. Л. 1). Копия автографа 2 — Стружки.

Дат.: весна 1911 г. — по датировке Ахматовой на экз. ПС из собрания М. С. Лесмана (БП. С. 594) и по смыслу ст-ния (возвращение из путешествия 1910–1911 гг.).

О. Н. Арбенина — Гильдебрант Ольга Николаевна (сценический псевд. — Арбенина; 1897–1980), актриса и художница, близкая знакомая поэта в 1916–1920 гг. (см. ее воспоминания о «дарении» Гумилевым стихов весной 1916 г. — Исследования и материалы. С. 429–430). Ст. 9. — Нерей — в греческой мифологии морское божество, ненавидящее ложь и обладающее духом предвидения; для получения от него помощи его необходимо покорить.

ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, Ст (Куйбышев), опеч.

Дат.: не позднее 4 или 13 апреля 1911 г. — по воспоминаниям Ахматовой (Наше наследие. 1989. № 3. С. 82) и дате заседания Общества ревнителей художественного слова, на котором поэма была прочитана (см. ниже).

Поэма «Блудный сын» имеет стойкую репутацию «первого акмеистического произведения» (см.: Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь. Т. 2. М., 1992. С. 55). 13 апреля 1911 г. на заседании Общества ревнителей художественного слова «Н. С. Гумилев произнес циклическое произведение “Блудный сын”, вызвавшее оживленные прения о пределах той свободы, с которой поэт может обрабатывать традиционные темы» (Русская художественная летопись. 1911. № 9. С. 142). Во время «оживленных прений» состоялось выступление Вяч. И. Иванова, носившее, по свидетельству очевидцев, исключительно резкий и оскорбительный для Гумилева характер. «Разнос, учиненный вождем символизма в стенах Общества ревнителей художественного слова, побудил Гумилева основать собственное литературное объединение. Он нашел союзника в лице Сергея Городецкого, тоже находившегося в ту пору в состоянии затяжного недовольства Вяч. Ивановым. В основанном ими Цехе поэтов они в феврале-марте 1912 г. сформулировали антисимволистские положения будущей программы акмеизма» (Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 46. 1987. № 1. С. 66; а также: Жизнь поэта. С. 114; Мандельштам Н. Я. Воспоминания. Вторая книга. Paris, 1972. С. 46–47). Конфликт Гумилева и Вяч. Иванова, поводом к которому послужила полемика вокруг «Блудного сына», неоднократно оказывался в поле зрения историков литературы. М. Баскер полагает, что «Иванов усмотрел в своеобразной переделке евангельской притчи намеренный вызов со стороны своего недавнего протеже, направленный против теории мифа и мифотворчества, составляющей неотъемлемую часть того “реалистического символизма”, который он проповедовал. Согласно Иванову, “реалистический символизм” по мере приближения к своей цели “наиболее полного раскрытия действительности”, становится именно мифотворчеством, резко отличаясь в этом от “идеалистического символизма” или “принципа верности не вещам, а постулатам личного эстетического мировосприятия”. Созданные древними канонические мифы представляют собой образец и хранилище незыблемой, “мифотворческой” правды, и любое “идеалистическое” их перетолкование <...> неизбежно ведет лишь к тривиальному искажению, “мертвому слепку” или “призрачному отражению” истинных сущностей. Таким образом, гумилевская переделка мифа о блудном сыне могла считаться крайне враждебным, чуть ли не кощунственным выпадом против основ ивановского “реалистического символизма”» (Basker M. Gumilyov’s «Akteon»: A Forgotten Manifesto of Acmeism // Slavonic and East European Review. 1985. Vol. 63. P. 502–503). В общем солидаризуясь с мнением М. Баскера относительно существа конфликта двух поэтов («инцидент с “Блудным сыном” имел касательство к теме мифотворчества <...> не допускалось жертвование мифологией во имя психологии или каких бы то ни было художественных приемов, тогда как именно эти черты характерны для гумилевского “Блудного сына” <...>. Если у Иванова миф универсальный и метафизический, то у Гумилева — эстетический и индивидуальный»), В. Блинов полагает, что здесь имела место «неудачная попытка акмеистов заимствования <...> и приспособления к своим целям символистского учения о мифотворчестве», а не сознательный «вызов» символизму (см.: Блинов В. Вячеслав Иванов и возникновение акмеизма // Записки факультета литературы и философии Павийского университета. Т. 45. Культура и память. Третий международный симпозиум, посвященный Вячеславу Иванову. Доклады на русском языке. Firenze, 1988. С. 21–22). По мнению Дж. Доэрти, с первого взгляда теперь далеко не понятно, почему эта поэма вызвала такую резкую реакцию со стороны Иванова. «Сюжетные связи между каждым эпизодом не эксплицитны, но они ясны по названию произведений и по предмету повествования, а также по гумилевской композиции: точно воспроизведены контуры библейской притчи. Язык, хотя и разговорный, но далеко не новаторский <...>. Иванов, вероятно, считал, что Гумилев зашел слишком далеко в своем исключении присущего теме духовного значения в интересах создания конкретной словесной действительности... Или же Иванов, может быть, чувствовал, что стихотворение имеет личный подтекст, кодирующий историю отношений Гумилева с его собственными символистскими “отцами”» (Doherty J. The Acmeist Movement in Russian Poetry: Culture and the Word. Oxford, 1995. P. 70). Относительно собственно-«акмеистического» характера поэмы мнения критиков разделились. Так, В. Нарбут полагал, что в поэме отразились порочные тенденции акмеизма, связанные с требованием «вещной описательности»; по мнению Нарбута, «подлинный» акмеизм иллюстрирует не «мертворожденный» «Блудный сын», а поэма «Открытие Америки» (Новая жизнь. 1912. № 9. С. 265–266). Положительно оценивали «новаторский» характер поэмы Ю. И. Айхенвальд (см.: Айхенвальд Ю. И. Поэты и поэтессы. М., 1922. С. 33) и Ю. Н. Верховский (Верховский. С. 111). О. Ильинский указывал на «биографическую» обусловленность «акмеистического» характера произведений Гумилева: «Эта бьющая через край динамическая живописность, словно с полотен Тьеполо, эта воля к жизни, это приятие мира — естественны <...> В момент ухода от отца Блудный сын живет предчувствием красоты, которая ему откроется в мире <...> Притча превращена в романтическую новеллу. Может быть, это рискованно, но таков художественный мир двадцатичетырехлетнего поэта» (Ильинский О. Основные принципы поэзии Гумилева. К столетию со дня рождения Гумилева // Записки русской академической группы в США. 1986. № 19. С. 387). Об «автобиографическом» начале в поэме писал и А. И. Павловский: «...маленькая поэма “Блудный сын” <...> в сущности, характеризует самого автора. В ней речь идет о всевластии призвания, которое в поэме синонимично судьбе, или, точнее сказать, року» (БП. С. 47). В последнее время появляются работы, конкретизирующие понятие «акмеистичности» в приложении к тексту поэмы 1911 г. В работе О. Клинг «Стилевое становление акмеизма: Н. Гумилев и символизм» (Вопросы лит-ры. 1995. № 5) содержится анализ поэтических средств, обусловивших «акмеистическую вещность» описания «внешнего мира», «сведение на нет авторской, не мотивированной ситуацией, в которую попадает герой, иронии, сознательное умаление «фантастического»... начала и «мерцающего», символического смысла» (С. 122). И. Делич обращает внимание на содержательные новации, внесенные Гумилевым в евангельский сюжет, сделав вывод о «гностическом» основании гумилевской версии: «Урок, полученный поэтом, — это, в сущности, не столько урок греха, милосердия и искупления, сколько вывод, что полнота бытия должна быть обретена в отчей обители, что земная действительность, будь то разгул или труд, или страдание, — это только “мечта”» (История русской литературы XX века. М., 1995. С. 494).

На особую роль поэмы в творчестве Гумилева указывает Е. Томпсон, выделяя мифологему «пути» в гумилевских произведениях разных лет и связывая ее с евангельской притчей: гумилевский герой, по мнению исследовательницы, осуществляет в своем духовном развитии «миф вечного возвращения» — от бунта против Бога к новому воссоединению с Ним, через преодоление возникающего в душе анархического «хаоса», ведущего к вседозволенности и опустошению (см.: Thompson E. Some Structural Patterns in the Poetry of Nikolaj Gumilev // Die Welt der Slawen. 1974. № 5. P. 337–348). Развивая идеи Е. Томпсон, В. В. Десятов конкретизировал выделенные «этапы» пути гумилевского героя, обозначив ряд биографических коллизий, которые могли для Гумилева служить эмблемами «антипатерналистского бунта» (отношения поэта с С. Я. Гумилевым, И. Ф. Анненским, В. Я. Брюсовым и Вяч. И. Ивановым) и указав на борьбу между «христианством и ницшеанством» как идеологическую основу гумилевской сотериологической проблематики (см.: Десятов В. В. «Блудный сын», проводник в интегральный мир Николая Гумилева // «Вечные» сюжеты русской литературы: «Блудный сын» и другие. Сб. научных трудов. Новосибирск, 1996. С. 114–122). Любопытные наблюдения относительно интертекстуальных связей поэмы Гумилева сделал С. Шварцбанд: во-первых, четырехчастную композицию «Блудного сына» он соотносит с четырьмя лубочными картинами на ту же тему, описанными Пушкиным в «Станционном смотрителе»; во-вторых, он выявляет скрытую полемичность по отношению к гумилевской поэме в поэме Блока «Соловьиный сад» (1915) (см.: Schwarzband S. Aleksandr Blok and Nikolaj Gumilev // Slavic and East European Journal. 1988. Vol. 32. P. 380–388).

В поэме Гумилева имеются значительные расхождения с библейским источником (см.: Лк. 15:11–24). По многим деталям, внесенным Гумилевым в сюжет евангельской притчи, можно судить о том, что поэма имеет автобиографический подтекст: конфликт поэта с завсегдатаями «башни» Вяч. Иванова и, прежде всего, с самим Ивановым.

Ст. 11–12. — Смысл сопоставлений состоит в том, что сила и кротость обладают в христианстве равной ценностью: кроткому Иоанну Иисус не отдавал первенство перед импульсивным, решительным Петром и именно Петру вручил ключи Царства Небесного (Мф. 16:19); в сне пророка Даниила овен (у Гумилева — агнец), наряду со львом, символизирует агрессивные, разрушительные силы (Дан. 7:4 и 8:3). Ст. 22. — Тибр — река в Италии, на которой стоит Рим. Галера — римское парусное и весельное судно. Ст. 23–24. — Сидон, Тир — финикийские города-государства, неоднократно упоминаемые в Ветхом Завете. Смирна — см. комментарий к № 4. Ст. 26–28. — В дальнейшем контексте поэмы данные стихи могут расцениваться как намек на жизнь «башни»: Рим уподобляется Петербургу (веселая столица), а «башенные» посетители, как известно, обладали «античными» прозвищами, в частности, Петронием именовался здесь В. Ф. Нувель. Ст. 28. — Salve, amici — приветствую вас, друзья (лат.). Ст. 34. — Возможно, намек на классическое образование Вяч. Иванова: в 1886–1893 гг. он изучал античную историю и филологию в Берлине у Т. Моммзена, в литературных кругах Петербурга славился глубочайшим знанием мифологии и философии античности. Ст. 40. — Несомненный «автопортрет» Гумилева, ср.: «Он некрасив. Узкий и длинный череп (его можно видеть у Веласкеза, на портретах Карлов и Филиппов испанских), безжалостный лоб, неправильные пасмурные брови, глаза — несимметричные, с обворожительным пристальным взглядом» (Рейснер Л. Автобиографический роман // Из истории советской литературы 1920–1930-х годов: Новые исследования и материалы. М., 1983. С. 205 (Лит. наследство. Т. 93)).

Русская мысль. 1911. № 7, с вар., ЧН.

ПС 1922, с вар., ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП, Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Изб (М), опеч., Ст (XX век), Ст (М-В), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), опеч., ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), ЛиВ, опеч., Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, Ст 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925, Акме, В мире отеч. классики, Ст (Куйбышев), Об Анне Ахматовой. Л., 1990, Поэзия серебряного века (1880–1925). М., 1991, Душа любви, Посвящается Ахматовой: Стихи разных поэтов, посвященные Ахматовой. Tenafly, New Jersey, 1991, Серебряный век. Поэзия (школа классики). М., 1997, Новый мир. 1986. № 9.

Перевод ст-ния на англ. язык — SW. P. 50; первые две строфы переведены также А. Хейт («From a serpent’s nest...») в кн.: Haight A. Anna Akhmatova: A Poetic Pilgrimage. Oxford, 1976. P. 16.

Дат.: не позднее 24 мая 1911 г. — по дате письма к В. Я. Брюсову.

Об отсылке ст-ния в письме к Брюсову в качестве «сопроводительного документа» к стихам Ахматовой, посланных тогда же на рецензирование «мэтру» символизма, см.: Superfin G., Timenčik R. A propos de deux lettres de A. A. Akhmatova à V. Brjusov // Cahiers du Monde Russe et Sovietique. 1974. No 1–2. Vol. XV. P. 183–200.

Свадьба Гумилева и Ахматовой состоялась 25 апреля 1910 г. — молодые венчались в Никольской церкви села Никольская слобода Остецкого уезда Черниговской губернии, недалеко от Киева. Позже сама Ахматова писала: «...все считают меня украинкой. Во-первых, оттого, что фамилия моего отца Горенко, во-вторых, оттого, что я родилась в Одессе и кончила Фундуклеевскую гимназию, в-третьих, и главным образом, потому что Н. С. Гумилев написал: “Из города Киева / Из логова змиева / Я взял не жену, а колдунью...” (1910). А в Киеве я жила меньше, чем в Ташкенте (1941–1944), во время эвакуации...» (Ахматова А. А. Мнимая биография // Ахматова А. А. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1987. С. 243). «Для Гумилева, парнасца и акмеиста, все незаконченное и двойственное было невыносимо, и даже его собственная двойственность (экзотический авантюризм и православная религиозность) носила какой-то монолитный, гармоничный характер, — писал Э. Ф. Голлербах, объясняя специфику созданного поэтом образа жены. — Оттого и образ Ахматовой, нарисованный Гумилевым твердо и уверенно. В стихах “Из логова змиева...” он словно гравирует этот образ, резцом вычерчивает его на меди, с холодной объективностью стилизует милые ему черты, зная, что стилизация дает право искажать действительность» (Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925. С. 9). Несколько по-иному трактовал ст-ние В. Я. Виленкин: «...у Ахматовой в молодости, очевидно, было какое-то тайное свойство: подсказывать тем, кто хотел ее запечатлеть, не прямое сходство портрета, а новый поворот, давно владеющий самим художником темы <...> Не то ли самое можно сказать про облик молодой Ахматовой в стихах <...> Гумилева <цит. 1–3 ст. — Ред.>?» (Виленкин В. Я. В сто первом зеркале. М., 1987. С. 58–59). Сохранилось любопытное свидетельство Д. Д. Бушена о чтении Гумилевым ст-ния 15 июля 1911 г. в Борисовке, имении Кузьминых-Караваевых: «...его попросили читать стихи — он повернулся к Анне Андреевне и сказал: “Аня, ты позволяешь?” Она сказала: “Да”. И он прочел:

Прочел полуиронически, полупочтительно» (Жизнь Николая Гумилева. С. 86). «Вероятно, весьма и весьма вероятно, что эту жажду нелюбви, порождаемую все той же гордостью до самоуничижения <...>, Н. Гумилев заметил давно, ибо Анна Андреевна после замужества вела с ним «любовную войну», его мечта — найти в Ане Горенко веселого друга-товарища — не сбылась ни в каком смысле» (Дементьев В. Минута торжества // Лит. Россия. 29 июня 1989 г.).

Ряд исследований посвящен выявлению интертекстуальных связей данного стихотворения: так, Р. Д. Тименчик находил в нем реминисценции из «Вия» Н. В. Гоголя, а само стихотворение Гумилева трактовал как источник «малороссийских демонологических мотивов» в позднейших произведениях Ахматовой (см.: Тименчик Р. Д. Храм Премудрости Бога: Стихотворение Ахматовой «Широко распахнуты ворота» // Slavica Hierosolymitana. 1981. № 5–6. P. 311). М. Мейлах воспринял гумилевский текст как «ключ» к ахматовскому «Заклинанию» («Из тюремных ворот...») (Meilakh M. Anna Akhmatova’s Poem «Zaklinanie» // The Speech of Unknown Eyes: Akhmatova’s Readers on her Poetry. Nottingham, 1990. P. 177).

Ст. 1–2. — «Украинское предание связывает происхождение Днепра с Божьим ковалем: кузнец победил змея, обложившего страну поборами, впряг его в плуг и вспахал землю; из борозд возникли Днепр, днепровские пороги и валы вдоль Днепра (Змиевы валы)» (Мифы народов мира. Т. I. М., 1980. С. 648). Ст. 3. — Отражение традиционного для России представления о южных областях как о колыбели ведьм на Руси, ср.: «Верования в ведьм на юге России удержались несравненно крепче, чем на севере. Не даром же возникло наше летучее слово: ведьма киевская» (Орлов М. История сношений человека с дьяволом. СПб., 1904). Ст. 18. — Лысой горой называли холм в окрестностях старого Киева, на котором, по преданиям, собирались на шабаш ведьмы. Никольская слободка, где венчались Гумилев и Ахматова, расположена неподалеку. Ст. 4. — Очасть (правильно — очисть) — яма, из которой добывают глину, известь и т. п. (Царско-Сельский уезд Петербургской губернии) — см.: Словарь русских народных говоров. Вып. 25. Л., 1990. С. 68.

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1980, с опеч., СП (Тб), в коммент., СП (Тб) 2, в коммент., Душа любви, ЛН.

Автограф — в письме к Брюсову от 24 мая 1911 г. (РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20. Л. 19).

Дат.: не позднее 24 мая 1911 г. — по дате письма к Брюсову.

Ст-ние послано В. Я. Брюсову из Слепнево вместе со ст-нием «Однажды вечером» (№ 18). В письме говорится: «Посылаю Вам три новых стихотворения (третье — очевидно, «Из логова змиева...» (№ 16). — Ред.), может быть, пригодятся в какое-нибудь изданье. Но мне хотелось бы знать о их судьбе» (ЛН. С. 501). Г. П. Струве, комментируя данное ст-ние, писал: «...Эта первоначальная версия <...> была, по всей вероятности, навеяна приближавшимся тогда столетием Отечественной войны 1812 года, хотя в нем упоминались и другие события русской истории (“Год Золотой Орды, Отрепьева”). Гумилев, очевидно, вернулся к нему во время Первой мировой войны, совершенно переделав его, но использовав отдельные строки из него, и напечатал в 1916 г. в журнале “Нива” под названием “Второй год” <...> В каком-то смысле эту первоначальную версию гумилевского стихотворения можно считать пророчеством о Первой мировой войне и даже о революции 1917 года, хотя кончалось стихотворение довольно неожиданными строками, к русской истории никакого отношения не имеющими» (Неизд 1980. С. 114).

В ст-нии нашли выражение темы, которые Гумилев позже перенесет в ст-ние «Год второй» (см. № 42 в т. III наст. изд.). Эпиграф — из ст-ния Е. П. Ростопчиной «Одним меньше!» (памяти Д. В. Давыдова. 1839).

Ст. 3–4. — По-видимому, здесь объединены разновременные события, связанные в представлении Гумилева с цифрой 12. При этом исторически достоверным является только «год <...> двунадесяти языков», т. е. 1812. С именем Г. Отрепьева (Лже-Дмитрий I, убит в 1606 г.) поэт связывает более поздние события, также относящиеся к польско-литовской интервенции, — освобождение Москвы в 1612 г. Ст. 19–20. — В «Песни торжествующей любви» И. С. Тургенева (1881), стилизованной под старинную итальянскую новеллу, рассказывающую о любовном соперничестве двух благородных друзей (живописца Фабия и музыканта Муция) «песнь торжествующей любви», которую Муций исполняет на восточной скрипке, становится залогом его любовного торжества.

ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, Изб (Огонек), СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, ОС 1991, СП (XX век), СПП, СП (Ир), ЛиВ, ЧК, Круг чтения, Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП, В мире отеч. классики, Ст (Куйбышев), Душа Любви, ЛН, Новый мир. 1986. № 9.

Автограф с вар. — в письме Брюсову от 24 мая 1911 г. (РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20. Л. 18).

Дат.: не позднее 24 мая 1911 г. — по дате письма к В. Я. Брюсову.

Ст-ние послано В. Я. Брюсову из Слепнево в мае 1911 г. (см. комментарий к № 17). Н. А. Оцуп отмечал близость «анти-романтической» позиции Леконта де Лиля — «анти-символистской» позиции акмеиста-Гумилева: «...не оказался ли символизм своего рода повторным “девятым валом” романтизма? С этой точки зрения нет ничего удивительного в том, что оба поэта, преодолевших музыкальную мечтательность, свойственную романтизму в разных его проявлениях, походят друг на друга как два брата. <...> Не оказался ли мэтр парнасцев прямым предшественником мэтра акмеизма? Да, бесспорно, в начале поприща последнего. Затем Гумилев отошел от поэзии Леконта де Лиля» (Оцуп Н. А. Николай Гумилев: Жизнь и творчество. СПб., 1995. С. 50). Неоднократно использовалось для иллюстрации возможных творческих влияний на Гумилева в канун его «акмеистического бунта» против символизма: «В стихотворении, где соседствуют бальмонтовские аллитерации и вышедший из моды “стиль модерн”, а интонационный рисунок уже предвосхищает ритмический узор игорь-северянинских “поэз”, имя Леконта де Лиля возникает не ради эвфонии, а для того, чтобы его образом обозначить целый период собственного поэтического развития» (Грякалова Н. Ю. Н. С. Гумилев и проблемы эстетического самоопределения акмеизма // Исследования и материалы. С. 111). Р. Д. Тименчик выявляет в тексте ст-ния ряд реминисценций из произведений И. Ф. Анненского, а также обращает внимание на то, что эпитет «лебединый» связывает Леконта де Лиля с Анненским путем автореминисценции — ср. «поэт с лебединой душой» и «Последний из царскосельских лебедей» в ст-нии «Памяти Анненского» (№ 66) (Тименчик. С. 180). Развивая идею Р. Д. Тименчика, М. Баскер указывал на «эллинизм», связывающий для Гумилева творчество Анненского с творчеством Леконта де Лилля (см.: Basker M. Gumilev, Annensky and Tsarskoe Selo: Gumilev’s “Tsarskosel’skii krug idei” // A Sense of Place: Tsarskoe Selo and Its Poets. Columbus, Ohio, 1993. P. 228–230).

В ст-нии присутствуют орфические символы.

Ст. 3. — Леконт де Лиль Шарль (1818–1894) — французский поэт, глава литературной группы «Парнас». В письме к Брюсову от 14 июля 1908 г. Гумилев писал: «...Л<еконта де> Л<иля> я нахожу смертельно скучным, но мне нравится его манера вводить реализм описаний в самые фантастические сюжеты» (ЛН. С. 480). Ст. 10–12. — Леконт де Лиль был сыном французского плантатора и креолки (отсюда — креол); «лебединая душа» поэта напоминает об Орфее, душа которого после смерти обратилась в лебедя. Поэтому закономерна отсылка к «архаике» в ст. 10.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Изб (Кр), Соч I.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: не позднее 26 мая 1911 г. — по расположению текста в альбоме.

Ст. 2. — Озеро Чад упомянуто, очевидно, в качестве автореминисценции. Ст. 4. — Шарабан — открытый экипаж с несколькими поперечными сиденьями. Ст. 10. — Имеется в виду культ Сердца Господня, распространенный у католиков.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, неправ. печать.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: не позднее 26 мая 1911 г. — по расположению текста в альбоме.

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу 1.

СП (Тб), вар. автографа 2, СП (Тб) 2, вар. автографа 2, БП, Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Кап 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, ВБП, МП, Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 46. 1987. № 1 (публ. Р. Д. Тименчика).

Автограф 1 — в письме Вяч. И. Иванову от 3 июня 1911 г. (РГБ. Ф. 109. К. 17. Ед. хр. 28). Копия автографа 2 с вар. в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой с датой: 26 мая 1911. В ст. 4 вместо «пугалась» ранее было: «боялась». Автограф 3 с вар. — архив Лукницкого.

Дат.: 26 мая 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст-ние, вместе со ст-ниями «Неизвестность», «Лиловый цветок», «Сон» (№№ 23, 28, 32), было послано 3 июня 1911 г. из Слепнево Вяч. Иванову. В сопроводительном письме Гумилев отмечал: ст-ния написаны «в новом для меня роде», — и спрашивал у старшего поэта мнения о том, «хороши они или плохи». В ответном письме (16 июня) Вяч. Иванов писал: «Ваши новые стихи я нахожу достаточно удавшимися. “Уклона” нет, неожиданной новизны — тоже. Много Анненского, но это вовсе не дурно. Восхищения не испытал» (Неизвестные письма Н. С. Гумилева / Публ. и коммент. Р. Д. Тименчика // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 46. 1987. № 1. С. 64–67). В ст-нии Р. Д. Тименчик усматривает влияние на творчество Гумилева произведений И. Ф. Анненского, повлекшее активизацию мотивов, свойственных поэзии 70–80-х гг. XIX в. — реминисценции из Фофанова и Фета (Тименчик. С. 178–179).

Помимо реминисценций, отмеченных Р. Д. Тименчиком, в ст-нии можно заметить мотивы ст-ний К. Р. (вел. кн. Константина Константиновича) «Растворил я окно — стало душно невмочь...» и Н. А. Риттера «Ах, зачем эта ночь...».

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу 1.

СП (Тб), вар. автографа 2, СП (Тб) 2, вар. автографа 2, Соч I, вар. автографа 2, Душа любви, вар. автографа 2.

Автограф 1 — архив Лукницкого. Копия автографа 2 с вар. — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой с датой: 26 мая 1911 г.

Дат.: 26 мая 1911 г. — по датировке в альбоме.

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу 1.

СП (Тб), вар. автографа 2, СП (Тб) 2, вар. автографа 2, БП, Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Кап 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Престол, Изб (XX век), ВБП, МП, Душа любви, Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 46. 1987. № 1 (публ. Р. Д. Тименчика).

Автограф 1 — в письме к Вяч. И. Иванову от 3 июня 1911 г. (РГБ. Ф. 109. К. 17. Ед. хр. 28). Копия автографа 2 с вар. — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой, с датой: 27 мая 1911 г. В ст. 6 вместо «феи» ранее было: «девы». В ст. 12 вместо «школьный» ранее было: «строгий».

Дат.: 27 мая 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст-ние, вместе со ст-ниями «В саду», «Лиловый цветок», «Сон» (№№ 71, 28, 32), было послано 3 июня 1911 г. из Слепнево Вяч. Иванову (см. комментарий к № 21). По предположению Р. Д. Тименчика, в ст-нии может присутствовать автобиографический подтекст, связанный с конфликтом между Гумилевым и Вяч. Ивановым: «Нетрудно заметить, что это стихотворение легко проецируется на сюжет, изложенный в ахматовской заметке “К истории акмеизма”: “Всего нужнее понять характер Гумилева и самое главное в этом характере: мальчиком он поверил в символизм, как люди верят в Бога. Это была святыня неприкосновенная, но, по мере приближения к символистам, в частности, к “Башне” (Вяч. Иванов), вера его дрогнула, ему стало казаться, что в нем поругано что-то”» (Тименчик. С. 176). О конфликте Гумилева с Вяч. Ивановым см. комментарий к № 15.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, Душа любви.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 27 мая 1911 г. — по датировке в альбоме.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), без загл., СП (Тб) 2, без загл., Соч I.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 28 мая 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст-ние представляет собой акростих («Маше Кузьминой-Караваевой»).

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 29 мая 1911 г. — по датировке в альбоме.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа 1.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа 1 — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой. Черновой автограф 2 (с пропуском пунктуации и перестановкой строф: III-I-II-IV) с вар. — архив Лукницкого. В автографе в ст. 2 вместо «своих же» ранее было: «их дачных». В ст. 7 вместо «сна иль» ранее было: «страстных». В ст. 9 вместо «И только» ранее было: «Болтаем». В ст. 14 вместо «сегодня, вчера» ранее было: «и сладко <томясь?>». Вместо ст. 16 ранее было: «И нас не потребует страсть».

Дат.: 29 мая 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст. 3–4. — Имеются в виду М. А. и О. А. Кузьмины-Караваевы.

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу 1.

СП (Тб), вар. автографа 2, СП (Тб) 2, вар. автографа 2, БП, Ст ПРП (ЗК), Кап 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Престол, ВБП, МП, Душа любви, Изв. АН СССР. Сер. лит и яз. Т. 46. № 1 (публ. Р. Д. Тименчика).

Автограф 1 — в письме к Вяч. И. Иванову от 3 июня 1911 г. (РГБ. Ф. 109. К. 17. Ед. хр. 28). Копия автографа 2 с вар. в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой с датой: 29 мая (ночь) 1911 г. Черновой автограф 3 (с пропуском пунктуации) с вар. — архив Лукницкого. В ст. 5 вместо «серо-зеленый» ранее было: «светло-зеленый».

Дат.: 29 мая 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст-ние, вместе со ст-ниями «В саду», «Неизвестность», «Сон» (№№ 21, 23, 32), было послано 3 июня 1911 г. из Слепнево Вяч. Иванову (см. комментарий к № 21). В воспоминаниях А. А. Гумилевой находим одно из упоминаний о М. А. Кузьминой-Караваевой: «Помню, Маша всегда была одета с большим вкусом в нежно-лиловые платья. Она любила этот цвет, который ей был к лицу» (Жизнь Николая Гумилева. С. 71). Р. Д. Тименчик писал об изобразительных приемах, использованных Гумилевым в данном ст-нии: «Существенны не столько словарные совпадения с Анненским <...>, сколько установка на “психологический конструктивизм” (как называл метод Анненского Мандельштам) <...> движение от “сильного” к “слабому” — на этом основано противопоставление серо-зеленого и лилового цветков... “Уклон” <...> в сторону Анненского, вероятно, вызвал метаописательные по отношению к поэтическому миру Анненского мотивы» (Тименчик. С. 179–180). Источниками ст-ния Р. Д. Тименчик считает ст-ния И. Ф. Анненского «Буддийская месса в Париже», «Тринадцать строк».

Аполлон. 1911. № 6, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), Изб 1997, ВБП.

Дат.: не позднее июня 1911 г. — по дате публикации.

Сюжет баллады восходит к поэмам Байрона «Гяур» и Пушкина «Бахчисарайский фонтан».

Ст-ние вызвало ряд упреков в «мелодраматизме». «Сказками сочинительства он думает искупить роковое отсутствие вдохновения и таланта. У него, например, неверную одалиску собираются зашить в мешок и бросить в море, и пока об этом совещаются ее отец и муж, младшая сестра преступницы, тут же сидя, мечтательно завидует ей, потому только, что:

(Садовской Б. А. Н. Гумилев. Чужое небо // Современник. 1912. Кн. 4. С. 365). «Не строг и в своих сравнениях молодой поэт:

Невольно улыбаешься — из-за полноты, что ли, совершила свой ложный шаг несчастная жена?» (Чуносов М. (И. И. Ясинский) Новые книги // Новое Слово. 1912. № 7. С. 158). В. С. Баевский обращает внимание на ритмическое своеобразие баллады: «...Гумилев ощущал, что силлабо-тонические размеры на протяжении XIX в. автоматизировались в творчестве поэтов и в восприятии читателей. Пути деавтоматизации он увидел в разрушении силлабо-тоники. Он последовательно стал культивировать “сложные логаэды”... Интонация сразу же неузнаваемо менялась» (Н. Гумилев и русский Парнас. С. 70–71). С. А. Лурье называл «Константинополь» «мастерски сложенным, но чересчур картинно стилизованным стихотворением» (см.: Ахматовский сборник I. Париж, 1989. С. 246).

Ст. 3. — Стамбул — название Константинополя, после захвата его турками; Босфор — пролив, на берегу которого расположен город. Ст. 12. — Паша — титул высшего должностного лица (гражданского или военного) в Османской империи.

Аполлон. 1911. № 6, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), Ст (М-В), СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Престол, Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, ВБП, МП, Душа любви, Мысль, вооруженная рифмами. Л., 1987, Серебряный век. Поэзия (Школа классики). М., 1997.

Дат.: не позднее июня 1911 г. — по дате публикации.

А. Осипович видит в ст-нии Гумилева интерпретацию одного из фрагментов Гераклита: «Вечность — ребенок, забавляющийся игрой в шахматы: царство ребенка» (Осипович А. По ту сторону стиха // Русская мысль. Париж, 1983. 27 октября. С. 9).

В. Н. Топоров указывает на ряд блоковских реминисценций в ст-нии — в частности, на связь образа, запечатленного в ст. 1 со стихами Блока «И отвечает мертвым взглядом / На тусклый взор души больной» («Пусть светит месяц — ночь темна...» из цикла «Ante Lucem») (см.: Топоров В. Н. Ахматова и Блок. К проблеме построения поэтического диалога: «Блоковский» текст Ахматовой // Berkeley. P. 28–29. Метрическую характеристику ст-ния см.: Мысль, вооруженная рифмами. Л., 1987. С. 372.

Ст. 1–4. — Согласно преданию, бросилась в море со скалы, покончив с собой от несчастной любви к Алкею, греческая поэтесса Сафо. Лучшее свое произведение — «Баллада Рэдингтонской тюрьмы» — О. Уайльд написал в заключении. «В дымной хижине дикаря» на Таити создавал свои полотна П. Гоген. Все три художника неоднократно упоминались в творчестве Гумилева и оказали значительное влияние на его мировоззрение.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, Душа любви.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 2 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Тематика ст-ния связана с вокально-инструментальным циклом М. А. Кузмина «Куранты любви», впервые опубликованным в «Весах» в 1909 г. (№ 12), а в 1910 г. вышедшим отдельным изданием. Гумилев высоко оценил «Куранты любви» в статье «Жизнь стиха» (1910): «Стих льется, как струя густого, душистого и сладкого меда, веришь, что только он — естественная форма человеческой речи, и разговор или прозаический отрывок после кажутся чем-то страшным, как шепот в тютчевскую ночь, как нечистое заклинание. <...> Слова можно повторять каждый день, как повторяешь молитву, вдыхаешь запах духов, смотришь на цветы» (ПРП. С. 52).

Ст. 3–4. — Ср.: «Бегите, робкие, любви купели; / Спешите, смелые, на зов свирели! / Дорогою различной, к той же цели» (Кузмин М. Куранты любви. М., 1910. С. 10). Ст. 6. — М. А. Кузмин славился в литературных салонах Петербурга исполнением своих «песенок» под собственный аккомпанемент. Певческого голоса у него не было, он произносил стихи, рецитируя и отмечая мелодию интонацией.

Лит. альманах изд-ва «Аполлон». СПб., 1912, с вар., ЧН.

СС I, Изб 1986, Ст 1986, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, СС (Р-т) I, ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), ЧК, Круг чтения, Изб (XX век), ОЧ, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП.

Автограф 1 с вар. — в письме Вяч. Иванову от 3 июня 1911 г. (РГБ. Ф. 109. К. 17. Ед. хр. 28). Копия автографа 2 с вар. — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой. Под текстом ошибочная дата: 3 июля 1911 г.

Дат.: 3 июня 1911 г. — по скорректированной датировке в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой и письме к Вяч. Иванову.

Ст-ние, вместе со ст-ниями «В саду», «Неизвестность», «Лиловый цветок» (№№ 21, 23, 28), было послано 3 июня 1911 г. из Слепнево Вяч. Иванову (см. комментарий к № 21). В критике не упоминалось, если не считать неодобрительного пассажа в рецензии на «Чужое небо» М. Чуносова (И. И. Ясинского), указавшего на невольный каламбур в ст. 23–24 (см.: Новое Слово. 1912. № 7. С. 158). Следует указать, что в лит. альманахе «Аполлона» (СПб., 1912), где впервые опубликовано ст-ние, помещены еще два ст-ния на ту же тему: «Сон» А. А. Блока («Я видел сон: мы в древнем склепе...») и «Пряжа снов» К. Д. Бальмонта («Пряжа снов, то нити длинные...»). В обоих ст-ниях сон трактовался в мистическом плане: у Блока как «утро Воскресения», у Бальмонта — как «бледный терем в глубине». Гумилев, включая ст-ние в «Чужое небо», ввел красноречивый подзаголовок «Утренняя болтовня», что можно расценивать как антисимволистский жест.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, Душа любви.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 4 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, с опеч.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой. В ст. 2 вместо «вселившие» ранее было: «родящие».

Дат.: 4 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Медиумические явления — вторжение спиритуальных сил (духов) в материальный мир. Ст. 1. — Коля — Сверчков Н. Л. (1894–1919), племянник Гумилева. Ст. 7. — Лиги-кур (от нем. Liegekur) — воздушные ванны. Ст. 11. — Аня — Гумилева А. А. (1887–1956?), невестка Гумилева. Ст. 12 — Сергей — Кузьмин-Караваев С. А. (1886–?), кузен Гумилева. Ст. 14. — Оля — Кузьмина-Караваева О. А.

Лит. альманах изд-ва «Аполлон». СПб., 1912, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), ШЧ, СС (Р-т) I, Ст (М), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), ЛиВ, ЧК, Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, Ст 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Езда в остров любви: Русская куртуазная муза XVIII–XX вв. М., 1993, Ст (Куйбышев), Душа любви, Вечерний Ленинград. 7 марта 1989.

Копия автографа с вар. — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой. В ст. 3. вместо «спокойная» ранее было «стыдливая».

Дат.: 10 июня 1911 г. — по датировке в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Перевод ст-ния на англ. яз. («To a Girl») — SW. P. 52.

Ст-ние обращено к М. А. Кузьминой-Караваевой (1888–1911); о взаимоотношениях с ней поэта см.: Гумилева А. А. Николай Степанович Гумилев // Жизнь Николая Гумилева. С. 71; Маковский С. К. Николай Гумилев по личным воспоминаниям // Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 84–88. «На свое несчастье он понял, что в этой девушке мог бы найти чуткую и столь нужную ему, еще не тронутую жизнью душу, — пишет В. В. Бронгулеев. — Такой вывод со всей очевидностью явствует из стихов, которые он ей писал. В них, нередко даже через шутливые строки, проступает его удивительно чистое, почти благоговейное чувство...» (Неделя. 1990. № 23. С. 21). Г. П. Струве связывает данное ст-ние с гумилевской идеализацией мира, вызывающей отчуждение поэта от «современной жизни» (см.: Струве Г. П. Н. Гумилев: По поводу выхода его новой книги стихов «Колчан» // Час пик (СПб.). 1991. 2 сентября). Р. Д. Тименчик отмечает в ст-нии влияние поэзии и эстетических программ И. Ф. Анненского: «...Архаизирующая и “романсовая” характеристика (героини ст-ния. — Ред.) объясняет отчасти обращение к стилистике “штампа” в стихах, посвященных М. Кузьминой-Караваевой. Но существенно и то, что необходимость и неизбежность возвращения к “красоте Тургенева” были темой выступлений Анненского в Обществе ревнителей художественного слова осенью 1909 года. Анненский говорил об этой “красоте” как “отрицании цинизма”, как о “мудрой стыдливости” — новом ресурсе поэзии, как об “агностицизме по отношению к тайне” (“тайной нельзя играть как кубарем”)» (Тименчик. С. 181). В. С. Баевский приводит метрику этого ст-ния в качестве доказательства того, что даже в процессе экспериментов над стихом Гумилев тяготел к использованию устойчивых метрических схем: «Он может <...> начать четверостишием двустопного анапеста с перекрестной рифмовкой, с чередованием женских и мужских клаузул, а со второго четверостишия перейти к трехстопному анапесту с чередованием дактилических и мужских клаузул <...> Все это не идет ни в какое сравнение со сложными построениями Брюсова, Блока, не говоря уже об А. Белом <...> или Пастернаке» (Баевский В. С. Николай Гумилев — мастер стиха // Исследования и материалы. С. 92).

Ст. 13–16. — Имеется в виду Нимврод, один из персонажей Ветхого Завета, внук Хама, охотник и воин-захватчик (см.: Быт. 10:9–10). Согласно преданию, Нимврод — строитель Вавилонской башни, страстный богоборец. Гумилев использует сюжет из мусульманской мифологии, повествующий о том, как Нимврод, потерпев неудачу в строительстве башни, пытался взлететь в небо в ящике на четырех орлах: поднявшись на высоту, с которой не было видно земли, Нимврод стал пускать в небо стрелы; их ему возвратил, окрасив кровью, ангел Джибрил (Гавриил), и Нимврод подумал, что выстрелы ранили самого Бога (см.: Мифологический словарь. С. 399). Этот же богоборческий сюжет присутствует и в ст-нии «Я вежлив с жизнью современною...» (№ 89).

Лит. альманах изд-ва «Аполлон». СПб., 1912, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Изб (Слов), СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), ЛиВ, Круг чтения, Ст (Яр), Престол, Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП, МП, Душа любви.

Копия автографа с вар. — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 10 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ю. П. Анненков приводит это ст-ние в числе тех, «которые наиболее далеки от классицизма, а родственны творчеству А. А. Ахматовой, Г. Иванова, И. Одоевцевой» (Жизнь Николая Гумилева. С. 151). Р. Эшельман считал, что данное ст-ние — пример неудачного овладения Гумилевым «средним стилем» (герой статичен, его возвышенное томление лишено конкретики). Пространственное разделение на «здесь» и «там» напоминает И. Ф. Анненского, а в целом «Сомнение» похоже на «Утешение» М. А. Кузмина, но уступает ему по выразительности; инструментовка данного ст-ния (обилие согласных, шипящих и свистящих), как и оппозиция «да» — «нет», указывает на инерцию «высокого стиля», более близкого гумилевской лире (см.: Eshelman. P. 86–89). В. В. Бронгулеев пишет, что в ст-нии «звучит почти гамсуновский надрыв: по колориту оно родственно северным сказкам этого автора — “Пану” и еще более “Мистериям”» (Неделя. 1990. № 23. (1575). С. 21). В. С. Баевский обращает внимание на т. н. «выровненный ритм» (три начальные стопы имеют приблизительно или точно одинаковое количество ударений) как на метрическую особенность данного ст-ния (Исследования и материалы. С. 88).

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, МП, Душа любви.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 10 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

Соч I, МП.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 12 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 12 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, МП.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 16 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Лит. альманах изд-ва «Аполлон». СПб., 1912.

ПС 1923, СС II, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Изб (Кр), ОС 1989, Кап 1991, СС (Р-т) II, ОС 1991, Соч I, СПП, Круг чтения, ВБП, МП.

Копия автографа с вар. — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 17 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст-ние является развернутой реминисценцией «Пьяной песни» Заратустры (см.: Ницше Ф. «Так говорил Заратустра»), в которой иллюзии «загробной жизни» трактуются как хитроумная «паутина», где запутываются люди, сердце которых гложет «червь страданья». Ср.: «Вот я уже умер. Ушло. Паук, что ты ткешь вокруг меня? Ты хочешь крови? Ах! Ах! Роса падает, час наступает... Вы, высшие люди, избавьте же гробы, разбудите мертвецов! Ах, зачем все еще гложет червяк?»

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, МП.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой. В ст. 26 вместо «ты мне» ранее было: «мне ты».

Дат.: 17 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

По мнению Н. А. Богомолова, «в ст-нии очевидно влияние поэтики И. Ф. Анненского» (Соч I. С. 571).

Ст. 18. — Нимфы — в греческой мифологии божества природы, ее живительных и плодоносных сил. Ст. 19–20. — Тритон — морское существо из свиты Амфитриты и Посейдона (владыки моря в греческой мифологии), своеобразные герольды, трубящие в раковины и возвещающие о прибытии божественной четы.

ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), ШЧ, СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП, Ст (Куйбышев).

Копия автографа с вар. — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 17 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст-ние прошло почти не замеченным критикой. М. Чуносов (И. И. Ясинский) писал: «Стихотворения <...> г. Гумилева, которые мы читаем в его третьей книжке («Чужое небо». — Ред.), очень часто напоминают обыкновенные упражнения поэтов, которые пишут и пишут, пока не найдут. Поисков много, а находок мало.

Скорее — красивая риторика, чем поэзия. От этого — такие пресные и неточные стихи, как, например: <цит. ст. 17–20. — Ред.>. Обозначает ли это, что некто защищает свою сестру красноречием, или что сестра его не умеет говорить, и он красноречив за нее?» (Новое Слово. 1912. № 7. С. 157). Ю. Н. Верховский видел в ст-нии влияние поэзии Ахматовой (см.: Верховский. С. 108).

В церковном предании, идущем от апокрифической «Книги Еноха», существует мнение, что к каждому человеку приставлены ангелы-хранители, ведающие образованием их тел и затем сопровождающие их по жизни. Ст. 15–16. — Реалия, переводящая ст-ние в плоскость «куртуазной» средневековой традиции любовной поэзии, обращенной к Прекрасной Даме. На принципе «вассальной верности» строился рыцарский «кодекс чести». Здесь адресат ст-ния уподоблялся «госпоже», «королеве», а влюбленный — ее вассалу, т. е. феодалу, подчиненному в феодальной иерархии сюзерену.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, Душа любви.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой. В ст. 9 вместо «говорит» ранее было: «говорил».

Дат.: 19 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст. 7. — Горный дух (Каджи) в кавказской (грузинской и армянской) мифологии часто выступал в виде ворона. Возможно, этот образ обладает ретроспективным автобиографическим подтекстом, отсылающим к картинам отрочества поэта, проведенного в Грузии.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 19 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст. 6–7. — Силач, Голубка — клички лошадей (см. ст-ние «Открытье летнего сезона», № 82).

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 21 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Лилит упоминается в Библии однажды (Ис. 34:14); согласно преданиям, была первой женой Адама, сотворенной, наравне с Адамом, из глины; в силу этого не желала покориться мужу и покинула его. В европейской мифологии Лилит чаще всего представала в образе идеальной, прекрасной, обворожительной женщины, недоступной для «низкой» жизни (хотя, по некоторым легендам, обладала демонической силой). Ст. 9. — Согласно пифагорейской традиции, в солнечной системе существует «восьмая сфера»: темная планета, двигающаяся по той же самой орбите, что и Земля, но всегда скрытая от нее Солнцем; позднее эту гипотетическую «темную планету» называли Лилит, это играло свою роль в астрологии (см.: Холл. С. 231).

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 21 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Возможны две версии при поиске источника названия ст-ния: К. Ю. Давыдов (1838–1889), виолончелист и композитор, и А. Д. Давыдов — автор музыки к романсам «Отойди, не гляди...», «Ах, зачем эта ночь...». Ст. 6. — Мирра — ароматная смола одноименного растения, употребляемая для изготовления благовоний. Нард — см. комментарий к № 12. Ст. 7. — Стеклярус — маленькие короткие трубочки из белого и цветного стекла, нанизываемые на нитку и служащие для украшения.

ЧН.

СС I, СП (Волг), СП (Тб), с опеч., СП (Тб) 2, с опеч., БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, ШЧ, СС (Р-т) I, Ст (М), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, ВБП.

Копия автографа с вар. — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой. В ст. 11 вместо «тайну» ранее было: «розу».

Дат.: 27 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Перевод на англ. яз. («Two Roses») — Modern Poems from Russia, translated by Gerald Shelley. London, 1942 (перепечатка книги: Westport, Connecticut, 1977). P. 14.

Крайне резко отозвался о ст-нии М. Чуносов (И. И. Ясинский): «...это — почти пошлость и напоминает произведения фабричных поэтов из народа; но как поэт, претендующий на известность хорошего стилиста, мог допустить рифмование такого масляного масла, как “розовеет и рдеет”?!» (Новое Слово. 1912. № 7. С. 157–158). Между тем данное ст-ние Гумилева апеллирует к мистической поэзии Вяч. Иванова, поместившего в «Антологии изд-ва “Мусагет”» (вышедшей весной 1911 г.) цикл «Газэлы о Розе». Во второй газеле раскрывается символика «двух роз»; в примечаниях к циклу Вяч. Иванов пишет, что данная символика восходит к византийской литературно-философской традиции, где «цвет розы — яркость желания, но и краска стыдливости» (Антология изд-ва «Мусагет». М., 1911. С. 88). Двустишие Вяч. Иванова звучит так:

(С. 74).

Следует отметить, что в первой газеле финал также перекликается со ст-нием Гумилева: праздник Преображения Господня здесь символизируется образом розы в Эдеме:

(С. 73).

Знакомство Гумилева с данным произведением Вяч. Иванова не вызывает сомнения, тем более что сам Гумилев был участником «Антологии» и написал на нее рецензию, в которой, в частности, отметил: «Газэллы Вячеслава Иванова — великолепная мозаика слов; его “Духовные стихи”, может быть, слишком отчетливо красивы для этого жанра» (ПРП 1990. С. 126).

Ст. 1. — Эдем (букв.: сладость, приятность; Быт. 2:8) — земля на Востоке, где Богом был насажен сад для жительства первых людей, Адама и Евы, до их грехопадения. Позднее Эдемом стал называться рай.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, Русский путь.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой. К этому ст-нию относится в альбоме и лист с рисунком Н. Гумилева «Карта любви» и четверостишием:

Дат.: 27 июня 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст-ние тематически ориентировано на исторический сюжет литературной жизни Парижа XVII в. В романе Мадлены де Скюдери «Клелия (Римская история)» под видом персонажей античного Рима были выведены завсегдатаи салона маркизы Рамбуйе, культивировавшие «прециозный» стиль общения, высмеянный впоследствии Мольером в комедии «Смешные жеманницы». Среди прочего, к роману прилагалась аллегорическая Карта Нежности, на которой изображалась Река Склонности, Озеро Равнодушия, Селения Любовные Письма и т. д., т. е. аллегорические изображения традиционных куртуазных понятий. Апелляция к реалиям XVII–XVIII вв. традиционна для культурной среды Петербурга начала века, в частности, например, для художников «Мира искусств» — Лансере, Бенуа и др.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 11 июля 1911 г. — по заглавию.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, МП, Душа любви.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 20 июля 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст. 2. — Возможно, цитируется стих из оды Горация (Hor. Od. I. 11) — «Carpe diem», т. е. «Лови день» (см.: Соч I. С. 572).

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), под загл. «Рисунок акварелью», СП (Тб) 2, под загл. «Рисунок акварелью», Соч I.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой; согласно помете П. А. Лукницкого, ст-ние было подписью к акварельному рисунку.

Дат.: между 20 и 26 июля 1911 г. — по расположению текста в альбоме.

Ст. 3. — См. комментарий к № 8.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I, Душа любви.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой. В ст. 4 вместо «за бегом» ранее было: «за лётом».

Дат.: 26 июля 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст-ние представляет собой акростих («Об<ъ>ясни и прости»). В. В. Бронгулеев полагает, что данное ст-ние — «попытка взглянуть на себя и на мир более широко и спокойно», нежели в предыдущих стихах, вошедших в альбом М. А. Кузьминой-Караваевой (см.: Бронгулеев В. В. Посредине странствия земного // Неделя. 1990. № 23 (1375). С. 21).

Ст. 13. — Возможно, здесь содержится намек на мифологический сюжет — состязание Пана, игравшего на свирели, сделанной из тростника, в который обратилась любимая им нимфа Сиринга, и Аполлона, игравшего на кифаре. Пан был побежден и унижен.

Сатирикон. 1911. № 33. 12 авг.

ПС 1923, с вар. и др. строфикой, СС II, вар. ПС, СП (Тб), вар. ПС, СП (Тб) 2, вар. ПС, БП, вар. ПС, Ст ПРП (ЗК), вар. ПС, Ст ПРП, вар. ПС, ОС 1989, вар. ПС, Изб (Слов), вар. ПС, Кап 1991, вар. ПС, СС (Р-т) II, вар. ПС, ОС 1991, вар. ПС, Соч I, вар. ПС, СП (XX век), вар. ПС, СПП, вар. ПС, СП (Ир), вар. ПС, ЧК, вар. ПС, Круг чтения, вар. ПС, Изб (XX век), вар. ПС, ВБП, вар. ПС, МП, вар. ПС, Русская поэзия советской эпохи. Будапешт, 1984, вар. ПС.

Дат.: между 26 июля и 12 августа 1911 г. — по дате публикации.

По мнению Р. Д. Тименчика, в ст-нии обыгрываются мотивы, характерные для творчества И. Ф. Анненского: «Рабочим принципом обработки “чужого слова” для Гумилева, видимо, всегда оставалась <...> ирония <...>, которая предполагала отстраненную, отчуждающую подачу культурного штампа, обыгрывание “бутафорского” характера стиховых реалий, ощущение их как “декорации” <...> Авторское задание <...> выведено в сюжет в стихотворении “Когда я был влюблен...”, где темой <...> является “банальное”, “до-декадентское” свидание <...> У Анненского заимствованы не готовые стихотворные куски, а некоторые стороны метода, близкие к сотоварищам Гумилева в 1911 г., во всяком случае, очевидные для литературного сознания 1911 г.» (Тименчик. С. 184). В том же духе оценивает это ст-ние и О. Б. Черненькова, считающая, однако, что материалом для «стилизации» здесь оказалась любовная поэзия XVIII века: «Любовная лирика Гумилева не чуждается лексических оборотов, характерных для поэзии XVIII века, что придает порой стихам оттенок иронии над самим собой <цит. ст. 41. — Ред.>» (Черненькова О. Б. Черты типологического сходства в поэтике Г. Р. Державина и Н. С. Гумилева // Творчество Г. Р. Державина. Специфика. Традиции: Научные статьи, доклады, заметки. Тамбов, 1993. С. 234).

Ст. 4. — Вероятно, имеется в виду папа Александр VI (1431–1503), известный многочисленными бесчеловечными преступлениями, еретическим умонастроением и гомерическим блудом; еще при жизни его считали антихристом. Ст. 10. — Альманахи изд-ва «Знание» (Сборники т-ва «Знание») выходили с 1904 г. под фактической редакцией М. Горького и объединяли писателей демократического, неореалистического направления. Альманахи «Знания» неоднократно подвергались резкой критике со стороны теоретиков символизма, в частности, В. Я. Брюсова, помещавшего «разгромные» рецензии в журнале «Весы». Ст. 11. — Готтентоты — народ Южной Африки; здесь: дикарь. Ст. 24. — Эфетка — перо на дамской шляпке. Ст. 44. — Имеется в виду издание рисунков английского художника Обри Винсента Бердсли (Бердслея) (1872–1898), вышедшее в Петербурге в 1906 г. и ставшее сенсацией в кругах, близких к «новому искусству».

Биржевые ведомости. 1911. 14 августа, утр. вып., с вар., Новое слово. 1911. № 8, с вар., подпись — факсимиле, ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), ЛиВ, ЧК, Круг чтения, Ст (Яр), опеч., Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, ВБП, Силард 1979, Силард 1983, В мире отеч. классики, Русская поэзия начала XX века. М., 1988, Ст (Куйбышев), Душа любви, Новый мир. 1986. № 9, Вечерняя Москва. 15 апреля 1989 г.

Дат.: не позднее 14 августа 1911 г. — по дате публикации.

В ст-нии присутствуют автобиографические мотивы (см.: В мире отеч. классики. С. 452). Обращение к Гомеру в контексте ст-ния проясняется позднейшим письмом Гумилева к Ахматовой: «Я все читаю Илиаду: удивительно подходящее чтение <...> А некоторые описания, сравнения и замечания сделали бы честь любому модернисту. Нет, не прав был Анненский, говоря, что Гомер как поэт умер» (В мире отеч. классики. С. 471). В ст-нии обнаруживается частый в творчестве Гумилева «пророческий» подтекст: «именно “Илиаду” десять лет спустя Гумилев будет читать в ночь ареста в здании ЧК <...> И будет — как и загадывалось — светить фонарь и двигаться тень часового-чекиста» (Зобнин Ю. В. Наш современник // Вперед (г. Пушкин). 1991. 27 апреля). С. М. Городецкий считал, что ст-ние иллюстрирует причины тяготения Гумилева к экзотическим темам и образам: «Лирика Н. Гумилева — это лирика мысли. Наиболее лирична мысль, несущаяся куда-то, стремящаяся вдаль, во времени или в пространстве. Оттого экзотизм является одной из ярких струй в поэзии Н. Гумилева. Оттого темы прошлого влекут его к себе непрестанно» (Речь. 1912. 15 октября. № 293 (2837)). Ю. Н. Верховский видел в данном произведении антитезу ст-нию «Вечное» (Верховский. С. 108). Г. П. Струве отмечал в ст-нии «иронию над современностью», полагая, что «современность» интересует поэта лишь «постольку, поскольку он надеется встретить “отвечающие взоры” Агамемнонов и Одиссеев» (Струве Г. П. Н. Гумилев: По поводу выхода его новой книги стихов «Колчан» // Час пик. 1991. 2 сентября). Р. Эшельман, относя творчество Гумилева к «неоклассицистическому» направлению в модернизме, находил в данном ст-нии разрешение проблемы возвышенного и низменного путем «легкой неоклассической иронии», снижающей «величественный жест высокого стиля»; образ «мастодонтов» в ст-нии иронически отсылает к анималистским ст-ниям Леконта де Лиля с их меланхолической интонацией (например, к ст-нию «Слоны» — см.: Eshelman. P. 106–107). В работе О. Клинг «Стилевое становление акмеизма: Н. Гумилев и символизм» анализ этого ст-ния, «являющегося как бы иллюстрацией к вопросу о том, как совмещаются у поэта мифологемы и собственный «голос», прошлое и настоящее», занимает видное место: «Стихотворение начинается с «конца» «Илиады» и контрастного перехода к воссозданию современности, предельно лаконично уместившемуся в один стих («Я закрыл «Илиаду» и сел у окна...») <...> Во втором стихе («На губах трепетало последнее слово...») последнее слово многозначно: это последний стих из «Илиады» (в переводе Гнедича: «Так погребали они конеборного Гектора тело») и «последнее слово» в значении экзистенциальном, связанном с извечным вопросом о жизни и смерти и восходящем к тютчевскому «Последнему катаклизму» («Когда пробьет последний час природы...»)...

Загадочной кажется «тень часового» — либо это отголосок «Илиады», либо реалии «современности». Это некая разновидность «двоемирия» (З. Минц), но не блоковского, а гумилевского типа, где соединяются мифологическая основа и реальность» (Вопросы литературы. 1995. № 5. С. 123). На связь ст-ния со ст-нием Ахматовой «В ремешках пенал и книги были» обратила внимание А. Хейт (см.: Хейт. С. 44).

Ст. 1. — Ср.: «La chair est triste, hélas, et j’ai lu tous les livres» («Печальна плоть, увы, я прочитал все книги...») (С. Малларме. «Морской бриз»). Ст. 4. — Ср.: «...за дверями / Звучно-мерными шагами / Ходит в тишине ночной / Безответный часовой» (М. Ю. Лермонтов, «Узник»). Ст. 7. — Одиссей — герой эпических поэм Гомера «Илиада» и «Одиссея», его имя стало нарицательным для обозначения путешественника-мореплавателя. Ст. 8. — Агамемнон — герой «Илиады», предводитель греков в войне против Трои. Маркер — служащий в игорном доме. Ст. 10. — Мастодонты — семейство вымерших млекопитающих, похожих на гигантских слонов; обитали на территории нынешней Сибири. Ст. 16. — Дафнис и Хлоя — влюбленные пастух и пастушка, герои знаменитого идиллического романа эллинского писателя Лонга (II–III вв.).

Нива. 1911. № 34. 24 авг.

ПС 1922, ПС 1923, с датой 1911, СС II, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Кап 1991, СС (Р-т) II, ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), Русский путь, Изб 1997, ВБП, МП, Душа любви.

Копия автографа с вар. — Стружки.

Дат.: не позднее 24 августа 1911 г. — по дате публикации.

В ст-нии используются мотивы Книги Исхода: Моисей за убийство египтянина был изгнан (бежал) из Египта в землю Мадиамскую; здесь он остановился у священника Рагуила, который выдал за него свою дочь Сепфору. Через некоторое время Моисею явился в горящем терновом кусте Бог и объявил Свое намерение освободить израильтян из египетского плена и вывести их в землю обетованную (Исход. 2:15–22; 3:1–18).

ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), опеч. в загл., Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) II, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), ЛиВ, Круг чтения, Ст (Яр), опеч., Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП.

Дат.: после 15 сентября 1911 г. — по помете Ахматовой (Соч I. С. 508) и хронологическому уточнению: времени возвращения Ахматовой в Царское Село осенью 1911 г. (Соч III. С. 371).

По свидетельству Ахматовой, ст-ние посвящено П. О. Богдановой-Бельской (1887–1968), актрисе и поэтессе, известной в петербургских богемных кругах в десятые годы. Ю. Н. Верховский противопоставлял ст-ние ранним романтическим балладам Гумилева с их «блестящим налетом историзма» и «брюсовской картинной эротикой»: «А в “Чужом небе” нет этих “баллад” <...>, нет и такой эротики. Мотив любви, разработанный по-прежнему приподнято, но глубже “изнутри”, органически связан с античным мотивом в пьесе “Жестокой”...» (Верховский. С. 96).

Ст. 12. — Вероятно, имеется в виду Неопалимая Купина — куст терновника, горящий и несгорающий, из которого Бог говорил с Моисеем, призывая его к избавлению народа израильского от египетского рабства (Исх. 3:2, 4). Ст. 17–19. — Сафо (VII–VI вв. до н. э.) — греческая поэтесса, жившая на о. Лесбос и основавшая так называемую «лесбосскую» поэтическую школу, отличавшуюся изысканностью формы и глубоким лиризмом. В поэзии Сафо распространены гомоэротические мотивы.

Лит. альманах изд-ва «Аполлон». СПб., 1912, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (М-В), ШЧ, Кап 1991, СС (Р-т) II, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП, В мире отеч. классики, Ст (Куйбышев), Душа любви, Новый мир. 1986. № 9.

Дат.: осень 1911 г. — по времени выхода «Лит. альманаха».

Перевод на англ. яз. («The Eternal») — SW. P. 54.

Ст. 9–12. — Ср.: «Вы прошли путь от червя до человека, и еще многое в вас — червь» (Ницше Ф. Так говорил Заратустра, гл. «Предисловие Заратустры»). Возможно, «ницшеанская» тема здесь опосредована работами Вяч. Иванова, также эксплуатировавшего этот образ, ср.: «Солнцеподобный, свободный человек оказался раздавленным «данностью» хаоса, червем бессильно упорствующим утвердить в себе опровергнутого действительностью Бога» (Иванов Вяч. И. Заветы символизма // Иванов Вяч. И. Борозды и межи. М., 1916. С. 137). Доклад Иванова, цитируемый выше, был произнесен в апреле 1910 г. и вызвал оживленную полемику, в которой участвовал и Гумилев (см. вступительную статью к разделу «Комментарии»). Ст. 13–20. — Возможно, речь идет о Заратустре: по крайней мере, передача ученику «древней мудрости земли», а также — посох (с золотой ручкой, на которой змея кольцами обвивает солнце) — детали, присущие ницшевскому «пророку сверхчеловека». Возможна контаминация смысла, когда под «маской» Заратустры выступает по отношению к лирическому герою ст-ния Вяч. Иванов. Вероятны также и христианские мотивы, продолжающие тематику, заявленную в ст-ниях № 11 и 56.

Лит. альманах изд-ва «Аполлон». СПб., 1912.

СС II, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ШЧ, Кап 1991, СС (Р-т) II, Соч I, СПП, СП (Ир), ВБП, МП, Душа любви.

Дат.: осень 1911 г. — по времени выхода «Лит. альманаха».

Лит. альманах изд-ва «Аполлон». СПб., 1912, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), с опеч., Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП, МП, В мире отеч. классики, Ст (Куйбышев), Об Анне Ахматовой. Л., 1990, Душа любви, Новый мир. 1986. № 9.

Дат.: осень 1911 г. — по времени выхода «Лит. альманаха».

На то, что речь в ст-нии идет об Ахматовой, было указано А. Хейт (см.: Хейт. С. 43). Обычно данное ст-ние интерпретируется исследователями в контексте «адамистической» неомифологии, свойственной Гумилеву в 1911–1912 гг.: «светскому» пониманию «жены» здесь противопоставляется «ветхозаветное» — «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему» (Быт. 2:18). М. Малин отмечала по поводу этого ст-ния, что гумилевский Бог — всегда милосерд «новому Адаму», искупившему прежнюю вину страданием («томлением») (см.: Maline M. Nicolas Gumilev, poète et critique acméiste. Bruxelles, 1964. P. 201). Р. Д. Тименчик указывал как на возможный источник гумилевского образа «жены — товарища от Бога» на высказывание о женщине-поэте И. Ф. Анненского: «Может быть, она откроет нам даже новые лирические горизонты, эта женщина, уже более не кумир, осужденный на молчание, а наш товарищ в общей, свободной и бесконечно разнообразной русской лирике» (Анненский И. Ф. О современном лиризме // Аполлон. 1909. № 3. С. 8; об этих словах Анненского как о «предсказании появления Ахматовой» см.: Кралин М. Анна Ахматова и Иннокентий Анненский // Материалы XXVI научной студенческой конференции. Литературоведение. Лингвистика. Тарту, 1971. С. 33) — см.: Тименчик Р. Д. Храм Премудрости Бога: Стихотворение Ахматовой «Широко распахнуты ворота» // Slavica Hierosolymitana. 1981. № 5–6. P. 309).

Северные цветы. Альманах 5. М., 1911, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Русский путь, Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП, МП.

Дат.: октябрь-ноябрь 1911 г. — по времени выхода альманаха «Северные цветы».

По словам Ахматовой, ст-ние было впервые прочитано на заседании «Цеха поэтов» во второй половине 1911 г. (Соч I. С. 508). Критики видели в «Паломнике» яркий образец экзотизма в творчестве поэта: «Экзотизм у Гумилева не наносной, не надуманный. Он является результатом личных впечатлений. Оттого, когда «Ахмет-Оглы берет свою клюку», чтоб на зов Аллаха пойти в Мекку, читателю легко идти с ним вместе...» (Городецкий С. М. Н. Гумилёв. Чужое небо // Речь. 1912. 15 октября). Ю. Н. Верховский, относя «Паломника» к «чистому эпосу» «Чужого неба», подчеркивал: «...Пьеса об Ахмете-Оглы <...> должна быть отмечена как существенное достижение, как некий синтез — формально и по существу. Основной излюбленный мотив странствия и частные мотивы восточного пейзажа, <...> музыкальный пафос устремления <...> — все это проникнуто одушевлением, сосредоточенным в заключительных строках...» (Верховский. С. 111). С. И. Чупринин полагал, что в ст-нии в полной мере отразился мотив «грезы наяву», характерный, по мнению критика, для всей поэзии Гумилева (см.: Чупринин С. И. Из твердого камня // ОС 1989. С. 13). Ю. В. Зобнин отметил связь «паломничества» с проблематикой «философии движения»: «Понятие “странствия” здесь сливается с понятием “паломничества” — формой послушания, равно присущей и христианскому и мусульманскому религиозному служению» (Зобнин Ю. В. Странник духа // Русский путь. С. 14), см. также: Папля Э. Homo Peregrinans в лирике Николая Гумилева // Berkeley. P. 215–224.

В ст-нии использованы мотивы суры Корана «Хадж» (буквально — праздник; в мусульманской религии — паломничество в Мекку для посещения Каабы, храма, в котором находится черный камень, упавший с неба, величайшая мусульманская святыня), с большой долей вероятности можно утверждать, что на образность и стилистику ст-ния оказало сильное влияние пушкинское «Подражание Корану» (особенно — IX ст-ние).

Ст. 9–16. — Указание пути восходит здесь к понятию «Киблы», т. е. направления, которое следует соблюдать во время совершения мусульманской молитвы и отправления ряда ритуалов. Медина — город, в который пророк Мухаммед бежал из Мекки (этот эпизод называется «хиджра» — «полет»), мусульманская святыня. Ст. 17–18. — Имеется в виду откровение, переданное Аллахом Мухаммеду ночью в пещере на склоне Джабел-Нур («Гора Света») через ангела Джибраила. Потрясение, испытанное Мухаммедом, было настолько сильно, что, почувствовав присутствие ангела, он потерял сознание, а придя в себя, прочитал принесенные ему на шелковом покрывале письмена откровения. Ст. 19–20. — Имеется в виду либо стандартное кораническое клише, означающее библейскую «землю обетованную» — Палестину, либо рай, в котором Мухаммед побывал в своем странствии на небеса. В контексте ст-ния более вероятна версия о путешествии пророка на небеса (аль-мирадж), а не в Иерусалим (аль-исра) (см. об этом: Пиотровский М. Б. Коранические сказания. М., 1991. С. 162–163). Ст. 22. — Речь идет об Ал-Бураке, мифическом верховом коне, на котором Мухаммед совершал путешествия в Иерусалим и на небеса. Ст. 31. — По способу укладки чалмы можно определить принадлежность владельца к определенному народу, ордену и т. п. Шииты — приверженцы одного из двух религиозных течений в исламе (противоположного суннитам). Ст. 32. — Лира — турецкая денежная единица, монета. Ст. 37. — Шайтан — злой дух, демон в арабской мифологии; возможно, здесь присутствует мотив одного из обрядов, совершаемых во время хаджа, — побивание шайтана камнями, после чего паломник огражден от вмешательства злой силы. Ст. 42. — Ср.: «Терние и волчцы произрастит она тебе» (Быт. 3:18). Ст. 43. — См. комментарий к № 4. Ст. 55. — Муэдзин — служитель мечети, призывающий с башни (минарета) верующих к молитве. Гурия — дева рая, ср.: «Верующих и добродетельных обрадую благой вестью, что для них будут сады, по которым текут реки <...> Там для них чистые супруги: там они пребудут вечно» (2:23). Ст. 57–60. — Азраил (Израил) — имя ангела, надзирающего за соблюдением срока смерти людей. Когда с Древа Жизни, растущего у трона Аллаха, падает лист, на котором начертано имя обреченного смерти, Азраил должен в течение сорока дней разлучить душу и тело человека. У праведников он изымает душу плавно и безболезненно, у неверных и грешников — резко вырывает из тела. Ст. 61–62. — Контаминация двух фрагментов Корана, повествующих об устройстве небес, охраняемых от враждебных сил «красотою звезд» и «ярким зубчатомелькающим пламенем» (37:6–10), и о пути, предначертанном верующим после Страшного Суда — в рай небесный: «Боящихся Господа своего толпами поведут к раю» (39:73). Ст. 61–64. — Отражение характерного для послекоранической литературы описания рая как многоэтажной пирамиды, увенчанной прото-Каабой (см.: Мифы народов мира. Т. 1. М., 1991. С. 373).

Русская мысль. 1912. № 1, с вар., вместе со ст-нием «Туркестанские генералы» (№ 65) под общим загл. «Два стихотворения», ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст (М-В), ШЧ, Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), Круг чтения, Ст (Яр), Carmina, Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП, МП, Русские поэты серебряного века, Серебряный век. Поэзия (Школа классики). М., 1997.

Дат.: до 20 октября 1911 г. — по упоминанию ст-ния в дневниках А. А. Блока (см.: Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. М.; Л., 1963. С. 386).

Ст-ние было отмечено А. А. Блоком, который писал Гумилеву: «“Я верил, я думал” и “Туркестанских генералов” я успел давно полюбить по-настоящему...» (Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. М.; Л., 1963. С. 386). Советская критика 50-х — 70-х гг. в ст-нии видела манифестацию «декадентской безыдейности». «Лозунг “не думать” прекрасно выражает идейное существо класса Гумилева <...> Не думать, потому что завтра поэта ожидает бездна...» (Волков А. Очерки русской литературы конца XIX — начала XX веков. М., 1952. С. 458); «Всякая эстетизация сужает смысловой диапазон темы, сообщает <...> “игрушечный характер” любому поэтическому мотиву <...> Драматизм человеческой судьбы не разрешается в стихотворении, он точно “гасится” в финале изящно нарисованной безделушкой...» (Евгеньев Н. Н. Модернистские течения и поэзия межреволюционного десятилетия // Русская литература XIX — начала XX вв. 1908–1917. М., 1972. С. 311). А. А. Григорьев данное ст-ние характеризовал как образец акмеистической поэзии с ее тяготением к «вещной» описательности: «Увлечение предметностью, предметной деталью было так велико, что даже мир душевных переживаний нередко образно воплощался <...> в какой-нибудь вещи <...> Метафора тоскующего сердца — фарфоровый колокольчик» (Григорьев А. А. Акмеизм // История русской литературы. Т. 4. Л., 1983. С. 692). Высокую оценку ст-ние получило в конце 80-х гг.: «...Первый настоящий лирический шедевр Гумилева <...> Смещенное переживание реальности: <...> жизнь — безвольное странствование бессмертной души в бесконечном времени, а унижения и горя — нет. И с восторгом смирения игрок, разорившийся дотла, чувствует себя чужой игрушкой...» (Лурье С. А. Жизнь после смерти // Звезда. 1989. № 6. С. 206). С. Л. Слободнюк возводил подобные мотивы в ст-нии (и вообще в творчестве Гумилева 1910-х годов) к философии исламских мистиков, отрицавших «необходимость действительного бытия, активности и удовлетворения своих житейских потребностей...» (Слободнюк С. Л. Элементы восточной духовности в поэзии Н. С. Гумилева // Исследования и материалы. С. 179–180).

Ст-ние обладает подтекстом, относящимся к гностическим представлениям о происхождении мира — оживив материю, Бог уступил ее Демиургу, наделенному злой волей.

Маковский Сергей Константинович (1877–1966) — поэт, искусствовед, художественный критик, редактор журнала «Аполлон». Ст. 13–20. — Ср. со ст-нием Т. Готье «Chinoiserie» («Китайская безделушка»).

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 2 ноября 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст-ние написано в Халиле (Финляндия), куда Гумилев приехал навестить смертельно больную туберкулезом М. А. Кузьмину-Караваеву, которая лечилась в местном санатории (см.: Соч I. С. 572).

Ст. 5–8. — Образ «спящей царевны», отразившийся в сказках многих европейских стран, восходит к кельтским сказаниям о спящей валькирии Сигрдриве, которую освобождает из волшебного сна Сигурд.

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд. 1980, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Ст ПРП (ЗК), опеч., Ст ПРП, опеч., Кап 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), опеч., Круг чтения, ВБП, МП, ЛН.

Автограф — в письме к Брюсову от 15 ноября 1911 г. (РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20. Л. 23).

Дат.: не позднее 15 ноября 1911 г. — по датировке (почт. штемпель) письма к В. Я. Брюсову.

Возможно, в ст-нии речь идет о судьбе Кола ди Риенца (1313–1354), итальянского политического деятеля и поэта, вождя восстания пополланов.

Русская мысль. 1912. № 1, с вар., вместе со ст-нием «Я верил, я думал...» (№ 62) под общ. загл. «Два стихотворения», ЧН, Война в русской поэзии. Пг., 1915, публ. по ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, Изб (Огонек), СП (Волг), БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), ШЧ, Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), СП (К), Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, ВБП, Душа любви, ЛН, Русские поэты серебряного века.

Дат.: не позднее 15 ноября 1911 г. — по соотнесению места и времени публикации с информацией в письме Гумилева к Брюсову от 15 ноября 1911 г.: «Посылаю Вам три мои последние стихотворения (№ 62, 65, 64. — Ред.). Может что-нибудь пригодится для “Русской мысли”» (ЛН. С. 506).

В первой редакции ст-ние было посвящено Николаю Ивановичу Гродекову (1843–1913), генералу от инфантерии, военному губернатору Сыр-Дарьинской области, туркестанскому генерал-губернатору.

Ст-ние было отмечено А. А. Блоком (см. комментарий к № 62). В советском литературоведении часто цитировалось и упоминалось в качестве доказательства «колониалистских» настроений Гумилева: «Сколько личного вкладывает Гумилев в воспоминания старых “туркестанских генералов”, “с приятным голосом, ясным взглядом”, о былых подвигах. В стихотворении “Туркестанские генералы” идеалы Гумилева выражены не в романтических, а в реальных образах российской самодержавной действительности...» (Волков А. А. Русская литература XX века. Дооктябрьский период. М., 1966. С. 414). Напротив, по мнению Е. Томпсон, изображая на традиционном фоне «мертвящего упоенья света» «странные» фигуры старых генералов, окруженных «благоухающей легендой», Гумилев подчеркивает не их воинственные качества, а, скорее, их подобие русским святым — кротостью и готовностью пожертвовать собой за справедливое дело. «Может возникнуть впечатление, что они проповедовали христианское смирение и любовь туземцам Туркестана, вместо того чтобы вести агрессивную войну» (Thompson E. M. N. S. Gumilev and the Russian Ideology // Berkeley. P. 314–315). О. Ронен отмечает отдаленную перекличку с последними двумя строфами в ст-нии О. Мандельштама «Нет, никогда, ничей я не был современник...» («Сто лет тому назад подушками белела / Складная легкая постель...») (Ronen O. An Approach to Mandel’štam. Jerusalem, 1983. P. 345), заключая: «Итак, легкая походная кровать, странно перекликаясь с лермонтовским “Воздушным кораблем”, является в 5-ой строфе, так же как и в “Туркестанских генералах” Гумилева, вечным напоминанием о борьбе и страсти эпохи» (P. 347).

Ст. 19–20. — Речь идет о хивинском походе русской армии в 1873 г. Уч-Кудук, Киндерли — названия населенных пунктов, связанных с военными действиями русских войск. Ст. 31. — Грёз Жан-Батист (1725–1805) — французский художник-сентименталист. Ватто Антуан (1684–1721) — французский художник эпохи рококо, автор идиллий, тяготевший к передаче интимного душевного мира человека; оба живописца были чрезвычайно популярны в России конца XIX — начала XX вв.

Аполлон. 1912. № 9, с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947, с ошибками, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, Изб (Огонек), СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Колчан (Р-т), Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП, МП, Антология петербургской поэзии эпохи акмеизма. München, 1973, Душа любви, Серебряный век: Петербургская поэзия конца XIX — начала XX века. Л., 1991, Акаткин, Аврора. 1987. № 12, Лен. правда. 1988. 8 июля.

Автограф 1 — в архиве М. Л. Лозинского. Автограф 2 — РГАЛИ (Ф. 147. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 3 об. — 4).

Дат.: 3 декабря 1911 г. — по упоминанию второй годовщины смерти Анненского в подзагл. публикации ст-ния в «Аполлоне» и дате заседания Общества ревнителей художественного слова, посвященного смерти Анненского, на котором выступал Гумилев (см.: БП. С. 570).

Ст-ние имеет биографический подтекст: в 1896–1905 гг. И. Ф. Анненский был директором Николаевской царскосельской гимназии, в которой с 1903 по 1906 гг. учился Гумилев. В 1908–1909 гг. Анненский сотрудничал с молодыми литераторами, создававшими новый литературно-художественный ежемесячник (будущий «Аполлон»), участвовал в организации Общества ревнителей художественного слова. Сохранились свидетельства о том, что к этим предприятиям Анненского привлекал именно Гумилев (см.: Маковский С. К. Николай Гумилев (1886–1921) // Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 47; Струве Г. П. Иннокентий Анненский и Гумилев. «Неизвестная» статья Анненского // Новый журнал (Нью-Йорк). 1965. Кн. 78 (март); Тименчик Р. Д. Иннокентий Анненский и Николай Гумилев // Вопросы литературы. 1987. № 2). Данное ст-ние было воспринято преимущественно как род «юбилейной», «одической» поэзии. «Одним из лучших портретных стихотворений в русской лирике» назвал его Ю. Иваск в статье «Русские поэты. Н. Гумилев» (Новый журнал (Нью-Йорк). 1970. № 98. С. 134). По поводу его был высказан ряд интересных наблюдений. Так, Ахматова обращала внимание на особенность пейзажа в ст-нии, где Царское Село выступает как «фон» для портрета Анненского (см.: «Самый непрочитанный поэт...»: Заметки Анны Ахматовой о творчестве Николая Гумилева // Новый мир. 1990. № 5. С. 221–222).

В подтверждение наблюдений Ахматовой следует любопытный вывод о «натурфилософских» мотивах в ст-нии, сделанный исследователем гумилевской поэтики В. С. Баевским: «В самом начале столь важного стихотворения стоит “манекен” (Ф. де Соссюр) — людей: лебедей. Лучших из людей и лучшего среди лучших, И. Ф. Анненского, Гумилев соотносит с лебедями. Далее, в этом же стихотворении встречаем “манекен” — гроза: глаза... В нем снова соотнесение человеческого с природным...» (Исследования и материалы... С. 92). Н. А. Оцуп сравнивал две версии финала ст-ния — журнальную и книжную: «Вторая версия благозвучней, но первая лучше показывает самого Гумилева: он музы Анненского боялся и был прав. Для мужественной цельности автора “Колчана” у автора “Кипарисового ларца” (посмертный сборник стихов Анненского. — Ред.) слишком сильна была обманчивая двойственность, разрушительная приблизительность. Гумилев, герой легенды, певец свободных просторов, опьяненный природой, — нет, не для него этот сумеречный свет лампы, зловещие тени в углах, тайная боль похоронного трилистника, пронизывающая всю поэзию Анненского» (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 188–189). В связи с приведенным мнением Н. А. Оцупа уместно вспомнить мнение самого Гумилева, который в рецензии на «Кипарисовый ларец» так характеризовал творчество Анненского: «Круг его идей остро нов и блещет неожиданностями, иногда парадоксальностью. Для него в нашей эпохе характерна не наша вера, а наше безверие, и он борется за свое право не верить с ожесточенностью пророка. С горящим от любопытства взором он проникает в самые темные, самые глухие закоулки человеческой души; для него ненавистно только позерство, и вопрос, с которым он обращается к читателю: “а если грязь и низость только мука по где-то там сияющей красе?” — для него уже не вопрос, а непреложная истина» (ПРП. С. 100). Любопытное наблюдение над текстом ст-ния сделал Д. И. Золотницкий, анализируя драматургию Гумилева: «В признании откровенно-лирическом как бы невзначай мелькали строки, имеющие особый смысл в занимающей нас связи:

Перевод всех трагедий Эврипида, этот жизненный подвиг Анненского, Гумилев чтил и им вдохновлялся. Еще выше он ставил оригинальные трагедии Анненского на мотивы античности. Ведь молодой поэт сам делал первые, пусть робкие, шаги в драматическом роде» (Золотницкий Д. И. Театр поэта // Гумилев Н. С. Драматические произведения. Переводы. Статьи. Л., 1990. С. 5 (Б-ка русской драматургии)). О генетической связи мотива «ослепления» в первом варианте ст-ния Гумилева с «античными» произведениями Анненского см.: Anikin A. E. “Classical” and “Tsarskoe Selo” in the Works of Annensky: Some Observations in Regard to Acmeism // A Sense of Place: Tsarskoe Selo and its Poets. Columbus, Ohio, 1993. P. 200–201. Подробный анализ ст-ния сделан М. Баскером. Подчеркнув, что Анненский для Гумилева в канун создания акмеизма — фигура крайне важная в начавшейся полемике с символистами, М. Баскер особо обращает внимание на следующие характеристики образа Анненского в гумилевском ст-нии: противостояние его идеализма символистской мистике («Поэзия Анненского заманивает тех, кто внемлет ее зову — из непосредственной эмпирической действительности в другую область, которой, однако, Гумилев затрудняется дать точное название <...>. Отрицательный оттенок разговорного слова “бредни” <...> все-таки дает понять, что она далека от всякой символистской концепции высшей реальности, перехода a realibus ad realiora; и, тем не менее, она явно богаче, живее, интенсивнее, чем реальность, обычно доступная “умам людей”»); отношение его к акмеистам как «учителя» к «ученикам», что особенно ярко выражено несомненно автобиографическим характером 2–5 строф; живую связь судьбы и творчества «последнего из царскосельских лебедей» с поэтами «золотого века» — Пушкиным, Жуковским («Тема поэта, сидящего на своей любимой скамье в парке, неминуемо наводит на мысль статую сидящего Пушкина, работы Р. Р. Баха, в Царском Селе <...> Намеренья Гумилева, по всей видимости, можно объяснить наличием в «Памяти Анненского» другого <помимо пушкинского. — Ред.> поэтического подтекста: “Царскосельского лебедя” Жуковского»). Помимо этого особое место в работе М. Баскера отводится характеристике «эллинизма» Анненского — переводчика Эврипида, а также — восприятию античных мотивов старшего поэта — «учениками-акмеистами». «...Царское, как литературное пространство, — заключает М. Баскер, — и Анненский, как литературная личность, воплощали для Гумилева фактически одно и то же: не столько даже русское “окно в Европу”, сколько саму европейскую культурную традицию. Гумилевский “царскосельский круг идей”, в конце концов, открывается той “мировой культуре”, по которой впоследствии... так тосковали акмеисты» (Basker M. Gumilev, Annensky and Tsarskoe Selo: Gumilev’s “Tsarskosel’skii Krug Idei” // A Sense of Place: Tsarskoe Selo and its Poets. Columbus. Ohio, 1993. P. 215–241).

Ст. 4. — Реминисценция из ст-ния В. А. Жуковского «Царскосельский лебедь» (1851); помимо того — орфический символ, означающий душу поэта (см. комментарий к № 18). Ст. 19. — О том, что в кабинете Анненского стояли бюсты Гомера и Эврипида, свидетельствует в мемуарах М. А. Волошин (см.: Волошин М. А. Лики творчества. Л., 1988. С. 521 (Лит. памятники)).

Галчонок. 1911. № 8.

БП, Кап 1991, Соч I, СПП, ВБП.

Дат.: не позднее 24 декабря 1911 г. — по дате публикации.

Абиссиния была первой в Африке христианской страной. После изгнания в XV в. португальских католических миссионеров Абиссиния примкнула к коптской церкви и стала епархией Александрийского коптского патриарха. В конце XIX в., во время оживления русско-абиссинских отношений, в российском обществе сложилось мнение об Абиссинии как о «единоверной» православной стране, что было чрезмерным преувеличением: коптская религия представляет собой ересь, осужденную IV Вселенским собором, и, помимо того, даже коптская религия трансформировалась на африканской почве настолько, что можно говорить об оригинальных формах ее исповедания (см.: Давидсон А. Б. Муза Странствий Николая Гумилева. М., 1992. С. 83).

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа — в альбоме М. А. Кузьминой-Караваевой. В ст. 10 вместо «надушенною» ранее было: «раздушенною».

Дат.: 24 декабря 1911 г. — по датировке в альбоме.

Ст-ние связано с трагической историей М. А. Кузьминой-Караваевой. Больная туберкулезом, она уехала на лечение из Петербурга в Италию, в Сан-Ремо. Проводы состоялись 24 декабря 1911 г., в Сочельник; 29 декабря 1911 г. М. А. Кузьмина-Караваева скоропостижно скончалась.

Ст. 1. — Хиромант — гадальщик по линиям и бугоркам ладони, предсказатель будущего.

ЧН.

Изб. 1959, СС 1947 II, СС I, Изб 1986, Ст 1986, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (М-В), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Carmina, Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, ВБП, МП, Акме.

Дат.: январь 1912 г. — по времени публикации и посвящению.

Посвящение связано со скоропостижной смертью М. А. Кузьминой-Караваевой 29 декабря 1911 г. (см. комментарий к № 68). При жизни поэта ст-ние не было замечено критикой. В советский период о ст-нии упоминал А. А. Волков, для которого оно являлось свидетельством «упадочной изнанки гумилевского жизнеутверждения» (Волков А. А. Знаменосцы безыдейности (Теория и поэзия акмеизма) // Звезда. 1947. № 5. С. 176). Л. А. Смирнова видела в ст-нии возвращение к теме странствия — «спасительного движения к дальним пределам» — которая теперь разрешается на более высоком философском уровне (см.: Смирнова Л. А. «...Припомнить всю жестокую, милую жизнь...» // Изб (М). С. 20). «Человек борется всю жизнь за идеал, воплощенный Родосом, но получает лишь преходящую славу после своей смерти. Такая участь кажется ему печальной и бесполезной, однако последняя строфа стихотворения раскрывает некий высший смысл жизни: впоследствии внуки поэта... будут с тоской почитать память своих доблестных предков», — формулировала М. Малин философское «credo» лирического героя ст-ния (Maline M. Nicolas Gumilev, poète et critique acméiste. Bruxelles, 1964. P. 181–182). «Человеческая деятельность приобретает смысл лишь только тогда, когда ею руководит некий идеал», — заключает свой анализ ст-ния Н. Домбр-Потоцки (Dombre-Potocki N. L’Exotique et le merveillex dans la poèsie de Goumilev. Paris-Nanterre, 1971. P. 80. Неопубл. диссертация). Вероятнее всего, подобный взгляд восходит к высказыванию Вяч. И. Иванова: «Человек живет для ушедших и грядущих, для предков и потомков вместе» (Иванов Вяч. И. По звездам. Спб., 1909. С. 365).

Ст. 1. — Родос — греческий остров в Эгейском море у юго-западного побережья Турции, на котором в 1306–1308 гг. обосновались члены военно-монашеского ордена иоаннитов (другое название — госпитальеры, родосские рыцари). Ст. 6. — Цитадель — крепость, ключевое фортификационное сооружение в укрепленном районе, средневековом городе. Бастион — вынесенная вперед часть крепостной стены для увеличения площади поражения нападающих. Ст. 11–12. — Конфликты с мирской властью средневековой Европы привели в конце концов к тому, что госпитальеры вынуждены были покинуть остров. Ст. 15. — Небесная Невеста — Дева Мария, которая покровительствовала ордену. Ст. 29–32. — Речь идет о воскресении в Европе рыцарства, о превращении современного мира в «новый Родос».

Новая жизнь. 1912. № 1, январь, с вар., ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), ЛиВ, Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Престол, Изб (XX век), ОЧ, ЧН 1995, Изб 1997, В мире отеч. классики, Ст (Куйбышев), Об Анне Ахматовой. Л., 1990, Посвящается Ахматовой: Стихи разных поэтов, посвященные Ахматовой. Tenafly, New Jersey, 1991, Душа любви, Новый мир. 1986. № 9.

Дат.: не позднее января 1912 г. — по времени публикации.

По свидетельству Ахматовой, ст-ние посвящено ей (В мире отеч. классики. С. 455–456). В ст-ниях, посвященных Ахматовой, по мнению Р. Д. Тименчика, «представлены два сквозных мотива, связанных с “образом Ахматовой”: существо, несущее смерть герою — “Отравленный”, “Укротитель зверей”... — и “лунная дева”...» (см.: Тименчик Р. Д. К вопросу об источниках для жизнеописаний Гумилева и Ахматовой // Ахматовский сборник I. Париж, 1989. С. 253–254). «...В ходе мучительного стихотворного романа, где его место незавидно и вопль еле слышен во тьме беспомощных перепевок (“Знай, я больше не буду жестоким, / Будь счастливой с кем хочешь, хоть с ним, / Я уеду далеким, далеким, / Я не буду печальным и злым...”) открывается Гумилеву новый, самый важный, истинно лирический сюжет» (Лурье С. А. Помилование // Ахматовский сборник I. Париж, 1989. С. 249). В. В. Дементьев рассматривает ст-ние как яркий образец акмеистической поэтики: «Это — современная лирическая драма, оснащенная такими же современными реалиями, как самый обыкновенный стакан, да-да, не кубок, не бокал, а граненый стакан, хотя в этой драме он и играет роль кубка... Все значительное, истинно драматическое сосредоточилось здесь не в выкриках, не в эмоциональных всплесках стиха, а в словах, которые можно произнести даже шепотом» (Дементьев В. В. Минута торжества // Лит. Россия. 1989. 23 июня).

Ст. 10–11. — Речь идет о злом духе — маре — в низшей мифологии народов Европы, который, по легенде, садился ночью на грудь спящего и вызывал удушье (отсюда франц. cauche mar, англ. nightmare). Ст. 21. — Образ «прохладного» рая генетически восходит к евангельской притче о бедном Лазаре (см.: Лк. XVI:19–31).

Биржевые ведомости. 1912. 15 января (утр. вып.), с вар., Новое слово. 1912. № 1, январь, с вар., подпись — факсимиле, ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, Изб (Огонек), СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, Ст 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Силард 1979, Силард 1983, Русский сонет 1987, Ст (Куйбышев), Сонет серебряного века, Душа любви.

Дат.: не позднее января 1912 г. — по времени публикации.

История создания данного ст-ния описана В. А. Неведомской: «Гумилев говорил как-то о неминуемом столкновении белой расы с цветными. Ему представлялся в будущем упадок белой расы, тонущей в материализме и, как возмездие за это, восстание желтой и черной рас. Эти мысли были скорей порядка умственных выводов, а не предчувствий, но, помню, он сказал мне однажды: “Я вижу иногда очень ясно картины и события вне круга нашей теперешней жизни; они относятся к каким-то давно прошедшим эпохам, и для меня дух этих старых времен гораздо ближе того, чем живет современный европеец. В нашем современном мире я чувствую себя гостем”. По-видимому, это как раз те самые переживания, которые Гумилев передал в стихотворной форме: Я, верно, болен: на сердце туман...» (Жизнь Николая Гумилева. С. 84). «Одной из его поэтических тем была прапамять, — писал А. А. Григорьев. — Возвращаясь к воспоминаниям о своем духовном предке, поэт видел его <...> в образе гунна-завоевателя» (Григорьев А. А. Акмеизм // История русской литературы: В 4 т. Т. 4. Л., 1983. С. 698). В ст-нии могли отразиться апокалипсические мотивы В. С. Соловьева — см. его работу «Три разговора», гл. «Повесть об Антихристе».

Ст. 7. — Гунны — кочевой народ, сложившийся во II–IV вв. из тюркоязычных племен Приуралья; движение гуннов на Запад в IV в. дало толчок к Великому переселению народов. Ст. 12–14. — Очевидно, имеется в виду столица Византии — Константинополь: гунны вторглись на Балканы в первой половине V в. Ст. 14. — Ср.: «О, да, я помню! Да! я был живым / Когда-то!..» (К. Д. Бальмонт. «Последний луч»).

Биржевые ведомости. 1912. 5 февраля (утр. вып.), с вар., Новое слово. 1912. № 2, с вар., подпись — факсимиле, ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, Ст (Куйбышев), опеч.

Дат.: не позднее февраля 1912 г. — по времени публикации.

А. И. Павловский видит в этом ст-нии яркий пример антагонистичности Гумилева по отношению к русской литературной традиции, поскольку «мужественное напряжение всех сил души, противостоящей стихии и преодолевающей ее», демонстративно отделено поэтом от идеи «мятежности»: «Его Парус, если воспринимать его в лермонтовском смысле <...> никогда не был мятежным» (Павловский А. И. Николай Гумилев // БП. С. 36, 46).

В подобном же роде высказывалась о ст-нии Е. Русинко: по ее наблюдению, описание моря на закате является поводом не для философских размышлений или сентиментальной воодушевленности, а для проявления объективного акмеистического мастерства (см.: Rusinko E. Gumilev’s Acmeism: Theory and Practice. Brown University, 1976. P. 72; Неопублик. диссертация).

Ст. 12. — Латинский парус — разновидность косого паруса в форме прямоугольного треугольника; в начале XX в. такой парус получил распространение в странах Средиземноморья.

ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Избр(Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, Изб 1997, ВБП, МП, Ст (Куйбышев), Гимн любви: Трехтомное издание избранной лирики поэтов мира. Т. 1. М., 1991 (под рубрикой «Анне Ахматовой»), Лит. в школе. 1990. № 5, Вечерняя Москва. 1989. 15 апреля.

Дат.: 6 февраля 1912 г. — по датировке Н. А. Богомолова на основе материалов П. Н. Лукницкого (Соч I. С. 508).

Перевод на англ. яз. («Love») — SW. P. 51.

Ю. Н. Верховский отмечал в этом ст-нии влияние поэзии Ахматовой (Верховский. С. 108). В. Крейд предпринял попытку подробного разбора этого «довольно загадочного» ст-ния, сопоставляя текст Гумилева и ст-ние Г. В. Иванова «Осенний фантом», которое, по мнению В. Крейда, является «пародией» на гумилевскую «Любовь»: «“Осенний фантом” чрезвычайно напоминает стихотворение Гумилева “Любовь” <...> Гумилев отметил это стихотворение в своей рецензии на “Горницу” (книгу стихов Г. Иванова. — Ред.), но словно бы не заметил сходства <...> Гумилев цитирует двадцать строк из стихотворения из двадцати восьми, выпустив две наиболее пародийные строфы <...>. Гумилев <...> выпустил следующую строфу: “Жестоко оскорбленный, / Тебе отрады нет: / Осмеянный влюбленный, / Непризнанный поэт”. Пародия довольно злая...» (Крейд В. Петербургский период Георгия Иванова. Tenafly, 1989. P. 42–44).

Ст-ние имеет как автобиографический, так и интертекстуальный источники. Поводом для создания ст-ния явился затянувшийся визит к Гумилевым в Царское Село М. А. Кузмина 1–13 февраля 1912 г. (см.: Николай Гумилев. Хроника // Соч III. С. 373). С высокой долей вероятности можно сказать, что в ст-нии Гумилева обыгрываются гомоэротические мотивы, свойственные поэзии Кузмина (достаточно вспомнить, что в ЧН 1912 с «Любовью» соседствует ст-ние «Жестокой» — № 57, сходное по тематике). Помимо того, ст-ние Гумилева проецируется на ст-ние Ш. Бодлера «Tout entière» («Неразделенность»), повествующее о визите к лирическому герою некоего «Демона». Сказанное позволяет видеть в ст-нии «демоническую» интерпретацию образа М. А. Кузмина, подхваченную после Ахматовой (см.: Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Ахматова и Кузмин // Russian Literature. 1978. № 6. P. 213–305).

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Соч I, Русская литература. 1988. № 2, публ. К. М. Азадовского и Р. Д. Тименчика.

Автограф — в альбоме Ф. Ф. Фидлера «В гостях» (ИРЛИ. Ф. 649. Оп. 2. № 9. Л. 5).

Дат.: 11 февраля 1912 г. — по датировке К. М. Азадовского и Р. Д. Тименчика.

Ст-ние представляет собой акростих («Фидлеру»). Записано в тематическом альбоме Ф. Ф. Фидлера «В гостях» 11 февраля 1912 г. во время собрания поэтов, проходившего на дому у И. И. Соколова. Фидлер Ф. Ф. (1859–1917) — поэт-переводчик, педагог, коллекционер, был учителем немецкого языка в петербургской гимназии Гуревича, где в 1896–1900 гг. учился Гумилев. См. об этом подробнее: Азадовский К. М., Тименчик Р. Д. К биографии Н. С. Гумилева (вокруг дневников и альбомов Ф. Ф. Фидлера) // Русская литература. 1988. № 2. С. 171–186).

Черное и белое. 1912. № 2, март, подпись — факсимиле, с вар., ЧН, с вар., Златоцвет. 1914. № 9, ЧН 1936, вар. 1912, СС 1947 II, вар. 1912, СС I, вар. 1912, СП (Волг), вар. 1912, СП (Тб), вар. 1912, СП (Тб) 2, вар. 1912, БП, вар. 1912, СП (Феникс), вар. 1912, Изб (Кр), вар. 1912, Ст ПРП (ЗК), вар. 1912, Ст ПРП, вар. 1912, ОС 1989, вар. 1912, Изб (М), вар. 1912, Ст (М-В), вар. 1912, ШЧ, вар. 1912, Кап 1991, вар. 1912, СС (Р-т) I, вар. 1912, Ст (М), вар. 1912, Изб (Х), вар. 1912, ОС 1991, вар. 1912, Соч I, вар. 1912, СП (XX век), вар. 1912, СП (XX век), вар. 1912, СПП, вар. 1912, СП (Ир), вар. 1912, Круг чтения, вар. 1912, Ст (Яр), вар. 1912, Изб (XX век), вар. 1912, ОЧ, вар. 1912, ЧН 1995, вар. 1912, Изб 1997, вар. 1912, ВБП, вар. 1912, Силард 1979, вар. 1912, Силард 1983, вар. 1912, В мире отеч. классики, вар. 1912, Ст (Куйбышев), вар. 1912, Новый мир. 1986. № 9, вар. 1912.

Дат.: не позднее марта 1912 г. — по времени публикации и эпиграфу.

Эпиграф — из ст-ния Ахматовой «Меня покинул в новолунье...», помеченного 1912 г. и вошедшего в «Четки» (1914) (впервые опубликовано в «Ниве». 1913. № 5); дата в автографе РГАЛИ — «1911. Осень» (см.: Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы. Л., 1976. С. 455). Ст-ние представляет собой образец акмеистической поэтики: «...Гумилеву окружающий его мир, вероятно, не представляется достаточно юным, потому что он охотно обращает свои взоры к девственным странам, где, конечно, свободнее проявлять даже те прерогативы Адама, в силу которых он дал названия животным и растениям <...> Вследствие этого желания поэт то изображает небывалых зверей (“Укротитель зверей”), то открывает десятую музу...» (Кузмин М. А. Н. Гумилев. Чужое небо // Аполлон. 1912. № 2. С. 74). Образ «укротителя зверей» был использован Г. В. Ивановым в ст-нии, написанном после гибели Гумилева (1922) и обращенном к акмеистическому пониманию жертвенной миссии художника:

Ст. 12. — Ср.: «И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лицо, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему. И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет» (Откр. 4:7–8). Ст. 21. — Имя героини, возможно, генетически восходит к поэзии А. Шенье. Фанни — героиня его «Од» (V–VIII), Франсуаза Лекуте, аристократка, роялистка, последняя любовь поэта; была арестована в одно время с Шенье, чудом дожила до 9-го термидора и была освобождена, однако вскоре скончалась от пережитого потрясения. В стихах, обращенных к Фанни, Шенье неоднократно вводит мотив «увядания цветов», ср.:

См.: Шенье А. Сочинения. 1819. М., 1995. С. 144 (Лит. памятники).

ЧН, Избранные стихи русских поэтов: Серия сборников по периодам. Период третий. Вып. II. СПб., 1914, публ. по ЧН.

ЧН 1936, опеч., СС 1947 II, опеч., СС I, Изб 1986, Ст 1986, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Престол, Изб (XX век), ОЧ, Ст 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925, Акме, В мире отеч. классики, Чудное мгновенье. Любовная лирика русских поэтов. Кн. 2. М., 1988, Ст (Куйбышев), Об Анне Ахматовой. Л., 1990, Посвящается Ахматовой: Стихи разных поэтов, посвященные Ахматовой. Tenafly, New Jersey, 1991, Душа любви, Серебряный век русской поэзии. М., 1993, Новый мир. 1986. № 9, Аврора. 1987. № 12.

Дат.: не позднее апреля 1912 г. — по времени публикации в ЧН.

Перевод на англ. яз. («I know a woman: silence...») — Haight A. Anna Akhmatova: A Poetic Pilgrimage. Oxford, 1976. P. 25.

Ст-ние было отмечено В. Ф. Ходасевичем как одно из лучших в «Чужом небе» (см.: Ходасевич В. Ф. Русская поэзия. Обзор // Альциона. М., 1914. С. 205). По мнению Э. Ф. Голлербаха, ст-ние превосходит своим лиризмом более совершенное по форме ст-ние «Из логова змиева...»: «...если продолжать сравнения в терминах изобразительного искусства, <ст-ние. — Ред.> похоже на мягкую, туманную пастель, где конкретные черты тонут в зыбкой “каррьеровской дымке”» (Голлербах Э. Ф. Образ Ахматовой // Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925. С. 9). В. В. Тимофеева считает характерной особенностью ст-ния присутствие «живого и сильного чувства», по ее мнению, достаточно редкого у Гумилева (История русской поэзии: В 2 т. Т. 2. Л., 1968. С. 377). А. И. Павловский подчеркивает соответствие образного ряда ст-ния характеру ахматовской лирики, где «взрыв, катастрофа, момент неимоверного напряжения двух противоборствующих сил, сошедшихся в роковом поединке, но зато <...> это <...> грозовое облако, мечущее громы и молнии, возникает перед нашими глазами во всей своей устрашающей красоте и могуществе, в <...> ослепительной игре небесного света <...> Недаром в одном из посвященных ей стихотворений Ахматова изображена с молниями в руке» (Павловский А. И. Анна Ахматова: Очерк творчества. Л., 1966. С. 99). «...Гумилев воссоздал не только духовную красоту, но и страстность характера Анны Ахматовой», — писал по поводу того же образа В. В. Дементьев (см.: Лит. Россия. 1989. 23 июня). Р. Эшельман охарактеризовал ст-ние как одно из наиболее удачных аллегорических произведений «высокого стиля», отвечающее гумилевскому призыву к «прекрасной трудности» (Гумилев использует катахретические тропы и парадоксальные формулировки, строя труднопонятные серии образов и описаний с запутанными, сложными периодами). В загадочном образе, обозначенном как «Она», Эшельман выделяет три ипостаси. Эмблема героини — «молнии в руке» — ведет к мифологическому образу греческой богини Афины, часто изображавшейся со стрелой в виде молнии. Соответствуют этому мифологическому образу и такие приметы, как ее глаза, ассоциирующиеся с глазами совы (сова — атрибут Афины); медная музыка — с Афиной, богиней музыки, в том числе военной; эмоциональный холод — с девственностью богини и т. д. В дополнение к гипотезе Р. Эшельмана можно добавить, что с молнией в руке изображали Кибелу — в одеянии жрицы мистерий. Кибела — богиня земли и плодородия, мать богов, владычица гор, лесов и зверей — одно из древнейших хтонических божеств пантеона Древней Греции (см.: Холл. С. 49). Второй план стихотворения связан с реальным прототипом — Анной Ахматовой, чей портрет и характер также узнаются в образных деталях. Наконец, «Она» изображает общую категорию женщин, в представлении Гумилева отличающихся холодом и склонностью к отвержению, а также неутоленностью в любви. Отсюда сложность художественной структуры произведения, которая последовательно расслаивается из монистической универсальной категории на три фигуры (Афина, Ахматова, героиня), разрушает романтическую традицию XIX в. и, используя архаическую ямбическую метрику, «перепрыгивает» в XVIII в. к жанру оды, ассоциирующейся с высоким стилем. В то же время Гумилев обращается к традиции Ш. Бодлера, и это ст-ние воспринимается как эхо «Аллегории» из «Цветов зла». Исследуя ритмическую организацию и звукозапись стихотворения «Она», Р. Эшельман показывает, как торжествует один из основных принципов Гумилева — возвышенное преодоление разобщенности цельностью (см.: Eshelman. P. 107–112).

ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), ЧК, Круг чтения, Ст (Яр), Престол, Изб (XX век), ОЧ, ЧН 1995, ВБП, МП, Ст (Куйбышев).

Дат.: не позднее апреля 1912 г. — по времени публикации.

Перевод на англ. яз. («The Urchin») — SW. P. 50.

С. М. Городецкий отмечал, что в «Оборванце» очевидно влияние «брюсовской школы»: «строгое внимание к форме, преобладание метрики над ритмикой, господство воли над чувством, холода над теплом, мысли над ощущением» (Речь. 1912. 15 октября. № 283 (2237)). Ахматова считала, что в ст-нии присутствует целый ряд тематических и ритмико-интонационных реминисценций из ст-ний Андрея Белого — «Древний» и др., собранных в книге «Пепел» (См.: Соч I. С. 508). Н. А. Оцуп иллюстрировал данным ст-нием «какое-то смиренное уважение Гумилева к народу. Без заигрываний и ломаний — он свой с простыми людьми» (Изб 1959. С. 27). «Его странствия в далеких краях понадобились ему для того, чтобы приобрести желательное мастерство в употреблении красок и звуков, имевшее конкретной целью высечь образ России, чью личность и духовное богатство он никогда не упускал из виду, — писал о Гумилеве Л. Аллен. — Уже в книге «Чужое небо» в стихотворении «Оборванец» появляется «серый» герой, излюбленный герой всей русской литературы. Это лицо — духовный брат Акакия Акакиевича, Платона Каратаева и Федьки Каторжного. Впрочем, гумилевский «оборванец» стоит ближе всего к герою «Бесов», искусителю барина Ставрогина. Раздваиваясь в ходе стихотворения, поэт прячется за вторым оборванцем, который нагло возражает первому, оставаясь его тайным другом (“...Ишь! Начитался дряни разной, / Вот и говоришь!”)» (Аллен Л. Н. С. Гумилев и отечественная литературная традиция // Russian Literature and History. Jerusalem, 1989. P. 82).

Ст. 12. — До 1917 г. обслуживание пассажиров на российских железных дорогах определялось по категориям, из которых высшей был первый класс.

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Русская литература. 1988. № 2, публ. К. М. Азадовского и Р. Д. Тименчика.

Автограф — в «Альбоме автографов членов кружка “Вечера Случевского”» (РГАЛИ. Ф. 512. Оп. 2. Ед. хр. 3-а. Л. 12, об.).

Дат.: 10 марта 1912 г. — по датировке К. М. Азадовского и Р. Д. Тименчика.

Ст. 1. — Имеются в виду марки автомобилей. Ст. 2. — Какаду — порода попугая; розовый какаду, воспетый Ахматовой и Гумилевым, жил у них в царскосельском доме и был известен всей читающей России. Ст. 3. — Н. Н. Вентцель (псевд. Бенедикт; 1855–1920) — поэт, драматург и переводчик.

Русская мысль. 1912. № 7, с вар., вместе со ст-ниями «Рим» и «Пиза» (№ 80 и 81) под общим загл. «Итальянские стихи», с общим указанием места и года написания: «Италия, 1912 г.», Колчан.

Колчан 1923, ИС 1943, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, ВБП, Ст (Куйбышев).

Дат.: не позднее 20 мая 1912 г. — по датировке М. Баскера (Неизд 1986. С. 238).

Ст-ние входило в тематический цикл «итальянских» стихов, созданных Гумилевым во время поездки в Италию в апреле-мае 1912 г. Традиционно «итальянские» стихи Гумилева противопоставляются «Итальянским стихотворениям» Блока: «У Гумилева итальянское прошлое и настоящее не враждебны, как у Блока, друг другу, а естественно сливаются в нерасчлененном жизненном потоке» (Винокурова И. Жестокая, милая жизнь... // Новый мир. 1990. № 5. С. 256). «Стихотворение вводит нас в неустановленную мною картину, — писал о “Генуе” Ж. Нива. — <...> Оно переносит нас в Palazzo Reale, скорее всего, в зал фламандцев. Все искусство Гумилева состоит в том, чтобы воодушевить эту картину портовой деятельности так, чтобы нельзя было сказать, идет ли речь о порте на картине, или же о порте в окне... Это, пожалуй, наиболее удачная из всех стилизаций в гумилевских итальянских стихах <...> Гумилев заходит в жизнь картины, там, где Блок акцентировал бы внимание на “не-жизни” своих современников и самого себя. Италия предоставила обоим поэтам свое посредничество, но итоги — крайне противоположные. Блок размышлял над смертью, Гумилев — над жизнью» (Nivat G. L’Italie de Blok et celle de Gumilev // Revue des Études Slaves. 1984. № 54. P. 707). «Характерным образом для эстетики пост-символизма вообще, итальянские стихи Гумилева стремятся к нарушению любого иерархического соотношения между природой и искусством (культурой), создавая пейзаж из эстетических предметов, строя художественные тексты как “органические, или природные”» (Doherty J. Acmeist Perceptions of Italy // Literary Tradition and Practice in Russian Culture: Papers from an International Conference on the Occasion of the Seventieth Birthday of Jury Mikhailovich Lotman. Amsterdam, 1993. P. 111).

Ст. 1. — Палаццо дожей — дворец правителей генуэзской республики. Ст. 6. — Арматор (или капер) — частное лицо, занимающееся во время войны (с ведома своего правительства) захватом коммерческих неприятельских судов или судов нейтральных стран, занятых перевозкой грузов в пользу неприятеля. Ст. 16. — Ливорно — город-порт в Италии. Пирей — портовый город, предместье Афин, крупнейший греческий порт. Ст. 17. — Брабант — провинция в Бельгии.

Русская мысль. 1912. № 7, с вар., вместе со ст-ниями «Генуя» и «Пиза» (№ 79 и 81) под общим загл. «Итальянские стихи», с общим указанием места и года написания: «Италия, 1912 г.», Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, СС I, Изб 1986, Ст 1986, Изб (Огонек), СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), Ст (М-В), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, ВБП, Душа любви, ЛН.

Автограф с вар. — в письме к Брюсову от 22 мая 1912 г. (РГБ. Ф. 386. К. 84. Ед. хр. 20. Л. 24).

Дат.: не позднее 20 мая 1912 г. — по датировке М. Баскера (Неизд 1986. С. 238).

Ст-ние было послано В. Я. Брюсову, вместе с другими «итальянскими» ст-ниями. 22 мая 1912 г. Гумилев писал Брюсову: «Для меня было большой радостью узнать, что мои итальянские стихи Вам понравились. Что же касается Ваших сомнений, то у меня были те же самые, так что я охотно пойду на исправления <...> В “Риме” было вместо “царство иное” — “царство покоя”, вместо “он крепок лишь следом длинных” — “он крепок следом призывных”, период двух строф был яснее (смысл новых таков: что значит вся эта мишура, твой город тот же дикий и вечный, благодаря своему божественно-звериному происхождению) <...> А на неверные рифмы меня подбили стихи Блока. Они очень заманчиво звучат» (ЛН. С. 509). «В метафорах “Римской волчицы”, с ее “пастью кровавой”, с ее “звериной мастью”, волчицы, которая рычит “от бранного пыла” — угадываются приметы итальянской атмосферы начала XX в. Итало-ливийская война 1911 г. за влияние в Северной Африке, распространение националистической идеологии в Италии были в то время характерными чертами жизни страны. Они нашли отражение и в итальянской литературе, особенно в творчестве Г. Д’Аннунцио, почитателем которого был Гумилев. Они побудили самого Гумилева обратиться к символике Древнего Рима. Размышляя о жизни вечного города, поэт видит его главные скрепы не в религии и власти Ватикана, а в имперской традиции, идущей из глубины веков» (Комолова Н. П. «Италия» Ахматовой и Гумилева // Россия и Италия. М., 1993. С. 257). О «зверином» начале римской цивилизации, повторяющей в своих установках законы дикой природы, см.: Зорина Т. С. Рим Н. С. Гумилева // Гумилевские чтения. СПб., 1996. С. 162–163.

Ст. 1–8. — Описывается так называемая «Капитолийская волчица», памятник легендарным основателям Рима, братьям Ромулу и Рему. Ст. 11–12. — Возможно, речь идет о разрушении города Альбы, бывшего на заре основания Рима главой латинских общин. Ст. 22. — Храм святого Петра — главный храм Ватикана, святыня католичества.

Русская мысль. 1912. № 7, с вар., вместе со ст-ниями «Генуя» и «Рим» (№ 79 и 80) под общим загл. «Итальянские стихи», с общим указанием места и года написания: «Италия, 1912 г.», Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, ВБП.

В письме к Брюсову от 22 мая 1912 г. Гумилев писал: «Вот как у меня было в первой редакции (если это Вас удовлетворяет, оставьте)

Вместо “распростерся” можно поставить “изогнулся” или “наклонился”, у меня нет предпочтений» (РГБ. Ф. 84. К. 20. Л. 25).

Дат.: не позднее 20 мая 1912 г. — по датировке М. Баскера (Неизд 1986. С. 238).

Ст-ние содержит богатый материал для исследователей историософских взглядов Гумилева. Уже Ю. Н. Верховский отмечал «психологизм» данного ст-ния, находящий воплощение «в противопоставлении радостного настоящего и рокового бремени вечности» (Верховский. С. 121–122). В книге Т. П. Головановой «Наследие Лермонтова в советской поэзии» (Л., 1978) ст. 17–20 цитировались в связи с «поэтической стихией мирового “непокоя”», с протестом против устоявшихся норм жизни, культом «возмездия», свойственных, по мнению автора, творчеству Гумилева: «Естественно встретить в этой психологической атмосфере образы мстителей — Сатану, склонившегося в “нестерпимом блеске” над современным миром...» (С. 29). А. И. Павловский, напротив, усматривает в ст-нии свидетельство «воинствующей и столь же неколебимой асоциальности» Гумилева, поскольку «вечность» в сознании поэта «как бы уравнивает всех и вся: <цит. ст. 13–16. — Ред.>» (БП. С. 46). По мнению Ю. В. Зобнина, «за яркими, уютными картинами “цивилизованных” итальянских городов <...> взгляд поэта улавливает некие “призрачные” движения, свидетельствующие, что прежняя “стихийная” энергия отнюдь не иссякла и ждет лишь случая, чтобы вырваться на поверхность истории» (Русский путь. С. 46–47). В работе С. Шварцбанда ст-ние рассматривается в контексте поэтической «дуэли» Блока и Гумилева: «Не мог он (Блок. — Ред.) принять... “былое... бремя”, продолжающее “жить в настоящем...”. Стоит ли удивляться тому, что стихотворение “Сиена” Блока фактически стало ответом Гумилеву (“О, янтарный мрамор Сиены...”):

В блоковском черновике (1914 г.) после третьей строфы — еще одна:

Упоминание гибеллинов в черновике Блока, возможно, возникло также при знакомстве со стихотворением Гумилева “Пиза” <цит. ст. 13–16>. При публикации стихотворения Блока в “Русской мысли” у “Сиены” была еще одна — заключительная — строфа:

Реминисценции показательны: “Готические башни” (Гумилев) — “Строгой готикой...” (Блок), “Сатана... наклонился... над...” (Гумилев) — “В сердце Бога метишь...” (Блок)» (Шварцбанд С. «Четвертая книга» стихотворений Н. Гумилева (Квазиповествовательный текст: система и организация) // Berkeley. P. 295–297).

Ст. 3–4. — Сиена, Каррара — тосканские города (Италия), известные, помимо многочисленных достопримечательностей, полезными ископаемыми, добываемыми в окрестностях — сиенитом и белым мрамором, которые употреблялись в декоративных и строительных целях. Ст. 11. — Содома (Джованни Антонио Бацци; 1477–1549) — итальянский художник. Ст. 12. — Уголино делла Герардеска (ум. 1289), граф, правитель Пизы, свергнутый гибеллинами и заточенный вместе с сыновьями и внуками в башню, где умер от голода (его история изложена в «Божественной комедии» Данте: Ад, песни 32–33). Ст. 15–16. — Гибеллины и гвельфы — две жестоко враждовавшие партии в Италии XIII–XIV вв. (первые были приверженцы имперской, а вторые — папской власти). Ст. 24. — Имеется в виду знаменитая «кампанилла» — башня XII–XIV вв., наклоненная от оси перпендикулярности.

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

СП (Тб), СП (Тб) 2, Соч I.

Копия автографа — в альбоме О. А. Кузьминой-Караваевой.

Дат.: 18 июня 1912 г. — по датировке в альбоме.

Об истории создания данного ст-ния см. воспоминания В. А. Неведомской: «Наше Подобино было совсем не похоже на Слепнево. Это было подлинное “дворянское гнездо” — старый барский дом с ампирными колоннами, громадный запущенный парк, овеянный романтикой прошлого, верховые лошади и полная свобода <...> ...В Подобине, кроме наших с мужем двух верховых лошадей, всегда имелось несколько молодых лошадей, которые предоставлялись гостям. Лошади, правда, были еще мало объезженные, но никто этим не смущался» (Жизнь Николая Гумилева. С. 78). См. также ст-ние «Грустно мне, что август мокрый...» (№ 118).

Ст. 1. — Имеется в виду трагическое событие минувшей зимы — смерть М. А. Кузьминой-Караваевой. Ст. 2. — Речь идет об О. А. Кузьминой-Караваевой. Ст. 9–12. — Перечисляются клички подобинских лошадей. Ст. 20. — Неведомский Владимир Константинович — владелец усадьбы Подобино, знакомый Гумилева. Ст. 48. — Неведомская Вера Алексеевна (в девичестве — Королькова) — жена В. К. Неведомского, художница, ученица О. Л. Делла-Вос-Кардовской, царскосельской знакомой Гумилева.

ЕЛПН. 1912. № 9, с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), опеч., Изб (Кр), опеч., Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, опеч., Изб (М), Колчан (Р-т), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП.

Автограф — корректура с авторской правкой — в архиве М. Л. Лозинского.

Дат.: не позднее сентября 1912 г. — по времени публикации. Ахматова указывала другую дату — зима 1910/1911 гг. (Жизнь поэта. С. 113).

Ст-ние представляет собой поэтическое выражение декларируемого акмеизмом «мужественно твердого и ясного взгляда на жизнь». «Нам дорога мужественная поступь <...> зрелого стиха Гумилева, смелое разрешение лирического сюжета, и, прежде всего, его поэтический, страстный призыв к дерзновенному героизму...» («О доблести, о подвигах, о славе...» // Изб 1943. С. 2).

Ст. 6. — Св. Пантелеймон — врач, христианский великомученик (казнен в 305 г.). Св. Георгий Победоносец — христианский воин-великомученик (казнен в 303 г.), в европейской средневековой традиции — идеал рыцарства, духовный покровитель идеалистов-крестоносцев, в России — покровитель воинства.

Гиперборей. 1912. № 1, октябрь, с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, Изб 1997, ВБП, Русские поэты серебряного века, Акаткин.

Автограф — наборная рукопись «Гиперборея» (строфы 8, 9 — рукой С. М. Городецкого), с вар. — в архиве М. Л. Лозинского. В ст. 5 вместо «где тихи гробы» ранее было: «давно истлевших»; в ст. 6 зачеркнуто: «жива», «слава, власть и»; в ст. 10 зачеркнуто: «Или сверхчеловек»; в ст. 12 вместо «крылья» ранее было «радость»; в ст. 20 зачеркнуто: «опочили мучеников раки»; в ст. 22 вместо «смиренной» ранее было «нетленной».

Дат.: не позднее октября 1912 г. — по времени публикации.

Ст-ние носит программный характер и его появление в № 1 журнала «Гиперборей», в канун формирования акмеистической программы, сопровождалось своеобразной полемикой с другим «синдиком» Цеха поэтов и теоретиком акмеизма — С. М. Городецким. В журнале, сразу за ст-нием Гумилева, следовало одноименное ст-ние С. М. Городецкого, представлявшее, по выражению А. И. Павловского, «филиппику, долженствующую направить Гумилева на верный путь» (БП. С. 33):

(Гиперборей. 1912. № 1. С. 14). На эту своеобразную полемику обратил внимание Б. М. Эйхенбаум, писавший в рецензии на «Колчан» о двойственном понимании акмеизма, характерном для его теоретиков (см.: Русская мысль. 1916. № 2. Отд. II. С. 17). С другой стороны, Брюсов, отрицательно относившийся к идеям акмеистов, видел в этом ст-нии Гумилева одну лишь подражательность историософским произведениям символистов: «Есть в “Гиперборее” стихи г. Гумилева о Беато Анджелико, в духе стихотворных характеристик, ставших весьма обычными в нашей поэзии после “Леонардо да Винчи” и “Микель Анджело” Д. Мережковского» (Русская мысль. 1913. № 4. Отд. II. С. 141). Разбору этого ст-ния и «ответного» ст-ния Городецкого посвящена специальная работа И. Ф. Мартынова «Два акмеизма: К истории поэтической дискуссии о творчестве Фра Беато Анджелико» (Вестник русского христианского движения. 1986. № 148. С. 108–122). Охарактеризовав до-акмеистические интерпретации искусства итальянского проторенессанса (и творчества Беато Анджелико) в поэзии Блока и Бальмонта как «типичную для символизма тенденцию к истолкованию любых произведений искусства в чисто мистическом ключе» (С. 111), И. Ф. Мартынов обращает внимание, что «объективно» творчество Беато Анджелико содержало в себе вполне «акмеистические» черты: «...первым среди кандидатов в “праакмеисты” несомненно был Фра Беато Анджелико, художник, чье творчество <...> наглядно демонстрировало все добродетели этой школы: “равновесие” и “прочность”, живую связь земного и небесного, наивный восторг первооткрывателя новых миров и глубокую внутреннюю одухотворенность поэта милостью Божьей. Не удивительно то теплое чувство душевного родства, которым пронизано программное стихотворение русского паломника во Фьезоле (т. е. Гумилева. — Ред.)...» (С. 113). Ст-ние Гумилева, по мнению И. Ф. Мартынова, стало «камнем преткновения» для идеологов акмеизма потому, что «сподвижник» Гумилева — Городецкий — не изжил в себе декадентства, был нравственно неустойчив и, главное, «невоцерковлен» в своем творчестве. «“Я вырос! Мой опыт мне дорого стоит”, — гордо заявлял Гумилев накануне акмеистического “бунта”, не желая поступиться ради любых “призрачных благ” хотя бы малой толикой вновь обретенной веры. Эта позиция, ясно и четко изложенная им в стихотворении “Фра Беато Анджелико”, абсолютно не устраивала расчетливого прагматика Городецкого, и он постарался высмеять и развенчать наивного живописца из Фьезоле в глазах своих товарищей по “Цеху” <...> Гумилев не внял советам человека, абсолютно чуждого духу христианства, более того, добился публикации в “Аполлоне” двух принципиально различных по отношению к религии манифестов <...>. Гармоническая неразрывность Адама небесного и Адама земного, столь характерная для фресок Фра Беато Анджелико, стала лейтмотивом творчества зрелого Гумилева, считавшего поэзию, наряду с органичной, “не мудрствующей лукаво” религией, важнейшим средством духовного “перерождения” плотски полнокровного, не чуждого никаким радостям и горестям этого мира человека в “высший тип” Человека Космического. Другими путями шли в жизни и в поэзии Сергей Городецкий, Михаил Зенкевич и Владимир Нарбут» (С. 117–118). Статья Мартынова вызвала пространные возражения Дж. Доэрти. По мнению Доэрти, совместная публикация ст-ний Гумилева и Городецкого «заставила многих комментаторов (вроде Мартынова) остановить свое внимание на полемическом аспекте, но не менее достойны внимания декларации центрального значения “итальянской темы” внутри акмеизма. Эти два стихотворения выявляют терпимость к контрастным подходам к определенной поэтической задаче, взаимозависимость и разнообразие взглядов внутри “Цеха поэтов”. <...> Мартынов совершенно справедливо обращает внимание на сосуществование небесного и земного в стихотворении Гумилева и на отказ от духовной сферы в стихотворении Городецкого, но эти стихотворения являются значительными декларациями об искусстве вообще <...>. Городецкий следует за Блоком, отвергая картины Фра Беато Анджелико, потому что в них искусство не верно природе <...>. И если на одном уровне Городецкий ошибочно воспринимает стихотворение Гумилева как символистское и антиакмеистическое <...>, то на другом уровне Городецкий, в сущности, лишь показывает степень своей собственной задолженности символизму, не оценив оригинальности стихотворения Гумилева <...>. Стихотворение Гумилева — не символистское: в нем нет стремления a realibus ad realiora. Наоборот, в нем подчеркивается равенство двух миров, умение Фра Беато Анджелико совмещать земное и Божественное <цит. ст. 36, 45. — Ред.>. Это — попытка не только прокомментировать определенные работы художника, но также воссоздать дух пре-ренессансного мировоззрения Фра Беато Анджелико <...>. Демонстративно отождествляя себя с искусством Фра Беато Анджелико, Гумилев также настаивает на его “оприродовании”: художественное пространство стихотворения определяется переходом между сферами искусства и природы, так же как и земного и небесного <цит. ст. 45–48. — Ред.>. Здесь — не столько контраст, сколько комплиментарность природы (“средь тонких тополей...”) и предметов культуры (cultural artefacts) (“И в глубине готических церквей...”); подобным образом глаголы “горят” и “спят” не противопоставляются иерархически, а гармонизируются» (Doherty J. Acmeist Perceptions of Italy // Literary Tradition and Practice in Russian Culture: Papers from an International Conference on the Occasion of the Seventieth Birthday of Jury Mikhailovich Lotman. Amsterdam, 1993. P. 109–111). Ряд исследований посвящен интерпретации последнего четверостишия (ст. 45–48), которое получало самые различные толкования: «Блок, считавший мир “страшным”, жизнь бессмысленной, Бога жестоким или несуществующим, и Гумилев, утверждавший с предельной искренностью, что “все в себя вмещает человек, который любит мир и верит в Бога”», — писал Г. В. Иванов, выстраивая своеобразные антиномии истории русской поэзии XX в. (Иванов Г. В. Стихотворения. Третий Рим. Петербургские зимы. М., 1988. С. 398); «Гумилев <...> не нуждался в Италии, как в стихии латинской ясности, потому что у него была собственная ясность, ничем не возмущаемая, — продолжал эту же тему Н. А. Оцуп, видевший в ст-нии перекличку со ст-нием Ш. Бодлера “Les Phares” (“Маяки”). — Это с поразительной стройностью вылилось у него в <...> “Фра Беато Анджелико” <...> Гумилев, предпочитая славнейшим художникам Италии смиренного фра Беато, кончает свою вещь смиренными же словами: <цит. ст. 45–48. — Ред.>» (Изб 1959. С. 26). «Он (Гумилев. — Ред.) пытался, хотя и с огромным трудом, прорваться сквозь паутину романтической и эстетизированной экзотики к самой жизни. Примечательно стихотворение “Фра Беато Анджелико”, прославляющее художника, дышащего любовью к миру: <цит. ст. 21–48. — Ред.>» (Евгеньев Н. Н. Модернистские течения и поэзия межреволюционного десятилетия // Русская литература конца XIX — начала XX вв. 1908–1917. М., 1972. С. 311–312). «Весьма характерно, что Гумилев, декларировавший в своем манифесте “зрелость духа”, выступил на страницах “Гиперборея” поклонником Фра Беато Анджелико — художника средневековья, творчество которого окрашено в мистически-религиозные тона. Гумилев предпочитает этого художника даже Рафаэлю, Леонардо да Винчи и Буанаротти. Стихотворение заканчивается следующими знаменательными строками: <цит. ст. 45–48. — Ред.>» (Волков А. А. Очерки русской литературы конца XIX и начала XX веков. М., 1952. С. 464–465). «...Горение, да еще с оттенком религиозности ему (Гумилеву. — Ред.) не свойственно. С Богом у него не более благополучно, чем с Родиной. Сказать, что не верит в Бога — нельзя, он всячески старается примирить с ним свою “вселенскую душу”: <цит. ст. 47–48. — Ред.>» (Ульянов Н. И. Гумилев // Человек. 1990. № 1. С. 175). «В Бога он крепко верил, но грустил. Как просто сумел поэт выразить это чувство и мысль: “Есть Бог, есть мир. Они живут вовек, а жизнь людей мгновенна и убога”» (Плетнев Р. Н. С. Гумилев (1886–1921): С открытым забралом // Зап. рус. академ. группы в США. Т. VI. Нью-Йорк, 1972. С. 52). «...“Колчан” знаменует <...> полную духовную зрелость поэта — не только совершенство его поэтической техники. Есть нечто загадочное в том, что у Блока Италия вызвала целый ряд кощунственных, святотатственных стихотворений, тогда как Н. Гумилев именно здесь, под воздействием фресок Беато Анджелико, формулирует свое жизненное кредо:

(Вагин Е. Поэтическая судьба и миропереживание Н. Гумилева // Беседа. 1986. № 4. С. 181).

«В определенные моменты Гумилев считает себя в силах согласовать радости неба и земли», — подытоживала результаты исследований по выявлению гумилевского акмеистического «credo» М. Малин (Maline M. Nicolas Gumilev, poète et critique acméiste. Bruxelles, 1964. P. 199). Ж. Нива, не вдаваясь в анализ собственно философской специфики ст-ния, замечал, что «наивная простота» изложения своих взглядов на сложнейшие проблемы мировидения — «весьма в духе Фра Анджелико» (Nivat G. L’Italie de Blok et celle de Gumilev // Revue des Études Slaves. 1982. № 54. P. 707). На «стилистическое» влияние живописи Беато Анджелико на Гумилева обращал внимание и Р. Д. Тименчик, утверждая, что «именно этот художник послужил, в свое время, Гумилеву материалом для аналогии между соотношением цветов и соотношением гласных <в стихе. — Ред.>. В письме 1906 года к Брюсову он комментировал строфу из своего “Каракаллы”: “<...> Здесь в первой строке долгие гласные должны произноситься гортанно и вызывать впечатление силы, а во второй строке два “е” и два “о”, произнесенные в нос, должны показать томление, являются нижним тоном и относятся к первой строке так же, как сине-голубые пятна на картинах Фра Анджелико Фьезоле относятся к горячим красным”» (Тименчик Р. Д. Заметки об акмеизме (II) // Russian Literature. 1977. № V (3). P. 287–288). В. К. Размахнина видела в финальных строках ст-ния перекличку с державинской одой «Бог» — идейную и поэтическую (см.: Размахнина В. К. Серебряный век. Очерки к изучению: Учебное пособие. Красноярск, 1993. С. 85), а И. Делич — «адамистическую» символику «возвращенного рая» (Делич И. Николай Гумилев // История русской литературы. XX век: Серебряный век. М., 1995. С. 495–496).

В ст-нии возможна реминисценция из Пушкина («Мадонна» («Не множеством картин старинных мастеров...»)).

Фра Беато Анджелико (наст. имя — Джованни да Фьезоле; прозвище — Иль Беато Анджелико; ок. 1400–1455) — монах-доминиканец (отсюда содержащееся в имени обращение — «фра» — «брат»), флорентийский живописец. Ст. 1–6. — Имеется в виду Италия. Ст. 1–2. — Гиппогриф — фантастическое животное, пернатая лошадь с головой грифа. Крылатый Лев — символ Венеции. Фурии — богини мщения, преследовавшие преступников, то же, что и эринии; здесь — распутные и жестокие правительницы. Ст. 17. — Фьезоле — город, близ которого в монастыре Сан-Доменико жил Фра Анджелико. Ст. 20. — Рака — каменный саркофаг, в котором покоятся мощи святых. Ст. 29–36. — По мнению Н. А. Богомолова, речь идет о двух фрагментах картины для алтарной ниши флорентийского монастыря Сан-Винченцо Д’Анналена — «Мадонна с младенцем и святыми» и «Усекновение главы святых Козьмы и Дамиана». Колорит ст-ния, основанный на сочетании синего (голубого) и золотого, Н. А. Богомолов относит к символике иоанновского масонства (см.: Соч I. С. 514). В то же время Ж. Нива указывает как на «несомненный» прототип гумилевского ст-ния — роспись алтарной лестницы монастыря св. Марка во Фьезоле (см.: Revue des Études Slaves. 1982. № 54. P. 707).

Гиперборей. 1912. № 3, дек., с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб (Огонек), Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Колчан (Р-т), Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925, Душа любви, Серебряный век: Петербургская поэзия конца XIX — начала XX века. Л., 1991.

Автограф 1 с вар. — в архиве М. Л. Лозинского. Автограф 2 с вар. — в фонде П. Л. Вакселя (РНБ. Ф. 124. Оп. 11. № 1398. Л. 2 — 2 об.).

Дат.: не позднее декабря 1912 г. — по времени публикации.

Ю. Н. Верховский писал, что в данном ст-нии, как и в «Паломнике», тема «странствия» превращается в проблему «странничества духа», т. е. движение воспринимается как метафизическая ценность (Верховский. С. 135–136). Э. Ф. Голлербах поместил это ст-ние в антологию «Образ Ахматовой», заметив, однако, во вступительной статье, что «можно колебаться» относительно правомочности нахождения ст-ния в данной тематической подборке (см.: Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925. С. 9).

Ст. 7. — Хламида — одежда греков и римлян в виде короткой, перекидывающейся через плечо накидки; в контексте ст-ния — верхняя широкая одежда. Ст. 9. — Ср.: «О славном, о страшном, о призрачном времени...» (Брюсов В. Я. «Жалоба героя»). Ст. 14. — Кибитка — крытая повозка, легкое переносное жилище у кочевых народов. Ст. 17. — Китай выступает у Гумилева этой поры в символическом значении «земного рая» (см.: Баскер М. Гумилев, Рабле и «Путешествие в Китай»: К прочтению одного прото-акмеистического мифа // Н. Гумилев и русский Парнас. С. 5–24). Ст. 22. — Пагода — буддийский храм (в Индии, Японии, Китае и др.). Будда («Просветленный») — антропоморфный символ в буддийской мифологии, означающий идеал духовного развития; применяется, прежде всего, к царевичу Шакьямуни, основателю буддизма, жившему в 566–476 (или 563–473) до н. э.

Гиперборей. 1912. № 3, декабрь, с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), Колчан (Р-т), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Carmina, Изб (XX век), Русский путь, Изб 1997, ВБП, Голос Родины. Ноябрь 1989 (№ 44 (2708)).

Автограф 1 — наборная рукопись «Гиперборея», с вар. — в архиве М. Л. Лозинского. Автограф 2 — корректура «Колчана» с авторской правкой — в архиве М. Л. Лозинского. В ст. 8 — вместо «залегала» было: «помещалась». В ст. 26 — вместо «в небесах» было: «На земле». В автографе 2 загл.: «Сказка. Тэффи» помечено рукой Гумилева: «Печатать петитом как посвящение».

Дат.: не позднее декабря 1912 г. — по времени публикации.

В экземпляре «Колчана», принадлежавшем П. Н. Лукницкому, есть помета Ахматовой: «Сон. Слепнево. Лето 1912» (см.: СП (Тб). С. 478).

Источник сюжета ст-ния до конца не выяснен, хотя очевидно, что на него как-то повлияли сказания индуистской мифологии, в частности, упоминаемый в ст-нии Брама (Брахма) — высшее божество, творец мира, божественная воля. Можно найти связи со сказаниями о зачатии Брахмой порождения гнева — Рудры и т. д.

Тэффи — псевдоним Н. А. Бунинской (в девичестве — Лохвицкая; 1872–1952), писательницы-сатирика и поэтессы. В частности, в ст-нии можно усмотреть перекличку с тематикой единственной книги ст-ний Тэффи «Семь огней» (СПб., 1910), напр., со ст-ниями «Зверь», «Эль-Саир», «Жертва», в которых воскрешается архаическая мистериальная символика. О книге Тэффи Гумилев отзывался одобрительно (Жизнь Николая Гумилева. С. 106; ПРП 1990. С. 97–98).

Гиперборей. 1912. № 3, декабрь, с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), Ст (М-В), Кап 1991, СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Carmina, Изб (XX век), ОЧ, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП.

Автограф с вар. в РГАЛИ (Ф. 147. Оп. 1. Л. 3). В ст. 11 вместо «дрожат» было: «блестят».

Дат.: не позднее декабря 1912 г. — по времени публикации.

«Мир населен таинственными существами, химерами — никто не знает, откуда они пришли. Существование их — загадка, но только уж конечно не символ, и все равно, жили ли они среди нас от начала мира, или только минута бреда вызвала их на свет... И вот порожденный поэтом образ становится для него загадкой. Тревожно хочет он в нее проникнуть и не умеет. Создание новоявленное, неслыханное, оно сильней и его мыслей, и его памяти. Глаза его глядят и видят воочию, а что — он и сам не знает» (Тумповская М. М. «Колчан» Н. Гумилева // Аполлон: 1917. № 6–7. С. 64–65). По мнению Е. Сампсон, ст-ние «Птица» — первое в ряду «кошмарных» ст-ний-гротесков, предвосхищающих «Заблудившийся трамвай» (см.: Sampson E. In the Middle of the Journey of Life. Gumilev’s Pillar of Fire // Russian Literature Triquarterly. 1971. № 1. P. 290).

Ст. 2. — Литания — молитва у католиков, которую поют или читают во время религиозных процессий. Ст. 6. — Ср.: «Зов истлевший лир» (В. Я. Брюсов. «Вячеславу Иванову», 1903). Цимбала — музыкальный инструмент, дающий при встряхивании звук, тождественный ноте «фа»; в мистическом символизме этот музыкальный инструмент — атрибут богини Исиды, означающий гармонию четырех элементов природы. Ст. 12. — Луна входит в символику Исиды. Ст. 14. — Ганимед — в греческой мифологии сын царя Трои, похищенный Зевсом, принявшим вид орла. Ст. 17–20. — Голубь, являющийся в христианстве эмблемой Духа Святого выступал в качестве мистериального символа в архаических религиозных культах (Астарты, Венеры, Юноны, Исиды), означая активность бога (см.: Холл. С. 319).

При жизни не публиковалось. Печ. по факсимильной копии автографа.

СС II, СС (Р-т) II, Соч I, Наше наследие. 1989. № 4. Факсимильная публикация автографа Л. К. и Е. Ц. Чуковских.

Автотраф — в альбоме «Чукоккала» (семейный архив Чуковских).

Дат.: 1912 г. — по воспоминаниям К. И. Чуковского (Жизнь Николая Гумилева. С. 136).

Ст-ние посвящено К. И. Чуковскому (1882–1969) и его жене М. Б. Чуковской (1880–1955). В воспоминаниях Чуковского о Гумилеве рассказывается о создании ст-ния: «Как-то в 1912 году, еще до военных времен, он приехал ко мне в Куоккалу и, перелистывая мой альманах (речь идет об альбоме Чуковского «Чукоккала». — Ред.), пренебрежительно отозвался об имеющихся в нем акростихах, как о слишком легкой поэтической форме, и заявил, что на этих страницах он готов решить более трудную литературную задачу: написать стихи, которые у средневековых поэтов назывались «Крестом»: в тексте стихотворения должны перекрещиваться мое имя с именем моей жены, Марии Чуковской. Созданию этого «Креста» он посвятил не более получаса — и блестяще справился с трудной задачей, хотя самый текст «Креста» вполне оправдал его опасения:

Стих, главным образом во второй половине, вышел действительно неуклюж и нескладен, но нельзя же не учитывать величину тех препон, которые поставил перед собой поэт» (Жизнь Николая Гумилева. С. 136).

Ст. 5–6. — Иона — ветхозаветный пророк, попавший за грех неповиновения на три дня во чрево чудовищной рыбы (кита) (см.: Ин. 2:1–11).

Колчан.

Колчан 1923, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, Изб (Огонек), СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Колчан (Р-т), Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), ЧК, Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Акме, Душа любви, Лазаренко.

Дат.: в течение 1913 г. — по датировке Гумилева.

Ссылаясь на это ст-ние, В. М. Жирмунский отказывал Гумилеву-лирику в «душевной напряженности <...>, активности и мужественности» (Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. С. 129). Вслед за В. М. Жирмунским как отечественная, так и эмигрантская критика подчеркивала чаще всего заявленную в ст-нии «вежливость», отстранение от современной жизни: «Был расстрелян большевиками якобы за участие в заговоре. Значит, нашел полное право поэт сказать о себе: “Я вежлив с жизнью современною...” <...> Однако как высшее достижение всего этого, т. е. победы, и славы, и подвига, ставил поэзию» (Аничков Е. Новая русская поэзия. Берлин, 1923. С. 111). Или: «Поэт ощущает себя “идолом металлическим среди фарфоровых игрушек” — явлений окружающей действительности» (Волков А. А. Очерки русской литературы конца XIX и начала XX веков. М., 1952. С. 461), «Эстетизм Г<умилева> — эстетизм сильной экспанирующей личности, а не “красивой неги”», — писал один из РАППовских теоретиков (см.: Бескин О. Гумилев // Литературная энциклопедия. Т. 3. М., 1930. Стлб. 85), как бы предвосхищая слова З. Шаховской: «Он (Гумилев. — Ред.) — всегда напряжение воли, преодоление, часто мучительное, страха и согласие души на жертву. В этом отношении Гумилев нам пример. Нам, русским, трудно принудить себя к действию: гораздо легче растворяться в тоске и проклятиях мироустройству, чем укрепить себя. <...> Гумилев учил молодых поэтов творить не только по вдохновению, но и по правилам, что показывает, насколько он был далек от русского хаоса и приблизительности. Среди фарфоровых игрушек своей эпохи Гумилев был действительно фигурой из неразбиваемого молотком металла» (Шаховская З. О Гумилеве // Русская мысль. 1971. 23 сент. С. 6).

Говоря о вдохновении, В. Н. Орлов отмечал: «У него было притуплено лирическое чувство, и он более или менее успешно подменял его аффектацией, имитируя бурный поэтический темперамент» (Орлов В. Перепутья: Из истории русской поэзии XX века. М., 1976. С. 122). По-иному представлял специфику гумилевского мироощущения Р. Плетнев: «Один героизм может мерить и весить бытие, ибо он — духовен <...> А за героем всегда следует как тень — трагедия — тень героизма. Герой же, будь он Орфей или Геркулес, кончает трагично и возвышенно прекрасно, ибо героизм нечто сверхземное. Сердце и душа героя предчувствуют гибельную Судьбу. Шаг Судьбы нам, обычным людям, не слышен, но дух поэта ощущает эти шаги — события будущего» (Зап. русск. академ. группы в США (Нью-Йорк). 1972. Т. VI. С. 49). По мнению М. Баскера, темой непонимания современниками драматического самовосприятия лирического героя ст-ние перекликается со ст-нием Лермонтова «Не верь себе» (Basker M. Lermontov and Gumilev: Some Biographical Parallels // Mikhail Lermontov: Commemorative Essays (1991). Birmingham, 1992. P. 25–26).

Ст. 8. — Имеется в виду эпизод из ветхозаветной Книги Исхода — разговор Бога с Моисеем: «На третий день, при наступлении утра, были громы и молнии, и густое облако над горою (Синайскою. — Ред.), и трубный звук весьма сильный; и вострепетал весь народ, бывший в стане» (Исх. 19:16). Ст. 12. — Нимврод — см. комментарий к № 35. Ахилл (Ахиллес) — герой «Илиады», величайший из греческих героев, воевавших под Троей.

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Час пик (СПб.). 1994. 19 октября, публ. Ю. В. Зобнина и В. П. Петрановского.

Автограф в РГАЛИ (Ф. 2567. Оп. 2. Ед. хр. 87. Л. 3).

Дат.: зима 1912/1913 г. — по времени наиболее тесного общения с К. В. Мочульским (Соч III. С. 379).

Ст-ние представляет собой акростих («Николай Гумилев»).

Ст. 6. — Мочульский Константин Васильевич (1892–1948) — филолог, доцент Санкт-Петербургского и Новороссийского университетов, близкий друг Гумилева в 1912–1913 гг.; после революции — эмигрант, преподаватель Сорбонны, автор работ о Гумилеве. Ст. 9 — имеются в виду ПК, РЦ, Ж, ЧН. Ст. 10. — Мальчик — Л. Н. Гумилев, родившийся 18 сентября 1912 г.

ЕЛПН. 1913. № 1, с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), ВБП.

Дат.: не позднее января 1913 г. — по времени публикации.

У. Росслин сопоставляет гумилевское ст-ние со ст-нием Ахматовой «Мох» (Статуя «Ночь» в Летнем саду): «Гумилев, также как и Ахматова, “присутствует” в своем стихотворении: он гипотетически восстанавливает личность Персея по позе и жестам скульптуры; он интуитивно помещает себя в сознание своего героя; он воссоздает действие, в котором участвует скульптура, представляя себя Персеем, мчащимся на следующий подвиг. Но в подходе Гумилева нет интимности, а скорее эмоциональная отчужденность...» (Rosslyn W. Remodelling the Statues at Tsarskoe Selo: Akhmatova’s Approach to the Poetic Tradition // A Sense of Place: Tsarskoe Selo and Its Poets. Columbus, Ohio, 1993. P. 159).

Персей — см. комментарий к № 1. Скульптура Кановы — шедевр творчества итальянского скульптора А. Кановы (1757–1822) «Персей с головой Медузы» (музей Ватикана).

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Автограф — в РГАЛИ (Ф. 512. Оп. 2. Ед. хр. 3-а. Л. 15 об.).

Дат.: 26 января 1913 г. — по датировке К. М. Азадовского, Р. Д. Тименчика (см.: Русская литература. 1988. № 2. С. 175).

Ст-ние представляет собой акростих. Случевский К. К. (1837–1904) — поэт, прозаик, организатор так называемых «Пятниц Случевского» — литературного кружка, который после смерти организатора стал носить его имя. Этот кружок в конце 1900 — начале 1910-х годов посещал Гумилев (см.: Азадовский К. М., Тименчик Р. Д. К биографии Н. С. Гумилева (вокруг дневников и альбомов Ф. Ф. Фидлера) // Русская литература. 1988. № 2. С. 171–186). Данное ст-ние написано во время конкурса на заданные акро-рифмы (помимо гумилевского, в той же ед. хр. находится сонет Н. Н. Вентцеля). В ст-нии присутствуют реминисценции из произведений Случевского «Элоа», «Мефистофель в пространствах» и «Полишинели».

Ст. 4–6. — Ср.: «Когда его бессмертная полюбит / И, правду видя в лжи, обманет ложь» («Элоа»).

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Соч I, Рус. литература. 1988. № 2, публ. К. М. Азадовского и Р. Д. Тименчика.

Автограф — в альбоме М. И. Вентцель (собрание М. С. Лесмана).

Дат.: 26 января 1913 г. — по датировке К. М. Азадовского и Р. Д. Тименчика.

ЕЛПН. 1913. № 2.

ПС 1922, с вар., ПС 1923, с вар., СС II, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Кап 1991, СС (Р-т) II, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Русский путь, ВБП, МП, Русский сонет 1987, Сонет серебряного века, опеч.

Дат.: не позднее февраля 1913 г. — по времени публикации.

«Стихотворение открыто обращено к тютчевскому переживанию “злой жизни” (“Итальянская villa” Ф. И. Тютчева), которая здесь трактуется Гумилевым как “потустороннее” присутствие “исторической энергии”, “темного бремени”, доставшегося в наследство от призрачного прошлого» (Зобнин Ю. В. Странник духа // Русский путь. С. 47).

Вилла Боргезе — римская достопримечательность, дворец племянника папы Павла V (Камилло Боргезе) кардинала Шипионе Кафарелли Боргезе. Построена на конфискованные богатства семьи Ченчи, обладает знаменитыми коллекциями произведений искусства и используется ныне как художественная галерея.

Гиперборей. 1913. № 6, март.

СС II, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) II, Ст (М), Изб (Х), Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), Круг чтения, Русский путь, вар. автографа, ВБП, МП.

Автограф с вар. — в архиве Лозинского. В ст. 4 вместо «запах трав, и в блесках» ранее было: 1) «огнедышащая», 2) «блеск холмов, плывущих в». В ст. 7 вместо «Ряды в бездонном» ранее было: «За царством в вечном». В ст. 8 вместо «Тебе завещанных» ранее было: «И не оплаканных». После строфы 6 ранее было:

Дат.: не позднее марта 1913 г. — по времени публикации.

М. Б. Мейлах и В. Н. Топоров обращают внимание на «достаточно романтический образ Данте, унаследованный от символизма» в стихотворении «Флоренция», и сближали подобную трактовку образа Данте с трактовкой Блока и В. Комаровского, одновременно указывая на расхождения с «дантовскими» мотивами у Мандельштама (см.: Мейлах М. Б., Топоров В. Н. Ахматова и Данте // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1972. № 15. P. 31–32). «Образ Данте-изгнанника из стихотворений Гумилева “Флоренция” и “Ода Д’Аннунцио” развивается впоследствии в стихотворении Ахматовой 1936 г. “Данте”, с возможной аллюзией на судьбу самого Гумилева (стихотворение было написано в августе (месяце казни Гумилева) и начинается словами: “Он и после смерти не вернулся...”)» (Davidson P. Akhmatova’s Dante // The Speech of Unknown Eyes: Akhmatova’s Readers on her Poetry. Nottingham, 1990. P. 220). «В стихотворении “Флоренция”, — пишет Н. П. Комолова, — личные воспоминания перерастают в горькую память об историческом прошлом <...> Самоуглубление и мучительные воспоминания позволяют поэту более остро воспринять историческую судьбу Флоренции, в которой он вслед за Александром Блоком видит прежде всего трагические стороны <...> Стихотворение “Флоренция” звучало в России в то время весьма злободневно. Контраст между расцветом искусства и гнетущей общественно-политической атмосферой был характерным и для России начала XX века. Русская культура серебряного века ясно ощущала свою связь с Ренессансом. А тягостная политическая обстановка в стране, особенно после поражения революции 1905 года, усилила стремление части русской интеллигенции на Запад также и по политическим мотивам» (Комолова Н. П. «Италия» Ахматовой и Гумилева // Россия и Италия. М., 1993. С. 260–261). Тематическую близость ст-ния «итальянским» стихам Блока отмечает и Дж. Доэрти, но при этом оговаривает, что подобная близость «историософской» тематики, возможно, и обусловила исключение «Флоренции» из книги «Колчан» — для «итальянских» стихов Гумилева, собранных в «Колчане», по мнению Дж. Доэрти, характерно «не столько воззрение на историю, сколько избежание истории», обращение к современности (Doherty J. The Acmeist Movement in Russian Poetry: Culture and the Word. Oxford, 1995. P. 223–224).

Ст. 3. — Арно — река, на которой стоит Флоренция. Ст. 11–20. — Излагаются события, связанные с волнениями во Флоренции после смерти Лоренцо Медичи (25 апреля 1492 г.). В 1494 г. синьорией (правительственный совет во Флоренции) была изгнана правящая семья Медичи из города, совет попытался установить чисто республиканское правление. Душой этого возмущения был Джироламо Савонарола (1452–1498), выдающийся религиозный и общественный деятель, доминиканский монах, ставший на короткое время правителем Флоренции и пытавшийся «исправить нравы», в том числе путем «сожжения сует», т. е. уничтожения «аморальных» и «еретических» произведений искусства. Утопия Савонаролы потерпела поражение, и он сам был казнен (повешен и сожжен) как мятежник и еретик. Молва приписывает Савонароле уничтожение одного из значительнейших произведений Леонардо да Винчи — картину «Леда», изображавшую совокупление Леды с Зевсом-Лебедем. В действительности картина была уничтожена во Франции по распоряжению Людовика XIV, нашедшего ее «соблазнительной»; известна в многочисленных копиях. Ст. 23–24. — Данте Алигьери (1265–1321) был изгнан из Флоренции после краткого пребывания на посту приора в 1302 г. Поводом послужило обвинение в злоупотреблениях, а причиной — начавшаяся ожесточенная распря между «белыми» (умеренными) и «черными» (радикалами) гвельфами (см. комментарий к № 81). Данте принадлежал к «белым». В изгнании (в Равенне) он пишет «Божественную комедию» (1307–1321), которая открывается картинами ада, куда Данте спускается вместе с Вергилием.

Гиперборей. 1913. № 6, март, с вар., Колчан.

Колчан 1923, ВБП, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), СС 1947 II, Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), Ст (XX век), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), Круг чтения, Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, ВБП.

Автограф с вар. — в архиве Лозинского. Между третьей и четвертой строфами ранее было:

Дат.: не позднее марта 1913 г. — по времени публикации.

Ю. Н. Верховский назвал это ст-ние «лирикой странствий», где «за каменным маревом» внешних форм раскрывается идеальное начало — «колдовство скал и воды» (Верховский. С. 121). Ю. П. Анненков обратил внимание на реминисценцию из ст-ния Пушкина «В часы забав иль праздной скуки» (Жизнь Николая Гумилева. С. 141); С. Шварцбанд отмечает перекличку «Венеции» Гумилева с «Венецией» А. А. Блока (см.: Berkeley. P. 309). Дж. Доэрти также видит в ст-нии Гумилева попытку перевести символику одноименного ст-ния Блока из метафизической плоскости в конкретику чувственного восприятия венецианской ночи с ее иллюзорностью, фантастикой и т. п. (см.: Doherty J. The Acmeist Movement in Russian Poetry: Culture and the World. Oxford, 1995. P. 225). «“Венеция” Гумилева уже совсем не похожа на “Златую Венецию” русских поэтов пушкинской поры. И, напротив, она вполне соотносится с восприятием этого города в европейской культуре начала XX в. Назовем хотя бы новеллу “Смерть в Венеции” Томаса Манна, написанную в том же 1912 году», — пишет Н. П. Комолова (Комолова Н. П. «Италия» Ахматовой и Гумилева // Россия и Италия. М., 1993. С. 264). Так же оценивает ст-ние Гумилева и П. Паскаль, приводя собственный стихотворный перевод ст-ния на французский язык (см.: Pascal P. Trois poètes russes à Venise au debut du XXe siècle // Venezia nelle letterature moderne. Venezia-Roma, 1961).

В ст-нии изображена площадь Пьяцетта с собором св. Марка в центре (см. комментарий к № 120).

Гиперборей. 1913. № 6, март, с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, ИС 1943, Изб 1959, СС I, Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), Ст (XX век), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), СП (К), Круг чтения, Carmina, Ст (Яр), Изб (XX век), ВБП, Акме.

Автограф — в архиве М. Л. Лозинского.

Дат.: не позднее марта 1913 г. — по времени публикации.

Ст-ние «Болонья» В. М. Жирмунский выделял в качестве одного из лучших в «Колчане», как «пример словесной четкости и строгости»: Гумилев «пережил поворот к более сознательному и рациональному словоупотреблению, к отточенному афоризму, к эпиграмматичности строгой словесной формулы» (Жирмунский В. М. Преодолевшие символизм // Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. С. 130).

Н. А. Оцуп называл «лукаво-радостные» стихи Гумилева о Болонье примером того, что «в глубине души русский поэт судит самого себя по законам христианской морали. Не то, чтобы он был способным вести себя как ханжа. Наоборот, он охотно прощает все грехи плоти. <...> В Италии, как и в других странах, Гумилев остается самим собой — простым и добрым верующим, который целиком отдается разнообразным радостям жизни (притом, можно отметить, что вкус воды в Романье и красота женщин в Болонье доставляют ему почти равное удовольствие), страстным поклонником природы и искусства» (Оцуп Н. А. Николай Гумилев. Жизнь и творчество. СПб., 1995. С. 88–89).

Ст. 1. — Романья — область на северо-западе Италии. Ст. 18–20. — Юстиниан Великий (527–565) — византийский император, известный, среди прочего, своими законодательными реформами, изучавшимися (как римское Юстинианово право) в X–XI вв. в болонской «школе свободных искусств», на базе которой в конце XII века был основан один из старейших европейских университетов. Ст. 21. — Тога — верхняя мужская одежда у древних римлян, кусок материи с выемкой для ворота, который обертывали вокруг туловища через левое плечо, так, чтобы руки оставались свободными.

Аполлон. 1913. № 3.

ПС 1922 (строфы 8–12), СП (Тб) (строфы 8–14), СП (Тб 2) (строфы 8–12), Русский путь (вар. автографа с восстановлением опущенных строф), Ст (Куйбышев) (некорректная публикация, объединение текстов 1913 и 1915 гг.), Об Анне Ахматовой. Л., 1990 (строфы 1–7).

Автограф — в архиве Лозинского. В ст. 39 вместо «гадок» ранее было: «страшен». После строфы 12 ранее было:

Дат.: не позднее марта 1913 г. — по времени публикации.

Два варианта ст-ния «Пятистопные ямбы» (1913 и 1915 гг.) фактически являются двумя разными программными произведениями, созданными в разные периоды жизни поэта; в настоящем издании данные варианты публикуются по правилам, соответствующим публикации оригинальных произведений, в тт. II и III.

Ст-ние опубликовано Гумилевым в журнальной подборке, долженствующей представить образцы подлинно акмеистической поэзии (см. письмо Гумилева к Брюсову от 28 марта 1913 г.: «Действительно акмеистические стихи будут в № 3 Аполлона, который выйдет на этой неделе» (ЛН. С. 512)). Подборка сопровождалась примечанием от редакции: «Печатаемые здесь стихотворения принадлежат поэтам, объединенным теми идеями, которые были изложены в статьях Н. Гумилева и С. Городецкого в январской книжке “Аполлона” (т. е. статьях “Наследие символизма и акмеизм” и “Некоторые течения в современной русской поэзии. Акмеизм”, “манифестах” акмеизма, помещенных в № 1 журнала за 1913 г. — Ред.) и могут до некоторой степени служить иллюстрацией к высказанным в этих статьях теоретическим соображениям». На историю создания ст-ния проливает свет письмо М. Л. Лозинского от 21 октября 1915 г., в котором, сообщая Гумилеву о решении посвятить ему ст-ние «Каменья», Лозинский пишет: «А раз адепты Великого Трисмегиста занялись разоблачениями сокровеннейших тайн, то и мне ничего не остается, как открыть для общего пользования Окаменелыя Дороги <...> Их поток родился на той же вершине, что и твои “Пятистопные ямбы” (помнишь нашу беседу об автобиографических ямбах)...» (Неизд 1986. С. 149). Обсуждая «открытость» и подчеркнутую взаимную цитатность акмеистических текстов 1912–1913 гг., Дж. Доэрти указывает на «проблематичность вопроса о том, “кто говорит” (в ст-нии Гумилева. — Ред.): голос поэта звучит не только индивидуально, но также и более “обобщенно”... В таких случаях необходимо понять, что “цитация”, как правило, является признаком не полемической или враждебной реакции на чужой текст, а скорее признаком своего рода совместного творчества». В качестве яркого примера такого творчества при воплощении общих религиозных мотивов Дж. Доэрти приводит связь «Пятистопных ямбов» с «Каменьями» М. Л. Лозинского: «Лозинский написал свое стихотворение в ответ на гумилевское <...> с намерением откликнуться на открыто масонскую образность в конце гумилевского текста...» (Doherty J. The Acmeist Movement in Russian Poetry: Culture and the Word. Oxford, 1995. P. 203–204). На схожую тематическую и поэтическую перекличку с Мандельштамом в этот же период указывает П. Штейнер в связи с осознанными Мандельштамом масонскими коннотациями слова «отвес» (см.: Steiner P. Poet as Manifesto: Mandel’stam’s «Notre Dame» // Russian Literature. 1977. № 5. P. 250–251). Очевидно, что ст-ние Гумилева явилось результатом идеологических споров в Цехе поэтов в канун «акмеистического бунта», так или иначе затрагивавших масонскую мистику. «Гумилев — “самый масонский” из русских поэтов. Духовные труды “вольных каменщиков” — одна из его главных тем. Но в старые мехи наливается новое вино; читатель слышит голос современного человека. Вот стихи, которые прямо просятся в антологию масонской поэзии XX века как ее ярчайший образец <цит. ст. 43–60 и 67–72. — Ред.>. По-видимому, Гумилев стал “вольным каменщиком” в начале 1910-х годов, ибо только с этого времени в его поэзии пробивается масонская струя. Культурный поэт <...> он и к своему новому увлечению подошел с педантизмом ученого. Приведенные строки свидетельствуют о хорошем знании Гумилевым русской масонской литературы. Оттуда пришел образ Ветшающего Адама. В катехизисе “вольных каменщиков” И. В. Лопухина можно прочитать: “Когда начинается истинная работа в нравственности? — Когда человек начнет совлекать Ветхого Адама. — Когда она заканчивается? — Тогда, когда Ветхий Адам совлечен совершенно”» (Новиков В. И. Масонство и русская культура. М., 1993. С. 55–56). «...Поэтическая программа позднего Гумилева, — пишет М. Иованович, — задумывалась как-то параллельно масонским положениям, и... Цех поэтов в данном отношении должен был напоминать “поэтическую ложу”, возглавляемую “совершенным мастером” Гумилевым» (Н. Гумилев и русский Парнас. С. 35). Впрочем, гумилевская акмеистическая мистика, связанная с масонским учением о «мастерстве», не нашла понимания ни среди «сподвижников» по «Цеху», ни среди читателей и критиков: акмеизм был воспринят как «нео-примитивизм», а «Пятистопные ямбы» — как «декадентское», а не «акмеистическое» стихотворение. «Что можно сказать по поводу такого рода “юношеских” идеалов? — писал об акмеизме А. Долинин. — Ничего особенного. В них, правда, много смешного, примитивного, а все-таки хорошо, что люди бодры, жизнерадостны или хотят быть таковыми. Пусть радуются и веселятся умеющие это делать. Только бы искренно, только бы не играли в бодрость, не делали вид, что смеются, когда на самом деле хочется плакать. Пока, к сожалению, этой бодрости, этого “акмеистического” духа, еще не было. Пока в их стихах преобладают те же старые тона и образы, что в прежних их произведениях — до объявления себя акмеистами, и мало чем отличаются от таковых у символистов. Наоборот даже. Кажется, что они пишут свои последние стихотворения как бы в насмешку над самими собой, над своей теорией, над своим стремлением к новым мотивам, к “новым именам”. “Пятистопные ямбы” Н. Гумилева проникнуты неподдельной грустью, истинным разочарованием в жизни: <цит. ст. 24, 29–30. — Ред.> или: <цит. ст. 43–44. — Ред.> как раз, значит, вопреки признанию в теории “самоценности за каждым явлением”. Или: <цит. ст. 19–23. — Ред.>. И все стихотворение в таком же духе и настроении, пока он остается искренним сам с собою. Правда, в последних строфах он словно спохватывается, поет о каком-то строительстве, о “каменщиках всех времен и стран” и о “призывном голосе Мастера”, но в них-то как раз и чувствуется сплошная надуманность, сплошная поза, как и в “Адаме” С. Городецкого» (Долинин А. Акмеизм // Заветы. 1913. № 5. С. 160). Более резко высказывался В. Г. Шершеневич: «Критиковать стихи акмеистов не представляется надобным: еще раз повторяю, что никто не сможет отличить акмеистического стихотворения от символического. Вероятно, самим акмеистам неясно, почему С. Городецкий <...> символичен в “Яри”, “Дикой воле” и акмеистичен в “Иве”!? Почему Н. Гумилев символист в “Жемчугах”, в “Чужом небе” и акмеист в пьесах, напечатанных в “Аполлоне”?» (Шершеневич В. Г. Футуризм без маски: Компилятивная интродукция. М., 1913. С. 38). В советском литературоведении сохранилась подобная же критическая тенденция в подходе к акмеизму: «В большинстве случаев слишком очевидна была их связь с поэзией символизма. Заметна она была и в “Пятистопных ямбах” Н. Гумилева, в которых экзотические мотивы переплетались с туманной символикой ставших уже традиционными поэтических образов (“И умерли слепящие мечты”, “Одна любовь сковала нас цепями, что адаманта тверже и светлей” и т. п.); лишь изредка проступают здесь живые чувства, не зашифрованные сложным шифром поэтического иносказания» (Тимофеева В. В. Поэтические течения в русской поэзии 1910-х годов. Поэзия акмеизма и футуризма. Н. С. Гумилев, А. А. Ахматова, О. Э. Мандельштам, В. Хлебников // История русской поэзии: В 2 т. Л., 1969. Т. 2. С. 372). Характерно, что Т. П. Голованова, исследуя лермонтовские традиции в русской поэзии XX века, видела в «Пятистопных ямбах» лишь разложение неоромантического мировиденья, «разрушение традиции, раздробление ее на элементы, терявшие связи с общим духом единой когда-то системы» (Голованова Т. П. Наследие Лермонтова в советской поэзии. Л., 1978. С. 29). Особое внимание историков русской литературы XX века привлекал «автобиографический» смысловой пласт ст-ния, история крушения любви лирического героя. Большинство исследователей склонны видеть здесь рассказ поэта о разрыве с Ахматовой (см.: Хейт. С. 45). «Имя Анна, заключенное парономастически и анаграмматически (в де соссюровском смысле) в различных сегментах текста, — писал о “Пятистопных ямбах” М. Б. Мейлах, — кристаллизуется в имени донны Анны из легенды о Дон Жуане в строфе, посвященной возвращающимся кораблям: <цит. ст. 7–16. — Ред.>. Впоследствии реминисценции этой легенды, кстати, изучавшейся Ахматовой в связи с ее работой о “Каменном госте” Пушкина, были введены ею в “Поэму без героя” и заняли в ней важное место» (Мейлах М. Б. Об именах Ахматовой: 1. Анна // Russian Literature. 1975. № 10–11. P. 55). В. К. Размахнина указывает на связь «ахматовской» темы в ст-нии Гумилева с любовной метафизикой лирики А. А. Блока: «...Облик женщины — строго величавой — соотносим не только с конкретным именем, но с представлением о Вечной Женственности, оставляющей поэта. Не случайно возникает сходство с блоковской строкой: “Ты в синий плащ печально завернулась...”» (Размахнина В. К. Серебряный век: Очерки к изучению. Учебное пособие. Красноярск, 1993. С. 87). Однако О. Н. Высотский доказывал, что прототипом героини ст-ния была О. Н. Высотская (см.: Высотский О. Н. Семейная хроника Гумилевых // Гумилев Н. С. Золотое сердце России. Кишинев, 1990. С. 722). Любопытное наблюдение над образностью «любовного» эпизода ст-ния — безотносительно к проблеме прототипа героини — делает О. Клинг, отметив перекличку «Пятистопных ямбов» и ст-ния В. Хлебникова «Передо мной варился вар...» (1909): «Хлебников узнаваемо отобразил приметы стиля Гумилева эпохи “Романтических цветов”, акцентируя внимание на экзотизмы, добавив к этому стилевому воссозданию неожиданно возникшую метафору с пауком:

Можно предположить, что в одном из своих вершинных произведений, которому и сам Гумилев придавал особое — акмеистическое — значение — “Пятистопных ямбах”... Гумилев как бы “возвращает”, но теперь в виде ироничного автопортрета, читателям пародийный портрет, созданный Хлебниковым» (Клинг О. Стилевое становление акмеизма: Н. Гумилев и символизм // Вопросы лит-ры. 1995. № 5. С. 109). На связь «любовного эпизода» и «масонской темы» ст-ния указывает М. Баскер: «В этом самом откровенно масонском из всех стихотворений Гумилева, опубликованном в качестве иллюстрации к теоретическим соображениям об акмеизме, отрешение от всякой привязанности к женщинам описывается непременным условием для начала сооружения храма в духе суровой устремленности, несомненно <...> с оглядкой на храм основоположника масонства Хирама <...> Следует также учесть, что “Пятистопные ямбы” заканчиваются призывом неназванного Мастера к “каменщикам всех времен и стран”. Т. е. Гумилев <...> явно придерживался широкой “духовной” концепции масонства, не подлежащей строго-определенным историческим или географическим границам» (Basker B. Gumilyov’s «Akteon»: A Forgotten Manifesto of Acmeism // Slavonic and East European Review. 1985. Vol. 63. P. 514).

Ст. 1. — Наяда — в греческой мифологии нимфа источников, ручьев, озер. Ст. 2. — Южный Крест — созвездие, наблюдаемое над Средиземным морем. Ст. 11. — См. комментарий к № 4. Ст. 12. — Вечный Жид, или Агасфер — персонаж христианской легенды позднего средневековья, свидетель крестного пути Христа, отказавший Ему в отдыхе и обреченный за это на вечные скитания. Ст. 15. — Имеются в виду картины, привезенные Гумилевым из Абиссинии по возвращении из путешествия 1910–1911 гг. Этим картинам была посвящена специальная статья «Искусство в Абиссинии», где помещены репродукции картин «Лев с крестом», «Созерцание кометы», «В абиссинской деревне», «Раб, копающий ров вокруг лагеря в пустыне», «Пророк Самуил верхом на льве» и триптиха «Царица Савская и Соломон» («Прибытие царицы Савской в сопровождении своей абиссинской свиты ко двору царя Соломона», «Искушение Соломона царицей Савской», «Царь Соломон благословляет сына своего от царицы Савской, первого абиссинского негуса Менелика I») и даны комментарии к ним (написанные со слов или самим Гумилевым?). «Существуют две школы (течения) живописи, — говорится в заключении статьи об абиссинском искусстве, — гондарская с большим влиянием европейцев (изящная, с уклоном к реализму) и анаксберская (византийское влияние, живопись чисто церковная) — искусство крайне древнее; но памятников старинных почти не сохранилось» (см.: Синий журнал. 1911. № 18. С. 12). В «Африканском дневнике» Гумилев упоминает еще об одной картине — складне, на котором изображены Дева Мария с Младенцем и святой с отрубленной ногой (см.: Соч II. С. 257). Этот складень был подарен им академику Б. А. Тураеву, другая часть коллекции попала к Е. С. Кругликовой, которая передала ее в Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Санкт-Петербург), несколько картин приобрел впоследствии П. Н. Лукницкий, две из них воспроизведены в кн.: Жизнь поэта (вклейка между с. 160–161). См. об этом также: Огонек. 1987. № 15. С. 21. Ст. 20. — Дух Земли — персонаж из первого действия философской трагедии И.-В. Гете «Фауст»: он покинул героя трагедии, который не мог вынести его ужасного вида. Ст. 22. — Автореминисценция раннего ст-ния «У меня не живут цветы...» Ст. 25. — Левант — см. комментарий к № 4. Ст. 27–30. — Здесь излагается известный эпизод индийской эпической поэмы «Наль и Дамаянти» (вольный перевод В. А. Жуковского), сознательно измененный Гумилевым: в действительности Наль проиграл в кости царство, а не Дамаянти (свою жену), и вынужден был, расставшись с Дамаянти, уйти в изгнание. Поэма кончалась благополучным соединением разлученных супругов и наказанием злых сил. Ст. 49–50. — См. комментарий к № 1. Ст. 51. — Имеется в виду Хирам-Абифф, легендарный строитель Храма Соломона, величайшего символа масонства. Упоминание о «лилии Хирама» относится к отрывку ветхозаветной «Третьей книги Царств», описывающей столбы Иахин и Воаз, сделанные Хирамом для Соломонова храма: «А в притворе венцы на верху столбов сделаны наподобие лилии, в четыре локтя» (3 Царств. 7:19). В масонском символизме эти столбы означали полярные начала природы, своей борьбой порождающие жизнь. Ст. 53–54. — Процесс постройки Храма Премудрости Господней, равно как и поиск философского камня, превращающего грубую породу в золото, — масонские символы преображения человека под воздействием работы «посвященных» (так наз. «magnum opus»). Ст. 55. — Молоток — один из важных компонентов масонской эмблематики: в масонской мистерии, основанной на легенде об убийстве и воскресении Хирама-Абиффа, молоток, послуживший орудием убийства, знаменует собой инструмент ограничения Духа Космической Красоты формальными пропорциями; однако в руках великого мастера он может служить и для освобождения от ограничений в совершенной форме (после завершения magnum opus). Ст. 58. — Адамант — алмаз. Ст. 61–66. — В качестве возможных источников данных ст. можно назвать ст-ние Лермонтова «Гляжу на будущность с боязнью...» и ст. Пушкина из VIII главы «Евгения Онегина»: «Иных уж нет, а те далече...». Помимо того, утверждение о жизни творца, цель которой — связь прошлого с будущим, минуя настоящее, которое оказывается «несуществующим», «медиатором» прошлого в грядущем — мы находим у Вяч. И. Иванова — см.: Иванов Вяч. И. По звездам. СПб., 1909. С. 365. Ст. 71–72. — «Как мистики освобождают свои души от уз материи, как философы находят величайшую радость в глубинах мысли, так и мастера-ремесленники получают свободу от Круговорота Жизни и Смерти, научившись стучать своими молотками в унисон с силами Космоса. Они почитают Божество под личиной Великого Архитектора и Мастера Ремесленника, который добывает грубые валуны в полях пространства и обтесывает их во вселенные» (Холл. С. 684). Великими Мастерами Иерусалимской ложи, по преданию, были царь Соломон, царь Тира Хирам и архитектор Хирам-Абифф, «Сын Вдовы».

ЕЛПН. 1913. № 4.

ПС 1922, с вар., ПС 1923, с вар., СС II, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Кап 1991, СС (Р-т) II, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Русский путь, ВБП, МП, Русский сонет 1987, Сонет серебряного века.

Дат.: не позднее апреля 1913 г. — по времени публикации.

Н. П. Комолова отмечает, что в стихотворении звучит тема «связи времен» (см.: Комолова Н. П. «Италия» Ахматовой и Гумилева // Россия и Италия. М., 1993. С. 257–258). Там же делается попытка связать пейзажную зарисовку Гумилева с картиной Питера Брейгеля «Смерть Икара».

Тразименское (или Перуджийское) озеро расположено в Средней Италии; здесь во время 2-й Пунической войны в 217 г. до н. э. карфагенский полководец Ганнибал одержал блестящую победу над римлянами, фактически уничтожив армию полководца Фламиния (15 тыс. человек).

Ст. 8. — Лавр уже зачах — т. е. исчезли воспоминания о героических деяниях предков. Венком из ветвей лавра в античную эпоху увенчивали триумфаторов. Ст. 14. — Слоны являлись важной ударной силой в карфагенской армии и с успехом использовались Ганнибалом против римских войск; перед битвой боевых слонов специально одурманивали беленой.

Гиперборей. 1913. № 9–10, нояб.-дек., др. вар. с др. строфикой, Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), Ст (XX век), Колчан (Р-т), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), СП (К), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Изб 1997, ВБП, МП, Baranski Z., Litvinow J. Rosyiskie manifesty literackie. Cz. 1. Poznań, 1974, Rosyiskie kierunki literackie: Przelem 19:20 wieku. Warszawa, 1983, Голос Родины. Ноябрь 1989 (№ 44 (2708)).

Автограф с вар. — в архиве Лозинского.

Дат.: весна 1913 г. — по времени отъезда С. М. Городецкого в Италию (Соч I. С. 519).

Ст-ние написано по случаю отъезда С. М. Городецкого в Италию (сам Городецкий оценивал заглавие как «неопрятный прозаизм» — см.: Городецкий С. М. Поэзия как искусство // Лукоморье. 1916. № 18. С. 19).

Ю. Н. Верховский рассматривал это ст-ние в контексте ст-ний Гумилева, затрагивающих тему несоответствия идеала «странничества» — действительности («Я вежлив с жизнью современною...», «Стансы» и др.). Однако в противопоставлении «книжной» жизни — жизни «реальной» Верховский видел «не раздвоение сознания (Гумилева. — Ред.), а только его осложнение с расширением и углублением для поэта самого мира» (Верховский. С. 125). М. Малин указала на «гётеанские» мотивы в этом ст-нии (см.: Maline M. Nicolas Gumilev, poète et critique acméiste. Bruxelles, 1964. P. 144).

Ст. 11 — см. комментарий к № 98. Ст. 18. — Нектар в греческой мифологии являлся напитком олимпийских богов; возможно, реминисценция из ст-ния Ф. И. Тютчева «Цицерон», ср.: «И заживо, как небожитель, / Из чаши их бессмертье пил». Ст. 22. — Фолиант — толстая книга большого формата.

Гиперборей. 1913. № 9–10, нояб.-дек., с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), опеч., Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Колчан (Р-т), Кап 1991, СС (Р-т) II, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, МП, Русские поэты серебряного века, Русская поэзия «серебряного века»: 1890–1917. М., 1993.

Автограф 1 с вар. — в архиве Лозинского. После четвертой строфы ранее было:

Автограф 2 с вар. — в ИРЛИ (Ф. 625. Оп. 2. № 11. Л. 1–2).

Дат.: 9 апреля 1913 г. (?) — по датировке Н. А. Богомолова (Соч I. С. 519).

Перевод на англ. яз. («The Sea») — Modern Poems from Russia, translated by Gerald Shelley. London, 1942 (перепечатка книги — Westport, Connecticut, 1977). P. 10.

Мотивы отчуждения лирического героя от мира и вместе с тем подчинения ему были отмечены еще прижизненной критикой (см.: Тумповская М. М. «Колчан» Н. Гумилева // Аполлон. 1917. № 6–7. С. 65). Среди первых признаков «реабилитации» Гумилева на родине в начале 1980-х гг. стало сопоставление именно этого ст-ния «с мятежными героями Лермонтова» (см.: Хомчук Н. И. Гумилев Николай Степанович // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 123). Современное прочтение стихотворения объясняет и важнейшую черту его творческой природы: «Столь характерное для Гумилева влечение к странствиям... он никак не мог утолить, находясь на российской равнине... Он был словно специально создан природой как некий особый орган — для впитывания и преображения в слово многокрасочной... красоты мира. Самыми счастливейшими минутами своей жизни он считал те, когда полоска воды между бортом корабля и пристанью наконец начинала увеличиваться» (Павловский А. И. «И терн сопутствует венцу...» // Кап 1991. С. 7). Е. Русинко обращала внимание на разницу между образом «Солнца Духа» в этом ст-нии и в ст-ниях «военного цикла»: по ее мнению, в ст-нии «Снова море» данный образ не несет религиозно-патриотической смысловой нагрузки (см.: Rusinko E. The Theme of War in the Works of Gumilev // Slavic and East European Journal. 1977. № 21. P. 207). Анализ метрики ст-ния — «строгого анапестического дольника» за исключением ст. 14 — дан в работе R. D. B. Thomson «The Anapaestic Dol’nik in the Poetry of Akhmatova and Gumilev» (Russian Language Journal. Special Issue. Spring, 1975. P. 52).

Ст. 11. — Улисс — Одиссей, см. комментарий к № 55. Ст. 13–14. — Нептун — римское имя бога морей Посейдона, изображавшегося с трезубцем. Нереиды — нимфы моря, богини волн; здесь — образное название самих волн. Ст. 17–18. — Согласно греческому мифу, богиня любви и красоты Афродита родилась из морской пены у берегов Кипра (отсюда ее прозвания — Анадиомена, т. е. «появившаяся на поверхности моря», и «Киприда»). Ст. 29. — Ср.: «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня <...> проповедовать лето Господне благоприятное и день мщения Бога нашего, утешить всех сетующих» (Ис. 61:1–2).

Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, СС I, Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), ШЧ, Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), ВБП, Сонет серебряного века.

Автограф с вар. — на почтовой открытке, посланной из Порт-Саида 18 апреля 1913 г. О. Н. Высотской (архив семьи Высотских — Кишинев; факсимильное воспр.: Огонек. 1987. № 14. С. 21). Ст-ние предваряет текст: «Целую ручки и всегда вспоминаю, напишите в Порт-Саид в июле месяце куда привезти Вам леопардовую шкуру. Н. Гумилев».

Дат.: не позднее 18 апреля 1913 г. — по штемпелю на открытке О. Н. Высотской.

Р. Д. Тименчик, считающий, что Гумилев, в подходе к «арабской» теме начала 1910-х гг., занимался перебором экзотических вокабул, особенно выделяет это стихотворение, считая его почти «упражнением в буриме» (т. е. написанным на заданные экзотические рифмы) — см.: Тименчик Р. Д. Николай Гумилев и Восток // Памир. 1987. № 3. С. 125.

Высотская Ольга Николаевна (1885–1966) — близкая знакомая Гумилева в 1912–1913 гг., драматическая актриса, ученица Н. Н. Евреинова и В. Э. Мейерхольда. Ст. 1. — Кьянти — крепкое белое итальянское вино. Ст. 2. — Шерри-бренди — вишневый ликер. Ст. 3. — Эффенди — в Турции титул принцев, ученых, чиновников; в общем значении — господин, уважаемый человек. Ст. 4. — Левант — см. комментарий к № 4. Ст. 6. — Денди (от англ. dandy) — аристократ, светский щеголь. Ст. 8. — Дамаянти — см. комментарий к № 98. Ст. 10. — См. комментарий к № 61.

ЕЛПН. 1913. № 5.

ПС 1923, с вар., СС II, СП (Тб), опеч., СП (Тб) 2, опеч., БП, Изб (Кр), опеч., Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Кап 1991, СС (Р-т) II, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Русский путь, Изб 1997, ВБП, МП.

Копия автографа с вар. — Стружки.

Дат.: до мая 1913 г. — по времени публикации.

По наблюдению Дж. Доэрти, это — единственное из итальянских стихотворений Гумилева (не вошедшее в «Колчан»), «которое проявляет реакцию на Италию в личном плане. Подобным же образом Гумилев исключает из «Колчана» именно те стихи, в которых он непосредственно углубляется в итальянскую и римскую историю («Вилла Боргезе», «Тразименское озеро», «Флоренция») <...> Таким образом Гумилев подчеркивает свою причастность к итальянскому искусству и архитектуре, в ущерб исследованию итальянской и римской истории...» (Doherty J. The Acmeist Movement in Russian Poetry: Culture and the Word. Oxford, 1995. P. 222). Н. Домбр-Потоцки указывает, что последняя строфа ст-ния — «яркий пример отрицания Гумилевым доктрины первородного греха» (см. Dombre-Potocki N. L’Exotique et le merveilleux dans la poésie de Goumilev. Paris-Nanterre, 1971. P. 184. Неопубл. диссертация).

Палатин — один из семи холмов, на которых располагался Древний Рим. Ст. 15. — Элизиум — область греческого Аида (царства мертвых), где обитают праведники (другое название — Елисейские поля, Блаженные острова). В римской мифологии и литературе — блаженное место успокоения праведных душ, во многом отличное от христианского рая (эта традиция развита Ф. Ницше, см. гл. «На блаженных островах» в его философском романе «Так говорил Заратустра»). Гумилев контаминирует понятие Элизиума с понятием олимпийского обиталища богов. Ст. 16. — См. комментарий к № 102. Ст. 17–20. — Речь идет о христианской теодицее, представляющей рай как награду за победу над греховными соблазнами земной жизни.

Заветы. 1913. № 5, с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), Ст (М-В), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изд (XX век), Русский путь, ВБП, МП, Акме, Ст (Куйбышев), неправ. строфика, Русские поэты серебряного века.

Автограф с вар. — в архиве Лозинского.

Дат.: не позднее мая 1913 г. — по времени публикации.

В журнальной публикации ст-ние, вместе со ст-ниями Ахматовой, Городецкого, Зенкевича и Мандельштама, входило в подборку, иллюстрирующую статью А. С. Долинина «Акмеизм». Ст-ние дает возможность для сопоставления «итальянской» тематики у Блока («Стихи об Италии») и Гумилева: «...если у Блока... итальянская “пыль” — “всеевропейская”, то есть новая, буржуазная, то у Гумилева итальянская “грязь” — “античная”, то есть благородно-древняя. У Блока она вдобавок названа желтой <...>, у Гумилева же “грязь” — золотая, в полном соответствии с яркостью заката и блеском моря. Но главная разница — в интонации. У Блока здесь — раздраженная, у Гумилева и здесь и в остальных стихотворениях итальянского цикла — неизменно веселая» (Винокурова И. Жестокая, милая жизнь // Новый мир. 1990. № 5. С. 256). Н. А. Струве обращал внимание на рифму «закат — крылат» как на специфически «гумилевскую»: определение «крылатый» «принадлежит к излюбленным словам Гумилева и отражает одну из сторон его духа» (Струве Н. А. Последнее стихотворение Н. Гумилева // Вестник русского студенческого христианского движения. 1970. № 98. С. 65).

Ст. 4. — Гарпии — античные чудовища, птицы с женскими головами. Ст. 15. — Роза Сальватор (1615 — 1673) — итальянский художник, изучавший типы и нравы низов общества, эстетизировавший в своих произведениях «безобразное». Ст. 27. — Везувий — действующий вулкан на берегу Неаполитанского залива близ Неаполя. Ст. 31. — Лаццарони (итал.) — нищий, босяк.

Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, Изб (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ВБП, Акме, Душа любви.

Дат.: не позднее 24 апреля 1913 г. — по аналогии с датировкой ст-ний «итальянского» цикла, с учетом, что 24 апреля 1913 г. Гумилев уехал в Африку.

Перевод на англ. яз. («The Cathedral of Padua») — SW. P. 71.

Ст-ние основано на биографических реалиях: «Я прочел вслух понравившееся мне четверостишие из стихов Гумилева “Падуанский собор” <...> — Это я ему показала, — проговорила Ахматова, вспомнив их совместную итальянскую поездку» (Ардов М. Не «поэтесса». Поэт! Из бесед с Анной Ахматовой // Лит. газета. 1989. 4 янв. № 1). В рецензии на «Колчан» отмечалось: «Поэту свойственно мир внешний воспринимать не мыслью, не чувством, а ощущениями. Его “пять чувств” всегда в движении... Часто даже впечатление скорей духовное переживается поэтом чувственно. Так, в “Падуанском соборе” темное опьянение католицизмом дает впечатление нестерпимого томления чувств» (Тумповская М. М. «Колчан» Н. Гумилева // Аполлон. 1917. № 6–7. С. 63). М. Малин усматривает в этом ст-нии неприязнь Гумилева к пан-католицизму, связанному в сознании поэта со слишком чувственной жизнью (Maline M. Nicolas Gumilev, poète et critique acméiste. Bruxelles, 1964. P. 117). По мнению Ж. Нива, в этом ст-нии Гумилев хорошо прочувствовал «смесь силы, святости, чувственности и мистики, присущую итальянскому католицизму», и, возможно, его восприятие Падуанского собора «могло повлиять на мандельштамовское “Notre Dame”, написанное в том же году» (см.: Nivat G. L’Italie de Blok et celle de Gumilev // Revue des Études Slaves. 1982. № 54. P. 706–707).

Ст. 3. — В католических церквах таинство исповеди происходит в особых кабинках, разделенных перегородкой, так что священник, принимающий исповедь, не видит исповедующегося полностью, общаясь с ним через зарешеченное окошечко.

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

ПРП 1990, Соч III, Литературное обозрение. 1987. № 7, публ. А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика.

Автограф — архив Лозинского.

Дат.: конец 1912 г. — первая половина 1913 г. — по времени выхода альманаха «Орлы над пропастью» и сближению Игоря Северянина с акмеистами.

Ст-ние представляет собой акростих («Брюсов и Сологуб»).

Подробная характеристика отношений Гумилева и Игоря Северянина (наст. имя — И. В. Лотарев; 1887–1941) дана В. А. Кошелевым в работе «Гумилев и “северянинщина”. Две маски» (Русская литература. 1993. № 1. С. 165–170). Ст. 9. — Имеется в виду кн.: Орлы над пропастью: Предзимний альманах. Изд. «Петербургский глашатай», 1912. В рецензии на это издание Гумилев писал: «Альманах “Орлы над пропастью” является последним выступлением группы эго-футуристов. <...> Рассмотрим творчество адептов этого нового направления. Федор Сологуб, которым открывается альманах, дал самое дурное из всех своих стихотворений. Валерий Брюсов, в сонете “Игорю Северянину”, предсказывает этому последнему: “И скоро у ног своих весь мир увидишь ты!” Сам Игорь Северянин находит, что “пора популярить изыски <...> огимнив эксцесс в вирэле!” <...> Кроме того, на обложке напечатаны стихотворения еще четырех поэтов. Обо всех можно сказать одно: вульгарность и безграмотность переносимы лишь тогда, когда они не мнят себя утонченностью и гениальностью» (ПРП 1990. С. 164).

ЕЛПН. 1914. № 11, с вар., без указания даты и места написания, Колчан.

Колчан 1923, ИС 1943, СС 1947 II, дефектн. публ., Изб 1959, СС I, Ст 1989, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Колчан (Р-т), ШЧ, Кап 1991, СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), СП (К), Круг чтения, Ст (Яр), Русский путь, Изб (XX век), ЧН 1995, ВБП, МП, Акме, Русская литература XX века. Дооктябрьский период: Хрестоматия. Л., 1991.

Дат.: с 24 апреля по сентябрь 1913 г. — по датировке Гумилева; время его пребывания в Африке.

М. М. Тумповская иллюстрировала данным ст-нием «лучшее, что <...> мы найдем в поэзии Гумилева <...> Предел духовной мужественности, какое-то большое спокойствие, порождение большой тревоги, движение, успокоенное в другом движении, расплавленный металл, застывший в другом металле» (Тумповская М. М. «Колчан» Н. Гумилева // Аполлон. 1917. № 6–7. С. 68). В советском литературоведении ст-ние приводилось как иллюстрация «империалистического» характера гумилевского творчества: «В этом стихотворении мы видим циничное прославление колониальной, захватнической политики. Гумилев сознательно и открыто выступает в роли колонизатора, прикрывающего свою низкую цель “золотым нательным крестом”» (Волков А. А. Поэзия русского империализма. М., 1935. С. 132). А. И. Павловский, признавая присутствие в ст-нии «киплинговских мотивов» (перекличка «Африканской ночи» со ст-нием Киплинга «Бремя белых») в то же время пишет об оригинальной трактовке данной тематики у Гумилева (см.: Павловский А. И. «И терн сопутствует венцу...» // Кап 1991. С. 13–14); А. Б. Давидсон отметил преодоление Гумилевым «романтической настроенности» при трактовке африканских (экзотических) тем (см.: Давидсон А. Б. Муза Странствий Николая Гумилева. М., 1992. С. 223). «Сильные ощущения одной из его восточноафриканских ночей передаются в стихотворении, написанном в 1913 г. (во время, или после его последней африканской экспедиции). Его борьба с “неизвестным племенем” описывается как столкновение между двумя богами и соответствующими им символами (символ “черного бога” является “черным камнем”, что подчеркивается необычной неточной рифмой: камень — узнаем...)» (Ivanov Vjaceslav Vs. Two Images of Africa in Russian Literature of the Beginning of the Twentieth Century: «Ka» by Chlebnikov and Gumilev’s African Poems // Russian Literature. 1991. № 29. P. 417). Р. Матло писал еще конкретнее: «...в ст-нии “Африканская ночь” Гумилев видит конфликт между христианами и мусульманами, а не между европейцами и туземцами» (Matlaw R. Gumilev, Rimbaud, and Africa: Acmeism and the Exotic // Actes du VI-e Congrès de l’Association Internationale de Littérature Comparée. Stuttgart, 1975. P. 655). Отказываясь от мнения о «духовном возрождении» Гумилева в начале мировой войны и считая религиозно-патриотическую образность его военных стихов настолько же данью литературной традиции, насколько выражением личных эмоций, Е. Русинко находит точно такую же религиозную и риторическую тональность в более ранней «Африканской ночи» при описании войны в джунглях между белыми колонизаторами и туземцами (см.: Rusinko E. The Theme of War in the Works of Gumilev // Slavic and East European Journal. 1977. № 21. P. 207).

Ст. 7. — Для народов, населяющих юго-запад Эфиопии (Сидамо), в период кушитских культур (до II тысячелетия до н. э.) было характерно поклонение камням (каменным стеллам со схематическими изображениями человека и символическими знаками); остатки этих древнейших верований сохранились до наших дней. Ст. 17. — Уэби — река Уойб (Веби-Джестро).

Колчан, с вар., Нива. 1918. № 19.

Колчан 1923, вар. 1915, СС I, вар. 1915, Ст 1988, вар. 1915, СП (Волг), вар. 1915, СП (Тб), вар. 1915, СП (Тб) 2, вар. 1915, Ст (Пол), вар. 1915, БП, вар. 1915, СП (Феникс), вар. 1915, Изб (Кр), вар. 1915, Ст ПРП (ЗК), вар. 1915, Ст ПРП, вар. 1915, ОС 1989, вар. 1915, Изб (М), вар. 1915, Ст (XX век), вар. 1915, Колчан (Р-т), вар. 1915, Кап 1991, вар. 1915, СС (Р-т) I, вар. 1915, Изб (Х), вар. 1915, Соч I, вар. 1915, СПП, вар. 1915, СП (Ир), вар. 1915, СП (К), вар. 1915, Круг чтения, вар. 1915, Ст (Яр), вар. 1915, Изб (XX век), вар. 1915, Изб 1997, вар. 1915, ВБП, вар. 1915, Душа любви, вар. 1915.

Автограф 1 с вар. — в собрании С. И. Умова: опубл. М. Д. Эльзоном (Н. Гумилев и русский Парнас. С. 104–105). На автографе пометка Гумилева: «Александрия, 3 сентября 13». Копия автографа 2 с вар. — Стружки.

Дат.: 3 сентября 1913 г. — по дате на автографе.

В. К. Лукницкая приводит свидетельство Ахматовой, записанное П. Н. Лукницким, что ст. 13–16 — автобиографичны; речь идет об усадьбе в Поповке («два дома, флигель, пруд и парк, обрамленный хвойным лесом»), которая принадлежала Гумилевым в 1890–1900 гг. (см.: Жизнь поэта. С. 18).

Ю. Н. Верховский видел в ст-нии «новую ноту душевности», которая «после чтения Данта и слов о левантских розах <...> вызывает в воспоминании <...> целый мир — лучезарный, недоступный обидам повседневности» (Верховский. С. 119). По мнению О. А. Мочаловой, в этом ст-нии Гумилева раскрывается его «скрытый душевный фон» (Жизнь Николая Гумилева. С. 116). М. Д. Эльзон высказал предположение, что ст-ние, состоявшее вначале из трех строф, было воспринято Гумилевым при подготовке «Колчана» незаконченным и были дописаны еще две строфы; в работе М. Д. Эльзона приводится мнение по этому вопросу В. С. Баевского: «Стихотворения из трех катренов для Гумилева нетипичны <...> Поэтому Гумилев дописал восемь стихов и ввел противопоставление: Данту и Леванту он противопоставил Эврипида и афинских парней <...> Находит объяснение и <...> особенность ритма <...>: все стихи начинаются с ударного слога или одного безударного, а последние два — с двух безударных слогов. Когда Гумилев вводил противопоставление в лексике, он ввел противопоставление и в ритмике» (Эльзон М. Д. Новонайденные тексты Н. С. Гумилева // Н. Гумилев и русский Парнас. С. 104–105). В. С. Баевский обращает внимание на то, что в данном ст-нии Гумилев употребляет ассонанс — ночью: зимою — редкий случай в его поэзии (см.: Исследования и материалы... С. 90).

Ст. 1. — Реминисценция из ст-ния В. Я. Брюсова «Как царство белого снега...» (1896), ср.: «Какая странная нега // В мире холодного сна!» Ст. 19–20. — При жизни Эврипида афиняне неоднократно демонстрировали свое негативное отношение к попыткам драматурга реформировать традиционное трагедийное действо; творчество Эврипида знаменовало собой переход от «мистериальной» трагедии к трагедии психологической, близкой современным драматическим произведениям. Многочисленные выпады против Эврипида — «убийцы трагедии» — имеются в произведениях Ф. Ницше.

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу 1.

ПС 1922, ПС 1923, СС II, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Ст (М-В), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) II, ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), ЛиВ, Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Ст 1995, Душа любви.

Автограф 1 — в РГАЛИ (Ф. 147. Оп. 1. № 4. Л. 15). Автограф 2 — список рукой Ахматовой с правкой Гумилева, вместе со ст-ниями № 111 и 112 — в архиве Лозинского. В ст. 19 вместо «пылали» ранее было «играли». Копия автографа 3 с вар. — Стружки.

Дат.: не позднее 29 октября 1913 г. — по свидетельству А. А. Конге в письме к Б. А. Садовскому от 3 ноября 1913 г.

Ст-ние вместе со ст-ниями «Ночью», «Леонард» (№ 110 и 111) предназначалось к публикации в № 8 журнала «Гиперборей»; публикация не состоялась.

Ст-ние было прочитано Гумилевым на «Вечере современной поэзии» в кабаре «Бродячая собака» 29 октября 1913 г. А. А. Конге в письме к Б. А. Садовскому от 3 ноября 1913 г. сообщает, что адресатом ст-ния явилась М. С. Шагинян. А. А. Конге, бывший также поклонником поэтессы, счел стихи Гумилева «наглыми» и на том же вечере прочитал «ответный» экспромт:

«Гумилев настолько обалдел, что сам аплодировал мне, и настолько, по-видимому, струсил, что весь вечер не подошел к Мариэтте», — завершал повествование А. А. Конге (РГАЛИ. Ф. 464. Оп. 1. Ед. хр. 73. Цит. по: Соч I. С. 566).

Ст. 17–18. — Две горы, называемые «Груди царицы Савской», расположенные посреди пустыни, упоминаются в романе Р. Хаггарда «Копи царя Соломона».

При жизни не публиковалось. Печ. по: ПС 1923.

ПС 1923, СС II, БП, Кап 1991, вар. автографа 1, СС (Р-т) II, Соч I, вар. автографа 1, СПП, вар. автографа 1, Круг чтения, ВБП, вар. автографа 1, МП, вар. автографа 1, Душа любви.

Автограф 1 с вар. (список рукой Ахматовой с правкой Гумилева, вместе со ст-ниями № 110 и № 112) в архиве Лозинского. В ст. 19 вместо «бесстыдная» ранее было «ленивая». Копия автографа 2 с вар. — Стружки.

Дат.: не позднее декабря 1913 г. — по датировке ст-ний № 109 и 111.

Ст-ние, вместе со ст-ниями «К***», «Леонард» (№ 109 и 111), предназначалось к публикации в № 8 журнала «Гиперборей»; публикация не состоялась.

Тематически ст-ние близко ст-нию «Разговор» (см. № 115). Ср. с воспоминаниями И. В. Одоевцевой: «Гумилев действительно стыдился не только своей доброты, но и своей слабости. От природы у него было слабое здоровье и довольно слабая воля. Но в этом он не сознавался никому, даже себе.

— Я никогда не устаю, — уверял он. — Никогда.

Но стоило ему вернуться домой, как он надевал войлочные туфли и садился в кресло бледный, в полном изнеможении. Этого не полагалось замечать, нельзя было задавать ему вопроса:

— Что с вами? Вам нехорошо?

...Длились такие припадки слабости всего несколько минут. Он вставал, отряхивался, как пудель, вылезший из воды, и как ни в чем не бывало продолжал разговор, оборвавшийся его полуобморочным молчанием» (Одоевцева И. В. На берегах Невы. М., 1988. С. 79). Сопоставление этого ст-ния со ст-нием Ахматовой «Вижу, вижу лунный лик...» см.: Тименчик Р. Д. Заметки об акмеизме // Russian Literature. 1974. № 7–8. P. 41.

Гиперборей. 1913. № 9–10, нояб.-дек., с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), Колчан (Р-т), Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), Русский путь, ОЧ, ВБП.

Автограф (список рукой Ахматовой, вместе со ст-ниями № 109 и № 110, выправленными рукой Гумилева) — в архиве Лозинского.

Дат.: не позднее декабря 1913 г. — по времени публикации.

Ст-ние вместе со ст-ниями К***, «Ночью» (№ 109 и № 110) ранее предназначалось к публикации в № 8 журнала «Гиперборей»; из этой подборки оно единственное перешло в последний, сдвоенный выпуск журнала за 1913 г. Подробный разбор ст-ния помещен в работе С. Л. Слободнюка «Русская литература начала XX века и традиции древнего гностицизма» (СПб.; Магнитогорск, 1994. С. 84–86).

Леонард — в средневековой традиции имя дьявола — предводителя шабаша. Ст. 17–24. — Отказ от инкубата (совокупления с женщиной) характерен для демона, принадлежащего к высшим чинам сатанинской иерархии (см.: Шпренгер Я., Инсисторис Г. Молот ведьм. М., 1932. С. 114). Ст. 25–32. — Описание обстановки шабаша: ночь, горы, полусонное состояние невольного свидетеля. Лев, орел, телец и человек трактуются не только как символы евангелистов, но и обладают глубинной мистериальной хтонической символикой в архаических культах; в данном случае, актуализация этой символики оправдана, если вспомнить, что важнейшим элементом черной мессы было пародирование символики и обрядности христианства. Можно предположить, что одним из источников ст-ния был роман В. Я. Брюсова «Огненный ангел».

Нива. 1913. № 46. 16 ноября.

СС II, опеч., СП (Тб), опеч., СП (Тб) 2, опеч., БП, вар. авт. 2, Ст ПРП (ЗК), опеч., Ст ПРП, опеч., Ст (М-В), неправ. публ.: вар. авт. 2 с загл., СС (Р-т) II, опеч., ОС 1991, вар. авт. 2, СП (Ир), опеч., ЧК, вар. авт. 2, Круг чтения, Изб (XX век), ВБП, МП, с вар. авт. 2, Русский сонет 1987, опеч., Сонет серебряного века, вар. авт. 2.

Автограф 1 с вар. в собрании П. С. Романова (фотокопия в журнале «Наше Наследие» (1988. № 1. С. 81)). Автограф 2 с вар. (верстка Колчана с правкой Гумилева) — в архиве М. Л. Лозинского. В автографе 2 ст-ние перечеркнуто Гумилевым. Копия автографа 3 с вар. — Стружки.

Дат.: не позднее ноября 1913 г. — по времени публикации.

Сюжет ст-ния восходит к трагедии В. Шекспира «Отелло».

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Соч I, Даугава. 1987. № 6, публ. Р. Д. Тименчика, Русская литература. 1988. № 2.

Автограф — в ИРЛИ (Ф. 649. Оп. 2. Ед. хр. 13. Л. 31). Там же приписка П. П. Потемкина (Л. 32):

Дат.: 25 ноября 1913 г. — по датировке Р. Д. Тименчика.

Об истории создания ст-ния см. материалы, помещенные в статье К. М. Азадовского и Р. Д. Тименчика (Русская литература. 1988. № 2. С. 181).

Верхарен — Верхарн Эмиль (1855–1916), бельгийский поэт и драматург; прием в честь приезда Верхарна в Петербург (где среди прочих присутствовали Фидлер и Гумилев) состоялся 25 ноября 1913 г. в «Отель де Франс». «Интерес Гумилева к Верхарну вполне понятен: он еще в 1908 году посвятил ему статью (в связи с изданием на русском языке в переводе Эллиса драмы Верхарна “Монастырь”)» (Указ. соч. С. 181).

Современник. 1913. № 12, с вар., Россия в родных песнях. Пг., 1914, с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, Изб 1986, Ст 1986, Изб (Огонек), Ст 1988, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Колчан (Р-т), ШЧ, Изб (Слов), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), ОЧ, Ст 1995, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, Ст (Куйбышев), Душа любви, Серебряный век русской поэзии.

Автограф — в ИРЛИ (Ф. 289. Оп. 7. Ед. хр. 13. Л. 1–2).

Дат.: не позднее декабря 1913 г. — по времени публикации.

Ю. Н. Верховский отметил в этом ст-нии способность Гумилева к «проникновению в душевное человеческое и в самую душу вещей; способ изображения и средство изобразительности — рядом со словесной живописью и лепкой — освобождение и гармонизация того внутренне-музыкального, чем вместе с душой поэта дышит и живет изображаемое. И в такую поэзию уже не только всматриваешься со стороны, чтобы полюбоваться ею; она начинает вовлекать в себя и, преломляясь, будить отзвук себе, тоже изнутри» (Верховский. С. 120–121. Курсив автора. — Ред.). Данное ст-ние традиционно рассматривается как воплощение Гумилевым «русской темы». «Русь для Гумилева — таинственно, пламенно и безусловно верующая, “волшебница суровая”... Не думайте, впрочем, что Гумилев не видит с ироничной зоркостью и смешного в русских усадьбах <...> Поставь Гумилев на полку рядом с Руссо сочинения Карамзина или Пушкина, правдоподобие пострадало бы: старосветские помещики до подлинной культуры еще не доросли» (Оцуп Н. А. Н. С. Гумилев // Изб 1959. С. 27). Упоминание о «бароне Брамбеусе и Руссо» на книжной полке (вкупе с дуэльными пистолетами) — отсылает к реально существовавшим деталям интерьера слепневской усадьбы Львовых, о чем свидетельствует Ахматова: «Над диваном висел небольшой портрет Николая I... В шкафу остатки старой библиотеки, даже “Северные цветы”, и барон Брамбеус, и Руссо» (Ахматова А. А. Слепнево // Ахматова А. А. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1987. С. 246). Р. Д. Тименчик видит в ахматовских стихах «Тот август как желтое пламя...» и «Широко распахнуты ворота...» реминисценции из данного ст-ния Гумилева (см.: Тименчик Р. Д. Храм премудрости Бога: стихотворение Анны Ахматовой «Широко распахнуты ворота...» // Slavica Hierosolymitana. Vol. V–VI. Jerusalem, 1981. P. 302). «...Заметно <...> гоголевское влияние в “Старых усадьбах”, — пишет Л. Аллен. — Наряду с пышным восхвалением мощи тропической <...> природы, которое продолжает до известной степени кавказскую традицию Пушкина и Лермонтова, у Гумилева встречается цикл стихотворений, посвященных нежно-стыдливому и любовно сдержанному изображению русской провинции. Его Россия страшна своей покорностью судьбе. Впрочем, за этим кажущимся беспрекословным смирением таится горячее стремление к ирреальной, волшебной жизни. Гумилевская Россия ищет желанный исход в колдовстве или блаженстве» (Аллен Л. Н. С. Гумилев и отечественная литературная преемственность // Russian Literature and History. Jerusalem, 1989. P. 82). «Стихов о России, о времени, в какое выпало жить, у Гумилева так мало, что это способно озадачить. Да и те, что есть <...> при всей точности в деталях <...> видятся скорее легендами, “снами” о России, нежели родом лирического исследования или свидетельством очевидца», — замечает С. Чупринин (ОС 1989. С. 11). «Есть у него лишь мельком проскользнувшее упоминание о “таинственной Руси”, но это, вероятно, не более чем отзвук “бездомной Руси” того же Клюева или Ремизова, да и то скорее всего воспринятый через посредничество А. Блока», — продолжал тему «влияний» А. И. Михайлов (см.: Михайлов А. И. Николай Гумилев и Николай Клюев // Исследования и материалы. С. 67). «Я лично не согласен, что от стихов на “русские” темы в “Колчане” отдает Блоком или Белым. Голос Блока, пожалуй, слышен в предпоследней строфе “Старых усадеб”, но это только одна строфа из двенадцати, а в остальных нет ничего ни от блоковских взволнованных лирических раздумий о России, ни даже от ранних стилизаций Белого», — уточнял Г. П. Струве (СС II. С. XXIII–XXIV).

«Гумилев, в отличие от Блока, Клюева, Есенина, впервые ощутил само понятие России, Родины, Отечества на фронте, и расставаться со своим представлением о России <...> не желал <...> Он обращал свой взор к стародедовской, провинциальной России, где вся атмосфера российской провинции овеяна духом безмятежности и сонного покоя» (Куняев С. На полях, омоченных в крови... // Слово. Вып. 1. М., 1989. С. 308). «Того, чего больше всего боялись, чего не хотели, и все-таки обнаруживали в России символисты — ее стремительное “обуржуазивание”, особенно явственное в больших городах <...> как раз <...> не видит Гумилев. <...> В гумилевской России — одни только “тихие углы”, где идет, или, вернее, стоит, неподвижная, тусклая жизнь» (Винокурова И. Жестокая, милая жизнь... // Новый мир. 1990. № 5. С. 265). Это утверждение опровергает А. В. Бронгулеев: «Да, поэт писал о скучной, томной и не золотой старине. Но <...> он был бесконечно близок к этой старине, великолепно ее чувствовал и, конечно, любил. Стремясь к чужим небесам, с душой, наполненной виденьями иноземных панорам, он отлично знал, что всеми своими корнями накрепко привязан к таким, как его Слепнево, русским дворянским гнездам, к их быту, их духу, их высокой культуре...» (Неделя. 1990. № 23 (1575)).

«На тверской земле Н. С. Гумилев знакомится и с местными обычаями, которые ему также кажутся странными и древними <цит. ст. 13–16. — Ред.>. В данном стихотворении нашла отражение старинная местная традиция. Ежегодно в день святых апостолов Петра и Павла — 30 июня по старому стилю в Бежецк из Николаевской Теребенской пустыни, что находилась в 50 километрах к северо-востоку от города по реке Мологе, монахи привозили чудотворную икону “Святителя и Чудотворца Николая Мирликийского” на большой красивой лодке, украшенной государственными знаками. Все жители города с хоругвями выходили ее встречать, затем совершали крестный ход вокруг Бежецка и ставили икону в Воскресенский собор. Восемь дней ее носили по домам, и эти дни в городе считались праздничными — открывалась праздничная Петровская ярмарка, которая продолжалась неделю <...>.

Икона “Святителя и Чудотворца Николая” впервые была обнаружена в 1492 году на земле, принадлежавшей бежецкому боярину Обрезкову. В 1654 году чудотворный образ впервые был привезен в Бежецк, и жители города были спасены от “смертельной язвы”, которая безжалостно уничтожала людей в соседних городах и селеньях. С той поры каждое лето эта икона стала путешествовать в верховье Мологи. Ее, вероятно, видел и Н. С. Гумилев, тем более что святой Николай является его небесным покровителем.

Поэт замечает, что население края чрезвычайно религиозно, чтит православных святых, молится перед образами и в то же время верит в другую, таинственную и скрытую силу. Он видит следы более древней религии, которая тоже имеет власть над людьми <цит. ст. 17–20. — Ред.>. Знаменья — это и есть проявление сверхъестественных знаков власти древних божеств. Им некоторые люди верят <цит. 31–32. — Ред.>» (см.: Сенин С. И. Таинственная Русь Николая Гумилева // Гумилевы и Бежецкий край: По материалам научно-практической конференции, прошедшей в Бежецке 8–9 ноября 1995 года. Бежецк, 1996. С. 25–26).

Ст. 45. — Амулет — вещь, защищающая от злых сил, обладающая магическим действием. Ст. 46. — Фортуна — богиня случая и судьбы у древних римлян; колесо — ее атрибут, означающий непостоянство. Ст. 48. — Барон Брамбеус — Сенковский Осип Иванович (1800–1858), редактор-издатель журнала «Библиотека для чтения», автор, поставлявший в журнал львиную долю материалов. Возможно, имеется в виду и конкретная книга Сенковского «Фантастические повести и рассказы барона Брамбеуса» (1840), пользовавшаяся популярностью у читателей 40-х гг. XIX в.

Современник. 1913. № 12, с вар., Колчан.

Колчан 1923, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Колчан (Р-т), Ст (М-В), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Русский путь, Изб (XX век), ОЧ, ЧН 1995, ВБП, Ст (Куйбышев), Душа любви.

Автограф — в архиве Лозинского.

Дат.: не позднее декабря 1913 г. — по времени публикации.

По характеристике Ю. П. Анненкова, это ст-ние из тех, «которые наиболее далеки от классицизма и раскрывают затаенную сущность поэта» (Жизнь Николая Гумилева. С. 151–150). В современных интерпретациях ст-ние выступает как своего рода «знак» перерастания «экзотической» темы в гумилевском творчестве в чисто-«лирическую», философскую (см.: Аллен Л. «Заблудившийся трамвай» Н. С. Гумилева // Аллен Л. Этюды о русской литературе. Л., 1989. С. 121).

В. Л. Полушин трактует идею «главенства души над телом» как объединяющую для цикла «итальянских» ст-ний, отводя, таким образом, «Разговору» циклообразующую функцию (ЗС. С. 24). «Поэт развивает свою оригинальную концепцию личности, вскрывая механику “расщепления” человека на физические, психические и духовные ипостаси и механику последующей их персонификации. “Бесноватая душа” и “угрюмое тело”, которое “влачится” за своей напарницей — это неразделимые “характеры” (“Разговор”, 1912). Эта образная механика была, похоже, позаимствована Заболоцким (“Прохожий”, 1948)», — пишет И. Делич (История русской литературы. XX век: Серебряный век. М., 1995. С. 500). В. Крейд видит в ст-нии проявление «ролевой лирики», проча на место лирического героя — Г. В. Иванова: «в основе (ст-ния. — Ред.) видится чей-то портрет, не обобщенный, а конкретный и индивидуальный <...> Посвящение Г. Иванову открыто называет этого человека» (Крейд В. Петербургский период Георгия Иванова. Tenafly, New Jersey. С. 67; следует указать, что аргументация предлагаемой В. Крейдом датировки ст-ния неубедительна, ибо не учитывает... дату первой публикации). В. С. Баевский обратил внимание на «неточные рифмы в начале текста», на «лексику и образность», которые, по мнению исследователя, «больше напоминают раннего Пастернака, чем Гумилева» (Баевский В. С. Николай Гумилев — мастер стиха // Исследования и материалы. С. 91).

Тематически ст-ние апеллирует к средневековой литературной традиции, культивировавшей форму диалога «души» и «тела», см., напр., произведения Ф. Вийона. Иванов Георгий Владимирович (1894–1958) — поэт-акмеист, участник «Цеха поэтов», в 1913 г. — завсегдатай кабаре «Бродячая собака».

Ст. 34. — Имеются в виду Елисейские поля (см. комментарий к № 103).

Ст-ние восстановлено по памяти Ахматовой (СП (Тб). С. 20).

Дат.: май 1910 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 113).

Ст. 6. — Имеется в виду возвращение Наполеона из Египта 11 октября 1799 г.

Ст-ние восстановлено по памяти Ахматовой (СП (Тб). С. 20).

Дат.: май 1910 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 113).

Ст. 1. — В битве под Аустерлицем 20 ноября 1805 г. русско-австрийские войска были наголову разбиты армией Наполеона I. В битве принимал участие прапрадед Гумилева — Яков Алексеевич Викторов (1780–1872), был тяжело ранен и остался жив только благодаря самоотверженности своего денщика Павлюка. После ранения Я. А. Викторов безвыездно жил в родовом имении в селе Викторовка Курской губернии.

Ст-ние восстановлено по памяти В. А. Неведомской (Жизнь Николая Гумилева. С. 83).

Дат.: осень 1912 г. — по датировке Неведомской (Там же. С. 82).

При жизни не публиковалось. Печатается по копии автографа.

Данный «мадригал» является переделанным «к случаю» текстом гумилевского перевода ст-ния «Кармен» Т. Готье. В этом качестве ст-ние ранее не публиковалось, упоминаний о нем не обнаружено, за исключением туманного упоминания о некоей «Кармен» и «красном перце» в рассказе О. Н. Гильдебрандт-Арбениной о встрече и беседе с Гумилевым в 1916 г. (см.: Гильдебрандт-Арбенина О. Н. Гумилев // Исследования и материалы. С. 431). Список с автографа данного ст-ния был найден С. И. Сениным в домашнем архиве Кузьминых-Караваевых. Список представляет собой машинопись текста с обозначением автора — «Николай Степанович Гумилев». По словам владелицы архива, Е. Б. Кондрашовой, автограф ст-ния был подарен приемной дочери В. Д. Кузьмина-Караваева — Марии Карловне Шмидт. По утверждению А. Д. Бушей, знавшей М. К. Шмидт до 1917 года (затем судьба ее неизвестна), она была не очень красивой, имела смуглое лицо, черные волосы; была старше детей В. Д. Кузьмина-Караваева; в Борисовке, где в 1909–1912 гг. М. К. Шмидт встречалась с Гумилевым, она помогала супруге В. Д. Кузьмина-Караваева вести хозяйство. Характер ее отношений с Гумилевым и повод для написания ст-ния неизвестны. Согласно сведеньям, сообщенным С. И. Сенину, подлинник автографа ст-ния многие годы хранился в семье среднего сына В. Д. Кузьмина-Караваева — Бориса Владимировича, известного в 30-е годы врача-гомеопата. В конце 1941 г. Б. В. Кузьмин-Караваев был арестован, архивные документы (и в их числе — автограф Гумилева) были конфискованы. Копия автографа снята в 1920-е — 1930-е гг. Текст и сопутствующая информация представлены для публикации в настоящем издании С. И. Сениным.

Ст-ние было скопировано П. Н. Лукницким в архиве Ахматовой в 1920–1930-х гг. Автографов, публикаций, упоминаний данного ст-ния в биографических свидетельствах о Гумилеве не обнаружено. Ст-ние было опубликовано В. К. Лукницкой (СП (Тб) и СП (Тб) 2), затем воспроизведено: Соч I и Душа любви. При жизни не публиковалось. Печ. по списку П. Н. Лукницкого (ИРЛИ).

Дат. по содержанию: 1912 г.

Ст. 7–8. — Архитектурные символы Венеции — колонна св. Марка и часы в виде гигантов. Ст. 9–10. — Имеется в виду венецианский Собор Св. Марка, соединяющий в своей архитектуре византийский и романский стили.

Ст-ние было скопировано П. Н. Лукницким в архиве Ахматовой в 1920–1930-х гг. Автографов, публикаций, упоминаний данного ст-ния в биографических свидетельствах о Гумилеве не обнаружено. Ст-ние было опубликовано В. К. Лукницкой (СП (Тб) и СП (Тб) 2), затем воспроизведено: Соч I и Душа любви. При жизни не публиковалось. Печ. по списку П. Н. Лукницкого (ИРЛИ). Дат. по содержанию: 1912–1913 гг.