Полное собрание стихотворений

Мир утопал во мгле глубокой,

В цепях метался и стонал,

И лишь вдали звездой далекой

Отрадный свет во тьме сверкал.

Тот свет – надежда искупленья,

И жадно ожидал народ,

Когда великий вождь спасенья

Свой светоч над землей зажжет.

И он пришел, Христос-спаситель,

Он жил с людьми, он их учил,

И что ж – божественный учитель

[Людьми слепыми распят был.

Мир жаждал…]

Алым блеском заря разгорается

     На лазури небес;

Звонко песнь соловья разливается,

     Призадумался лес.

Ярко вспыхнула звездочка ясная

     Высоко над землей

И капризно мерцает прекрасная

     В вышине голубой.

На холме, над рекою, играющей

     Серебристой струей,

Барский домик, как гриб вырастающий,

     Весь окутан листвой.

В светлых окнах заря золотистая,

     Отражаясь, горит,

И откуда-то песнь серебристая,

     Не смолкая, звенит.

И внимает ей лес очарованный,

     Полный летнею мглой,

И недвижно стоит заколдованный

     Над зеркальной рекой.

Где же скрылась певунья счастливая?

     Вон, смотрите, в кустах.

Чуть головка видна шаловливая

     В бледно-синих цветах.

Улыбается личико нежное,

     Песня льется звучней;

Упадают на плечико снежное

     Волны русых кудрей.

На щеках, как заря, разгорается

     Блеск румянца живой,

В мягких складках с плеча извивается

     Сарафан голубой.

Взгляд яснее лазури, сверкающей

     В заходящих лучах,

И улыбки огонь вызывающий

     На веселых устах.

[Песня звонкой волной разливается,

     Юной силой кипит,

Эхом леса вдали повторяется,

     Над рекою звенит.

Чу, замолкла певунья! Нахмурилась;

     Гаснет пламя очей…

Не о доле ль девичьей задумалась,

     Трудной доле своей?

Есть о чем призадуматься,

     Мать – зарыта землей…]

Вот он: взгляни – безобразный, худой,

     Платье в лохмотьях на нем,

Тихо бредет он пугливой стопой,

     Робко глядит он кругом…

Куда уйти от размышленья,

Куда бежать от дум больных,

От слов людского сожаленья,

От слез и радостей людских?

Мне душен мир… Свободы, света!

Я изнемог… Я утомлен!

Напрасный крик: ни вам ответа…

Друзья, близка моя могила,

Окончен безотрадный путь –

И с каждым днем и жизнь и сила

Больную покидают грудь.

Ударит грозный час разлуки…

Прощай, мелькнувший мир любви и наслаждений,

Исчезнул ты, как сон, навеянный мечтой,

И вновь душа полна безжалостных сомнений

[И грустный взор горит] непрошеной слезой.

Осмеяны судьбой надежды и желанья…

Поэзия! Святое слово –

Но где поэзия у нас?

Наш Аполлон давно сурово

Ушел на гордый свой Парнас.

Была пора – святые звуки

Нас жгли восторгом и огнем…

К чему мне шум похвал <и> гром рукоплесканий,

Когда никто из них всем чувством и душой

Не пережил со мной былых моих страданий

И не измучился житейской пустотой…

Я безумно рыдал, – как дитя я рыдал

   В трудный час неизбежной разлуки,

И холодные руки твои целовал,

   И ломал свои бледные руки…

И тебя схоронили… И крест над тобой

   Покривился, и пышные розы

На могиле твоей заглушило травой…

Постой, говорил он, моя дорогая,

   Постой, не целуй, не ласкай!

Измучился ум мой, в потемках блуждая,

   И сердце полно через край.

Так жить не могу я…

Я верю: ты велик! – Велик не потому,

Что благ и вездесущ и создал человека,

Что страшен чувству ты и странен ты уму,

Что был от века – ты и будешь ты до века;

Я в том готов твое величие признать,

Что этот мир, с его комедией и драмой,

Ты смог из ничего божественно создать…

Случай свел нас и случай опять разведет.

   Мы пойдем по различным дорогам:

Вы – к отраде и горю семейных забот,

   Я – к казенной больнице и дрогам.

Вновь уж наши пути не сойдутся – ни тут,

   В этой жизни, с ее мишурою,

Ни на небе, где рая блаженный приют

   Не откроет дверей предо мною.

О, я слишком был честен, чтоб верить в того…

Гор больше нет. Открытый кругозор

В лучах зари торжественно сияет,

И только там, за мной, залитый блеском бор

С гранитной вышины привет мне посылает.

Прощай, Кавказ! Прощай до нового свиданья,

Когда на грудь твою я вновь вернусь больной

Из мира пошлых дум и пошлого страданья…

Без разрешенья и цензуры

За данью смеха и похвал

На скользкий путь литературы

Вступает юный наш журнал

И вместо сладкозвучной лиры…

Я так долго напрасно молил о любви,

   Грудь мою так измучили грозы,

Что теперь даже самые грезы мои

   Всё больные какие-то грезы!

Не гонись за высотой призванья,

Не ищи заметного пути –

Верь, везде, где только есть страданья,

Честный труд немудрено найти.

Живи – говорили мне звезды ночные,

И яркое солнце, и лес, и ручей,

Живи – мне шептали цветы полевые…

Долой с чела венец лавровый, –

Сорви и брось его к ногам:

Терн обагренный, терн суровый

Один идет к твоим чертам.

Оставь же лавр мечу…

Я встретил Новый год один… Передо мною

Не искрился бокал сверкающим вином,

Лишь думы прежние, с знакомой мне тоскою,

Как старые друзья, без зова, всей семьею

Нахлынули ко мне с злорадным торжеством…

Во мраке жизненном, под жизненной грозою,

Когда, потерянный, я робко замолчал,

О милый брат, какой нежданной теплотою,

Какой отрадой мне привет твой прозвучал!

[Не часто на пути светило мне участье,

И не из роз венок ношу я на челе.

И тем дороже мне, тем необъятней счастье

С душою родственной сойтись в томящей мгле.]

Я вам пишу, хотя тревожные сомненья

Мешают мне писать… Я вам пишу больной,

В горячечном жару больного вдохновенья,

В порыве горького, слепого озлобленья,

С челом пылающим и трепетной рукой.

Я знаю, что ничем не заслужил я права

Вам так писать.

Откуда вы, старинные друзья,

   Святые слезы упованья?

Как жадно вас ждала душа моя

   В года сомненья и страданья!

Ты прав: печальны наши звуки,

В них стон и вопль, в них желчь и яд,

В них диссонансы тяжкой муки

И грозы тайные звучат.

Они не увлекут с собою

Из мира мрака и цепей…

И музе молвил я: приди и выручай.

Приди, чтоб что-нибудь осталось бы мне в мире,

Чтоб хоть в тебе, мой друг, и в позабытой лире

Я б отыскал на миг обетованный край.

Нет-нет – и охватит весенней истомой,

И голос какой-то, чужой, но знакомый,

   К любви и блаженству зовет

И шепчет: «Отдайся на зов наслажденья,

Поверь мне… Прочь злоба, прочь злые сомненья,

   Прочь горя тяжелого гнет…»

Над прудом и садом, рощей и полями

Знойно разметалась ночка голубая,

И во мраке ночи бледными лучами

Тихо догорает зорька золотая.

Приглядись: в ней, кроткой, тихой и отрадной,

Узенькой полоске в море небосклона, –

Красота и прелесть ночи непроглядной,

Тайна мягких красок и прозрачность тона.

С нею мрак не страшен – он не мрак могилы

Без надежд и мысли, радости и муки, –

С ней яснее видны жизненные силы,

С ней яснее слышны жизненные звуки.

Что была б без зорьки эта даль немая,

Этот пруд, неровно тронутый сияньем?..

Чернила выцвели, и пожелтел листок,

Но юн, как в старину, и будет юн всегда

Смысл этих пламенных, наивно-нежных строк,

Вдруг мне напомнивших минувшие года:

«Я вас ждала вчера, мой мальчик дорогой,

Я ни на миг вчера окна не покидала,

Пока не поняла с бессильною тоской,

Что тщетно верила и тщетно ожидала.

Вы не пришли… О, как была на вас я зла,

Как плакала… всю ночь уснуть я не могла,

И чуть затихло всё – в слезах, полуодета,

Украдкою от всех я в садик наш сошла

И думала о вас до самого рассвета.

Я поняла теперь, что тут, как и всегда,

Вы были правы… я себя держала с вами

Как девочка….»

Не разлука горька мне, мой друг дорогой, –

   Всё равно – не уйти от разлуки,

Всё равно – не на счастье сошлись мы с тобой,

Не на радость друг другу под тяжкой грозой

   Протянули мы братские руки.

Голод, холод, нужда, дни забот и труда…

В ночь, когда вдохновленный весной соловей

   Сладко пел в ароматном саду

И отливы серебряных лунных лучей

   Колыхались на сонном пруду,

Когда ивы склоняли к горячей земле

   Молодые объятья свои

И цветы, распускаясь, томились во мгле

   Безответною жаждой любви,

В ночь, воспетую в сказках, в ночь пламенных грез,

   Беспричинных восторгов и радостных слез,

В неприютной каморке моей

   Вдруг блеснуло сиянье – и встал предо мной

Чудный призрак, сияя небесной красой,

   В серебристом венце из лучей…

«Ты звал счастье, – сказал он, – оно пред тобой…»

Ты счастье звал – оно перед тобою.

На страстный зов души твоей больной

Явилась я, сияя красотою,

Чтоб стать твоей подругой и рабой.

Проси всего… Моей могучей власти

Пределов нет… Тебе я принесла

И золото, и упоенье страсти,

И гордый лавр для гордого чела.

Я вся твоя…

Сердце сжимается: столько страдания,

Столько свинцового горя кругом!..

Словно в склепе лежу я под тяжкой плитою,

Словно я, схороненный, очнулся в земле

И кричу, задыхаясь бессильной тоскою,

   И зову безнадежно во мгле.

Там, над этой плитою – весна золотая,

Ясный солнечный день и душистая тень,

Там, узор на чугун и на мрамор бросая,

   Колыхается, дышит сирень.

Там и краски, и звуки, и жизнь, и сиянье…

Что было до тебя – то не было, родная,

То мрак какой-то был, холодный и глухой;

Ты руку мне дала, к сознанью пробуждая,

И я прозрел тогда, – и я пошел с тобой.

Почти дитя еще, с лазурными очами,

С звенящим голосом, ты говорила мне

О правде и любви…

Святое, чистое, прекрасное страданье,

Стон, с кровью вырванный из искренней души,

Мне больно за тебя . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . торгаши…

Моя любовь к тебе объятий не ждала

И сладострастных грез во мне не подымала.

Как ясный день весны, прекрасна и светла,

Она о небе мне собой напоминала.

Не блеск очей твоих в тебе я полюбил,

А мысль, в очах твоих горевшую спокойно…

Порой мне кажется, что жизнь не начиналась,

Что пережитое – какой-то смутный сон,

Что впереди еще всё светлое осталось…

Сердце мое еще просит забвенья –

Наших свиданий и наших речей.

Хочется думы мои и сомненья –

Всё ей поведать, голубке моей!

Хочется чувствовать ручки родные,

Руки сестры на горячем челе,

Верить, как верилось в годы былые…

Ты помнишь, воздух гор дышал отравой зноя

И были рады мы, когда ночная тень

Спокойной ласкою забвенья и покоя

Сменила солнечный и раскаленный день.

И окна в комнате мы настежь распахнули,

И книгу мертвую отбросили мы прочь,

И резкий блеск свечей у зеркала задули,

Чтоб в наш кружок впустить просящуюся ночь.

А наш кружок был ты, да я, да мать-старушка,

Давно дремавшая над начатым чулком…

Нет, не верится мне, чтоб и тут ты лгала,

   Жизнь моя, жизнь борьбы и страданий.

Слишком много ты грез у меня отняла

   И разбила святых упований.

Я стою как в пустыне – пески и пески,

   Знойный полдень горит над песками,

И не видно вокруг благодатной реки

   Или пальм с их немыми ветвями.

Когда мою слезу улыбка их встречает,

Когда на страстный зов души моей больной

Пиров их пьяный шум мне дерзко отвечает, –

Я прохожу тогда безмолвно стороной.

На них ли тратить мне огонь негодованья?

Они слепцы, – их жизнь ошибка с первых лет…

Не на время любить, – а безумно любить,

   Беззаветно любить, до могилы;

За любовь – свою юность и жизнь погубить,

   Все надежды, все грезы, все силы –

Вот блаженство…

В минуты тяжкого душевного страданья,

Когда, уставши звать, бороться и любить,

Я горько сознаю, что тщетны все старанья,

Что жизнь – позор и зло и ей иной не быть,

Мне говорят: беги отчаянья глухого…

Когда я говорю о смерти – а о ней

Молчать я не могу: она уж надо мною, –

Не нарушай покой больной души моей,

Не ободряй меня надеждою пустою.

Не в пошлом шуме дня и в жалком опьяненьи

Обычной суеты и тягостных забот, –

Наедине с собой, в минуты отрезвленья,

В минуты чистых снов и слез и вдохновенья

Тебя, о милая, душа моя зовет.

Весенний тихий день: по небу пробегают

Ряды разорванных, туманных облаков,

И то лучи порой в просветы их сияют,

То стелет тень опять бесцветный свой покров.

Челнок мой чуть скользит над тихою струею,

И с близких берегов вослед за челноком

Несется птичий гам, и дышит лес весною,

И стрекоза кружит над темной глубиною,

И трудится пчела над <…> цветком…

Нет больше сил! Под тень, куда-нибудь под тень!

Вот над дорогою – нависшая олива.

Присядем. Чудный день! Горячий, страстный день!

А что за даль вокруг, и что за вид с обрыва!

В тот полный счастья миг, когда передо мной

Ты в первый раз, о мысль, из сумрака предстала

И руку мне дала и позвала с собой

К сиянью истины и к блеску идеала, –

Как чудно ты была прекрасна!..

Весь вечер нарядная елка сияла

   Десятками ярких огней,

Весь вечер, шумя и смеясь, ликовала

   Толпа беззаботных детей.

И дети устали… потушены свечи, –

   Но жарче камин раскален;

[Загадки и хохот] веселые речи

   Со всех раздаются сторон.

И дядя тут тоже: над всеми смеется

   И всех до упаду смешит;

Откуда в нем только веселье берется, –

   Серьезен и строг он на вид:

Очки, борода серебристо-седая,

   В глубоких морщинах чело, –

И только глаза его, словно лаская,

   Горят добродушно-светло.

«Постойте, – сказал он, и стихло в гостиной… –

   Скажите, кто знает из вас, –

Откуда ведется обычай старинный

   Рождественских елок у нас?

Никто?.. Так сидите же смирно и чинно, –

   Я сам расскажу вам сейчас…

Есть страны, где люди от века не знают

   Ни вьюг, ни сыпучих снегов;

Там только нетающим снегом сверкают

   Вершины гранитных хребтов…

Цветы там душистее, звезды – крупнее,

   Светлей и нарядней весна,

И ярче там перья у птиц, и теплее

   Там дышит морская волна…

В такой-то стране ароматною ночью,

   При шепоте лавров и роз,

Свершилось желанное чудо воочью:

   Родился младенец Христос;

Родился в убогой пещере, – чтоб знали…»

Я сегодня в кого-то как мальчик влюблен,

   Но в кого – разгадать не сумею:

В эту даль, или в звездный ночной небосклон,

   Или в полную мрака аллею.

Знаю только, что жаль мне покинуть окно

   И что здесь, на груди у природы,

Так свободно дышать мне теперь, как давно

   Не дышал я в последние годы.

Но и в этом покое есть тень… Так порой

   С потемневшей от зноя лазури

Уж томительно веет сквозь день золотой

   Отдаленным предчувствием бури.

И я знаю, что завтра…

Нет, вам в лице моем не прочитать страданья.

Я скрыл в груди его, чтоб кто-нибудь не смел

Опошлить грубыми словами состраданья

Мой тяжкий, горестный, но мой святой удел.

Мне снился страшный сон, – мне снилось, что над миром

Я поднят, как листок, размахом мощных крыл

И мчусь всё вверх и вверх, объят ночным эфиром

И озарен огнем бесчисленных светил.

Внизу лежит земля, закутавшись в туманы,

И между мной и ей, сливаясь и клубясь,

Проходят облаков седые караваны,

То утонув во мгле, то вдруг осеребрясь.

Порой, сквозь их просвет, мне видятся вершины

Крутых, скалистых гор и блеск их ледников,

И голубых морей зеркальные равнины,

И мертвый мрак пустынь, и пятна городов.

Мне слышен слитный гул, стоящий над землею,

Стихающий внизу, как отдаленный [гром,]

И я всё мчусь и мчусь с ужасной быстротою,

И мчусь всё вверх и вверх в безмолвии ночном;

И вот уж нет Земли…

Неужели всю жизнь суждено мне прожить,

   Отдаваясь другим без завета,

Без конца, всем безумством любви их любить

   И не встретить ответа?..

Среди убогих стен чужого городка,

Закинут в нем случайною судьбою,

Там, где в излучину согнулася река,

Набрел на садик я, повисший над водою.

Он взоров не ласкал ни стройностью аллей,

Ни рядом пышных клумб, пестреющих цветами,

Но много светлого из дали прошлых дней

Напомнил он душе тоскующей моей

И слуху нашептал дрожащими листами.

Как дорогим друзьям, я был глубоко рад

Дорожкам, в зелени сирени утопавшим,

И радостно вдыхал я сладкий аромат,

   Ступая по цветам опавшим;

И радостно глядел, как пестрый мотылек

   Купался в солнечном сияньи

И как, гудя, пчела спускалась на цветок…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

По душной улице столицы раскаленной

В пыли, клубящейся над людною толпой,

Движеньем, грохотом я шумом окруженный,

Мелькает мотылек над знойной мостовой.

Как ты попал сюда, сын леса и свободы?

К чему ты променял душистые цветы,

Густых берез и лип развесистые своды

И звонкого ручья серебряные воды

На пыль и тесноту столичной суеты?

Лети скорее прочь! Тебя не приковали

Нужда и тяжкий труд к гранитам городским.

Задыхаюсь, – томит, убивает

Этот воздух, миазмами полный.

Где та жизнь, что свободно вздымает

К небесам опьяненные волны?

Где святые борцы без упрека…

Это ли мощные песни свободы,

Это ль напутствие вышедшим в бой?

Стыдно рыдать в наши трудные годы,

В тяжкие годы работы святой.

Тысячи жертв за любовь погибают…

Ах, эти детские лазоревые глазки!..

Как много власти в них таится надо мной,

Как много дышит в них доверия и ласки

Ко мне, усталому под жизненной грозой!..

Стряхнув угар и хмель дневного треволненья,

От скучных встреч с людьми, от лжи и клеветы

Я часто в них ищу отрадного забвенья

И часто в них молюсь святыне красоты:

Пред ней бессилен стих и бледны описанья,

Не от земли она, – в ней сердцу говорит

Румяных райских зорь спокойное мерцанье,

В ней чистая душа сияет и сквозит…

И больно станет мне, когда умчусь порою

Я в даль грядущего и силою мечты

В ребенке, весело лепечущем со мною,

Увижу девушку в расцвете красоты.

Приду ли я тогда искать успокоенья

В лазури этих глаз, светящих мне теперь?

Найду ли в них привет, любовь и примирение

За годы жгучих дум и тягостных потерь?

Не отвернусь ли сам в немом негодованья

Я от прекрасных черт? . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Как совы таятся от света и шума

Меж темных расселин упавшей стены,

Так в сердце моем безотрадная дума

Таясь ожидает ночной тишины.

Напрасно, усталый, я сон призываю,

Напрасно неверным мерцаньем свечи

Я хмурый мой угол в тоске озаряю, –

Насмешливый голос не молкнет в ночи.

[«И вот, говорит он, сбылись твои грезы,

Ты признан певцом… Боль страданий твоих,

Твои упованья, надежды и слезы

Покорно ложатся в свободный твой стих.

Из сердца толпы на крылах вдохновенья

Ты поднят высоко над этой толпой…»]

Ночь сегодня была бесконечно длинна,

И всю ночь на страдальческом ложе своем

Ты в жару и бреду прометалась без сна,

С искаженным от муки, пылавшим челом.

Спать не мог я… Я сел у постели твоей

И рыдал, и кому-то молитвы твердил,

И кому-то в безумной печали моей,

Как ребенок, бессмысленно-детски грозил…

Тяжело погибать, но видать, как недуг

Беспощадно уносит любимых тобой…

Но видать, как усталый, измученный друг

Уж готов уступить, обессилен борьбой!..

Тщетно ум свой пытать – и не верить уму,

И, не веря, молитвы шептать небесам,

И бояться дать волю безумным слезам, –

Нет, уж лучше погибнуть стократ самому!..

Но под утро, устав, ты заснула… Рассвет

Смотрит в окна, на утренний воздух маня…

У киота лампады мерцающий свет

Тонет в ярком сияньи встающего дня.

Сон твой чуток, – и чутко слежу я за ним…

Я сижу без движенья, бояся вздохнуть,

Чтоб тревожным, тяжелым дыханьем моим

Твой покой, твой минутный покой не спугнуть…

Милый, кроткий, страдальческий лик…

                    Шелк кудрей

Разметался по белой подушке…

Сегодня ночь была душна… Зловещий гром

Сопровождал игру мерцающей зарницы,

А к утру стаи туч ударили дождем

На мрамор и гранит томящейся столицы.

Нежданный гнев небес был краток, но могуч.

Вихрь мчался над землей, как грозный ангел

                    мщенья,

Трубя в победный рог, и солнца первый луч

Повсюду озарил картины разрушенья:

В садах поломаны деревья и цветы,

Дерн прихотливых клумб помяло и размыло;

На крышах погнуты железные листы,

Тут сорван в прах карниз, там статую разбило…

Еще не исчерпана сила в груди,

   Еще не иссякнули звуки,

И вещее сердце мне шепчет: иди,

   Иди на страданья и муки.

Но чаще и чаще в безмолвьи ночей

   Румяного ясного мая

Мне слышится: полно, усни от скорбей,

Беги от бесстыдных врагов и друзей,

   В объятьях любви отдыхая.

Ты вся в моем сердце, мой друг дорогой…

То порыв безнадежной тоски, то опять,

   Встрепенувшись, вдруг я оживаю,

Жадно дела ищу, рвусь любить и страдать,

   Беззаветно и слепо прощаю…

То старик, искушенный в житейских…

Нет, в этот раз недуг мне не солжет,

Я чувствую, как отлетают силы;

Смерть надо мной, она стоит и ждет…

   И я – на рубеже могилы…

Разбита жизнь, обмануты мечты,

Последний свет бессильно угасает…

Им казалось, весь мир изменился с тех пор,

   Как друг друга они полюбили;

Всю природу в сверкающий чудный убор

   В эти дни их мечты нарядили.

Темный сад их свиданья, любя, сторожил,

   Соловей помогал их признаньям,

Бледный месяц на лица их кротко светил

   Серебристым и нежным сияньем…

Мертва была земля: торжественно сияли

Над нею небеса бездушной красотой…

В урочный срок цветы цвели и отцветали,

В урочный час звезда всходила за звездой.

Дышал морской простор, в снегах дремали горы,

Вихрь колыхал пески безжизненных степей,

И серебристых рек извивы и узоры

Струились по коврам пестреющих полей.

И всё, как в наши дни, цвело и улыбалось;

Но никогда еще к сверкающим волнам,

Врезаясь в их кристалл, весло не прикасалось

И плуг не проходил по девственным полям!..

Есть скорбь прекрасная… Она, как пламя, жжет

И, как любовница, в объятиях сжимает,

И сколько гордых дум в душе тогда встает,

Как горячо она, как страстно презирает!..

Боже мой, боже, куда ж это скрылось?

Только что смолк мой мучительный стон,

Только что сердце на миг позабылось, –

Всё разлетелось, как призрак, как сон!..

От пошлой суеты земного бытия

Я душу оградил сомненьем и страданьем,

И, как в былые дни, не вспыхнет грудь моя

Ни гневом праведным, ни пламенным желаньем.

Мне всё равно теперь, как ни шути судьба

И чем мне ни грози житейская дорога, –

Я молча всё приму с покорностью раба

И с дерзостным величьем полубога.

Но не успел еще я сердце отучить

От тайных грез, друзей [ночей моих бессонных…]

Неопытной душой о подвигах тоскуя,

Я долго звонких слов от дел не отличал,

И каждый фарисей, крикливо негодуя,

Вслед за собой меня послушно увлекал;

Пророки чудились мне всюду… кто сурово

Громил вражду и ложь, насилье и порок…

Не лги перед собой, не тешь себя мечтаньем,

Что много нас, борцов за истину и свет,

Что чисты сердцем мы и крепки упованьем…

Опять перед лицом родных моих полей,

Теряясь в их дали и свежесть их вдыхая,

Без сна провел я ночь, как в юности моей,

Любя и веруя, надеясь и прощая.

Я всё любил: любил беззвездный блеск небес,

И полосу заря, не гасшую до света,

И яблони в цвету, и озеро, и лес,

И предрассветный шум, и молнию рассвета.

Я всем прощал: прощал озлобленным врагам,

Прощал судьбе ее обиды и обманы…

Из сказок матери, вечернею порою

Баюкавших мой слух мелодией своей,

Из строгих слов молитв и книг, прочтенных мною,

Отвсюду слышал я: «Люби, люби людей!»

И стал я всех любить… На братский зов печали

Спешил на помощь я и руку подавал,

И если камнями глупцы в меня бросали,

Я им прощеньем отвечал.

Так шел за годом год… Безумные, больные,

Счастливые года! Как много жгучих ран…

Я раньше вышел в путь, чем сверстники мои;

Я на заре моей разбужен был грозою,

И с песнью благостной надежды и любви

Пошел я далеко вперед перед толпою.

И назвала меня толпа своим вождем…

Лги, – людям ложь нужна… Рисуйся перед ними,

Крикливо негодуй, сурово обличай,

Громи людской позор упреками своими

И доблестью своей нахально щеголяй.

Пусть отойдет любовь от твоего порога,

Возьми оружьем гнев, карая и губя,

И робкая толпа в тебе увидит бога,

И робкая толпа превознесет тебя.

Но если ты правдив, но если, обличая

Других, ты и себя не хочешь пощадить…

Не налагай оков на вдохновенье,

Свободный стих не сдерживай в устах;

Что скорбь родит, что будит восхищенье –

Пусть всё звенит на искренних струнах.

Нет старых песен…

Не раз во мгле томительных ночей

Я спрашивал себя, люблю ли я людей,

Люблю, иль только лгу пред ними и собою,

Но слезы чистые страдающей души…

В окно залетел мотылек и мелькает,

Пугливо и тупо кружась над огнем…

Незримо, неслышно нас ночь обступает,

И вновь мы с тобою одни и вдвоем.

Мне грустно сегодня, моя дорогая,

О, дай хоть с тобой мне свободно вздохнуть,

Дай жарким мятежным челом, отдыхая,

К тебе на холодную руку прильнуть.

Она была славная девушка, – смело

Ты мог бы ей братскую руку подать,

Чтоб вместе бороться за общее дело,

И вместе трудиться, и вместе страдать…

Она развивалась спокойно на воле,

В затишье привольных полей и лесов, –

А свежий цветок, распустившийся в поле,

Душистее пышных, тепличных цветов.

В ежедневных встречах с пестрою толпою

Отрезвленный жизнью от недавних снов,

Я уж не ищу их, пламенных душою,

Закаленных духом, истины бойцов…

Иди, зовут они, – для братьев, для отчизны

Иди на трудный бой с отвагою в груди.

В тебя ли нам бросать наш гнев и укоризны,

Когда всегда ты был бесстрашно впереди?

Что сделалось с тобой – когда-то так безумны…

Прекрасный, как пророк в пылу негодованья,

Не зная радостей и не страшась цепей,

Учил он забывать про личные страданья

И жить для родины, для мира, для людей.

И шла за ним толпа, восторженно внимая

Самоотверженным и пламенным речам,

И падала пред ним блудница молодая,

И мытарь обращал моленья к небесам.

Один мудрец сурово-непреклонный…

Увлеки ты меня, отведи меня прочь

   От моих безотрадных сомнений,

Озари моих дум непроглядную ночь

   Райским блеском твоих сновидений!

Дай мне верить так свято, как веруешь ты…

В старом домике соседки

И уютно и тепло.

Мирно дремлет чижик в клетке,

Скрыв головку под крыло.

Печка весело пылает;

На столе, горя как жар,

Звонко песню распевает

Запотевший самовар.

Светит лампа.

Мне места не было за праздничным столом,

Но, посылая мне невзгоды и лишенья,

Жизнь мне дала мечты в безмолвии ночном,

И звуки сладкие, и счастье вдохновенья…

Не слетайте ко мне, лучезарные сны,

   Не будите в груди вдохновенья,

Дайте спать мне под стоны родимой страны,

   Спать безжизненным сном утомленья!

Что спою я отчизне? О чем ей спою?

Сойтись лицом к лицу с врагом в открытом поле

И пасть со славою и именем бойца, –

Нет выше на земле, желанней в мире доли,

И нет венца честней тернового венца!

Но если жизнь душна, как склеп, но если биться

Ты должен с пошлостью людскою и с собой…

Толпа вокруг меня и дышит и живет,

Во что-то верует, чего-то пылко ждет,

Чему-то отдает желанья и стремленья;

Порой и я иду куда-то за толпой,

Волнуюсь, мучаюсь, бросаюсь дерзко в бой.

Когда порой толпа совлечена с дороги

Миражем детских грез или игрой страстей,

Я в сердце не таю смятенья и тревоги,

Я верю в соль земли – в пророков и вождей:

Я знаю – их умы не спят! Уйдя сурово

От общей суеты…

Бери меня таким, каков я есть… Я знаю,

Что за любовь твою плачу я как скупой,

Что я безжалостно и тяжко истерзаю

Тебя сомненьями и ревностью слепой,

Что буду, как шпион, я изучать тревожно

Твой каждый взгляд…

Сегодня долго я огня не зажигал;

Склонившись на руку усталой головою,

Я бессознательно и тупо наблюдал,

Как медленно закат бледнел и угасал,

Сменяя сумерки глубокой темнотою.

. . . . . . . . . . . . . . .

Устав от суеты промчавшегося дня

И снова возвратясь в мой угол одинокий, –

Я сбросил маску прочь, я стал самим собой,

И скорбь, весь день во мне дремавшая змеей,

Проснулась с силою и властной и жестокой.

Глухой наш городок спокойно отдыхал;

В морозном воздухе гудел и замирал

Соборный колокол, ко всенощной сзывая…

Голубоватый свет поднявшейся луны

Бил в окна, и полет вечерней тишины…

«Не умирай, – с тоской уста ее шептали, –

О ненаглядный мой! Хороший мой, живи,

Ведь мы так молоды, так мало нам сияли

Лучи отзывчивой и радостной любви.

Суров и грозен мрак зияющей могилы…»

Ты мне напомнила про молодость мою,

Ты ласками любви мне сердце оживила,

И, робко мне сказав стыдливое «люблю»,

«Живи и радуйся» ты им мне говорила.

Изнемогает грудь в бесплодном ожиданьи,

Отбою нет от дум, и скорби, и тревог…

О, в этот миг я весь живу в одном желаньи,

Я весь – безумный вопль: «Приди, приди, пророк!»

Приди, – я жду тебя… Чему б ты ни учил,

Я, как дитя, пойду послушно за тобою!

Один искать пути я выбился из сил,

И жизнь томит меня своею пустотою.

О, мне не истина в речах твоих нужна –

Огонь мне нужен в них, горячка исступленья,

Призыв фанатика, безумная волна

Больного, дерзкого, слепого вдохновенья…

Прислушайся вокруг, чья проповедь звучит…

Приди, пророк!.. Душа изныла ожиданьем,

Нет больше сил влачить бессмысленные дни.

Повей в могильный склеп живительным дыханьем,

Могильный душный мрак сияньем разгони.

Учи чему-нибудь, – веди меня к паденью…

Я жду тебя, пророк, всем сердцем истомленным!

Я жду тебя, – явись и скорбь мою развей!

Явись в безумии, со взором исступленным,

С грозой горячечных и пламенных речей.

Чему б ты ни учил, куда б ни звал с собою,

Мне всё равно, пророк . . . . . . . .

Больной душе моей, измученной тоскою,

Ей нужен вихрь грозы, волнующий до дна.

Пора, явись, пророк! Всей силою печали,

Всей силою любви взываю я к тебе!

Взгляни, как дряхлы мы, взгляни, как мы устали,

Как мы беспомощны в мучительной борьбе!

Теперь – иль никогда!.. Сознанье умирает,

Стыд гаснет, совесть спит. Ни проблеска кругом.

Одно ничтожество свой голос возвышает…

Жить, полной жизнью жить!.. Пусть завтра оборвется

Последняя струна в груди моей больной,

Но день сегодня мне так радостно смеется,

Так чудно дышит сад и негой и весной!..

Где ты? Скорей ко мне на грудь, о дорогая,

О милая моя!

Я не знаю, за что ты меня полюбила:

За страданье – но кто же вокруг не страдал?

Только пошлых и глупых невзгода щадила,

Только мертвый не видел, не ждал, не желал.

Правда, я был с тобою не то, что с другими…

Он спал, разметавшись в своей колыбели,

И тихо две тени к нему подошли,

И долго стояли, и долго глядели

В раздумье на нового гостя земли.

И взоры одной просияли любовью,

И, вся озарившись небесным огнем,

Она наклонилась к его изголовью

И тихо его осенила крылом…

Что сталось с голубкой моей дорогой,

   С веселою птичкой моей?

Как жемчуг, по щечкам слеза за слезой

   Бежит из поникших очей;

Вся книга закапана в горьких слезах,

   Конца им, непрошеным, нет.

Не стыдно ли плакать, как дети впотьмах,

   Невестой, в пятнадцать-то лет!

Кто, дерзкий, родную мою оскорбил?..

Я видел сон: мне снилась ночь глухая,

Безлюдный край и дикая скала…

Со всех сторон прильнула к ней немая,

Как океан разлившаяся мгла.

Я был один на сумрачной вершине,

И вдруг внизу, глубоко подо мной,

Какой-то гул пронесся по долине,

Как стон грозы, как волн морских прибой.

Он рос и креп, нестройный и могучий,

И сквозь хаос несчетных голосов

Я различал то арфы звон певучий,

То стук мечей, то звяканье оков…

Что я скажу тебе, мой бедный, бедный друг?

Какой ответ я дам на речь твою больную?

Он и меня грызет, тяжелый твой недуг,

И я не верю в день, и я о нем тоскую!

О, если б вновь вернуть минувшие года!

Сильны и молоды, как пылко мы любили!..

Мне приснилось, что ночью, истерзан тоской,

   Я стою на отвесе скалы,

И глубокая бездна кишит подо мной

   Черным морем безжизненной мглы.

Только шаг – и с судьбою я кончу расчет…

   Утомленную грудь не страшит,

Что ее, как хрустальный сосуд, разобьет

   Об зубчатый и мшистый гранит;

Не страшит, что истерзанный труп мой с зарей

   Зорким оком завидит орел,

И завидит, и спустится легкой стрелой

   Из гнезда на проснувшийся дол.

И шепчу я…

Долго ли, жизнь, суждено мне по свету скитаться?

Где же та пристань, где мог бы и я отдохнуть?

Где же тот взгляд, на который я б мог любоваться?

Где же та грудь, на которую б мог я прильнуть!

Вечно один…

Тяжелых жертв я не считал,

Кипучих сил я не жалел

И всё, что только я имел,

Всё в песне братьям отдавал.

Искусство было для меня…

«Проснись, проснись, певец, – мне слышится кругом, –

Есть дни, когда молчать нечестно и позорно,

Когда один холоп безмолвствует покорно,

Склоненный в прах под тягостным ярмом!»

И слыша этот зов, и слыша этот стон,

Стоустый, общий стон, стоящий над отчизной,

Хочу развеять я гнетущий душу сон

И грянуть над врагом правдивой укоризной.

Хочу и не могу…

                  Когда под мирный кров

Семьи ворвется смерть нежданною грозою…

В узком овраге прохлада и тень,

Звонко по камням струится ручей,

Чуть пробивается блестками день

Сквозь кружевные покровы ветвей.

Вьются стрекозы над свежей водой,

И в полумраке, царящем кругом,

Пахнет какой-то душистой травой…

Как неприглядна ты, родная сторона,

В дни хмурой осени! С утра, не умолкая,

Стучит холодный дождь о переплет окна

И глухо ропщет сад, в тумане утопая.

Прошлого времени тени туманные,

Светлые слезы о лучшем былом,

О, для чего вы проснулись, нежданные,

В скорбном и стонущем сердце моем?

Прочь! Не дразните своим обаянием

Мертвую душу, уставшую жить…

Прозрачна и ясна осенняя заря;

Как свечи, теплятся кресты монастыря

Под заходящими багровыми лучами;

И ночь, в слезах росы и трепете луны,

С дождем падучих звезд с лазурной вышины

Идет, повитая сияньем и тенями…

Вечерело… Солнце в блеске лучезарном

Медленно садилось за зубцами леса;

С отблеском заката трепетно-янтарным

Уж боролась ночи хмурая завеса.

Набегали тучи. Глухо рокотало

Озеро, волнуя вспененные воды,

И у скал прибрежных тяжело вздыхало,

Словно чуя близость гневной непогоды!..

Лунным блеском озаренная,

Синих вод равнина сонная

Далеко ушла в туман…

Дремлет, дышит, колыхается,

И блестит, и разгорается

Неоглядный океан…

Эти думы не новы; когда-то они

   Только лучших земли посещали,

В наши ж черные дни, в безотрадные дни

   Чье раздумье они не смущали?

Это – вечная скорбь человека о том,

   Что не видит из мглы он исхода,

Что не знает, к чему он живет, что как гром…

Весенние ночи!.. В минувшие годы

С какой вдохновенной и сладкой тоской

На гимн возрожденья ожившей природы

Я весь отзывался, всей чуткой душой!..

Весенние ночи с их сумраком белым,

С волнистым туманом, с дыханьем цветов,

С их девственной грустью, с их зовом несмелым,

С безбрежною далью полей и лугов…

Ни к ранней гибели, ни к ужасу крушений

Тебя не приведет спокойный твой удел,

Ты огражден от них ничтожеством стремлений,

Бессилием души и мелочностью дел.

Ты сын последних дней… Едва не с колыбели

Ты уж впитал в себя расчетливость купца,

И в жизни для тебя желанней нету цели,

Как счастье сытого, здорового самца.

С оглядкой любишь ты и молча ненавидишь…

Ах, не много молю у судьбы я, мой друг,

   Я устал увлекаться мечтами:

Было б только пред кем свой сердечный недуг

   Облегчить на мгновенье слезами!

А уж как бы любил я, как свято б любил,

   Без раздумья любил, без завета…

– Не думай, – шепчет лес зелеными ветвями.

– Не думай, – серебрясь, лепечет мне ручей. –

Пусть даль тебе грозит нерадостными днями,

Лови летучий миг забвения скорбей!

Взгляни, как хорошо! Сбегая по обрыву,

Горят под блеском дня душистые кусты…

Нет, я не понесу в чертоги вдохновенья,

Не стану песен петь за ласку богачей…

Нет, не потонешь ты средь мертвого забвенья,

Ночь, напоенная дыханием цветов,

Ночь, даровавшая мне счастье вдохновенья

И радость тихих грез и тени светлых снов.

Робко притаившись где-нибудь с игрушкой,

Или в сад забившись с книжкою в руках,

Ты растешь неловкой, смуглою дурнушкой,

Дикой, словно зайчик, дома – как в гостях.

Дом ваш – целый замок: пышные покои,

По стенам портреты дедовских времен,

Знатные бояре, громкие герои,

Вереница славных княжеских имен.

Что ни шаг – повсюду барские затеи:

Темный парк, фонтаны, тихие пруды…

Дышат и растут в стенах оранжереи

Редкие цветы и пышные плоды.

Анфилады комнат устланы коврами,

Окна в пышных складках шелковых гардин.

В длинной галерее тянутся рядами

Пыльные полотна выцветших картин.

Отовсюду веют старые преданья

Шумной, барской жизни миновавших дней,

Отовсюду слышны длинные сказанья

Праздничных собраний, шумных ассамблей…

Есть бездна мрачная, та бездна – отрицанье;

Не опускай пред ней испуганных очей

И с твердостью спустись со светочем познанья

В холодный, мертвый мрак, блуждающий по ней

Ты много ужасов увидишь пред собою

И много светлых грез навеки разобьешь,

И, может быть, не раз, поникнув головою,

Ты миг рождения сурово проклянешь!

Но не робей, – иди до дна, не уставая,

Забыв, что над тобой, нарядна и ясна,

Царит в цветах весна, я жизнь шумит, играя,

И движется толпа, и шепчется волна…

И вот уж ты на дне… Как грустны, как унылы

Отвесы черных скал, стоящие кругом,

Как мрак вокруг глубок – свинцовый мрак могилы..

С берега тихой реки, озаренной закатом,

Из-под душистой листвы серебристых берез,

В сердце, кипевшем огнем, в сердце, восторгом объятом,

Светлую песню домой, в стены столицы, я нес.

Смутно звучала она, но я знал, что порыв вдохновенья

Звукам даст силу и строй, краскам даст блеск и тепло,

И прозвучит она братьям как тихий напев утешенья…

Что день, то тяжелей бороться и дышать.

Трусливые друзья в любви так осторожны,

Нечестные враги не устают терзать,

Прекрасные слова так призрачны и ложны…

День ясен… Свод небес и дышит и сияет.

Зной отуманил даль… У топких берегов

Дремотная струя в истоме колыхает

Широкие листы зеленых плаунов.

Гудя, промчался шмель, – как искра, потухая,

Блеснул и потонул… В затоне, где, к волне

Склонясь, поник жасмин, свой цвет в нее роняя,

Плеснулся сонный лещ и скрылся в глубине.

Затишье и покой… Беспомощно и пышно

Природа спит вокруг, с улыбкой на устах;

Такой немой покой, что издалёка слышно

Жужжание косы в синеющих лугах!..

Но что за тень легла над рощею зубчатой?

То облако… Сквозя под золотом лучей,

Как сказочный дракон, огромный и косматый,

Оно плывет, плывет, чем дальше, тем быстрей!..

Печаль моей души исчезла, как туман,

Как серебро росы при солнечном сияньи,

И зной мятежных слез, и боль глубоких ран

Теперь едва живут в моем воспоминаньи.

Певец! Какой недуг в груди твоей царил,

Какая скорбь твой взгляд туманила слезою?

Ты лютню звонкую надолго позабыл,

И тщетно в дверь твою стучалась я с тоскою.

Откройся мне, певец, и, может быть, любя,

Я усыплю змею, грызущую тебя.

То жалкий был недуг, знакомый всем, кто жил;

То пошлый был недуг, но мучивший жестоко.

А я, глупец, мечтал, что я один любил,

Что я один страдал так страстно и глубоко.

Утешься! Для того, кто сам не пошл душой,

Печалей пошлых нет и жалких нет страданий.

Откройся ж мне, певец, – перед своей сестрой

Не сдерживай в груди ни жалоб, ни рыданий!

Жилищем для себя мансарду изберу я

И буду с вышины, в соседстве облаков,

Внимать, как вихрь несет, над городом бушуя,

Печальный перезвон его колоколов.

И на руку склонясь со вдумчивым вниманьем

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Отрадно сквозь туман звезды видать рожденье,

И отблеск мирных ламп за окнами домов,

И черный дым из труб, и улиц оживленье,

И мягкий лунный свет на дымке облаков;

Отрадно наблюдать немую жизнь природы

И в ночи зимние, портьеры спустя,

Под дикий вой и стон вечерней непогоды

В чаду нарядных грез забыться, как дитя…

И будут сниться мне полуденные страны,

И ласки; девушек, и птиц веселый хор,

И в зелени садов журчащие фонтаны,

И снежные хребты нахмурившихся гор…

И на призыв певца весна меня обвеет,

Весна волшебных грез и солнце чистых дум…

[И пусть глухая ночь за окнами чернеет…]

О мысль, проклятый дар!.. Мысль, в дерзком ослепленьи

Весь мир мечтавшая сияньем озарить

И стихшая теперь в больном изнеможеньи,

Когда так тяжело и так постыдно жить, –

К чему кипела ты в работе неустанной,

Что людям ты дала и что дала ты мне?

Не указала ты из мглы исход желанный,

Не помогла родимой стороне!

А сердце чуткое, горевшее отрадно

Любовью чистою и верою святой…

Настанет грозный день – и скажут нам вожди,

Исполнены тоски, смятенья и печали:

«Кто знает верный путь, тот выйди и веди,

А мы – мы этот путь давно уж потеряли».

И мы сорвем венки с поникших их голов,

Растопчем светочи, сиявшие веками,

Воздвигнем вновь ряды страдальческих крестов

И насмеемся вновь над нашими богами –

Мы грубо соль земли сотрем с лица земли…

Серебристо-бледна и кристально ясна

Молчаливая ночь над широкой рекой.

И трепещет волна, и сверкает волна,

И несется и вьется туман над волной.

Чутко дремлют сады, наклонясь с берегов,

Ярко светит луна с беспредельных небес,

Воздух полн ароматом весенних цветов,

Мгла полна волшебством непонятных чудес.

Что там видно вдали, что в тумане скользит,

Чьи дрожащие крылья блестят над водой?

То не чайка белеет, то лодка летит,

Вьется лентою след за высокой кормой.

Вдоль бортов протянулись гирлянды цветов,

Стройно движутся весла в девичьих руках,

И торжественный хор молодых голосов

Замирает и гаснет в воздушных струях…

Громче, песня! [В ней слышен не страсти] призыв,

Не мятежные стоны греховных людей, –

В ней восторги молитвы и чистый порыв

В царство вечного счастья и вечных лучей!

Кто ж вы, чудные девы? Откуда ваш путь?

Все вы в белых нарядах и в ярких цветах!

Та поникла в раздумье к подруге на грудь,

А другая – со звонкою лютней в руках…

Вдруг согласный напев оборвался и стих,

В светлых взглядах певиц отразился испуг,

И замолкли созвучия струн золотых,

И упали послушные весла из рук.

Там, где выдался берег отлогой косой…

Я понял, о чем, как могучий орган,

   Гремящий в угрюмом соборе,

У скал, убегая в свинцовый туман,

   Шумишь ты, мятежное море:

«Когда-то, – звучит мне в прибое валов, –

   Когда-то, в старинные годы,

Не знали косматых людских парусов

   Мои величавые воды.

Один буревестник парил надо мной,

   Да чайка белела, мелькая,

Да по небу тучи ненастной порой

   Носились от края до края.

Безлюдный мой берег был дик и суров…»

Я белой Ниццы не узнал!

Она поблекла, потускнела…

Морская глубь у желтых скал

Так неприветливо шумела;

Далеких гор резной узор

Тонул в клубящемся тумане…

В такие дни и песня не поется,

   И дело валится из рук;

И только чувствуешь, что грудь на части рвется

От тяжких дум и тяжких мук!..

   Ни проблеска кругом…

Снилось мне, что в глубокую полночь один

Я затерян в каком-то безлюдном краю…

Чащи темных лесов, кручи горных вершин

Обошли, заслонили дорогу мою…

Долго брел я на ощупь, но вот изнемог

И присел… Вдруг вдали, между темных ветвей,

   Засверкал, заблистал огонек…

   Чу, далекое ржанье коней!

Чу, звучат голоса! Ближе, громче… Весь лес

Словно ожил… –

Не слыхать победных кликов по рядам,

Не звучат [над ними] флейты и литавры;

Молчаливо к барцелонским воротам

Возвратились опечаленные мавры.

Кончен бой. Бегут дружины христиан!

Как гроза на них нагрянет победитель;

Недвижим изнемогающий от ран

На своем плаще пурпурном повелитель!

Встань, эмир! Взгляни, твой верный конь

Тихо ржет, склонясь печально над тобою.

Где очей твоих сверкающий огонь,

Где твой меч, покрытый славой боевою?

Помертвелый на носилках из…

Ты угадала: страдает твой друг,

   Тяжко, глубоко страдает.

Носит в груди он смертельный недуг, –

   Сердце его угасает…

Прежде, бывало, – заря ли блеснет,

   Музыка ль льется, чаруя,

Грусть ли взволнует, иль туча найдет –

   Отклик на всё нахожу я:

Дрогнут могучие струны в груди,

   Звуки, как волны, нахлынут…

Бледнеет летний день… Над пышною Невою,

Вдоль строгой линии гранитных берегов

Еще освещены янтарного зарею

Немые мраморы покинутых дворцов.

Но уж сады полны прохладой и тенями,

И к зыбкой пристани, по синей глади вод,

Как сказочный дракон, сверкающий глазами,

С огнями вдоль бортов причалил пароход.

Я этот час люблю. В столице опустелой

Есть грусть какая-то в такие вечера.

В саду, куда люблю спасаться я порой

От вечной суеты и грохота столицы,

Чтоб шепот пышных лип услышать над собой

Да мирно помечтать, о чем щебечут птицы, –

Нередко в зелени густых его аллей,

Вкруг берега пруда идущих полукругом,

Встречаю я толпу играющих детей,

И кое с кем из них уж стал горячим другом.

Меж них есть у меня любимица одна,

Подросток-девочка; мы с ней толкуем много…

Боюсь, что бедная едва ли не больна, –

Уж слишком взгляд ее горит не детски строго

И слишком грустен он. Задумчива, бледна,

Она веселых игр и шума избегает…

Когда порой я волю дам мечтам –

Мне снится лес. Над ним – ночная мгла.

Гляжу вперед и вижу – здесь и там

Чернеется отверстие дупла.

Мильоны птиц, головки подвернув

Под перья крыльев, спят во мгле ночной,

А я лечу, разинув жадный клюв,

Свободною и гордою совой.

Много позорного в сердце людском:

Кровью страницы истории пишутся,

Стоны, проклятья и слезы кругом,

Не умолкая ни ночью, ни днем…

. . . . . . . . слышатся.

Опять передо мной таинственной загадкой

Лежит далекий путь и в край родной зовет;

Опять знакомый гость – змея тоски украдкой

Вползла в больную грудь и сердце мне сосет.

Мне жаль покинуть вас, полуденные страны,

Жаль средиземных волн, и солнца, и холмов,

И вас, тенистые оливы и платаны!..

Нищенским рубищем скудно прикрытая,

С страшною раной на сильной груди,

Строгая, бледная, терном увитая,

Ты, не смолкая, мне шепчешь: «Иди!»

– «О, подожди, подожди, беспощадная!

Жаль мне расстаться с минувшим моим…»

В городе стало и душно и пыльно,

Манит на волю, куда-нибудь вдаль;

Розовым цветом осыпан обильно

В тихом саду моем свежий миндаль.

Улицы в полдень молчат, как могилы,

В море от зноя нагрелась волна;

Пышно-безмолвны высокие виллы

В темных.

Не бесплодно века пронеслись над усталой землей,

Много славных побед человеческий ум одержал…

Есть странные дети: веселья и шума

     Бегут, как заразы, они;

Какая-то старчески тихая дума

     Туманит их ясные дни;

Ничто их не тешит – на всё равнодушно

     Их грустные глазки глядят,

И кажется жить им и тесно и душно…

. . . . . . . . . . . . . . .

Им тяжко бывает за школьной скамьею,

     Их манит куда-то вперед,

Где девственный лес, над безлюдной рекою,

     В угрюмом молчаньи растет…

К себе, скорей к себе, в свой угол одинокий,

К любимому труду, к излюбленным мечтам!

Чего искать в толпе, бездушной и жестокой?

Если друг твой собрался на праведный бой,

Не держи его цепью любви у порога!..

Мне снилось, что иду куда-то я с толпой,

С толпой, но одинок… Ночь омрачили тучи,

Наш узкий путь повис над бездною глухой,

Лепясь к отвесам скал и громоздясь на кручи.

Мерцают факелы, то выхватив из мглы

Суровое лицо со сжатыми бровями,

То мшистый перелом нахмуренной скалы,

То ель, склоненную над пропастью ветвями,

В толпе – молчание: сердца напряжены, –

Один неловкий шаг, неверное движенье –

И путнику грозит с отвесной вышины

Неудержимое и страшное паденье…

Но общий страх мне чужд.

Мне кажется, что я схожу с ума.

Да, я схожу с ума и не стыжусь признанья!

Томит меня, томит, как цепи, как тюрьма,

Бессмысленная жизнь без цели и призванья.

Кто мне укажет путь? Чей голос усыпив

Крик сердца моего? Жить без любви, без бога –

Нет, лучше уж не жить; а на душе кипит

Какая-то тяжелая тревога.

Уединение мне тяжко… Я бегу

В толпу, где голоса, и звуки, и движенье;

Чего-то всё ищу и жду.

Опустился туман и от взоров сокрыл

   Пестроту суетливого дня.

Не поднять моей мысли опущенных крыл,

   Я во мраке брожу без огня…

Как мощный враг страны иноплеменной,

Как буйный вихрь, прошла по мне любовь,

И думал я, грозой ее сраженный,

Что слабых крыл мне не расправить вновь,

Что я навек утратил вещий голос,

Что мой алтарь повергнут в дольний прах,

И я лежу, надломленный, как колос,

У милых ног в уныньи и в цепях.

Но мчались дни, и тихо угасала

Моя печаль…

Он мне не брат – он больше брата:

Всю силу, всю любовь мою,

Всё, чем душа моя богата,

Ему я пылко отдаю.

Кто он – не знаю….

Если ты друг – дай мне руку, отрадней вдвоем

Честно бороться за общее братское дело.

Если ты враг – будь открытым и смелым врагом;

Грозный твой вызов приму я открыто и смело.

Если же ты равнодушен…

Прости безвестному, что с именем твоим

Сливает он свое ничтожное названье

И что звучит мой стих, когда, непробудим,

Ты, отстрадав, хранишь священное молчанье.

Прости, что я служу пред тем же алтарем,

Пред той же красотой колени преклоняю,

Какой и ты служил…

Напрасно, дитя, ты мечтаешь горячими ласками

Меня исцелить от моих незакрывшихся ран.

Давно между жизнью, сверкающей яркими красками,

И другом твоим – опустился угрюмый туман.

Я слышу оттуда напевы, отрадно манящие,

Но тщетно я руки вперед простираю с тоской, –

Они обнимают какие-то тени скользящие,

Неверные тени, рожденные смутною мглой…

Глядит! он с ума меня сводит – бесстрастный,

Холодный, пытливо-внимательный взор.

Порой позабудешься грезой прекрасной,

Припомнишь родимого поля простор,

Деревню родную, над дремлющей нивой…