Положитесь на Псмита

3. Еве одалживают зонтик

В Лондоне чужестранца, когда он попадает в сердце этого города, где находятся лучшие магазины, более всего поражает почти аскетическая суровость витрин, стремление избежать даже намека на вульгарное красочное изобилие. Например, на Дувр-стрит фасад коммерческого заведения господ Торпа и Бриско, торговцев углем, как правило, ничем не завораживал взгляд. Проходя мимо, мы, конечно, могли мельком скользнуть по нему взглядом, но безусловно не застыли бы на месте с разинутым от восхищения ртом, как в Сикстинской капелле или перед Тадж-Махалом. Однако в десять тридцать на следующий день после того, как Ева Халлидей выпила чаю у своей школьной подруги Фил-лис Джексон в Западном Кенсингтоне, Псмит, который с элегантной небрежностью расположился в эркере курительной клуба «Трутней» прямо напротив заведения господ Торпа и Бриско, уставился на этот фасад и не отводил от него взгляда добрых пять минут. Можно без преувеличения сказать, что это зрелище его заворожило. Казалось, он не мог оторвать от него глаз.

Для самых словно бы невероятных происшествий всегда есть логическое объяснение. У Торпа (или у Бриско) было обыкновение в летние месяцы оснащать свое заведение маркизой. Разумеется, неброской благородной маркизой, ничем не оскорбляющей взыскательный взор, но тем не менее маркизой, предлагающей надежное убежище от тех внезапных ливней, что придают такую пикантность английскому лету, — один из них как раз с большим усердием принялся обрызгивать лондонский Уэст-Энд. А под маркизой, жалобно поглядывая на дождевые струи, стояла Ева Халлидей, застигнутая непогодой на пути в бюро по найму Ады Кларк-сон. Вот она-то и завладела вниманием Псмита. По зрелому размышлению он пришел к выводу, что она улучшает фасад господ Торпа и Бриско примерно на девяносто пять процентов.

Хотя Псмит был благодарен судьбе, что ему есть чем любоваться из окна курительной, он испытывал и некоторое недоумение. Девушка эта представлялась ему воплощением богатства. При движении от южного полюса к северному она начиналась блеском лакированных туфелек. Бежевые чулки, явно очень дорогие, вели к платью из черного крепа. И в тот момент, когда, казалось, взгляд не мог уже ничего ожидать, его ошеломляла бесподобная шляпа из мягкого матового атласа, с которой на левое плечо ниспадало черное перо райской птицы. Даже на мужской взгляд, в таких вопросах заведомо не подкованный, это была та еще шляпа. И столь сногсшибательно экипированную молодую женщину летний ливень загнал под маркизу господ Торпа и Бриско. В чем причина, спрашивал себя Псмит. Даже если, рассуждал он, у Чарлза, шофера, выходной или он повез ее миллионера-отца в Сити, она, несомненно, могла бы позволить себе роскошь взять такси. Мы, зная состояние финансов Евы, способны понять, почему она не раскатывала в такси, но Псмит откровенно недоумевал.

Однако, будучи и галантным и находчивым, он осознал, что момент не подходит для абстрактных размышлений. Не ему рассуждать что да как. Его долг категорически требовал, чтобы он оказал помощь попавшей в беду красавице. Покинув курительную и с небрежным достоинством спустившись в гардероб клуба, Псмит подверг придирчивому осмотру ряды зонтов в стойке. Удовлетворить его было не так-то просто. Те два, которые он взял в руку, чтобы исследовать более тщательно, были возвращены на место под укоризненное покачивание головы. Вполне пристойные зонты, но не отвечающие случаю. В конце концов он нашел идеал, и по его невозмутимому лицу скользнула улыбка. Вставив в глаз монокль, Псмит критически оглядел свою находку, но не обнаружил ни единого изъяна. Этим зонтом он остался доволен.

— Чей это зонт? — осведомился он у гардеробщика.

— Высокородного мистера Уолдервика, сэр.

— А! — снисходительно сказал Псмит. Он сунул зонт под мышку и вышел.

Тем временем Ева Халлидей, все еще украшая собой аскетический фасад господ Торпа и Бриско, продолжала мысленно охаивать английский климат и всматриваться в небо — не проглянет ли где-нибудь клочок синевы. Она была поглощена этим безрадостным занятием, когда рядом с ней какой-то голос произнес:

— Прошу прощения!

Возле нее стоял молодой человек без шляпы, но с зонтом в руке. Весьма незаурядный молодой человек — очень высокий, очень худой и очень элегантно одетый. Больше он ничего не сказал, но вложил зонт в ее руку, услужливо его открыв, а затем с учтивым поклоном повернулся, гигантскими шагами пересек улицу и скрылся в подъезде угрюмого здания, которое, судя по числу мужчин, входивших в его двери и выходивших из них во время ее бдения под маркизой, она определила как клуб.

С тех пор как Ева поселилась в Лондоне, с ней порой случались вещи удивительные — но не до такой степени. Несколько минут она продолжала стоять на месте, глядя округлившимися глазами на здание напротив. Однако эпизод, казалось, был исчерпан. Молодой человек больше не появился. Он даже не показался в окне. Клуб поглотил его бесследно. В конце концов Ева решила, что в такую погоду от зонтов не отказываются, даже если они неведомо почему падают с неба. С растерянной улыбкой она вышла из-под маркизы и возобновила свой прерванный путь к мисс Кларксон.

Контора Международного бюро по найму Ады Кларксон («Быстрота — Вежливость — Интеллект») расположена в конце Шафтсбери-авеню, чуть дальше театра «Палас». Ева, закрыв зонт, который не позволил ни единой капле дождя угодить ей на шляпу, поднялась по ступенькам и постучала в окошко с табличкой «Справочная».

— Могу я видеть мисс Кларксон?

— Фамилия, пожалуйста? — быстро отозвалась Справочная с интеллектуальной вежливостью.

— Мисс Халлидей.

После небольшой интермедии с переговорной трубкой Справочная сказала голосом, к которому, кроме перечисленных качеств, прибавилось еще и уважение — она успела рассмотреть и переварить шляпу:

— Будьте добры, пройдите в кабинет.

Ева прошла через приемную, где, конечно же, стоял стол с журналами, и постучала во внутреннюю дверь.

— Ева, милочка! — воскликнула мисс Кларксон, едва она вошла. — Даже не знаю, как сказать тебе, но я просмотрела все мои книги, и ничего нет, ничего подходящего! Ни единого места, которое тебе подошло бы. Что делать, что делать!

— Ничего, Кларки.

— Но…

— Я пришла узнать про Синтию. Как она? Мисс Кларксон вздохнула.

— Бедная девочка все еще в ужасном состоянии. И неудивительно! О муже никаких известий. Он ее бросил.

— Бедняжечка! Можно ее повидать?

— Пока нет. Я уговорила ее съездить дня на два в Брайтон. Надеюсь, морской воздух ее подбодрит. Во всяком случае, это лучше, чем чахнуть в номере лондонского отеля. Она уезжает одиннадцатичасовым поездом. Я передала ей привет от тебя, и она была очень признательна, что ты не забыла вашей дружбы и сочувствуешь ее горю.

— Так я напишу ей. Где она остановится?

— Ее брайтонского адреса я не знаю, но, полагаю, можно написать на отель «Кадоган», оттуда перешлют. Думаю, милочка, она будет рада получить весточку от тебя.

Ева с грустью поглядела на благодарности в рамках, украшавшие стены. Она была не склонна поддаваться унынию, но день выдался на редкость скверным, и всех ее лучших подруг преследовали беды.

— Кларки! — сказала она. — Сколько в мире всяких несчастий!

— Да, да! — вздохнула мисс Кларксон, большая специалистка по несчастьям.

— Все лошади, на которых ставишь, приходят шестыми, а все девочки, с которыми дружишь, попадают в такое жуткое положение! Бедная Филлис! Разве вам ее не жалко?

— Но ведь муж любит ее преданно, не так ли?

— Да, но у них совсем нет денег, а вы помните, какой богатой она была в школе. Конечно, может показаться странным, что я жалею тех, у кого нет денег. Но почему-то чужое безденежье мне всегда кажется куда хуже моего. Особенно если это старушка Фил: она ведь совсем для этого не приспособлена. Я-то привыкла всю жизнь обходиться без денег. Мой бедный папочка словно бы постоянно спешил наперегонки со временем дописать статью, а в дверь скреблись кредиторы. — Ева засмеялась, но на ее глаза навернулись слезы. — Он же был прелесть, правда? Отдал меня в такую дорогую школу, как Уэйленд-хаус, хотя у самого часто денег даже на табак не хватало, у бедняжки. Наверное, он и плату в школу задерживал?

— Что же, милочка, я, конечно, была только учительницей и к финансовым делам никакого отношения не имела, но действительно иногда слышала…

— Бедный милый папочка! Знаете, одно из моих детских воспоминаний… Мне тогда было не больше десяти. В дверь звонят, а папа, как морской лев, ныряет под диван, высовывает наружу голову и заклинает меня хриплым шепотом крепости не сдавать. Открываю дверь и вижу взбешенного мужчину с синим листом бумаги в руке. Я лепечу что-то так наивно и так мило, что он не только уходит совсем успокоившись, но еще гладит меня по головке и дарит мне пенни. А когда я заперла дверь, папа вылез из-под дивана и подарил мне двухпенсовик, так что всего получилось три пенса — недурная работа для одного утра. На них в лавочке дальше по улице я купила папе брильянтовое кольцо. То есть я думала, что оно брильянтовое, но, конечно, они могли меня и надуть — я же была так молода!

— У тебя была трудная жизнь, милочка.

— Да, но зато веселая! Я бы ни единой ее минуты ни на что не променяла. К тому же отнести меня к одной десятой части населения, живущей за чертой бедности, все-таки нельзя. Дядя Томас оставил мне сто пятьдесят фунтов годовых, и, к счастью, капитала я тронуть не могу. И если бы в мире не существовало шляп и надежных ставок, я бы как сыр в масле каталась… Но я не буду больше отнимать у вас время, Кларки, дорогая моя. Приемная, конечно, набита герцогами, которым требуются кухарки, и кухарками, которым требуются герцоги, — и все они ерзают и гадают, долго ли еще вы будете томить их ожиданием. До свидания, родная.

И, нежно чмокнув мисс Кларксон, а потом поправив шляпу, которую материнские объятия последней сдвинули несколько набекрень, Ева вышла и затворила за собой дверь.