Полтергейст

Глава шестая

Ежели Илье Павловичу Грушкавцу не посчастливилось иметь влиятельных, при высоких должностях, интеллектуальных номенклатурных родителей, да и с местом жительства, как он считал, ему не повезло, то Леночке Адамкиной, казалось, счастье само в руки плыло: Она родилась в семье литературного критика и публициста Адамкина. Да-да, того известного Адамкина, которого побаивались и с которым заигрывали как маститые литераторы, так и прижизненные классики, не говоря уже о зеленой молодежи, которая хвостом таскалась за своим учителем. Многие из них так и называли Адамкина — Учитель…

Именно Адамкин, а не кто иной, был настоящим законодателем модных литературных споров, дискуссий, не кто иной, а именно Адамкин ввел в литературную жизнь понятие суперинтеллектуализма современной городской прозы. Как и положено настоящему исследователю, Адамкин ежегодно открывал в литературном процессе все новые и новые течения и направления, которых до этого никто не видел и не чувствовал, ни коллеги-критики, ни тем более — сами творцы… Вообще, если говорить откровенно, только благодаря мучительным титаническим усилиям Адамкина современная литературная жизнь в глазах общественности имела более-менее ассоциативные формы. Бывало, о литературной жизни Адамкин говорил, как о полноводной реке, в которой, как и во всякой реке, имеются глубинное течение, отмели. После дней или декад литературы в закавказских республиках Адамкин сравнивал литературный процесс с горным массивом, одни литераторы у него были подобны Казбеку или Эвересту, другие — невысокому холму, на котором могла топтаться каждая овца… Если же Адамкин долгое время не выбирался из республики, он начинал чахнуть и чернеть и сравнивал литературный процесс с буреломным лесом, в который давно не заглядывал с топором хозяин-критик…

Еще с детства, годиков с трех, Леночка удивляла людей своими познаниями. Приходили, например, к Адамкину коллеги-критики. Только-только за стол усаживались, сразу же к ним топала с толстенной книгой в руках четырехлетняя Леночка, неторопливо спрашивала: «Папочка, а чем отличается психологическая проза Репкина от аналитической прозы Землевого?» Гости после этих слов только ртами хавкали от удивления, а Адамкин спокойно говорил: «Погоди, дочурка. Вот мы разговор закончим, а тогда я тебе все объясню. Вместо вечерней сказки все расскажу». Леночка отходила, и кто-либо из гостей, более смелый, с тихой завистью спрашивал у Адамкина: «Она у тебя что — уже читает?»

— С двух лет начала, — спокойно и как-то безразлично отвечал Адамкин. — А с трех на английский перешла. Сама. Я и не заставляю. Однако ведь не ради моей дочери мы сегодня собрались. Давайте лучше о наших делах поговорим. Так кто у нас последний роман зафуговал? Какая, вы говорите, у него концепция?..

И дальше уже, как по маслу, начинался профессиональный разговор, который обычным смертным нельзя было понять, ибо там через слово звучало: концептуальность, психологизм, аналитизм, европейское мышление, провинциализм, ассоциативность формы и содержания и, конечно же, венчал все суперинтеллектуализм, к которому мало кто из творцов мог дотянуться.

Потихоньку, вдохновленные идеями и концепциями Адамкина, коллеги-критики приходили к единственно верному выводу: если исчезнут, пропадут они, их труды, то сразу же исчезнет и литература. «Я вам скажу, — говорил Адамкин, завершая, — настоящий критик из литературы создает свою реальность, которая не только объясняет читателям художественное произведение, но и жизнь вообще. Литературное произведение для нас должно быть всего лишь материалом, почвой, в которую мы высеваем свои вечные мысли…»

Как и многие дети интеллигентных родителей, Леночка, закончив школу, сразу же отправилась топтать и расширять тропки и дороги, проложенные отцом: поступила на филфак университета, закончила его и вот уже третий год работает в академическом Институте литературы.

Как-то само собой вышло в этой сложной городской жизни, что Леночка Адамкина еще с детства дружила с детьми таких же высокопоставленных родителей. Они создали замкнутый круг, куда посторонним было не попасть… Лучшая подруга Леночки Анжела Замостина — дочь известного физика, доктора наук Замостина. Анжела закончила физико-математическую школу, физфак университета и сейчас работает в Институте физики младшим научным сотрудником. Все, кто близко знал Леночку и Анжелу, кто более-менее разбирался в городской жизни, не сомневались: впереди у Леночки, как и у Анжелы, были аспирантура, кандидатская…

В тот вечер, когда Анжела Замостина позвонила по телефону Леночке и предложила развеяться — съездить в одну интересную командировку, — в тот вечер Леночка грустила. Она смотрела новую кассету, привезенную отцом из заграничной командировки. Перед ее глазами всеми цветами радуги сияла фантастически-сказочная жизнь людей при загнивающем империализме. Однако на душе у Леночки, как мы уже заметили, были сущие потемки…

По правде говоря, для грусти у Леночки были основания. Этим летом ей стукнуло двадцать четыре. Одноклассницы-бездипломницы, которые еще с восьмого класса по подъездам шастали, давно повыходили замуж, успели родить детей, многие уже, разведясь, словно практику прошли, по второму разу замужем, а вот она, отличница… С кем сойтись Леночке?..

Конечно, не с этими, которые, не имея высшего образования, без долгих рассуждений о литературе и искусстве, сразу же, с первого вечера, пускали в ход свои руки… Но с кем же тогда? Толковых ровесников порасхватали еще на первых курсах — у них, бедных, и молоко на губах не успело обсохнуть, как их захомутали эти… прошедшие практику в затемненных подъездах и парках, в турпоходах… С кем еще сойтись Леночке?.. С разводными?.. Ну нет, уж лучше, как говорит мамочка, в омут головой, чем за такого…

Последний год Леночка все реже подходила к зеркалу — жгучее желание, заставлявшее подолгу смотреть на себя, улетучилось, и сейчас, когда Леночка посматривала в зеркало, ей становилось не по себе. И очки, и бледноватость на щеках, и какая-то нездоровая припухлость на лице — все это раздражало Леночку. Неужели она ошиблась, не по той дороге пошла?

А по какой ей нужно было пойти, скажите?.. Что, может, посоветуете Леночке в городской парк на дискотеку сходить?.. Может, в военное училище на танцы отправиться? Нет уж — поздно, поздно, не тот возраст, когда все делаешь шутя, сейчас как только наклевывается знакомство, становится стыдно и боязно, будто ненужной детской игрой начинаешь заниматься… Да и образование у Леночки, культура — что с ними делать? Не подойдешь ведь с таким багажом к рабочему или колхознику…

Леночка не пропускала ни одной театральной премьеры, бывала на всех гастролях столичных театров, знала в лицо ведущих актеров, художников, литераторов — одному Богу известно, что успела Леночка к двадцати четырем. Но почему же так грустно ей по вечерам?..

Чтобы избавиться от чувства неприкаянности и одиночества, Леночка чуть ли не каждый вечер садилась к столу и писала критические статьи, рецензии. Она читала книги, в которых искала и находила авторские упущения и ошибки. Когда же это занятие становилось скучным, она отправлялась в театр, на художественные выставки, на заграничные кинофильмы. Однако предчувствие, что она навсегда теряет то главное, ради чего, возможно, и на свет появилась, это предчувствие выводило ее из себя.

Может, поэтому она в последнее время стремилась попасть на веселые видеофильмы, посмотреть веселые телепередачи, ибо одной было еще тяжелее.

Когда Анжела Замостина позвонила по телефону и предложила поехать в провинцию, Леночка сразу же согласилась: хоть бы на день вырваться из привычного круга…

Встретились, как и договорились, на железнодорожном вокзале. Было двенадцать часов, от лучей жаркого августовского солнца асфальт становился мягким, везде, куда ни глянь, полно людей, слышался многоголосый гул, к стоянке такси змеилась очередь.

Отправляя Леночку в неблизкую дорогу, мама на всякий случай набросила ей на плечи легонькую курточку. Такая же курточка была и на Анжеле. На нагрудных карманах ярко и броско красовалось «Super Paris». Такой же фирменный знак был и на белых брючках Анжелы — она считалась фирмовой девушкой. Анжела была быстрой и отчаянной, о таких говорят: пока тихого Бог принесет, шустрый сам прибежит. Анжела и училась легко, будто шутя, и жила легко. Она, например, хорошо усвоила, что курить — здоровью вредить, а между тем курила еще с девятого класса. Анжела знала, что гулять, как и знакомиться с парнями без разбора, — нехорошо и рискованно, и все же крутила напропалую… И работа в лаборатории возле приборов, и полуночные блуждания с первыми попавшимися, и знание правил, законов, которые человеку нужно выполнять, но которых Анжела не придерживалась, — все это странно соединялось в ней. И самое обидное, что Анжела пока даже не заикалась о замужестве, она была счастлива, не думала отчаиваться. «Парень — не трамвай, не бойся, не убежит», — часто говорила она Леночке. И в самом деле: парни возле Анжелы вились постоянно.

Где же тогда справедливость на свете, люди добрые?.. Что же это за правило жизни: толковым и умным корчиться от одиночества, а распутным — еще большее наслаждение?..

— Знаешь, я сама напросилась в командировку, — улыбаясь щебетала Анжела. Полненькая и краснощекая, невысокая, словно подросток, Анжела вертела головой, весело оглядывая заполненную людьми привокзальную площадь, и все тараторила: — Там, в Березове, куда мы поедем, какая-то чертовщина появилась в одной хате… Ну, ты же помнишь — мы об этом в газете читали. Смеялись. Думали, это розыгрыш. Оказывается, все правда. Вчера моему шефу дали задание разобраться. Он меня и выправил. Как специалиста.

— Ой, Анжелочка, если бы ты сказала мне раньше, я бы, видимо, не поехала. Может, там жулики орудуют? — вырвалось у Леночки.

— Какие жулики? Кого ты боишься? — смеялась Анжела. — Брось глупости городить. Знаешь, у меня сегодня с утра предчувствие, что все будет отлично. Я верю в предчувствия. Я сегодня только проснулась и сразу же мелодию придумала. И слова даже. Вот послушай, — Анжела запела простенькое и ритмическое, как припевочку:

— Как оцениваешь мою самодеятельность, профессионал-критик? Сойдет для деревни? Точнее, для Березова?.. Пошли на перрон. Электричку уже подали. Билеты туда и обратно я купила, — Анжела потянула нерешительную Леночку к длинной платформе, где на черных рельсах, ведущих неизвестно куда, стояли зеленые вагоны электрички.

В Березово приехали часа в три дня. Солнце припекало еще сильнее, чем в Минске, — в электричке Леночке и Анжеле пришлось снять курточки с модными надписями. По правде сказать, ради этих этикеточек они и носили курточки.

Анжела и здесь вела себя так, будто много раз бывала в Березове. На привокзальной площади, где останавливались автобусы, деловито расспросила степенных стариков, как добраться до улицы Заречной, где находилась та хата, в которой творилось черт знает что. Туда ходил первый номер автобуса. Дождавшись большого коричневого «Икаруса», они отправились на Заречную.

Анжела щебетала без умолку. Видимо, она была из тех людей, которые могут говорить непрерывно, ибо тогда они забывают, не чувствуют того страшного и неопределенного, что днем и ночью точит душу, — одиночества… Анжела говорила Леночке о загадочных энлонавтах, которые, вероятно, уже побывали, а может, и есть на Земле — сколько уже следов они оставили!.. О Бермудском треугольнике, где уровень океана, как доказано с помощью спутников, ниже и где корабли и самолеты исчезают бесследно, а время может останавливаться… О биополе и дальновидении, когда люди могут видеть друг друга через сотни и тысячи километров. О йогах, которые в воздухе могут парить без опоры — это называется левитацией… О недоступных Гималаях и загадочной Шамбале. Из всех этих сообщений Анжела уже сейчас, еще не побывав в хате Круговых, создавала свою научную концепцию, которой можно было бы объяснить проявления березовского феномена. На материалистической основе — вот что самое главное… За окном «Икаруса» мелькали дома, как одноэтажные деревянные, так и кирпичные четырехэтажки, блестела широкая Береза, стальной лентой пересекающая город, зеленел приречный луг, потом — снова дома, заводские корпуса, базар и рядом — сияющие маковки церкви. Глядя на все это, Анжела снова стала напевать:

Расспросив у людей, где нужная остановка, они выскочили из «Икаруса». Заречная улица была похожа на обычную деревенскую. Еще издали заметили, что возле одной из хат толпятся люди. Одни стояли словно в ожидании, другие стремились заглянуть за невысокую калитку. У входа во двор стоял милиционер — наверное, не всех пропускал. Если бы не он, можно было бы подумать, что в хате свадьба или похороны.

Леночка и Анжела подошли к толпе. Остановились. Прислушались. Слышалось разное.

— Вот Любе повезло так повезло — по телевизору покажут. Прославится на весь свет. Заодно и наше Березово прославит.

— Слава славой, а Юзику потом смотри, чтобы жену не увели…

— Конечно, когда пробки стали летать, тогда и заинтересовались аж в Москве. А тут каждый день вкалываешь на станке — никто не видит, никто не вспомнит. Взять тех же артистов, вот кому живется… Каждый день по телевизору показывают, да еще, наверное, и денежки платят.

— Тебя только раз покажи: весь век дети будут бояться, заиками станут…

— Га-га-га…

— Тише, тише, говорю, чтоб вам позакладывало. Скоро Люба выйдет из хаты, пускай только принарядится…

— А как это, людцы, будет: вот так сразу Любу и в телевизоре покажут?

— Нет, бабка, сначала ее снимут, как артистку в кино, а потом покажут на весь свет.

Хата, возле которой толпился народ, была как раз той, куда стремились Леночка и Анжела. Леночка растерялась, готова была повернуть назад, но умная Анжела, быстро сообразив, что к чему, решительно подошла к милиционеру и, ткнув ему под нос красненькое удостоверение, протараторила:

— Товарищ милиционер, мы из Института физики приехали к Круговым по командировке. По поручению Академии наук нам нужно разобраться, что происходит в этой хате. Вы нас пропускаете или из-за вас мы вынуждены будем сорвать ответственное задание?..

Выслушав это, милиционер отступился, даже калитку открыл — Леночка и Анжела шуснули во двор. Сзади них кто-то недовольно загудел:

— Как их, так пропускаешь, а мы что — лысые?..

— Так они же, деду, аж из Минска приехали, ученые, во всем сейчас разберутся.

— Такие молоденькие, девчушки еще, а уже — ученые. Я думал, ученые это все те, кто лысый и с бородой. Да и способности, наверное, нужно иметь, чтобы наукой заниматься.

— Ну, дедусь, ты и даешь… Это же столица, там все намного раньше делается. Там как только ребенок родится, еще в пеленках лежит, а родители уже прикидывают, кем он будет: артистом, ученым или музыкантом, например. И, поверь, так оно и получается…

Во дворе на траве недалеко от веранды стояли трое молодых красивых парней — почти ровесники Леночки и Анжелы. Один держал на плече черную видеокамеру, у другого через плечо был переброшен кожаный ремень какого-то ящика, а в руке парень держал микрофон с беленькой головкой. Третий ничего в руках не держал, зато у него были черная бородка и усики. Наверное, он был здесь самый главный, ибо поучал остальных.

— Значит, ты, Боря, ведешь весь разговор. Микрофон ей в руки не давай, — учил Главный парня с микрофоном. — Во время тракта ты задаешь только вопросы. Готовишь ее психологически. А ты, Вадя, — теперь Главный повернулся к оператору с видеокамерой, — делаешь вид, что снимаешь. А потом мы переходим к главному, ради чего и приехали, — Главный снова повернулся к ведущему: — Первое, что ты спрашиваешь, верит ли она в Бога? Это во-первых. Второй вопрос: как она относится к перестройке? И еще нам нужно спросить… — Главный на мгновение задумался.

— Как она смотрит на права человека в наше бурное время ломки стереотипов мышления? — подсказал оператор.

— Что ты имеешь в виду? — уточнил Главный.

— Права человека вообще. И в частности — свобода вероисповедания.

— Ладно, давай и эту удочку на всякий случай забросим, — согласился Главный. — Хотя, вероятнее всего, эти вопросы будут для нее слишком сложны. Мышлением она вряд ли доросла до этого уровня. Но — чем черт не шутит: попробуем ради хохмы… Давай зови ее сюда, — Главный кивнул головой ведущему. — Здесь ее снимать будем. А ты, — бросил он оператору, — готовь камеру.

Тот, с микрофоном, щелкнул каким-то тумблером в приборчике, что прятался в кожаном чехле, и заговорил в микрофон:

— Раз, два, три… Начинаем съемку сюжета для телепрограммы «Взгляд». Раз, два, три…

Ведущий уже собирался идти в хату, но в это время, будто услышав слова телевизионщиков, на ступеньки веранды выплыла хозяйка: лет сорока, полнотелая, в новенькой, белой, словно первый снег, кофточке, в черной приталенной юбке и в черных туфлях на таких высоченных каблуках, что женщина, будто спутанная, еле передвигала негнущиеся ноги. Губы у нее были ярко напомажены, а брови и ресницы — черные… Прическа у женщины была модная — черные блестящие волосы возвышались копной… Как только женщина показалась из хаты, на улице сразу же поднялся шум. Все отчетливее слышались отдельные голоса. Видимо, тот, у кого был хороший обзор, громко констатировал:

— Идет, идет, показалась уже… А кофта на Любе, а юбка — бабы, сотни две стоит как пить дать. А прическа, какая прическа!..

— Почему не быть прическе, если сегодня Люба полдня сидела в парикмахерской. Десяткой тут не обошлось…

А хозяйка хаты словно под гипнозом была — затуманенно и незряче смотрела вперед, где табунились парни, один из них уже нацеливался телекамерой на ее полную фигуру. Медленно и степенно, как-то бочком, женщина спустилась с бетонных ступеней и приблизилась к парням. На ходу рукой поправила прическу, будто ради того, чтобы полюбоваться и снять ее прическу, парни и приехали аж из Москвы.

— Товарищ милиционер, успокойте население, оно нам важное редакционное задание срывает, — громко и властно крикнул Главный, повернув голову в ту сторону, где над забором и калиткой торчало десяток голов.

— Если хоть одна душа еще раз пикнет — всех разгоню. Последний раз предупреждаю, — тут же эхом отозвался милиционер. — Никогда в этом Березове порядка не было, не можете вы по-людски…

Милиционера сразу же поддержали доброхоты, что вечно крутятся возле начальства:

— Тихо, тише вы!..

— И правду говорит: молчите да смотрите… Хоть детям будет что рассказать, когда еще такое увидишь…

— А чтоб вам всем позакладывало!..

В это время женщина совсем близко подошла к парням.

— А что и как мне говорить? — спрашивала она и все стремилась и в блестящее око телекамеры смотреть, и на ведущего, который держал перед собой микрофон.

— Вы на всесоюзного зрителя выходите, не каждый день такое бывает. Сами понимаете, на каком языке нужно говорить, — объяснял ведущий и все ближе и ближе подсовывал блестящую головку микрофона.

— Итак, не будем терять времени, начинаем, — скомандовал бородатый Главный и почему-то три раза хлопнул в ладони. Стало тихо-тихо.

— Любовь Николаевна, — резко прозвучал голос ведущего, который наклонился к головке микрофона и смотрел почему-то не на женщину, а в глазок телекамеры, — скажите нам, пожалуйста, как все это произошло? Когда началось: днем, ночью?..

— Ну, эта… Я в спальню заглянула, смотрю — постель разбросана. — Женщина говорила и все вертела головой. Видимо, она так и не знала, куда же ей смотреть: то ли в глазок телекамеры, то ли на ведущего. Тогда она почему-то решила забрать из рук ведущего микрофон. Ведущий заупрямился. Так оба они его и дергали… — Потом смотрю — другие чудеса начались. Пробки со счетчика стали выворачиваться и на пол падать. Я с мужем посоветовалась и в милицию обратилась с заявлением…

— А вот как вы относитесь к правам человека… — перебил монолог женщины ведущий.

Так уж получилось, что никто не видел, когда началось то невероятное, о чем потом все Березово и весь Березовский район гудели месяцами — ни телевизионщики, которые были заняты своей ответственной работой, ни многочисленные наблюдатели, облепившие забор и калитку, ни раскрасневшаяся от волнения хозяйка, ни милиционер, который, не удержавшись, тихонько зашел во двор, ни Леночка с Анжелой… Началось с того, что тонкий, будто девичий, голосок ведущего заглушил резкий пронзительный визг кабана в сарайчике, небольшая дверь которого выходила во двор. Визг был такой резкий и пронзительный, будто того кабана живьем резали.

Все вздрогнули. Некоторые даже подскочили. Люди сразу же уставились на небольшую дверь сарайчика. Неожиданно она сама собой распахнулась, и оттуда, выбрасывая вперед передние ноги, галопом выскочил кабан пудов десяти, не менее… Словно от страшной боли, большой белый кабан ничего вокруг не замечал, он прямиком понесся на толпу. Первым на его пути попался оператор с телекамерой на плече — кабан снес его, как былинку, только надпись «Adidas» мелькнула на белых импортных кроссовках. Парень грохнулся на землю, выпустив из рук телекамеру. Протаранив остальных людей, кабан застрял в невысоких воротцах, ведущих в огород, и снова заверещал тонким, каким-то детским голосом: куги-и… Затем кабан начал разворачиваться в направлении телевизионщиков…

Все на мгновение остолбенели. Первым опомнился Главный. Он заорал не менее страшным голосом, тыкая пальцем на телекамеру, которая валялась на траве: «Телекамеру, телекамеру, балда, спасай, пока не разнес… Японская… До пенсии не рассчитаешься…» Телеоператор, лежавший на земле, от крика пришел в себя. Не поднимаясь с травы, он вратарским приемом бросился на телекамеру и закрыл ее своим телом… Женщина в белой кофточке тоже встрепенулась, словно ожила, будто из-под гипноза вышла. Она ткнула пальцем на кабана, верещавшего в углу, и закричала, неизвестно к кому обращаясь. В голосе сквозила радость: «Во-оот, я же говорила всем, а мне никто не верил… Сами сейчас видите, что в этой хате творится… Покоя нету ни днем ни ночью… Сами все видите…»

Милиционера как ветром сдуло — кинулся на улицу наводить порядок, ибо там творилось черт знает что… Над забором и калиткой тремя сплошными рядами торчали головы с раскрытыми ртами и стеклянными глазами. Слова милиционера: «Тише, кому говорю: разойдись…» — заглушались другими возгласами, как близкими, так и далекими — толпа за то время, пока Леночка и Анжела были во дворе, разрослась невероятно:

— Что, что там творится?

— Москвичи у Юзика кабана режут. Караул!..

— А с виду пристойные люди… Неужели им своего мало?..

Кто-то громко хохотал… Трещал забор — вот-вот завалится под тяжестью человеческих тел. И все старался милиционер: «Разойдись, кому говорю…»

Леночка, как только началось все это невероятное, схватилась за руку Анжелы и стала шептать одно и то же: «Мамочка, мамочка родная…» А когда кабан стал разворачиваться, чтобы снова броситься на телевизионщиков, встрепенулась и Анжела, — дернув Леночку за руку, она стрелой метнулась к калитке, потащила за собой безвольную Леночку.

Выскочили на улицу, запруженную людьми, и — дай Бог ноги! — без оглядки понеслись к автобусной остановке.

Держась за руку Анжелы, Леночка летела следом и шептала спасительное: «Мамочка, мамочка родная». А в память ей врезался не разъяренный, впервые увиденный кабан, не побледневшие телевизионщики, не громко кричащая женщина в кофте, а большой круглый замок, висевший на двери сарайчика.

Леночка увидела его сразу, как только зашла во двор. Висел он и потом, когда дверь сарайчика сама собой открылась и оттуда выскочил этот страшный зверь. Только дужка замка была уже откинута. А ведь никто, ни одна живая душа к этому замку даже близко не подходила…