Полукороль

1. Большее благо

Жестокий ветер бушевал в тот день, когда Ярви узнал, что он король. Или, по крайней мере, наполовину король.

Гетландцы называли этот ветер ищущим, поскольку он отыскивал любую щель и замочную скважину, завывая и пронося смертный холод Матери Моря в каждый дом, как бы сильно ни горели огни в очагах, как бы тесно ни прижимались люди друг к другу.

Ветер набрасывался на ставни узких окон покоев Матери Гандринг и стучал даже обитой железом дверью. Он насмехался над языками пламени в очаге, а те рассерженно плевались и трещали, отбрасывая когтистые тени от подвешенных засушенных растений и роняя мерцающий свет на корень, который Мать Гандринг держала в своих шишковатых пальцах.

— А этот?

На вид он не сильно отличался от комка земли, но Ярви знал, что это такое.

— Корень черноязык.

— И зачем он может понадобиться министру, мой принц?

— Министр надеется, что он ему не понадобится. Отвар из этого корня на вкус и цвет не отличается от воды, но это самый смертельный яд.

Мать Гандринг отбросила корень.

— Иногда министры должны использовать темные вещи.

— Министры должны искать меньшее зло, — сказал Ярви.

— И выбирать большее благо. Пять из пяти. — Мать Гандринг одобрительно кивнула, и Ярви преисполнился гордостью. Одобрение министра Гетланда не просто заслужить. — А во время испытания загадки будут проще.

— Испытание. — Ярви нервно потер скрюченную ладонь своей больной руки большим пальцем здоровой.

— Ты пройдешь.

— Вы не знаете наверняка.

— Министр всегда сомневается…

— Но всегда выглядит уверенно, — закончил он за нее.

— Вот видишь? Я-то тебя знаю. — Это была правда. Никто не знал Ярви лучше, включая и его семью. Особенно семью. — У меня никогда не было ученика способнее. Ты пройдешь с первого раза.

— И уже не буду принцем Ярви. — От этой мысли он почувствовал лишь облегчение. — У меня не будет ни семьи, ни титула.

— Будешь Братом Ярви, и твоей семьей станет Министерство. — Мать Гандринг улыбнулась, и свет очага осветил морщинки вокруг ее глаз. — Твоими титулами будут растения, книги и тихие слова. Ты будешь помнить, советовать, лечить и говорить правду, знать тайные средства и на всех языках сглаживать путь Отцу Миру. Как пыталась я. Нет более благородной работы, какой бы вздор ни несли накачанные мышцами болваны на тренировочной площадке.

— Трудно игнорировать накачанных мышцами болванов, когда ты сам с ними на тренировочной площадке.

— Хм. — Она плюнула в огонь. — Когда пройдешь испытание, тебе нужно будет ходить туда, лишь чтобы позаботиться о проломленной голове, если представление пойдет слишком жестко. Однажды ты примешь мой посох. — Она кивнула в сторону прислоненной к стене тонкой длинной полоски эльфийского металла, испещренного бороздками. — Однажды ты сядешь около Черного Стула и станешь Отцом Ярви.

— Отец Ярви. — Он поежился на своем стуле от этой мысли. — Во мне мало мудрости. — Он имел в виду, что в нем мало храбрости, но ему не хватало храбрости признать это.

— Мудрости можно научиться, мой принц.

Он поднял левую руку на свет.

— А руки? Этому вы можете научить?

— Возможно у тебя проблемы с рукой, но боги дали тебе более редкие дары.

Он фыркнул.

— Вы имеете в виду мой прекрасный певческий голос?

— Почему бы и нет? И быстрый разум, и сочувствие, и силу. Только ту силу, которая присуща скорее великому министру, чем великому королю. Тебя коснулся Отец Мир, Ярви. Помни всегда: сильных мужчин много, а мудрых мало.

— Вот почему из женщин получаются лучшие министры.

— И чай у них тоже обычно получается лучше. — Гандринг отхлебнула из чашки, что он приносил ей каждое утро, и снова одобрительно кивнула. — Но приготовление чая — еще один из твоих великих талантов.

— В самом деле, геройская работа. Вы будете меньше льстить мне, когда я стану министром?

— Ты получишь столько лести, сколько заслужишь, и пинок под зад все остальное время.

Ярви вздохнул.

— Некоторые вещи не меняются.

— А теперь за историю. — Мать Гандринг достала с полки книгу, и камни на позолоченном корешке блеснули красным и зеленым.

— Сейчас? Я должен встать с Матерью Солнцем, чтобы покормить ваших голубей. Я надеялся перед этим немного поспать…

— Я позволю тебе поспать, когда пройдешь испытание.

— Не позволите.

— Ты прав, не позволю. — Она лизнула палец, перевернула страницы, и древняя бумага захрустела. — Скажи, мой принц, на сколько частей эльфы разбили Бога?

— На четыреста девять. Четыре сотни Малых Богов, шесть Высоких Богов, первые мужчина и женщина и Смерть, которая охраняет Последнюю Дверь. Но разве это не нужнее клирику, нежели министру?

Мать Гандринг цокнула языком.

— Министру нужны все знания, поскольку контролировать можно лишь то, что известно. Назови шестерых Высоких Богов.

— Мать Море и Отец Земля, Мать Солнце и Отец Луна, Мать Война и…

Дверь широко распахнулась, и в комнату ворвался ищущий ветер. Ярви подскочил, и языки пламени подскочили вместе с ним и затанцевали, искаженные в сотнях и сотнях банок и колб на полках. По ступеням, спотыкаясь, поднимался человек, и пучки трав перед ним качались, словно повешенные люди.

Это был дядя Ярви, Одем. Его намокшие от дождя волосы прилипли к лицу, а грудь тяжело вздымалась. Он уставился на Ярви широко раскрытыми глазами и открыл рот, но не произнес ни звука. Не нужен был дар сочувствия, чтобы понять: его гнетут тяжелые вести.

— Что случилось? — хрипло вскрикнул Ярви, и его горло сжалось от страха.

Дядя упал на колени, его руки опустились на грязную солому. Он склонил голову и произнес два слова, медленно и грубо.

— Мой король.

Так Ярви узнал, что его отец и брат мертвы.

2. Долг

Они не выглядели мертвыми.

Лишь очень белыми. Они лежали на холодных плитах в холодной комнате, укрытые саванами до подмышек, и у каждого на груди блестел обнаженный меч. Ярви все ждал, что рот брата искривится во сне, а глаза отца откроются, чтобы взглянуть на него с обычным пренебрежением. Но они не открывались. И уже не откроются.

Смерть отворила им Последнюю Дверь, и оттуда нет возврата.

— Как это произошло? — услышал Ярви голос матери за дверью. Голос был, как всегда, спокойным.

— Предательство, моя королева, — пробормотал дядя Одем.

— Я больше не королева.

— Конечно… Прошу прощения, Лаитлин.

Ярви протянул руку и тихонько дотронулся до плеча отца. Такое холодное. Он раздумывал, когда в последний раз касался отца. Касался ли вообще? Он хорошо помнил, когда в последний раз они перекинулись словами о чем-то важном. Много месяцев назад.

Отец говорил, что мужчина машет косой и топором. Мужчина тянет весло и вяжет узел. А самое главное — мужчина держит щит. Мужчина держит оборону. Мужчина прикрывает напарника. Что за мужчина, который ничего из этого не может?

«Я не просил полруки», — сказал Ярви, со смесью стыда и ярости. Он часто оказывался в бесплодной пустыне между этими чувствами.

«Я не просил полсына».

А теперь король Утрик был мертв, и королевский обруч, поспешно уменьшенный, давил на лоб Ярви. Давил намного сильнее, чем должна давить эта тонкая полоска металла.

— Я спрашивала, как они умерли, — говорила его мать.

— Они отправились говорить о мире с Гром-гил-Гормом.

— С проклятыми ванстерами мира быть не может, — донесся глубокий голос Хурика, который был избранным щитом его матери.

— Им нужно отомстить, — сказала мать.

Дядя попытался успокоить бурю:

— Но сначала, конечно, время горевать. Верховный Король запретил начинать войну, пока…

— Месть! — Ее голос звенел, как бьющееся стекло. — Быстрая, как молния, жаркая, как огонь.

Взгляд Ярви скользнул на труп брата. Когда-то в нем были быстрота и жар. Сильная челюсть, толстая шея, зачатки темной бороды, как у отца. Он был не похож на Ярви, насколько это было возможно. Ярви считал, что брат любил его. Любовью, от которой оставались синяки, и каждое похлопывание оказывалось ударом. Любовью, которой любят того, кто вечно ниже тебя.

— Месть, — прорычал Хурик. — Надо заставить ванстеров заплатить.

— Черт с ними, с ванстерами, — сказала мать. — Надо заставить наших людей служить. Они должны знать, что в их короле есть твердость. Когда они будут счастливы на коленях, пусть хоть Мать Море выйдет из берегов от твоих слез.

Дядя тяжело вздохнул.

— Значит, месть. Но готов ли он, Лаитлин? Он никогда не был воином…

— Он должен сражаться, готов он или нет! — отрезала мать. Люди рядом с Ярви всегда говорили так, словно он был не только калекой, но и глухим. Похоже, его неожиданное возвышение не избавило их от этой привычки. — Готовьтесь к великому набегу.

— Где нападем? — спросил Хурик.

— Важно лишь то, что мы нападем. Оставь нас.

Ярви услышал стук закрывшейся двери и мягкие шаги матери по холодному полу.

— Перестань реветь, — сказала она. Только тогда Ярви понял, что его глаза увлажнились. Он вытер их, шмыгнул и устыдился. Он всегда стыдился.

Она сжала его за плечи.

— Стой прямо, Ярви.

— Извини, — сказал он, пытаясь выпятить грудь так, как делал его брат. Он всегда извинялся.

— Теперь ты король. — Она поправила его пряжку, попыталась пригладить его светлые волосы — коротко остриженные, но вечно всклокоченные — и, наконец, прикоснулась холодными пальцами к его щеке.

— Никогда не извиняйся. Ты должен носить меч твоего отца и возглавить набег против ванстеров.

Ярви сглотнул. Мысль о набеге всегда переполняла его ужасом. А уж возглавить его?

Одем, должно быть, увидел его страх.

— Я буду вашим напарником, мой король, всегда возле вас, и мой щит будет наготове. Какая бы помощь ни понадобилась, я буду рядом.

— Благодарю, — промямлил Ярви. Лишь одна помощь была ему нужна: чтобы его отправили в Скекенхаус для прохождения испытания на звание министра. Чтобы сидеть в тени, а не на всеобщем обозрении. Но теперь эта мечта обратилась в прах. Его мечты, как плохо размешанный известковый раствор, были склонны рассыпаться.

— Ты должен заставить Гром-гил-Горма страдать за это, — сказала мать. — А затем ты должен жениться на своей кузине.

Он мог лишь уставиться в ее железно-серые глаза. Пришлось смотреть немного вверх, поскольку она все еще была выше него.

— Что?!

Мягкое прикосновение превратилось в железную хватку, сдавившую его челюсть.

— Слушай меня, Ярви, и слушай внимательно. Ты король. Возможно это не то, чего мы оба хотели, но это все, что у нас есть. Все надежды сейчас на тебя, и они — на краю пропасти. Тебя не уважают. У тебя мало союзников. Ты должен сплотить нашу семью, женившись на дочери Одема, Исриун, как должен был твой брат. Мы всё обговорили. Это решено.

Дядя Одем поспешил уравновесить лед теплом.

— Ничто не обрадует меня больше, чем стать вашим тестем, мой король, и видеть, как наши семьи навсегда соединятся.

Ярви отметил, что чувства Исриун не брались в расчет. Как и его чувства.

— Но…

Брови матери нахмурились. Глаза прищурились. Он видал героев, которые трепетали под этим взглядом, а Ярви героем не был.

— Я была помолвлена с твоим дядей Утилом. До сих пор среди воинов ходят легенды о его искусстве владения мечом. С твоим дядей Утилом, который должен был стать королем. — Ее голос надломился, как будто слова причиняли боль. — Когда Мать Море поглотила его, и над берегом возвели пустой курган, я на этом самом месте вышла замуж за твоего отца. Я отбросила чувства и исполнила свой долг. То же должен сделать и ты.

Ярви взглянул назад, на красивый труп брата, размышляя, как она может так спокойно планировать, в то время как ее мертвые муж и сын лежат на расстоянии вытянутой руки.

— Ты не оплакиваешь их?

Внезапный спазм перекосил лицо матери, вся ее тщательно выстроенная красота раскололась, губы скривились, глаза закатились, и жилы на шее натянулись. Один ужасный миг Ярви не знал, ударит она его или разразится рыданиями. И еще неизвестно, что напугало бы его больше. Затем она хрипло вздохнула, вернула на место выпавший локон светлых волос, и снова стала собой.

— По крайней мере, один из нас должен быть мужчиной. — Она по-королевски развернулась и величественно покинула комнату.

Ярви сжал кулаки. Точнее — один кулак, и прижал большой палец к искореженному обрубку на другой руке.

— Спасибо за слова одобрения, матушка.

Как всегда, он был зол.

Он услышал, как дядя шагнул ближе и сказал мягким голосом, каким мог бы разговаривать с норовистым жеребенком:

— Ты же знаешь, твоя мать любит тебя.

— Знаю?

— Она должна быть сильной. Ради тебя. Ради страны. Ради твоего отца.

Ярви перевел взгляд с тела отца на лицо дяди. Так похож, и в то же время так не похож.

— Слава богам, что ты здесь, — сказал он. Слова застревали в горле. По крайней мере, один член семьи о нем заботился.

— Мне жаль, Ярви. Правда, жаль. — Одем положил руку на плечо Ярви, в его глазах блеснули слезы. — Но Лаитлин права. Мы должны делать то, что лучше для Гетланда. И должны отбросить чувства.

Ярви тяжело вздохнул.

— Я знаю.

Его чувства отбрасывали с тех пор, как он себя помнил.

3. Способ победить

— Кеймдал, ты будешь тренироваться с королем.

Ярви пришлось придушить глупый смешок, когда он услышал, как его назвал мастер над оружием. Наверное, четыре десятка молодых воинов, что собрались напротив, тоже подавляли смех. Конечно, им бы пришлось сдерживаться еще сильнее, если б они увидели, как сражается их король. И, несомненно, смех — это последнее, что к тому времени волновало бы Ярви.

Сейчас, конечно, они его подданные. Его слуги. Его люди, поклявшиеся умереть за него. Но теперь они казались ему оравой врагов даже больше, чем в детстве.

Он все еще ощущал себя мальчиком. В большей степени, чем когда-либо.

— Это честь для меня. — Не было похоже, что для Кеймдала это особая честь, когда он вышел на тренировочную площадку, двигаясь в кольчуге так же легко, как девица в платье. Он поднял щит, деревянный тренировочный меч и несколько раз устрашающе со свистом махнул. Он, наверное, был всего на год старше Ярви, но выглядел старше лет на пять: на полголовы выше, намного шире в груди и в плечах, и на его тяжелом подбородке уже росла рыжая щетина.

— Вы готовы, мой король? — прошептал Одем Ярви в ухо.

— Конечно нет, — прошипел Ярви, но выхода не было. Король Гетланда должен быть преданным сыном Матери Войны, каким бы неподходящим он для этого ни был. Нужно было доказать старшим воинам, стоявшим поодаль, что он может быть больше, чем просто однорукая помеха. Он должен был отыскать способ победить. Всегда есть способ, как говорила его мать.

Но он не мог о нем думать, несмотря на несомненные дары быстрого разума, сострадания и прекрасного певческого голоса.

Сегодня тренировочную площадку разметили на берегу. Восемь шагов песка по каждой стороне, и в каждый угол воткнули по копью. Каждый день находили новую площадку — камни, валежник, болота, узкие улочки Торлби, даже реку — поскольку мужчина Гетланда должен быть всегда готов сражаться, где бы он ни находился. Или, в случае Ярви, всегда не готов.

Но вокруг Расшатанного моря битвы чаще всего случались на неровном побережье, так что на берегу они тренировались чаще всего. И Ярви наглотался достаточно песка, вытаскивая длинный корабль на берег. Когда Мать Солнце сядет за холмы, ветераны будут тренироваться по колено в соленой воде. Но сейчас было время отлива, на поверхности оставались только зеркала луж, и влагу нес лишь соленый ветер с изморосью, и пот, текущий с Ярви из-за непривычного веса кольчуги.

Боги, как он ненавидел кольчугу. Как он ненавидел Хуннана, мастера над оружием, который столько лет был его главным мучителем. Какое отвращение он питал к мечам и щитам. Терпеть не мог тренировочную площадку и презирал воинов, для которых она стала домом. И больше всего он ненавидел то недоразумение, которое было у него вместо руки, из-за которого он никогда не станет одним из них.

— Смотрите под ноги, мой король, — пробормотал Одем.

— Ноги не будут моей проблемой, — отрезал Ярви. — По крайней мере, у меня их две.

За три года он почти не трогал меч, проводя все свое время в покоях Матери Гандринг, изучая способы применения растений и наречия дальних стран. Изучая имена Малых Богов, и уделяя особенно пристальное внимание чистописанию. С кислым привкусом во рту Ярви осознал, что пока он изучал, как лечить раны, эти мужчины положили все свои усилия на обучение искусству эти раны наносить.

Одем обнадеживающе хлопнул его по плечу и чуть не сбил с ног.

— Держите щит выше. Ждите своего шанса.

Ярви фыркнул. Если ждать его шанса, то они будут торчать здесь, пока прилив их всех не утопит. Щит крепко привязали множеством ремней к его иссохшему предплечью, и он вцепился в ручку большим пальцем и обрубком. Лишь от усилия на то, чтобы эта чертова штука висела, рука горела до плеча.

— Наш король некоторое время не бывал на площадке, — крикнул мастер Хуннан и скривил рот, будто слова были горькими. — Действуй помягче.

— Постараюсь не избить его слишком сильно! — крикнул Ярви.

Некоторые засмеялись, но он подумал, что это было почти презрение. Шутки в бою — плохая замена сильным мышцам и руке, держащей щит. Он посмотрел в глаза Кеймдалу, увидел его уверенность и попытался убедить себя, что сильных много, а умных мало. Даже в его голове эта мысль звучала фальшиво.

Мастер Хуннан не улыбался. Ни забавной шутке, ни милому ребенку. И не было женщины, прекрасной настолько, чтобы изогнуть эти железные губы. Он лишь взглянул на Ярви, как обычно, своим долгим взглядом, который был полон презрения, кем бы Ярви ни был, принцем или королем.

— Начали! — рявкнул он.

Если бы быстрота была милостью, то это воистину была бы милосердная схватка.

Первый удар обрушился на щит Ярви и вырвал ручку из немощного захвата, так что кромка щита ударила его в рот, заставив зашататься. Какой-то крупицей инстинкта ему удалось отразить следующий удар, так что он лишь чиркнул по плечу, и рука онемела. Третьего удара он не увидел, лишь почувствовал острую боль, когда подвернулась лодыжка. Он упал на спину, тяжело дыша, словно разорванные меха.

Некоторое время он лежал и моргал. Про непревзойденное искусство дяди Утила на площадке до сих пор рассказывали истории. Похоже, его искусство тоже останется в памяти надолго. Увы, по иным причинам.

Кеймдал отбросил деревянный меч в песок и протянул руку.

— Мой король.

Намного меньше отвращения, чем бывало, но Ярви показалось, что он заметил насмешливый изгиб в уголке его рта.

— Ты стал лучше, — выдавил Ярви через стиснутые зубы, выпутав искалеченную руку из ремней щита, так что Кеймдалу не оставалось ничего, кроме как схватиться за нее, чтобы поднять его на ноги.

— Как и вы, мой король. — Ярви видел отвращение Кеймдала, когда тот прикасался к покалеченной руке, и напоследок пощекотал его обрубком пальца. Жалкий жест, конечно, но слабые преуспевают в мелкой мести.

— Я стал хуже, — пробормотал Ярви, когда Кеймдал возвращался к своим. — Если в это можно поверить.

Он заметил девушку среди младших учеников. Лет тринадцать, наверное, с живыми глазами и темными волосами, спадавшими на острые щеки. Пожалуй, Ярви должен был поблагодарить Хуннана за то, что тот не выбрал ему в соперники её. Быть может, это будет следующим в череде унижений.

Мастер над оружием презрительно тряхнул головой, поворачиваясь прочь, и на Ярви нахлынул гнев, ожесточенный, как зимний прилив. Возможно, всю силу их отца унаследовал его брат, но Ярви досталась полная чаша ярости.

— У нас будет еще бой? — бросил он через площадку.

Брови Кеймдала приподнялись, затем он пожал широкими плечами и приподнял щит и меч.

— Если прикажете.

— О, я прикажу.

От людей постарше донеслось ворчание, а Хуннан нахмурился еще сильнее. Сколько еще им терпеть этот унизительный фарс? Если их королю было неловко, то и им было неловко, и они видели, что в Ярви неловкости хватило бы на всю их жизнь.

Он почувствовал, как дядя мягко взял его за руку.

— Мой король, — тихо и успокаивающе пробормотал он. Он всегда был тихим и успокаивающим, как ветерок в летний день. — Возможно, вам не стоит слишком напрягаться…

— Ты прав, конечно, — сказал Ярви. Как однажды сказала ему Мать Гандринг, глупец — раб своего гнева. Для мудрого гнев — его орудие. — Хурик, ты будешь за меня.

Воцарилась тишина, поскольку все взгляды устремились на избранный щит королевы. Тот сидел, огромный и молчаливый, на покрытом резьбой стуле, который отличал его среди самых прославленных воинов Гетланда. Огромный шрам на его щеке превращался в белую полосу там, где доходил до бороды.

— Мой король, — прогрохотал он, встал и начал просовывать руку в путаницу ремней упавшего щита. Ярви передал ему свой тренировочный меч, который выглядел игрушкой в огромной покрытой шрамами руке Хурика. Его шаги были отчетливо слышны, когда он шел на свое место напротив Кеймдала, который внезапно стал выглядеть как раз на свои шестнадцать лет. Хурик пригнулся, упер сапоги в песок, сжал зубы и издал воинственный рык, глубокий и пульсирующий. Он рычал все громче и громче, пока площадка, казалось, не затряслась. И Ярви увидел, что глаза Кеймдала расширились от сомнения и страха, в точности, как ему и хотелось.

— Начинайте, — сказал он.

Эта схватка была еще короче предыдущей, но никто не назвал бы ее милосердной.

Надо отдать Кеймдалу должное, он скакал достаточно храбро, но Хурик отразил удар его меча, шаркнули деревянные клинки. Затем, несмотря на свои размеры, он рванулся, как змея и подсек ногу Кеймдала. Падая, парень кричал, но лишь до тех пор, пока с пустым звуком кромка щита Хурика не ударила его над глазом, оставив его почти без чувств. Кеймдал застонал; половина его лица была в песке, другая измазана кровью от раны на лбу.

Девушки вряд ли согласились бы, но Ярви подумал, что Кеймдал никогда не выглядел лучше.

Он зло осмотрел воинов. Так, как его мать осматривала рабов, которые ей не угодили.

— Один в мою пользу, — сказал он. Уходя с площадки, он перешагнул через упавший меч Кеймдала и выбрал направление так, чтобы мастеру Хуннану пришлось неловко отойти в сторону.

— Это было неблагородно, мой король, — сказал дядя Одем, шагая за его плечом. — Но остроумно.

— Рад, что ты посмеялся, — проворчал Ярви.

— Более того, я горд вами.

Ярви глянул вбок и увидел, что дядя спокойно и невозмутимо смотрит назад. Он всегда был спокойным и невозмутимым, как свежевыпавший снег.

— О славных победах складывают прекрасные песни, Ярви. Но и о бесславных победах песни у бардов получаются ничуть не хуже, если хорошенько над ними поработать. С другой стороны, славные поражения это всего лишь поражения.

— На поле битвы нет правил, — сказал Ярви, вспоминая, что однажды говорил ему отец, когда был пьян, и ему наскучило кричать на собак.

— Точно. — Одем положил свою сильную руку на плечо Ярви, и Ярви подумал, насколько счастливее была бы его жизнь, если бы его отцом был его дядя. — Король должен победить. Остальное — прах.

4. Между богами и людьми

— … Мать Солнце и Отец Луна, осветите своим золотым и серебряным светом этот союз между Ярви, сыном Лаитлин, и Исриун, дочерью Одема…

Огромные статуи шестерых Высоких Богов сердито смотрели вниз безжалостными гранатовыми глазами. Над ними, в нишах по кругу купола, мерцали янтарные фигуры малых богов. Все они оценивали Ярви и, несомненно, видели его таким же ужасно неполноценным, каким он сам видел себя.

Он согнул иссохшую кисть и постарался втянуть ее поглубже в рукав. Каждый в Зале Богов отлично знал, что у него на конце руки. Или чего там нет.

И все же он пытался ее спрятать.

— Мать Море и Отец Земля, одарите их урожаями и щедростью, пошлите им удачу в погоде и удачу в битве.

В центре зала на помосте стоял Черный Стул. Эльфийский реликт из времен до Разбиения Бога, выкованный при помощи неизвестного искусства из цельного куска черного металла. Невероятно утонченный и невероятно крепкий, и бесчисленные годы не оставили на нем ни царапины.

Место королей между богами и людьми. Слишком высокое для такого жалкого, как Ярви. Даже от одного его вида Ярви чувствовал себя недостойным.

— Мать Война и Отец Мир, одарите их силой встретить все, что принесет Судьба…

Ярви думал, что будет министром. Что оставит даже мысли о жене и детях. И что самым романтичным в его жизни будет поцелуй старой щеки Праматери Вексен после прохождения испытания. А теперь он собирался разделить свою жизнь, какой бы она ни была, с девушкой, которую едва знал.

Ладонь Исриун была липкой. Их сцепленные руки обмотали священной тканью, из которой получился нескладный узел. Они сжимали друг друга, были связаны, прижаты друг к другу пожеланиями родителей и скованы нуждами Гетланда, но все же, казалось, что между ними бездонная пропасть.

— О, Тот Кто Взращивает Семя, одари их здоровым потомством…

Ярви знал, что думает каждый гость. Не искалеченным потомством. Не одноруким. Он украдкой бросил взгляд вбок, на эту маленькую, хрупкую, светловолосую девушку, которая должна была стать женой его брата. Она выглядела испуганной и слегка нездоровой. Но кто бы выглядел иначе, если б ей пришлось выходить замуж за получеловека?

Для всех это было лучшим из того, что осталось. День празднований, оплакиваемый всеми. Трагический компромисс.

— О, Та Кто Хранит Замки, обереги их семейство…

Лишь Бриньольф-клирик наслаждался собой. Он уже сочинил одно тяжеловесное благословение Исриун на ее помолвку с братом Ярви, и теперь — к своему удовольствию — получил возможность соорудить второе. Его голос бубнил, заклиная Высоких и Малых Богов одарить поля плодородием, рабов повиновением, и уже никто бы не удивился просьбе об исправной работе кишок. Ярви сгорбился под тяжелой шкурой, что носил когда-то его отец, с ужасом представляя, каким длинным будет благословление Бриньольфа на самой свадьбе.

— О, Та Что с Кувшином, пролей процветание на эту королевскую пару, на их родителей и подданных, и на весь Гетланд!

Клирик шагнул назад, довольный, как молодой отец. Его подбородок исчезал в жирных складках.

— Я скажу коротко, — сказала Мать Гандринг, проницательно взглянув на Ярви. Он выплеснул приглушенный смешок, потом поймал на себе взгляд матери, холодный, как зимнее море, и еще один смешок вынужден был придушить.

— Королевство стоит на двух колоннах, — говорила Мать Гандринг. — У нас уже есть сильный король. — Никто не засмеялся. Поразительный самоконтроль. — Скоро, коли будет на то воля богов, у нас появится и сильная королева. — Ярви заметил, как бледное горло Исриун вздрогнуло от того, что она сглотнула.

Мать Гандринг поманила вперед мать Ярви и дядю Одема, чтобы они дали свое благословение, положив руки на узел. Дядя единственный казался счастливым от того, что находится здесь. Затем она с усилием подняла свой посох — сверкнули трубочки и веточки из того же металла, что и Черный Стул — и выкрикнула:

— Они помолвлены!

Так что это случилось. Мнения Исриун никто не спрашивал, как и мнения Ярви. Похоже, мнением королей мало кто интересовался. Мнением этого уж точно. Публика — сотня или больше власть имущих — сдержанно поаплодировала. Мужчины — главы некоторых величайших гетландских семей, с позолоченными навершиями мечей и пряжками — одобрительно ударяли себя в широкую грудь. На другой стороне зала женщины вежливо похлопывали пальцами по надушенным ладоням; их волосы блестели от свежего масла, и на лучших цепочках, украшенных драгоценными камнями, висели ключи от семейных кладовых.

Мать Гандринг размотала священную ткань, и Ярви освободил здоровую руку, липкую, розовую и зудящую. Дядя сжал его за плечи и сказал на ухо: «Молодец!», хотя Ярви не делал ничего, лишь стоял и пел какие-то обещания, которых почти не понимал.

Гости вышли, и Бриньольф с громким хлопком закрыл двери зала, оставляя Ярви и Исриун одних наедине с богами, Черным Стулом, тяжестью их неопределенного будущего и океаном неловкой тишины.

Исриун мягко потерла руку, которой держалась за Ярви, и посмотрела на пол. Он тоже смотрел в пол, хотя ничего интересного там не было. Потом прокашлялся. Поправил пряжку ремня с мечом, который висел все еще непривычно. Подумал, что так будет всегда.

— Прости, — сказал он, наконец.

Она посмотрела вверх, ее глаза засияли в тяжелой темноте.

— Почему ты извиняешься? — затем вспомнила и неуверенно добавила, — мой король.

Он чуть не сказал: «Потому что у тебя в мужьях будет наполовину мужчина», но остановился на:

— За то, что тебя передают в моей семье, как кубок на празднике.

— На празднике все счастливы получить кубок. — Она чуть горько улыбнулась. — Это я должна извиняться. Представь меня королевой. — И она фыркнула, словно никогда не слышала более глупой шутки.

— Представь меня королем.

— Ты и есть король.

Ярви моргнул, услышав это. Он был так увлечен своими недостатками, что даже не думал, будто она может думать лишь о своих. Как часто бывает со страданиями других, эта мысль заставила его почувствовать себя немного лучше.

— Ты управляла хозяйством своего отца. — Он посмотрел на золотой ключ, висевший на ее груди. — Это не так уж мало.

— Но королева отвечает за всю страну! Все говорят, что у твоей матери к этому дар. Лаитлин, Золотая Королева! — она произнесла это имя, как заклинание. — Говорят, у нее тысячи и тысячи связей, что долг ей — предмет гордости. Говорят, среди торговцев ее слово ценится дороже золота, потому что золото может подешеветь, а ее слово никогда. Говорят, некоторые торговцы на дальнем севере перестали молиться богам и поклоняются ей. — Она говорила все быстрее, покусывала ногти, терла одну тонкую руку о другую, ее глаза были широко открыты. — Ходят слухи, что она откладывает серебряные яйца.

Ярви засмеялся.

— Я точно уверен, что это чепуха.

— Но она строила амбары и проводила каналы. И заставила распахать новые земли. Так что теперь никогда не будет голода, из-за которого раньше людям приходилось тащить жребий, чтобы узнать, кто должен искать новый дом за морем. — Исриун говорила, а ее плечи поднимались, пока не остановились на уровне ее ушей. — И люди стекаются в Торлби со всего мира, так что город утроился в размерах, и пришлось сломать его стены, а твоя мать построила их заново и снова сломала.

— Это так, но…

— Я слышала, у нее есть грандиозный план чеканить все монеты одного веса, и эти монеты будут ходить по всем землям вокруг Расшатанного моря, так что каждая сделка будет совершаться с ее лицом, делая ее богаче Верховного Короля в Скекенхаусе! Как я… смогу? — Плечи Исриун опали, она задела ключ на ее груди, и тот закачался. — Как могут такие, как я…

— Всегда есть способ. — Ярви схватил ладонь Исриун, прежде чем она смогла бы снова отправить в рот исчезающие ногти. — Моя мать тебе поможет. Она же твоя тетя, так ведь?

— Она поможет мне? — вместо того, чтобы вытащить руку, она ею притянула его поближе. — Твой отец, возможно, был великим воином, но думаю, он был менее страшным родителем.

Ярви улыбнулся, но не стал отрицать.

— Тебе повезло больше. Дядя Одем всегда спокоен, как стоячая вода.

Исриун нервно глянула на дверь.

— Ты не знаешь моего отца, как я.

— Тогда… я помогу тебе. — Половину утра он держал ее руку, и та не сильно отличалась от мертвой рыбины в его липкой ладони. Теперь она была совершенно другой — сильной, прохладной и очень живой. — Разве не в этом смысл супружества?

— Не только в этом. — Внезапно она оказалась очень близко, свет свечей отражался в уголках ее глаз, зубы сияли между приоткрытых губ.

От нее шел запах, ни сладкий, ни кислый, он не мог его определить. Слабый, но заставлявший его сердце скакать.

Ярви не знал, надо ли закрывать глаза, потом она закрыла, так что закрыл и он, и их носы неуклюже столкнулись.

Ее дыхание щекотало его щеку, и кожа от этого стала горячей. Пугающе горячей.

Ее губы лишь слегка задели его, и он отпрянул, как испуганный кролик, запнулся за свой меч и чуть не упал через него.

— Извини, — сказала она, отскочив назад и уставившись в пол.

— Это мне следует извиняться. — Для короля Ярви провел в извинениях довольно много времени. — Я самый жалкий мужчина в Гетланде. Несомненно, мой брат целовал тебя лучше. Больше практики… полагаю.

— Твой брат лишь болтал о сражениях, в которых он победил, — пробормотала она.

— Со мной такой проблемы не будет. — Он не знал, зачем сделал это — чтобы ее шокировать, или в качестве мести за неудавшийся поцелуй, или просто, чтобы быть честным — но он вытянул скрюченную кисть, одергивая рукав, чтобы она оказалась между ними во всем своем уродстве.

Он ждал, что она вздрогнет, побледнеет, шагнет назад, но она лишь задумчиво на нее смотрела.

— Болит?

— Не особо… иногда.

Она потянулась вперед, скользнула пальцами по шишковатым суставам, надавила большим пальцем в скрюченную ладонь, и дыхание в его горле замерло. Никто никогда не трогал эту руку так, словно это была просто рука. Как часть плоти с теми же чувствами, что и у остальных.

— Слышала, ты все равно побил Кеймдала на площадке, — сказала она.

— Я лишь отдал приказ. Я давно понял, что не очень хорош в честных поединках.

— Воины сражаются, — сказала она, глядя ему в глаза. — Король командует. — И с улыбкой потянула его на помост. Хотя это был его зал, он шел с трудом, поскольку с каждым шагом все больше чувствовал себя нарушителем.

— Черный Стул, — пробормотал он, когда они дошли.

— Твой стул, — сказала Исриун, и, к его ужасу, коснулась кончиками пальцев идеального металла на ручке. Раздался шелест, от которого у Ярви по коже побежали мурашки. — Трудно поверить, что здесь это самая старая вещь. Сделанная руками эльфов до Разбиения Мира.

— Ты интересуешься эльфами? — пропищал он, ужаснувшись, что она захочет заставить его коснуться этой штуки, или, хуже того, сесть на нее, и в отчаянии пытался отвлечь внимание.

— Я читала все книги о них из тех, что были у Матери Гандринг, — сказала она.

Ярви удивленно посмотрел.

— Читала?

— Когда-то я готовилась стать министром. Я была ученицей Матери Гандринг до тебя. Обреченная на жизнь с книгами, растениями и тихими словами.

— Она никогда не говорила. — Похоже, у них было больше общего, чем он себе представлял.

— Я была помолвлена с твоим братом, потому все и закончилось. Мы должны делать то, что лучше для Гетланда.

Они почти одновременно одинаково вздохнули.

— Мне все так говорят, — сказал Ярви. — Мы оба лишились Министерства.

— Но получили друг друга. И это… — ее глаза сияли, когда она в последний раз погладила идеальную кривую ручки Черного Стула, — внушительный подарок на свадьбу. — Кончики ее пальцев скользнули с металла на его ладонь, и он подумал, что ему очень нравится, когда они там. — Мы собирались обсудить, когда поженимся.

— Как только я вернусь, — немного хрипло сказал он.

Она еще раз сжала его иссохшую руку и отпустила.

— После твоей победы, мой король, я ожидаю поцелуя получше.

Глядя, как она уходит, Ярви был почти рад, что они не попали в Министерство.

— Я постараюсь не запнуться за меч! — крикнул он, когда она дошла до дверей.

Выходя, она улыбнулась ему через плечо, ее волосы засияли в дневном свете. Затем двери за ней мягко закрылись. А Ярви остался один на помосте, в центре всей этой тишины. И внезапно его сомнения разрослись даже выше Высоких Богов. Потребовалось ужасное усилие, чтобы повернуть голову к Черному Стулу.

Сможет ли он и в самом деле сидеть на нем, между богами и людьми? Он, кто с трудом заставляет себя прикоснуться к нему своим искалеченным недоразумением вместо руки? Ярви заставил себя потянуться, его дыхание участилось. Заставил себя прикоснуться дрожащим пальцем к металлу.

Очень холодный и очень твердый. Каким и должен быть король.

Каким был отец, сидя на Черном Стуле с королевским обручем на морщинистом челе. Его покрытые шрамами руки сжимали оружие, навершие меча всегда было в пределах досягаемости. Меча, который висел теперь на поясе Ярви, оттягивая непривычным весом.

«Я не просил полсына».

И Ярви отпрянул от пустого стула, даже менее достойно, чем когда на нем сидел отец. Не к дверям Зала Богов и ожидающей за ними толпе, но прочь, к статуе Отца Мира. Прижался к камню и нащупал пальцами трещину за гигантской ногой покровителя министров. В тишине открылась скрытая дверь, и Ярви скользнул в черноту за ней, словно вор, покидающий место преступления.

В цитадели было много тайных путей, но в Зале Богов их было больше всего. Проходы шли под полом, в стенах, в куполе. В старину министры использовали их, чтобы явить волю богов посредством небольших странных чудес — падающих перьев или дыма вокруг статуй. Однажды король воззвал к войне, и на сомневающихся воинов закапала кровь.

Переходы были темны и полны звуков, но Ярви их не боялся. Эти тоннели давно были его вотчиной. В темноте он прятался от пылающего гнева отца. От сокрушительной любви брата. От холодного разочарования матери. Он мог пройти из одного конца цитадели в другой, ни разу не выйдя на свет.

Здесь он знал все пути, как и полагается хорошему министру.

Здесь он был в безопасности.

5. Голуби

Голубятня, за века исчерченная пометом изнутри и снаружи, была на вершине самой высокой башни цитадели, и сквозь множество ее окон дул ледяной ветер.

Как ученик Матери Гандринг, Ярви должен был кормить голубей. Нужно было их кормить, учить их произносить сообщения и смотреть, как они взлетают в небеса, чтобы принести новости, поручения или угрозы другим министрам вокруг Расшатанного моря.

Из множества клеток, выстроенных у стен, на него смотрели голуби и один огромный орел с бронзовыми перьями, который, должно быть, принес сообщение от Верховного Короля в Скекенхаусе. От единственного человека вокруг Расшатанного моря, который мог сейчас что-либо требовать от Ярви. Впрочем, он сидел напротив пятнистой от экскрементов стены, уставившись на ноготь сморщенной руки, погребенный под горой требований, которые ему никогда не исполнить.

Он всегда был слабым, но почувствовал себя бессильным, лишь когда его сделали королем.

Он услышал шаркающие шаги на ступеньках, и через низкую дверь, тяжело дыша, вошла Мать Гандринг.

— Я думал, вы никогда сюда не ходите, — сказал Ярви.

— Мой король, — ответила Мать Гандринг, как только выровняла дыхание. — Тебя ожидают перед Залом Богов.

— Разве тоннели предназначены не для того, чтобы король мог сбежать?

— От вооруженных врагов. А не от своей семьи и подданных, не говоря уж о своей будущей невесте. — Она посмотрела на куполообразный потолок, на богов, изображенных на нем в виде птиц, зовущих в сверкающее небо. — Куда ты хотел полететь?

— В Каталию, возможно. Или в землю Альюкс, или по священной реке к Кальиву. — Ярви пожал плечами. — Но у меня и двух здоровых рук нет, не говоря уже о двух здоровых крыльях.

Мать Гандринг кивнула.

— В конце концов, мы все должны быть тем, кто мы есть.

— И кто я такой?

— Король Гетланда.

Он сглотнул, зная, как она, должно быть, разочарована. Как он сам собою был разочарован. В песнях короли редко уползают, чтобы спрятаться от своих людей. Он взглянул на огромного безмятежного орла в клетке.

— Праматерь Вексен прислала послание?

— Послание, — скрипящим эхом отозвался один из голубей. — Послание. Послание.

Мать Гандринг нахмурилась, глядя на орла, застывшего, словно чучело.

— Он прилетел пять дней назад из Скекенхауса. Праматерь Вексен отправила его с вопросом, приедешь ли ты на испытание.

Ярви вспомнил, как однажды, несколько лет назад, он видел главу Министерства, когда Верховный Король посетил Торлби. Верховный Король казался грозным и алчным стариком, которого все раздражало. Мать была вынуждена его успокаивать, когда кто-то кланялся не так, как ему нравилось. Брат смеялся, как такой немощный мелкий человек с всклокоченными волосами может управлять Расшатанным морем, но его смех утих, когда он увидел, сколько воинов следует за ним. Отец был в гневе, поскольку Верховный Король принял дары и ничего не дал взамен. Мать Гандринг цокнула языком и сказала, что чем богаче человек, тем больше богатства он жаждет.

Праматерь Вексен почти не покидала своего места подле Верховного Короля и всегда улыбалась, как добрая бабушка. Когда Ярви встал перед ней на колено, она посмотрела на его искалеченную руку и шепотом спросила: «Мой принц, вы решили присоединиться к Министерству?» И на мгновение он увидел в ее глазах жадный огонь, который напугал его больше, чем все суровые воины Верховного Короля.

— Так много внимания от главы Министерства? — пробормотал он, подавляя послевкусие страха того дня.

Мать Гандринг пожала плечами.

— Принцы королевской крови редко вступают в Министерство.

— Несомненно, она, как и все, будет разочарована, что я предпочел Черный Стул.

— Праматерь Вексен достаточно мудра, чтобы извлечь максимум из того, что ей предлагают боги. Как должны и все мы.

Взгляд Ярви скользил по остальным клеткам, отыскивая то, что отвлечет внимание. Но, хотя у птиц не было жалости, вынести их взгляды было легче, чем все эти разговоры о разочаровании.

— Какой голубь принес послание от Гром-гил-Горма?

— Я отправила его обратно в Ванстерланд. К его министру, Матери Скаер, чтобы он донес согласие твоего отца на переговоры.

— Где должна была состояться встреча?

— На границе, у города Амвенд. Твой отец туда не доехал.

— На него напали в Гетланде?

— Похоже на то.

— Не похоже на моего отца, так стремиться закончить войну.

— Войну, — прохрипел один из голубей. — Закончить войну.

Мать Гандринг хмуро смотрела на испещренный серым пол.

— Это я посоветовала ему поехать. Верховный Король требовал, чтобы все мечи были в ножнах, пока не закончен новый храм Единого Бога. Я не ожидала, что даже такой дикарь, как Гром-гил-Горм, не сдержит священного слова. — Она сжала кулак, словно собиралась ударить себя, затем медленно разжала. — Дело министра — сглаживать путь для Отца Мира.

— Но разве с отцом не было людей? Он…

— Мой король. — Мать Гандринг посмотрела на него из-под бровей. — Нам пора спускаться.

Ярви сглотнул — казалось, желудок подскочил к горлу и наполнил рот кислой мокротой.

— Я не готов.

— Как и любой. Твой отец тоже не был готов.

Ярви наполовину вздохнул, наполовину всхлипнул и вытер слезы скрюченной рукой.

— Плакал ли мой отец, когда обручился с моей матерью?

— На самом деле да, — сказала Мать Гандринг. — Несколько лет. С другой стороны, она…

И Ярви, сам того не желая, хихикнул.

— От моей матери слез дождаться сложнее, чем от ее золота. — Он посмотрел на женщину, которая раньше была его учителем, а ныне его министром, на это лицо с добродушными морщинами, на светлые глаза, полные соучастия, и понял, что шепчет:

— Вы были мне как мать.

— А ты мне был как сын. Прости, Ярви. Прости за все, но… это большее благо.

— Меньшее зло. — Ярви кивнул на обрубок пальца и, прищурившись, посмотрел на птиц. Множество голубей и огромный орел. — Кто теперь будет их кормить?

— Я найду кого-нибудь. — И Мать Гандринг предложила ему костлявую руку, чтобы помочь подняться. — Мой король.

6. Обещания

Это было великое событие.

Множество влиятельных фамилий из дальних провинций Гетланда вероятно разозлились, что новости о смерти короля Утрика едва дошли до них, когда он был уже сожжен, и что им не выпало шанса внести значительный вклад в событие, которое будет жить в памяти так долго.

Несомненно, всемогущий Верховный Король на своем высоком стуле в Скекенхаусе, не говоря уж о всезнающей Праматери Вексен подле него, были далеко не рады, что они не получили приглашения, на что настойчиво указывала Мать Гандринг. Но мать Ярви выдавила через сжатые зубы: «Их гнев для меня — прах». Хоть Лаитлин и не была уже королевой, но любое иное название ей не подходило, и громадный тихий Хурик, поклявшийся служить ей вечно, все еще маячил у нее за плечом. Стоило ей лишь сказать, и это тут же исполнялось.

Процессия прошла от Зала Богов по двору цитадели. Множество мест на этой траве хранило память о неудачах Ярви. Под ветвями огромного кедра брат часто дразнил его за то, что он не может взобраться на дерево.

Ярви, конечно, шел впереди, мать омрачала все его чувства за его плечом, а позади, опираясь на посох, старалась не отставать Мать Гандринг. Дядя Одем вел королевских придворных, воинов и женщин в лучших нарядах. В конце шли рабы, их ошейники постукивали, а глаза, как и положено, смотрели в землю.

Когда они проходили под аркой, Ярви нервно взглянул наверх и увидел, как в темноте мерцает нижний край Кричащих Врат, готовый упасть и запечатать цитадель от любого врага. Говорили, что он падал лишь однажды, задолго до его рождения, но все же Ярви сглатывал всякий раз, когда проходил под ним. Громадная тяжесть отполированной меди, которую удерживал единственный штырь, щекотала нервы.

Особенно, когда собираешься сжечь половину семьи.

— У вас неплохо получается, — шепнул дядя Ярви на ухо.

— Я иду.

— Вы идете, как король.

— Я король, и я иду. Как может быть иначе?

Одем улыбнулся.

— Отлично сказано, мой король.

За дядиным плечом Ярви заметил Исриун, которая тоже ему улыбалась. Свет факела, который она несла, отражался в ее глазах и в цепочке на ее шее. Вскоре на этой цепочке будет висеть ключ от сокровищницы Гетланда, а сама она будет королевой. Его королевой. И эта мысль, как искорка во тьме, давала ему надежду посреди страхов.

Все несли факелы, светящаяся змейка вилась через сгущающийся мрак, хотя ветер погасил половину огней к тому времени, как процессия прошла через городские врата и вышла на голый склон.

Благородные воины вытащили личный корабль короля на выбранное место в дюнах. На песке за ним оставалась змеящаяся канава. Это был лучший корабль в переполненной гавани Торлби: двадцать весел по каждому борту, высокий нос и корма, украшенные столь же прекрасной резьбой, как все в Зале Богов. Тот самый корабль, на котором король Утрик переплыл Расшатанное море в свой знаменитый набег на Сагенмарк. Тот самый корабль, который зачерпывал воду, нагруженный рабами и добычей, когда они с триумфом возвращались.

Бледные тела короля и его наследника положили на палубе на носилки из отличных мечей, поскольку Утрик был знаменитым воином, и лучше него был лишь его покойный брат Утил. Ярви мог думать лишь о том, что это доказывает: великие воины умирают так же, как остальные люди.

И обычно раньше.

Около покойников разложили богатые подношения, в том порядке, какой клирик посчитал наиболее угодным богам. Оружие и доспехи, которые король взял в битве. Золотые кольца, серебряные монеты. Блестели кучи сокровищ. Ярви вложил в руку брата украшенный драгоценностями кубок, а мать накинула мантию из белого меха на плечи мертвого короля, положила одну его руку на грудь и встала, глядя вниз. Ее зубы были стиснуты, пока Ярви не сказал:

— Мать?

Она без слов повернулась и повела его к стульям на холме. Морской ветер шевелил коричневую траву и заставлял ее молотить по их ногам. Ярви весь изогнулся, пытаясь найти удобную позу на жестком высоком сидении. Его мать неподвижно сидела справа, Хурик громадной тенью высился позади нее. Мать Гандринг сидела на стуле слева, зажав в костлявой руке свой посох, и изогнутый эльфийский металл оживал, отражая языки пламени трещавших факелов.

Ярви сидел между двумя матерями. Одна в него верила. Другая дала ему жизнь.

Мать Гандринг наклонилась к нему и тихо сказала:

— Прости, мой король. Это не то, чего я хотела для тебя.

Ярви нельзя было показывать слабость.

— Мы должны извлекать максимум из того, что нам предложит судьба, — сказал он. — Даже короли.

— Особенно короли, — проскрежетала его мать и подала сигнал.

На корабль завели и там зарезали две дюжины лошадей, чтобы их кровь омыла палубу. Все согласились, что Смерть с уважением проведет Короля Утрика и его сына через Последнюю Дверь, и их будут считать великими среди мертвых.

Дядя Одем с факелом в руке вышел перед рядами столпившихся на песке воинов в боевом облачении. В серебряной кольчуге, крылатом шлеме и хлопающей красной мантии он и в самом деле выглядел как сын, брат и дядя королей. Он важно кивнул Ярви, Ярви кивнул в ответ и почувствовал, как мать вцепилась в его правую руку и сильно сжала.

Одем ткнул факел в пропитанную смолой лучину для растопки. Языки пламени лизнули корабль, и через мгновение весь он запылал. От толпы разнесся скорбный стон — от благородных и состоятельных на террасах у стен Торлби; от ремесленников и торговцев под ними; от иностранцев и крестьян еще ниже; от попрошаек и рабов, что стояли во всех щелях, чтобы укрыться от ветра; от каждого, чье присутствие боги сочли уместным.

А Ярви сглотнул, поскольку внезапно осознал, что отец никогда не вернется, а ему на самом деле придется быть королем до тех пор, пока его самого не сожгут.

Замерзший и больной, он сидел с обнаженным мечом на коленях, когда показался Отец Луна, и вышли его дети-звезды, и языки пламени горящего корабля, и горящих богатств, и горящей семьи освещали лица сотен и сотен присутствующих. Редкие огни виднелись в каменных зданиях, в амбарах из прутьев, стоявших за стенами, в башнях цитадели на холме. Его цитадели, хотя для него она всегда была больше похожа на тюрьму.

Требовались героические усилия, чтобы не заснуть. Прошлой ночью он почти не спал, как и в любую ночь с тех пор, как на него надели королевский обруч. Тени в холодных недрах зияющей спальни его отца были наполнены страхами, и по древней традиции там не было двери, в которую он мог бы сбежать, поскольку король Гетланда един со своей землей и с людьми, и ничего не должен от них прятать.

Секреты, как и двери в спальнях, были роскошью, предназначенной для более удачливых людей, нежели короли.

Мимо Ярви и его матери текла очередь гордых мужчин в военной одежде и гордых женщин с отполированными ключами. Некоторые из них были язвами для короля Утрика, когда он был жив, но теперь они пожимали руки, подносили прощальные цветистые дары и напыщенно говорили о великих деяниях господина. Они стенали, что никогда уже Гетланд не увидит такого, как он, а затем, опомнившись, кланялись и изрекали: «Мой король». Но за улыбками они, несомненно, размышляли, как бы обернуть к своей выгоде этого однорукого слабака на Черном Стуле.

От матери лишь изредка слышалось шипение: «Сядь. Ты король. Не извиняйся. Ты король. Поправь пряжку на мантии. Ты король. Ты король. Ты король». Словно она старалась убедить в этом его, себя и весь мир вопреки очевидности.

Конечно, Расшатанное море прежде не видело столь ловкого торговца, как она, но Ярви сомневался, что даже ей удастся это продать.

Они сидели, пока огонь не превратился в мерцание, киль с резной головой дракона не обвалился углями, и первый тусклый мазок рассвета не коснулся облаков, блестя на медном куполе Зала Богов и заставляя кричать морских птиц. Затем мать хлопнула в ладоши, и рабы, звеня цепями на ошейниках, принялись копать землю вокруг все еще тлеющего погребального костра, поднимая огромный курган, что будет выситься рядом с курганом дяди Утила, которого поглотил шторм, и с курганом прадеда Бривера, и с курганом прапрадеда Ангальфа Козлоногого. Покрытые травой холмы стояли вдоль побережья, теряясь среди дюн, скрываясь в тумане тех лет, когда еще Та Кто Пишет не одарила женщин даром букв, и министры не начали записывать имена мертвых в свои книги.

Потом Мать Солнце показала свое слепящее лицо и зажгла воду. Вскоре будет отлив, который унесет с собой множество острохвостых кораблей, вытащенных на песок. Так что они смогут отплыть так же быстро, как и прибыли, готовые принести воинов в Ванстерланд, чтобы отомстить Гром-гил-Горму.

Дядя Одем взобрался на холм, держа руку на рукояти меча. Вместо легкой улыбки у него был хмурый вид воина.

— Пора, — сказал он.

Ярви встал, шагнул мимо дяди, высоко поднял взятый взаймы меч, подавил свои страхи и проревел в ветер так громко, как только мог:

— Я, Ярви, сын Утрика и Лаитлин, король Гетланда, приношу клятву! Я клянусь клятвой солнца и клятвой луны. Клянусь пред Той Кто Судит, и пред Тем Кто Помнит, и пред Той Кто Скрепляет Узы. Пусть мой брат и мой отец, и мои предки, похороненные здесь, будут свидетелями. Пусть Тот Кто Наблюдает и Та Кто Пишет будут свидетелями. Пусть все вы будете свидетелями. Пусть это будет цепью на мне и не дает мне покоя. Я отомщу убийцам моего отца и брата. Клянусь в этом!

Собравшиеся воины в суровом одобрении ударили зазубренными топорами по своим шлемам, кулаками по раскрашенным щитам, сапогами по Отцу Земле.

Дядя нахмурился.

— Это тяжелая клятва, мой король.

— Возможно я наполовину мужчина, — сказал Ярви, пытаясь засунуть меч в ножны из овечьей кожи, — но я могу поклясться полной клятвой. Люди, по крайней мере, это оценили.

— Это люди Гетланда, — сказал Хурик. — Они ценят дела.

— Я думаю, это была прекрасная клятва. — Исриун стояла рядом, ее светлые волосы струились на ветру. — Королевская клятва.

Ярви обнаружил, что очень рад видеть ее здесь. Ему хотелось, чтобы больше никого здесь не было. Тогда он снова бы ее поцеловал, и возможно успешнее, чем в прошлый раз. Но он мог лишь улыбнуться, и приподнять полуруку в неловком прощании.

Время для поцелуев будет при следующей встрече.

— Мой король. — Похоже, даже глаза Матери Гандринг, вечно сухие в любом дыму, в пыли и при любой погоде, были влажными от слез. — Пусть боги пошлют вам удачу в погоде и, более того, удачу в битве.

— Не волнуйтесь, мой министр, — сказал он, — всегда остается шанс, что я выживу.

Его настоящая мать не проронила ни слезинки. Она лишь снова поправила пряжку на его мантии и сказала:

— Держись, как король, Ярви. Говори, как король. Бейся, как король.

— Я король, — сказал он, как бы лживо это ни звучало. И выдавил через сжатое горло: — Я сделаю так, что ты будешь мной гордиться, — хотя он и понятия не имел, как этого добиться.

Но, когда он уходил, мягко направляемый дядей, который держал руку на его плече, а солдаты, направляясь к воде, выстраивались в блестящие сталью змейки, он увидел, как его мать вцепилась в кольчугу Хурика и подтащила его, несмотря на всю его силу.

— Присмотри за моим сыном, Хурик, — услышал он ее задыхающийся голос. — Он все, что у меня есть.

Затем Золотая Королева со своей стражей, прислугой и множеством рабов ушла в сторону города. А Ярви шагал через бесцветный рассвет в сторону кораблей. Их мачты, как лес, качались на фоне неба. Он пытался идти, как ходил отец — жаждущий битвы, даже если у него болели колени, пересохло во рту, покраснели глаза, а сердце было переполнено сомнениями. Он все еще чуял дым.

Он оставил Отца Мира рыдать посреди пепла и поспешил в стальные объятья Матери Войны.

7. Мужская работа

Каждая волна, рожденная Матерью Морем, поднимала его, катала, таскала его промокшие одежды, заставляла его содрогаться и шевелиться так, словно он пытался встать. Возвращаясь в море, волна тащила тело по берегу и оставляла его на земле. Спутанные волосы, безвольные, как водоросли на гальке, набились пеной и песком.

Ярви смотрел на него, думая, кем он был. Или мог быть. Мальчик или мужчина? Умер, убегая или храбро сражаясь?

Какая теперь разница?

Киль сел на песок, палуба содрогнулась, Ярви пошатнулся и был вынужден вцепиться в руку Хурика, чтобы не упасть. Со стуком и звоном люди осушили весла, сняли с крючков щиты и высыпали через борта в прибой, сердитые от того, что прибыли последними, слишком поздно для славы или добычи. Быть командой королевского корабля было почетно во времена правления короля Утрика.

В правление короля Ярви никакой чести не было вовсе.

Несколько человек схватили носовой трос и вытащили корабль на берег мимо плавающего трупа. Остальные достали оружие и поспешили к Амвенду. Город уже горел.

Ярви пожевал губу, готовясь перебраться через борт, собирая остатки королевского самообладания, но ручка его позолоченного щита закрутилась в слабой хватке, спуталась с мантией и чуть не свалила его лицом в морскую воду.

— Будь проклята эта дрянь! — Ярви ослабил ремни, стащил щит с иссохшей руки и забросил его между сундуками, на которых в море сидели гребцы.

— Мой король, — сказал Кеймдал. — Вам следует оставить щит. Не безопасно….

— Ты дрался со мной. Ты знаешь, чего стоит мой щит. Если на меня нападет кто-то, кого я не смогу остановить одним мечом, мне лучше убежать. А без щита я бегаю быстрее.

— Но, мой король…

— Он король, — прогремел Хурик, запуская толстые пальцы в поседевшую бороду. — Если он скажет, чтобы мы все отбросили щиты, так и будет.

— У кого все руки на месте, пусть остаются со щитами, — сказал Ярви, соскальзывая в прибой и ругаясь, когда очередная волна снова промочила его по пояс.

Там, где песок уступал место траве, несколько связанных между собой новообращенных рабов ожидали, что их отведут на борт. Сгорбленные, испачканные сажей, с глазами полными страха, боли или неверия в то, что нахлынуло с моря и украло их жизни. Рядом с ними группа воинов Ярви играла на их одежду.

— Ваш дядя Одем спрашивал о вас, мой король, — сказал один из них, затем поднялся и пнул всхлипывавшего мужчину в лицо.

— Где? — спросил Ярви. Его язык застрял во внезапно пересохшем рту.

— На вершине крепости. — Мужчина указал в сторону каменной башни на отвесной скале над городом. С одной ее стороны злились волны, с другой была пенная бухта.

— Они не закрыли ворота? — спросил Кеймдал.

— Закрыли, но трое сыновей главы остались в городе. Одем перерезал глотку одному и сказал, что убьет следующего, если ворота не откроют.

— Так и было, — сказал другой воин и хихикнул, когда выпало его число. — Новые носки!

Ярви моргнул. Он никогда не думал о своем улыбающемся дяде, как о жестоком человеке. Но Одем вышел из того же семени, что и отец Ярви, чьи следы ярости он до сих пор носил, и их утопленный брат Утил, от воспоминаний о чьем бесподобном искусстве владения мечом старые воины до сих пор закатывали глаза. В конце концов, в тихом омуте бывают свирепые течения.

— Будь ты проклят!

Из цепочки рабов ковыляла женщина, насколько позволяла веревка. Ее окровавленные волосы прилипли к лицу.

— Ублюдок король из ублюдочной страны, и пусть Мать Море поглотит…

Один из воинов легким ударом свалил ее на землю.

— Вырви ей язык, — сказал другой, хватая ее за волосы и закидывая ей голову назад, пока третий доставал нож.

— Нет! — крикнул Ярви. Мужчины хмуро уставились на него. Если честь их короля оспаривалась, то это касалось и их чести, и милосердие не сошло бы за объяснение. — С языком за нее дадут цену больше. — Ярви повернулся и с трудом побрел к крепости. Тяжелая кольчуга натирала плечи.

— Вы сын своей матери, мой король, — сказал Хурик.

— Кем же еще мне быть?

Когда отец и брат рассказывали о своих набегах, о великих деяниях и об огромной добыче, их глаза сияли, а Ярви прятался в тенях в конце стола и мечтал о том, чтобы принять участие в мужской работе. Но вот какой она оказалась на самом деле, и теперь участие в набеге не казалось ему завидным делом.

Битва — если здесь была битва, о которой стоило говорить — закончилась, но Ярви, казалось, все еще продирался сквозь кошмар, потея под кольчугой, жуя губу и вздрагивая от звуков. Раздавались крики и смех, фигуры сновали через извивающийся туман огней, дым обдирал ему горло. Кружились вороны, клевали и каркали о своем триумфе. По большей части это была их победа. Сегодня Мать Война, Мать Ворон, которая собирает мертвых и превращает руку в кулак, будет плясать, пока Отец Мир рыдает, пряча лицо. Здесь, у незыблемой границы между Ванстерландом и Гетландом, Отец Мир рыдал часто.

— Стой, — сказал Ярви, тяжело дыша. Его голова кружилась, лицо истекало потом. — Помоги мне снять кольчугу.

— Мой король, — вскипел Кеймдал, — я должен возразить!

— Возражай, если хочешь. А затем делай, что я велю.

— Мой долг оберегать вас…

— Тогда представь свой позор, когда я умру от избытков пота на полпути к этой башне! Расстегивай пряжки, Хурик.

— Мой король. — Они сняли кольчугу, и Хурик положил ее на огромное плечо.

— Веди, — бросил Ярви Кеймдалу, пытаясь застегнуть бесполезной культей грубую золотую отцовскую пряжку на мантии — слишком большую и слишком для него тяжелую, крюк был жестким, как…

Он остановился как вкопанный от вида того, что их встречало за открытыми воротами.

— Вот и урожай, — сказал Хурик.

Узкое пространство перед башней было усеяно телами. Их было так много, что Ярви пришлось выискивать клочки земли, на которые поставить ногу. Там лежали и женщины и дети. Жужжали мухи, и он чувствовал подступающую тошноту, стараясь ее подавить.

В конце концов, он король, а король веселится от вида трупов своих врагов.

Один из воинов дяди сидел перед входом в башню и чистил топор столь же спокойно, как мог бы чистить перед тренировочной площадкой дома.

— Где Одем? — пробормотал Ярви.

Мужчина, покосившись, ухмыльнулся и указал наверх.

— Выше, мой король.

Ярви прошел, наклонив голову. Его дыхание эхом отдавалось на лестнице, ноги шаркали по камням, он сглатывал набегавшую слюну.

Как говорил отец, на поле битвы нет правил.

Вверх и вверх, в шипящую темноту. Хурик и Кеймдал пыхтели позади. Он задержался возле узкого окна, чтобы ощутить ветер на горящем лице, увидел, как вода отвесно обрушивается на скалы, и вытолкнул свой страх.

Стой, как король, как всегда говорила мать. Говори, как король. Сражайся, как король.

На вершине была поддерживаемая подпорками площадка с деревянными перилами по краю высотой до бедра Ярви. Достаточно низкими, чтобы голова снова закружилась, когда он увидел, как высоко они забрались. Отец Земля и Мать Море развернулись вокруг них, леса Ванстерланда тянулись далеко в туман.

Дядя Одем спокойно стоял, глядя, как горит Амвенд. Колонны дыма поднимались в сине-серые небеса, крошечные воины продолжали дело разрушения, маленькие корабли выстроились в линию там, где прибой встречался с галькой, чтобы собрать кровавый урожай. Дюжина самых закаленных мужчин стояла вокруг дяди, и в центре они держали на коленях пленника в прекрасной желтой мантии. Он был связан, и во рту у него торчал кляп. Его лицо раздулось от синяков, а длинные волосы свалялись от крови.

— Отличная работа! — крикнул Одем, улыбаясь Ярви через плечо. — Мы взяли две сотни рабов, скот, добычу и сожгли один из городов Гром-гил-Горма.

— Что насчет самого Горма? — спросил Ярви, пытаясь восстановить дыхание после подъема, и — раз уж сражение не было его сильной стороной — хотя бы говорить, как король.

Одем кисло всосал воздух через зубы.

— Ломатель Мечей придет, а, Хурик?

— Несомненно. — Хурик вышел с лестницы и выпрямился во весь свой рост. — Битва притянет этого старого медведя так же, как она притягивает мух.

— Надо собрать людей и вернуться в море в течение часа, — сказал Одем.

— Мы уезжаем? — спросил Кеймдал. — Уже?

Ярви обнаружил, что злится. Устал, болен и зол на свою слабость, на безжалостность дяди и на то, что мир таков.

— И это наша месть, Одем? — он махнул здоровой рукой на горящий город. — Женщинам, детям и старым фермерам?

Голос дяди был тихим, как и всегда. Тихим, как весенний дождь.

— Месть воздается шаг за шагом. Но тебе не следует теперь об этом беспокоиться.

— Разве я не поклялся? — взревел Ярви. Последние несколько дней его кололо, когда кто-то говорил «мой король». Теперь еще больше его укололо, что кто-то этого не сказал.

— Ты поклялся. Я слышал и подумал, что для тебя это слишком тяжелая клятва. — Одем указал на пленника, мычащего в свой кляп. — Но он освободит тебя от этой тяжести.

— Кто он?

— Глава Амвенда. Он тот, кто тебя убил.

Ярви моргнул.

— Что?

— Я пытался его остановить. Но у труса был спрятанный клинок. — Одем поднял руку, в которой был кинжал. Длинный кинжал с навершием из черного янтаря. В отличие от жары во время подъема, Ярви внезапно почувствовал сильный холод, от ступней до кончиков волос.

— Я буду безмерно опечален, что я не успел спасти любимого племянника. — И беспечно, словно отрезал кусок мяса, Одем воткнул кинжал главе между шеей и плечом и пнул его в лицо. Кровь растеклась по крыше.

— Что ты имеешь в виду? — слова у Ярви вылетали резкие и сломанные, и внезапно он забеспокоился о том, сколько людей было с дядей — все вооруженные и в доспехах.

Одем спокойно шагал вперед, и Ярви пятился от него. Шагал на трясущихся коленях в никуда, к низким перилам и к пропасти за ними.

— Помню ночь, когда ты родился. — Голос дяди был холодный и ровный, как лед на зимнем озере. — Твой отец гневался на богов за эту штуку, что у тебя вместо руки. Но ты всегда заставлял меня улыбнуться. Из тебя получился бы отличный шут. — Одем приподнял брови и вздохнул. — Но разве моей дочери действительно нужен однорукий слабак в качестве мужа? Разве Гетланду действительно нужен полукороль? Искалеченная кукла, танцующая под дудку матери? Нет, племянник, я… думаю… нет.

Кеймдал схватил Ярви за руку и оттащил назад. Проскрежетал металл, когда он доставал меч.

— Встаньте за мной, мой…

На лицо Ярви хлынула кровь и наполовину его ослепила. Кеймдал упал на колени, плюясь, булькая и хватаясь за горло. Черное сочилось между его пальцев. Ярви посмотрел в сторону и увидел, как Хурик хмуро отходит назад, в его руке был обнаженный нож, скользкий от крови Кеймдала. Кольчуга Ярви, звеня, упала на пол.

— Мы должны делать то, что лучше для Гетланда, — сказал Одем. — Убить его.

Ярви заковылял прочь, его рот широко раскрылся, и Хурик схватил его за мантию.

Тяжелая золотая пряжка отца со звоном расстегнулась. Ярви, внезапно освобожденный, отшатнулся назад.

Перила жестко ударили его под колени, и он с криком упал через них.

Скала и вода закрутились перед ним. Король Гетланда быстро падал вниз, вниз, и наконец, вода ударила его, как молот бьет по железу.

И Мать Море приняла его в свои холодные объятья.

8. Враг

Ярви очнулся в темноте, вокруг него поднимались пузырьки, и он стал корчиться, молотить руками и изгибаться просто от необходимости выжить.

Видимо, у богов еще были на него планы, поскольку, когда уже казалось, что его легкие взорвутся, и хотелось вдохнуть, будь то море или небо, его голова выскочила на поверхность. Его ослепили брызги, он закашлялся, дернулся, и его втянуло, швырнуло и закрутило течение.

Нахлынувшая волна бросила его на скалу. Он зацепился за мелких прилипал и скользкие зеленые водоросли. Этого хватило как раз, чтобы снова вдохнуть. Повозившись с пряжкой, он освободился от тянущего вниз ремня с мечом. Ноги горели, когда он сражался с безжалостным морем, скидывая свинцовые сапоги.

Он собрал всю свою силу и, когда волнение приподняло его, подтянулся, дрожа от усилия, и залез на узкую полоску камня, омываемую солеными брызгами, покрытую желе и моллюсками в острых раковинах.

Несомненно ему повезло, что он выжил, но Ярви не чувствовал себя везунчиком.

Он был в узкой бухте с северной стороны крепости, зажатой в зубчатых скалах, в которую злобно накатывали пенистые волны, вгрызающиеся в камни, шлепающие, хлопающие и швыряющие сверкающие брызги. Он убрал с глаз мокрые волосы и сплюнул соль. Его горло горело, обе исцарапанные руки щипало.

Безрассудное решение снять кольчугу спасло ему жизнь, но поддетая под нее куртка раздулась от морской воды. Он неуклюже дергал ее ремни, наконец, сбросил и скорчился, дрожа.

— Видишь его? — Донесся голос сверху. Так близко, что он съежился на скользкой скале, прикусив язык.

— Помер, наверное. — Другой голос. — Разбился о скалы. И Мать Море уж точно его прибрала.

— Одему нужно тело.

— Тогда пусть Одем его и ловит.

Раздался третий голос:

— Или Хурик. Это он позволил калеке упасть.

— И кому первому ты предложишь поплавать. Одему или Хурику?

Раздался смех.

— Горм скоро будет. У нас нет времени выуживать однорукие трупы.

— Возвращаемся на корабль, скажем королю Одему, что его племянник украсил дно…

И голоса стихли, удаляясь в сторону берега.

Король Одем. Дядя, которого он любил, как отца. У которого всегда находилось успокаивающее слово, понимающая улыбка и направляющая рука на плече Ярви. Его кровь! Здоровой рукой Ярви держался, а больную сжал в дрожащий кулак. Отцовский гнев так мощно накатывал на него, что он едва мог дышать. Но мать всегда говорила: «Никогда не волнуйся о том, что сделано, волнуйся лишь о том, что будет».

Его мать.

Он всхлипнул от мысли о ней. Золотая Королева всегда знала, что нужно сделать. Но как до нее добраться? Гетландские корабли уже отплывали. Скоро прибудут ванстеры. Ярви оставалось лишь ждать темноты. Отыскать какой-то способ пройти через границу и на юг, в Торлби.

Всегда есть способ.

Если нужно пройти сотню миль по лесу без сапог, он пройдет. Он отомстит подлецу дяде и вероломному подлецу Хурику, и вернет себе Черный Стул. Он клялся в этом снова и снова, пока Мать Солнце прятала свой лик за скалами, а тени удлинялись.

Но он не подумал о самом безжалостном мстителе, о приливе. Немного спустя ледяные волны уже омывали выступ, за который он цеплялся. Холодная вода поднялась до ступней, потом по щиколотку, потом до коленей. И уже вскоре море хлынуло в узкую бухту даже еще яростнее, чем прежде. Он был бы рад выбрать из вариантов, но для этого нужно, чтобы их было больше одного.

Так что он полез. Дрожащий и уставший, больной и замерзший, рыдающий и проклинающий имя Одема, каждый раз, когда переставлял руку или ногу по скользкой скале. Это был ужасный риск, но это было лучше, чем отдаться на милость Матери Морю, поскольку, как известно каждому моряку, милости у нее нет.

Последним усилием он перелез через край, перекатился, и с минуту лежал в кустах, восстанавливая дыхание. Перекатившись снова, Ярви застонал и начал вставать.

Что-то ударило его по голове, он закричал, и его голова наполнилась светом. Земля закружилась и ударила его в бок. Он нетвердо поднялся, сплевывая кровь.

— Гетландский пес, судя по волосам. — И он завопил, когда его за них схватили.

— Щенок, по крайней мере. — В задницу Ярви врезался сапог, и он упал на лицо. Он карабкался шаг или два, но его снова пнули. Их было двое. Два мужчины в кольчугах и с копьями. Ванстеры, несомненно, хотя за исключением длинных кос за их суровыми лицами, они не сильно отличались от воинов, которые хмуро смотрели на него на тренировочной площадке.

Для безоружного все вооруженные люди на одно лицо.

— Встать, — сказал один, перекатывая его очередным пинком.

— Тогда перестань меня пинать, — выдохнул Ярви.

За это его ударили по лицу древком копья, и он решил больше не шутить. Один из них поднял его за ворот порванной рубашки и наполовину потащил, наполовину повел.

Везде были воины, некоторые на лошадях. А еще крестьяне в слезах, измазанные сажей. Вероятно, те, что сбежали из города при виде кораблей, а теперь возвращались к развалинам своих домов, чтобы раскопать то, что осталось. Там разложили тела для сжигания: их саваны хлопали и дергались на морском ветру.

Но сейчас Ярви вся жалость требовалась для себя.

— На колени, пес. — Он снова растянулся и в этот раз не нашел серьезных причин, чтобы подняться. Он стонал с каждым вздохом, и весь его разбитый рот был сплошной болячкой.

— Что вы мне притащили? — раздался чистый голос, высокий и протяжный, как если бы он пел песню.

— Гетландец. Он вскарабкался из моря позади крепости, мой король.

— Мать Вод прибивает к берегу странные дары. Посмотри на меня, морское создание.

Ярви медленно, испуганно, мучительно поднял голову и увидел два огромных сапога, подбитых исцарапанной сталью. Над ними мешковатые штаны, в красную и белую полоску. Тяжелый ремень с золотой пряжкой, рукояти огромного меча и четырех ножей. Над ними стальную кольчугу с выкованными на ней зигзагообразными золотыми полосками. На огромных плечах лежал белый мех с волчьей головой — в пустые глазницы были вставлены гранаты. Поверх висела цепь из золотых и серебряных наверший мечей поверженных противников. Их было так много, что ее пришлось трижды обернуть вокруг толстой шеи, но цепь все равно низко свисала. И наконец, так высоко над Ярви, что этот человек казался гигантом, он увидел грубое лицо, кривобокое, словно дерево на ветру. Длинные волосы и борода развевались и были подернуты сединой, но рот и уголки глаз скривились в улыбке. Улыбке человека, который смотрит на жуков, раздумывая, какого из них раздавить.

— Кто ты, существо? — Спросил гигант.

— Поваренок. — Слова застревали в окровавленном рту Ярви, и он старался спрятать искалеченную руку в мокрый рукав рубахи, чтобы она не могла его предать. — Я упал в море. — Мать Гандринг однажды сказала ему, что хороший лжец вплетает в ткань столько правды, сколько возможно.

— Сыграем в угадайку? — спросил гигант, наматывая прядь своих длинных волос на палец. — Как меня зовут?

Ярви сглотнул. Ему не нужно было угадывать.

— Вы Гром-гил-Горм, Ломатель Мечей и Создатель Сирот, король ванстеров.

— Ты победил! — Горм хлопнул массивными ладонями. — Хотя посмотрим, что ты получишь за победу. Я король ванстеров. Включая этих несчастных горемык, которых твои земляки из Гетланда так легко ограбили, зарезали и угнали в рабство. Вопреки воле верховного короля в Скекенхаусе, который требовал, чтобы мечи оставались в ножнах. Он любит портить нам веселье, но тут уж ничего не поделаешь. — Взгляд Горма блуждал по руинам. — Тебя это тоже задевает, поваренок?

— Нет, — хрипло сказал Ярви, и тут ему не пришлось лгать.

Перед королем вышла женщина. От волос у нее осталась лишь черная с сединой щетина. Длинные белые руки от плеч до кончиков пальцев были покрыты синими рисунками. Некоторые Ярви вспомнил из своих уроков: схемы для определения будущего по звездам; круги в кругах, в которых отражались отношения между малыми богами; руны, что рассказывали о временах, местах и величинах, разрешенных и запрещенных. На одной руке висели пять эльфийских браслетов, древние и ценные реликты. Блестело золото, сталь и яркое стекло. Эти талисманы были усеяны символами, смысл которых утонул в глубинах времени.

И Ярви знал, что это должно быть Мать Скаер, министр Горма. Это она отправила голубя к Матери Гандринг, выманив отца Ярви на смерть обещанием мира.

— Какой гетландский король отдал приказ на эту резню? — спросила она, и ее голос был в точности такой же скрежещущий, как у голубей.

— Одем. — И Ярви с болью осознал, что это была правда.

Ее губы скривились, словно она взяла в рот что-то кислое.

— Так значит, лис убил своего братца волка.

— Вероломные животные, — вздохнул Горм, рассеянно крутя навершие меча на своей цепи. — Было очевидно, что так и случится. Так же очевидно, как Мать Солнце, что следует по небу за Отцом Луной.

— Ты убил короля Утрика, — Ярви обнаружил, что плюнул кровью.

— Так они сказали? — Горм поднял огромные руки, оружие на его ремне зашевелилось. — Тогда отчего я этим не хвастаюсь? Почему мои скальды не сложили песен об этом? Отчего не слышно веселых мотивов о моем триумфе? — Он рассмеялся и уронил руки.

— Мои руки в крови по плечи, поваренок, поскольку кровь радует меня больше всего на свете. Но, как это ни печально, не все погибшие убиты мною.

Один из кинжалов далеко высунулся из его пояса. Костяная рукоять указывала прямо на Ярви. Он мог его выхватить. Был бы он своим отцом, или братом, или храбрым Кеймдалом, который умер, пытаясь защитить короля, он схватил бы этот клинок, воткнул бы его в живот Гром-гил-Горма и тем самым исполнил священную клятву о мести.

— Хочешь эту безделушку? — Горм вытащил нож и протянул его Ярви, держа за блестящее лезвие. — Бери. Но ты должен знать, что Мать Война подула на меня в колыбели. Мне предсказали, что ни один мужчина не сможет меня убить.

На фоне белого неба он выглядел громадным, волосы развевались, кольчуга сияла, и на его обветренном битвами лице блуждала теплая улыбка. Значит, Ярви поклялся отомстить этому гиганту? Он, наполовину мужчина, с единственной тонкой белой рукой? Он бы рассмеялся над такой заносчивостью, если бы не дрожал от холода и страха.

— Его надо посадить на кол, а кишки размотать для ворон. — Сказала министр Горма, уставившись на Ярви своими голубыми глазами.

— Ты всегда так говоришь, Мать Скаер. — Горм засунул нож обратно в пояс. — Но вороны меня никогда не благодарят. Это просто мальчик. Вряд ли эта резня была его идеей. — Это было правдой в большей степени, чем Горму было известно. — В отличие от благородного короля Одема, мне нет нужды возвышать себя, убивая слабых.

— А что насчет правосудия? — Министр хмуро посмотрела на покрытые саванами тела. На ее бритой голове напрягались мышцы. — Простые люди жаждут мести.

Горм выпятил губы и издал неприличный звук.

— Такова участь простых людей — чего-то жаждать. Разве ты ничему не научилась от Золотой Королевы Гетланда, прекрасной и мудрой Лаитлин? Зачем убивать то, что можно продать? Ошейник на него и отведите к остальным.

Ярви заорал, когда один из мужчин поднял его, а другой нацепил грубый железный ошейник на его шею.

— Если передумаешь насчет ножа, — крикнул Горм ему вслед, широко улыбаясь, — можешь отыскать меня. Прощай, бывший поваренок!

— Подождите! — прошипел Ярви, осознав, что сейчас случится. Его разум метался в поисках трюка, который бы его вытащил. — Подождите!

— Чего? — спросила Мать Скаер. — Прекратите его блеянье.

Пинок в живот выбил из него дух. Они заставили его дохромать до старого пня, и пока один держал его, другой притащил из кузницы раскаленный добела штифт и вставил клещами в ошейник. Удар молотком по штифту должен был его расплющить, но он промазал, ударив по касательной, и искры с раскаленного железа отлетели Ярви в шею.

Он никогда прежде не чувствовал такой боли. Завизжал, как кипящий чайник, зарыдал, заплакал и скорчился на колоде. Тогда один из них схватил его за рубаху и бросил его в вонючую лужу, так что железо зашипело, остывая.

— Одним поваренком меньше. — Лицо Матери Скаер было бледным, как молоко, и гладким, как мрамор, а ее глаза голубыми, как зимнее небо, и в них совсем не было жалости. — Одним рабом больше.