Полукороль

30. Вороны

Ярви натянул меховой воротник взятой взаймы накидки, чтобы укрыться от ветра, и сморщил нос от резкого запаха моря. Запаха моря и вони рабов, тянущих весла. Он привык к этой вони, когда был одним из них. Он спал, уткнувшись Ральфу подмышку, и едва ее ощущал. Он знал, что воняет не лучше остальных. Но запах не делался от этого лучше.

Фактически, даже хуже.

— Бедные псы. — Джод хмуро смотрел через перила юта на тех, что выбивались из сил внизу. Для такого сильного мужчины у него было мягкое сердце.

Ральф почесал русые с сединой волосы, что отросли вокруг его ушей, хотя сверху его башка была такой же лысой, как раньше.

— Ну, так освободи их.

— Тогда как мы доберемся до Торлби? — сказал Ярви. — Кто-то должен грести. Станешь тянуть весло?

Оба его напарника по веслу резко взглянули на него.

— Ты изменился, — сказал Джод.

— Мне пришлось. — И он отвернулся от них, глядя на скамьи, на которых и он когда-то выбивался из сил. Сумаэль стояла у перил, и на ее лице сияла широченная улыбка. Соленый ветер развевал ее отросшие волосы, черные, как перья ворона.

— Выглядишь довольной, — сказал Ярви, счастливый от того, что видит ее счастливой. Он не часто такое видел.

— Рада снова быть в море. — Она широко развела руки, согнув пальцы. — И без цепей!

Он почувствовал, что его улыбка опадает, потому что на нем все еще висела цепь, которую он не мог разбить. Та, которую он сам выковал своей клятвой. Которая тащила его обратно в Торлби, тянула к Черному Стулу. И он знал, что рано или поздно Сумаэль будет стоять у перил другого корабля. Того, который отвезет ее назад в Первый из Городов и прочь от него навсегда.

Ее улыбка тоже угасла, словно она подумала о том же в тот же миг, и в неловкой тишине они отвернулись друг от друга и посмотрели на Отца Землю.

Для двух столь ожесточенно враждебных земель Ванстерланд и Гетланд выглядели весьма похоже. Бесплодные берега, леса и болота. Людей он видел не много, и те убегали подальше от моря, напуганные видом корабля.

Прищурив глаза, он посмотрел на юг и увидел небольшой зубец на мысе. Дым от домов там поднимался в белое небо.

— Что это за город? — спросил он Сумаэль.

— Амвенд, — сказала она. — Близко к границе.

Амвенд, где он командовал набегом. Или, по крайней мере, без щита плюхнулся с корабля прямо в ловушку. Значит, это была башня, в которой умер Кеймдал. Где Хурик его предал. И с которой Одем сбросил его вниз, вниз в жестокое море и еще более жестокое рабство.

Ярви не замечал, что давит иссохшей рукой в перила, пока не стало больно. Он отвернулся от земли в сторону белой вспененной воды у них в кильватере. Следы от весел быстро исчезали, не оставляя за собой ничего. Будет ли так же и с ним? Исчезнувший и забытый?

Сестра Оуд, Ученица Матери Скаер, которую та послала с ними, смотрела прямо на него. Скрытно глянула, а потом быстро перевела взгляд на то, что писала на крошечном клочке бумаги, который вырывался и трепетал на ветру под ее угольком.

Ярви медленно подошел к ней.

— Следишь за мной?

— Ты же знаешь, что слежу, — сказала она, не глядя вверх. — За этим я здесь.

— Ты сомневаешься во мне?

— Я просто рассказываю Матери Скаер, что вижу. Она решает, в чем сомневаться.

Она была маленькой и круглолицей, одной из тех, чей возраст трудно угадать. Но все равно Ярви не думал, что она может быть старше него.

— Когда ты прошла испытание министра?

— Два года назад, — сказала она, закрывая клочок бумаги своим плечом.

Он отчаялся посмотреть на него. И в любом случае, у министров есть свои знаки, вряд ли он смог бы прочесть.

— Как это было?

— Не трудно, если готов.

— Я был готов, — сказал Ярви, мысленно возвращаясь в ту ночь, когда из дождя вбежал Одем. Пламя, отражающееся в колбах, морщинки в улыбке Матери Гандринг, безукоризненность вопросов и ответов. Ему вдруг страстно захотелось туда, в ту простую жизнь, где не было ни дяди, которого надо убить, ни клятв, которые надо исполнить, ни трудного выбора, который надо сделать. К книгам, растениям и тихим словам. Ему пришлось с усилием вернуть эти мысли на дно разума. Сейчас он не мог их себе позволить. — Но у меня не было возможности его пройти.

— Ты не многое пропустил. Долго нервно ждешь за дверью. Потом на тебя долго пристально смотрит старая женщина. — Она закончила послание и стала скручивать его в крошечный шарик. — Потом тебе оказывают честь: тебя целует Праматерь Вексен.

— Как это было?

Сестра Оуд надула щеки и тяжело вздохнула.

— Возможно она и мудрейшая из женщин, но я надеялась, что мой последний поцелуй будет с кем-нибудь помоложе. Я видела Верховного Короля, издалека.

— Я тоже, однажды. Он казался маленьким, старым, жадным, жаловался на все и боялся своей еды. Но с ним было много сильных воинов.

— Значит, время не сильно его изменило. За исключением того, что теперь он поклоняется Единому Богу, еще больше одержим своей властью, и по всем отзывам не может бодрствовать дольше часа. И число воинов умножилось. — Она подняла парусиновую накидку с клетки. Птицы внутри не шевелились, не вздрогнули от света, лишь спокойно смотрели на Ярви шестью парами немигающих глаз. Черные птицы.

Ярви нахмурился.

— Вороны?

— Да. — Сестра Оуд подтянула рукав, открыла маленькую дверцу и умело засунула белую руку в клетку. Взяла ворону за тело и вытащила. Птица была бесшумной и спокойной, словно сделанной из угля. — Мать Скаер давно не использует голубей.

— Совсем?

— По крайней мере, за то время, что я была у нее ученицей. — Она прикрепила послание к ноге птицы и тихо сказала: — Были слухи, что голубь, посланный Матерью Гандринг, пытался вцепиться ей в лицо. Она им не доверяет. — Она наклонилась к черной птице и проворковала: — Мы в дне от Торлби.

— Торлби, — проговорила ворона хриплым голосом. Затем сестра Оуд подбросила ее в небо, и та полетела на север.

— Вороны, — пробормотал Ярви, наблюдая, как птица несется над волнами.

— Обещания повиновения твоему господину, Гром-гил-Горму? — Ничто встал рядом с Ярви, все еще держа свой меч в объятьях, словно любовник, хотя теперь у него были отличные ножны.

— Он мой союзник, а не господин, — ответил Ярви.

— Конечно. Ты же теперь не раб. — Ничто мягко потер шрамы на покрытой щетиной шее. — Помню, как сняли наши ошейники, в той дружелюбной усадьбе. Прежде чем Шадикширрам ее спалила. Да, ты не раб. И все же заключал сделку с ванстерами на коленях.

— Иногда мы все стоим на коленях, — проворчал Ярви.

— Мой вопрос в том, на коленях ли мы сейчас? Немного ты наживешь друзей, вернув Черный Стул с помощью злейшего врага Гетланда.

— Я могу нажить друзей, когда буду на нем сидеть. Сейчас меня беспокоит то, как добраться до врагов. Что мне было делать? Позволить ванстерам сжечь нас?

— Возможно, есть середина между тем, чтобы Горм нас поубивал, и продажей ему нашей родины.

— Середину в последнее время трудно отыскать, — выдавил Ярви через сжатые зубы.

— Как и всегда, но на ней место короля. Думаю, за это будет своя цена.

— Ты спешишь с вопросами, но медлишь с ответами, Ничто. Разве ты не поклялся помочь мне?

Ничто, прищурившись, смотрел на Ярви, а ветер развевал и дергал его седые волосы вокруг побитого в сражениях лица.

— Я поклялся, и намерен исполнить эту клятву или умереть.

— Хорошо, — сказал Ярви, поворачиваясь. — Я направлю тебя в нужную сторону.

Внизу рабы на веслах все еще работали в поту, стискивали зубы и ворчали, когда надсмотрщик прохаживался между ними с хлыстом, скрученным за спиной. В точности, как делал Тригг на палубе «Южного Ветра». Ярви хорошо помнил, как горели его мышцы, как жгли удары хлыста по спине.

Но чем ближе он был к Черному Стулу, тем тяжелее становилась его клятва, и тем меньше у него оставалось терпения.

Кто-то должен грести.

— Быстрее! — рявкнул он надсмотрщику.

31. Дом твоего врага

Сумаэль спрыгнула с корабля на пристань и протолкалась через толпу к столу, за которым сидела начальница дока, а по бокам от нее стояли два охранника. Ярви с чуть меньшим проворством и намного меньшей уверенностью, опустив глаза и натянув капюшон, прошел по трапу на землю, которая должна была быть его королевством.

— Меня зовут Шадикширрам, — сказала Сумаэль, аккуратно разворачивая бумагу и роняя ее на стол, — и у меня лицензия на торговлю от Верховного Короля, проштампованная личной руной Праматери Вексен.

Им пришлось ждать, пока весьма юная начальница дока за столом обернется к ним, и надеяться, что она просто махнет им, чтоб проходили. Вместо этого она, теребя пальцами два ключа — один от ее хозяйства, другой от кабинета — хмуро смотрела на лицензию, достаточно долго, чтобы все занервничали. Ярви передернуло, когда он заметил, что уголок лицензии был бурым от засохшей крови. Крови ее законной владелицы, пролитой собственной рукой Ярви. Начальница дока уставилась на Сумаэль, и сказала слова, которых он опасался.

— Ты не Шадикширрам. — Один из охранников чуть сдвинул руку в перчатке на древке копья, Ничто сдвинул большой палец на ремне поближе к мечу, и напряжение Ярви превратилось в ужас. Неужели все закончится здесь, в отвратительном гомоне доков? — Я видела ее, она часто сходила на берег, обычно пьяная…

Сумаэль яростно ударила по столу, рыча в лицо начальнице дока и заставляя ее отпрянуть.

— Когда говоришь о моей матери, Эбдель Арик Шадикширрам, говори с уважением! Она прошла через Последнюю Дверь. Утонула в ледяных водах Севера. — Ее голос надломился, и она приложила ладонь к сухим глазам. — Свое дело она вверила мне, любимой дочери Сумаэль Шадикширрам. — Она схватила со стола лицензию и снова заорала, брызгая слюной на начальницу дока, охранников и на Ярви:

— И у меня есть дело к королеве Лаитлин!

— Она уже не коро…

— Ты знаешь, о ком я говорю! Где Лаитлин?

— Обычно в своей канцелярии…

— Я поговорю с ней! — Сумаэль повернулась на каблуках и величаво ушла с пристани.

— Она, наверное, не принимает посетителей… — слабо пробормотала начальница дока ей вслед.

Сестра Оуд дружелюбно похлопала по столу, пока Ярви и остальные проходили мимо.

— Если это вас утешит, она так со всеми.

— Замечательное представление, — сказал Ярви, догнав Сумаэль, которая быстро шла мимо висящей рыбы, сваленных сетей и рыбаков, выкрикивающих цены на утренний улов. — Что бы мы без тебя делали?

— Я чуть не обмочилась, — прошипела она в ответ. — Нас кто-нибудь преследует?

— Никто даже не смотрит. — Начальница дока была занята тем, что срывала досаду на следующих прибывших, и скоро она осталась далеко позади.

Наконец-то дом, но Ярви чувствовал себя чужаком. Все выглядело меньше, чем он помнил. Меньше суматохи. Причалы и конюшни стояли пустыми, здания были покинуты. Его сердце подпрыгивало всякий раз, как он видел знакомое лицо, и, словно вор, проходящий по месту своего преступления, он сильнее натянул капюшон, а по спине потек пот, несмотря на холод.

Если его узнают, король Одем вскоре об этом услышит и не станет тратить время, чтобы закончить то, что начал на крыше башни Амвенда.

— Значит это курганы твоих предков?

Ничто пристально смотрел через путаницу своих волос на север, на длинное и пустынное пространство берега и на ряд покрытых травой холмов. Ближайшему было всего несколько месяцев, и на его коричневых боках уже стали появляться зеленые пятна.

— Моего отца Утрика, — Ярви сжал челюсть. — И утонувшего дяди Утила, и королей Гетланда прошлого.

Ничто почесал седую щеку.

— Перед ними ты произнес свою клятву.

— Как ты произнес свою передо мной.

— Не бойся, — ухмыльнулся Ничто, когда они проходили через оживленные ворота в дальней стене города. Ухмыльнулся той безумной ухмылкой, от которой Ярви боялся еще больше. — Плоть может забыть, но сталь никогда.

Похоже, сестра Оуд знала Торлби лучше, чем Ярви, его родной сын. Его король. Она вела их узкими улочками, которые зигзагами рассекали склон холма. Высокие и узкие дома теснились между выступами скалы — серыми костями Гетланда, видневшимися сквозь кожу города. Сестра Оуд вела их по мостам через бурлящие ручьи, где рабы наклонялись, наполняя кувшины богачей. Наконец она привела их к длинному узкому двору в тени цитадели, где Ярви родился, вырос, ежедневно подвергался унижениям, учился на министра и узнал, что он король.

— Дом здесь, — сказала сестра Оуд. Он был прямо на виду. Ярви часто проходил мимо него.

— Почему у министра Горма есть дом в Торлби?

— Мать Скаер всегда говорит, что мудрый министр знает дом своего врага лучше своего.

— Мать Скаер так же склонна к отточенным фразам, как и Мать Гандринг, — проворчал Ярви.

Оуд повернула ключ.

— В этом все Министерство.

— Возьми Джода, — тихо сказал Ярви, притянув Сумаэль к себе. — Иди в канцелярию и поговори с моей матерью.

Если у него еще осталась удача, Хурик в это время будет на тренировочной площадке.

— И что сказать? — спросила Сумаэль. — Что ее зовет ее мертвый сын?

— И что он, наконец, научился застегивать пряжку. Приведи ее сюда.

— А что если она мне не поверит?

Ярви представил лицо матери, как она хмурилась, глядя на него, и подумал, что она, скорее всего, засомневается.

— Тогда нам придется придумать что-то еще.

— А что если она мне не поверит и прикажет убить за оскорбление?

Ярви помедлил.

— Тогда мне придется придумать что-то еще.

— Кому из вас была ниспослана плохая удача в погоде и в битве?! — раздался звенящий голос с другой стороны площади. Перед большим зданием собралась толпа. Его построили недавно, спереди были колонны из белого мрамора. Перед ними стоял, широко раскинув руки, священник в рясе из скромной мешковины и завывал свое послание. — Кто заметил, что боги игнорируют его молитвы?!

— Мои молитвы игнорировали так часто, что я перестал молиться, — пробормотал Ральф.

— Это не удивительно! — выкрикивал священник. — Потому что богов не много, но лишь один! Все искусство эльфов не смогло его расколоть! Объятья Единого Бога и ворота его храма распахнуты для всех!

— Храма? — нахмурился Ярви. — Моя мать строила здесь монетный двор. Там собирались чеканить монеты одинакового веса. — А теперь над дверями было семилучевое солнце Единого Бога — бога Верховного Короля.

— Здесь можно бесплатно получить утешение, милость, убежище! — ревел священник. — Единственное его требование — любите его так, как он любит вас!

Ничто сплюнул на камни.

— Что богам делать с любовью?

— Здесь все изменилось, — сказал Ярви, глядя на площадь и приспуская капюшон.

— Новый король, — сказала Сумаэль, облизывая губу со шрамом, — новые порядки.

32. Высокие ставки

Открылась входная дверь, и Ярви замер. Раздались звуки шагов в коридоре, и Ярви с усилием сглотнул. Дверь распахнулась, и Ярви, едва дыша, нерешительно шагнул к ней…

Внутрь вошли два раба, держа руки на рукоятях мечей. Два широкоплечих инглинга в серебряных ошейниках. Ничто ощетинился, потянулся, блеснула сталь.

— Нет! — крикнул Ярви. Он знал этих двоих. Рабы его матери.

Их владелица величественно вошла в комнату, и Сумаэль за ней следом.

Мать не изменилась.

Высокая и решительная, с золотыми волосами, намасленными и уложенными в сияющие кольца. На ней было меньше драгоценностей, зато они были нескромных размеров. На ее цепочке не было огромного ключа королевы, ключа к сокровищнице Гетланда, и на его месте висел ключ поменьше, усеянный рубинами, словно каплями крови.

Пусть Ярви трудно было убедить своих компаньонов в том, что он король, но его мать своим величием непринужденно заполнила комнату до самых уголков.

— Боги, — хрипло сказал Ральф, и, вздрогнув, опустился на колени. Сестра Оуд, Джод и Сумаэль, а также два раба поспешили к нему присоединиться. Ничто встал на колени последним, опустив глаза и наконечник меча в пол. Так что лишь Ярви и его мать остались стоять.

Она почти никак не выказала, что заметила их. Она смотрела на Ярви, а он на нее, словно они были одни. Она подошла к нему, не улыбаясь и не хмурясь, и остановилась в шаге от него. Она казалась ему такой прекрасной, что глазам было больно смотреть, и он почувствовал, что из них текут обжигающие слезы.

— Мой сын, — прошептала она, и заключила его в объятья. — Мой сын.

Она сжала его так сильно, что это было почти больно. Ее слезы капали ему на голову, а его слезы — ей на плечо.

Ярви вернулся домой.

Спустя некоторое время она отпустила его на расстояние вытянутой руки, и аккуратно вытерла щеки. Он вдруг осознал, что ему уже не надо поднимать голову, чтобы смотреть ей в глаза. Значит, он вырос. Вырос во многих смыслах.

— Похоже, твоя подруга говорила правду, — сказала она.

Ярви медленно кивнул.

— Я жив.

— И научился застегивать пряжку, — сказала она, потянула за пряжку и решила, что та застегнута хорошо.

Она молча выслушала его историю.

Молча она слушала о набеге и о сожжении Амвенда. О предательстве Одема и о долгом падении Ярви в жестокое море.

Нужен ли Гетланду полукороль?

В тишине она слушала, как из него сделали раба и продали в рабство, и отвела взгляд, лишь чтобы посмотреть на легкий шрам на его шее.

В тишине он рассказал о своем побеге, о долгом и тяжелом испытании во льдах, о битве за жизнь в эльфийских руинах. И все это время Ярви думал о том, какая песня получится, если он выживет, чтобы положить ее на музыку.

В хорошей песне нельзя ожидать, что все герои выживут.

Когда дошло до смерти Анкрана, а потом до смерти Шадикширрам, Ярви подумал о красном ноже в его руке, о том, как он и она хрипели, ком встал в его горле, он закрыл глаза и не мог говорить.

Чтобы драться, нужны две руки, но чтобы ударить в спину, хватит и одной.

Потом он почувствовал руку матери на своей руке.

— Я горжусь. Твой отец гордился бы. Важно лишь то, что ты вернулся ко мне.

— Благодари этих четверых, — сказал Ярви, сглатывая горькую слюну.

Мать окинула его компаньонов оценивающим взглядом.

— Все вы, примите мои благодарности.

— Это было ничто, — проворчал Ничто, глядя вниз. Его лицо пряталось за путаницей волос.

— Это честь для меня, — сказал Джод, наклоняя голову.

— Мы бы тоже без него не справились, — пробормотал Ральф.

— Каждую милю он был у меня занозой в заднице, — сказала Сумаэль. — Если б пришлось повторить, я бы оставила его в море.

— И где бы тогда ты нашла корабль, чтобы вернуться домой? — спросил Ярви, ухмыляясь.

— О, я бы подумала о чем-нибудь другом, — сказала она, ухмыляясь в ответ.

Мать Ярви к ним не присоединилась. Она заметила каждую деталь во взглядах, которыми они обменялись, и прищурила глаза.

— Кто для тебя мой сын, девочка?

Сумаэль моргнула, и ее смуглая щека зарделась.

— Я… — Ярви никогда прежде не видел, чтобы ей не хватило слов.

— Она мой друг, — сказал он. — Она рисковала за меня своей жизнью. Она мой напарник по веслу. — Он помедлил немного. — Она моя семья.

— Вот как? — Мать все еще смотрела на Сумаэль, у которой проснулся внезапный интерес к изучению пола. — Тогда, должно быть, она теперь и моя семья.

На самом деле Ярви далеко не был уверен, кто они друг другу, и еще меньше хотел выяснять это на глазах своей матери.

— Здесь все изменилось. — Он кивнул на окно, откуда едва слышно доносились мольбы священника Единого Бога.

— Здесь все развалилось. — Глаза матери снова встретились с его глазами, и теперь она была сердитее, чем прежде. — Только я сняла траур по тебе, как к Матери Гандринг прилетел орел. Приглашение на свадьбу Верховного Короля в Скекенхаус.

— Ты поехала?

Она фыркнула.

— Я буду вынуждена там присутствовать.

— Почему?

— Потому, Ярви, что Праматерь Вексен видит меня в качестве невесты.

Ярви распахнул глаза.

— Ох.

— Да уж. Ох. Они хотят приковать меня к ключу этого высохшего ошметка, чтобы я пряла им золото из соломы. В то время как твой змей-дядя и его червь-дочь разочаровывают меня каждым своим шагом и делают все возможное, чтобы уничтожить все, что я здесь построила.

— Исриун? — пробормотал Ярви, слегка хрипя. Он едва не добавил «моя нареченная», но под взглядом Сумаэль подумал, что лучше остановиться.

— Я знаю ее имя, — прорычала мать. — Предпочитаю его не использовать. Они разрушили договоренности, которые создавались годами. Мгновенно сделали врагами с таким трудом завоеванных друзей. Присвоили товары иностранных торговцев, и вытурили их с рынка. Если их цель разрушить Гетланд, они не могли ее добиться лучше. Они отдали мой монетный двор под храм фальшивого бога Верховного Короля, ты видел?

— Что-то вроде того…

— Единый Бог, который стоит над всеми, как Верховный Король сидит выше остальных. — Она безрадостно рассмеялась, отчего Ярви подпрыгнул. — Я сражалась с ними, но потеряла почву под ногами. Они не понимают поле битвы, но у них есть Черный Стул. И у них ключ к сокровищнице. Я сражалась с ними каждый день, любым оружием и способом…

— Кроме меча, — проворчал Ничто, не поднимая взгляда.

Мать Ярви резко на него взглянула.

— Он будет следующим. Но Одем заботится о своей безопасности, и за ним все воины Гетланда. В моем дворе не больше четырех десятков человек. Еще есть Хурик…

— Нет, — сказал Ярви. — Хурик человек Одема. Он пытался убить меня.

Глаза матери расширились.

— Хурик мой избранный щит. Он никогда бы меня не предал…

— Меня он предал довольно легко. — Ярви вспомнил кровь Кеймдала, брызнувшую на его лицо. — Поверь мне. Этот миг я вряд ли забуду.

Она сжала зубы и положила на стол дрожащий кулак.

— Я утоплю его в болоте. Но чтобы победить Одема, нам понадобится армия.

Ярви облизнул губы.

— У меня есть одна на подходе.

— Я потеряла сына и получила волшебника? Откуда?

— Ванстерланд, — сказал Ничто.

Упала каменная пауза.

— Понятно. — Ярви посмотрела на сестру Оуд, которая рискнула извинительно улыбнуться, а потом прокашлялась и посмотрела в пол. — Ты вступил в союз с Гром-гил-Гормом? С человеком, который убил твоего отца и продал тебя в рабство?

— Он не убивал моего отца. Я в этом уверен. — По крайней мере, на три четверти. — Одем убил твоего мужа и сына, его родного брата и племянника. И нужно хвататься за тех союзников, которых приносит ветер.

— Какой была цена Горма?

Ярви пошевелил языком в пересохшем рту. Он должен был знать, что Золотая Королева не упустит ни одной детали сделки.

— Я преклоню перед ним колено, как его вассал. — Из угла комнаты раздался яростный рык Ничто.

Глаз его матери дернулся.

— Король преклоняет колено перед злейшим врагом? Что подумает народ о такой дьявольской сделке?

— Пусть думают что угодно, когда Одем будет гнить в мусорной куче. Лучше король на коленях, чем попрошайка на ногах. Я смогу встать позже.

Улыбка коснулась уголка ее рта.

— Теперь ты больше мой сын, чем твоего отца.

— И горжусь этим.

— И все же. Ты впустишь этого мясника в Торлби? Превратишь наш город в скотобойню?

— Он будет лишь приманкой для городских воинов, — сказал Ярви. — Выманит их, чтобы в цитадели осталось мало людей. Мы пройдем по туннелям под скалой, опустим Кричащие Врата и возьмем Одема, пока он будет без охраны. У тебя найдутся для этого подходящие люди?

— Возможно. Я так думаю. Но твой дядя не дурак. Что если он не попадется в твою ловушку? Что если он оставит своих людей в цитадели и переждет все в безопасности?

— И прослывет трусом, пока Ломатель Мечей насмехается над ним у самых его дверей? — Ярви присел, глядя в глаза матери. — Нет. Я сидел там, где сидит он, и знаю, как он думает. Одем новичок на Черном Стуле. Он еще не одерживал громких побед, о которых стали бы петь. И для сравнения есть память о моем отце и о дяде Утиле. — Ярви улыбнулся, потому что знал, каково это, вечно сидеть в тени лучшего брата. — Одем не отдаст золотой шанс сделать то, чего не смог сделать его брат. Победить Гром-гил-Горма и доказать, что он могучий вождь.

Мать улыбнулась шире, и Ярви подумал, что прежде она никогда не смотрела на него с таким восхищением.

— У твоего брата, возможно, было больше пальцев, но весь разум боги отдали тебе. Ты становишься весьма хитроумным, Ярви.

Похоже, сочувствие, если его правильно использовать, может быть смертельным оружием.

— Годы, что я учился на министра, не прошли даром. И, кроме того, наши шансы могла бы увеличить помощь от того, кто близок Одему. Мы могли бы пойти к Матери Гандринг…

— Нет. Она министр Одема.

— Она мой министр.

Мать покачала головой.

— В лучшем случае ее лояльность раздвоится. И кто знает, что она посчитает большим благом? И так много всего, что может пойти не правильно.

— И в то же время, так много того, что нужно выиграть. Большие ставки означают большой риск.

— Так и есть. — Она встала, отряхивая юбку, и посмотрела на него с изумлением. — Когда мой сын стал игроком?

— Когда дядя бросил его в море и украл право по рождению.

— Он недооценил тебя, Ярви. Как и я. Но я рада, что поняла свою ошибку. — Ее улыбка опала, а голос стал смертельно острым. — Его ошибка принесет ему кровавый счет. Посылай свою птицу Гром-гил-Горму, маленькая сестра. Скажи ему, что мы с нетерпением ждем его прибытия.

Сестра Оуд очень низко поклонилась.

— Я пошлю, моя королева, но… когда я сделаю это, назад пути не будет.

Мать Ярви безрадостно засмеялась.

— Спроси свою наставницу, сестра. Я не из тех, кто возвращается. — Она потянулась через стол и положила сильную руку на слабую руку Ярви. — Как и мой сын.

33. В темноте

— Чертовский риск, — прошептал Ральф, и его слова утихли в темноте.

— Жизнь — это риск, — ответил Ничто. — Вся, с самого рождения.

— И все же человек может голым и с криками бежать к Последней Двери, или спокойно шагать другим путем.

— В любом случае Смерть проведет нас всех через нее, — сказал Ничто. — Я лучше встречу ее лицом к лицу.

— Можно я в это время буду где-нибудь в другом месте?

— Хватит пререкаться! — прошипел Ярви. — Вы как две гончие над последней костью!

— Не все могут действовать, как короли, — более чем иронично пробормотал Ральф. Если каждый день видишь, как человек мочится в ведро рядом с тобой, сложно согласиться, что он сидит между богами и людьми.

Заржавевшие засовы заскрипели, и в клубах пыли распахнулись ворота. Один из инглингов матери протиснулся в узкий арочный проход, хмуро глядя на них.

— Тебя кто-нибудь видел? — спросил Ярви.

Раб покачал головой, повернулся и побрел по узкой лестнице, наклонившись под низким потолком. Ярви раздумывал, можно ли ему доверять. Мать думала, что можно. Но она и Хурику доверяла. Ярви уже вырос из детских убеждений, что родители знают все.

За последние несколько месяцев он вырос из всех убеждений.

Лестница вывела в огромную пещеру. Неровный потолок ощерился известковыми зубами, на которых висели капельки, мерцавшие в свете факелов.

— Мы под цитаделью? — спросил Ральф, нервно вглядываясь в невообразимую громаду камня над их головами.

— Скала испещрена проходами, — сказал Ярви. — Древними эльфийскими тоннелями и новыми погребами. Со скрытыми дверями и смотровыми отверстиями. Некоторые короли и все министры иногда хотят пройти незаметно. Но никто не знает эти пути так, как я. Я все детство провел в тенях. Прячась от отца или брата. Ползая от одного уединенного места к другому. Скрытно наблюдая и притворяясь, что я часть увиденного. Представляя жизнь, в которой я не был изгоем.

— Печальная история, — прошептал Ничто.

— Жалкая. — Ярви подумал о себе в детстве. О том, как хныкал в темноте, желая, чтобы кто-нибудь нашел его, но зная, что никто не подумает даже посмотреть. Он потряс головой от отвращения к своей прошлой слабости. — Но она все еще может закончиться хорошо.

— Может. — Ничто коснулся рукой стены. Бесшовная, построенная тысячи лет назад поверхность эльфийского камня была такой гладкой, словно ее сделали вчера. — Здесь люди твоей матери могут незаметно войти в цитадель.

— Когда люди Одема выйдут, чтобы встретить Гром-гил-Горма.

Инглинг вытянул руку, останавливая их.

Проход заканчивался круглой шахтой. Высоко наверху виднелся маленький круг света, а далеко внизу слабый блеск воды. Вокруг шахты закручивалась лестница, такая узкая, что Ярви пришлось прижиматься к стене. Его лопатки шаркали по гладкому эльфийскому камню, носки сапог касались края, пот катился по лбу. На полпути сверху раздался шум, Ярви вздрогнул, когда что-то мелькнуло мимо его лица, и свалился бы, если б Ральф не схватил его за руку.

— Не хотел бы, чтобы из-за ведра твое правление оборвалось так скоро.

Оно плюхнулось далеко внизу, и Ярви глубоко вздохнул. Очередное падение в холодную воду его совсем не прельщало.

Вокруг него эхом отражались странно громкие женские голоса.

— … она все еще говорит «нет».

— А ты хотела бы выйти замуж за старую оболочку после того, как была замужем за таким мужчиной, как Утрик?

— Ее желания не имеют значения. Если король сидит между богами и людьми, то Верховный Король сидит между королями и богами. Никто не отказывает ему вечно…

Они поползли дальше. Снова тени, снова ступеньки, снова стыдные воспоминания. Сложенные людьми стены из грубого камня казались старше, но на самом деле были на тысячи лет новее тоннелей внизу. Сквозь зарешеченные отверстия у потолка мерцал дневной свет.

— Сколько людей купила королева? — спросил Ральф.

— Тридцать три, — сказал инглинг через плечо. — Покамест.

— Хороших людей?

— Людей, — пожал плечами инглинг. — Они будут убивать или умирать, в зависимости от их удачи.

— О скольких Одем может сказать то же самое? — спросил Ничто.

— О многих, — сказал инглинг.

— Там примерно четверть из них, — Ярви поднялся на цыпочки, чтобы взглянуть в отверстие на свет.

Сегодня тренировочная площадка была во дворе цитадели, в углу которого стоял древний кедр. Воины практиковались со щитами, вставали в стены и в клинья и разбивали их. Сталь блестела от бледного солнца, стучала по дереву, было слышно шарканье ног. В холодном воздухе доносились указания мастера Хуннана — сцепить щиты, прикрыть напарника, сделать выпад снизу. Так же когда-то он кричал и на Ярви, без особой пользы.

— Очень много людей, — сказал Ничто, оценивая положение.

— Хорошо тренированных, закаленных в битвах, и на своей земле, — добавил Ральф.

— На моей земле, — бросил Ярви сквозь сжатые зубы. Он повел их дальше, и каждый шаг, каждый камень был все более знаком. — Видишь? — Он притянул Ральфа к следующему узкому отверстию с видом на проход в цитадель. Двери из обитого дерева были открыты, по бокам стояли охранники, а в тени наверху арочного прохода блестела отполированная медь.

— Кричащие врата, — прошептал он.

— Почему их так зовут? — спросил Ральф. — Из-за криков, которые мы издадим, если все пойдет не так?

— Название не важно. Они падают сверху, чтобы запечатать цитадель. Их держит единственный серебряный штырь. Он всегда охраняется, но в комнату ведет скрытая лестница. Когда настанет день, Ничто и я возьмем дюжину людей и захватим комнату. Ральф, ты возьмешь лучников на крышу, чтобы наделать из охраны моего дяди подушечек для булавок.

— Уверен, из них получатся отличные подушечки.

— В нужный момент мы вытащим штырь, врата упадут, и Одем окажется в ловушке. — Ярви представил себе ужас на дядином лице, когда упадут врата, и пожелал, уже не в первый раз, чтобы сделать дело было так же легко, как сказать.

— Одем окажется в ловушке… — глаза Ничто сверкали в темноте. — Как и мы.

Во дворе раздались крики, оттого, что последнее упражнение подошло к концу. Победители кричали громче, проигравшие тише.

Ярви кивнул на молчаливого инглинга.

— Раб моей матери покажет вам пути. Изучите их.

— А ты куда? — спросил Ральф и неожиданно добавил: — Мой король.

— Надо кое-что сделать.

Задерживая дыхание, чтобы никакой звук его не выдал, Ярви пробрался через затхлую темноту к скрытой дверце между ног Отца Мира, прижался к смотровому отверстию и вгляделся в Зал Богов.

Еще не наступил полдень, и король Гетланда сидел на своем месте — на Черном Стуле. Он сидел спиной к Ярви, так что лицо Одема ему было не видно, только очертания плеч и блеск королевского обруча в волосах. Мать Гандринг сидела на своем стуле по правую руку, ее рука дрожала от усилия, сжимая посох министра.

Под помостом виднелось море тускло освещенных лиц величайших и достойнейших людей Гетланда. Лучшие отполированные пряжки и ключи. На лицах застыли подобострастные улыбки. Те же самые люди, которые причитали, когда хоронили его отца, и которые размышляли, будет ли у них когда-нибудь такой же король. Не такой, как его увечный младший сын, разумеется.

На ступеньках перед стулом прямо стояла мать, позади нее виднелся Хурик.

Ярви не видел лица Одема, но слышал, как голос фальшивого короля эхом отражается от стен зала. Такой же спокойный и благоразумный, как и всегда. Терпеливый, как зима, и Ярви почувствовал от него зимний озноб.

— Могу ли я осведомиться у нашей благочестивой сестры, когда она собирается предпринять путешествие в Скекенхаус?

— Так скоро, как только смогу, мой король, — ответила мать Ярви. — У меня есть неотложные дела, которые…

— Ключ от сокровищницы теперь ношу я.

Ярви вгляделся в край отверстия и увидел Исриун, сидящую с другой стороны от Черного Стула. Его нареченную. Не говоря уже о том, что она была нареченной его брата. На ее шее висел ключ от сокровищницы, и по всему было видно, что его вес давил на нее не так сильно, как она боялась. — Я могу разрешить ваши дела, Лаитлин.

Ее голос был мало похож на голос той нервной девочки, что давала дрожащие обещания в этом самом зале. Он вспомнил, как сияли ее глаза, когда она касалась Черного Стула, и увидел, что теперь они так же сияли, когда она посматривала на своего отца, сидящего в нем.

Похоже, не один Ярви изменился с тех пор, как он отплыл из Амвенда.

— Проследите, чтобы это произошло скорее, — раздался голос Одема.

— Так вы сможете стоять среди нас, как Верховная Королева, — добавила Мать Гандринг, и эльфийский металл мрачно блеснул, когда она на миг высоко подняла свой посох.

— Или стоять на коленях, как счетовод Праматери Вексен, — бросила в ответ мать Ярви.

Последовала пауза, а потом Одем мягко сказал:

— Бывает судьба и похуже, сестра. У всех нас есть свой долг. Мы должны делать то, что лучше для Гетланда. Позаботьтесь об этом.

— Мой король, — выдавила она через сжатые зубы, кланяясь, и, хотя Ярви часто мечтал увидеть ее униженной, теперь он почувствовал закипающий гнев.

— Теперь оставьте меня с богами, — сказал Одем, взмахом руки отпуская подданных. Двери открылись, знатные мужчины и женщины поклонами демонстрировали свое безграничное уважение и друг за другом выходили на свет. Мать Ярви была среди них, Хурик подле нее, Мать Гандринг за ними, и последней вышла Исриун. В дверях она обернулась и улыбнулась отцу так же, как когда-то улыбалась Ярви.

Эхом отразился удар закрывающихся дверей, опустилась тяжелая тишина, и Одем со стоном вырвался из Черного Стула, словно тот жег его. Он обернулся, и у Ярви в груди перехватило дыхание.

Лицо дяди было в точности таким, каким он его помнил. Сильным, с суровыми морщинами на щеках и серебром в бороде. Таким же, как было лицо отца Ярви, но с мягкостью и заботой, которую в лице короля Утрика не мог отыскать даже его собственный сын.

Должна была хлынуть ненависть и унести все страхи Ярви, утопить все изводящие его сомнения о том, что вырвать Черный Стул из когтей дяди не стоит той крови, которую, несомненно, придется пролить.

Но вместо этого сердце Ярви предало его, когда он увидел лицо своего врага, убийцу его семьи и похитителя его королевства, и он почувствовал удивительный прилив любви. Потому что это был единственный человек в его семье, кто когда-либо был добр к нему. Давал почувствовать, что он кому-то нравится. Давал почувствовать, что он заслуживает того, чтобы нравиться. А затем пришла удивительная печаль оттого, что он потерял этого человека, Ярви почувствовал слезы на глазах и положил скрюченные пальцы на холодный камень перед собой, ненавидя себя за свою слабость.

— Прекрати на меня пялиться!

Ярви отпрянул от отверстия, но взгляд Одема был устремлен намного выше. Он медленно шел, и звук его шагов эхом отражался в густом сумраке огромного пространства.

— Вы оставили меня?! — крикнул он. — Как я оставил вас?!

Он говорил с янтарными статуями под куполом. Он говорил с богами, и его треснутый голос был каким угодно, только не спокойным. Теперь он снял королевский обруч, который когда-то носил Ярви, и с содроганием потер оставленные им следы на лбу.

— Что я мог поделать? — прошептал он, так тихо, что Ярви едва мог его слышать. — Все мы кому-то служим. За все есть своя цена.

И Ярви подумал о последних словах Одема к нему, которые в его памяти были острыми, как ножи.

Ты был бы прекрасным шутом. Но действительно ли моей дочери нужен муж — однорукий слабак? Увечная кукла на нитке его матери?

И теперь его ярость, горячая и обнадеживающая, вскипела. Разве он не поклялся? Ради своего отца. Ради матери.

Ради себя.

Со слабым звоном кончик меча Шадикширрам покинул ножны, и Ярви положил шишковатый кулак левой руки на скрытую дверь. Он знал, один хороший толчок ее откроет. Один толчок, три шага, и удар меча сможет все закончить. Он облизал губы, пошевелил рукой на рукояти, напряг плечи, кровь стучала в его висках…

— Довольно! — взревел Одем. Зазвенело эхо, и Ярви снова замер. Дядя подхватил королевский обруч и надел его обратно. — Если вы хотели, чтобы было иначе, почему вы меня не остановили? — Он крутанулся на пятках и зашагал из зала.

— Они послали меня, чтобы я это сделал, — прошипел Ярви, убирая меч Шадикширрам обратно в ножны. Не сейчас. Еще рано. Не так просто. Но его сомнения выгорели.

Даже если понадобится утопить Торлби в крови.

Одем должен умереть.

34. Битва друга

Ярви изо всех сил тянул весло, зная, что над ним занесен хлыст. Он тянул и рычал, напрягая даже обрубок пальца бесполезной руки, но как он мог сдвинуть весло один?

Мать Море бурно ворвалась в трюм «Южного Ветра», и Ярви отчаянно нащупывал лестницу, глядя, как люди натягивают цепи, чтобы вздохнуть в последний раз, а вода поднимается над их лицами.

«Умные детки тонут в точности так же, как глупые» — сказал Тригг. Из ровной раны в его черепе текла кровь.

Ярви, спотыкаясь, еще раз шагнул в безжалостный снег, поскользнулся и зашатался на горячей скале, гладкой, как стекло. Как бы он ни бежал, собаки всегда кусали его за пятки.

Обнаженные зубы Гром-гил-Горма были красными, все его лицо разбито в кровь, а пальцы Ярви скользили по его ожерелью. «Я иду», его голос звенел, как колокол. «И Мать Война идет со мной!»

«Ты готов встать на колени?» — спросила Мать Скаер. Ее руки были в эльфийских амулетах, и вороны на ее плечах все смеялись и смеялись.

«Он уже на коленях», — сказал Одем. Локтями он опирался на черные ручки Черного Стула.

«Он всегда стоял на них», — сказала Исриун, и улыбалась, улыбалась.

«Все мы кому-то служим», — сказала Праматерь Вексен, и ее глаза жадно блестели.

— Хватит! — зашипел Ярви. — Хватит!

Он рывком распахнул скрытую дверь и ударил изогнутым мечом. Анкран выпучил глаза, когда клинок вошел в него. «Сталь это ответ», — прохрипел он.

Шадикширрам заворчала и поднялась на локтях. Он ударил ее, металл с глухим звуком вошел в плоть, и она улыбнулась, глядя на него через плечо.

«Он идет», — прошептала она. «Он идет».

Ярви проснулся мокрым от пота, запутавшись в одеялах и ударяя кулаком в матрас.

Над ним виднелось дьявольское лицо, сотканное из огня и теней, воняющее дымом. Ярви отпрянул, а потом выдохнул от облегчения, поняв, что это Ральф. В его руке на фоне темноты горел факел.

— Гром-гил-Горм идет, — сказал он.

Ярви вырвался из одеял. Через ставни проникали искаженные звуки. Грохот. Крики. Звон колоколов.

— Он пересек границу, и с ним больше тысячи воинов. Может и сотня тысяч, в зависимости от того, какой слух выберешь.

Ярви попытался смахнуть остатки сна.

— Уже?

— Он движется так же быстро, как огонь, и производит столько же хаоса. Посланцы едва его опережают. Он в трех днях от города. Торлби гудит.

Внизу слабые лучи рассвета просачивались через ставни и освещали бледные лица. Легкий запах дыма щекотал нос Ярви. Дым и страх. Он еле-еле услышал, как священник снаружи надломленным голосом призывает народ преклонить колени перед Единым Богом и спастись.

Встать на колени перед Верховным Королем и стать рабами.

— Твои вороны летают быстро, сестра Оуд, — сказал Ярви.

— Как я и говорила, мой король. — Ярви вздрогнул от этого слова. Оно все еще звучало, как насмешка над ним. Оно и было насмешкой, и будет, пока Одем не умрет.

Он посмотрел на лица своих напарников по веслу. Сумаэль и Джод боялись, каждый по-своему. Ничто жадно улыбался и держал блестящий обнаженный меч.

— Это мой бой, — сказал Ярви. — Если кто-то из вас хочет уйти, я не буду вас винить.

— Я и моя сталь поклялись. — Ничто стер кончиком пальца пятнышко с меча. — Лишь одна дверь меня остановит. Последняя.

Ярви кивнул и здоровой рукой сжал руку Ничто.

— Не буду притворяться, что понимаю твою преданность, но я благодарен за нее.

Остальные с ответом медлили.

— Я солгу, если скажу, что наши шансы меня не волнуют, — сказал Ральф.

— Они волновали тебя и на границе, — сказал Ничто, — и там все закончилось костром из трупов наших врагов.

— И нашего друга. И нас захватила толпа злобных ванстеров. Злобные ванстеры снова в деле, и если этот план потерпит неудачу, сомневаюсь, что нам удастся уйти спокойно, каким бы сладкоголосым ни был юный король.

Ярви положил скрюченную ладонь на рукоять меча Шадикширрам.

— Тогда за нас должна говорить сталь.

— Легко рассуждать, пока она в ножнах. — Сумаэль хмуро смотрела на Джода. — Думаю, нам лучше отправиться на юг, прежде чем начали говорить мечи.

Джод смотрел на Ярви, потом на Сумаэль и снова на Ярви. Его большие плечи опустились. Мудрый ждет своего момента, но никогда его не упускает.

— Можете идти с моим благословением, но я бы предпочел, чтобы вы были со мной, — сказал Ярви. — Мы вместе бросали вызов «Южному Ветру» и вместе с него сбежали. Мы вместе встретили льды и вместе прошли их. Мы преодолеем и это. Вместе. Лишь сделайте со мной еще один взмах.

Сумаэль прищурилась, взглянула на Джода, а потом наклонилась к нему.

— Ты не воин, не король. Ты пекарь.

Джод посмотрел вбок на Ярви и вздохнул.

— И гребец.

— Не по своей воле.

— Не все в жизни зависит от нашей воли. Что за гребец бросит своего напарника?

— Это не наш бой! — прошипела Сумаэль, тихо и настойчиво.

Джод пожал плечами.

— Бой моего друга это мой бой.

— А что насчет самой вкусной воды в мире?

— Потом она будет такой же вкусной. Даже еще вкуснее, наверное. — И Джод слабо улыбнулся Ярви. — Когда надо поднять груз, лучше поднимать, чем стонать.

— Нам всем надо прекратить стонать. — Сумаэль медленно шагнула к Ярви, уставив на него свои темные глаза. — Пожалуйста, Йорв…

— Меня зовут Ярви. — И он твердо, как кремень, встретил ее взгляд, так же, как делала мать, хотя это и было нелегко. Он хотел бы взять ее за руку. Держать ее всю дорогу через снега. Хотел бы, чтобы она утащила его далеко, в Первый из Городов. Хотел снова быть Йорвом, и чтобы Черный Стул был проклят.

Он бы очень хотел взять ее за руку, но не мог позволить себе расслабиться. Ни за что. Он поклялся, и нуждался во всех напарниках по веслу. Ему был нужен Джод. И она была ему нужна.

— Что насчет тебя, Ральф? — спросил он.

Ральф пошевелил губами, тщательно свернул язык и смачно плюнул в окно.

— Когда сражается пекарь, что еще остается воину? — его широкое лицо изломилось в ухмылку. — Мой лук в твоем распоряжении.

Сумаэль уронила руку и уставилась в пол. Ее покрытый шрамами рот скривился.

— Значит, правит Мать Война. Что я могу поделать?

— Ничего, — просто сказал Ничто.

35. Сделка Матери Войны

Голубятня все так же была на вершине самой высокой башни цитадели, все так же исчерченная веками и пометом, и все так же насквозь продувалась холодными ветрами через многочисленные окна. Даже более холодными, чем обычно.

— Будь проклят этот холод, — пробормотал Ярви.

Сумаэль продолжала смотреть в трубу, сжав рот в суровую линию.

— Разве тебе никогда не было холоднее?

— Ты же знаешь, что было. — Им обоим было, в ужасных льдах. Но, кажется, тогда между ними была искра, которая его согревала. Теперь он ее полностью в себе потушил.

— Извини, — сказал он, хотя получилось лишь злобное ворчание. Она продолжала молчать, а он почувствовал, что ходит вокруг да около. — За то, что сказала моя мать… за то, что попросил Джода остаться… за то…

Ее челюсть напряглась.

— Вот уж точно, королям никогда не надо извиняться.

Он вздрогнул от этого.

— Я тот же человек, что спал рядом с тобой на «Южном Ветре». Тот же, что шел рядом с тобой по снегам. Тот же…

— Тот же? — Она наконец посмотрела на него, но теперь во взгляде не было мягкости. — Там, на холме. — Она передала трубу. — Дым.

— Дым, — хрипло сказал голубь. — Дым.

Сумаэль подозрительно на него посмотрела, и все птицы, не мигая, смотрели на нее из своих клеток вдоль стен. Все, кроме огромного величественного бронзового орла, который, должно быть, прилетел от Праматери Вексен с очередной просьбой — или требованием — бракосочетания матери Ярви. Он гордо замер в своем оперении и не снисходил до взглядов вниз.

— Дым, дым, дым…

— Ты можешь заставить их замолчать? — спросила Сумаэль.

— Они произносят осколки посланий, которые их учили говорить, — сказал Ярви. — Не волнуйся. Они их не понимают. — Хотя, под взорами этих дюжин глаз, которые все как один, смотрели на него, Ярви снова начал думать, не могут ли они понимать больше, чем он. Он повернулся к окну, прижал трубу к глазу и увидел клубы дыма на фоне неба.

— В той стороне усадьба. — Ее владелец был в процессии скорбящих и пожимал ему руку на похоронах отца. Ярви старался не думать о том, что этот человек был дома, когда Гром-гил-Горм нанес ему визит. И если его там не было, то кто там был, кто приветствовал ванстеров, и что стало с ними потом…

Мудрый министр выбирает большее благо, как всегда говорила Мать Гандринг, и ищет меньшее зло. Очевидно, мудрому королю полагается делать то же?

Он рывком отвел подзорную трубу от горящей усадьбы, осматривая неровный горизонт, и уловил отблеск солнца на стали.

— Воины. — Они шли по северной дороге, появлялись между холмами. На таком расстоянии казалось, что они ползут, медленно, как патока на морозе, и Ярви заметил, что кусает губу, желая, чтобы они ползли быстрее.

— Король Гетланда, — пробормотал он себе под нос. — Призывающий армию ванстеров в Торлби.

— Боги готовят по странным рецептам, — сказала Сумаэль.

Ярви взглянул на купол потолка. Боги там были нарисованы в виде птиц, краска уже отслаивалась. Тот Кто Приносит Послания. Та Кто Шевелит Ветви. Та Кто Сказала Первое Слово и Скажет Последнее. И, нарисованная с красными крыльями в центре, с кровавой улыбкой, Мать Война.

— Ты знаешь, я редко тебе молился, — прошептал Ярви ее изображению. — Мне всегда больше подходил Отец Мир. Но пошли мне сегодня победу. Верни мне Черный Стул. Ты испытала меня, и я готов. Я не тот дурачок, которым был, не трус, не дитя. Я законный король Гетланда.

В этот миг один из голубей брызнул перед ним каплей помета. Возможно, это ответ Матери Войны?

Ярви сжал зубы.

— Если решишь не делать меня королем… если решишь послать меня сегодня через Последнюю Дверь… по крайней мере, дай мне возможность сдержать клятву. — Он стиснул кулаки, какие уж они были, и костяшки его пальцев побелели. — Отдай мне жизнь Одема. Пошли мне отмщение. Одари меня хотя бы этим, и я буду доволен.

Не та молитва, которой обучают министров. Молитва не о создании или даровании. Поскольку дарование или создание — ничто для Матери Войны. Она забирает, ломает и делает вдов. Ее волнует лишь кровь.

— Король должен умереть! — прошипел он.

— Король должен умереть! — проскрипел орел, высоко понимаясь и раскидывая крылья, заполнив всю клетку и, казалось, затемнив всю комнату. — Король должен умереть!

— Время пришло, — сказал Ярви.

— Хорошо, — сказал Ничто. Его звеневший металлом голос донесся через прорезь в шлеме, который закрывал почти все его лицо.

— Хорошо, — вместе сказали два инглинга. Один из них крутил огромный топор, словно это была игрушка.

— Хорошо, — пробормотал Джод, но счастливым он не выглядел. Ему было неудобно в позаимствованных доспехах, и еще более неудобно под взглядами братьев по оружию, сидевших на корточках в глубоких тенях эльфийского тоннеля.

Если честно, они не внушали Ярви доверия. Это была отвратительная компания, купленная для его нужд на золото его матери. Каждая земля вокруг Расшатанного моря — и несколько земель далеко за его пределами — послала пару своих худших сыновей. Негодяи и головорезы, морские разбойники и каторжники. У некоторых на лбах были вытатуированы их преступления. У одного со слезящимся глазом все лицо было синим от этих татуировок. Люди без короля и без чести. Люди без совести и без причин. Не говоря уже о трех женщинах-шендах, ощетинившихся клинками, и с мышцами, как у каменотесов, которые с огромным удовольствием скалили зубы на всякого, кто смотрел в их сторону.

— Не лучший народ из тех, кому мне приходилось доверять свою жизнь, — пробормотал Ральф, тщательно отводя взгляд.

— Что можно сказать о деле, — ответил Джод, — если все приличные люди на другой стороне?

— Для многих задач нужны приличные люди, — Ничто аккуратно пошевелил свой шлем. — Убийство короля не из их числа.

— Это не убийство, — прорычал Ярви. — А Одем не настоящий король.

— Шшшш, — сказала Сумаэль, закатывая глаза к потолку.

Слабые звуки просачивались через скалу. Крики, наверное, и стук доспехов. Слабое веянье тревоги.

— Они знают, что прибыли наши друзья.

Ярви подавил нахлынувшую нервозность.

— По местам.

Они хорошо отрепетировали свои планы. Ральф взял дюжину людей с луками. Каждый из инглингов взял по дюжине в укрытия, из которых они могли быстро попасть во двор. Еще дюжина осталась на извилистой лестнице позади Ярви и Ничто перед цепной комнатой над входом в цитадель. Перед Кричащими Вратами.

— Осторожней, — прошептал Ярви, замерев перед скрытой дверью, хотя его горло было слишком сжато, чтобы выдавливать слова. — Люди внутри не наши враги…

— Сегодня они будут ими, — сказал Ничто. — И Мать Война ненавидит осторожность. — Он пнул дверь и бросился внутрь.

— Проклятье! — прошипел Ярви, протискиваясь следом.

В цепной комнате было сумрачно, свет проникал через узкие окна, громыхание сапог громко отражалось эхом из прохода снизу. Двое сидели у стола. Один из них повернулся, и улыбка стерлась с его лица, когда он увидел Ничто с обнаженным мечом.

— Кто вы… — В полоске света блеснула сталь, его голова с хлюпаньем отвалилась и откатилась в угол. Это выглядело нелепо, как клоунская шутка в базарный день, но сейчас не было смеющихся детей. Ничто перешагнул через шлепнувшееся тело, попал другому мужчине под руку, поднял и продернул меч через его грудь. Тот неровно вздохнул и потянулся к столу, где лежал топор.

Ничто аккуратно отодвинул стол сапогом, вытащил меч и мягко опустил мужчину к стене. Тот тихо вздрогнул, когда Смерть отворила перед ним Последнюю Дверь.

— Цепная комната наша. — Ничто посмотрел через арочный проход, потом захлопнул дверь и задвинул засов.

Ярви встал на колено перед умирающим. Он знал его. Или должен был знать. Его звали Улдвем. Не друг ему, но и не из худших. Он однажды улыбнулся на шутку Ярви, и Ярви был этому рад.

— Разве обязательно было их убивать?

— Нет. — Ничто тщательно вытер свой меч. — Мы могли оставить Одема королем.

Наемники распределялись по комнате, хмуро глядя на предмет в центре комнаты, на часть их плана, на Кричащие Врата. Их низ был утоплен в пол, а верх в потолок. Стена блестящей меди мягко мерцала. На ней были выгравированы сотни кричащих, визжащих лиц, вытянутых от боли, страха или ярости, перетекавших друг в друга, как волны в пруду.

Сумаэль смотрела на них, уперев руки в бока.

— Похоже, теперь понятно, почему их называют Кричащими Вратами.

— Отвратительная вещь, от которой зависят наши надежды, — сказал Джод.

Ярви коснулся металла кончиками пальцев, он был холодным и ужасно твердым.

— Отвратительная вещь, если падает тебе на голову, это уж точно. — Около огромной плиты, возле столбика с вырезанными именами пятнадцати богов, была путаница покрытых знаками взаимосвязанных приспособлений, колес и намотанных цепей. И даже его натренированный взгляд министра не мог разобраться, как она работает. В ее центре торчал единственный серебряный штырь.

— Вот тот самый механизм.

Джод потянулся к нему.

— Все что нужно, просто вытащить штырь?

Ярви отбросил его руку.

— В нужный момент! В последний момент. Чем больше людей Одема выйдут на встречу Гром-гил-Горму, тем выше наши шансы.

— Твой дядя говорит, — крикнул Ничто от узкого окна.

Ярви раскрыл ставни другого окна и посмотрел во двор. Знакомая зеленая поляна среди высоких серых стен, с одной стороны которой раскинул свои ветви кедр. Там собирались люди — многие спешно вооружались, многие уже построились к битве. Глаза Ярви расширились, когда он прикинул их количество. Не меньше трех сотен. И он знал, что снаружи цитадели готовится намного больше. Над ними, на мраморных ступенях Зала Богов, в мехах и в посеребренной кольчуге, с королевским обручем на лбу, стоял дядя Ярви, Одем.

— Кто стоит сейчас под стенами Торлби? — взревел он собравшимся воинам. — Гром-гил-Горм, Ломатель Мечей! — Люди затопали ногами, и стали выкрикивать бурю проклятий и оскорблений. — Он убил Утрика, вашего короля, моего брата! — раздались вопли ярости, и Ярви пришлось заставить себя не крикнуть в ответ на эту ложь.

— Но в своем высокомерии он привел с собой мало людей! — крикнул Одем. — На нашей стороне закон, наша земля, численность и опыт! Позволим ли мы этой армии отбросов еще хоть миг стоять перед курганами моих братьев Утрика и Утила, перед курганом моего прадеда Ангальфа Козлоногого, молота ванстеров?

Воины застучали оружием по щитам и доспехам и зарычали, что они не позволят.

Одем потянулся вперед, его оруженосец, стоявший на колене, протянул ему меч. Одем обнажил его и высоко поднял. Сталь вырвалась из тени и засияла так ярко, что Ярви пришлось отвести взгляд.

— Тогда окажем честь Матери Войне и принесем ей кровавый день! Оставим наши стены за спинами, шагнем вперед и еще до заката увидим головы Гром-гил-Горма и его ванстерских псов на наших стенах!

— Еще посмотрим, чья голова будет на стене этим вечером, — сказал Ярви, и его слова потерялись в ответных криках воинов Гетланда. Воинов, которые должны были кричать ему.

— Они идут на битву, — сказал Ничто, когда люди, выстроившись в шеренги вдоль стены, стали покидать двор. Каждый знал свое место, каждый был готов умереть за своего напарника. — Твоя догадка насчет мыслей твоего дяди была верной.

— Это была не догадка, — сказал Ярви.

— Твоя мать была права. — Он увидел блеск глаз Ничто в прорезях шлема. — Ты стал весьма хитроумным.

Сначала шли младшие воины, некоторые были моложе, чем Ярви. За ними шли те, что постарше и более опытные в боях. Они топали под Кричащими Вратами, звон амуниции эхом долетал до цепной комнаты. Тени мелькали на покрытых шрамами лицах бандитов Ярви, когда они смотрели через щели в полу на то, как лучшие люди проходят внизу. И с каждым прошедшим внизу радость Ярви росла, поскольку он знал, что их шансы повышались, и его страхи уходили, потому что момент почти наступал.

Момент его мести. Или момент его смерти.

— Король идет, — сказала Сумаэль, вжавшись в тень у другого окна. Одем шагал среди своих ветеранов в сторону ворот, позади него шли два его оруженосца и знаменосец. Проходя, он хлопал людей по плечам.

— Момент еще не созрел, — прошептал Ничто.

— Я вижу! — прошипел Ярви. Сапоги топали, люди выходили из цитадели, но во дворе их все еще было слишком много.

Неужели он терпел все это, страдал, приносил жертвы лишь затем, чтобы Одем смог в последний миг беспечно выскользнуть из ловушки? Он теребил обрубок на руке и потел до самых кончиков пальцев.

— Вытаскивать штырь? — крикнул Джод.

— Еще нет! — пропищал Ярви, боясь, что их могли услышать через щели в полу. — Еще нет!

Одем шагал, уже скоро он скроется в арочном проходе внизу. Ярви поднял руку, готовый опустить ее и обрушить вниз всю тяжесть Кричащих Врат.

Даже если это обречет их всех.

— Мой король! — Мать Ярви стояла на ступенях Зала Богов, Хурик высился за ее плечом, а Мать Гандринг сгибалась, опираясь на посох, за другим. — Брат мой!

Дядя остановился, хмурясь, и повернулся.

— Одем, прошу, на одно слово!

Ярви едва смел вздохнуть, боясь каким-то образом нарушить равновесие этого мига. Время ползло, Одем посмотрел на ворота, потом на мать Ярви, а потом, чертыхаясь, зашагал назад, к ней, и его ближайшие соратники пошли следом.

— Подожди! — прошипел Ярви, и Джод, выпучив глаза, убрал пальцы от штыря.

Ярви вытянулся у окна, холодный ветер овевал его вспотевшее лицо, но он не слышал, что говорилось на ступенях Зала Богов. Его мать встала на колени у ног Одема, прижала руки к груди, униженно склонила голову. Возможно, она подобострастно произносила извинения за свое упрямство, за свою неблагодарность брату и Верховному Королю. Возможно, она клялась повиноваться и молила о прощении. Потом она взяла двумя руками руку Одема, прижалась к ней губами, и по коже Ярви поползли мурашки.

Его дядя посмотрел на Мать Гандринг и едва заметно кивнул. Та посмотрела в ответ и едва заметно пожала плечами. Затем Одем тронул мать Ярви за щеку и зашагал прочь, к воротам, и его слуги и ближайшие соратники вместе с ним.

Последняя струйка воинов последовала за своими братьями из цитадели, не больше трех дюжин остались во дворе. Мать Ярви сцепила руки, посмотрела в сторону здания над воротами, и Ярви представил, что она даже могла встретиться с ним взглядом.

— Спасибо, мать, — прошептал он. И снова он поднял свою иссохшую руку. Снова наблюдал, как Одем идет к воротам. Но в этот раз он видел, что боги не ломают все его планы, а дают ему шанс.

— Жди, — прошептал он, и горячее дыхание слова щекотало его губы.

— Жди. — Вот этот день. Вот этот час.

— Жди. — Вот этот миг.

— Давай.

Он опустил увечную руку и, какой бы слабой она ни была, благодаря мастерству шести министров прошлого она обрушила вес гор. Джод выхватил штырь, приспособления зажужжали, цепь туго натянулась и внезапно открылась причина для названия. С визгом, словно кричали все мертвецы в аду, и ударом ветра, который сорвал с Ярви шлем и отбросил его к стене, Кричащие Врата обрушились через пол.

Они ударили в землю внизу с грохотом, который сотряс всю цитадель до самых испещренных эльфийскими тоннелями корней, запечатывая вход тяжестью металла, которую и самому Отцу Земле было бы сложно поднять.

Пол колебался, наклонялся, и на миг Ярви подумал, что само здание над воротами обрушится от этого сокрушительного удара.

Он запнулся за щель в полу, пытаясь вытрясти звон из ушей и головокружение. Проход внизу был полон приближенными Одема. Некоторые шатались, прижав руки к ушам. Некоторые хватались за оружие. Другие собирались у врат, что-то тихо выкрикивая, тихо, глупо, бесполезно ударяя по кричащим лицам на медной плите. Сам фальшивый король стоял в середине и смотрел вверх. Его глаза встретились с глазами Ярви, его лицо побледнело, словно он увидел демона, который продирался через Последнюю Дверь.

И Ярви улыбнулся.

Потом почувствовал, что его схватили за плечо.

Ничто тащил его, что-то кричал в лицо, он видел, что его рот шевелится в прорези шлема, но слышал лишь неясное бормотание.

Спотыкаясь, он побрел следом. Пол перестал трястись. Они бежали по извивающейся лестнице, стукаясь о стены, толкаясь с людьми позади. Ничто широко распахнул дверь, в темноте показался яркий арочный проход, и они выбежали на открытый воздух.

36. Последняя дверь

Во дворе цитадели царил хаос.

Махали оружием, и летели щепки. Звенела сталь, люди рычали, стрелы порхали, тела падали — и все в тишине, словно это был сон.

В точности, как планировал Ярви, наемники его матери высыпали из скрытых дверей и ударили ветеранам Одема в спины. Порубили их там, где они стояли; погнали их, ничего не понимающих, по двору, оставляя за собой истекающие кровью тела.

Но те, которые выжили после первого шока, яростно ударили в ответ, и битва распалась на мелкие отвратительные схватки до смерти. В дьявольской тишине Ярви наблюдал, как одна из шендских женщин колола мужчину, а тот бил ее кромкой щита, оставлял глубокие порезы на ее лице.

В точности, как и планировал, Ярви увидел, как Ральф и его лучники пустили стрелы с крыш. Стрелы тихо полетели, тихо промчались и вонзились в щиты ближайших охранников Одема, окруживших своего короля. Одному стрела попала в лицо, но он, казалось, этого почти не заметил — все еще указывал мечом в сторону Зала Богов, все еще выкрикивал тихие слова. Еще один упал, вцепившись в стрелу в боку, схватив стоящего рядом за ногу, а тот отбросил его руку и продолжил защищаться. Ярви знал их обоих, достойные люди, которые однажды стояли у входа в королевскую спальню.

Отец часто говорил, что битва делает всех людей животными. Ярви видел, как рычащий головорез с клеймом овцекрада на щеке разрубил невооруженного раба. Из рук раба выпал кувшин с водой и разбился об стену.

Могло ли это быть тем, что он планировал? Тем, о чем он молился?

Он широко распахнул дверь и умолял Мать Войну пожаловать в гости. Теперь он уже не мог остановить всё это. И никто не мог. Даже выжить здесь, и то было нелегко.

Он увидел, как Ничто подрубил ноги одному и рубанул по спине другого, когда тот повернулся, чтобы убежать. Так толкнул щитом третьего, что тот, врезавшись в низкую стенку колодца, упал в него и исчез из вида в его недрах.

В оглушенном остолбенении Ярви вытащил меч Шадикширрам из ножен. Ведь мужчины именно это делают в битве, не так ли? Боги, меч стал внезапно таким тяжелым. Люди толкали его, пробегая мимо, чтобы присоединиться к безумию, но он врос в землю.

Он увидел, что двери Зала Богов открыты, что охранники Одема сжались за утыканными стрелами щитами у арки и уводят фальшивого короля в тень.

Ярви указал в ту сторону мечом и крикнул:

— Там! — Глухота спадала. Достаточно, чтобы он услышал топот и успел обернуться.

Но больше ничего сделать не смог.

Сталь ударилась о сталь, и меч выкрутился в его руке, почти выпав из нее. Ярви заметил покрытое шрамами лицо Хурика, услышал его громкий рык, прежде чем щит врезался ему в грудь, оторвал от земли и отбросил на два шага назад на спину. Ярви застонал.

Хурик скосил глаза вбок, изогнулся и встретил своим щитом топор; от удара полетели щепки. Джод с криком набросился на него, рубя топором, словно безумный дровосек по колоде. Хурик припал к земле, блокировал второй удар, но третий был неудачным, и он, присев, отразил его, широко отвел; тяжелый клинок пролетел в ладони от его плеча и вонзился в дерн. Когда Джод споткнулся и пролетел мимо, Хурик ударил его по голове кромкой своего щита, сбил с равновесия, а потом коротким выпадом меча вырвал топор из его руки.

Похоже, пекарю, каким бы хорошим человеком он ни был, не тягаться с избранным щитом королевы.

В черной бороде Хурика белели обнаженные зубы, его меч мелькнул, он ударил, и клинок по рукоять погрузился в ребра Джода.

— Нет, — прохрипел Ярви, пытаясь подняться. Но одного желания не всегда достаточно.

Джод упал на колени, лицо исказилось от боли. Хурик поставил огромный сапог ему на плечо, вырвал свой меч и пнул Джода в спину. Потом повернулся к Ярви.

— Закончим то, что начали в Амвенде.

Он шагнул вперед, красный меч поднялся. Ярви хотел бы встретить Смерть улыбаясь, но не у всех хватает храбрости, когда Последняя Дверь зияет перед ними. Даже у королей. Особенно у королей. Он отполз назад, подняв свою иссохшую руку, словно она могла отразить клинок.

Губа Хурика скривилась.

— Что за король из тебя бы получился…

— Мы посмотрим.

Подбородок Хурика задрался вверх, и под его бородой с проседью показалась сталь. Кинжал, блестящий, как лед. И за его лицом виднелось лицо матери Ярви, с прищуренными глазами и сжатой челюстью.

— Брось меч, Хурик.

Он немного помедлил, она придвинулась ближе и зашептала ему на ухо:

— Ты меня знаешь. И неплохо. Неужто и в самом деле… — и она повернула клинок, пока струйка крови не потекла по его толстой шее, — ты сомневаешься в моей воле?

Хурик сглотнул, поморщился, когда сталь задела его покрытый щетиной кадык, и со стуком уронил клинок на грязь. Ярви вскочил на ноги, сжимая меч Шадикширрам, и уставил его острие на грудь Хурика.

— Подожди, — сказала мать. — Сначала ответь мне. Девятнадцать лет ты был моим избранным щитом. Почему ты нарушил клятву?

Взгляд Хурика сместился на Ярви. Теперь его глаза были грустными и сломанными.

— Одем сказал мне, что мальчик должен умереть, или умрешь ты.

— А почему не убить Одема на месте?

— Потому что это приказал Верховный Король! — прошипел Хурик. — А Верховному Королю не отказывают. Я клялся защищать тебя, Лаитлин. — Он откинул назад плечи и медленно закрыл глаза. — А не твоего увечного сына.

— Тогда освобождаю тебя от твоей клятвы.

Нож едва шевельнулся, и Ярви отпрянул назад, потому что кровь брызнула ему на щеку. Хурик упал лицом в землю, а Ярви стоял, опустив меч и глядя, как темная лужица ползет через траву.

Его кожу покалывало. Дыхание разрывало горло. В глазах плясали огни, конечности отяжелели, отбитая грудь пульсировала. Он хотел лишь сесть. Сидеть в темноте и плакать.

Мертвые и раненные, порубленные мечом и утыканные стрелами валялись по двору на траве, где Ярви играл в детстве. Заветные мечи, щиты и фамильные ценности благородных домов выпадали из безжизненных пальцев и лежали разбитыми, грязными от крови. Двери Зала Богов были запечатаны, и перед ними собирались люди Ярви. Лицо Ральфа было в крови от пореза в волосах. Два больших инглинга колотили в двери топорами, но тяжелое дерево держалось крепко.

У ствола раскинувшегося кедра, где брат Ярви дразнил его за то, что он боялся забираться, сидел Джод, откинув голову назад и держа руки на окровавленных коленях. Сумаэль сидела перед ним на коленях с поникшей головой и оттопыренными губами. Одной рукой она схватила его окровавленную рубаху, словно могла поднять его. Словно могла унести его в безопасное место, как он однажды нес ее. Но его некуда было забрать, даже если бы у нее хватило сил.

Никуда, кроме Последней Двери.

И Ярви понял, что Смерть не кланяется всякому, кто проходит мимо нее, не протягивает уважительно руки, чтобы показать дорогу, не говорит мудрых слов и не отпирает никаких засовов. Ключ на ее груди никогда не требуется, поскольку Последняя Дверь открыта всегда. Смерть проводит мертвых внутрь нетерпеливо, невзирая на положение, славу или опыт. Очередь к ней никогда не кончается. Сплошная и неистощимая процессия.

— Что я наделал? — прошептал Ярви, медленно шагая в сторону Джода и Сумаэль.

— То, что был должен. — Хватка матери на его руке была железной. — Сейчас не время оплакивать, сын мой. Мой король. — Одна сторона ее лица была бледной, а другая испачкана кровью, и в этот миг она и в самом деле выглядела как Мать Война. — Иди за Одемом. — Она сжала его сильнее. — Убей его и верни себе Черный Стул.

Ярви стиснул челюсть и кивнул. Пути назад быть не может.

— Остановитесь! — крикнул он инглингам. — Есть способы получше.

Они опустили топоры и мрачно смотрели на него.

— Мать, останься с ними и наблюдай за дверью. Убедись, что никто не выйдет.

— Никто, пока Одем не умрет, — сказала она.

— Ничто, Ральф, соберите дюжину людей и за мной.

Ральф, тяжело дыша, смотрел на резню во дворе цитадели. Раненые и умирающие, хромающие и истекающие кровью. И Джод, храбрый Джод, который был его напарником по веслу, теперь сидел, прислонившись к стволу кедра. Уже не было ни весла, чтобы тащить, ни груза, чтобы поднять, и некого было ободрить.

— Где найти дюжину еще здоровых? — прошептал Ральф.

Ярви повернулся.

— Бери, что есть.

37. Одинокое место

— Готовы? — прошептал Ярви.

— Всегда, — сказал Ничто.

Ральф качнул головой в одну сторону, в другую; в тени кровь на его лице казалась черной.

— Не думаю, что буду более готов.

Ярви глубоко вдохнул, на выдохе положил ладонь скрюченной руки на задвижку, толкнул плечом спрятанную дверь и ввалился в священную громаду Зала Богов.

Пустой Черный Стул стоял на вершине помоста перед взорами Высоких Богов, и драгоценные глаза статуй сверкали. Над ними, вокруг купола, янтарные статуи Малых Богов наблюдали за мелкими деяниями людей безмолвно, без эмоций и даже без особого интереса.

У Одема осталось лишь десять человек, и те в плачевном состоянии. Они собрались у дверей, которые слегка сотрясались от ударов снаружи. Двое пытались подпереть двери копьями. Еще двое смели священные приношения со стола, отполированного за века, и тащили его к входу в качестве баррикады. Остальные сидели в замешательстве или ошеломленно стояли, не понимая, как группа бандитов могла захватить врасплох их короля в центре их цитадели. Мать Гандринг, сгорбившись, стояла около Одема, осматривая кровоточащую руку его знаменосца.

— К королю! — взвизгнул тот, увидев Ярви, и люди Одема собрались вокруг своего господина, поднимая перед ним щиты и оружие. Мужчина со стрелой в лице уже обломил ее, окровавленное древко торчало из его щеки. Он шатко опирался на свой меч, но теперь, качаясь, направил его в сторону Ярви.

Ничто выбежал за его левым плечом, Ральф справа, а те рабы и наемники, что еще могли драться, рассредоточились за ними, ощетинившись острым металлом.

Они продвигались к Черному Стулу, к ступеням помоста, плюясь и скрежеща проклятия на полудюжине разных языков. Одем направил своих людей вперед, между ними было десять шагов по камню; потом восемь, потом шесть. В спокойном воздухе Зала Богов тяжело, как грозовая туча, висело грядущее насилие.

Потом Мать Гандринг увидела Ярви и ее глаза расширились.

— Стойте! — закричала она, ударяя эльфийским посохом в пол, и эхо этого грохота поднялось до самого купола. — Стойте!

На миг люди замерли, глядя и рыча, руки сжимали оружие, и Ярви прыгнул в узкую лазейку, которую предоставила ему Мать Гандринг.

— Люди Гетланда! — крикнул он. — Вы знаете меня! Я Ярви, сын Утрика! — И он указал на Одема обрубком пальца левой руки. — Этот вероломный человек хотел украсть Черный Стул, но боги не позволят узурпатору сидеть в нем долго! — Он ткнул большим пальцем себе в грудь. — Законный король Гетланда вернулся!

— Марионетка женщины?! — выплюнул ему Одем. — Полукороль? Король калек?

И прежде чем Ярви смог выкрикнуть ответ, он почувствовал сильную руку на своем плече, которая отводила его вбок. Ничто шагнул вперед, расстегивая ремень шлема.

— Нет, — сказал он. — Законный король. — И он стащил шлем и с грохотом бросил на пол Зала Богов.

Оказалось, Ничто обрезал свою дикую копну волос до короткой седой щетины и чисто сбрил бороду. Открывшееся лицо было сплошными острыми углами и грубыми линиями; его кости были изломаны, отчего весь вид стал жестче. Лицо было потерто от тяжелой работы и непогоды, избито и покрыто шрамами битв. Оборвыш из веточек и веревочек исчез, и на его месте стоял воин из дуба и железа. Но его глаза, глубоко сидящие в глазницах, были все теми же.

Все так же горели огнем на грани безумия. И жарче чем всегда.

И неожиданно Ярви уже не был так уверен в том, что знает этого человека, бок о бок с которым он путешествовал, вместе с которым сражался и рядом с которым спал. Он уже не знал, что именно принес в цитадель Гетланда, прямо к самому Черному Стулу.

Он удивленно его осматривал, внезапно переполненный сомнениями. Молодые воины Гетланда все еще рычали какие-то вызовы. Но на старых людей вид лица Ничто произвел странное впечатление.

Их челюсти упали, клинки заколебались, глаза расширились, и даже увлажнились, из дрожащих губ выдыхались проклятия. Одем побледнел даже сильнее, чем когда увидел Ярви. Он выглядел, как человек перед концом света.

— Что это за волшебство? — прошептал Ральф, но Ярви не мог ответить.

Посох из эльфийского металла выпал из слабых пальцев Матери Гандринг и стукнул по полу. Эхо угасло в тяжелой тишине.

— Утил, — прошептала она.

— Да. — И Ничто повернул безумную улыбку на Одема. — Рад встрече, братец.

И теперь, когда имя было произнесено, Ярви увидел, как похожи два мужчины, и холод пронзил его до кончиков пальцев.

Его дядя Утил, чье несравненное воинское искусство славили перед каждой тренировкой; чье утонувшее тело не выплыло из жестокого моря; чей курган на продуваемом ветрами берегу стоял пустым.

Его дядя Утил месяцами был рядом с ним.

Его дядя Утил стоял теперь перед ним.

— Вот и расплата, — сказал Ничто. Сказал Утил. И с мечом в руке шагнул вперед.

— В Зале Богов нельзя проливать кровь! — крикнула Мать Гандринг.

Утил лишь улыбнулся.

— Боги любят кровь больше всего, мой министр. Какое же место лучше подходит для того, чтобы пролить ее?

— Убить его! — взвизгнул Одем. В его голосе теперь не было спокойствия, но никто не поспешил ему подчиниться. — Я ваш король!

Но власть бывает хрупкой штукой. Медленно, осторожно, словно они думали как один, воины отступили от него и встали полумесяцем.

— В самом деле, Черный Стул одинокое место, — сказал Утил, глядя в сторону пустого стула на помосте.

На скулах Одема заходили желваки, когда он посмотрел на круг угрюмых лиц вокруг него, на лица охранников, наемников, на лицо Матери Гандринг, на лицо Ярви и, наконец, на лицо Утила. Оно было так похоже на лицо Одема, только прошедшее через двадцать лет ужасов. Он фыркнул и плюнул на священные камни под ноги брату.

— Что ж, да будет так. — И Одем выхватил позолоченный и украшенный драгоценностями меч у оруженосца, и оттолкнул его в сторону.

Ральф предложил свой щит, но Ничто покачал головой.

— Дереву есть свое место, но здесь ответ — сталь. — Он поднял все тот же простой клинок, который пронес через пустынные земли — ровную сталь, отполированную до морозного сияния.

— Тебя так давно не было, брат. — Одем поднял меч, выкованный для отца Ярви. Его навершие было из слоновой кости, а рукоять из золота, и на зеркально-ярком клинке были выгравированы благословенные руны. — Давай обнимемся.

Он так по-скорпионьи быстро бросился вперед, что Ярви задохнулся и отпрянул на шаг назад, дернувшись влево-вправо в ответ на движения дяди. Одем сделал выпад, еще, зашипел, рубанув сверху вниз, чтобы разрубить Утила пополам. Но каким бы быстрым и точным он ни был, его брат был быстрее. Утил двигался, как дым на бешеном ветру, крутился и качался, и яркая сталь Одема резала воздух, но его даже не коснулась.

— Помнишь, как мы в последний раз видели друг друга? — спросил Утил, отскакивая назад. — В тот шторм, на носу отцовского корабля? Когда я хохотал на ветру, а мои братья стояли позади?

— Тебя никогда ничего не волновало, кроме хохота! — Одем снова устремился вперед, ударяя слева и справа, и заставляя осторожных охранников отпрянуть назад. Но Утил кругом ушел на безопасное расстояние, даже не поднимая меча.

— Поэтому вы с Утриком бросили меня в жестокое море? Или так он мог украсть мое право по рождению? Чтобы ты в свою очередь смог украсть это право у него?

— Черный Стул мой! — меч Одема описал сияющую арку над его головой. Но Утил со звонким лязгом остановил его своим мечом. Прижал его к щиту Одема, и на мгновение оба дяди Ярви сцепились; их клинки скрежетали. Потом Утил опустил плечо и толкнул щит вверх, кромка ударила Одема в челюсть. Он крутанул другим плечом и отбросил Одема, тот каблуками запнулся за камни и, запутавшись, упал на людей позади него.

Они оттолкнули его, и Одем сжался за своим щитом. Но Утил лишь твердо стоял в центре круга.

— Я не утонул, хоть мой пустой курган и стоит на берегу. Меня выловили из моря работорговцы и заставили драться на арене. И за эти годы тьмы, на потеху кровожадным животным я убил девяносто девять человек. — Утил прижал палец к уху и на миг снова стал выглядеть как Ничто. — Иногда я слышу их шепот. Ты слышишь, как они шепчут, Одем?

— Ты сумасшедший! — Одем сплюнул кровь с губ.

Но Утил лишь улыбнулся шире.

— А как может быть иначе? Мне обещали, что сотая победа меня освободит, но меня обманули и снова продали. — Одем кружил вокруг него в охотничьей стойке, подняв щит, и от тяжести посеребренной кольчуги на его лбу выступил пот. Утил стоял прямо, меч свободно покачивался в его руке, и он даже почти не запыхался.

— Я был боевым рабом, потом рабом-гребцом, потом… ничем. Дюжину горьких лет я провел на коленях. Хорошее место для раздумий.

— Подумай об этом! — Одем снова напал, сплевывая кровь, сделал ложный выпад и закрутил его в шипящий удар под углом. Но Утил широко отвел удар, и меч Одема врезался в камень пола, высекая искры и наполняя Зал Богов оглушительным эхом.

Одем задохнулся, споткнулся, содрогнулся от удара; Утил шагнул назад и с ужасающей точностью рубанул его по руке, прямо над усеянным гранатами ободом щита.

Одем завыл, яркий щит выпал из его обмякшей левой руки, и кровь закапала на него с болтающихся пальцев. Он смотрел на Утила широко раскрытыми глазами.

— Я был лучшим среди нас троих! Я должен был быть королем! У Утрика не было ничего, кроме жестокости, а у тебя ничего, кроме тщеславия!

— Это так верно. — Утил нахмурился, тщательно вытирая меч рукавом. — И как боги наказали меня за это. Их уроки научили меня, Одем. А теперь они послали меня, чтобы преподать урок тебе. Они делают королем не лучшего, но перворожденного. — Он кивнул на Ярви. — И в одном наш племянник был прав. Они не позволят узурпатору долго сидеть на Черном Стуле. — Он оскалился и прошипел два слова: — Он мой.

Он бросился вперед, и Одем встретил его, рыча. Клинки столкнулись, еще раз, еще, быстрее, чем Ярви мог уследить. Третий удар Утила скользнул низом, разрубая ногу его брата, пока сам он отпрыгивал прочь, заставляя Одема снова зареветь. Одем вздрогнул, колено подогнулось, он стоял, лишь опираясь на меч.

— Для тебя открывается Последняя Дверь, — сказал Утил.

Одем обрел равновесие, его грудь тяжело вздымалась. И Ярви увидел, что посеребренный кольчужный чулок на его ноге окрасился красным, и быстро текущая кровь капала с сапога на щели между камнями.

— Я знаю. — Одем поднял подбородок, и Ярви увидел, что из уголка его глаза потекла слеза, оставив на лице полоску. — Она была открыта для меня все эти годы. — И с чем-то средним между фырканьем и всхлипом он отбросил меч в тень. — Всегда с того дня в шторм.

Кровь застучала у Ярви в ушах, когда Утил высоко поднял меч, клинок отразил свет, и острие холодно блеснуло.

— Только ответь мне на один вопрос… — выдохнул Одем, глядя вверх, на свою смерть.

На миг Утил помедлил. Меч закачался и опустился. Одна бровь вопросительно поднялась.

— Говори, брат.

И Ярви увидел, что рука Одема двигается, медленно двигается за спину, пальцы смыкаются на рукояти кинжала за его поясом. Длинного кинжала с навершием из черного янтаря. Того самого, который он показывал Ярви на крыше башни Амвенда.

Мы должны делать то, что лучше для Гетланда.

Ярви одним прыжком спрыгнул со ступеней.

Он может и не был лучшим учеником на тренировочной площадке, но знал, как ударить человека. Он попал Одему под руку, и изогнутый клинок меча Шадикширрам почти без звука пробил кольчугу и вышел из груди.

— Каким бы ни был вопрос, — прошипел Ярви ему в ухо, — сталь мой ответ! — И шагнул назад, вырывая клинок.

Одем булькающее вздохнул. Он сделал шаг, как пьяный, и упал на колени. Медленно повернул голову и на один миг, через плечо, встретился удивленным взглядом с Ярви. Потом завалился на бок. Он спокойно лежал на священных камнях, под взглядами богов, в центре круга людей, и Ярви с Утилом смотрели друг на друга через его тело.

— Похоже, племянник, между нами остался один вопрос, — сказал последний выживший дядя. Его бровь все еще была вопросительно поднята. — Будет ли сталь нашим ответом?

Взгляд Ярви метнулся к Черному Стулу, тихо стоявшему над ними.

Он может быть и жесткий, но жестче ли скамей Южного Ветра? Он может и холодный, но холодней ли снегов дальнего севера? Ярви больше его не боялся. Но хотел ли он его по-настоящему? Он вспомнил, как его отец сидел на нем, высокий и мрачный, и его покрытая шрамами рука всегда была вблизи меча. Слепо преданный сын Матери Войны, каким и должен быть король Гетланда. Такой, каким был Утил.

Статуи Высоких Богов глядели вниз, словно ожидая решения, Ярви посмотрел, переводя взгляд с одного каменного лица на другое, и глубоко вздохнул. Мать Гандринг всегда говорила, что его коснулся Отец Мир, и он знал, что она была права.

Он никогда не желал Черного Стула. Зачем драться за него? Зачем умирать ради него? Чтобы у Гетланда был полукороль?

Он раскрыл ладонь и со стуком уронил меч Шадикширрам на окровавленные камни.

— Я получил свое возмездие, — сказал он. — Черный Стул твой. — И он медленно опустился перед Утилом на колени и склонил голову. — Мой король.

38. Вина

Гром-гил-Горм, король Ванстерланда, самый кровавый сын Матери Войны, Ломатель Мечей и создатель сирот, вошел в Зал Богов со своим министром и десятью самыми опытными воинами за спиной. Огромная кисть левой руки покоилась на рукояти огромного меча.

Ярви отметил, что на его тяжелых плечах лежал новый белый мех, на огромном указательном пальце был новый камень, и трижды обернутая вокруг его шеи цепь удлинилась на несколько наверший. Очевидно, это были напоминания о кровавой прогулке по Гетланду по приглашению Ярви, украденные у невинных, вместе с их жизнями.

Но, когда Горм вошел через покрытые рубцами двери в дом своего врага, шире всего была его улыбка. Улыбка завоевателя, который видит, что все его планы созрели, все его враги повержены, и на всех игральных костях выпали его числа. Улыбка человека, сильно любимого богами.

Затем, когда он увидел Ярви, стоящего на ступенях помоста между своей матерью и Матерью Гандринг, его улыбка поблекла. А когда он увидел, кто сидит на Черном Стуле, она полностью исчезла. Он неуверенно замер в центре широкого пола, над пятном, где кровь Одема все еще была в щелях между камнями, окруженный со всех сторон сердитой знатью Гетланда.

Потом он почесал голову и сказал:

— Это не тот король, которого мы ожидали.

— Многие могут так сказать, — сказал Ярви. — Но он законный, как бы то ни было. Король Утил, мой старший дядя, вернулся.

— Утил, — прошипела сквозь зубы Мать Скаер. — Гордый гетландец. Я еще подумала, что знаю это лицо.

— Ты могла бы об этом упомянуть. — Горм хмуро посмотрел вокруг, на собравшихся воинов и их жен — ключи и пряжки мерцали в тенях — и тяжело вздохнул. — У меня нехорошее чувство, что ты не будешь преклонять передо мной колено, как мой вассал.

— Я много времени провел на коленях. — Утил встал, все еще баюкая свой меч в руках. Тот же самый простой меч, который он взял на кренящейся палубе «Южного Ветра» и отполировал так, что клинок сверкал, словно лунный свет на холодном море. — Если кто-то и склонит колени, то это должен быть ты. Ты стоишь на моей земле, в моем зале, перед моим стулом.

Горм поднял кончики сапог и посмотрел на них.

— Похоже на то. Но у меня всегда суставы плохо гнулись. Вынужден отказаться.

— Жаль. Возможно, я смогу размять тебя своим мечом, когда навещу летом в Вульсгарде.

Лицо Горма посуровело.

— О, я могу гарантировать теплый прием любому гетландцу, который пересечет границу.

— А зачем тогда ждать лета? — Утил спустился по ступеням и встал на нижней, так, что глядел прямо Горму в лицо. — Сразись со мной сейчас.

Уголок глаза Горма дернулся, и его щека задрожала. Ярви увидел, что его покрытые шрамами суставы пальцев побелели на рукояти меча, взгляды его воинов метались по залу, а люди Гетланда нахмурились еще сильнее.

— Тебе следовало бы знать, что Мать Война дохнула на меня в колыбели, — проворчал король Ванстерланда. — Было предсказано, что ни один мужчина не сможет меня убить…

— Так сразись со мной, пес! — взревел Утил. Эхо заметалось по залу, и все затаили дыхание, словно оно было последним. Ярви подумал, увидят ли они, как второй король за день умрет в Зале Богов. И он не стал бы ставить на то, кто это будет.

Затем Мать Скаер мягко положила тонкую руку на кулак Горма.

— Боги охраняют тех, кто охраняет себя сам, — прошептала она.

Король Ванстерланда глубоко вздохнул. Его плечи расслабились, он оторвал пальцы от меча и мягко запустил их в свою бороду.

— Этот новый король весьма грубый, — сказал он.

— Так и есть, — сказала Мать Скаер. — Разве ты не учила его дипломатии, Мать Гандринг?

Старый министр сурово смотрела на них со своего места позади Черного Стула.

— Учила. А еще тому, кто ее заслуживает.

— Полагаю, она имеет в виду, что мы не заслуживаем, — сказал Горм.

— Приму это как факт, — ответила Мать Скаер. — И нахожу ее так же грубой.

— Так ты выполняешь сделку, Принц Ярви?

Этот зал, полный знати, однажды выстраивался в очередь, чтобы поцеловать руку Ярви. Теперь они выглядели так, будто с удовольствием выстроились бы в очередь, чтобы перерезать ему глотку. Он пожал плечами.

— Я больше не принц, и я выполнил все, что мог. Никто не мог предвидеть такой поворот событий.

— Таковы уж события, — сказала Мать Скаер. — Никогда не текут по канаве, которую для них выкопаешь.

— Значит, ты не будешь со мной драться? — спросил Утил.

— Чего ты такой кровожадный? — Горм выпятил нижнюю губу. — Ты в этом деле новичок, но ты узнаешь, что король это не только убийца. Давай отдадим этот год Отцу Миру, потерпим в соответствии с пожеланием Верховного Короля в Скекенхаусе, и раскроем кулаки в ладони. А летом, возможно, на земле, которая лучше мне подходит, испытаешь дыхание Матери Войны. — Он повернулся и в сопровождении министра и воинов зашагал к двери. — Благодарю вас за обворожительное гостеприимство, гетландцы! Вы обо мне еще услышите! — Он задержался на миг на пороге — огромный черный силуэт на фоне дневного света. — И в тот день я буду говорить громом.

Двери Зала богов захлопнулись за ними.

— Возможно, придет время, когда мы пожалеем, что не убили его сегодня, — пробормотала мать Ярви.

— Время каждого приходит, — сказал Утил, опускаясь на Черный Стул, качая меч в руках. Он как-то удобно сидел на этом стуле, сгорбившись и свободно, что у Ярви никогда не получалось. — И у нас есть другие заботы. — Глаза короля уставились на Ярви, такие же яркие, какими они были в тот день, когда они встретились на «Южном Ветре». — Племянник. Бывший принц, бывший король, а теперь…

— Ничто, — сказал Ярви, поднимая подбородок.

Утил едва заметно и грустно улыбнулся. Проблеск человека, с которым Ярви тащился через льды, с которым делил последнюю корку, вместе с которым смотрел в лицо смерти. Лишь проблеск, а затем лицо короля снова стало острым, как меч, и твердым, как топор.

— Ты заключил соглашение с Гром-гил-Гормом, — сказал он, и по залу раздались сердитые бормотания. Как всегда говорила Мать Гандринг, мудрый король всегда найдет, кого обвинить. — Ты позвал нашего злейшего врага, чтобы сеять огонь и убийства по всему Гетланду. — Вряд ли Ярви мог это отрицать, даже если бы отрицания могли быть услышаны в нарастающей ярости Зала Богов. — Хорошие люди умерли. Какую цену требует за это закон, Мать Гандринг?

Министр посмотрела на короля, потом на своего старого ученика, и Ярви почувствовал, как рука матери крепко сжимает его руку, поскольку они оба знали ответ.

— Смерть, мой король, — прохрипела Мать Гандринг, и, казалось, она упадет на свой посох. — Или изгнание, по меньшей мере.

— Смерть! — проскрипел женский голос откуда-то из темноты, и резкое эхо постепенно превратилось в тишину, каменную, как в гробнице.

Ярви прежде встречал Смерть. Много раз она открывала перед ним Последнюю Дверь, и он до сих пор отбрасывал тень. И хотя ему было далеко не уютно в ее холодном присутствии, но, как это бывает со многими вещами, он привык, практикуясь. По крайней мере, в этот раз, хотя его сердце гулко билось, и во рту было кисло, он встретил ее стоя, и его голос чисто звенел.

— Я совершил ошибку! — крикнул Ярви. — Я много их совершил. Я знаю. Но я поклялся! Я поклялся перед богами. Клятвой солнца и клятвой луны. И я не видел иного способа ее исполнить. Отомстить за убийство моего отца и брата. Согнать предателя Одема с Черного Стула. И хотя я сожалею о пролитой крови, но благодаря благосклонности богов… — Ярви посмотрел на них, а затем униженно опустился на пол, раскинув руки в повиновении. — Законный король вернулся.

Утил хмуро посмотрел на свою руку, пальцы которой лежали на металле Черного Стула. Небольшое напоминание, что он должен Ярви, не могло сильно навредить. Снова пошло сердитое бормотание, усилилось, и нарастало, пока Утил не поднял руку, требуя тишины.

— Правда, что тебя на этот путь поставил Одем, — сказал он. — Его вина больше твоей, и ты уже принес ему кару. У тебя есть причины, по которым ты это сделал, и я думаю, что здесь было довольно смертей. Твоя не послужит правосудию.

Ярви, не поднимая головы, сглотнул от облегчения. Несмотря на трудности последних месяцев, ему нравилось быть живым. Ему это нравилось больше, чем когда-либо.

— Но должна быть расплата. — Казалось, в глазах Утила была печаль. — Мне жаль, правда, жаль. Но твоим приговором должно быть изгнание, поскольку тот, кто однажды сидел на Черном Стуле, всегда будет искать способы потребовать его обратно.

— Мне он не казался таким уж удобным. — Ярви поднялся на ступеньку на помост. Он знал, что должен сделать. Он знал это с тех пор, как умер Одем, и Ярви увидел над ним лицо Отца Мира. В изгнании была даже некая привлекательность. Не владеть ничем. Быть кем угодно. Но он достаточно скитался. Это был его дом, и он никуда не уйдет.

— Я никогда не желал Черный Стул. Никогда не ожидал его. — Ярви поднял левую руку и потряс ей так, чтобы палец покачался вперед-назад. — Никто не видел во мне короля, и прежде всего я сам. — В тишине он встал на колени. — Я предлагаю другое решение.

Утил прищурился, и Ярви помолился Отцу Миру, чтобы его дядя искал способ помиловать его.

— Тогда говори.

— Позвольте мне сделать то, что лучше для Гетланда. Позвольте мне навсегда отказаться от прав на ваш стул. Позвольте мне пройти испытание министра, что я и собирался сделать до смерти отца. Позвольте отказаться от всех титулов и владений, и пусть моей семьей будет Министерство. Мое место здесь, в Зале Богов. Не на Черном Стуле, но рядом с ним. Проявите свое величие через милосердие, мой король, и позвольте мне искупить свои ошибки верной службой вам и земле.

Утил, хмурясь, медленно откинулся назад, и тишина тянулась. Наконец король наклонился к своему министру.

— Что вы на это думаете, Мать Гандринг?

— Решение, от которого улыбнется Отец Мир, — проговорила она. — Я всегда верила, что из Ярви получится отличный министр. Я все еще в это верю. Он доказал, что он весьма хитроумный человек.

— В это я тоже верю. — Но Утил все еще медлил и размышлял, потирая острую челюсть.

Тогда мать отпустила руку Ярви и бросилась к Черному Стулу. Шлейф ее красного платья растекся по ступеням, когда она встала на колени у ног Утила.

— Великий король милосерден, — проговорила она. — Прошу, мой король. Позвольте моему единственному сыну остаться.

Утил пошевелился, открыл рот, но слов не прозвучало. Возможно, он и был бесстрашным перед Гром-гил-Гормом, но перед матерью Ярви трепетал.

— Когда-то мы были нареченными, — сказала она. Сейчас один глубокий вздох прозвучал бы в Зале Богов, как гром, но все затаили дыхание. — Вас считали мертвым… но боги вернули вас на законное место… — Она мягко положила свою руку на его руку, покрытую шрамами, которая лежала на ручке Черного Стула, и Утил посмотрел ей в лицо. — Больше всего я желаю, чтобы тот обет был исполнен.

Мать Гандринг придвинулась ближе и громко сказала:

— Верховный Король неоднократно предлагал Лаитлин брачный союз, он воспримет это весьма враждебно…

Утил не смотрел на нее. Его голос был грубым.

— Наши обеты старше предложения Верховного Короля на двадцать лет.

— Но только сегодня Праматерь Вексен прислала очередного орла…

— Праматерь Вексен сидит на Черном Стуле или я? — Утил, наконец, повернул свои яркие глаза к министру.

— Вы. — Мать Гандринг опустила свои глаза в пол. Мудрый министр убеждает, льстит, доказывает, советует, и мудрый министр повинуется.

— Тогда отправьте птицу обратно Праматери Вексен с приглашением на нашу свадьбу. — Утил повернул руку и взял руку матери Ярви своей загрубелой ладонью, принявшей форму плашки, которой он драил палубу. — Ты будешь носить ключ от моей сокровищницы, Лаитлин, и будешь решать вопросы, в которых, как ты уже доказала, ты весьма способна.

— Охотно, — сказала мать Ярви. — А мой сын?

Король Утил довольно долго смотрел на Ярви. Затем кивнул.

— Он займет место ученика Матери Гандринг. — В этот миг он выглядел одновременно сурово и милосердно.

Ярви выдохнул.

— Наконец у Гетланда есть король, которым будут гордиться, — сказал он. — Я буду каждый день благодарить Мать Море за то, что она вернула вас из глубин.

Он встал и последовал к дверям, куда ушел Гром-гил-Горм. Он улыбался в ответ на насмешки, колкости и бормотания. И, вместо того, чтобы по старой привычке прятать свою иссохшую руку в рукав, он гордо ей качал. После вульсгардских загонов для рабов, мучений хлыста Тригга, холода и голода бездорожных льдов, презрение дураков было нетрудно снести.

С небольшой помощью двух его матерей — несомненно, у каждой были на то свои причины — Ярви вышел из Зала Богов живым. Снова увечный изгой, связанный с Министерством. Где и было его место.

Он прошел полный круг. Но отправился он мальчиком, а вернулся мужчиной.

Мертвых сложили на холодные плиты в холодном погребе под скалой. Ярви не хотел их считать. Достаточно. Таким было их число. Урожай его тщательно посеянных планов. Последствия поспешно принесенной клятвы. Никаких лиц, лишь саваны, заостренные на носу, на подбородке, на ступнях. Не было способа отличить наемников матери от почетных воинов Гетланда. Возможно, когда они прошли через Последнюю Дверь, разницы уже нет.

Хотя, Ярви знал, какое тело принадлежало Джоду. Его другу. Его напарнику по веслу. Человеку, который прошел весь путь через снега, чтобы последовать за ним. Чей тихий голос бормотал: «Один взмах за раз», когда он хныкал над веслом. Который принял бой Ярви как свой собственный, хотя и не был бойцом. Рядом с ним, положив стиснутые кулаки на плиту, стояла Сумаэль. Ее темное лицо освещалось с одной стороны светом единственной дрожащей свечки.

— Твоя мать нашла мне место на корабле, — сказала она, не глядя вверх. Непривычно было слышать здесь ее тихий голос.

— Хорошие штурманы всегда нужны, — сказал Ярви. Видят боги, он нанял бы кого-нибудь, кто мог бы указать ему путь.

— На рассвете мы отправляемся в Скекенхаус, а потом дальше.

— Домой? — спросил он.

Сумаэль закрыла глаза, кивнула, и слабая улыбка появилась в уголке ее рта со шрамом.

— Домой. — Когда Ярви увидел ее впервые, он и не подумал, что она симпатичная, но теперь она казалась прекрасной. Настолько, что он не мог отвести взгляд.

— А ты не думала, что, может быть… ты могла бы остаться? — Ярви ненавидел себя даже за то, что спросил. За то, что заставил ее отказать ему. В любом случае он был связан с Министерством. Ему было нечего ей предложить. И между ними лежало тело Джода — барьер, который нельзя было пересечь.

— Мне надо ехать, — сказала она. — Я едва могу вспомнить, кем я была.

Он мог бы сказать то же самое.

— Важно лишь то, кто ты теперь.

— Я едва знаю и это. Кроме того, Джод нес меня через снег. — Ее рука дернулась к савану, но к облегчению Ярви, она его не тронула. — Меньшее, что я могу сделать, это отвезти его останки. Я оставлю их в его деревне. Возможно даже попью из того колодца. Попью за нас обоих. — Она сглотнула, и в этот миг по какой-то причине Ярви почувствовал нарастающий гнев. — Как пропустить самую вкусную воду в…

— Он решил остаться, — резко сказал Ярви.

Сумаэль медленно кивнула, не поднимая глаз.

— Как и все мы.

— Я не заставлял его.

— Нет.

— Ты могла бы уйти, и забрать его, если бы настаивала сильнее.

Теперь она посмотрела вверх, но без следа гнева, которого он заслуживал. В ее взгляде была лишь вина.

— Ты прав. Это будет моей ношей.

Ярви посмотрел прочь, и внезапно на его глаза навернулись слезы. Совершен ряд поступков, приняты решения, и каждое казалось меньшим злом, но каким-то образом они привели его сюда. Может ли хоть для кого-то это быть большим благом?

— Ты меня не ненавидишь? — прошептал он.

— Я потеряла одного друга, и не собираюсь отталкивать другого. — Она мягко положила руку ему на плечо. — И я не очень хорошо завожу новых.

Он положил свою руку поверх, желая, чтоб он мог ее там задержать. Удивительно, но никогда не знаешь, насколько сильно чего-то хочешь, пока не поймешь, что не можешь этого получить.

— Ты не винишь меня? — прошептал он.

— Зачем мне это? — Она в последний раз его сжала и затем отпустила. — Лучше, если ты сам этим займешься.

39. Некоторые спасены

— Рад, что ты пришел, — сказал Ярви. — У меня стремительно кончаются друзья.

— Да я и сам не прочь, — сказал Ральф. — Ради тебя и Анкрана. Не могу сказать, что любил эту тощую сволочь, когда он был шкипером, но в конце я к нему потеплел. — Он ухмыльнулся, и большой струп над его глазом пошевелился. — К некоторым привязываешься быстро, но к тем, на кого нужно время, чтобы узнать их поближе, привязываешься сильнее всего. Можем мы посмотреть рабов?

Послышалось бормотание, ворчание и стук цепей — товары вставали на ноги для осмотра. В каждой паре глаз была своя смесь стыда, страха, надежды и отчаянья. И Ярви обнаружил, что мягко потирает шрамы на горле, там, где был его ошейник. Вонь окутала его воспоминаниями, о которых он бы предпочел забыть. Удивительно, как быстро он снова привык к свежему воздуху.

— Принц Ярви! — владелец спешил из тени позади. Большой мужчина с мягким бледным лицом, чем-то знакомый. Один из участников процессии, который пресмыкался перед Ярви, когда хоронили отца. Теперь у него будет шанс попресмыкаться снова.

— Я больше не принц, — сказал Ярви, — а в остальном, да. Ты Йоверфелл?

Работорговец надулся от гордости, что его знают.

— И в самом деле, это я, и весьма почтен вашим визитом! Могу я узнать, какие рабы вам…

— Имя Анкран что-то тебе говорит?

Торговец глянул на Ральфа, который угрюмо и твердо стоял, заткнув большие пальцы за портупею с серебряной пряжкой.

— Анкран?

— Позволь мне освежить твою память, как вонь твоего заведения освежила мою. Ты продал человека по имени Анкран, а потом вымогал у него деньги за то, что содержал его жену и ребенка.

Йоверфелл прочистил горло.

— Я не нарушал закона…

— И я не нарушу, когда потребую с тебя долги.

Лицо торговца обесцветилось.

— Я вам ничего не должен…

Ярви хихикнул.

— Мне? Нет. Но моя мать, Лаитлин, вскоре снова станет Золотой Королевой Гетланда и держателем ключа от сокровищницы… Как я понимаю, ты ей немного задолжал?

Кадык на шее торговца дернулся, когда он сглотнул.

— Я самый преданный слуга моей королевы…

— Ее раб, как я бы тебя назвал. Если ты продашь все, чем владеешь, это и близко не покроет то, что ты ей должен.

— Ладно, ее раб, почему бы и нет? — Йоверфелл горько фыркнул. — Раз уж вы заинтересовались моими делами, то это из-за процентов по ее займу я выжимал из Анкрана все, что возможно. Я не хотел этого делать…

— Но ты отбросил свои желания, — сказал Ярви. — Как благородно.

— Что вам нужно?

— Давай начнем с женщины и ее ребенка.

— Очень хорошо. — Опустив глаза к земле, торговец зашаркал в тень. Ярви посмотрел на Ральфа, старый воин приподнял брови, и рабы наблюдали за ними в молчании. Ярви показалось, что один улыбается.

Он не знал, чего ждал. Выдающуюся красоту, ошеломляющую грацию или что-то, что поразит его прямо в сердце. Но семья Анкрана выглядела обыденно. Как и все люди, для тех, кто их не знает. Мать была невысокой и хрупкой и вызывающе держала подбородок. У сына были рыжеватые волосы, как у отца, и он не поднимал глаз.

Йоверфелл подтолкнул их вперед, а потом нервно подергал одну руку другой.

— Здоровые и холеные, как и было обещано. Они ваши, в подарок, конечно, с моими наилучшими пожеланиями.

— Пожелания можешь оставить себе, — сказал Ярви. — Теперь ты здесь соберешься и перенесешь свое предприятие в Вульсгард.

— Вульсгард?

— Да. Там много работорговцев, и ты будешь совсем как дома.

— Но почему?

— Так ты сможешь следить за делами Гром-гил-Горма. Говорят, что дом врага надо знать лучше, чем свой.

Ральф одобрительно поворчал, немного выпятил грудь и пошевелил пальцами за портупеей.

— Будет так, — сказал Ярви, — или тебя продадут в твоей же лавке. — Какую цену за тебя дадут, как думаешь?

Йоверфелл прочистил горло.

— Я отдам распоряжения.

— Быстро, — сказал Ярви, вышел из этого вонючего места, встал на воздухе и закрыл глаза.

— Значит, вы… наш новый хозяин?

Жена Анкрана стояла возле него, засунув палец в ошейник.

— Нет. Меня зовут Ярви, это Ральф.

— Мы были друзьями твоего мужа, — сказал Ральф, взъерошив волосы мальчику, что тому было не слишком приятно.

— Где? — спросила она. — Где Анкран?

Ярви сглотнул, раздумывая, как выдать новости, подыскивая верные слова…

— Мертв, — просто сказал Ральф.

— Мне жаль, — добавил Ярви. — Он умер, спасая мою жизнь, что даже мне кажется невыгодной сделкой. Но вы свободны.

— Свободны? — пробормотала она.

— Да.

— Я не хочу быть свободной, я хочу быть в безопасности.

Ярви удивленно посмотрел на нее, а потом почувствовал, что его рот скривился в грустной улыбке.

— Думаю, мне пригодится служанка, если ты хочешь работать.

— Я всегда ей была, — сказала она.

Ярви остановился у лавки кузнеца и бросил монету на настил с инструментами корабельщика. Одну из первых монет нового образца — круглую и совершенную, с отчеканенным на одной стороне хмурым лицом его матери.

— Сними их ошейники, — сказал он.

Семья Анкрана не поблагодарила за освобождение, но звон молотка по зубилу был достаточной благодарностью для Ярви. Ральф наблюдал, поставив одну ногу на низкую стену и скрестив руки на колене.

— Я не знаток добродетели.

— А кто знаток?

— Но по мне это хорошее дело.

— Никому не говори, это разрушит мою репутацию. — Ярви заметил, что на него через площадь таращится старуха. Он улыбнулся в ответ, помахал рукой и смотрел, как она, бормоча, поспешно удирает прочь. — Похоже, я для этого города стал злодеем.

— Если жизнь меня чему и научила, так это тому, что никаких злодеев нет. Лишь люди, которые делают все, на что способны.

— То, на что был способен я, оказалось пагубным.

— Могло быть намного хуже. — Ральф скрутил язык и плюнул. — А ты молод. Попробуй еще раз. Может, получится лучше.

Ярви сощурился и посмотрел на старого воина.

— Когда ты стал мудрым?

— Я всегда был необычайно проницательным, но ты был ослеплен своим умом.

— Обычная беда королей. К счастью, я достаточно молод, чтобы научиться и смирению.

— Хорошо, что хоть кто-то из нас молод.

— А чем ты собираешься заняться в свои сумеречные годы? — спросил Ярви.

— Так получилось, что великий король Утил предложил мне место в своей охране.

— О, зловоние почестей! И ты согласился?

— Я сказал «нет».

— Правда?

— Почести — награда для дураков, а у меня есть ощущение, что Утил из тех господ, вокруг которых слуги всегда умирают.

— Все мудрее и мудрее, — сказал Ярви.

— До недавнего времени я думал, что моя жизнь кончена, но теперь, когда она снова началась, мне не очень-то хочется оборвать ее побыстрее. — Ярви посмотрел на него и увидел, что Ральф смотрит в ответ. — Подумал, может тебе понадобится напарник по веслу?

— Мне?

— Чего не смогут добиться вместе однорукий министр и бандит, чьи лучшие годы прошли лет пятнадцать назад?

С последним ударом ошейник раскрылся, и сын Анкрана встал, моргая и потирая шею. А его мать обняла его и поцеловала в волосы.

— Я не одинок, — пробормотал Ярви.

Ральф положил руку ему на плечо и крепко сжал.

— Пока я жив, это точно, напарник.

Это было великое событие.

Множество влиятельных фамилий из дальних провинций Гетланда вероятно разозлились, что новости о возвращении короля Утила едва дошли до них, когда он уже женился, и что им не выпало шанса внести значительный вклад в событие, которое будет жить в памяти так долго.

Несомненно, всемогущий Верховный Король на своем высоком стуле в Скекенхаусе, не говоря уж о всезнающей Праматери Вексен подле него, были далеко не рады новостям, на что настойчиво указывала Мать Гандринг.

Но мать Ярви отмахнулась от всех возражений и сказала: «Их гнев для меня — прах». Она снова была Золотой Королевой. Стоило ей лишь сказать, и это тут же исполнялось.

Так что статуи в Зале Богов украсили первыми весенними цветами; куча свадебных подарков лежала в ярком изобилии у Черного Стула; и люди собрались под куполом так плотно, словно овцы на зимовье; и сам воздух был затуманен от их дыхания.

Благословенная пара пела обещания друг другу под взорами богов и людей. Столбы света от купола сверху высекали огонь на полированных доспехах короля и обескураживающих украшениях королевы. И все аплодировали, хотя, по мнению Ярви, певческий голос короля был не очень, да и у королевы не многим лучше. Затем Бриньольф пробубнил свое самое замысловатое благословление из всех, что это священное место когда-либо видело. А Мать Гандринг рядом с ним нетерпеливо опиралась на свой посох, и каждый колокол в городе внизу весело звенел.

О, счастливый день!

Как Утил мог быть недовольным? У него был Черный Стул и лучшая жена из всех, о ком мог мечтать мужчина, которую домогался сам Верховный Король. Как могла не радоваться Лаитлин? На ее цепочке снова висел украшенный драгоценными камнями ключ от сокровищницы Гетланда, а священников Единого Бога вытащили из ее монетного двора и кнутом прогнали через Торлби в море. Как было не веселиться народу Гетланда? У них был король из железа и королева из золота, правители, которым можно доверять и которыми можно гордиться. Правители, которые быть может, плохо поют, но каждый с двумя руками.

И несмотря на их счастье — или скорее из-за него — Ярви вряд ли наслаждался свадьбой матери больше, чем сожжением отца. Того события Ярви не мог избежать. Если кто и заметил, что он сбежал с этого, несомненно, они бы не огорчились.

Погода снаружи лучше подходила его настроению, чем духота с ароматом цветов внутри. В этот день дул ищущий ветер с серого моря, который завывал среди зубцов цитадели и бил Ярви соленым дождем, когда он шагал по истертым ступеням и вдоль пустых дорожек.

Он увидел ее издалека, на крыше Зала Богов. Ее слишком тонкие одежды прилипли к ней от дождя, волосы яростно развевались на ветру. Он увидел ее в нужное время. Он мог бы пройти мимо и найти другое место, чтобы хмуро смотреть на небо. Но ноги привели его к ней.

— Принц Ярви, — сказала она, когда он приблизился, отрывая зубами кусочек от искусанного ногтя и сплевывая его на ветер. — Какая честь.

Ярви вздохнул. Это был утомительный шаблон последних дней.

— Я больше не принц, Исриун.

— Нет? Разве твоя мать не королева? Разве ключ от сокровищницы Гетланда не на ее цепочке? — Ее белая рука прижалась к груди, где больше не было ни ключа, ни цепочки, ничего. — Как называть сына королевы, если не принцем?

— Глупый калека? — пробормотал он.

— Ты был им, когда мы встретились, и несомненно всегда им будешь. А еще сыном предателя.

— Тогда у нас больше общего, чем раньше, — бросил Ярви, увидел, как ее бледное лицо исказилось, и немедленно пожалел об этом. Если б все пошло чуть-чуть иначе, возможно это они купались бы в славе там, внизу. Он на Черном Стуле, а она на стуле подле него. Ее глаза бы сияли, и она нежно сжимала бы его иссохшую руку. И они разделили бы тот лучший поцелуй, о котором она просила по его возвращению…

Но все пошло так, как пошло. Сегодня не будет поцелуев. Ни сегодня, никогда. Он посмотрел на волнующееся море и положил кулаки на парапет.

— Я пришел не для того, чтобы спорить.

— А зачем ты пришел?

— Подумал, надо сказать тебе, раз… — Он сжал зубы и посмотрел на скрюченную руку, белевшую на мокром камне. Раз что? Раз мы были нареченными? Раз когда-то они друг для друга что-то значили? Он не мог заставить себя произнести слова. — Я уезжаю в Скекенхаус. Пройду испытание министра. У меня не будет ни семьи, ни права по рождению, ни… жены.

Она захохотала на ветру.

— И еще больше общего. У меня нет ни друзей, ни приданого, ни отца. — Она повернулась, чтобы посмотреть на него, и от ненависти в ее взгляде ему стало плохо. — Они утопили его тело в навозе.

Возможно, это должно было обрадовать Ярви. Он довольно часто мечтал об этом, молился об этом и прилагал к этому все свои усилия. Сломал все и принес в жертву друга и дружбу ради этого. Но, глядя в лицо Исриун, чьи красные глаза утонули в темных глазницах, он не чувствовал триумфа.

— Мне жаль. Не его, тебя.

Ее рот изогнулся от презрения.

— Что, по-твоему, для меня значат твои сожаления?

— Ничего. Но все равно жаль. — Он убрал руки с парапета, повернулся к своей нареченной спиной и пошел по ступеням.

— Я поклялась!

Ярви помедлил. Он очень хотел покинуть эту проклятую крышу и никогда не возвращаться, но теперь по коже на шее побежали мурашки, и он, сам того не желая, обернулся.

— Да?

— Клятвой солнца и клятвой луны. — Глаза Исриун горели на белом лице, и мокрые волосы хлестали ее. — Я поклялась перед Той Кто Судит и перед Тем Кто Помнит, и перед Той Кто Скрепляет Узы. Мои предки, похороненные на берегу, стали свидетелями. Тот Кто Наблюдает и Та Кто Пишет стали свидетелями. Теперь и ты свидетель, Ярви. Это будет цепью на мне и не даст мне покоя. Я отомщу убийцам моего отца. Я поклялась в этом!

Затем она улыбнулась перекошенной улыбкой. Насмешкой над той улыбкой, что она ему подарила, покидая Зал Богов, в день, когда они были помолвлены.

— Как видишь, женщина может поклясться той же клятвой, что и мужчина.

— Если ей хватит на это глупости, — сказал Ярви, повернувшись.

40. Меньшее зло

В тот вечер, когда Ярви вернулся, Мать Солнце ровно улыбалась, погружаясь за край мира.

Гетландцы считали этот день первым днем лета. Кошки грелись на горячих крышах Торлби, морские птицы лениво перекрикивались, легкий ветерок приносил соленый привкус на крутые дорожки и в открытые окна города.

И в двери покоев старого министра, когда Ярви, наконец, удалось открыть тяжелую щеколду увечной рукой.

— Странник вернулся, — сказала Мать Гандринг, откладывая книгу и поднимая клубы пыли.

— Мать Гандринг. — Ярви низко поклонился и продемонстрировал ей чашку.

— И ты принес мне чай. — Она закрыла глаза, понюхала пар, сделала глоток и проглотила. На ее морщинистом лице появилась улыбка, которую Ярви всегда был так горд видеть. — Без тебя все было не так.

— По крайней мере, вы больше не будете нуждаться в чае.

— Значит, ты прошел испытание?

— А вы когда-нибудь сомневались?

— Не я, брат Ярви, не я. И все-таки, ты носишь меч. — Она хмуро посмотрела на клинок Шадикширрам, висевший в ножнах у него на поясе. — Доброе слово отражает большинство ударов.

— Я ношу его для остальных. Он напоминает мне, откуда я пришел. Министр выступает за Отца Мира, но мудрый министр не чурается и Матери Войны.

— Ха! И то верно. — Мать Гандринг указала рукой на стул по другую сторону очага. Тот, на котором Ярви так часто сидел, восхищенно внимая рассказам старого министра, изучая языки, историю, растения и правильные способы разговаривать с королем. Мог ли он и в самом деле сидеть здесь в последний раз всего лишь несколько месяцев назад? Казалось, это было в другом мире. Во сне.

А теперь он проснулся.

— Я рада, что ты вернулся, — сказала Мать Гандринг, — и не только из-за твоего чая. Нам нужно многое сделать в Торлби.

— Не думаю, что люди меня здесь любят.

Мать Гандринг пожала плечами.

— Они уже забыли. У народа короткая память.

— Задача министра помнить.

— И советовать, исцелять, говорить правду и знать тайные пути, искать меньшее зло и выбирать большее благо, сглаживать путь для Отца Мира на всех языках, сочинять истории…

— Сочинить для вас историю?

— Что за историю, брат Ярви?

— Историю о крови и обмане, о деньгах и убийстве, о вероломстве и власти.

Мать Гандринг рассмеялась и снова глотнула из чашки.

— Только такие мне и нравятся. В ней есть эльфы? Драконы? Тролли?

Ярви покачал головой.

— Люди и сами могут сотворить все зло, что нам понадобится.

— И снова правда. Она о том, что ты услышал в Скекенхаусе?

— Частично. Я давно работал над этой историей. С тех пор, как умер мой отец. Но, думаю, теперь она готова от начала до конца.

— Зная твои таланты, это должна быть и в самом деле прекрасная история.

— Она потрясет вас, Мать Гандринг.

— Тогда начинай!

Ярви наклонился на стуле, глядя на огонь, потирая большим пальцем скрюченную ладонь. Он репетировал историю с тех пор, как прошел испытание, отказался от права по рождению и был принят в Министерство. С тех пор, как поцеловал щеку Праматери Вексен, посмотрел в ее глаза, увидел, что они еще ярче и алчнее, чем прежде, и узнал правду.

— Не знаю, с чего и начать.

— Подготовь ее. Начни с подоплеки.

— Хороший совет, — сказал Ярви. — Как и все ваши советы. Итак… Верховный Король уже давно не молод, и праматерь Министерства не моложе. Они ревниво относятся к своей власти, как это часто бывает с могущественными людьми. Они обращают взоры к северу от Скекенхауса и видят угрозу своему величию. Не от великого мужа, умело обращающегося с железом и сталью, а от великой женщины, которая умело обращается с золотом и серебром. От Золотой Королевы, у которой есть план чеканить монеты одного веса, так чтобы каждая сделка по всему Расшатанному морю совершалась с ее лицом.

Мать Гандринг откинулась назад, и морщины у нее на лбу углубились, когда она это обдумала.

— У этой истории есть запах правды.

— У всех хороших историй он есть. Вы меня этому научили. — Теперь, когда он начал, слова лились легко. — Верховный Король и его министр увидели, что торговцы покидают их причалы ради причалов северной королевы. Их доходы стали уменьшаться от месяца к месяцу, и их власть уменьшалась вместе с ними. Нужно было действовать. Но убивать женщину, которая достает золото из воздуха? Нет. Ее муж был слишком гордым и гневным, чтобы заключать с ним сделки. Значит, надо убить его, свалить ее с высокого насеста и забрать ее для себя, так, чтобы она могла доставать золото для них. Таков был их план.

— Убить короля? — пробормотала Мать Гандринг, твердо глядя на Ярви поверх ободка своей чашки.

Он пожал плечами.

— Эти истории часто так начинаются.

— Но короли осторожны, и их хорошо охраняют.

— А этого особенно. Им нужна была помощь того, кому он доверял. — Ярви наклонился вперед, огонь грел его лицо. — Так что они научили бронзового орла посланию. Король должен умереть. И послали его министру.

Мать Гандринг моргнула и очень медленно сглотнула очередную порцию чая.

— Тяжелое задание для министра. Убить человека, которому она поклялась служить.

— Но разве она не поклялась также служить Верховному Королю и своей праматери?

— Все мы поклялись, — прошептала Мать Гандринг. — И ты среди нас, брат Ярви.

— О, я вечно приношу клятвы: уже и не знаю, какую исполнять. У этого министра была та же проблема, но если король сидит между богами и людьми, то Верховный Король сидит между богами и королями, и в последнее время он уже видел себя еще выше. Она знала, что ему нельзя отказать. Так что она разработала план. Заменить короля его более сговорчивым братом. Убрать всех беспокойных наследников. Обвинить какого-нибудь старого врага с отдаленного севера, где даже мысли о цивилизованных людях появляются редко. Сказать, что от другого министра прилетел голубь с предложением мира и отправить торопливого короля в засаду…

— Возможно, это было меньшее зло, — сказала Мать Гандринг. — Вероятно, оставалось либо сделать это, либо Мать Война раскрыла бы свои кровавые крылья над всем Расшатанным морем.

— Меньшее зло и большее благо. — Ярви глубоко вздохнул, казалось, до боли в груди, и подумал о черных птицах, мигающих в клетке сестры Оуд. — Только министр, которую обвинили, никогда не пользуется голубями. Лишь воронами.

Мать Гандринг остановила чашку на полпути ко рту.

— Вороны?

— Часто мелкие упущения повергают наши планы в прах.

— О, досадная деталь. — Мать Гандринг скосила глаза на чашку и сделала большой глоток. Некоторое время они сидели в тишине, между ними лишь весело трещал огонь, и редко взлетали искры. — Я предполагала, что со временем ты это распутаешь, — сказала она. — Но не так быстро.

Ярви фыркнул.

— Не раньше, чем умру в Амвенде.

— Это было не мое решение, — сказала Мать Гандринг. Она, которая всегда была ему как мать. — Ты должен был пройти испытание, отказаться от права по рождению, а затем занять мое место, как и планировалось. Но Одем мне не доверял. Он стал действовать слишком рано. И я не могла остановить твою мать от того, чтобы усадить тебя на Черный Стул. — Она горько вздохнула. — И Праматерь Вексен, несомненно, была бы довольна таким результатом.

— Так что вы позволили мне заплыть в ловушку Одема.

— С величайшим сожалением. Я рассудила, что это меньшее зло. — Она поставила пустую чашку перед собой. — Как заканчивается эта история, брат Ярви?

— Она уже закончилась. С величайшим сожалением. — Он посмотрел поверх огня в ее глаза. — И уже Отец Ярви.

Старый министр нахмурилась, посмотрела на него, потом на пустую чашку, которую он ей принес.

— Корень черноязык?

— Я поклялся, Мать Гандринг, что отомщу убийцам моего отца. Я может быть лишь наполовину мужчина, но поклялся полной клятвой.

Языки пламени мерцали в очаге, и их оранжевые отражения танцевали на стеклянных колбах на полках.

— Твой отец и твой брат, — прохрипела Мать Гандринг. Одем и его люди. И так много кто еще. А теперь Последняя Дверь открылась для меня. И все… из-за монет.

Она моргнула, повалилась к огню, Ярви вскочил, мягко поймал ее левой рукой, правой подложил позади нее подушку и с огромной осторожностью опустил ее обратно на ее стул.

— Похоже, монеты могут быть смертельнее всего.

— Мне жаль, — прошептала Мать Гандринг. Ее дыхание участилось.

— Как и мне. По всему Гетланду вы не найдете более жалкого человека.

— Я так не думаю. — Она слабо улыбнулась. — Из тебя получится отличный министр, Отец Ярви.

— Я постараюсь, — сказал он.

Она не ответила.

Ярви неровно вздохнул, закрыл ей глаза, скрестил ее руки на подоле и, усталый и ослабевший, откинулся на свой стул. Он все еще сидел там, когда дверь с грохотом распахнулась. По ступеням, спотыкаясь, поднимался человек, и пучки трав перед ним качались, словно повешенные люди.

Один из младших воинов, недавно прошедший испытание. Даже моложе Ярви. Свет огня двигался на его безбородом лице, когда он, помешкав, прошел в арку.

— Король Утил ждет аудиенции со своим министром, — сказал он.

— В самом деле? — Ярви сжал пальцы здоровой руки на посохе Матери Гандринг. На его посохе. Эльфийский металл холодил кожу.

Он встал.

— Скажи королю, что я иду.