Полуночное солнце

7. Мелодия

Когда я вернулся в школу, последний урок ещё не закончился. Прекрасно, использую время ожидания с толком — мне есть о чём серьёзно поразмыслить в одиночестве.

Её запах остался со мной здесь, в салоне автомобиля. Я не открывал окон, намеренно отдавая себя ему во власть, пытаясь приучить свою глотку к почти нестерпимой пытке огнём.

Влечение.

Какая сложная тема для размышления, как трудно полностью охватить её. В ней столько сторон, так много разных значений и уровней. Влечение — это не то же самое, что и любовь, но оно так неразрывно связано с ней.

Я не имел понятия, влекло ли Беллу ко мне, ведь её сознание было для меня закрыто. Неужели это молчание так и будет всё более и более изматывать меня, пока не сведёт с ума? Или всё же конец моим мучениям когда-нибудь наступит?

Я попытался сравнить её физические реакции с реакциями других, как, например, секретарши или Джессики Стенли, но ни к какому выводу так и не пришёл. Одни и те же признаки: изменения в ритме сердца или частоте дыхания — могли с одинаковым успехом характеризовать как страх, потрясение или тревогу, так и влечение и интерес. Я не допускал и мысли, чтобы Белла могла развлекаться теми же фантазиями, что и Джессика Стенли. Всё-таки Белла чётко осознавала, что со мной что-то очень не так, хотя пока ещё и не выяснила, что именно. Она прикасалась к моей ледяной коже, мой холод обжёг ей руку, и она поспешила её отдёрнуть...

И всё же... Когда я воспроизвёл в голове фантазии Джессики, когда-то так возмущавшие меня, произошло нечто странное: место Джессики в них заняла Белла...

Моё дыхание участилось, пожар в глотке заполыхал с новой силой.

А что, если бы это Белла воображала, как мои руки обнимают её хрупкое тело? Как я тесно прижимаю её к своей груди, как отбрасываю тяжёлые пряди волос с разрумянившегося лица? Как мягко обхватываю ладонью её подбородок и очерчиваю кончиком пальца контур полных губ? А потом склоняюсь над нею, ощущая её дыхание на своих губах? Всё ближе и ближе...

Я вздрогнул и был вынужден остановить разыгравшееся воображение, поняв, каков был бы конец. Как и в случае с Джессикой, я знал, что бы произошло, если бы я перешёл невидимую черту дозволенного.

Влечение было неразрешимой дилеммой, потому что меня уже неодолимо, можно сказать, смертельно тянуло к Белле.

Хотел ли я, чтобы Беллу влекло ко мне, как женщину к мужчине?

Это был неверный вопрос. Правильный был таким: "Имею ли я право желать, чтобы Беллу тянуло ко мне подобным образом?" И ответом было — "нет". Потому что хотя я и был мужчиной, но не был человеком, поэтому моё поведение по отношению к ней нельзя было назвать порядочным.

Каждой клеткой своего существа я жаждал быть самым обыкновенным человеком, чтобы я мог держать её в своих объятиях без риска для её жизни. Чтобы мог свободно отдаваться собственным жарким фантазиям, которые не заканчивались бы её кровью, обагряющей мои руки и пылающей в моих глазах.

Мои ухаживания за нею были непростительной ошибкой. Какие отношения могу я ей предложить, когда даже не имею права позволить себе прикоснуться к ней?

Я со стоном обхватил голову руками.

В ещё большее замешательство приводило меня то, что я никогда не чувствовал себя в в такой степени человеком, как сейчас, — даже когда действительно был человеком. В то далёкое время всеми моими помыслами владела жажда воинской славы. Великая Война бушевала во времена моей юности, и оставалось только девять месяцев до моего восемнадцатого дня рождения, когда я заболел испанским гриппом... У меня остались лишь смутные представления об этих человеческих годах, туманные воспоминания, которые с каждым прошедшим десятилетием становились всё призрачнее. Наиболее ясно я помнил свою мать и ощущал давнюю боль, когда представлял себе её лицо. Я смутно припоминал, как сильно она ненавидела то будущее, к которому я так горячо стремился, молясь каждый вечер перед обедом, чтобы "эта противная война" закончилась… У меня не было воспоминаний о других моих стремлениях. Кроме любви моей матери не было никакой другой любви, которая удержала бы меня дома...

То, что происходило сейчас, было для меня чем-то совершенно неизведанным. Не с чем было сравнивать, не с чем проводить параллели.

Любовь, которую я испытывал к Белле, пришла ко мне чистой и возвышенной, но теперь её прозрачные воды замутились: я страстно желал прикасаться к девушке. А Белла — что чувствовала она? Хотелось ли ей того же?

Это не имеет значения, пытался я убедить себя.

Вот они — мои ужасные белые руки... Как я ненавидел их каменную твёрдость, их ледяной холод, их нечеловеческую силу!..

Я подскочил, когда открылась пассажирская дверь.

"Надо же. Застал врасплох. Впервые в жизни". Так думал Эмметт, забираясь в машину. — Спорим, миссис Гофф думает, что ты сидишь на игле — ведёшь себя в последнее время как полный сумасброд. Где вот тебя сегодня носило?

— Я… занимался благотворительностью.

"А?"

Я хихикнул.

— Присмотр за больными, самоотверженное служение общественному благу... и всё в таком роде.

Это запутало его ещё больше, но потом он вдохнул и почувствовал царящий в машине запах.

— О... Опять та девушка?

Я скорчил гримасу.

"Это пахнет сумасшествием".

— И без тебя знаю, — буркнул я.

Он вновь потянул носом воздух: — Хмм, да у неё и в самом деле замечательный аромат!

Рычание непроизвольно сорвалось с моих губ ещё до того, как его слова успели полностью дойти до моего сознания.

— Полегче, брат, прямо тебе уже ничего не скажи.

Тем временем подошли остальные. Розали, всё ещё не простившая меня, мгновенно уловила запах в машине и вперилась в меня злобным взглядом. Я попытался разгадать, откуда растут ноги у её злобы, но из мыслей Розали на меня изливались лишь сплошные оскорбления.

Реакция Джаспера мне тоже не понравилась. Как и Эмметт, он сразу отдал должное запаху Беллы. Конечно, этот аромат не имел для них и тысячной доли той притягательности, которой он обладал для меня, но всё равно — какое право они имели хотеть Беллу?! Её кровь не для них! А уж Джаспер, с его плохим самоконтролем...

Элис подскочила к моему окну и протянула руку за ключами от грузовика Беллы.

— Я только видела себя... — по своему обычаю, туманно проговорила она. — Ты должен рассказать мне, в чём там дело.

— Это не значит…

— Знаю, знаю, буду ждать. Недолго осталось.

Я вздохнул и отдал ей ключ.

Мы следовали за ней до дома Свонов. Дождь барабанил с силой тысяч крохотных молотков. Грохот стоял такой, что вряд ли человеческое ухо Беллы различило рёв двигателя грузовика. Я пытливо смотрел на окно её комнаты, но она так и не выглянула. Может, она ушла. И не было мыслей, которые я мог бы услышать, не было ничего, что могло бы мне рассказать, счастлива она или печальна, в безопасности она или в беде... Я загрустил.

Элис забралась на заднее сиденье, и мы помчались домой. Дороги были пустынны, так что мы добрались за считанные минуты. Войдя в дом, мы тут же разбрелись по разным углам и занялись каждый своим делом.

Эмметт и Джаспер затеяли игру в шахматы собственного изобретения: на восьми соединённых досках, разложенных вдоль стеклянной задней стены гостиной, и с особо сложным сводом правил. Они не позволят мне присоединиться; только Элис соглашалась играть со мной.

Элис направилась к своему компьютеру, стоявшему сразу за углом от них, и я услышал, как запел её проснувшийся монитор. Элис работала над составлением нового, сверхмодного гардероба для Розали. Обычно та стояла сзади и указывала покрой и цвет, в то время как пальцы Элис порхали по сенсорным экранам (мы с Карлайлом немного подработали систему, поскольку большинство таких экранов реагируют на температуру). Но сегодня Розали была не в духе. Она разлеглась на софе и принялась щёлкать пультом телевизора, пролистывая по двадцать каналов в секунду и ни на чём не задерживаясь. Она раздумывала, не пойти ли ей в гараж и не заняться ли любимым BMW.

Эсме была наверху: хлопотала над новыми проектами.

Через некоторое время Элис выставила голову из-за угла стены и начала беззвучно проговаривать Джасперу будущие ходы Эмметта — тот сидел на полу к ней спиной. Джаспер с невозмутимым видом нагло забрал любимого коня своего противника.

А я — впервые после такого долгого перерыва, что мне даже стало стыдно, — сел за изысканный рояль, стоявший здесь же, в гостиной.

Пробежался пальцами по клавишам, проверяя настройку. Она всё ещё была превосходна.

Эсме наверху приостановила свои дела и склонила голову набок, прислушиваясь.

Я проиграл первые такты пришедшей ко мне сегодня в автомобиле мелодии. Вживую они звучали даже ещё лучше, чем в моём воображении.

"Эдвард снова играет", — растроганно подумала Эсме, и на её лице расцвела улыбка. Она встала из-за стола и молча подошла к верхней ступени лестницы.

Я добавил гармонию, сплетя её с основной мелодией.

Эсме, удовлетворённо вздыхая, села на верхнюю ступеньку лестницы и прислонила голову к перилам.

"Новая пьеса. Как давно не было ничего нового. Чудесная музыка".

Мелодия развивалась и наливалась красками, обрастая подголосками.

"Эдвард опять сочиняет?" — подумала Розали, стиснув зубы в яростном негодовании.

Вот она и выдала себя с головой. Я, наконец, смог увидеть всё накопившееся в ней и до поры подавляемое недовольство. Стало понятно, почему она совершенно не выносила меня в последнее время. Почему убийство Изабеллы Свон совсем не отягчило бы её совести.

Поступками и мыслями Розали всегда управляло тщеславие.

Я бросил играть и расхохотался, не в силах сдержаться. Пришлось подавить веселье, прихлопнув рот рукой.

Розали обернулась и злобно вперила в меня взор, пылающий досадой и яростью.

Эмметт и Джаспер тоже оглянулись на нас. Эсме пришла в замешательство. Она мгновенно сбежала по лестнице и остановилась, бросая взгляды то на меня, то на Розали.

— Продолжай, Эдвард, — подбодрила Эсме, разряжая обстановку.

Я снова заиграл, повернувшись спиной к Розали и всеми силами стараясь стереть с лица ухмылку. Розали поднялась с дивана и гордо удалилась из комнаты, больше рассерженная, чем смущённая. Впрочем, смущена она тоже была не на шутку.

"Если ты хоть что-нибудь кому-нибудь скажешь, порву тебя в клочья".

Я подавил очередной смешок.

— Что это с тобой, Роуз? — воззвал Эмметт ей вдогонку, но Розали не обернулась. С гордо выпрямленной спиной она прошествоавалав в гараж и нырнула под свою машину, как будто намеревалась спрятаться там.

— Да в чём дело? — обратился Эмметт ко мне.

— Не имею ни малейшего представления, — солгал я.

Эмметт досадливо рыкнул.

— Играй, Эдвард! — попросила Эсме, потому что я снова остановился.

Я послушался. Она подошла и встала позади меня, положив руки мне на плечи.

Пьеса была прелестной, но, к сожалению, незавершённой. Я пробовал и так, и эдак, но продолжение никак не приходило.

— Это очаровательно. Как называется? — спросила Эсме.

— Пока никак.

— А у неё есть история? — спросила она с улыбкой. Моя игра доставляла ей огромное наслаждение, и я чувствовал себя виноватым, что так надолго забросил занятия музыкой. Это было эгоистично с моей стороны.

— Я думаю, это... колыбельная. — И как только я это сказал, мелодия свободно потекла дальше, играя, сверкая, живя своей собственной жизнью.

— Колыбельная, — тихим эхом повторила Эсме.

У мелодии была история, и это была история о девушке, спящей на узкой кровати, её тихом дыхании, густых тёмных волосах, разметавшихся по подушке, как морские водоросли, тёплых мягких губах, шепчущих моё имя...

Элис оставила Джаспера на произвол судьбы и Эмметта и присела рядом со мной на скамью. Своим звенящим, как колокольчики под ветром, голосом она напела верхний подголосок октавой выше основной мелодии.

— Чудесно, — шепнул я. — А что, если вот так...

Я вплёл её мелодию в гармонию — мои руки летали по по всей клавиатуре, собирая все мотивы и звуки воедино, сливая их, придавая новые и новые оттенки, расцвечивая обертонами...

Она ухватила настроение и запела с ним в лад.

— Великолепно, — вымолвил я.

Эсме сжала мои плечи.

Голос Элис, поднявшийся над мелодией и уведший её к новым горизонтам, помог мне найти верное завершение всей пьесы. Мелодия успокаивалась и затихала, достигнув возвышенности и умиротворённости звучащего под сводами собора хорала. Она стала так же совершенна и прекрасна, как была совершенна и прекрасна спящая девушка — ни в одной из них нельзя было найти ни одного изъяна.

Отзвучала последняя нота, и голова моя поникла над клавишами.

Эсме провела рукой по моим волосам.

"Всё будет хорошо, Эдвард. Всё обернётся к лучшему. Ты заслуживаешь быть счастливым, сын мой. Судьба должна быть к тебе справедлива".

— Спасибо, — прошептал я. Как бы мне самому хотелось в это поверить!

"Любовь не всегда приходит в удобной упаковке".

Я горько усмехнулся.

"Перед тобой стоит сложная задача, но ты, наверно, единственный на земле, кто обладает всеми качествами, чтобы справиться с ней. Ты — самый лучший, самый замечательный из нас".

Я вздохнул. Каждая мать думает о своем сыне то же самое.

Сознание того, что всё могло кончиться трагедией, не умаляло радости Эсме. Она всё равно была счастлива оттого, что после всех этих долгих лет моё сердце, наконец, пробудилось и ожило. Она думала, что я навсегда останусь одинок...

Неожиданно для меня мысли Эсме приняли несколько шутливое направление:

"Если она действительно такая умница, какой ты её считаешь, то ей никуда не деться — она ответит тебе взаимностью. — Эсме улыбнулась. — Но по-моему, она не слишком-то сообразительна, если не видит, какой ты великолепный подарок судьбы!"

— Перестань, мам, не то я, глядишь, ещё покраснею, — поддразнил я её. Но должен признаться — шутка Эсме подбодрила меня.

Элис засмеялась и заиграла верхнюю партию "Heart and Soul", а я, улыбнувшись, подыграл знаменитую простенькую гармонию. Потом порадовал сестру виртуозным исполнением "Chopsticks"[4].

Она захихикала:

— Ах, как бы я хотела, чтобы ты рассказал, почему смеялся над Роуз! — Тут Элис вздохнула. — Но вижу, что от тебя не дождёшься.

— Не-а.

Она дёрнула меня за ухо.

— Оставь его в покое, Элис, — пожурила Эсме. — Эдвард настоящий джентльмен.

— Но я хочу знать! — захныкала Элис, рассмешив нас своим нытьём.

— Для тебя, Эсме, — сказал я и заиграл её любимую пьесу — безымянную дань их с Карлайлом любви, немеркнущей уже многие годы.

— Спасибо, дорогой. — Она вновь сжала мои плечи.

Пьеса сидела у меня в пальцах, поэтому её исполнение не требовало особой сосредоточенности. Вместо этого я думал о Розали, которую, образно выражаясь, плющило от унижения в гараже, и тихонько ухмылялся.

Я совсем недавно впервые испытал на собственном опыте всю силу ревности, и мне стало немного жаль Розали. Отвратительное, мучительное чувство. Вот только ревность её была какой-то никчемной, совсем не такой, как моя. Собака на сене, да и только.

Меня занимала мысль: а какова была бы жизнь и личность Розали, если бы она не всегда была самой красивой? Была бы она счастливее, если бы её самым главным качеством была не красота, а нечто более ценное? Была бы она менее эгоцентрична, более чувствительна к несчастьям и радостям других? Впрочем, что толку строить догадки — ничего ведь не изменишь. Она всегда была прекрасней всех. Даже будучи человеком, она жила в лучах всеобщего восхищения собственной красотой, и ей это казалось естественным. Больше того: Розали превыше всего ценила, когда ею восхищались, обожали и всячески добивались её внимания. Став бессмертной, она ничуть не переменилась.

Так что ничего удивительного, что она была жестоко оскорблена в своих ожиданиях, когда я сразу не упал к её ногам, как это делали все прочие мужчины. Нет, я, как таковой, был ей совершенно не нужен. Но она ожидала, что я всё равно должен был её боготворить, и моё упорное равнодушие к её прелестям выводило её из себя. Она привыкла быть желанной.

С Карлайлом и Джаспером было по-другому — они оба имели возлюбленных. Я же не имел никаких привязанностей и при этом упорно не поддавался её чарам.

Я полагал, что старинные обиды были забыты, что Розали смирилась с моим упрямством.

И так оно, по всей вероятности, и было... пока я не встретил ту, чья красота очаровала меня так, как не смогли пленить все прелести Розали.

Она ведь была убеждена, что если уж её красота не смогла меня покорить, то никто на свете не в состоянии тронуть моё сердце. Она впала в форменное бешенство с того самого момента, когда я спас жизнь Белле — видимо, при помощи своей острой женской интуиции она догадалась о том, о чём я тогда и сам ещё не подозревал — о моей зарождающейся любви.

Её смертельно оскорбило, что я нашёл какую-то жалкую девчонку, человека, более привлекательной, чем она, Розали.

Я снова был вынужден подавить желание расхохотаться.

И хотя мнение Розали о Белле меня не слишком волновало, оно всё же вызывало у меня лёгкую досаду. Розали считала девушку дурнушкой. Как она могла так думать? Она что — ослепла? Просто непостижимо. Глаза Розали, несомненно, были затуманены ревностью.

— О, — неожиданно сказала Элис. — Джаспер, знаешь что?

Я понял, чтó она увидела, и мои пальцы замерли на клавишах.

— Что такое, Элис? — спросил Джаспер.

— На следующей неделе Питер и Шарлотта будут здесь, по соседству, и собираются навестить нас! Не правда ли, как мило?

— Что с тобой, Эдвард? — спросила Эсме, почувствовав, как напряглись мои плечи.

— Питер и Шарлотта собираются в Форкс? — прошипел я Элис.

Она закатила глаза: — Успокойся, Эдвард. Это же не первый их визит.

Я стиснул зубы. Это как раз-таки их первый визит со дня приезда Беллы, а её сладкая кровь притягивает не только меня.

Элис нахмурилась при виде моего изменившегося лица.

— Здесь они охотиться не будут, и ты это прекрасно знаешь.

Но названый брат Джаспера и маленькая вампирша, его подруга, не были такими, как мы; они охотились обычным образом. Пока они находились поблизости от Беллы, доверять им было нельзя.

— Когда? — спросил я у Элис.

Она недовольно надула губки, но ответила:

— В понедельник утром. Никто не причинит вреда Белле.

— Это точно, — согласился я и отвернулся от неё. — Ты готов, Эмметт?

— Я думал, мы отправимся утром?..

— Главное, чтбы мы вернулись в воскресенье до полуночи. А когда мы отправимся — я предоставляю решать тебе.

— Ладно. Вот только попрощаюсь с Роуз.

— Конечно. — Учитывая, в каком настроении сейчас Розали, прощание не займёт много времени.

"Ты точно рехнулся, Эдвард", — подумал мой старший брат, направляясь к задней двери.

— Что верно, то верно.

— Сыграй для меня ещё раз новую пьесу, — попросила Эсме.

— Для тебя — всё, что угодно, — согласился я, хотя сердце защемило — ведь мелодия придёт к концу, а вместе с ним вернётся непонятная и неутолимая тоска... Я немного поколебался, а потом достал из кармана крышечку от бутылки и положил её на пустой пюпитр. Мне стало чуть легче — помогло воспоминание об услышанном от неё "да".

Я кивнул себе и начал играть.

Эсме и Элис переглянулись, но никто из них ничего не спросил.

— Тебе никто не говорил не играть со своей едой? — крикнул я Эмметту.

— Эй, Эдвард! — прокричал он в ответ, улыбнувшись и помахав мне. Медведь, воспользовавшись тем, что он отвлёкся, процарапал своей тяжёлой лапой грудь Эмметта. Острые когти разодрали рубашку и проскрипели по каменной коже.

Медведь громогласно заревел.

"О чёрт, эту рубашку подарила мне Роуз!"

Эмметт рассвирепел и в свою очередь зарычал на разъярённого зверя.

Я вздохнул и присел на валун поблизости. Это может занять много времени.

Но забавы Эмметта уже подходили к концу. Медведь предпринял последнюю попытку оторвать Эмметту голову. Тот только расхохотался: сильнейший удар мощной лапы отскочил, и медведя отбросило назад. Гризли в отчаянии заревел, а Эмметт, по-прежнему хохоча, зарычал ему в ответ. Так они стояли и рычали друг на друга — медведь на задних лапах был на голову выше Эмметта. Мой брат бросился на зверя; их тела, сплетясь, упали на землю, повалив при этом старую, крепкую ель. Рычание медведя захлебнулось и оборвалось.

Спустя несколько минут Эмметт притрусил туда, где его ждал я. Его рубашка была изорвана и испачкана кровью и еловой живицей, к которой прилипли клочья меха. Всклокоченные космы тёмных вьющихся волос могли бы украсить любое огородное пугало. Зато судя по широкой ухмылке на лице Эмметта, брат был доволен обедом.

— Вот это силач! Особенно хорошо почувствовалось, когда он цапнул меня.

— Ты прямо большой ребёнок, Эмметт.

Тут он заметил, что моя чистая, белая сорочка даже не смята.

— Погоди, ты что — не смог завалить того горного льва?

— Конечно, смог. Просто я не ем как дикарь.

Эмметт захохотал своим громовым смехом.

— Эх, были бы они посильнее! Вот это была бы забава!

— А где написано, что нужно непременно драться с едой?

— Да, а с кем мне тогда драться? Вы с Элис жульничаете, Роуз дрожит над своей прической, а Эсме устроит жуткий нагоняй, если мы с Джаспером попробуем свои силы по-настоящему!

— Да, твоя жизнь — сплошное мучение, бедный ты, несчастный.

Эмметт ухмыльнулся и весь подобрался, явно готовясь к нападению.

— Ну давай, Эдвард! Выключи на минутку своего шпиона и сразись по-честному!

— Он не выключается, — напомнил я.

— Вот интересно, как у той девушки получается не пускать тебя к себе в голову? — недоумевал Эмметт. — Может, она и меня научит...

Хорошее настроение испарилось.

— Держись от неё подальше, — прорычал я сквозь зубы.

— Ух ты, прямо "не влезай — убьёт"!

Я вздохнул. Эмметт присел рядом на камне.

— Прости. Я знаю, тебе сейчас несладко. Я изо всех сил стараюсь не быть слишком бесчувственным дубиной, но поскольку это непременная составляющая моей натуры…

Он ждал, что я рассмеюсь его шутке, но не дождавшись, скорчил гримасу.

"Какие мы, однако, серьёзные всё время. Вот что тебя сейчас грызёт?"

— Думаю о ней. Нет, не так — беспокоюсь, просто места себе не нахожу.

— О чём тут беспокоиться? Ты же здесь! — захохотал он.

Его неуклюжую шутку я опять пропустил мимо ушей, но на вопрос ответил:

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, какие они все хрупкие? Как много плохого может случиться со смертным?

— Вообще-то нет. Но думаю, что понимаю, о чём ты. Ведь тогда, в первый раз, медведь расправился со мной одной левой, не то, что сейчас...

— Медведи... — похолодел я. Ещё одна лепта в копилку страхов. — При её-то удачливости! Медведь-шатун в городе. И естественно, направится прямиком к Белле.

Эмметт издал смешок.

— Тебя послушать — ни дать ни взять псих. Лечиться пора, знаешь?

— Эмметт, просто представь на минутку, что Розали — человек. И она может столкнуться с медведем… или попасть под машину… или получить удар молнией... или упасть с лестницы… или заболеть — подхватить какую-нибудь заразу! — Я был не в состоянии сдержать поток слов. Когда выговорился, мне стало легче — подобные мысли изводили меня на протяжении всех выходных. — Пожары, землетрясения, торнадо! Ух! Да ты же не смотришь новости, откуда тебе знать... Какие только стихийные бедствия ни сыплются на их головы! А ко всему прочему ещё и кражи со взломом, убийства и насилие!..

Мои зубы сжались от ярости при мысли, что угроза её жизни или здоровью может исходить от какого-нибудь другого человека. Я задохнулся от ужаса.

— Ой-ой, притормози, парень, остынь! Ты забыл, что она живёт в Форксе? Так что из всех стихийных бедствий самое страшное — это что её смоет дождём. — Он пожал плечами.

— Эмметт, я думаю, что она — просто олицетворение невезучести. Вот тебе ярчайшее доказательство: среди всех мест на земле она выбирает для жизни городок, где вампиры составляют значительную долю населения.

— Да, но мы вегетарианцы. Так что ей как раз повезло, разве нет?

— Какое там "повезло"! Это с её-то запахом? И ещё того хуже, если учесть, как её запах действует на меня! — Я впился взглядом в свои ненавистные руки.

— Как раз если учесть, что у тебя больше самообладания, чем у кого-либо ещё, не считая Карлайла — то ей снова повезло.

— А фургон?

— Это был лишь несчастный случай!

— Видел бы ты, Эм, как фургон всё время возвращался к ней, чтобы убить. Раз за разом. Клянусь, выглядело так, будто она его притягивает, как магнит!

— Но там был ты. Это везение.

— Ах, я? Насчёт меня: да разве есть для человека, девушки, худшее невезение, чем полюбивший её вампир?!

Эмметт некоторое время молча размышлял. Он вызвал в воображении образ Беллы и пришёл к выводу, что она не стоит моих терзаний.

"Честно говоря, я вообще не понимаю, что ты в ней находишь".

— Если на то пошло, я тоже не вижу в Розали особого очарования, — грубо отрезал я. — Честно говоря, она требует к себе так много внимания, какого ни одно хорошенькое личико не заслуживает.

Эмметт хмыкнул.

— А не будешь ли ты так любезен сказать мне...

— Да не знаю я, что с ней такое, Эмметт! — солгал я и неожиданно оскалил в улыбке все свои зубы.

Я вовремя раскусил его намерения и напрягся, намертво вцепившись в валун под собой. Он попытался столкнуть меня с камня, да не тут-то было: раздался громкий треск, и на валуне между нами образовалась глубокая расселина.

— Мошенник, — буркнул он.

Я не расслаблялся, ожидая второй попытки, но его мысли приняли другое направление. Он вновь нарисовал в своём сознании образ Беллы, но лицо её было белым, как мел, а глаза — багровыми, как кровь...

— Нет! — прохрипел я.

— Ты перестанешь беспокоиться о проблемах смертных — это раз. Тебе больше не будет хотеться её убить — это два. Разве это не наилучший выход из положения?

— Для меня? Или для неё?

— Для тебя, — спокойно ответил он. В его тоне угадывалось: "Конечно".

Я невесело рассмеялся.

— Ответ неправильный.

— В своё время я долго не раздумывал, — напомнил он мне.

— Розали раздумывала.

Он вздохнул. Мы оба знали, что Розали сделала бы что угодно, отказалась бы от чего угодно, если б ей предоставилась возможность вновь стать человеком. Даже от Эмметта.

— Да, Розали была против, — тихо признал он.

— Я не могу… Не должен… Не собираюсь губить жизнь Беллы. Разве ты не испытывал бы тоже самое, если бы это была Розали?

Эмметт на мгновение задумался.

"Так ты... по-настоящему любишь её?"

— Я даже не могу этого описать, Эмметт. Ни с того ни с сего эта девушка теперь для меня — целый мир. А то, что осталось в остальной вселенной, вообще потеряло всякий смысл...

"Но ты не изменишь ее? Она не протянет вечность, Эдвард".

— Я знаю! — простонал я.

— К тому же, как ты сам сказал, она, ну... хлипкая... слабая, то есть...

— Поверь мне — я и это знаю.

Эмметт особым тактом не отличался, и дискуссии на деликатные темы не были его сильной стороной. Сейчас он изо всех сил старался не обидеть меня.

"Ты хотя бы притронуться к ней можешь? Я имею в виду, если ты любишь её… тебе не хочется, ну... прикоснуться к ней?.."

Интимная жизнь Эмметта и Розали была очень насыщенной. Эмметту было трудно понять, как кто-то может любить и при этом не иметь телесной близости.

Я вздохнул.

— Я даже подумать об этом не могу, Эмметт.

"Вау. Ну и что же ты собираешься делать?"

— Не знаю, — прошептал я. — Пытаюсь найти способ... оторвать себя от неё. Я просто не могу придумать, как заставить себя держаться от неё подальше...

И вдруг у меня мелькнула спасительная мысль, за которую я с энтузиазмом ухватился: мне лучше никуда не уезжать, по крайней мере, пока Питер и Шарлотта будут гостить у нас. В это время ей здесь будет безопаснее со мной, чем без меня. Как бы неправдоподобно это ни звучало, но на данный момент только я могу защитить её от наших сородичей.

Эта мысль привела меня в состояние крайнего нетерпения; я испытывал непреодолимое желание вернуться, чтобы тут же приступить к своим обязанностям защитника и исполнять эту роль так долго, как только возможно.

Эмметт заметил перемену в выражении моего лица. — О чём задумался?

— Прямо сейчас, — смущённо признался я, — просто умираю от желания рвануть обратно в Форкс и проверить, всё ли с ней в порядке. Не знаю, вряд ли я вытерплю до ночи воскресенья.

— Ну нет, раньше, чем договорились, ты домой не вернёшься! Дай Розали остыть. Пожалуйста, ради меня!

— Хорошо, я постараюсь, — пообещать-то я это пообещал, вот только сам сомневался в своём обещании.

Эмметт похлопал по моему карману, в котором лежал телефон:

— Элис позвонит, если для тебя появится какая-нибудь причина впасть в панику. Она ведёт себя так же странно в отношении этой девушки, как и ты.

Я поморщился.

— Хорошо. Но после воскресенья я не останусь.

— Да какой смысл торопиться обратно? Элис сказала, что солнечная погода продлится до самой среды, так что школа отменяется.

Я упрямо потряс головой.

— Питер и Шарлотта будут паиньками.

— Да мне до лампочки, Эмметт. Беллу может запросто угораздить пойти прогуляться в лес в самый неподходящий момент — такая уж у неё капризная фортуна. А у Питера, — тут я вздрогнул, — самоконтроль на нуле. Я возвращаюсь в воскресенье.

Эмметт вздохнул.

— По-моему, ты окончательно свихнулся.

Белла мирно спала, когда ранним утром в понедельник я вскарабкался по стене к окну её спальни. В этот раз я прихватил с собой смазочное масло, так что окно без возражений убралось с моей дороги.

По тому, как ровно лежали её волосы на подушке, можно было сказать, что в эту ночь она спала спокойнее, чем тогда, когда я был здесь в первый раз. Она засунула руки под щёку, как это делают маленькие дети. Я мог слышать, как она тихо и ровно дышит через слегка приоткрытый рот.

Какое счастье — снова оказаться здесь, снова видеть её! Всё то время, что я был вдали от неё, я места себе не находил: беспокоился, тревожился, воображал себе всяческие страхи и всевозможные несчастья, ежечасно подстерегающие её... Словом, чувствовал себя ужасно, когда её не было рядом.

Впрочем, и будучи с нею рядом, я чувствовал себя не намного лучше. Я тяжело вздохнул — и огонь жажды опалил горло. Слишком долго я был вдали от боли и искушения, и вот теперь они вернулись и обрушились на меня всей своей мощью. Я даже боялся подойти к её кровати и опуститься на колени, чтобы прочитать названия её книг, хотя мне очень хотелось узнать, какие сюжеты живут в её голове. Я больше, чем жажды, боялся того, что если подойду к ней так близко, то не смогу удержаться от ещё большей близости...

Её губы выглядели такими мягкими и тёплыми. Я представил себе, как касаюсь их кончиком пальца — легко, нежно...

Вот именно таких ошибок мне надо всячески избегать!

Я не мог оторвать глаз от её лица, снова и снова скользя по нему взглядом, высматривая в нём перемены. Смертные всё время меняются, и меня огорчала мысль о том, что я, возможно, что-то упустил...

Я подумал, что она выглядит… усталой. Как будто она не выспалась за эти выходные. Поздние вечеринки в городе?

Я тихо и горько рассмеялся над тем, как это огорчило меня. Что с того, что она веселилась без меня? Я не имел на неё никаких прав. Она не моя!

Нет, она не моя — и я снова загрустил.

Её рука дёрнулась, и я заметил несколько едва заживших ссадин на ладони, у запястья. Она поранилась? И хотя это явно не было серьёзной травмой, я всё же забеспокоился. По тому, как были расположены царапины, я решил, что она, должно быть, упала. Ну что ж, ничего нового, от Беллы этого и следовало ожидать.

Единственное, что утешало — это мысль о том, что я не буду ломать голову над этими маленькими загадками до бесконечности. Мы теперь были друзьями... или, во всяком случае, пытались ими быть. Я мог теперь расспросить её о том, как она провела выходные: как там было на пляже, отчего она выглядит такой усталой и что случилось с её руками. И когда она подтвердит мою гипотезу насчёт них, то можно будет слегка и посмеяться...

Я мягко улыбнулся, гадая, уж не в океан ли она свалилась. Интересно, весело ли ей было на пикнике? Или, может быть, она скучала по мне — ну хоть немножко, хотя бы сотую долю от того, как тосковал по ней я? А может, она вообще обо мне не вспоминала?..

Я попытался представить себе её на озарённом солнцем пляже. Картина, к сожалению, получалась неполной, поскольку я никогда не бывал на Первом пляже, только видел его на фотографиях...

Меня вдруг кольнуло неприятное предчувствие: я вспомнил, почему я никогда не бывал на прелестном пляже всего в нескольких минутах бега от моего дома. Белла провела день в Ла Пуш, в месте, где мне, согласно договору, появляться запрещено. В месте, где несколько стариков всё ещё помнили истории о Калленах, помнили и верили им. В месте, где наша тайна не была тайной…

Я встряхнул головой. Оснований для беспокойства не было — квилиуты тоже были связаны договором. Даже если бы Белла столкнулась с одним из этих старых мудрецов, они не смогли бы ничего ей раскрыть. Да и с какой стати эта тема вообще выплыла бы на свет? С какой стати Белле давать волю своему любопытству именно в Ла Пуш? Нет, квилиуты были, возможно, единственным фактором, не вызывающим беспокойства.

Восходящее солнце рассердило меня. Оно напомнило, что в ближайшие дни я не смогу удовлетворить своё любопытство. Ну почему ему вздумалось сиять именно сейчас?

Со вздохом я выскользнул из её окна ещё до того, как стало слишком светло — нельзя, чтобы меня заметили здесь. Я собирался спрятаться в тени густого леса у её дома и проследить, как она отправится в школу. Но когда я оказался меж деревьев, то с удивлением обнаружил след — запах Беллы стелился по проходившей там тропе.

Я живо последовал за ним, беспокоясь всё больше и больше по мере того, как тропа углублялась в мрачную чащу. Зачем Белла пошла сюда?

След внезапно оборвался посреди чащобы, никуда не приведя. Белла здесь сошла с тропы, сделав несколько шагов в сторону. Там, среди зарослей папоротника, лежал ствол поваленного дерева, тоже носящий на себе запах Беллы. Наверно, она сидела там...

Я присел на тот же ствол и огляделся. Всё, что она могла видеть, — это папоротник и деревья. Скорее всего, тогда шёл дождь — запах на стволе был едва уловим, почти смытый водой.

Зачем Белла пришла посидеть сюда одна — а она была, несомненно, одна — посреди сырого мрачного леса?

Я никак не мог понять смысла её поступка. При этом, в отличие от других интересующих меня подробностей её выходных, вряд ли я смогу расспросить её об этой прогулке в лес.

"Ты знаешь, Белла, я последовал за твоим запахом вглубь леса, после того как покинул твою комнату, где наблюдал, как ты спишь…" Да уж, от этакого признания сердце Беллы просто растает...

Мне никогда не узнать, о чём она думала и что делала здесь. В отчаянии я заскрежетал зубами. Ещё хуже то, что это было чересчур похоже на тот сценарий, который я изобразил Эмметту: Белла в одиночестве разгуливает по лесу, где её запах неизбежно привлечёт любого, способного его учуять...

Я застонал. Она не только была ужасающе невезучей, но и сама, добровольно, напрашивалась на неприятности.

Ну, хорошо, на данный момент у неё есть защитник. Я буду присматривать за ней, защищать от бед до тех пор, пока в этом будет необходимость.

Вдруг я поймал себя на том, что хочу, чтобы Питер и Шарлотта прогостили у нас как можно дольше.