Полуночный танец дракона

После бала

Огни над зданием с облупившейся вывеской «Танцевальный зал Майрона» замигали, готовясь погаснуть, крошечный оркестрик заиграл «Good night, Ladies»[6], послышались вздохи разочарования, которые тут же переросли в гул голосов: из выходов с шуршанием и шарканьем потянулись на улицу черные тени, музыка смолкла, огни мигнули в последний раз и погасли.

Затем распахнулась дверь черного хода, из нее появилась группа из пяти или шести музыкантов, которые, сгибаясь под тяжестью неподъемных под конец дня инструментов, быстро разбрелись по машинам, чтобы не вливаться в галдящую толпу на лестнице. Пока бальные танцоры – примерно шестьдесят женщин глубоко «за…» и почти столько же мужчин – перемещались вниз, машины с музыкантами уже уехали в ночной туман, ползущий одновременно с моря и с гор.

Внизу праздничная толпа разделилась на две части: человек тридцать выстроились в очередь на южной стороне улицы, чтобы уехать на трамвае местных линий, а остальные, почему-то гораздо более шумные и веселые, перешли на другую сторону ждать трамвая дальнего следования, который должен был перебросить их на Тихоокеанское побережье.

Дрожа от ночного холода, который обычно в Калифорнии сменяет дневную тридцатиградусную жару, мужчины бормотали себе под нос ругательства, а дамы в разноцветных вечерних платьях старательно вглядывались в убегающие вдаль рельсы, как будто это могло ускорить прибытие транспорта.

И в конце концов каким-то загадочным образом ускорило.

– Идет! Идет! – вскричали дамы.

– Не прошло и года… – поддержали разговор кавалеры.

И те, и другие почему-то избегали друг на друга смотреть. Даже когда, рассыпая искрами и выпуская пар, прибыл огромный, как трансконтинентальный экспресс, сдвоенный трамвай и кавалеры в мятых пропотевших смокингах стали подсаживать нарядных дам на подножку, они старались не пересекаться с ними взглядами.

– Алле – гоп!

– Большое вам мерси!

– Все для вас, все для вас!

Сами мужчины запрыгнули в вагон в последний момент, как в шлюпку при кораблекрушении.

И вот, звякнув колокольчиком и издав клаксонный гудок, трансконтинентальный экспресс, который сегодня – чисто по случайности – шел только до Вениса (отсюда – всего километров пятьдесят), сдвинулся с места и пошлепал к месту своего прибытия в час ночи.

Это вызвало бурный восторг как у утомленных недорогими удовольствиями дам, так и у мужчин, мечтавших поскорее отстегнуть накрахмаленные белые манишки и ослабить галстуки.

– Вы не откроете окошко: что-то так душно…

– Ой, вы не закроете окошко, а то я замерзла!

Разделившись таким образом на жителей Арктики и уроженцев экватора, престарелые и запоздалые дети субботы пустились в свое безопасное плавание без айсбергов – к берегам непуганых надежд.

Двое из них – мужчина и женщина – сидели в первом вагоне, прямо за спиной машиниста, и, словно завороженные, смотрели, как он размашистыми движениями дирижера двигает медные рычаги и напряженно всматривается в туман, из которого в любой момент могла выскочить причина крушения.

Некоторое время они сидели молча и только покачивались, в то время как трамвай, оглушительно грохоча железом по железу, мчал их из царства Майрона[7] в царство Нептуна[8].

Наконец дама произнесла:

– Вы не против, если я сяду у окна?

– Да-да, конечно… Я как раз хотел вам предложить.

По гладкой деревянной скамье она переползла на место возле окна и тут же уткнулась взглядом в проплывающие в темноте дома и деревья – и ночное, но совсем не звездное небо, на котором маячила одинокая двурогая луна…

– О чем вы думаете? – спросил он.

Проходит все… проходит все… проходит все…

– Вы никогда не думали, что… – вполголоса проговорила она, не отрывая взгляда от своего прозрачного отражения в оконном стекле, – что когда эта старая громыхающая груда железа тащит нас за собой по рельсам, то мы и вообще вся земля… все мы движемся как бы внутри времени, причем не вперед, а назад…

– Нет, не думал, – сказал он, едва не свернув шею, чтобы заглянуть ей в лицо, в то время как она сидела, уставившись в окно, как будто за ним был телевизор, на экране которого шел сериал из трамвайных станций. – Никогда не думал, – добавил он и принялся рассматривать свои руки в белых перчатках.

– А вы подумайте, – еле слышно продолжала она.

– Что?

– Задумайтесь об этом, – с нажимом повторила она.

– И не только об этом, – тихо добавила она, продолжая просмотр ночного канала заоконного телевидения. – Есть еще кое-что, не связанное с перемещением во времени и пространстве. Во всяком случае, я это чувствую.

– Что?

– Мне кажется, что когда я еду… я таю, теряю вес. Чем дальше и чем дольше мы едем, тем легче я становлюсь. Это очень странно. У вас нет таких ощущений?

– Ну, как вам сказать…

– А вы попробуйте, прислушайтесь к себе. Надо только расслабиться. Сначала вы ощутите это в ступнях, потом – в икрах, потом – в коленях… Как невесомость. Как будто вы висите внутри одежды.

Он озадаченно замолчал, предпринимая новые попытки заглянуть ей за плечо и разглядеть ее размытое отражение в стекле.

– Ну же, – все так же тихо сказала она. – Расслабьтесь. Отпустите себя. Не напрягайтесь. Чувствуете?

– Как будто бы да… – Он откинулся, опустил голову и принялся рассматривать свои колени и торчащие из-под пальто обшлага рубашки.

– Не отвечайте сразу, лишь бы что-нибудь сказать, – не поворачиваясь, сказала она. – Попробуйте еще раз, у вас получится.

– Так я уже… – Он вскинул руки в белых перчатках, после чего вцепился себе в колени. – Почти.

– Не врите.

– А я и не вру, – скороговоркой пробормотал он. – С чего мне врать?

– Мужчины всегда врут. Кто-кто, а они это умеют. Оттачивают это мастерство всю жизнь… Может, когда-нибудь надо остановиться?

– Да нет же, – сказал он, – я и вправду это чувствую…

– Умничка, – сказала она. – А теперь помолчите и прочувствуйте это как следует. Во-от. Вот так. Чувствуете?

Он кивнул в ответ.

Красный трансконтинентальный экспресс прогрохотал сквозь очередной приморский поселок, миновал пустырь, потом несколько детских садов – и выехал на открытое пространство.

– Нет, вы просто неподражаемы! – громко сказал он, наклонившись к ее уху.

– Тш-ш… – прошептала она.

– Не спорьте, – шепотом продолжал он. – Вы были сегодня душой компании. Столько интересных историй, столько новых идей… Все слушали вас, открыв рот, что бы вы ни говорили. Скажете им «сделайте то» – и они делают, скажете «сделайте это» – и они опять делают. Даже в сон впадали по вашей команде… Теперь вот и я теряю вес, прямо как вы.

– Я очень рада… – сказала она. – Только т-ш-ш…

Он с беспокойством оглянулся на других ночных пассажиров, которые мерно покачивались в такт движению, совершая долгий забег на короткую дистанцию.

– А вы заметили, что все без исключения – и мужчины, и женщины, – явились на бал в белых перчатках? – спросил он. – И вы, и я – все?

– Да, это интересно… – еще сильнее отвернувшись, сказала она. – И как вы думаете, почему?

– Я думал, вы мне скажете…

Трамвай врезался в новое облако тумана, а он все так же сидел, раскачиваясь взад-вперед и глядя на ее собранные сзади волосы и тоненький темный завиток, дрожавший на шее.

– Простите, а как вас зовут? – сказал он наконец. – Вы говорили там, на балу, но оркестр так громко играл…

Ее губы что-то произнесли.

– Простите, не расслышал?

Ее губы пошевелились еще раз.

И еще.

– Кажется, мы приехали, – сказала она, на этот раз вполне отчетливо.

– А теперь моя очередь представиться, – начал он. – Меня зовут…

– Точно, приехали, – сказала она и проворно поднялась. Пока он сообразил, что трамвай останавливается и она собирается сойти – она уже вовсю шагала по проходу.

Увы, он уже не успевал броситься вперед и опередить ее, чтобы галантно помочь ей сойти с подножки, потому что за окнами промелькнули огни и двери с шипением разъехались. Когда он выскользнул следом за ней в темноту, огромный межконтинентальный трамвай звякнул колокольчиком, прогудел клаксоном и был таков. А она осталась неподвижно стоять на дороге, глядя в ночное небо.

– Думаю, нам лучше уйти с проезжей части, – сказал он. – Тут все-таки движение.

– Какое движение, машин же нет, – пожала плечами она и решительно зашагала через улицу.

Примерно на середине он догнал ее.

– Я хотел сказать, что…

– Надо же, сегодня нет луны, – перебила его она. – Но это даже к лучшему. Настоящая романтика. Зачем нам луна?

– А мне всегда казалось, что луна и лунный свет – это как раз… – начал он.

Но она снова перебила его.

– Никаких лун. Свет нам ни к чему.

Она перешагнула через бордюр и двинулась по дорожке к двухэтажному дому, где занимала одну из четырех квартир.

– Проходим тихо как мыши, – шепотом сказала она.

– Конечно!

– Даже еще тише…

– Слушаюсь, – еле слышно прошептал он.

Они вошли в подъезд и стали подниматься по лестнице – и тут он увидел, что она снимает туфли и делает ему знак глазами, чтобы он снял свои. Несколько ступенек они шли молча, потом она обернулась, чтобы удостовериться, что он не выронил ее туфли, и еще раз прошептала:

– Как мыши…

С этими словами она оставила его одного на темной лестнице, а сама бесшумно проскользнула наверх. Когда он ощупью добрался до площадки, она была уже дома. Ее квартира вмещала в себя одну просторную комнату с двуспальной кроватью посередине, а также небольшую столовую и кухню. С его появлением дверь в ванную бесшумно закрылась, но он все равно услышал.

Через некоторое время оттуда раздалось:

– Ну, что вы стоите? – И он воспринял это как предложение снять смокинг.

После недолгого колебания он снял также манишку, воротник, отстегнул подтяжки – и вместе с брюками повесил их на спинку стула, который обнаружил в сумраке, в глубине комнаты, освещенной лишь ночником и прикроватной лампой. Стоя посреди комнаты в черных носках, майке и кальсонах, он чувствовал себя полностью дезориентированным. То ли ему ложиться в постель, то ли не ложиться? И как вообще следует вести себя в подобных ситуациях?

– Вы уже там, где должны быть? – вполголоса спросила она из-за двери.

Он бросил взгляд на кровать.

– Да или нет? – еле слышно повторила она.

Он подошел к кровати и произнес:

– Наверное, да.

Вслед за этим жалобно скрипнули пружины.

– Понятно, – сказала.

Дверь ванной распахнулась – и в проеме показался высокий силуэт. Однако разглядеть его как следует он не успел: свет погас, и в комнату прошла уже бестелесная тень.

– У вас закрыты глаза?

Он молча кивнул. Он не услышал, а ощутил, как ее тело коснулось кровати и с легким шорохом скользнуло под одеяло.

– Теперь можете открывать.

Он открыл, но ничего нового, кроме того, что маячило у него перед глазами в трамвае, не увидел – тот же силуэт фигуры без подробностей. Нет, сейчас она была повернута к нему лицом, но хитро поставленный ночник подсвечивал ее сзади и превращал в черную тень. Сколько ни пытался он разглядеть черты ее лица – в том месте тени, где оно предполагалось, это было невозможно.

– Добрый вечер, – сказала она.

– Добрый.

Потом оба глубоко вздохнули, и она сказала:

– Долго же мы ехали.

– Слишком долго. Я так ждал этого момен…

– Не надо, не говорите, – сказала она.

Он снова вгляделся в тень, в верхней части которой читалось тонкое бледное лицо.

– Но…

– Не надо.

Он задержал дыхание, потому что был точно уверен, что через десять секунд она заговорит сама. Так и случилось.

– Меня учили: если начинаешь писать рассказ, никогда не надо заранее придумывать название. Надо просто писать его – и все. Вот когда закончишь, тогда и станет понятно, как его лучше назвать. В общем… лучше помолчим.

Пожалуй, это была самая мудрая мысль, которую она высказала за весь вечер. Она замолчала и, кажется, окончательно превратилась в тень. Даже ночник погас вдруг сам собой, как будто бы без ее участия. После этого в темноте что-то пошевелилось – и на пол рядом с кроватью с ее стороны еле слышно упало что-то мягкое. Внезапно до него дошло, что это было. Перчатки. Она сняла их.

Каково же было его удивление, когда он вдруг осознал, что единственной деталью одежды, которая осталась на его теле, тоже были перчатки… Правда, когда он попытался их снять, выяснилось, что на каком-то этапе он уже их утратил – наверное, тоже уронил за борт, в темноту. Теперь он был полностью гол и беззащитен.

Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но она прервала его:

– Нет-нет, ничего не говорите.

Он почувствовал, что она придвинулась к нему поближе.

– Скажите мне только одну вещь.

Он кивнул, недоумевая, что это может быть.

– Скажите… – очень тихо сказала она.

Ему по-прежнему было не видно ее лица – его черты расплывались, как в окне трамвая, несущегося от станции к станции в бесконечном телевизионном сериале.

– Скажите мне… – повторила она. И он снова кивнул. – Сколько вам лет?

От неожиданности у него отвисла челюсть. Мозг в панике забился, пытаясь отыскать нужный ответ. Она повторила свой вопрос – и явно ждала от него чего-то определенного… И вдруг ему открылась эта абсолютная и удивительная истина. Он закрыл глаза, откашлялся и, наконец, обрел дар речи.

– Мне… – начал он.

– Ну же…

– Мне – восемнадцать. В августе исполнится девятнадцать, рост – метр семьдесят три, вес – шестьдесят восемь, темный шатен, глаза голубые. Свободен.

Ему показалось, он слышал, как она шепотом повторяет за ним каждое слово.

И чувствовал, как ее потерявшее вес тело придвигается к нему все ближе и ближе.

– А теперь скажи это еще раз, – прошептала она.